ЧП в Асинске

               



    Однажды во второй половине сентября, ближе к вечеру, в старом деревянном домике на улице Кирпичной можно было наблюдать такую картину. Вытянув на полкухни босые ступни ног и пошевеливая пальцами, Ларион Сичкарук сидел на маленькой табуреточке и предавался мирному занятию: к толстой подшивке газеты «Вечерний Асинск» добавлял последние экземпляры.
    Занятие выглядело просто: Ларик брал газету, прицеливался, затем с края вонзал ножницы в бумагу и, как рыбу на кукан, насаживал очередной номер на ботиночные шнурки. Вся городская жизнь во всей её пестроте была крепко схвачена ботиночными шнурками. В долгие новогодние каникулы, отдав должное выпивкам и застольям, Ларик брал тяжёлую подшивку и пролистывал её от начальных до последних номеров. Ухнувший в историю год одним махом проживался вновь, после чего отправлялся на растопку.
    Но пока до растопки было ещё очень и очень далеко.
    Пушистый дымчатый кот вертелся возле ног, норовил схватить зубами и лапами шнурок и замедлял работу. Шнурок забавлял его, и Ларик своими манипуляциями мешал разыгравшемуся коту.
    У Ларика, однако, было другое мнение.
    – Отстань! – ворчал он, рукой отталкивая кошачью морду. – Чего ты дома сидишь? Отправляйся на улицу. Там соседская кошка с утра кричит, жениха ищет.
    Ларик не спешил: была суббота, первый день из двух выходных, а впереди ещё и воскресенье. С утра он занимался полезным делом, к которому давно  подталкивала бабушка Аксинья Даниловна, - шелушил на дрова гнилушки, оставшиеся ещё от прошлогоднего ремонта, когда менял настил во дворе. Трухлявые доски и бруски, распиленные на козлах и расколотые на полешки, заняли теперь место под крышей в аккуратной поленнице.
    – Вот не зря ты сегодня за дрова взялся, не зря. Всё успел закончить, – одобрительно ворковала Аксинья Даниловна. – Высокая поленница получилась. Теперь и зима не страшна!
    На электрической плите шумно готовился борщ. Кастрюля булькала на большой конфорке, а на маленькой, в сковородке, громко шипела зажарка. Худенькая, как птичка, старуха прыгала возле плиты, следя, чтобы зажарка не сильно подгорала. Собирание газет она считала затеей никчёмной, и если просматривала иногда, то последние страницы, где читателей ставили в известность, кто из горожан, наплевав на дела земные, отправился в мир иной. Найдя в чёрной рамке знакомую фамилию, обстоятельно излагала внуку разные сведения о покойном.
    От плиты пахло вкусно, и Ларик, с наслаждением потянув воздух носом, сказал:
    – Бабуль, умеешь ты борщи готовить. Нигде не ел таких, как у тебя!
    Довольная старуха откликнулась:
    – Капуста своя, свекла своя, всё свеженькое. А тут ещё и с картошкой управились, чего ж не наварить? Уж так вовремя картошку выкопали, лучше и не придумаешь!
    Больше недели стояла сухая погода. Последнюю картошку вытащили из земли позавчера, и Ларик спустил чистые клубни в подполье: для еды в один деревянный ящик, семенную – в другой. Обошлись на этот раз без отмывания в старой ванне, просушки на ветру и прочей мороки.
    – Что верно – то верно, – согласился Ларик. – Как она выросла, так мы сразу и выкопали.
    – А ты говорил: давай подождём, давай подождём. Дождались бы!
    – Опять поясницу заломило?
    – Заломило, окаянную. Я уж и мазью утром натёрла, да что толку. Сейчас мази разучились делать. Раньше, помню, натрёшь, и сразу отпустит. А то и натирать не надо было, только баночку достанешь – она уже не болит. Нет, мази теперь не те! Дождь, наверняка, будет.
    Но и без поясницы было ясно: без дождя не обойдётся. Низкая грязно-серая туча заполонила четверть неба. Подползая всё ближе, нависала над окном неприглядная, как рваная половая тряпка; а позади неё, подталкивая, двигалась другая.
    – Да, бабуль, вредная у тебя поясница, не могла ещё пару дней потерпеть, я бы перегной из огуречной грядки убрал. А картошка – что картошка: и после дождей люди копают.
    – Копают, конечно. Ещё бы им не копать! Особенно тем, кто любит в грязи возиться. Потому и говорю: слушайся бабушку! Старые люди знают, в какое время дела делать надо.
    – Бабуль, я ли не слушаюсь? Я и так на любую твою команду – сразу под козырёк. Ты ещё и рта раскрыть не успеешь, а я уже: так точно, будет исполнено! Где, говори, за что хвататься? Ать-два, ать-два!
    – Ой, балабол, балабол! Ну, весь – в деда.
    Туча краем закрыла солнце, и за окном стало быстро темнеть.
    Помешивая варево, Даниловна говорила:
    – Завтра отправляйся на рынок. Купи свининки килограмма три, а то морозилка пустая. Рано идти не надо. После обеда продавцы уступчивые, можно цену сбить. Выбери с косточкой. Косточка на лапшу пойдёт, а мякоть на котлеты накрутим, и бигус я приготовлю.
    – Бигус? Со свежей капустой?
    – А с чем же ещё? Со свежей капустой.
    – Это я обожаю! Но не всякий бывает хорош. Я на днях бигус ел – такая ерунда.
    – Где же ты его ел?
    – У знакомых.
    Тут Даниловна отпрянула от плиты и в упор взглянула на внука:
    – Ты смотри там, со знакомыми будь осторожней. Увидишь кого – плюнь через левое плечо и обойди стороной. И не вздумай здороваться с ними!
    Ларик замер с ножницами в руке.
    – Новости, однако! Почему не здороваться?
    – Потому. В последний раз, когда с рынка вернулся, с котом обниматься полез, обслюнявил всего. И буфет чуть не опрокинул. А меня не узнал.
    У внука отвисла челюсть:
    – Бабуль, ты чего выдумываешь?
    – Ничего я не выдумываю.
    – А мне этого не говорила!
    – Теперь говорю.
    – Я ж уже объяснял: одноклассника встретил, Петрова.
    – Как же, помню. Ты так и сказал коту, что поздоровался с Петровым.
    – Ну да.
    – А потом с котом целоваться начал.
    Ларик поскрёб ногтями затылок.
    – Бабуль, это у меня иногда бывает от любви к животным. Разве плохо, когда человек любит животных? Если б каждый вот так относился к котам и собакам, насколько бы убавилось зла на земле.
    – Никогда не выпивай без хорошей закуски. Выпивать без закуски – позорить себя перед людьми!
    – Ты помнишь Петрова? Мы семнадцать лет не виделись! У него шрам вот здесь, на щеке.
    – Если у него шрам, обязательно нализаться так, чтобы меня не узнать?
    – Бабуль, ну чего ты ругаешься? Не ругайся! Если мы не будем прощать себе маленькие слабости, кто же сделает это вместо нас? Петров в прошлом году с севера вернулся. Нефть качал, можешь себе представить? Больше, говорит, никуда не поеду, ни за какой нефтью, здесь буду жить.
    – На штанах всю задницу извозюкал. И чем: куриным помётом! На два раза перестирывать пришлось.
    – А ещё у Петрова событие: он машину купил, иномарку.
    – И что?
    – В Красноярск за ней ездил.
    – Бог с ним, с Красноярском! Сейчас курей никто не держит. Куда вас носило?
    – Бабуль, ты меня слышишь или нет? Я говорю: семнадцать лет не виделись!
    – И ещё семнадцать не встречайтесь. Твой Петров, я тебе прямо скажу, такой же обормот, как и ты!
    – Он не обормот. Он сварщиком работает.
    – У него жена есть? Она что – не могла накормить вас по-человечески?
    – Жена в Казани, родню навещает, у неё там тётка со стороны матери.
    – А чем тогда закусывали?
    – Да мы как-то особенно не вдавались. Что под руку попадало, тем и закусывали.
    Не рассказывать же, как в разгар застолья Петров решил похвастаться своим хозяйством. Они отправились осматривать двор и бутылку с собой прихватили – на всякий случай. Посидели в купленной машине. Хорошая машина – Ларик даже за руль подержался. Затем добрались до курятника и тут застопорились. Петров стал объяснять, как ему в голову пришла отличная идея завести домашних птиц. Водку заедали свежими яйцами, отогнав в угол раскричавшегося петуха и его семейку. Яйца разбивали о дверку. А курятника без помёта не бывает.
    – И потом: сало, что на рынке купил, я ведь донёс до дома. В целости и сохранности. И засолил!
    – Засолил неплохо. Но где вы были-то?
    – Я разве должен помнить о таких мелочах?
    – Мужик, если не хочет на свою бестолковую голову неприятностей, обязан помнить о мелочах. В любом состоянии! Дед твой, Василий Иваныч, царство ему небесное, о мелочах всегда помнил.
    – Знаю-знаю, он мне говорил когда-то.
    – Что говорил?
    – Что один раз забыл про мелочи, после чего ему пришлось на тебе жениться.
    Старуха крепко поджала губы. Отвернувшись, занялась борщом, загремела поварёшкой в кастрюле. Когда в молчании прошло целых пять минут, а может ещё и больше, Ларик понял: она не на шутку рассердилась. Надо было наводить мосты.
    – Бабуль, а капусту когда начнём солить? Недели через две?
    Старуха будто не слышала.
    – Ты во вчерашнюю газету заглядывала?
    Осерчавшая родственница решила сменить гнев на милость.
    – Некогда мне в газеты заглядывать, у меня и без того забот хватает.
    – Здесь ты, Аксинья Даниловна, неправа. Когда не читаешь газет, можно пропустить очень важное сообщение, – Ларик просовывал шнурок в дырку. – Такое сообщение, которое бывает раз в двадцать, нет – в пятьдесят лет!
    – Что там за сообщение?   
    – А вот, на первой странице, в пятничном номере, написано, что наш город на всю страну объявлен территорией опережающего развития. Вот, смотри: опережающего!
    – И что?
    – Эта новость, скажу тебе, – всем новостям новость!
    Старуха всё ещё дулась. Она, молча, отправила зажарку в борщ, опять помешала в кастрюле. Любопытство, однако, перебороло:
    – Кого опережать собрались?
    – И себя, и других.
    – А до этого что – не опережали? Или догнать не могли?
    – Почему? Догоняли. Всякий раз догоняли, но не сильно. Вернее – сильно, но недостаточно. А теперь по-настоящему рванём! Так рванём – мало не покажется!
    – С чего бы вдруг?
    – Городу выпал исторический шанс: сам Председатель Правительства  собственной рукой Постановление подписал. Как раз в понедельник, 19 сентября. В прошлое воскресенье выборы были в Госдуму, его партия всех на три корпуса обскакала, а на другой день он и подписал. Представляешь?!
    – Чего ж не представлять? Очень даже представляю. С вечера от радости нализались, а в понедельник с похмельной головой давай подписывать всё подряд. Вот и дед твой, покойничек, бывало, если нажрётся, на другой день – хоть что проси, ни в чём не отказывал.
    – Бабуля, бабуля, отсталые у тебя рассуждения… Ведь ты даже на выборы не ходила, не исполнила гражданский долг. Я и то, перед тем, как за салом отправиться, пошёл и честно отдал свой голос.
    Старуха поварёшкой зачерпнула варево и, вытянув губы далеко вперёд, осторожно потянула в себя. Прислушалась, оценивая вкус. Затем из голубой солонки захватила щепоть соли, бросила в кастрюлю, помешала, ещё раз попробовала и только тогда ответила:
    – Лучше б ты свой голос держал при себе и говорил: «Нет!», когда наливают. А долги… Я, милый мой, за восемьдесят три года все долги отдала. Никому теперь не должна – ни государству, ни тебе, внучок. И потом: чего ж на выборы без толку шляться? Раньше, ещё в те времена, когда в магазинах мыши от голода пухли, ходить на выборы требовалось обязательно, – то курочек на участок подбросят, то яичек, то колбаски, то сыра. Помню, прибежишь к открытию, быстренько проголосуешь и – в буфет. Понахватаешь сумку того-сего – вот и радость. А булютени: что тогда в урну пачками бросали, что теперь, разницы – никакой.
    – Ты рассуждаешь, как несознательная гражданка! У нас комиссии не те, что раньше. У нас избранники почти всегда порядочные люди. Кто тебе позволил усомниться в честности наших выборов?
    – Кто позволил? Родной внучок и позволил. Сам рассказывал, как они, сердечные, по девяносто восемь процентов накручивают. 
    – Я тебе говорил про частный случай на отдельно взятом участке. Понятно? Частный случай потому и называется частным, что редко бывает. Теперь за этим строго следят. А ты, бабуль, как родилась украинской националисткой, так ею и помрёшь!
    – Какие такие националистки? Знать не знаю! У нас в Черниговской области, в Бахмачском районе, в Щучьей Гребле одни крестьяне жили. Землю пахали, коровёнок держали. А националистки – нет, не жили.
    – Ага, не жили! А как в Асинске оказалась – забыла?
    – Ничего не забыла. Нас перед самой войной, всю семью и выслали.
    – Не за язык ли твой?
    – Я маленькая была.
    – За что тогда?
    – За что, за что… В то время кто-нибудь из начальства, может, и знал, но теперь уж спросить не у кого.
    – А как выселяли-то?
    – Обыкновенно. Согнали к станции и – в вагоны. С твоим будущим дедом в одном эшелоне ехали. А познакомились здесь уже. Мы ж ведь, как меченые, поначалу вместе держались. Спасибо товарищу Сталину: если б не он – не видать бы нам Сибири. 
    Старушка загрустила, присела на табуретку. Младший Сичкарук примирительно полюбопытствовал:
    – Щучью Греблю помнишь ещё?
    – Помню, как не помнить.
    – Какая она?
    – Какая-какая… Родина она. Там жили самые красивые люди на земле.
    – Да, – сказал Ларик, – теперь я догадываюсь, в кого такой неотразимый уродился.
    В кармане у него запел мобильник. Ларик достал, посмотрел, кто звонит:
    – Привет, бродяга!
    Даниловна навострила слух, но из реплик внука ничего понять было невозможно: «Да-да… Конечно… О, ну ещё бы… Замётано, буду…». Несмотря на короткий разговор, Ларик воспрял: засуетился, губы раздвинулись в ухмылке.
    Отложив газету с Постановлением, внук быстро отнёс подшивку в комнату, где закинул её на книжный шкаф. После чего натянул на ноги носки, облачился в свитер.
    – Куда навострился? – подозрительно спросила бабушка. – Дождь сейчас польёт. И борщ готов. Кушать не будешь, что ли?
    – Не буду. Я к Савке Потапенке схожу. Надо Савку навестить.
    – Какой интерес тебе к Савке идти? – бабка отлично знала своего внука. С нею хитрить не следовало.
    – Он самогонку выгнал. Позвал пробу снять.
    – О, господи! Опять? Хоть бы раз он тебя на что-нибудь другое позвал!
    – А ничего другого у него нет.
    – Лучше б ты не ходил никуда, а на своём столе порядок навёл.
    – Завтра наведу.
    Даниловна переставила кастрюлю с борщом на холодную конфорку и покачала головой:
    – В курятник полезете?
    – Бабуль, не надо трогать птиц! Они ни в чём не виноваты.
    – А сало зачем отрезаешь? Куда тебе сало?
    – К человеку, у которого завелась самогонка, нельзя приходить с пустыми руками. И газетку вчерашнюю с собой прихвачу.
    – Ох, горюшко ты моё! Не нравится мне твой Савка. Как хочешь, не нравится. Ты вот что: когда поднимешь стакан одной рукой, в другую сала с хлебом не забудь взять... Держался б ты от этого Савки подальше.
    Савва Потапенко слыл человеком загадочным. Весь на виду, а не ухватишь.
    – Где он работает? – однажды пыталась выяснить бабушка.
    На такой простой вопрос Ларик долго подыскивал ответ.
    – Он вроде артиста. Импровизатор.
    – На сцену вылезает, что ли?
    – Вроде того. Для него вся жизнь – сцена. Я в начале июня столкнулся с ним на Троицу, знаешь где? Возле кладбища! Он вдоль дороги выставил коробки, а в них – искусственные цветы. Китайские. Ну, те самые, которыми могилки украшают. Торговля шла бойко…
    Чтобы избежать дополнительных вопросов, Ларик быстро собрался, натянул куртку и выскочил из дома. Первые крупные капли уже барабанили по земле. Ларик надвинул капюшон на лоб и ускорил шаги по Кирпичной.

    Трёхэтажный дом, в котором обитал Савка, находился в пяти минутах ходьбы от городского центра. Он был так густо обсажен старыми деревьями, что над ними поднималась только крыша, покрытая сереньким шифером с торчащими над ней антеннами. В окна второго этажа лезли ветки тополей, из-за чего, глядя изнутри, возникало обманчивое впечатление дремотного окраинного захолустья. Летним утром, свесив с подоконника лохматую голову, Савва живо воображал, что если бы эти тополя были окраиной леса, то он, прихватив плетёную корзинку и ножик с деревянной ручкой, отправлялся в него за грибами. Он закрывал глаза, представляя запах преющих на земле стволов. Ему даже виделось, как он находит трухлявые пни, снизу доверху заросшие молоденькими опятами, и так вот снизу, под корешок, срезает грибки целыми семейками. При всём при том, ни плетёной корзинки, ни ножика с деревянной ручкой в его хозяйстве никогда не водилось. Да и за тополями с другой стороны начинался никакой не лес, а стояло полицейское управление.
    Потапенко слыл среди своих знакомых человеком авантюрным,  страстным и увлекающимся. Такие люди обычно много и с удовольствием колесят по стране – климат им, что называется, не помеха. Им по нутру и песцовые мохнатые шапки на севере, и тюбетейки в жарких краях. Но они нигде подолгу не застревают – всё, чем сегодня целиком поглощены, завтра вызывает у них зевоту. Однако Савве Потапенко Асинска хватало вполне. Взамен страны он лихо мотался в границах города, из-за малых расстояний выигрывая во времени. Часы и дни, сэкономленные на дорогах, уходили на хлопоты, но что это были за хлопоты, опять же, сказать затруднительно. Застать его днём в квартире было невозможно. Его лицо мелькало то в окне автобуса, то в Бюро технической инвентаризации, где он заполнял какие-то анкеты, то видели его возле городского архива – там он что-то объяснял дворнику, то в конторке нотариуса. А однажды он вёл детский сад на прогулку, чем буквально пригвоздил к месту шагавшего по другой стороне улицы Лариона Сичкарука. Впрочем, куда он уводил ребятишек, Ларик не успел проследить: Савва исчез, а на его месте возникла воспитательница, всклокоченная и крикливая.
    Как две палочки нагреваются при трении друг о друга, Савва Потапенко тёрся об Асинск, добывая себе тепло. Скорость его перемещений по городу была заметно выше той замедленной скорости, которой жил Асинск.
    Бытовал Савва не то, чтобы на широкую ногу, но и не бедствовал. Редко, кто из нас, может сказать: денег хватает. А Савва говорил: мне – достаточно! Таких загадочных натур особенно любят девушки в возрасте от шестнадцати до двадцати двух, но случается, что и в тридцать.
    Квартирка его была типичной квартирой холостяка, одного из тех, кто перед близким свиданием торопливо заметает мусор под половик. В самых неожиданных местах на полу или в ванной можно было наткнуться на разные дамские предметы: пыльную губнушку или коробочку с тушью для ресниц. Впрочем, девушки, бывавшие здесь, особой ревностью не отличались. Устойчивость этому непрочному быту придавал массивный, всегда разложенный диван, такой широкий, что если очередная Савкина подруга хотела показать твёрдость характера, она всегда могла откатиться на безопасное расстояние.
    Лицо Саввы иногда принимало обманчиво сонное выражение, но загорался он с пол-оборота.
    – Азартен, чёрт! – восклицал Ефим Василяка, заприметив его в Доме культуры «Центральный» во время смотра народных хоров среди липовых хохлушек с венками на голове и лентами в косах. Наряженный в вышиванку, Савва голосил со сцены в зрительный зал: «Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю…»
    Савва, при случае, рассказывал, что в картине Брейгеля-старшего «Крестьянский танец» тот дивный хлопец, что устроился за столом возле кувшинчика с забористым вином и размахивает рукой, похож на него, как две капли. Дальше следовали намёки, что славный род Потапенко имеет на своём многовековом стволе мощную нидерландскую ветвь, чему он, Савва, самое верное доказательство. Василяка, знакомый с профессией художника не понаслышке, сравнивал оба лица и качал головой. Вернувшись после дневных хлопот под крышу своей однокомнатной, и, если не предполагалось никаких гостей, вечерние часы Савва проводил, на первый взгляд, неожиданно: он раскладывал на кухонном столике набор остро наточенных резцов и, подхлёстывая воображение, кромсал ими деревянную доску. Когда всё лишнее в виде крупных и мелких стружек оказывалось на полу, получался совсем не Буратино. Ни в чём не повинная доска превращалась в чудовищную рожу. Изготовленные рожи выходили с толстыми губами, выпирающими щеками и блудливыми глазами, глубоко запрятанными под нависающие брови. Обработанные марганцовкой и покрытые лаком, творения принимали окончательный вид. Случайным зрителям, которым посчастливилось видеть леденящие кровь шедевры, Савва разъяснял, что эти маски к нему попали из Африки. Что вырезает их одно из племён, обитающее до сих пор на берегах Лимпопо в суровых и варварских условиях. Те, кто знал правду, деликатно помалкивали, а девушек охватывал восторг: «Не может быть! Живут на том самом Лимпопо? Где гиппопотамы? Ой, как интересно!»
    Это свидетельствовало, что хотя бы детские книжки они читали.
    – Неужели верят? – сомневался Ларик.
    – Конечно, – невозмутимо реагировал резчик. – Девушки и должны верить. Причём – всему. Знаешь, кто такие мымры? Это девушки, которые перестают верить!
    Вглядываясь в своё прошлое, Ларик приходил к неутешительному выводу, что имел дело только с мымрами.
    Саввины творения покрывали стены на кухне и в комнате. На кухне их было три: одна физиономия круглая, другая вытянутая, а третья – невозможно понять, какая. И хотя Савка густо зачернил их, не пожалев марганцовки, все три смахивали не на милых и простодушных детей чужой природы, а на опухших, вполне российских алкоголиков после длительного запоя.
    Однажды, насмотревшись на хмельную братву, Ефим Василяка сказал:
    – Хорошо, что твоё озверевшее в Африке племя женские маски не вырезает. Пьяные бабы на стенах – это перебор!
    И всё-таки, несмотря на разные увлечения, гениальный человек, как известно каждому, может быть гениальным лишь в чём-то одном. Всё остальное он делает плохо. Так иной футболист не способен попасть мячом в чужие ворота, зато изумительно выращивает цветы.
    Вот и Савва был уникальным мастером. Мастером сложнейшего, доведённого до блеска производства: он гениально гнал самогон.
    Да! Факты не подлежат сомнению – он был непревзойдённым художником самогонного дела!
    Смешно думать, что это удаётся каждому. Иной только сахар и дрожжи переводит, прыгает и хлопочет вокруг перегонного аппарата, а попробуешь на вкус то мутное, что в итоге капает из трубки – гадость гадостью. Такие, с позволения сказать, изготовители лишь травят наши желудки. Руки подлецам надо отрывать беспощадно! У Саввы очистка была высшего класса. А ещё на кухне имелся специальный шкафчик. С виду – шкафчик, как шкафчик. Но, открывший его, с удивлением обнаруживал коробочки, банки и полотняные мешочки с бирками: «кардамон», «анис», «малиновый корень», «розмарин», «гвоздика», «полынь», «мускатный орех», «майоран», «корица», «шалфей», «лимонные корки», – и это только те, что в первом ряду. А таких рядов было несколько! Изобретая собственные рецепты, настаивая и перегоняя, Савва творил настоящие чудеса. Его товар смело мог бы поставляться в страны Латинской Америки, ЕС и Ближнего Востока. И за приличные деньги!
    Однако, отмахиваясь от коммерческого успеха, результаты своего редкостного таланта Савва щедро делил с друзьями. Что тут поделать – он любил друзей, любил, чтобы они слетались к нему «на огонёк», чтобы выпивали и разговоры вели. Потому что если выпивать молча, без разговоров (а, тем более, в одиночку), то это прямой путь к алкоголизму и напрасная трата отпущенных природой способностей. Друзья, как говаривал Савва, они превыше всего! В число немногих друзей входил и Ларик Сичкарук.
    А ещё у Саввы было железное убеждение: друзья познаются в радости. А в беде надо обращаться в соответствующие службы – в поликлинику, в похоронные конторы, в водопровод и канализацию.
    Любая выпивка заканчивалась маленьким Саввиным чудачеством, понятным и объяснимым. Если модельер, весь утончённый, весь в эмоциях, предъявляет публике новую коллекцию одежды – её он напяливает на худосочных моделей и выгоняет их на подиум; а художник, внутренне трепеща, показывает свою лучшую картину, то Савва, после очередной дегустации, с не меньшим трепетом демонстрировал свою гордость: изготовленный собственноручно самогонный аппарат – объёмный бачок, змеевик. Всё было тщательно продумано и подогнано! Изделие помещалось в ванной. 
    В этот раз на кухне у Потапенко за столом, покрытым вытертой клеёнкой, помимо хозяина находился уже упомянутый Ефим Василяка.
    Кухонька, сварганенная вместе с домом во времена хрущёвской оттепели, габаритами, честно сказать, не впечатляла. Здесь до плиты, раковины и шкафчика можно было дотянуться, не вставая со стула. Такая близость ко всему располагала к доверительности и к беседам не просто откровенным, но даже – дерзким, и даже с опасным критическим уклоном! Знай прежняя власть, чем такие беседы для неё закончатся, она бы строила кухни побольше. Она бы их размахнула на размер стадиона, чтобы люди друг до друга докричаться не могли! И вот на этой самой кухоньке расположились двое. И так они славно расположились, что любо-дорого!
    На каком-нибудь ином столе, в сияющем хрустале и фарфоре, и грибочки – один к одному, и рыбка (норвежская сёмга), и мясо, вымоченное в пикантном соусе и настолько осторожно прожаренное, что ничуть не утратило своей сочности, и бутылка с замысловатой нерусской надписью, что заставляет пустить слезу умиления понимающего ценителя. А нет – не естся и не пьётся с таким удовольствием, как здесь!
    Здесь же варёная колбаска с ехидным названием «докторская оригинальная» и цветом не отличимая от тумбочки из ДСП, дешёвый чёрный хлеб толстыми ломтями, коряво вскрытая жестянка консервов с какой-то дрянью в томате; само собой недавно изготовленный напиток в литровой банке. А глянешь – чёрт побери! Слюнки текут! Впрочем, и этот великолепный стол, как выяснилось чуть позже, оказался неполным.
    Огромный Фима, хмурясь, шарил вилкой в жестянке, но то, что он норовил там подцепить, постоянно шлёпалось обратно. Наконец нечто бесформенное и перемазанное густым томатом застряло между зубьями, и Василяка кинул закуску в рот.
    Фима числился художником при Доме культуры. В окружении африканских рож он чувствовал себя вполне комфортно и, конечно, при желании сам мог настрогать не хуже. Друзья начали выпивать, не дожидаясь Ларика, хотя Ларик обоим был очень хорошим другом. Иногда приходится слышать: как люди становятся друзьями? Обыкновенно становятся – встретились и подружились.   
    Ларик появился в тот момент, когда банка с волшебной жидкостью была уже довольно-таки продегустирована, и результат обоими признан отменным.
    Пока Ларик возился в прихожей, освобождаясь от намокшей куртки и скидывая кроссовки, на кухне на повышенных тонах шёл разговор о том, что в последние дни волновало почти всех горожан. И волновало – до открытой вражды, до разрыва отношений и в семьях, и на производстве! Когда подобное было прежде – даже припомнить затруднительно! Нет, ни цены на бензин, которые, как альпинисты, постоянно лезли вверх, ни отвратительные дороги везде, кроме примыкающих к Администрации, не могли оказаться предметом горячих споров! Стоит ли говорить о такой ерунде?
    Речь, понятное дело, была о выборах американского президента. 
    – Расклад на мировой арене сейчас не в нашу пользу, согласен? – кричал Савва, взмахивая перед Фиминым носом стаканчиком с самогонкой. – Смотри сюда: конгресс уже вконец испаскудился, не знает, какие санкции ещё для нас выдумать! Польша, сука, своего дерьмеца подбрасывает. И при таком соотношении ты не желаешь победы Трампу? Ты не веришь в него?   
    – Не верю, – гремел Фима. – Хоть убей, но лично я на Трампа и три рубля не поставлю!
    – Не поставишь? Три рубля? – ужасался Савва.
    – Ни за что не поставлю!
    Савва от отчаянья хватался за колбасу:
    – Даже три рубля?
    – Слово даю – даже три рубля не поставлю!
    – А рубль?
    – И рубль!
    Пышная поросль над Фиминой губой беспрестанно шевелилась, словно он, говоря о Трампе, прочищал ею ноздри, отчего круглое его лицо слегка кривилось, выражая сразу дружелюбие и несговорчивость.
    – Василяка, я знаю тебя уже семь лет и мне это даже слышать дико! Почему, почему ты не поставишь на Трампа и рубля?
    – Ты хочешь знать ответ? Хорошо, я тебе отвечу. Отвечу прямо, как соседу по лестничной площадке: потому что он бизнесмен. Это его сильно портит в глазах избирателей! Бизнесменов в Штатах, как у нас бомжей. А вот его соперница – другое дело!
    – Чем же это она другое дело?
    – За неё молодёжь.
    – Допустим. И что?
    – И за неё – студенты!
    – Я сам бывший студент. В чём ты нас подозреваешь?
    – Студенты разбираются в политике! Трамп для них не политик, а она – да.
    – Среди студентов, между нами говоря, двоечников полно, я сам бывший двоечник.
    – За неё Голливуд и вся финансовая Америка!
    Тут Савва, недолго думая, выложил главный козырь:
    – Зато Трамп – наш человек.
    Волосня Фиминых усов снисходительно опала, и он произнёс миролюбиво, почти с жалостью:
    – Друг мой, наших людей даже в Кремле раз, два и – обчёлся!
    Савва обескуражено умолк. Крыть было нечем. Это заграницей часто гадают, на что способен Кремль, а спроси любого в Асинске – он тебе враз ответит. И за Кремль, и за тех, кто в Кремле. И потом: Фиме стоило верить, он был подкован в любых вопросах. Василяка знал всё. О чём бы где ни заговорили – он тут же вставлял своё слово, непререкаемое. В иных случаях гораздо проще было поинтересоваться у Фимы, чем рыться в интернете и наводить справки в энциклопедиях. Разнообразием того, что вмещала его голова, он и жену доводил до истерики. Даже борщ ей приходилось варить ближе к ночи, когда он засыпал, иначе возникало желание прыгнуть в окно от его наставлений.
    Но вот и Ларик, освежённый дождичком, присоединился к друзьям.
    – Что, как там на улице?
    – На улице осень и дождь. Пока добрался, озяб.
    – Располагайся. За нашим столом есть, чем согреться.
    Ларик плюхнулся на стул, не выпуская из рук пакета.
    – Я, конечно, понимаю важность вашего учёного спора о господине Трампе, но предлагаю отодвинуть выборы в сторону.
    – Это ещё почему? – возмутился хозяин.
    – Потому, – сказал Ларик, бережно вынимая пахнущее чесночком сало. – Выбор американцев, разумеется, повлияет на отношения между нашими властями, но давайте сначала отведаем родной хохляцкий продукт!
    Оба спорщика замерли, как по команде. Кусок сала, в три пальца толщиной, приклеил к себе взгляды. Килограммовый слиток золота не смог бы произвести большего впечатления.
    – О-о! – выговорил после паузы Савва. – О-о-о! А я сижу и терзаюсь: чего же нам для окончательной гармонии недостаёт? Вот хлеб, вот колбаса, вот килька в томате – всё есть. А вот чего и не хватало!
    Савва выдвинул буфетный ящик, извлёк кухонную доску, торжественно положил на неё молочного вида шматок и блаженно прикрыл глаза.
    – Сало! Его выращивают на себе свиньи, чтобы затем каждая добрая душа могла насладиться. Сало можно есть и с печатным пряником, и – вприкуску – с сахаром. Сало – продукт универсальный! Сейчас я его резать буду. Ножом. Прямо на досточке – чирк! – он распахнул глаза и пробежал по салу пальцами, словно наигрывая мелодию. – Сам солил?
    – Сам, – со скромным достоинством признался Ларик. – Лично вот этими руками.
    – Ты вот что, ты его дома, наверно, наелся. Тебе его, может быть, не сильно хочется? Ты лучше килечку пробуй, я целый ящик взял, с запасом, если вдруг деньги иссякнут, – ворковал Савва, отделяя от куска ровные белые пластики, – А мы пока салом займёмся. Я за правильно засоленное сало готов на всё, даже на героический поступок. Хоть соседку с первого этажа изнасиловать, хоть врагам секреты открыть.
    – Да ну! Откуда у тебя могут быть секреты? – не отрывая взгляда от пластиков, облизнулся Василяка. – Ты что-нибудь разнюхал о ракетах «Искандер»?
    – Не разнюхал, но ради правильного сала готов разнюхать.
    – Вот потому ты и есть хохол, – заключил Василяка.
    – А ты не хохол?
    – Не спорьте, – сказал Ларион, – мы самые, что ни на есть, хохляцкие хохлы, малороссийские рожи, что ничуть не умаляет наших достоинств.
    – Я казак, – не согласился Василяка, сооружая бутерброд. – А это порода особая, не хохляцкая.
    – Ты слишком толстый для казака. С такими, как ты, казаками никогда бы Запорожская Сечь не возникла! – Савка мстительно сводил счёты за своего американского кандидата. – Под тобой любая лошадь заплачет.
    – Давай сюда лошадь, и мы посмотрим!
    – А если ты не хохол, то нечего на свой хлебный ломоть громоздить в два слоя наш национальный продукт!
    – Друг мой, рад бы, но не могу. Настоящие казаки только так и едят ваш национальный продукт: в два слоя.
    Потапенко и сам не отставал. Вначале он положил солёный пластик вдоль хлебного куска, но счёл, что это будет неубедительно – сало покрывало хлеб не полностью и оставались зазоры по бокам. Сказав: «Ага!», он развернул пластик поперёк и добавил рядом такой же. Теперь оба пластика свисали по краям с хлебного ломтя. 
    – Сейчас, с настоящей закуской, давайте поднимем стаканы за Трампа, – возгласил хозяин, любовно поглядывая на бутерброд. – За дерзновенного нашего Дональда! Запомните моё слово: воткнёт он своим врагам спички, куда следует!
    – Эх, как тебя разобрало! – изумился Ларик. – Ну – за Дональда, так за Дональда.
    Выпили.
    – А вот теперь ты объясни мне: почему Трамп должен победить? В чём его сила? – спросил Василяка.
    Савва усиленно двигал челюстями, жмурясь и облизываясь.
    – Тебе, так и быть, объясню. У Трампа воображение – зверь!
    – Откуда известно? По первому каналу ничего такого не говорили.
    – Это я тебе говорю. Он стену хочет поднять на границе с Мексикой. Стену!
    – Подумаешь – стену. Всякий, у кого возникнет желание, может чего-нибудь поднять!
    – Не-ет, тут дело в размахе. Когда кто-то решил отгородиться от Мексики, да ещё во всю границу, от океана до океана, он обязательно победит! Избиратель всегда ведётся на такие проекты. Вот тебе картинка, для сравнения: выборы, допустим, градоначальника.
    – Какого градоначальника? – скривился Ларик: вкус у кильки оказался дрянной.
    – Нашего, нашего градоначальника. И какой-нибудь кандидат возьмёт и объявит: «Я намереваюсь поставить забор вокруг Асинска высотой четыре метра. Чтобы ни один подонок из тех, кто мешает нам жить, не смог сюда пролезть!». А если, к тому же, дать право голоса всем, от мала до велика? Сто три процента такому кандидату обеспечены!
    – А откуда три лишних процента возьмутся?
    – Я ввожу поправку на объективность наших выборов. При подсчёте сплюсуют не только беременных, но, заодно, ещё не родившихся младенцев. Так что, возвращаясь к Америке, соперница Трампа – старуха обречённая.
    – Врёшь, однако.
    – А вот посмотрим!
    – Хорошо, пусть ты прав. Но вдруг она победит? Вопреки твоим прогнозам возьмёт и победит?
    – Будь спокоен: не победит! Однако, если случится чудо, организуем выпивку задним числом. Но тогда я налью вам только по одной стопочке.
    Огромный Фима поморщился, услышав про одну стопочку.
    – Эта, как ты говоришь, старуха кандидат правильный, с ней Штаты будут предсказуемы, без вывертов. Её голова строго по шаблону работает. Скажет: «Санкции!», значит – санкции, – Василяка проглотил остатки бутерброда и поглядел на Ларика. – А ты чего от Америки ждёшь? Тебя Америка разве не волнует?
    Ларик решительно отодвинул от себя жестянку:
    – В мировом масштабе – ещё как волнует. Но если взять… ну, скажем, воображаемую доску и поместить на один конец Америку со всеми её кандидатами, а на другой наши асинские дела, то наши асинские дела меня не просто волнуют, а прямо-таки захватывают целиком!
    – Опа! – сказал Савва. – Ты, видно, не только сам озяб, но и башка твоя сильно промёрзла.
    – С такой доской ты способен насмешить кого угодно. Что за дела могут быть в Асинске? – Фима старательно складывал второй бутерброд. – У нас единственное место на земле, где нет никаких дел.
    – Да, были бы дела, и никакой Америки не надо, – вздохнул Савва. – В том-то и беда, что тишина здесь. Болото. Только лягушки пока не квакают. Выйдешь, допустим, на Диспетчерскую, к автобусным остановкам. Глянешь… Ну на что… Хотя бы на занюханный газетный киоск глянешь, и дыхание перехватит. Думаешь: боже, вот он – газетный киоск, вот судоку простые и сложные – безысходность какая…
    – Ты чего? – спросил Ларик. – Куда тебя понесло?
    – Никуда. Я просто рассуждаю. Я что – не имею права порассуждать?
    – Имеешь, – разрешил Василяка. – И на этот раз ты абсолютно прав!
    – Я больше скажу! Когда любого, даже Василяку, тяжело сломать? Когда он упёрся и верит во что-нибудь. Глубоко верит, не абы как. Когда вера для него главнее жизни. Его грохнуть можно или сослать к белым медведям, а вот сломать – тяжело. Но как сегодня верить? И во что? Только в Трампа, в этого сумасброда с мочалкой на голове. А так бы я за веру всё отдал!
    – По-твоему, у нас ближе Трампа никого и ничего нет? – продолжал допытываться Ларик.
    – В пределах Асинска – никого и ничего.
    – И ты тоже согласен, что верить не во что? – Сичкарук повернулся к Фиме.
    – Конечно.   
    – Да-а. В казачьем кругозоре образовались прорехи!
    – Не надейся, никаких прорех!
    На это Ларик прищурился и вкрадчиво спросил:
    – Тогда что ты скажешь о последних новостях в «Вечернем Асинске»?
    – Я газет не читаю, – гордо заявил Фима. – О каком событии в нашем городишке твой «Вечерний Асинск» может мне рассказать? Комета сюда страшная летит? Или к нам со всеми своими картинами переезжает Третьяковская галерея?
    – Ну, с казаками всё ясно, – Ларик развернулся к Потапенке. – Теперь послушаем хохла сибирского разлива.
    Савва пожал плечами:
    – Что можно найти в газетах? Если раньше любая газетка день хотя бы жила, то теперь она отбрасывает копыта прямо в типографии. Газеты окончательно придавил интернет. В интернете новости подаются сразу, как горячие пирожки; а почта, наоборот, приносит уже пережёванное. Так что центральные выписывать – денег жалко, а местные не стоят того. Если бы не вредная для тела типографская краска, я бы нашёл газетной бумаге лучшее применение.
    – В какой компании я оказался, – пригорюнился Ларик. – В компании чёрт знает, кого.
    – Но-но!
    – Передо мной не достойные глубокого уважения хохлы, а мелюзга какая-то.
    – Попрошу без намёков! – возмутился Василяка. – Если имеешь, что сказать, выкладывай.
    Ларик смотрел на друзей с жалостью: Трамп их волнует!
    – Конечно, имею. Центральных газет читать не надо, это правильно. Я и сам не читаю. В них одна постоянная жвачка – о падающем рубле или о кознях Брюсселя. Где мы и где Брюссель? Но следите за «Вечерним Асинском»! Я только что убедился, что всякий, кто просматривает его публикации, по интеллекту намного выше тех, кому «Вечерний Асинск» до лампочки.
    – Ну, развёл бодягу!   
    – Спокойно, спокойно.
    Ларик, как поднаторевший актёр, выдержал паузу.
    – Вчера мне довелось испытать не какой-нибудь вшивенький, третьесортный энтузиазм, а натуральный, ни с чем несравнимый! И, представьте, повод дала наша городская газета, – Ларион вынул из пакета сложенный вчетверо «Вечерний Асинск», торжественно развернул и, подчёркивая каждое слово, грянул. – «Постановление Правительства». Подписано Председателем. Дата, номер – это я пропускаю. Вот, самое главное: «О создании территории опережающего социально-экономического развития «Асинск»». Как вам? Опережающего!
    Ларик вздёрнул к потолку указательный палец правой руки и оглядел сидящих.
    Это был момент, достойный кисти художника!
    Воцарилась потрясённая пауза. Даже пьяные африканские хари на стенах вытянулись и протрезвели.
    – Жуть какая, – первым заговорил Фима, нервно озираясь. – Что же это творится на белом свете?
    – Я так и знал! – воскликнул Савва. – Я подозревал, что и до нас когда-нибудь докатится!
    Он откинулся на спинку стула, потёр ладони и засмеялся:
    – Всякий раз, когда я смотрю на шевеление созидательных сил по разные стороны от Асинска, ну там – на постройку космодромов или мостов через проливы, я с горечью думаю: а мы почему оказались чёрт знает где? Какая сраная ВАДА и за какой допинг нас приговорила? И вот – пожалуйста. Свершилось!
    – Что свершилось? – осторожно спросил Фима.
    – С этим Постановлением Асинск выбирается из ямы и начинается его новая, громкая история! Ты понимаешь, чудак-человек, – Савва обратился к Ларику, – ты нам сейчас, как будто, крылья приделал!
    Василяка почесал ухо.
    – И куда мы с этими крыльями?
    – Вперёд! Только вперёд!
    – Да, если раньше была надежда, то теперь от хорошей жизни уже ни за что не отвертеться. Раскрутимся на полную катушку.
    – А то! Конечно, раскрутимся, – согласился Ларик. – Уж если в столице о нас вспомнили… Там ведь умные люди не даром сидят. Глянули сюда и ужаснулись: неужели эти ребята (то есть – мы!) счастья так никогда и не увидят?
    – И я о том же! Пусть теперь разные паникёры хоронят нас. А вот им! – Савва сложил фигу и показал в окно.
    За окном сгущалась ночь. В облаках образовались просветы, в них тут же напрыгало много больших и маленьких звёзд. Но Саввина фига их ничуть не смутила. В этой небывалой ночи Асинск уверенно выгребал не к тусклым звёздам, а к самым ярким, победно блистающим – назло посрамлённым паникёрам!
    Настроение у всей троицы скакнуло вверх.
    – Ты за какие-то двадцать минут превратился в фокусника, – Фима посмотрел на Ларика с опаской. – Явился с копеечным пакетом и извлекаешь из него – то сало, то Постановление. Есть что-нибудь ещё?
    – Всё, – сказал Ларик. – На сегодня хватит.
    – Что там, в газете, о чём говорится в Постановлении? – нетерпеливо потребовал Савва. – Читай, читай!
    – В постановлении длинный список того, чем каждый из нас может хоть завтра заняться. Причём с большими налоговыми скидками.
    – Нам лучше бы в носу ковырять с большими налоговыми скидками.
    – Казак, я тебя убью! – закричал Потапенко.
    – В списке предусмотрено всё, вплоть до мелочей! – невозмутимо продолжил Ларик. – Возьмём растениеводство.
    – Это что – редиску и морковку предлагают выращивать?
    – Фима, спрячь свой сарказм, – взмолился Савва. – Спрячь хотя бы ненадолго!
    – Хоть морковку, хоть капусту с картошкой. Но – в промышленных масштабах. Не пучочками и не ведёрками на рынке торговать, а чтоб машинами от тебя вывозили. А если не расположен к растениеводству – открывай пошивочную мастерскую. Или возьмись за производство изделий из кожи.
    – Из чьей кожи? – опять спросил Василяка.
    – Дай-ка сюда газету! – не выдержал Потапенко. Выхватив лист, начал пожирать напечатанное глазами. – Так. Постановление №941… ммм… ага, нашёл: «минимальный объём капитальных вложений резидента территории опережающего развития, осуществляемого в рамках… э… инвестиционного проекта, реализуемого указанным резидентом в отношении соответствующих видов экономической деятельности, составляет 5000000 рублей». Всего пять миллионов? Это по нынешним меркам сущая ерунда. Но ничего, лиха беда начало!
    – Я полагаю, если удача окажется на нашей стороне, счёт пойдёт на миллиарды, – сказал Ларик.
    – Само собой, – сказал Фима. – На триллионы.
    – Василяка, да не будь ты занудой!
    – Не буду. Только опережающее развитие мы уже проходили.
    – Когда?
    – Тридцать лет назад.
    – Я тридцать лет назад в детском саду Чебурашкам головы откручивал, – сказал Сичкарук.
    – В городе в то время было полно и заводов, и шахт, и фабрик. Здесь даже рубашки шили!
    – Вспомнил времена царя Гороха, – проворчал Савва. – Только почему всё развалилось? Почему кондрашка хватил все фабрики и заводы? Технологии допотопные! Моё мнение: Россию надо обустраивать на новый, современный лад и спасать путём вытаскивания наверх таких вот Асинсков, как наш. Я точно знаю: Асинск способен…
    – Не отвлекайся, – сказал Ларик.
    – Пункт второй, – зачитал Потапенко. – «Добыча прочих полезных ископаемых». Вот тут я не пойму: о чём речь? Уголь – был, но выгребли. А теперь какое прочее? Золото и серебро, что ли?
    – Да. А ещё платина и алмазы, – прокомментировал Василяка. – Я бы тоже чего-нибудь добыл. Из прочего.
    – Техника нужна, – вздохнул Ларик. – Без техники никак не обойтись. Копать надо, копать и копать.
    – Нет, я бы не стал копать глубоко,  решительно заявил Савва. – Прежде мозгами следует пошевелить. Это как у грибников: дураки сразу бегут в тайгу и возвращаются ни с чем, а умные ходят с краешка и набирают полные корзины. Но экскаватор нужен. С ковшом. И заводик к нему. Я бы взялся из глины лепить посуду. Эх, братцы, сидим, к примеру, вот так же втроём и наливаем в глиняные кружки.
    – Какая посуда? – сказал Фима. – Кто тебе даст экскаватор? О заводе он размечтался!
    – Это верно, не дадут! А как было бы здорово зачерпнуть глины, замесить и наделать кружек: таких вот с ручкой, с узором по ободку – я бы сам узор придумал.
    – Тогда уж лучше свиней разводить, – предложил Ларик. – Построить ферму, забойный цех. Откармливать килограмм до ста двадцати и забивать. Любо-дорого! И к столу на закуску молодое сало.
    – С салом надо осторожней, – заявил вдруг Василяка. – Один японский профессор доказал, что потребление сала даже в небольших количествах вредит.
    – Кому вредит?
    – Тебе, ему. Организму можно нанести непоправимый урон.
    – Как же так? – охнул Ларик.
    – Дурак твой профессор! – решительно сказал Потапенко. – Развелось сейчас жуликов в науке.
    – Я бы японских профессоров топил, как котят, – поддержал Ларик.
    – И родит же земля подобных нелюдей!
    – Учёный обязан во всём сомневаться, на то он и учёный, – упорствовал Василяка, запихивая в рот остатки бутерброда.
    – А твой организм не пострадает? Третий бутерброд уже сожрал!
    – Мой – нет. Казакам сало не помеха.
    – Давай сюда газету, я её сохраню, – сказал Ларик.   
    – Позавчера смотрел передачу, – произнёс Савва, отдавая газету. – Что-то типа «В мире животных». И показали сюжет: львица в Африке детёнышей родила, несколько штук. А последний оказался квёлым, да ещё, когда на свет появлялся, ножку повредил, прихрамывает. А у этих зверюг всё по серьёзному, никаких сентиментальностей: если ты не пригоден к жизни – сдохни, и точка. И вот мамаша кормит молоком своих львят – трёх или четырёх, а этого, последнего, лапой отталкивает. Он и так, и этак, а она – ни в какую. И остальные львицы смотрят на это, примерно, такими же глазами, словно комиссия из органа опеки. Затем вся шарашка снимается с места и идёт на водопой к реке. А берег крутой. И мать берёт за шкирку и переносит к воде всех, одного за другим, кроме последнего. А в воде сидит крокодил, как раз напротив того места, где семейка львов расположилась. Причём, сидит так нагло, не прячась – мол, мадам, позвольте кого-нибудь из ваших сожрать. И коню понятно, что жрать можно только этого квёленького, который с берега спуститься не может. И тут у матери, как я думаю, на время брезгливость взыграла, что её детёныша будет рвать на куски эта наглая рожа. И она последнего также за шкирку зубами тащит к воде. И он, наконец, напился. А ещё она его к соску подпустила, а то он без молока совсем из сил выбился. Однако львиная жалость долгой не бывает. Вся компания, утолив жажду, отправилась от реки, не обращая внимания на хроменького, который быстро отстал. И вот идут они, не оглядываясь, а он безнадёжно ковыляет за ними. И как только они пропадут из виду, какая-нибудь тварь его тут же схарчит. Других вариантов нет, у них в Африке это за милую душу. В общем – финал ясен. Но тут происходит непонятное: один из маленьких львят оборачивается, смотрит на калеку и – останавливается. Весь прайд топает дальше, все братцы и сестрицы из их помёта трусят прилежно за взрослыми, а он – не двигается. Теперь схарчат обоих, только и всего. Однако идущая впереди взрослая львица тоже поворачивается и замирает. За ней вторая и третья. И вся мелкая шелупонь останавливается, как по команде. Они поджидают отставших и дальше уходят уже все вместе.
    – Я не понял, ты к чему это рассказал? – полюбопытствовал Фима.
    – Это – аллергия.
    – Какая аллергия?
    – Не… аллегория, – Савва задумчиво пожевал «докторскую оригинальную». – Страна должна поджидать и поддерживать маленьких и слабых, таких, как мы. Даже львы на это способны.
    – Насчёт страны у меня лично нет никаких возражений, – заявил Сичкарук. – Без нас она сама хромой сделается, её крокодил сожрёт.
    – Знаете, братцы, я сразу поверил в опережающее развитие, – Савва подпёр подбородок ладонью. – Будет так: сюда придут инвесторы и начнут деньги вкладывать. 
    – Если дошло до фантазий – значит, с самогонкой надо завязывать, а то она в головах, чёрт знает, что натворит! – сказал Фима. – А пример из жизни хищников ничего не доказывает. Этот хромой сучонок запомнит всё. Когда он окрепнет и повзрослеет, он каждого, кто встанет поперёк, будет рвать на части. Он никому ничего не простит. А мы кого будем рвать?
    – Никого, – сказал Ларик.
    – Всех, – сказал Савва. – Всех, кто не с нами!
    – Эх, мечтатели вы, мечтатели, – Фима поднялся. – Значит, собрались опережающе развиваться? Ну-ну. Пойду я пельмени варить, Катька с работы скоро явится – голодная, как зверь.
    – Совсем обабился, – покачал головой Савва и обратился к Ларику. – Он ведь дома и стирает, и полы моет!
    – Ничего не обабился, – огрызнулся Василяка. – А ты, гордый хохол, полы не моешь, что ли?
    – У меня хозяйки нет, мне можно. А тебе, казаку, зачем?
    – Зачем, зачем…Будем считать, что с женитьбой промашка вышла.
    – Ну, так переженись.
    – Надо подумать. Но всё равно лучше с Катькой, чем как вы – до сих пор одинокие бегаете, угнетаете свою половозрелость. На тебя, Савка, скоро девушки не будут оглядываться.
    – Будут. Я отличаюсь износоустойчивостью.
    – А про это ваше Постановление так скажу: это всё обыкновенный распил. Не возведут здесь ни фабрик, ни заводов; не дождаться вам, мечтателям, выпуска готовых изделий. И из Москвы сюда тоже никто не приедет, чтобы посмотреть: опережает городишко всех направо и налево или не опережает? Года через три заявленные планы тихо похоронят, о них и не вспомнит никто. Ну, разве, только те, кто ручонки нагреть успеет.
    – Может, тебе чаю налить? А то уж мрачен ты больно.
    – Пейте сами свой чай, – отказался Фима. – Чай после самогона полезен в одном случае: если его не употреблять.
    Он ушёл.
    – Вот ведь поперечный человек! – возмутился Савва, когда за Василякой закрылась дверь. – Придумал какого-то японского учёного! Знают ли японцы вообще, что такое сало?
    – Это он пошутил, – предположил Ларик.
    – Ничего себе шутки! В каком уголке мира видано, чтобы самогон салом не закусывать? Бред! Он специально про японца сказал, чтобы нас позлить. Ты себя хохлом считаешь?
    – Считаю.
    – Вот и я считаю. И Фимка, какой из него казак, хохол с головы до пят! А три хохла, как известно, – партизанский отряд с предателем.
    Савва наклонился ближе и твёрдо произнёс:
    – Фимка и есть тот самый предатель, я его давно раскусил.
    Голос у него внезапно протрезвел, и взгляд стал таким, как будто они вовсе и не пили. Он убрал со стола пустую банку, полез в буфет и вытащил ещё одну с таким же содержимым.
    – Давай за наш партизанский отряд.
    – Не понял, – икнув, сказал Ларик. – За какой отряд?
    – За отряд, верящих в Постановление номер девятьсот сорок один. Ты веришь?
    – Верю.
    – И я верю. Это главное! Не думай, я ещё не совсем свихнулся. Я просто устал сомневаться, я устал от вранья, вот – до отвращения. Ты слышал про такую теорию: если однажды поверить жулику, он может превратиться в честного человека? Об этом ещё у Макаренко написано.
    – Что-то такое слышал.
    – Только поверить надо по-настоящему.
    – Как это?
    – Не ёрничать, не отпускать идиотских шуточек. Любое дело, если оно без твёрдой веры, мертво.
    – А если веры не хватит?
    – Хватит. Твёрдой веры – хватит. Должно хватить! Я тебе пример приведу. Вчера смотрю на тень от дерева у подъезда: что-то она подозрительно коротка. Во мне всё так и закипело: «Неправильно это, она должна быть длиннее!». И тень сдвинулась. Вот настолько! Главное – захотеть. Так и с Постановлением. Нам, прежде всего, надо захотеть.
    – Но зачем?
    – Чтобы всей душой принять его!
    – Я что – я не против. А Василяка, разве, не с нами?
    – С нами. Однако он ещё не созрел.
    – А что мы в нашем партизанском отряде делать будем? Листовки по ночам расклеивать?
    – Зачем листовки? Прежде всего, в ответ на Постановление, мы, как бы мысленно, подадим сигнал наверх, что мы уже начеку. Если на протянутую нам руку Правительства – сострадательно протянутую! – никто не изъявит готовности откликнуться, такое Постановление и копейки не будет стоить. Я даже прямо скажу: на такое Постановление можно наплевать. Разве мы этого желаем? Нет. Мы этого не желаем! Всякое удачное действие в русле документа № 941, или даже поползновение к удачному действию будет встречать нашу с тобой горячую поддержку. Сомневающиеся найдутся без нас. А мы должны направить все свои мысли на реализацию программы. Вот прямо с сегодняшнего дня и начнём.
    – А как?
    Савва возвёл глаза к потолку, помолчал, обдумывая ответ.
    – Я полагаю, много есть разных способов. Самый верный будет такой: пятнадцать минут в день про себя повторяй: «Резиденты, чёрт бы вас побрал, ломитесь, пока не поздно, сюда, в Асинск! Вкладывайте, сволочи, свои пять миллионов в строительство какой-нибудь лесопилки!»
    – И они нас услышат?
    – Железно!
    – А если всё-таки не услышат?
    – Исключено. Повалит сюда народ с деньгами. Вот увидишь, как он сюда ломанётся, ему просто деваться некуда!... Ладно, теперь о главном: я хочу показать тебе свой чудо-агрегат. Ты его сто лет не видел. Пошли в ванную! – скомандовал Савва.
    Конструкция располагалась под тряпицей на табурете, как невеста под покрывалом. Савва повелительным жестом сдёрнул тряпицу. Округлый и сверкающий металлический бок дурашливо исказил две физиономии и жёлтую лампочку над ними.
    – Вот перегонный куб, вот холодильник – по научному называется «змеевик». Процесс осуществляется по сложной технологической схеме: вначале мы ставим бражку. Каждый мыслящий человек знает, как ставить бражку, но мало кто умеет с ней потом обращаться. Готовую бражку заливаем вот сюда, в бачок, на три четверти. Самогон обязательно должен быть двойной перегонки, с разделением на «голову», «тело» и «хвост». «Голову» или «первач» сразу отправляем в унитаз – туда ему и дорога.
    – Ты чего, с ума спятил? – вскинулся Ларик. – Первач? В унитаз?
    – Первач пить врачи не советуют, это зелье такой ядовитости, что однажды кондрашка может хватить. После того, как исходный продукт получен, приступаем к подбору трав и прочих корешков.
    – Мать чесная! – сказал Ларик.
    Расставаясь, два партизана крепко обнялись.
    Выйдя от Саввы, Ларик поднял сырые глаза к небу. Тучи куда-то улепетнули, и звёздный мир повис над Асинском во всём блистательном великолепии. Но что-то там, в глубине, сильно смутило Ларика. Опираясь рукой на ствол тополя и, как следует, присмотревшись, он понял: в этот вечер звёзды располагались по-особому.
    В этот вечер звёзды располагались: со зна-че-нием!

    Уместно будет спросить: можно ли так безоглядно, без малейших колебаний поверить какому-то Постановлению, как поверил в него Савва? Нет ли здесь перехлёста со стороны автора? (Мы даже видим, как кое-кто покачивает головами). Но ответ однозначный: можно! Асинцы – скептики ещё те, но уж если во что поверят, то решительно и сразу. Вспомнить хотя бы те безумные годы на стыке восьмидесятых и девяностых, когда кто сам в политику ринулся, а кто с огромным любопытством – к телевизору: что же эти новые деятели начнут вытворять? Вера в лучшую жизнь, в ваучеры была здесь повальной, чему наши герои в раннем возрасте оказались свидетелями. А память о пережитом в детстве – сильная штука.
    Теперь попробуем разобраться: что за городок, этот Асинск? И какое вам, дорогой читатель, может быть дело до него? Ладно ещё, если маетесь вы в точно такой же забытой богом дыре. А если это не так? Если жизнь ваша протекает в одном из немногих благословенных мест, что растут и пухнут, как на дрожжах, и куда инвесторы наперегонки тащат солидные денежки и поднимают то фабрику, то завод? Если сами вы в день получки, выводя залихватскую роспись у окошечка кассы, испытываете приятное щекотание пальцев от указанной напротив вашей фамилии суммы? Что вам тогда заботы какого-то захудалого Асинска? Почему он должен быть вам интересен? Должен или не должен?
    Тут сразу и не ответишь… Легче сказать, как Аксинья Даниловна внуку: никому он ничего не должен, а если и были долги – они все давно розданы.
    Но для немногих любопытствующих, а они, мы всё-таки надеемся, где-нибудь да отыщутся, надо набросать его портрет, хотя бы в общих чертах. Ну, то есть, упомянуть об истории (вкратце) и о нынешнем состоянии. Не у каждого ведь достанет терпения рыться в справочниках.
    Итак.
    Люди объявились на месте будущего городка ещё в позапрошлом веке, во второй половине, а до этого здесь стояла тайга. Людей заманила сюда вовсе не красота здешних мест – хотя места ничуть не хуже других, не скука, не любопытство, а находка, которую сделал охотник из ближнего села.   
    Случилось вот что: шастая с ружьишком между ёлок и осин, охотник выслеживал лисицу и вывалился на поляну, где она мышковала. Голод принудил обратиться к ловле мелких грызунов или вклинилась невидимая рука судьбы – сейчас, за давностью лет, установить трудно, но дальнейшие события развивались стремительно. Возле норки, основательно ею разрытой, валялись камешки угля. Другой бы, может, и плюнул, и внимания на это не обратил, но охотник был ещё и кузнецом на селе, а, значит, понимал в них толк. Он собрал камешки и отправился с ними в Томск, чтобы учёные люди оценили его находку.
    Учёные люди посмотрели и оценили.
    И дальше пошло-поехало. За дело взялись геологи, налетели, начали шарить вокруг. Вслед за ними набежали смекалистые дельцы. Разномастная публика, падкая на быструю прибыль, обнаружилась вплоть до самого Петербурга! Так в растревоженной тайге появилась маленькая личинка будущего городка. Шахтёнки стали возникать одна за другой. А тут и железная магистраль прямо через эти леса кинулась к Тихому океану, а паровозным топкам, жадным до огня и прожорливым, горючие камешки только подавай. Да и заваруха с самураями как раз подоспела. В лихорадке сопутствующих событий рос горняцкий посёлок. Был он неказистый, страшненький, зато, проворно вгрызаясь в землю, на которой стоял, черпал из глубины уголёк и стремительно набирался сил. И умом бы, наверно, его бог не обидел, если б не революция и не вслед за нею заявившая о себе новая власть. Дальше посёлок разрастался, соответствуя идеалу этой власти: скромный до изумления, трудолюбивый, замызганный и забитый.
    Ох, уж эта обожаемая ещё недавно скромность! Как не выдать о ней хотя бы несколько ласковых слов, которые так и просятся на бумагу! Когда кто-то не выделяется ни умом, ни талантом, да при этом ещё и не высовывается – он «скромняга парень». Когда от человека не услышишь ни живого суждения, ни живой мысли – он «скромный». Бери «скромного» и лепи, как глину, продвигай его вверх по карьерной лестнице! Он будет делать всё, что прикажут; не задумываясь, вскинет руку за любую гнусность. Поэтому среди «скромных» всегда огромное количество мелких негодяев. Одно только радует: что они мелкие, у них и в подлости нет размаха.
    Но – продолжим.
    Перед великой войной посёлочек превратился в город с деревянными тротуарами, кое-как слепленными избёнками, узкими грязноватыми улицами, шахтами и терриконами над ними. Когда на западе заполыхало, сюда эвакуировали несколько заводов, которые чуть ли не с колёс принялись давать продукцию.
    Но отгремели бои, вернулись домой победители, отплакали своё вдовы. Побежали друг за другом годы мирной жизни. Горняки под землёю, вычерпывая пласты, забирались всё глубже. Асинск любил их, неугомонных, хотя, случалось, и давил в забоях. А как иначе? Тех, кого любишь, обычно и давишь. Город, возникший на угле, живо интересовала проходка, поднятое на-гора «чёрное, надёжное золото», и он редко смотрел в небо. А когда смотрел, то, переводя взгляд вниз, испытывал странное беспокойство.
    Чаще всего это случалось в конце июня. Школьникам вручали аттестаты, и похожие друг на друга тётки в строгих и безобразных костюмах объявляли: «Перед вами теперь открывается другая жизнь!» Взволнованные выпускники до утра бродили по берегам озера Горячки, глотали из бутылок дешёвенький портвейн, распевали песни и говорили о будущем. И тогда город тоже слегка волновался, ему грезилось, что когда-нибудь другая жизнь коснётся и его. Что станет он в этой другой жизни не таким убогим, как сейчас, а светлым и красивым, что будет в нём много зелени и счастливых лиц… Кому дано услышать душу города? Может, она тихонько и радостно пела в такие моменты? Но выпускники норовили упорхнуть за другой жизнью в иные края, а те, которые оставались, ничего здесь не меняли. А через год-два вчерашние школьники и вовсе не отличались от остальных асинцев. Шахты продолжали вбирать в себя самых выносливых и сильных. Мужчины и женщины, молодые и не очень, кормились с того, что добывалось в забоях. Однако век спустя горючие камешки начали иссякать.
    Земля под ногами становится твёрже и крепче, если держит собою корни деревьев и если на ней стоят добротные дома. Но выбранный уголь расширяет внутри пустоту, и земля перестаёт быть опорой. Уголь растащили на восток и на запад, спалили в больших и малых печах. Дым, выкатившись из труб, уплыл в небо и там растворился, а городок, проседая, остался с пустотой. А тут ещё и новое время подоспело. Шахты схлопнулись, несколько фабрик и заводов тоже. Население, обескураженное такими событиями, стало разбегаться и уменьшилось на треть. И «скромный», не приученный думать город, умевший работать только руками, наконец, задумался. Асинску даже показалось, что жить больше нечем.
    Известный в культурных кругах поэт Стёпа П. почувствовал состояние города. Поэты – они ведь не только каждого из нас чувствуют, но ещё и то, чем мучается, чем озабочен город. Стёпа П. сочинил стихи, которые, как у всякого крупного поэта, были иносказательными, но догадливые читатели, разумеется, поняли, о чём речь:
               А счастье кому-то да светит!
               Иван Николаича взять:
               купил лотерейный билетик
               и выиграл Родину-мать.
               Уж он веселится и пляшет,
               уж он до бесчувствия рад:
               – Ах, здравствуй, ах, здравствуй, мамаша!
               Здоровы отец мой и брат?...
               Ломает вприсядку коленца,
               подрался с каким-то юнцом.
               И, кровь промокнув полотенцем,
               заплакал и – дело с концом.
               Купил вот билетик и – здрасьте! –
               уж он на слуху и герой.
               Такое громадное счастье
               раз в жизни бывает порой!

    Люди – и в администрации, и за прилавком на рынке, и в какой-нибудь захудалой кочегарке барахтались сами по себе, а не видевший выхода Асинск лихорадочно соображал: что же теперь делать-то, а? Жалко было ему людей. Всё-таки они были свои, они были не хуже других, даже берега вокруг Горячки, как могли, обустроили. Город прикидывал так и этак: «Вот Горячка с зоной культурного отдыха, вот супермаркет «Спутник», вот гимназия номер одиннадцать – всё, что имею… Чем я могу им помочь?» Стрелки какого ни возьми компаса показывали в никуда. Нефтепереработкой разве заняться? Ладно, построили пару заводов, нефть в трубах подтянули, чтобы на выходе бензин получать. Ну и что, помогло? Не очень. Может, не те заводы построили? Или беда в чём-то другом? Откуда гнильцой потянуло; когда, в какой момент начался распад? Не в угле же, не в его исчерпанности, в конце концов, дело!

    Ни на один вопрос не было ясного ответа. 
    Незавидная судьба ожидала Асинск. Загибался он, пузыри отчаянные пускал. И вот оглушительная новость с опережающим развитием! Шутка ли – сам Председатель Правительства Постановление подписал!
    Что это – соломинка для утопающих или надёжный спасательный круг?
    Как знать, как знать… 

    Ларик не зря увиливал от бабушкиного вопроса, где они с Петровым отметили встречу. На другой день поутру, поднявшись с тяжёлой головой, он обнаружил в кармане рубашки странный клочок бумаги: «8-951-580-54-45. Позвоните, как проспитесь». Почерк был крупный, ровный и округлый. Женский, без сомнения.
    Первая мысль паническая: что же я спьяну натворил? В курятнике они прикладывались к бутылке вдвоём, никаких женщин там и близко не было и не могло быть. То есть – сначала не было, это Ларик помнил абсолютно точно. Они ещё, устроившись на грязном полу, дразнили рыжего изумлённого петуха, хохоча над тем, как на их громогласное «ку-ка-ре-ку-у-у» заполошным кудахтаньем отзываются куры. Сознание отключилось в ожидании последнего яйца, когда пёстренькая несушка, присев на солому, слишком долго тянула резину. Не заглянула ли к ним на вдохновенные вопли какая-нибудь незнакомка с округлым почерком?
    Когда Василяка говорил про их с Савкой угнетаемую половозрелость, его слова были правдой лишь отчасти. Савка с этим делом затруднений не знал – такому соловью в любом гнезде рады. У Ларика всё складывались иначе. Два года и восемь месяцев он встречался с подружкой, пока девушка не заявила, что срок вполне достаточный, и можно оформлять отношения официально. Оформили. А через полтора месяца Ларик дал дёру. Оказывается, как открыл он для себя, печать в паспорте иногда чудовищно портит женский характер. Осечка у него была уже третьей по счёту. Полгода, как он вернулся под бабушкину опеку, не переставая изумляться скоропалительности своих семейных отношений. Завязать с женитьбами, что ли? Но, опять же… Кому, как не ему, инженеру производственного отдела, нужна верная на жизненном пути Маргарита, подруга и опора в трудные минуты? Это всё-таки неправильно, когда почти у каждого, кто не хочет оставаться один, есть женщина, а у него почему-то нет. Так быть не должно.
    Всю прошедшую неделю Сичкарук носил записку в кармане, но позвонить трусил. Даже когда возвращался от Савки, он думал об этой записке. И когда на другой день ходил на рынок за свининой с косточкой тоже думал о ней.
    И вот сегодня, в понедельник, он сказал себе: "Была – не была.Если позвоню, что я теряю? Ничего не теряю!".
    Поводом послужили два события. С утра в кабинет, где три человека за рабочими столами шуршали бумажками, ворвался гражданин с пылающими глазами, от порога подлетел к Ларику и заорал ему в лицо:
    – У меня водопровод прорвало, вода хлещет и хлещет, а ваши приехали и не стали ничего делать! Я жалобу писать буду! Бригадир, мерзавец, заявил: нельзя, ваша труба рядом с канализацией проходит. А я говорю: нет, у меня водопровод спереди, а канализация сзади!
    И начал дико озираться, не понимая, почему Луховицкая полезла под стол.
    Другое событие, оно произошло через час, было совсем иного рода: уборщица мыла пол на втором этаже, и не успел линолеум подсохнуть, как выпорхнувшая из своего кабинета экономист по планированию Двуреченская поскользнулась и так неуклюже упала, что сломала ногу. Вызвали «скорую», врач поставил укол, а затем её на брезентовых носилках вынесли на улицу, к машине. Ларика тоже позвали помочь. И он, прижимаясь к стене на узкой, неудобной лестнице, спускал пострадавшую со второго этажа.Двуреченская, хоть и не отличалась изрядным весом, зато вымахала, как баскетболистка. Длинные ноги, одна из которых была сломана, на маленькой лестничной площадке норовили уткнуться в стену. Пять человек топтались, облепив пострадавшую, как муравьи, которые тащат гусеницу в муравейник.
    И когда "скорая" отъехала, инженер по охране труда Валерьян Васильевич Росомахов, мужчина абсолютно положительный, назидательно сказал:
    – Вот что происходит, когда женщина ступает на скользкую дорожку.
    Эти два момента странным образом повлияли на Ларика. С одной стороны, жизнь смешна, а, с другой, она может преподнести неожиданную подлянку: раз – и шлёпнулся на ровном месте! Такие раздумья добавили Ларику смелости. Но не сразу. Он ещё успел съесть принесённый на обед творожок со сметаной и запил съеденное чаем. Затем вышел из конторы под прохладное сентябрьское солнышко и набрал номер.
    – Да? – слегка настороженно отозвался голос, но звучал мягко и бархатно.
    – Здравствуйте, – произнёс Ларик.
    – Вы кто?
    – Как вам сказать… Неделю назад я обнаружил бумажку с этим номером у себя в кармане.
    – А! – облегчённо и весело сказала незнакомка. – Вы тот самый пьяница, который не держался на ногах!
    – Скорей всего – тот самый, – согласился Ларик.
    – Не пойму: зачем вы столько выпили?
    – Чего ж тут не понимать – желудок требует.
    – Вы в грязь упали прямо передо мной.
    – Я споткнулся.
    – Ну, разумеется! Наверно, у вас привычка такая: споткнуться и сразу – в грязь?
    – Нет у меня такой привычки. Это вышло случайно.
    – Позвольте вам не поверить! Это на ногах вы держались случайно. Смотрю: идёт человек, еле живой. Раскинул руки – и лицом вниз. И до этого, похоже, падали. Чем от вас пахло неприятным?
    – Вероятно – куриным помётом.
    – О! Так вы сельский житель?
    – Не совсем. Приятель в гости позвал и решил показать, какой у него курятник.
    – Понимаю. Вы не только его осмотрели, но захотели в нём поселиться. А зачем в таком состоянии куда-то пошли?
    – Но я ведь дошёл!
    – А вот чтобы узнать: дошли вы или нет, я и сунула вам в карман бумажку с телефоном. А то у меня были большие сомнения. Прежде, чем поставить вас на ноги, пришлось сильно постараться. Не ушиблись?
    – Нет.
    – А сало по дороге не потеряли?
    Ларик запнулся.
    – Вам и про сало известно?
    – Ещё бы, ведь оно вывалилось из пакета.
    – Могу я услышать имя моей спасительницы?
    – С какой целью?
    – Чтобы знать, кого благодарить.
    – А вот это ни к чему. Платье, испачканное о вас, я уже выстирала.
    – Вдвойне виноват! Как я могу загладить…
    – Извините, ко мне кто-то пришёл.
    Конец связи.
    Ларик повертел мобильник в руках. Обстоятельства никогда не сплетаются в цепочку просто так. Неожиданная встреча с Петровым, затем курятник и – незнакомка. Нельзя отмахиваться от знаков Судьбы. Не всякая женщина упавшего мужика из грязи вытащит. А тут – на тебе! Второй раз так может не совпасть: либо водка окажется не столь убойной, либо грязь вместе с лужей высохнет. Да и сердобольные незнакомки вряд ли шастают по одной и той же дороге каждые пять минут.
    Через полчаса Ларик позвонил снова. Безрезультатно.
    И потом ещё раз в конце дня. То же самое.

    Несмотря на Постановление, утверждённое Председателем Правительства, город начал жить с опережающим развитием на удивление тихо. Так что жители, до кого счастливая новость не успела добраться, ровным счётом ничего не смогли заподозрить. «Вечерний Асинск», к великой досаде, ещё многие не выписывают, а собраний, митингов, массовых гуляний и прочих мероприятий никто не объявлял.
    И никакого, пусть даже вшивенького плаката – мол, теперь у нас всё пойдёт по-другому! – нигде не повесили.
    Однако слухи, на то они и слухи, стали проникать даже в недостаточно просвещённые городские массы, обрастая, как водится, изумительными подробностями. Некоторые из слухов оказались фантастичны и весьма причудливы. Ограничимся самым нелепым: почему-то было решено, что в Асинск непременно приедет Президент. Что он лично нажмёт на какую-нибудь кнопку и что-нибудь запустит. А ещё пошевелит местных бюрократов, если те начнут препятствовать развитию… Всё это такая чушь, что даже обсуждать не хочется.
    Мало-помалу внутренние силы общества, десятилетиями пребывавшие в спячке, очнулись и пришли в движение. Если совсем недавно любой асинец мог сказать, что у города никаких, ни малейших надежд стать чем-нибудь вроде нефтяных столиц, которые уже наелись огромных денег до отрыжки, что ему остаётся в удел лишь убогое существование, и что, если есть хоть малая возможность, надо сваливать отсюда как можно быстрее – то после поразительной новости всякий, кто проникал в животворящую суть Постановления №941, поглядывал на тех, кому это не дано, со значением.
    Мол, мы-то теперь – ого-го!
    А пока завершался сентябрь. По твёрдому убеждению Ларика, самый скоротечный месяц года: то с картошкой возня, то дров наготовить надо, то в огороде прибраться – дни летят быстро. А самый долгий – февраль. Ждёшь весны, зима надоела, время тянется медленно.
    Завершался сентябрь тихими солнечными днями. Двое суток лили дожди, а потом опять всё подсохло – ни грязи, ни слякоти.
    Ларион Сичкарук ещё раз дозвонился до таинственной незнакомки. Он был настойчив, он предлагал встретиться.
    – Зачем? – спросил бархатный голос.
    – Хочу взглянуть на вас.
    – Так вы меня даже не запомнили? – голос в трубке откровенно забавлялся.
    – Ну… я был очень погружён в себя.
    – А не боитесь?
    – Чего?
    – Вдруг я окажусь старухой – горбатой, морщинистой и беззубой.
    – Это вряд ли. Те, у кого нет зубов, шамкают.
    – Ладно, пусть не старухой. А что вы скажете, если у меня есть муж, который бесконечно в меня влюблён? И он говорит: за сильную любовь и голову кому-нибудь проломить можно! Его посадили за драку, но скоро он должен выйти.
    – Хм, – сказал Ларик. – Ревнивый муж – это серьёзно.
    – Ну-ну, не пугайтесь. Допустим, нет мужа. Допустим, я – женщина с трудной судьбой, мать-одиночка. У меня двое детей. Вы любите чужих детей?
    – Я… по-доброму к ним отношусь.
    – Значит, не любите. У вас свои есть?
    – Пока не успел, но готов.
    – Что ж вы так? Не юноша уже.
    – Да вот так как-то.
    – Ладно, это всё несущественно. Допустим, я работаю в маленькой конторе уборщицей. Отец детей скрывается от алиментов. Живём мы все на мою скромную зарплату. Дети часто сидят голодными. Они плачут и говорят: мама, мама, мы кушать хотим!
    – Жуть какая, – пробормотал Ларик.
    – В любой жизни хватает жути. В одной меньше, в другой больше. Вы, разве, не согласны?
    Ларик запнулся, потом сказал осторожно:
    – А в детский дом отдать не пробовали? Там хоть сытыми будут.
    – Эх, вы, ухажёры! Чуть что – сразу в кусты. Что вы можете знать о женщине? Чурбаки вы неотёсанные!... Я, когда институт закончила, с нашими девчонками поехала на природу, решила побыть напоследок со всеми вместе. Добрались с палатками до воды, а на берегу отдыхающих – шагу ступить некуда. Там и встретила я Виталика. Сильно влюбилась. Мы неделю друг от друга не отходили. Он мне адрес свой написал, а я листочек потеряла. Страшно переживала. И где мне было его искать? Через семь лет поехала на то же озеро. Прогуливаемся с подругой по берегу, слышу – окликают. Он! Невероятная встреча! Неделю мы были счастливы.
    – А дальше?
    – Ну… я опять потеряла листочек с адресом.
    Ларик онемел.
    – Так что лучше я одна останусь, чем на всяких размениваться, – она перешла на торжественный тон. – Вот что я вам, гражданин из курятника, скажу: самые замечательные романы те, которые обрываются, не начавшись! Не звоните мне больше.
    Ларик тупо смотрел перед собой. Попробуй, пойми этих незнакомок: пьяного из грязи вытащила, а с трезвым и отмытым дела иметь не хочет!
    Так всё и завершилось.

    Погода начинала портиться. По ночам часто моросило, а утром на сырую дорогу во множестве выползали дождевые черви.
    В первое октябрьское воскресенье Ларик с приятелями сговорился съездить на рыбалку, на Яю. Компания любителей попытать счастья с удочкой, выдернуть из воды уклейку или ельца, была неизменной несколько лет. Сетей и бредней не признавали. Верховодил Иван Михайлович, мастер участка, работающий пенсионер, из тех самых пенсионеров, кого на заслуженный отдых плёткой не выгонишь. До места рыбаков доставлял Андрюха на своём потрёпанном «жигулёнке». Первым он забирал Михалыча, потом Ларика. За лето выезжали раз пять, а сегодня, каждый понимал, у них закрытие сезона. До появления льда оставалось ещё больше месяца, но рыба в это время уже начинает скатываться на глубину, уходить от берега и клюёт неохотно. Поездка могла оказаться пустой, но решили рискнуть.
    Наметили отправиться за Медведчиково. Путь в шестьдесят километров занимал чуть больше часа. Выбрались в половине шестого, ночь ещё лежала над городом. Проехали мимо педучилища, потом вдоль железной решётки городской больницы.
    Андрюха крутил «баранку» и рассказывал Ларику про Михалыча:
    – …И ты слушай. Подкатываю за этим пассажиром, он стоит, как договаривались, под козырьком, у двери. Влез в машину, поехали. Уже выбрались на Горького, и тут меня охватили сомнения: «Михалыч, а ты ничего не забыл? Я что-то не припомню, чтобы ты удочки в багажник складывал». Михалыч, ясное дело, сразу в занозу: «Что значит: не помнишь? С памятью нелады?» – «Рюкзак, я видел, ты затолкал, а вот удочки...» Остановились, заглянули: нет удочек. И я же виноват оказался: мол, где ж мои глаза раньше были? Повернули обратно. А возвращаться, сам знаешь, примета не из лучших. Если не поймаем ничего – спрос с Михалыча. 
    – Нашёл с кого спрашивать! Кто из машины торопил: «Давай быстрей, давай быстрей!».
    – А где тебя угораздило их забыть? – спросил Ларик.
    – Где-где... Где надо, там и забыл.
    – Возле подъезда, что ли?
    – Нет, не возле подъезда. Возле подъезда их как раз и не было, – проворчал Михалыч и неохотно начал рассказывать. – Пришлось снова на пятый этаж тащиться. Открываю дверь, переступаю порог, и вот тебе, пожалуйста – Анна Кондратьевна, половина моя любезная, из спальни выплывает. Черти её подняли! И сразу в крик: опять ты со своей рыбалкой, уймёшься, наконец, или нет, никакого покоя даже в выходной день, когда это прекратится! Сказал я ей в ответ пару вежливых слов, хлопнул дверью и – вниз. Добегаю до первого этажа – а где ж удочки? Так твою растак! И по второму разу вверх по ступеням. А они в прихожке как стояли, так и стоят.
    – У нас с Михалычем всё, в точности, совпадает: моя тоже из себя выходит, когда я на рыбалку собираюсь! – Андрюха сердито сплюнул в окно. – Я щуку из Томской области привёз, полчаса вываживал. На пять с половиной килограммов потянула, хвост со стола свисал. Ну, думаю, сейчас Ирка обнимать меня кинется, зацелует всего!
    – Кинулась?
    – Куда там.
    – Договориться с ними нет никакой возможности, – сказал опытный Михалыч. – Они русского языка не понимают. Женись хоть на деревенской – всё равно, что на иностранке.
    – Может, как Ларион, менять их чаще? – предположил Андрюха. – Как только заметил, что она стервой становится, разводись и бери другую. 
    – Тоже ничего хорошего, – буркнул Ларик.
    Пауза повисла в машине.
    – Хотел бы я знать: у моста рыбачил кто-нибудь в последнее время? – подал голос Ларик.
    – Колька Дзюбин позавчера был, – отозвался Михалыч. – Мальчишка Колькин подлещика грамм на четыреста поднял. И на двоих ведёрко крупного ельца наловили. Плотва проскакивала, неплохая, но редко. 
    – Весь день клевало?
    – Нет. С утра, говорит, азартно, в обед – затишье, а к вечеру опять.
    – Мы как раз к утреннему клёву и поспеем, – заверил водитель.
    – Ветер восточный в прогнозе нарисован, – вспомнил Ларик. – Как бы он ни испортил нам всё дело.
    – Ветер восточный, возвращаться пришлось – вот же невезенье, приметы одна к одной.
    – А ты, Андрюха, поменьше в приметы верь, а больше в прикормку и в мормышки свои.
    – Михалыч, если рыба клевать не настроена, чем ни прикармливай – всё бесполезно. Хоть сам прикормку ешь!
    Обогнув заброшенный стекольный завод, машина вылетела из города. Слева до горизонта раскинулось огромное голое поле. Сразу за ним к самой дороге ненадолго подошёл лес, чёрный и таинственный в темноте. Нырнули в ложок, забрались на пригорок и оказались в Кроликах. Деревенька пока не думала пробуждаться – редко, в каких окнах, горел огонёк. Проехали вдоль скучных жилых домов (на два хозяина), построенных по типовому проекту ещё на закате предыдущей страны. Снова спустились в ложок. Справа под звёздами блеснула вода.
    – В этом пруду рыба есть? – спросил Андрюха. – Никогда тут не ловил.
    – Есть, – оживился Михалыч. – Караси. Я раза три сидел с удочками прямо на плотине. И на перловку пробовал, и на червя, и на опарыша. Не поймал ничего.
    – Зачем тогда время терял?
    – Здесь водится золотой карась. Хотел зацепить хоть одного. Не получилось.
    – Откуда в таком случае знаешь, что он здесь водится? – не отставал Андрюха.
    – Знакомый из Кроликов сетёшки проверял, показал пару штук.
    Ночь растворялась, уступая место серенькому рассвету. Природа следовала временному графику без какого-либо опережающего развития. Машина ехала то меж убранных полей, то к дороге подтягивался лес, разрисованный разными осенними красками – от жёлтой до багряной, за исключением елей и пихт. Берёзы стояли полуголые. Асфальт закончился, «жигулёнок» заскакал по грунтовке, разбитой большегрузами.
    – Посмотрите вон туда: какая красота! – сказал Андрюха.
    Ларик с Михалычем посмотрели: да, действительно красота.
    За Улановкой, в отдалении, на уже перепаханном поле увидели трёх диких коз. Около семи въехали опять на асфальт в Медведчиково и, проскочив село, свернули направо, к мосту. Миновав мост, спустились к реке, выбрались из машины и достали из багажника снасти. 
    Каждый отправился на излюбленное место.
    Михалыч с Андрюхой потопали по тропинке вверх по течению; Ларион, продираясь сквозь кусты, вниз. Правый берег покато спускался к воде, но у кромки кое-где образовались небольшие пятачки, позволявшие устроиться для ужения. Одна из таких площадочек была та самая, уже года четыре, как облюбованная. Прежде, чем спрыгнуть на неё, Ларик отметил: вода после дождей прибыла. Зато мусора на его пятачке на этот раз не оказалось – ни обрывков целлофана, ни окурков, ни мятых пачек из под сигарет. Рыбалка часто начиналась с приборки.   
    Над рекой нависал туман. Было зябко. Ларик передёрнул плечами и вытащил из рюкзака пакет с перловой кашей. Кашу он наварил ещё с вечера. Раскрыв пакет, насыпал в него магазинной прикормки и добавил влажного песка из под ног. Всё хорошенько перемешал. Этой смеси, по его прикидкам, должно было хватить на всю рыбалку. Пару шариков бросил туда, где собирался ловить. Когда-то, говорят, в этих местах и пудовых щук выхватывали. Но то времена давние, почти сказочные. Сейчас о таких подарках и думать нечего. А если навозного червячка на изогнутое жало нацепить, соблазнится им не подлещик или подъязок, а, скорей всего, ёрш – бойкий наглец с мизинец величиной. Вылетит из воды, расщеперив колючки, наживку проглотит чуть не до хвоста, и пока достанешь крючок – все пальцы о сопливого засранца исколешь. Это не рыба, а наказание рыболову. Хорошо ещё, что опарышем не интересуется, а то рыбалка теряла бы всякое удовольствие.
    Ельцы и плотвички клевали возле берега, и длинны трёхметрового удилища хватало вполне. Ларик размотал леску, определил глубину, и, пока определял, нечаянно поймал себя мормышкой за штаны. Досадуя на собственную неловкость, отцепил, едва не порвав материю, и установил поплавок с таким расчётом, чтобы наживка проплывала над самым грунтом. Из круглой пенопластовой коробочки вытащил и насадил на острое жало одного за другим четырёх вертлявых опарышей. Затем утвердил на крохотном пятачке раскладной стульчик, сел поудобнее и приступил к ловле.
    Первый заброс – особенный. Если рыбка сразу соблазнится, так и весь день может обернуться удачно! Лёгкий кивок удилищем, и наживка опустилась в нужное место.
    Красный верх гусиного поплавка торжественно проследовал мимо Ларика. Когда леска вытянулась на всю длину, удильщик выдернул её и забросил опять. Однако и в другой раз, одолев путь до возможного предела, поплавок не обнаружил никаких признаков поклёвки.
    Утро было прохладным, оводы и комары уже успели спрятаться до весны в свои маленькие укрытия, и никакая надоедливая гнусь не приплясывала перед глазами с той вызывающей наглостью, будто она имеет право на твою кровь. На стрежне река неслась быстро и влекла с собой пёстрый осенний мусор: опавшие жёлтые и красные листья, чёрные корявые ветки, ещё какой-то древесный и травяной хлам. Покачиваясь на мелких волнах, пролетела пустая пластиковая бутылка из-под минералки. Ближе к краю ход воды замедлялся, кое-где образовывались мгновенные водовороты, а возле ног Ларика течение и вовсе повернуло в обратном направлении. На другом берегу – он поднимался напротив, метрах в сорока – к воде тоже подступали кусты и деревья, частично оголённые, частично в умирающей листве. А надо всем разместилось серое облачное небо, и оттуда тоже сквозило холодом.
    Поклёвка последовала с шестого заброса. Поплавок в долю секунды скрылся в воде, и когда Ларик, увлечённый созерцанием реки, кустов и неба, догадался дёрнуть, он уже всплывал сам. Поздно!
    Рыболов не огорчился. Он отправил удочку по той же дорожке. И снова поклёвка, на этот раз осторожная. Но теперь Ларик был начеку. Маленькая плотвичка выскочила из глубины – негодующая, несогласная – и забилась в кулаке, мешая Ларику освободить её от крючка. Освободив, подержал на ладони и бросил обратно в реку – что с такой возьмёшь, пусть ещё подрастёт. Вторая рыбка не заставила себя ждать. Эта плотва оказалась гораздо крупнее, она и вела себя солиднее, словно уже держала в голове мысль о сковородке. Ларик зачерпнул ведёрком воды, запустил туда первый улов, понаблюдал, как пленница принялась осваиваться в тесном пространстве, сказал: «Ишь, какая важная!» и накрыл ведёрко полотенцем. Начало было положено.
    К девяти туман рассеялся. Ближе к обеду клёв почти прекратился. По мосту чаще засновали машины – и грузовые, и, в основном, легковые. Но ни одна не съехала к берегу, не появились из неё другие жаждущие посидеть с удочкой. В ведёрке было килограмма полтора плотвы, немного ельцов. А вот мелкой уклейки не попалось ни одной, видно – скатилась на глубину. Ларик размотал вторую удочку, насадил на крючок зёрнышко кукурузы и забросил, в затишок, поближе к траве – вдруг да соблазнится кто-нибудь покрупнее. Однако и крупная рыба, и мелочь взяли паузу.
    Из под моста выплыла лодка. В ней разместились двое. Один, в кепке и фуфайке, лениво шевелил вёслами, другой, в тёплых штанах, мохнатом свитере и красной вязаной шапке, резко взмахивая коротким удилищем, бросал блесну под берег. И каждый раз, забрасывая, вскрикивал, получалось что-то вроде: «З-зараза!» или «И-эх!».
    Тот, что на вёслах, повернул голову к Ларику и спросил:
    – Клюёт?
    – Обязательно. А у вас?
    – Плохо. Две щучки. 
    Течение утащило лодку вниз, а Ларик посмотрел в небо, почесал затылок, достал из рюкзака бутерброд с колбасой и сыром, открутил колпачок термоса и налил в него чай. Ел с аппетитом. Только закончил трапезу, как запел мобильник.
    – Я только что купил городской еженедельник! В киоске! – крикнул в ухо Потапенко. – На второй странице есть интересующая нас информация. По опережающему развитию…
    Ларик удивлённо хмыкнул: какое опережающее развитие? Савка обалдел, что ли? Тут – речка, рыба куда-то исчезла, вон даже щучки на блесну не ловятся. Но говорить ничего не стал.
    –…Я тебе сейчас прочитаю, слушай: «В дорожную карту забивается два инфраструктурных проекта – это газификация и возможное строительство автомобильной дороги протяжённостью 25 километров. Что касается дороги, то её строительство оценивается в два миллиарда рублей. Возможно, асинские терриконики сослужат в этом деле свою службу. Так, планируется нулевой цикл основания дорог уложить этими породами. По оценкам заместителя губернатора по инвестициям и инновациям, дорога может появиться к 2020 году, при благоприятных условиях…
    «Нет, этот парень точно чокнулся!» – хладнокровно подумал Ларик. Над рекой быстро пронеслась какая-то птица.
    –…К тому же протяжённость пути от Асинска до Томска сократилась бы со 150 до 89 километров. Вопрос газификации города поднимается уже не в первый раз. В начале октября ожидаются переговоры областных властей с «Газпромом». По условиям строительство трубопровода и газораспределительной станции возьмёт на себя «Газпром». На городской бюджет ляжет строительство газораспределительных сетей к объектам потребления. Строительство трубопровода и газораспределительной станции оценивается примерно в три миллиарда рублей, а внутренних сетей – в 300-400 миллионов». Как тебе это?
    – Годится, – сказал Ларик.
    – Это ещё не всё. Слушай дальше: «По сообщениям ТАСС, группа российских компаний планирует привлечь около 260 миллионов евро на три проекта в Асинске: строительство первого за Уралом завода по производству плазмы крови, трубного завода и производство клапанов для различных механизмов в машиностроении. Источником финансирования всех трёх проектов выступит «Венгерский экспортно-импортный банк». Около 165-190 миллионов евро планируется вложить в строительство завода по производству плазмы крови и препаратов на её основе. «У нас сегодня государство закупает ежегодно на десять миллиардов долларов данные препараты. Это программа импортозамещения. За Уралом ни одного такого завода нет», – цитирует ТАСС слова Игоря Долгова. На второй проект – производство клапанов для машиностроения – намерены привлечь финансирование в размере около двадцати миллионов евро. Площадь производства составит тысячу квадратных метров, и будет создано сорок рабочих мест»…
    И тут мёртво стоявший возле травы поплавок начал наклоняться. Нехотя, лениво. И лёг на воду. Свободной рукой Ларик схватил удилище и потянул. Тяжесть, упирающаяся тяжесть отозвалась на том конце лески!
    Огромный лещ, больше килограмма, Ларик таких никогда не вытаскивал, всплыл на поверхность и повернулся набок. Чешуя на рыбе была, как пятирублёвые монеты.
    Вот это да!
    У Ларика на миг остановилось сердце.
    Подсачек нужен! Подсачек бы сюда!
    Почему, ну почему в этот раз он не захватил подсачек из дома?? Ах, идиот, как есть – идиот! Будь берег пологим, он бы волоком выдернул леща. Но здесь от воды до берега полметра высоты. Оставалось одно: дать рыбе нахлебаться воздуха и, подождав пока она успокоится, потихоньку поднять. Только бы леска выдержала, и крючок не разогнулся!
    Тяжёлый лещ ворочался, поражая размерами – такой ни в одну сковородку не влезет. Ларик не пускал его вниз.
    –…«Ещё 44 миллиона евро планируется вложить в трубный завод, под который уже получено сорок четыре гектара земли в Асинске, – ликовал Савка. – На данный момент ведётся проектирование. Планируется, что завод будет производить продукцию для ЖКХ, нефтегазового сектора и других отраслей». Представляешь? Это я тебе скажу!...
    Чудовищная рыбина, прекратив борьбу, вяло шевелилась на водной поверхности в двух метрах от береговой кромки. Ларик подтащил её ближе. «Помогите мне, святые угодники! Помогите все, какие только есть на свете! Я ни о чём вас больше не попрошу, но дайте мне поднять этого леща!!» – взмолился Ларик.
    Ну?
    Р-раз!
    Плюх!
    – Ушёл! Ушёл!! – отчаянно закричал Ларик.
    – Как это – «ушёл»? – в мобильнике изумился Савка. – Никуда он не ушёл. Завод теперь наш и – точка!
    Ни Михалычу, ни Андрею Ларик ничего не сказал про неудачу.

    Последующие дни для Лариона Сичкарука прошли вполне обыкновенно. Вернувшись с работы и наскоро поужинав, он отправлялся в огород наводить порядок: освободил два огуречных ящика от перегноя, сжёг картофельную ботву, убрал из теплицы сухие помидорные плети и вскопал грядку для зимнего чеснока. На эти хлопоты оставалось не так уж много времени, от силы час-полтора: сумерки сгущались всё раньше. Бабушка закатывала в банки дозревающие дома в пластмассовых тазиках помидоры, готовила в зиму лечо.
    – Если помру, – ворковала Даниловна, – достанешь любую баночку из подполья, откроешь и вспомнишь меня.
    – С какой стати ты помирать собралась? – не соглашался внучок. – Мы с тобой так не договаривались. Живи, пока есть возможность, смотри на мир!
    – Смотрю, куда деваться. Но не на всё смотреть хочется.
    Служебные дела тоже не отличались разнообразием. На старых ватманах были прочерчены линии теплосетей. Ларик раскатывал их на столе и вносил изменения после летних ремонтов. Отопление запустили в конце сентября, и котельные – их было почти три десятка – где нормально, где со сбоями втягивались в работу. 
    Когда по истечении двух с лишним недель однажды вечером Ларик решил навестить друга, он уже основательно подзабыл о разговоре в предыдущую встречу.
    Возле Савкиного подъезда беседовали две сморщенные старухи, обе в выцветших музейных шляпках и древнего покроя пальто. Одна, грея руки в муфте, наклонилась к уху другой и выкрикивала:
    – Ваш ребёнок снова отпустил бороду! Это нехорошо! Вы, Татьяна Евгеньевна, совсем за ним не следите!
    Ларик обогнул старух, взбежал на второй этаж и позвонил в Потапенковскую квартиру. Савва приоткрыл дверь, выглянул на лестницу – нет ли кого и негромко сказал:
    – Девятьсот сорок один.
    И выжидательно посмотрел на гостя.
    – Чего – девятьсот сорок один? – опешил Ларик и тоже начал озираться.
    – Это типа пароля, номер Постановления, – и, видя, что гость не понимает, нетерпеливо добавил. – Я про территорию опережающего развития. А отзыв такой: «Дело будет на мази!». Входи.
    На кухонном столе всё оставалось неизменным с прошлого раза. Словно Ларик выскочил на минутку и опять вернулся. Даже литровая банка была почата на треть. Вот только Василяка отсутствовал.
    Друзья обменялись новостями. А ещё Ларик обнаружил четвёртую маску на стене. Она оказалась крупнее других. Очевидно, это был африканский вождь: над низким лбом, словно фонтан, вздымалась куча перьев. Перья были с завитушками. Вождя в нём выдавало запредельно свирепое выражение.
    Ларик знал: художников надо хвалить, у них души нежные и ранимые. Он восхищённо качнул головой и сказал:
    – Сильно! Любая девушка, взглянув на такое, долго сопротивляться не будет.
    – А чего им сопротивляться? – согласился Савва. – Я ж не зверь какой-нибудь. На-ка вот, почитай.
    Он всучил Ларику «Вечерний Асинск».
    – Откуда газета?
    – Выписал.
    – Что значит: «выписал»? Ты же газет не читаешь.
    – В связи с последними событиями – без «Вечернего Асинска» обойтись не получается. Что такое газета в нашей жизни? Это единственный источник надёжной информации. Сейчас никому нельзя верить, все врут, всякий норовит обвести вокруг пальца. А возьмёшь газету – в ней голая правда. Написано, к примеру, что на базе форель по шестьсот восемьдесят рублей за килограмм. Поезжай и проверь: всё в точности так и есть!
    – И давно выписал?
    – С октября начали носить. Да ты вслух, вслух читай!
    Ларик пожал плечами и прочёл:
    – «Глава города, ссылаясь на «Постановление № 941», сказал следующее: начата работа по продвижению проекта создания производства листового стекла на местной сырьевой базе. Кроме того, он указал: на сегодняшний день механизм газификации запущен, на областном уровне подписано соглашение с «Газпромом». Возможный вариант размещения газораспределительной станции – территория Северного района города. Пройдёт три-четыре года и на территории индустриального парка «Северный» (который тоже будет подготовлен) вырастут корпуса цехов нового Асинского стекольного комбината – единственного в Западной Сибири. Продукция – два-три вида строительного, технического и полого стекла: такое производство в условиях рынка чувствует себя увереннее. Первая продукция – стекловолокнистые изделия или пеностекло. И технология попроще для начинающих стеклоделов, и в Сибири тепловая изоляция – вечная, кстати, изоляция – будет востребована всегда. А затем – вплоть до стекла для солнечных батарей»… Что это? – изумился Ларик. – Какой стекольный комбинат? Чьи это выдумки?
    – Это ветераны бывшего стекольного завода. Ветераны тех самых развалин, что торчат на месте завода. Когда рушатся стены – остаются люди. Вот они не вытерпели и написали. Единомышленники наши. Тоже обуреваемы надеждами.
    – А надо ли обуреваться? Не рано ли?
    – Не рано. Есть одна научная теория – я сам до неё додумался. Она сложная, в ней графики и расчёты, как-нибудь покажу. Суть такова: чем сильнее хочешь, тем быстрее получишь. А не будешь хотеть – фиг тебе с маслом!
    – Савва, – сказал Ларик, – я начинаю догадываться, что ты умней Василяки!
    – Об этом – в другой раз. Если мы на всех углах не хватаем каждого прохвоста за грудки и не кричим ему: «Слава Постановлению девятьсот сорок один!», ещё не значит, что мы одиноки. Сам видишь: помимо нас есть и другие, верящие в него.
    – Давай за них!
    – Давай. За ветеранов бывшего стекольного, мать их! Чтобы крепость их мечты была на уровне моей самогонки!
    За окном в густых сумерках мотались на ветру тополиные ветки.
    – Много есть в России городов, даже не помышляющих об опережающем развитии, – сказал Савва. – Как в них жить – хоть убей, не могу понять.
    – Не всем так крупно везёт, как нам!
    – Сегодня днём я выехал и лично осмотрел место индустриального парка «Северный». Место великолепное. С одной стороны бывший стекольный завод, с другой – кладбище. Территория между ними огромна! Я мерил шагами землю. Я ходил там, среди будущих цехов, и представлял, как за их стенами не смолкает работа станков и прессов – я слышал гул, словно наяву! И шлак из будущей трубы котельной запорошил мне глаза.
    – Савва, я целиком тебя поддерживаю. Я тоже проникся важностью момента! Но почему мы бездействуем?
    – То есть, как – бездействуем? А что ты предлагаешь?
    – Ну, не знаю, – Ларик шумно вздохнул и хлебнул из стаканчика. – Если мы, как бы, партизанский отряд, мы там могли бы по ночам рыть траншеи и заливать бетоном. Под новые заводы.
    – Скоро зима, – напомнил Савва.
    – Плевать на зиму. Земля ещё не промёрзла.
    – Чего-то подобного я от тебя и ждал! Такой путь – самый лёгкий и примитивный. Махать лопатой и дурень сможет. Пойми: главное не в этом.
    – А в чём, в чём главное??
    – Посмотри на меня. Пока не было «Постановления», я в сумерках жил, дальше носа своего не видел - будто в глубоком овраге, куда свет не заглядывает. И вот словно на гору поднялся, обзор другой. И всё впереди ясно! Но значит ли это, что надо за лопату хвататься, траншеи, как ты говоришь, рыть? Не-ет, ты головой попробуй, напряжением мысли создать такую атмосферу, чтобы не строить заводы было уже невозможно. Вот в чём наше призвание и наша задача! А территория хороша. На ней не только производство стекла разместится. Я бы засунул туда ещё штук пять предприятий. Тебе какие больше по нутру? Из лёгкой промышленности или из тяжёлой?
    И друзья принялись рассуждать, какие заводы уместны на отведённой для парка земле. Ларик склонялся к швейному производству. Дело чистое – ни пыли, ни грязи: стрекочущие машинки и работницы в ярких халатах! И потом: у него джинсы протёрлись.
    – Будут тебе новые джинсы, – отмахивался Савва. – Не отвлекайся на мелочи. Ты только представь: когда мы достигнем опережающего развития, и остальная Россия к нам подтянется, мы окажемся во всей Европе на полкорпуса впереди!
    – Это факт!
    – Однако сейчас меня сильно смущает вот что: где резиденты?
    – А?
    – Где, я спрашиваю тебя, резиденты? – Савва в упор посмотрел на Ларика. – Где ошиваются эти чмошники со своими пятью миллионами? Почему они не выстраиваются в очередь, чтобы возводить заводы? Я пока не наблюдаю никакой давки!
    – А если поискать внутренние ресурсы?
    – На внутренние ресурсы мы не можем полагаться – у нас в Асинске вопиющая нехватка среднего и крупного капитала.
    – Да, это серьёзный вопрос, – прищурился Ларик. – Мне думается, городская администрация выбрала неверную тактику. Почему она затаилась? Почему она не трубит во все трубы, что мы начали опережающе развиваться?
    – Ну, это понятно: чтобы не сглазить.
    – Хорошо, посмотрим по-другому. Не допускаешь ли ты в таком случае, что слухи о нашем опережающем развитии ещё не долетели до широких масс, обладающих частным капиталом, до этих самых собственников пяти миллионов?
    – Как же не допускать, допускаю, – соглашался Савва. – В медийном пространстве потоки новостей обширны. Хотя сколько им, лохам, можно оставаться в неведении? Они что – совсем безграмотные? Газет не читают?
    – Могли пропустить. Почта на переучёт закрылась, или секретарша ушла в декрет. Да мало ли что!
    – Странно, странно…
    Через полтора часа, склонив головы над «Вечерним Асинском», Ларик и Савва завывали хором:
    – «Глава города, ссылаясь на «Постановление девятьсот сорок один», сказал следующее…»
    Они не торопились и часто делали паузы, чтобы смочить горло. Затем Савва хлопал себя ладонью по колену, смеялся и вскрикивал:
    – Вот же ж, забодай его в корень! Давай дальше!

    Грянули заморозки. Столбик термометра за окном, ещё недавно, словно, приклеенный к «нолю», а то и норовивший забраться повыше, теперь по ночам падал и замирал иногда на минус шести. Выбегая утром из дома, Ларик видел серебристую от инея траву.
    В середине октября бабушка объявила:
    – В субботу будем капусту солить. Пора. Теперь холодами всю горечь в ней убило.
    В пятницу Ларик срубил твёрдые, как камень, кочаны, занёс в сени, чтобы за ночь оттаяли. Даниловна, оглядев горку, высказала дельное замечание: капуста могла бы вырасти и покрупнее!
    – Не переживай, – успокоил Ларик, – на зиму хватит.
    – Как бы ни пришлось экономить, – засомневалась бабушка. – Вот только не знаю, на чём: на борщах, на бигусе или салатах. Наверно, всё-таки на бигусе.
    – Бабуль, не пугай! – ужаснулся внучок. – Наоборот, надо больше и борщей, и бигусов, и салатов!
    Даниловна ответила в том духе, что аппетит не мешало бы маленько умерить, что нечего желудок распускать и что даже капустой нельзя обжираться, как, бывало, Василий Иваныч, царство ему небесное.
    Вечером Ларик тёр на тёрке морковь. Умытая и оскобленная она лежала в чашке, готовая к измельчению.
    – Мало не будет? – тревожился внук.
    – Если мало – добавим ещё, – отвечала старуха.
    Моркови требовался едва ли не тазик; обоим нравилось, когда в капусте много моркови.
    В окошке стояла ночь, а по дому разливалось тепло.
    Печку теперь топили регулярно. Углём в зиму запаслись дорогим, сортовым. Да и как иначе, плохим разве натопишь, дом был не новый, поднимал его дед в самом начале шестидесятых. Восемь лет назад, когда разгулявшийся на улице ветер через щели заявлял о себе так, что внутри лихо трепыхались занавески, дед надумал взяться за ремонт. Наружные стены обшили утеплителем и закрыли сайдингом. Ларик хоть и помогал, но неохотно. Он тогда только что перепрыгнул из перового брака во второй, обитал с новой жёнушкой в её квартире, и дедовскую затею с утеплением воспринимал, как досадную помеху счастливому семейному блаженству. Дед, наоборот, подбадривал:
    – Погоди, эти хоромы ещё и тебе пригодятся.
    Как в воду глядел.
В несколько путаной жизни Ларика всегда выходило так, что, покидая дом, он каждый раз в него возвращался – то после учёбы, то после того, как вдребезги разлеталась очередная семейная лодка. Помимо тепла и уюта, дом обладал ещё и целительным свойством. Душевные раны в его стенах затягивались с такой скоростью, что Ларик изумлялся – вот сейчас тебе никого видеть не хочется, а через неделю уже пожираешь глазами девок и думаешь: а вон та ничего, похлопать бы по её круглой попке!   
    Утром в субботу Ларика разбудил голос бабушки. Та в своей спаленке по мобильнику жаловалась подружке:
    – Ох, Маруся, что за время пришло: все кости болят. А поясницу если схватит – хоть на стену лезь. Я теперь с койки сползаю с такими стонами, как раньше под Василием Иванычем стонала.
    Позавтракали, старуха убрала посуду, и приступили к засолке.
    Ларик водрузил на две табуретки большое деревянное корыто.
    Но сначала пришлось вскарабкаться по лестнице и достать его с бани во дворе. Старое корыто служило им столько лет, что Ларик никакого другого и не помнил. Потребность в корыте возникала именно осенью, всего один раз в году. Днище снаружи было замазано варом, чтобы капустный сок не вытекал. После того, как корыто было установлено, старуха намочила тряпку и тщательно вытерла доски изнутри.
    Отмякшую к утру капусту на кухонном столе огромными тесаками освобождали от верхних грязных слоёв. Листья бросали на пол. Очищенные вилки кроили на пласты и отправляли в корыто. Кочерыжки также шли в отходы.
    – Тебе, маленькому, кочерыжки уж очень нравились, – пустилась в воспоминания бабушка. – Мы, бывало, с матерью твоей капусту шинкуем, а ты прыгаешь вокруг и пристаёшь: очистите да очистите кочерыжку. По нескольку штук уплетал!
    – Когда это было!
    – Да уж и не так давно: и тридцати годков не прошло.
    Иногда между листами попадались личинки и маленькие дождевые червяки. Тут бабушка и внук деликатно напоминали друг другу:
    – Бабуль, смотри внимательней.
    – Я-то смотрю. Ты сам червячка не пропусти!
    Корыто наполнилось, Ларик, орудуя двумя сечками, взялся измельчать пласты. Капуста хрустела – белая, чистая. Даниловна, обтерев руки фартуком, приговаривала:
    – Сколько ж сейчас в этом корыте борщей!
    – Если перевести на кастрюли – думаю, немалое количество.
    – Какой бы заморский овощ на стол ни поставить, а без капусты никак. Ты её хоть в варево, хоть в начинку для пирога – везде ей место.
    – Бабуль, ты, как всегда, права, – соглашался Ларик, не переставая крошить. – Что из неё ни приготовь – испортить трудно. Но есть искусницы, я знаю таких, которым и это по силам.
    – А твои глаза где? Когда бабу в жёны берёшь – смотри, какая она хозяйка, чему возле плиты у матери своей научилась. Мне свекровь, только я в дом пришла, сразу проверку устроила: «Испеки, – говорит, – пирог с капустой!»
    – Испекла?
    – Испекла. Старалась, аж руки тряслись. Если не понравится – могла обратно отправить. Она попробовала, говорит: «Умеешь». С характером была!
    – Тяжело тебе, однако, пришлось.
    – А как ты хотел? Зато в семьях порядок был. А у вас сейчас жениться, что в уборную сбегать. Женился – тут же разженился. Ты в нашем роду чемпион по этой части.
    – Что я, виноват, что ли?
    – А кто – я виновата? Найди себе нормальную женщину. Я каждый раз за голову хваталась, когда ты с новой знакомил. Где ты их берёшь?
    – Они все нормальные, пока не женишься. Они потом становятся ненормальные.
    – Может, у тебя слабость по мужской части?
    – Да, вроде, ни одна не жаловалась.
    – Говорю, говорю тебе, а всё без толку: выбирай хозяйку крепкую и ребёночка ей сразу заделай. Бабе нужна зацепка, чтобы не унесло. Верь моему опыту! Твой дед это понимал.
    – Бабуль, ты настоящий мудрец. Только вот маленькая загвоздка: чужой опыт никого ничему не учит. Это – во-первых. А, во-вторых, свой опыт тоже ничему не учит. Ты теперь куда смотришь? В прошлое. Там для тебя всё ясно. А ну-ка вернись твоя молодость? Точь-в-точь, как и я, те же самые шишки начнёшь набивать!
    Старуха поджала губы. «Обиделась», – понял Ларик. Некоторое время лишь глухие удары сечками да хруст капусты слышался на кухне. После паузы старуха заговорила:
    – Плохо, что ты всегда уходил в примаки. Тебе нужен свой дом.
    – Где ж его взять?
    – Раньше надо было думать. А теперь что… Остаётся только мне умереть, чтобы дом стал твоим.
    – Бабуль, ты шутишь иногда круче деда.
    В порубленную капусту Даниловна горстями набросала тёртой моркови и соли из банки, добавила чуток сахара, перемешала. Капуста тут же начала выделять сок. Её так же, горстями, переложили в одну из двух огромных кастрюль. Ларион, вооружившись деревянной толкушкой, уминал её.
    – Ну вот, полдела сделано, – довольно сказала бабушка. – Неси её в мою комнату и ставь ближе к печке, пусть денька четыре закисает.
    На месте кастрюлю накрыли меньшей по размеру крышкой и сверху придавили тяжёлым камнем – гнётом.
    – Потом, когда закиснет, я из одной кастрюли в банки переложу, а другая пусть стоит во дворе, на морозе, – размышляла Даниловна и неожиданно добавила. – К лету женись, мне без помощницы трудно.
    После чего бабушка с внуком принялись за оставшиеся кочаны.
 
    Ноябрь выдался удручающе серым. Невыразительные дни, цепляясь один за другой, проползли тусклой чередою. Самым впечатляющим событием стало избрание Трампа в президенты. Савва, вопреки ожиданию, принял эту новость спокойно и почти не торжествовал.
    – Оставим небо птицам, Асинск – асинцам, а Америку – Трампу, – сказал прозорливый оракул. – Всё, что он будет в ней вытворять, кому-нибудь да пойдёт на пользу.
    И на этом об Америке трое друзей почти забыли, иногда лишь мельком следя: как там делишки у нашего Дональда? И, конечно, негодовали, видя, какие убогие, жалкие выпады предпринимает против него обалдевшая соперница.
    А ещё у Сичкаруков пропал кот. Ушёл однажды из дома и – с концами. Бабушка сильно горевала.
    Тут как раз и ноябрь закруглился. 
    Ну а что же Асинск, в его-то судьбе что-нибудь заметное произошло?
    Здесь, пожалуй, без газеты не обойтись. Воспользуемся благоприятной ситуацией, пока Ларик в своей конторе разбирается с тепловыми сетями, а бабушка Аксинья Даниловна отправилась к подружке Марусе, и заглянем в дом, чтобы полистать подшивку «Вечернего Асинска», схваченную ботиночными шнурками. Конечно, читать чужие подшивки нехорошо, но будем надеяться, что не найдём в ней ничего особенно сокровенного, ведь это всё-таки не чужие письма.
    Обратимся к номерам за последние два с половиной месяца – с того момента, как грянуло знаменитое Постановление.
    Прежде всего, заострим внимание на отрадном моменте: город не выпускал из виду круглые даты своей истории. Вот в номере за 25 октября отмечается ровно сто десять лет первому асинскому вокзалу. «Разъезд «Асинский» образовался в 1895 году при строительстве Транссибирской магистрали и началом добычи угля на асинских копях. На железной дороге первое пробное движение открылось в 1894 году, а с января 1898 года заработал участок от Челябинска до Иркутска. Первый вокзал был построен в 1906 году и вмещал всего сто пятьдесят человек». Ниже – старый снимок паровоза с высокой трубой и рядом деревянный домик, в который сто пятьдесят человек если и могли втиснуться, то лишь плотно прижавшись друг к другу. Сдаётся, что столько народа враз отсюда никогда не выезжало. А вот людей в этой вековой истории упомянуто немного, да и то, кроме фамилий, о них ничего не сказано. Но какими в обычной жизни были те, кто встречал поезда, следил, чтобы все приехавшие успели выбраться из вагонов с баулами и мешками, а уезжавшие успели в них погрузиться?… Автор не понаслышке знает, сколь интересен бывает незаметный человек, о котором не издают романов, не сочиняют стихов. Друзья, не ленитесь вести дневники! Оставляйте письменные свидетельства о пребывании на земле. Чтобы дальние потомки из тех, кто будет ценить родство, видели в вас живых и чувствующих людей, чтобы они таким образом могли приблизить вас к себе. Великое дело – кровь, но ещё более великое – память. Помогайте сохранить её. (На страницах газеты есть рассказы о ныне живущих, и – немало. Но я вам по секрету скажу: это всё, как под копирку, заурядные производственные характеристики, дополненные мелкими деталями.)
    А вот счастливое событие для сотен асинцев: «Вчера почти пятьсот семей отметили новоселье – теперь они могут попрощаться со старыми бараками и начать обживать благоустроенные квартиры трёх девятиэтажек по улице Сосновой. Разумеется, церемония имела больше символическое значение – люди, собравшиеся у новостроек, понимали, что не могут вселиться в них сейчас же. И дело не только в необходимости перевезти мебель и имущество. Прежде, чем стать хозяином новой квартиры, необходимо оформить соответствующие документы, прописаться по новому адресу. Поэтому самое важное для новосёлов событие состоялось в доме культуры «Центральный», где сотрудники администрации и специалисты центра «Мои документы» организованно выдавали документы на новое жильё, принимали заявления для оформления прописки. Асинцы получили одно-, двух- и трёхкомнатные квартиры, а также квартиры-студии, все – с отделкой «под ключ» с хорошим качеством».
    На первой странице номера от 19 октября заголовок заставляет вздрогнуть: «голь в сентябре». Как от такого не похолодеть? Сразу паническая мысль: докатились! Ах, вот что – надорванный кусочек газеты при прошивке ботиночным шнурком смят и утоплен внутрь. Может – «Гоголь в сентябре»? Нет, всё-таки «Уголь», «Уголь в сентябре».
    По избирательному округу №9 выдвинулся новый кандидат в депутаты взамен депутата выбывшего. Сообщив, что родился в декабре 1951 года и кучу других не менее ценных сведений о себе, он признался, что выступает за: 1. Достойное здравоохранение в Асинске. 2. Достойное проживание граждан пенсионного возраста. 3. Благоустройство Асинска. 4. Привлечение инвестиций в экономическое развитие Асинска. 5. Создание благоприятных условий для привлечения и поддержки молодых специалистов. 6. Создание новых рабочих мест. Замечательная программа! Можно надеяться, что, победив, такой человек быстро засучит рукава и ринется в работу!
    У медиков – свои события. Только прошёл месячник борьбы с раком груди и тут же случился Всемирный день борьбы с инсультом. Результатов этой борьбы опубликовано не было, но инсульту, надо полагать, досталось крепко. И поделом! 14 ноября медики опять боролись. На этот раз грянул Всемирный день борьбы с диабетом. А впереди ещё маячил Всемирный день борьбы со СПИДом. И если бы какой-нибудь глуповатый гражданин задал вопрос: «Может, не бороться, а лечить надо?», натасканные на борьбу медики живо показали бы ему, где раки зимуют!
    Ресторан «Русь-матушка» объявлял, что организует корпоративы, свадьбы, юбилеи, детские праздники с хорошей музыкой и отличной кухней. В сентябре он приглашал всех, родившихся в сентябре, на ночь именинника, добавляя: «для вас и двух друзей – бесплатный вход!». В октябре заманивал октябрьских, в ноябре – ноябрьских.
    2 декабря газета сообщала: «Снегопады накрыли Асинск всерьёз. Количество выпавших осадков превышает норму в разы. Снег порой выпадает быстрее, чем его успевают убирать. Прошла ночь, а на месте чистого двора – сугроб с живописно торчащими из него автомобилями». И тут же: «Превратите мечту в реальность! Управление культуры приглашает всех желающих принять участие в конкурсе снеговиков и снежных фигур «Зимняя фантазия». Участниками конкурса могут быть как индивидуальные авторы, так и команды до восьми человек».
    А где же публикации об опережающем развитии?
    Да были, были, разумеется, такие публикации. Но не часто. Газета эту тему не педалировала. Зачем возбуждать зависть у ближайших соседей?
    Хотя, если правду сказать, с опережающим развитием, как бы это помягче... Захочешь посмотреть или руками пощупать, а – нечего.   
 
    Морозным деньком в субботу, в начале декабря, Ларион Сичкарук шёл через нижний парк. Сверху красиво падал снег. С тяжёлой сумкой, набрав на рынке творога и сметаны, щучек пару штук, специи у молодого узбека («Уважаемый, купи для шашлыка, для плова – не пожалеешь!») и прочее по наказу Даниловны, он направлялся к автобусной остановке. Зима, как совершенно справедливо указал «Вечерний Асинск», нагрянула с обильными снегопадами. Лопатам привалило работы. Горожане принялись вспоминать, когда творилось что-нибудь похожее, но только шестидесятилетние старики могли сказать: это когда я ещё в школу бегал, тогда – да, был год, в первых числах декабря такие же сугробы росли!
    На площадке, окружённой кольцом фонарными столбами с тонкими гнутыми шеями, предполагался Зимний городок с горками, лабиринтом и сказочными персонажами. Здесь, облепленные белыми хлопьями, молча работали двое умельцев. В одном из них Ларик легко опознал Ефима Василяку. Перед Новым годом, даже без всяких конкурсов, резко возрастал спрос на снежных Дедов Морозов, Снегурочек, Чебурашек, волков, зайчиков и разного другого зверья. Пугающие страшным обликом самоделки во множестве возникали в парках и на школьных дворах.
    Сейчас усатый Фима суетился возле согбенной, из грязноватого снега фигуры, которая почему-то расположилась в таком же снежном корыте. Строительным шпателем Фима как раз наводил лоск на корыто. Ларик замер поодаль. Оставаясь для Фимы незамеченным, он никак не мог угадать, что за мерзавца вылепил его друг. Кощея Бессмертного? Змея Горыныча? Или грязнулю, который, вместо того, чтобы вымыться, намерен сбежать из корыта?
    Налитые щёки ваятеля мелькали то с одной, то с другой стороны фигуры, Фима весь был в созидательном процессе.
    Историю Василяки рассказывать затруднительно, она слишком проста для звучного сословия казаков и, ровным счётом, не содержит ничего такого, что было бы связано с лошадьми и нагайками.
    Жил когда-то маленький мальчик Фима. Обыкновенный мальчик, только малоподвижный и толстый. Мама и папа заставляли его заниматься физкультурой, а он любил рисовать. И, как большинство мальчиков, изображал машины и самолёты. На день рожденья ему всегда дарили цветные карандаши и акварельные краски. А ещё ему нравилось проводить время за книжками и запоминать всякие сведения, которые в них попадались. Мальчик вырос, над верхней губой у него пробились пышные усы, он окончил художественное училище и, вернувшись в Асинск, устроился на работу в Дом Культуры. Там, вплоть до нынешних дней, он оформляет сцену для бесчисленных смотров и праздников, рисует афиши, а ещё иногда его используют в качестве грузчика, чему художник безуспешно противится. В дальнем от центрального входа закутке у него есть маленькая комнатка, которую он внушительно называет: «мастерская». В углу стоит шкаф, набитый всякой дрянью, как то: старыми афишами, клеем, тюбиками с краской – и целыми и слегка выдавленными, кисточками, карандашами, листами и клочками бумаги. Посреди мастерской заляпанные красками стол и стул. Возле стен куски фанеры и картона. Кругом живописный художественный беспорядок. Вопреки беспорядку во всём, что касается его самого, Василяка очень аккуратный. У него есть маленькая щёточка, ею он приглаживает усы. У кого-нибудь из вас есть щёточка для приглаживания усов? То-то! Именно в этой комнатке его однажды нашла нехорошая девушка Катя, которая вовсе не работала в Доме Культуры, и женила на себе. И это ещё раз убеждает, что если уж девушка захочет, она найдёт человека везде, даже в мастерской. С тех пор Фима двенадцать лет мечтает развестись.
    Тут ваятель обнаружил Ларика и помахал рукой.
    – Что это будет? – спросил Ларик, когда поздоровались.
    – Это будет душевная такая старушка, Баба Яга называется, – невозмутимо ответил Василяка. – Она ещё не совсем готова.
    Ларик уже успел насмотреться на Снеговиков и Зайчиков, однако неразборчивой поедательницы Ивашек под простоквашку нигде не встречал.
    – А чего Баба Яга тут делает? Зачем она в Зимний городок припёрлась?
    – Так надо. По замыслу.
    – А где её метла? Бабы Яги без метлы не бывает.
    – На метлу средств не дали. Зажилили. Сказали: всё равно кто-нибудь утащит, пусть прохлаждается без метлы.
    Баба Яга мало отличалась от стоящей неподалёку Снегурочки. Правда, горб у той был поменьше и нос не такой крючковатый. Справа от злыдни-Снегурочки другой скульптор прилежно обрабатывал трёхметрового Деда Мороза. Мастер пристроился на стремянке и шустро колдовал над стекающей по воротнику бородой. Ваятель выглядел юным, почти мальчишкой, задорный румянец пылал на его лице. Однако художник был изрядно простужен, часто кашлял и сплёвывал, а ещё сморкался, вытирая нос полосатым шарфом. Изготовленный им друг детей, птичек и лесных зверюшек с насупленными бровями и узкими глазками так подозрительно смахивал на самурая, что только кривого меча в руке не хватало. Над снежной парой склонился фонарь, и можно было лишь догадываться, какое впечатление могут произвести неумолимые вестники Нового года вечером, в бледном свете неоновой лампы. Но облик в данном случае не играл никакой роли. Видимо, предполагалось, что забредшие покататься с горок ребятишки не станут обращать внимание на рукотворные воплощения сказочного ужаса, и это обезопасит неокрепшие сердца от испуга.
    – Позволь, я задам ещё вопрос, – вернулся Ларик к Фиминой работе. – Корыто изваял – зачем?
    – Где ты видишь корыто? – обиделся Василяка. – Это не корыто, это ступа. Обыкновенная ступа, на которой летают.
    – Никогда таких ступ не видел. А вот Баба Яга, как живая. Прямо дух захватывает, какая настоящая Баба Яга!
    Фима отмяк.
    – Это верно. Я всякую нечисть лепить люблю. У неё зло спрятано не внутри, оно всё на поверхности. Любой ребёнок поймёт, с кем имеет дело. А придёт весна, мои злыдни растают, и справедливость, хотя бы по сказочным понятиям, восторжествует. Через год я слеплю новых Змеев Горынычей, Снегурочек, Бармалеев, как напоминание, что зло никуда не исчезло.
    – Погоди, погоди, а Снегурочки здесь причём?
    – А Снегурочки, милый мой, это будущие Снежные Королевы.
    – Фима, у тебя настолько всё талантливо, что добавить чуть-чуть бездарности не мешало бы. Ты Бабу Ягу с кого лепил?
    – Ни с кого. Катьку соблазнял поработать моделью. Отказалась! – Фима похлопал снежную старуху по согбенной спине. – Я Катьке вежливо так говорю: чего ты взъелась на эту фею из куриной избушки? По сравнению с тобой она – ангел. Так мне Катька чуть глаза не выцарапала! Пришлось самому, прямо здесь, включать воображение.
    – С воображением получилось, что надо! И всё-таки ступа у тебя не реальная. Готов поспорить, ступы такими не бывают.
    – Ты ещё скажи, что летал на них. Откуда тебе, недотёпе, знать, какими бывают ступы?
    – Да уж знаю. Ступы - это такие массивные посудины, в них что-нибудь толкут. Но в такой, какую ты сварганил, я бы не полетел.
    – А тебе никто и не предлагает! На свой шабаш дотопаешь своими ногами.
    – Ты это про что?
    – Да про ваш с Савкой партизанский отряд. Придумали тоже – оказывать поддержку опережающему развитию. Крепко вам тогда самогонка в головы ударила. Я сразу понял: в ней не сорок, а все пятьдесят градусов!
    – Откуда тебе про отряд известно?
    – Савка на другой день мне про него и выложил. Давай, говорит, вместе будем усилия прикладывать. Но я что – дурак? К чему их прикладывать? Тут никто ничего строить не собирается. Никогда! Придумали для простаков опережающее развитие, а вы и уши развесили. Здравомыслие и ещё раз здравомыслие – вот что должно стать вашим с Савкой девизом.
    Художник в полосатом шарфе, особенно громко отсморкавшись, повернулся в их сторону.
    – Эй, отцы! Беседовать не наскучило? Работать надо!
    – Кто это? – спросил Ларион.
    – Начальник, не видишь, что ли.
    – А почему он начальник, а не ты?
    – Вот чего ни разу не держал в руках, так это бразды правления. Ладно, давай закругляться.

    – Так, – сказал Савва. – Последние новости.
    – Ну? – сказал Ларик.
    Друзья расположились в кафе «Эльдорадо». Ларик после работы заглянул в магазин Стишевского, взял парочку энергосберегающих ламп. Потапенко торопился домой. Столкнулись на Диспетчерской. Савва выбирался из подъехавшей «тройки», а Ларик хотел отправиться на ней. Теперь они сидели за столиком, перед каждым стоял стаканчик с водкой и капустный салат. Если капустный салат был едва тронут, то стаканчик у каждого являлся третьим по счёту. Посетителей в кафе оказалось немного, звучала музыка. Бармен за стойкой смотрел телевизор.
    – Я не расстаюсь с «Вечерним Асинском», – сказал Савва. – Я начинаю даже любить его! И теперь просматриваю от корки до корки. Ты был прав. В нём можно много чего найти для расширения кругозора. Вот, смотри: обращение к абонентам кабельного телевидения – им предлагают оплатить услуги и встретить Новый год без долгов.
    Савва достал из внутреннего кармана пиджака сложенную газету, развернул и ткнул пальцем в объявление на последней странице.
    – Это замечательно, и я сам читаю такие обращения, – сказал Ларик, – но ты долго подбираешься к тому, о чём хочешь сказать.
    – Тихо! – остановил Савва. – Я подбираюсь ровно столько, сколько надо. Теперь про территорию опережающего развития и резидентов.
    – А что случилось с территорией? – спросил Ларик, похрустев капустой. – Неужто отменили Постановление девятьсот сорок один? Если это так – я никогда не прощу Правительству такую подлость!
    – С Постановлением всё в порядке. Я про резидентов. Есть один. Попался, голубчик. То-то!
    – Не может быть!
    – Ещё как может.
    Ларик перестал жевать капусту.
    – Чёрт возьми! Давай, выкладывай подробности.
    – Да сколь угодно! – Савва с видом великодушного победителя изготовился к чтению. – Итак, все слушают сюда. Асинский мелькомбинат станет первым резидентом нашей территории!
    – Стоп! – воскликнул Ларик. – Это нечестно. Ты сам говорил: ждём денежных сволочей издалека. А эти – местные.
    – На то и расчёт. Это замануха такая! Как у напёрсточников: сначала своему дают куш сорвать, потом раздевают остальных. Соображать надо! Только у нас всё наоборот – кто к нам с деньгами придёт, тот с кушем и уйдёт.
    – А, – сказал Ларик. – Теперь ясно.
    – Читаю: «Как сообщает пресс-служба администрации области, членам инвестиционного совета под председательством первого заместителя губернатора был представлен подробный доклад о технологических этапах и сроках реализации инвестиционного проекта по организации производства преимущественно хлебопекарной муки, соответствующей ГОСТу и всем необходимым стандартам качества. Это, в свою очередь, является одним из слагаемых продовольственной безопасности области и важным фактором здоровьесбережения жителей. В результате реализации данного проекта город получит современное перерабатывающее предприятие пищевой индустрии, нацеленное на выпуск шестнадцати целых и восьми десятых тысячи тонн мучной продукции в год (муки первого, второго, третьего сорта, манной крупы, пшеничных отрубей). Максимальный суточный объём переработки составит триста тонн. Выход на проектную мощность намечен через четыре года. За счёт снижения налоговой нагрузки в рамках территории опережающего развития у нового предприятия появится возможность выйти на рынок с конкурентоспособным ассортиментом хлебопродуктов по более низкой цене. В основном вся продукция ориентирована на торговые сети, хлебозаводы, хлебопекарни, кондитерские города и региона. С развитием производства возможно расширение границ поставок, в том числе и на экспорт (например, в Китай). Инвестиции в организацию производственного процесса, включающего в себя очистку, лабораторный контроль, размол зерна, сортировку, фасовку и хранение готовой продукции, превысят двадцать пять миллионов рублей. Основные средства пойдут на приобретение автоматизированной высокопроизводительной фасовочной линии швейцарской фирмы стоимостью около шестнадцати миллионов рублей и грузового автомобиля для перевозки зерна (девять миллионов рублей). Срок окупаемости проекта предположительно составит четыре года». Вот!
    – Ничего себе, – сказал Ларик. – Сдохнуть можно.
    Бармен, заметив у посетителя газету, беспокойно зашевелился. Неизвестно, о чём он подумал, но вскоре подлетел к столику друзей.
    – Уважаемые, не желаете ещё водки?
    – Желаем, – сказал Савва.
    Они ещё посидели немного, пока Савка не вспомнил, что одна девушка должна к нему зайти по срочному делу и теперь наверняка мается под дверью.
   
    Год закруглился для Ларика неожиданно и печально.
    В середине декабря Аксинья Даниловна заболела. Жаловалась на слабость, головокружение. Говорила, что это, наверно, простуда. На ночь пила чай с малиновым вареньем. Но через неделю тихо угасла. Могилу выкопали в одной оградке с дедом и родителями Ларика. В день похорон было так холодно, что у него замёрзли коленки. Очень скоро Ларион Сичкарук понял, что теперь он осиротел по-настоящему. Без бабушкиных хлопот, без её голоса дом, словно, онемел. Приспосабливаться жить одному оказалось непросто.
    Перед уходом на дежурку он растапливал печку, но к вечеру уголь сгорал дотла, тепло улетучивалось, и Ларик возвращался в холодные стены. Чтобы отвязаться от гнетущей тишины первым делом включал телевизор, а ещё, для верности, разговаривал сам с собой вслух:
    – Не завести ли мне кота? Пушистого, чёрного. Будет мяукать и тереться о ноги, выпрашивая еду. Или проще в четвёртый раз жениться?   
    Переодевался, выносил на улицу золу, вновь разводил в печке огонь и лишь тогда приступал к ужину.
    Мысли о женитьбе, особенно перед сном, всё чаще приходили в голову. Хотя жёны Ларику попадались разные, в итоге семейная жизнь заканчивалась, как под копирку.
    «Чего им надо, этим бабам? – пытался разобраться Ларик, ворочаясь в постели. – Есть, допустим, мужик, то есть – я. Хватай и радуйся. Нет же, обязательно им подавай ещё какие-то дополнения: первая хотела денег побольше. Вторая – машину, и обязательно иномарку. Как будто свет клином на ней сошёлся. Разве счастье в машине? Я ведь обхожусь без всяких машин, без «опелей» и «мазд», и ничего, не устраиваю по этому поводу истерик. А третья оказалась просто дура. Эх, найти бы жену… тихий омут, но чтоб чертей поменьше!»
    Поразмышляв таким образом, Ларик засыпал.
    А время, между тем, не думало стоять на месте. Вслед за спокойным морозным январём явился буранный февраль. Засвистел, заметался ветер, обрушились с неба злые снежные хлопья, и чудился в колючей белой круговерти последний шабаш холодной нечисти, провожающей зиму тонким воем и плачами навзрыд. И тут в областном центре приземлилась правительственная комиссия с самим Гавриилом Ивановичем Шумиловым во главе.
    Комиссии в область, случается, наезжают. Но в большинстве своём это незаметные, тихие комиссии. Пошуршат, как мыши в вениках, и – обратно. Не про все из них в газетах напишут. А чтобы сам Шумилов, заместитель председателя правительства – это, извините, не каждый день и даже не каждый год. Вместе с Шумиловым нагрянуло много товарищей – главы городов, заместители глав по коммунальному хозяйству, главные архитекторы и эксперты из сорока пяти (!) территорий страны, в том числе из муниципалитетов области, соседних регионов Сибири, Урала и средней полосы. Народ всё представительный, ядрёный. Как встали в аэропорту перед телекамерой – с приятной округлостью щёк, с пузцами навыкате – так сразу уважительно подумалось: вот она, сила России!
    В новостях по радио ещё до обеда передали, что Гавриил Иванович выступил с речью на семинаре «Пять шагов к благоустройству моногорода». Обращаясь к тем, кто сидел в зале, он заявил:
    – Нужно организовать силу, волю людей, чтобы совместными усилиями сделать муниципалитеты краше и удобнее для проживания.
    Золотые слова, верные слова! Приёмничек в производственном отделе работал, и Ларик с удовольствием слушал. Он не сомневался, что Савка в этот момент, как и он, прильнул к эфиру. Злила только Луховицкая, она громко и некстати ругалась по телефону:
    – Забор вам восстанавливать? А больше вы ничего не желаете? Может, ещё и крышу в доме перекрыть? Ага, ага… Да мы вас даже спрашивать не будем! Нам течь устранить надо. Три пятиэтажки сидят без тепла. Кто вам позволил поставить забор над нашей трубой? Вы бы ещё сортир там воткнули!
    После семинара Шумилов с сопровождающими лицами посетил Асинск, о чём легко было догадаться без всякого радио: в город нагнали уйму полицейских. Сделали это с единственной целью – чтобы бестолковые горожане каким-нибудь образом не помешали работе комиссии. Ларик, которому дали на час машину, чтобы срочно отвезти документы в котельную №8 Северного района, наткнулся на неожиданные препятствия: по нескольким улицам проезд был закрыт, стояли посты. Севастьяныч, водитель «уазика», от бессилия ругался вполголоса. У поворота на Чередниченко обсыпанный пушистыми снежинками младший лейтенант, склонившись к окошку, сочувственно произнёс:
    – Придётся подождать московского х...
    – Кого? – обомлел Ларик.
    – Сейчас московский х… проедет, и тогда можете следовать дальше.
    Ждать не стали. Окольными путями добрались до котельной №8. Ларик, всё ещё изумлённый таким нелестным определением гостя, вернулся в отдел и позвонил Потапенке.
    – Скверная история, – сказал Савка. – Твой младший лейтенант, не иначе, из либералов. Я против либералов ничего не имею. Нам, разумеется, нужен критический взгляд на окружающее, однако без перебора. Следует помнить, что одни из нас всегда наверху, остальные внизу. Люди, подобные младшему лейтенанту, не только подвергают сомнению разумный порядок, но они ещё подтачивают веру в великое будущее Асинска! Мне вчера анекдот рассказали. Бог спрашивает Дьявола: «Объясните мне: что такое демократия?» – «Это если мы с вами на равных», – отвечает Дьявол. – «А так должно быть?» – «Нет».
    – По дороге в котельную два новых автобуса навстречу попались, – вспомнил Ларик. – На бортах огромные буквы: «Желаю больших успехов горожанам!». И подпись: «Губернатор».
    – Идея великолепная! Конструктивная идея! Я бы даже сказал: идея, достойная Рузвельта! Я видел эти автобусы. Меня подкупает, что наш губернатор за многие годы в руководящем кресле не забыл о народе. Уверен: подобные тексты с его подписью надо распространять как можно шире!
    – Уже, – сказал Ларик. – Я в понедельник заходил в мебельный магазин, там на двуспальных кроватях точно такие же пожелания. Женюсь – обязательно куплю такую.

    Девятого февраля у Саввы Потапенко случился очередной день рожденья.
    День рожденья друга – событие не рядовое, однако на Ларика оно, как всегда, свалилось неожиданно. Хорошо, что Савка позвонил в обед и сказал:
    – Загляни после работы, посидим.
    И Ларик вспомнил: «Ба! Сегодня же девятое февраля!» Зато муки с выбором подарка отпадали. Бегать по магазинам и лихорадочно шарить глазами по полкам, с отчаяньем размышляя: «Что же купить тебе, сволочь?», в данном случае не требовалось. Савка любым подаркам решительно предпочитал деньги.
    День рожденья – праздник исключительный, стоящий особняком от всех других. Можно смело врать о достоинствах именинника, и он это заслужил, поскольку не только приглашает к себе, но и выкатывает выпивку и закуску. Конечно, никто не запрещает врать и в любой другой день, однако повседневное враньё наводит на подозрения: либо ты подхалим, либо тебе от человека что-то нужно. А тут – подставляй стаканчик, когда наливают, и фантазируй до небес: и умница он, и отличный товарищ, и прекрасный семьянин. И супруга прекрасного семьянина, даже если ей кое-что известно о проделках мужа, согласно закивает головой и мало того, что не станет возражать, но и сама на секунду поверит, что никаких проделок нет. О, столько можно наговорить имениннику – на целый год хватит! Нет, день рожденья ни с каким праздником не сравнить! И только откровенные жмоты, которые трясутся над каждой копейкой, норовят зажилить свой день рожденья. К счастью, среди знакомых Ларика таких скупердяев не было.
    Когда вечером Ларик перешагнул порог Савкиной квартиры, гости, сдвигая стулья, уже рассаживались за праздничный стол. Гостей было ровно столько, сколько и нужно, чтобы отлично провести время: Фима без жены и Ягодины, оба. Василяка, возбуждённый от неминуемой выпивки, громко рассказывал, как проходил сегодня по нижнему парку и осмотрел Бабу Ягу – ту самую, которую в декабре изваял из снега. С ней полный порядок. Старушка по-прежнему сидит в ступе и ждёт весны, чтобы улететь с солнечными лучами.
    Всё было, как всегда, за одним маленьким исключением: Фима сбрил усы! Да, могучий казак явился в порядочное общество с оскобленной физиономией, как непонятно кто.
    – О! – сказал Ларик. – Что бы это значило?
    – Ничего, – ответил Василяка. – Просто я без усов.
    – Любой, у кого есть право на шаровары с лампасами, – заметил Ларик, – всегда должен быть с усами. Взять, допустим, свадьбу. Когда невеста не в белом, это тревожит родственников жениха.
    Василяка, конечно, в долгу бы не остался и что-нибудь ответил, но тут ещё раз взглянул на большой стеклянный графин, в котором ожидало коньячного цвета содержимое, и только махнул рукой.
    Стол, накрытый в Саввином вкусе, ломился от яств. В самом центре – глубокая чаша, в ней твёрдые пережаренные котлеты, а под ними исходящее паром картофельное пюре. Вокруг главного угощения, в разной посуде, жирная, порезанная крупными кусками селёдка, заправленный майонезом салат, в котором кроме зелёного горошка и лука, кажется, было что-то ещё. Само собой, маринованные огурчики, целиком. Две тарелки с нарезкой – сыр, горкой, в одной и косые кружочки полукопчёной «любительской» в другой. В довершение большое блюдо с затейливо выложенными пластиками сала. И ко всему этому самодельного продукта – хоть захлебнись!
    Дата была ни то, ни сё: тридцать четыре, однако именинник сиял так, как будто ждал и дождался круглого юбилея! Его праздничная рубаха в жёлтую клетку подчёркивала торжественность момента. Ноги, однако, пребывали в джинсах несколько затрапезных, а носки и вовсе были разными. Пока гости сноровисто накладывали в тарелки, Савва, наклоняя графин, до краёв наполнял стограммовые стаканчики с игривой надписью по стеклу: «Наливай да пей!»
    Но вот стаканчики наполнились, звон вилок утих, все взоры обратились на именинника.
    – Дорогой Савва Петрович, чего бы ты хотел себе пожелать? – спросил хитрый казак Василяка, избавляя себя от неизбежного тоста.
    – Да, чего бы ты хотел? – поддержал не менее хитрый хохол Сичкарук с тем же намереньем.
    Именинник, всё также сияя, ответил, не задумываясь:
    – Я желаю себе счастья и здоровья!
    Повисла пауза. Савка имел обыкновение ляпнуть что-нибудь витиеватое, и гости ждали, что будет дальше. Однако продолжения не последовало.
    – И всё?
    – И всё.
    – А в чём тут подвох?
    – Никакого подвоха. Всякий, у кого с мозгами порядок, хочет счастья себе. И здоровья!
    Фима озадаченно взглянул на Ларика, потом на Савку:
    – За тебя, коль не шутишь.
    Все потянулись, едва не расплёскивая самогон, к имениннику, а затем дружно исполнили вторую часть указания из надписи на стаканчиках.
    Тут Василяку осенило, что никто ещё слова доброго не вымолвил о виновнике торжества, не зря напялившего жёлтую рубаху, и взялся заполнять пробел.   
    – Савва, на этот раз ты превзошёл себя, – объявил он, разгрызая огурец. – Любой коньяк хоть из Италии, хоть из Франции по сравнению с тем, что создаёшь ты, – это низкопробное пойло, о котором даже упоминать здесь неловко!
    – На двенадцати травах настаивал, – раскрыл секрет польщённый именинник. – Хотел сначала на восьми, а потом думаю: ну что такое восемь трав? Пусть уж лучше будут двенадцать.
    – Класс! – подтвердил Ларик, переведя дух. – Самогонка достойна не только нашего стола, но и стола английской королевы!
    – А тост у тебя получился не очень, – забраковал Василяка. – Ты что – одряхлел, что ли? Или паралич тебя разбил? На девок он, как живчик, прыгает и ещё о каком-то здоровье мечтает!
    – Я о будущем думаю, – пояснил Савва. – Чтоб оно наступило нескоро. Когда боец теряет силу, девушки таких списывают безжалостно.
    – У нас начальник ремонтно-механического участка, – вспомнил Ларик, – которому до пенсии ещё двадцать лет, в разгар своего юбилея поднялся и выдал: «Желаю, чтобы явились ко мне добрые люди, и я бы им сказал: «Давайте я завяжу с работой, даже уволюсь, к чёртовой матери, а вы мне деньги за это платить станете». И они бы согласились!»
    – У этого начальника губа не дура! А вот в японском кабинете министров, – нашёл повод блеснуть эрудицией Фима, – есть должности «министра по вопросам второго шанса» и «министра по динамичному вовлечению всех граждан».    
    – Во как! Я полагаю, у каждого человека помимо первого шанса должен быть второй, и каждого человека надо динамично вовлекать. А чем занимаются сами министры? – проявил живой интерес именинник.
    – Какая разница? Главное, должности есть!
    – И почему я не японский министр? А что – мне по силам, я бы махнул туда. У них там, в японском кабинете, отставок не предвидится?
    – Зачем тебе в Японию? Тебе в Асинске плохо, что ли?
    – Нет. Но с вовлечением и вторым шансом здесь пока ещё как-то не очень. Да и с первым шансом, если честно сказать, – тоже.
    Гости налегали на закуски. Сало, с чесночком, имело особенный успех у казака, он уписывал его за обе щёки. Довольный хозяин щурился, поглядывая на всех. Опять налили.
    – Давайте выпьем за тех, кого нет за этим столом, но о ком я никогда не забываю, – объявил именинник. – За людей нашего времени!
    – За твоих подруг, что ли? – предположил Василяка. – А чего о них вспоминать? Они и так к тебе ломятся каждый вечер, хоть бы раз дверь перепутали.
    – Сосед, не надо завидовать.
    А Ларик выразился в том духе, что заедать Савкино питьё можно много чем, и вот он только что открыл для себя в качестве закуски пережаренные котлеты: они, как бы, дополняют; как бы, придают изысканный оттенок самогону.
    День перетекал в долгий уютный вечер, за окном сгущались сумерки. В комнате включили свет. Именинник от избытка всего, что накопилось в нём, нёс разную бредятину.
    – В канун дня рождения снятся вещие сны! Мне приснилось, что я в обувном отделе сижу на скрипучей табуретке и примеряю ботинки. Зимние ботинки. Кому-нибудь приходилось во сне примерять зимние ботинки? А я примерял. Ботинки шикарные – тёплые и отличного качества! Альпинисты в таких лезут в горы. Привяжутся верёвкой друг к другу и лезут.
    – Ты тоже в горы полезешь? На верёвке?
    – Нет. Но я люблю стильную обувь. Увиденная во сне обувь обещает дорогу. Как сейчас перед глазами: из натуральной замши, с подкладкой из шерпы. Удобный язык и лодыжка с наполнителем из пены. А, главное, подошва! Грубая и толстая каучуковая подошва. Идёшь, допустим, по льду – и хоть бы хны! Вот. В таких ботинках легко умотать, чёрт знает, куда. Кто ещё сны видел?
    – Я, – сказал Василяка. – И тоже про обувь.
    – Ты видел во сне ботинки? – воодушевился именинник. – Из чего они были сделаны? Это важно!
    – Я видел валенки. Сон о валенках. О наших сибирских валенках.
    – Василяка, – с чувством произнёс Савка, – из всех мерзавцев, которых я знаю, ты самый ядовитый!
    – Благодарю. Мне приснились древние римляне и их полководец Фабий Максим. Они толпой набежали в Асинск, размахивали короткими мечами и вопили боевые гимны.
    – Причём тут валенки?
    – Дело происходило зимой, из-под древнеримских тог торчали валенки. Меня смутило несоответствие. Тоги и валенки плохо дополняют друг друга.
    – Чушь какая-то! – возмутился и не поверил Ларик. – Римляне в тогах не воюют. Какой дурак будет путаться в тогах? Да и зачем римлянам сюда вторгаться? Завоевать нас можем только мы сами. Сами себя завоевать и забрать в плен. А потом сами себя освободить и как следует надраться по такому случаю. Так надраться, что снова попасть к себе в плен.
    – А тебе что приснилось?
    – Новая женитьба, – признался Ларик. – Моя новая женитьба, четвёртая по счёту.
    – Повезло! – воскликнул именинник.
    – Как сказать. Ночь прошла беспокойно. К моему пиджаку прикололи белую розу. Подружки новобрачной, злющие стервы, так и вились возле меня! Её отвратительный папа, весь в перхоти, шептал на ухо слова благодарности.
    – А невеста хоть – красавица?
    – Я её не дождался. Автомобиль с невестой должен был вот-вот подъехать. Меня переполняли предчувствия.
    – Любая невеста – красавица, – с мучительным вздохом произнёс Фима. – В одном месте что-нибудь приоткроет, в другом, наоборот, спрячет и ужмёт. И смотрит на тебя так преданно! А ты, идиот, всему веришь. Но как только входит в спальню и сбрасывает белое платье, её душу тут же похищает Баба Яга.
    – Фима, ты лучше помолчи! – оборвал Савва. – Не вспоминай, что было у тебя двенадцать лет назад.
    Застолье продолжалось. Ларик откинулся на спинку стула и, скребя переносицу, размышлял: положить в тарелку только котлетку и пюре или добавить к ним пару пластиков сала и горошковый салат? В итоге и салат, и сало оказались в тарелке. Именинник, склонившись к Ягодиным, объяснял, как трудно нынче добывать деревянные маски с берегов Лимпопо. Несколько раз прозвучало зловещее слово «контрабанда». Однако даже на это слово Ягодины никак не реагировали.
    Василяка рассеянно улыбался и вдруг объявил:
    – Братцы, у меня появилась неожиданная мысль: я могу написать наш общий групповой портрет!
    – Прямо сейчас, что ли? – спросил Ларик, бойко прожёвывая сало.
    – Нет, сегодня не буду. Завтра. Представьте – пьяная морда Потапенко, трескающий сало Сичкарук, самогон, котлеты, салат, то-сё. Портрет назову «Встреча у Саввы на дне рожденья». Пройдёт время, возле него начнётся столпотворение. И один искусствовед скажет другому: а ведь эти люди кое в чём понимали толк. Ты посмотри, как они пьют самогон. Ты посмотри, как они обжираются салом. Разве сейчас кто-нибудь умеет пить самогон?... Через двести лет за моё полотно дадут десять миллионов!
    Именинник, оставив непробиваемых супругов, всё-таки усомнился:
    – Десять миллионов не дадут, твоё имя не на слуху.
    – Дадут больше! – обнадёжил Василяка. – За старые холст и краски ещё накинут.
    – Обо всём-то тебе известно. Даже о том, что будет через двести лет!
    – Конечно, известно. И о будущем, и о прошлом. Меня тут недавно спросили: в каком году Ельцин открыл стрельбу по парламенту? Я бы мог, разумеется, и год назвать, но зачем? Я ответил иначе: «Не это главное в жизни». Не это главное!
    Говорили все, кроме Ягодиных.   
    Ягодины были странной парой: они молчали. Обоим было года по двадцать три. Он – небольшой, с круглым и размытым лицом, на котором взгляду не на чем было зацепиться. Посмотришь на такое, а на другой день и не вспомнишь уже. А если встретить на улице доведётся, лишь смутное беспокойство кольнёт: вроде бы, что-то знакомое. И она с лицом сухим, но таким же размытым. За столом оба сидели прямые, сосредоточенные и не обращали внимания даже друг на друга. Иногда в их глазах мелькало нечто живое, нечто похожее на неудовольствие, как будто те, кто находился рядом, им мешали. Ни в какие споры они не вступали. Ларик видел их дважды, и оба раза на Савкином дне рождения. На все расспросы Савка давал один ответ: «Это мои друзья».
    А хозяин, доведённый своей самогонкой до совершенно счастливого состояния, был в ударе. Он размахивал руками, хохотал и язвил над безусым казаком, когда тот норовил похвастаться разного рода сведеньями. Часто разливал по стаканчикам и двигал тосты. Поднимал за своё здоровье – чтоб ему, Потапенко, долгие лета и неутомимую силу в разных органах; за то, чтоб в любое время дня и ночи тысячные купюры прилетали большими стаями и вили гнёзда в его квартире. И всё в таком духе.
    – А вот скажи мне, Фома неверующий, – обратился он к Василяке, который мысленным взором уже располагал фигуры на картине «Встреча у Саввы», прикидывая, куда пристроить Ягодиных, – ты ещё не забыл, как спорил со мной, что никакой территории опережающего развития у нас не будет? Что всё это надувательство, и что никто к нам не приедет?
    – Не забыл.
    – И что теперь скажешь?
    – Ничего.
    – Вот это правильно! Ничего не скажешь, потому что сказать нечего. Согласись: прорицатель из тебя, как из Ваенги – Ванга!
    Прорицатель, однако, не смутился.
    – А это я специально делал. С умыслом. Я вас проверял.
    – Опа-на! Как это – проверял?
    – Обыкновенно. Дай, думаю, посмотрю, насколько крепки они в вере своей? Не пошатнутся ли?
    Именинник засмеялся, ничуть не веря:
    – И зачем тебе это?    
    – В истории бывали случаи, когда первыми удирали в кусты самые горячие головы. А сам-то я, может, в тысячу раз больше, чем вы, верю в опережающее развитие.
    – Врёшь ты всё. Ты сомневался по-настоящему!
    – Нет, – покачал головой Фима, – это ты сомневался по-настоящему. Только боялся говорить. Ты – трусил, это сразу видно. Взять хотя бы твои маски…
    – Причём здесь мои маски?
    – Их стало вдвое больше. Твоё дикое племя режет и режет зверские рожи без остановки. На стенах не найти уже свободного места. Ты отчаянье таким способом выгоняешь из себя. Тебе страшно, когда оно в тебе сидит!
    – Ну, художники, вы даёте! – сказал Ларик. – С вами не соскучишься. Вы бы к жизни нашей, и без того суетной, как-нибудь без этих штучек. Будьте простыми, как девушки!
    – А мы и так – проще некуда. Разве не видишь, этот казачок юлит и выкручивается по принципу: «сам дурак». И всё-таки, Ефим, ты сомневался! Да-да!  Сомневаться легко, а ты попробуй не сомневаться. Оглянись вокруг и увидишь: даже сейчас некоторые во что-нибудь верят. И плевать им на всякие сомнения! В Португалии пожары, в Германии наводнения, американская военщина грозит кулаком, а они – верят. Даже в братство народов!
    – Я о братстве не заикался, ты эти намёки брось!
    – А я ни на что не намекаю, я прямо говорю: в опережающее развитие и подавно верить надо!
    – Согласен! – вклинился Ларик. – Лучше сто раз быть обманутым, чем совсем ни во что не верить!
    Потом Ягодины исчезли. Причём – незаметно.
    Ларик спросил:
    – А где Ягодины?
    Фима огляделся и пожал плечами.
    – Может, в ванной?
    – Чего им там делать? Были бы в ванной, вода бы шумела.
    – Леший с ними, – сказал Савка. – Они мне всю душу вымотали своим молчанием.
    – Почему они молчат? Как они к тебе попали?
    – Познакомился на корпоративе, – неохотно пояснил именинник. – На химзаводе организовали что-то типа междусобойчика, я там оказался и познакомился. Был в их квартире несколько раз. За вечер если скажут одно слово, то хорошо.
    – Я знал одного человека, – сказал Василяка, – он однажды потерял голос, совсем. Непростой случай. Как же вы разговаривали?
    – Никак. У них музыка постоянно гремит, тяжёлый рок американский. Там не то, что разговаривать, кричи – не докричишься.
    – Может, они по-американски бормочут?
    – Ни бельмеса! То есть, насчёт «о`кей» ещё туда-сюда, а дальше ни-ни.
    – Дела! – сказал Фима. – Но ведь что-то должно их задевать за живое, подталкивать к разговору? Какие-нибудь события в мире бизнеса или науки?
    – Ничего не задевает. Я ещё могу понять: их не волнует баррель нефти, который сейчас суют каждому встречному чуть ли не даром, – да, такое и я понять могу. Но как можно оставаться совсем бесчувственным, когда наша балерина, наша красавица балерина, улетела на Мальдивы и выложила в интернете фотки без купальника? Вот что меня поражает!
    – Это они при тебе остаются бесчувственными, а ночью под одеялом как раз и расчувствуются, – предположил Фима.
    – Не уверен. Хотя… Я вот думаю: наступает ночь, они ложатся в постель, и он, молча, лезет на неё. Или она на него. Жутко!
    – Зачем они тебе?
    – Я всё ждал, когда они заговорят. Интересно было: ведь не могут люди существовать, как рыбы. Оказывается – могут!
    Время текло и текло, и разговор начал понемногу выдыхаться. Ларик зевнул и сказал, что завтра ещё только пятница, и ему надо на работу, а у него дома не топлено, и вообще дороги стали какие-то длинные и скользкие.
    – О! Чуть не забыл! – вскинулся именинник. – Я вам кое-что интересное хочу прочесть. Из «Вечернего Асинска».
    Слегка покачиваясь, он поднялся со стула.
    – Не надо! – закричал Фима. – Лучше давайте петь, я песню вспомнил!
    – Петь после будем. А то, что я зачитаю, следует выбить на гранитных плитах при въезде в город. Огромными золотыми буквами, чтобы видно было из космоса!
    – Что видно? – спросил Ларик, подперев голову.
    – Знаете ли вы, что областная пресс-служба осветила визит Шумилова, а наш «Вечерний Асинск» перепечатал?
    – Конец застолью, – шумно вздохнул Василяка. – Такой славный день рожденья загублен! Можно идти домой.
    – Иди, иди, не задерживаю.
    Савва принёс из кухни небольшую пачку газет.
    – Собираю всё, где есть про опережающее развитие.
    Налил пятьдесят грамм, замахнул, взглянул на скорбную физиономию Василяки и стал громко и с выражением читать, подчёркивая жестами и голосом самое важное:
    – «Цель – сбалансировать экономику.
    В прошедшую пятницу Асинск посетила представительная делегация во главе с заместителем председателя Правительства Г. Шумиловым. В делегации были замечены заместитель губернатора, а также лично (Савва поднял вверх палец) руководитель приоритетной национальной программы «Комплексное развитие моногородов».
    Савва отвлёкся от газеты и мечтательно закатил глаза:
    – Этого руководителя приоритетной программы я видел по телевизору – крупно. Ну, братцы, у меня чуть сердце не остановилось! Смотрю, и слов нет! Раньше кого бы на такое место назначили? Дряхлого члена Политбюро. А теперь? Восхитительная женщина, волоокая фея! Говорит – будто фиалки рассыпает. За такой полмира можно пройти! Я знаю женщин. Я не ошибусь: какая врёт, а какая нет. Эта – не врёт!
    – Но с той программой адская работа, – сказал Ларик, удерживая голову рукой. – Работа на износ – словно камни ворочать. По силам ли ей?
    – По силам. Наших женщин нужно определять на самый трудный участок. Выбрать самые трудные участки - и туда их! Как шпалоукладчиц. Будет, нутром чувствую, у нас комплексное развитие! «Среди приглашённых – главы городов, заместители глав по жилищно-коммунальному хозяйству, главные архитекторы. А также эксперты из сорока пяти территорий страны, в том числе из муниципалитетов Кузбасса, соседних регионов Сибири, Урала и средней полосы России…»
    – Знаем, слышали, устарела новость! – заявил Василяка.
    На это Савва снисходительно ответил:
    – Для тебя – да, новость не первой свежести: заглянул в компьютер, и там, по верхушкам, чего только не начитаешься. А здесь – всё конкретно, с подробностями. Но для начала осмыслите, сколь важные птицы залетели в наш город! Я думаю, в Томскую область или на Алтай такие люди и нос поленятся совать – им делать там нечего. А у нас… Продолжаю. «…В первой половине дня в областном центре проходила Стратегическая сессия, организованная Администрацией области и консалтинговым бюро «Стрелка». Главной темой для собравшихся в зале стала концепция «Пять решительных шагов к благоустройству моногорода». Во вступительном слове Г. Шумилов отметил, что задача триста девятнадцати моногородов страны – создать современную экономику за счёт развития малого и среднего бизнеса, привлечения частных инвестиций, создания новых рабочих мест, обустройства городской среды. При этом необходимо, чтобы намеченный план развития поддержали жители, чтобы они были вовлечены в городские проекты…»
    – Так мы поддерживаем! – воспрял вдруг Ларик. – Разве нет? Савка, скажи ему.
    Ларик кивнул на Василяку.
    – Он знает. Дальше ещё интереснее. Так, «…были вовлечены в городские проекты. «Нужно организовать силу, волю людей, чтобы совместными усилиями сделать муниципалитеты краше и удобнее для проживания», – твёрдо сказал зампредседателя правительства. Он подчеркнул, что программы поддержки моногородов долгосрочные, дающие территориям новые экономические возможности. При этом даже после выхода муниципальных образований из программы моногородов…»
    – Чего нам выходить? Нам и в программе неплохо. Нет, если мы туда влезли – дулю всем, а не выход! Я думаю, главное – чего-нибудь в ней дождаться. А терпения у нас хватит!
    – Стоп! Все налили из графина, набрали в рот и – заткнулись, а то я до завтрашнего утра читать буду. «…Правительство продолжит работу с ними как с территориями опережающего социально-экономического развития. Руководитель нацпрограммы рассказала руководителям муниципалитетов о первых пяти направлениях, с которых можно начать преобразование городской среды. Это благоустройство улиц, парков, площадей, набережных, создание пространств для молодёжи. Это восстановление достопримечательностей, модернизация музеев, школ, библиотек, домов культуры, реконструкция заброшенных или неэффективно используемых зданий, городских пространств. Всем триста девятнадцати городам необходимо завершить эти «пять шагов» в 2018 году. Проведя обсуждение перспектив и принципов ухода от монозависимостина семинаре-практикуме «Пять решительных шагов к благоустройству моногорода» в областном центре, делегация отправилась в Асинск, чтобы ознакомиться с тем, как эти мероприятия реализуются на практике…»
    – Ну, уж здесь-то мы их, конечно, встретили, как следует! – потирая руки, закричал Ларик. – Факт! Если б доверили мне, я бы начал с банкета. Любой уважающий себя заместитель по жилищно-коммунальному хозяйству любит положить себе в тарелку того-сего и основательно покушать. А сытная закуска очень располагает к принятию нужных решений.
    – Ты думаешь, они из голодного края приехали? – усомнился Фима. – Ты их физиономии видел? По-твоему, они опухли от недоедания?
    – Всё равно, какое-нибудь отбивное мясо – да с трюфелями, да под соусом гораздо важнее самой толстой папки с документами и аргументами! А если ещё пару-тройку рюмочек коньяка пропустить…
    – Тут про банкет ни слова. И потом: после банкета полагается баня с парной. А где сразу вымыть такую ораву? Веников не хватит! Продолжаю дальше. «…Первым объектом программы пребывания в Асинске стал жилой район «Восточный». Г. Шумилов осмотрел строящиеся дома по ул. Сосновой, квартиры в которых предназначены, в основном, для переселенцев из аварийного и ветхого жилья, а также других льготных категорий. В частности, проинспектировал девятиэтажный жилой дом на сто восемьдесят девять квартир. Объект построен по технологии однослойной панели («дом-термос»). «Восточный» к завершению строительства будет включать три жилых микрорайона и предусматривает строительство почти семи тысяч квартир для четырнадцати с половиной тысяч жителей, а также строительство пяти детских садов, двух общеобразовательных школ, двух поликлиник – взрослой и детской, физкультурно-оздоровительного комплекса с бассейном, пожарного депо, станции скорой медицинской помощи, административно-культурно-развлекательного центра. В районе сдано в эксплуатацию и заселено двадцать многоэтажных домов…»
    – Так это ещё когда строить начали, сколько лет назад! – поразился Ларик. - Тогда про опережающее развитие – ни сном, ни духом!
    – До кучи всё сгодится. «…В 2017 году к ним прибавится ещё три девятиэтажных жилых дома на пятьсот семьдесят шесть квартир. Ввод в эксплуатацию детского сада на сто пятьдесят мест планируется до конца этого года. Ведётся подготовка к проектированию общеобразовательной школы на восемьсот двадцать пять мест. Также гости города осмотрели спорткомплекс «Юность». О популярных видах спорта в городе, известных спортсменах, их успехах рассказала директор учреждения. Ежедневно «Юность» посещают около шестисот человек. Асинцы всех возрастов могут заниматься здесь плаванием, тяжёлой атлетикой, пауэрлифтингом, бильярдным спортом, посещать секции фитнеса, аэробики, пользоваться прокатом лыж и коньков. Для дошкольников организуют группы выходного дня, для пенсионеров и будущих мам – группы здоровья. Каждый год проводится более сорока соревнований и мероприятий, в том числе первенство России по пауэрлифтингу, чемпионат Сибирского федерального округа по рукопашному бою, областные первенства по баскетболу, плаванию, дзюдо, каратэ, вольной борьбе, спартакиады работников образования и нефтяников…»
    – А это сюда каким боком? – продолжал изумляться Ларик.
    – Как это каким? Тебе говорят: до кучи! «…Глава Асинска показал Г. Шумилову через панорамные окна спортсооружения Центральный парк и озеро Тёплое  – излюбленные места молодёжи города, а также рассказал о проекте создания детской школы искусств. Следующим пунктом маршрута высокого гостя стал наш филиал областного университета. Там его встретили заместитель губернатора по образованию и исполняющий обязанности ректора. На протяжении двадцати пяти лет филиал готовит учителей, психологов, экономистов, программистов. Подготовлено и выпущено около шести с половиной тысяч специалистов. На данный момент учебное заведение реализует восемь основных образовательных программ высшего и среднего профессионального образования. Здесь обучается четыреста сорок шесть студентов, в том числе сто шестьдесят один – по очной форме. Ведётся обучение по программам дополнительного профобразования, в том числе по программам переподготовки «Менеджмент в образовании», «Экономика и менеджмент в организации» и другим…»
    – Его же, филиал этот, прихлопнуть собрались: новых студентов второй год не набирают! – снова не вытерпел Ларик.
    – Сразу видно, что ты, как и Василяка, не заместитель губернатора по образованию…
    – Пока не заместитель! – уточнил Фима.
    – А что: есть намеренье? – Ларик взглянул на Василяку, как бы оценивая.
    Будущий заместитель приосанился:
    – Ларик, ты хоть и не обделён некоторыми зачатками ума, но только зачатками. Ты так и сгниёшь в своём зачуханном производственном отделе. Запомни: если горизонты приоткрываются, их надо раздвигать. 
    – Образование – вещь непредсказуемая, – изрёк именинник. – Я даже больше скажу: мутное дело – образование. И то, что пока не успели прихлопнуть, всегда можно расширить.
    – А если оно не расширится? – упорствовал Ларик.
    – Там видно будет. А немного пыли в глаза пустить полезно.
    – Но вдруг Шумилов пронюхает? Это ж сразу уголовная статья!
    – Откуда он пронюхает! Он что, рвётся сюда в студенты? И потом: чем великолепен Шумилов? Ну?
    – Тем, что он москвич! – убеждённо произнёс Ларик.
    – Что москвич – само собой. Чем ещё?
    – Не знаю.
    – Он – типа золотого петушка. Слетел с иглы, закричал, захлопал крыльями и переполошил всех! Мол, сколько можно дрыхнуть, лёжа на боку! Вот только в темечко пока никого не тюкнул. «…Также Г. Шумилов участвовал в торжественном открытии установки первичной переработки нефти на нефтеперерабатывающем заводе. Кроме того, в 2016 году в Асинске по соглашению с Фондом развития моногородов построены и введены в эксплуатацию два водовода диаметром четыреста и пятьсот миллиметров общей протяжённостью более двадцати шести километров, воздушная линия электропередачи, подстанция «Мазутная», на которой тоже побывали гости города…»
    Фима вскочил, нервно заходил по комнате и встал у стены, заслонив собой коричневую физиономию.
    – И всё-таки у некоторых из присутствующих не исчезают сомнения, – сказал Фима. – Где эти два водовода? Почему не видно?
    Фима опять сел.   
    – На то и существует «Вечерний Асинск», чтобы показывать то, что скрыто от обыкновенного глаза. Она разглядела два водовода. Водоводы незачем выпячивать, это не в наших правилах. Асинск мне напоминает Голландию, он такой же маленький и гордый. Море невзгод нависает над ним, а он – живёт!
    – Савва, я уважаю твоих предков, но причём здесь Голландия?
    – А ты вспомни Петра! Пётр поехал в Голландию и вывез оттуда туземцев. Он мог бы ничего такого не делать, но для обустройства государства это оказалось полезным. Вот и я предлагаю съездить в Голландию и привезти оттуда голландцев. Пусть они нам в Асинске сварганят армию, авиацию и флот.
    – Я не против съездить в Голландию, – мечтательно сказал Ларик. – Давно хочу осмотреть Букингемский дворец. Но о чём ещё в «Вечернем Асинске» написано?
    Савва опять уткнулся в газетный лист.
    – «…К концу насыщенного дня заместитель председателя правительства Г. Шумилов на нефтеперерабатывающем заводе провёл рабочее совещание, посвящённое повышению качества среды монопрофильных муниципальных образований. Обсуждались механизмы поддержки, которые помогут превратить моногорода в территории комфортного проживания. О развитии Асинска рассказал городской голова. Он отметил, что территория опережающего развития, стала одной из первых в стране. Одним из крупных приоритетных проектов является создание предприятия по производству широкоформатной фанеры мощностью шестьдесят тысяч кубических метров в год с организацией пятьсот тридцати пяти новых рабочих мест. Запуск предприятия может обеспечить также около двухсот рабочих мест в лесозаготовке. Новая инфраструктура позволила приступить к запуску угольного разреза, на котором планируется создать тысячу триста новых рабочих мест. В настоящее время ведутся подготовительные работы для запуска добычи угля, которая начнётся в 2018 году. Ведётся работа по привлечению инвесторов – потенциальных резидентов территории опережающего развития. На сегодняшний день уже один есть – это Асинский мелькомбинат. В стадии активных переговоров с акционерным обществом «Салаватстекло» находится проект строительства стекольного завода, который планируется разместить в северной части города. Там с помощью фонда подведена инженерная инфраструктура. Добыча и обогащение песков будет производиться неподалёку. Это даст около трёхсот новых рабочих мест. Таким образом, есть все шансы, что название «Район стекольного завода» станет не просто данью ностальгии по советским временам, но вернёт былую значимость. Кроме того, подписано соглашение с венгерской компанией о строительстве предприятия по переработке плазмы крови. Активно ведётся реализация новых проектов на химфармзаводе. Разместить будущие производственные линии планируется в частном индустриальном парке «Северный», к формированию которого приступила компания «Эко-ИМПУЛЬС». Площадь парка составит двадцать восемь гектаров. В результате будет создан кластер производств непродовольственных товаров широкого спроса. В парке разместятся наиболее крупные резиденты - машиностроительные предприятия, химические и фармацевтические производства, а также предприятия по переработке техногенных отходов. В интернете ведётся сбор средств на развитие центрального городского парка. Базовая цель – строительство светомузыкального фонтана на озере Тёплое. Г. Шумилов отметил, что развитие моногородов – один из национальных приоритетных проектов, который необходимо реализовывать всем уровням власти. Конечно, это работа не одного дня, но важно, чтобы к ней подключился бизнес. Нужны перспективные идеи, проекты, решения». Вот такие, значит, дела у нас тут начинают разворачиваться!
    Савва огляделся с некоторым даже испугом.
    – Давайте всё-таки споём, – взмолился Фима. – Я песню знаю. Хорошую. Слова Есенина. «Напылили кругом, накопытили и умчались под дьявольский сви-ист»…
    – Погоди ты с песнями, – оборвал именинник.
    А Ларик нашёл в себе силы высказать ещё одно критическое замечание:
    – Эти областные писарчуки умудряются так засушить текст, что он мертвеет, как червяк на солнцепёке. Сплошная казёнщина, никаких эмоций! Я бы их ни к чему не подпускал, кроме сочинения некрологов от группы товарищей.
    Фима не согласился:
    – Может у этих, как ты говоришь, писарчуков и впрямь случилось что-то. Горе в семье. Большое горе! А тут – Шумилов. Что им, ликование надо изображать?
    – Всё равно, я поручил бы описать исторический приезд местным газетчикам.
    – О, прямо в десятку! – воскликнул Савва. – На этот счёт у асинских зубров жёлтой и прочей прессы имеется личная точка зрения.
    Недолго порывшись в пачке, он извлёк еженедельный «Рекламный вестник», открыл на второй странице и зачитал:
    – «Местные журналисты, к большому сожалению, не были свидетелями визита Г. Шумилова в город. Протокол его посещения предполагал лишь несколько мест для журналистов, которые в своём большинстве были предоставлены сотрудникам областных и российских СМИ. Впрочем, обижаться не на что, поскольку узнавать о местных новостях из новостей центральных телеканалов и печатных изданий – это «хорошая» российская традиция…» Понятно?
    – Теперь понятно, – кивнул Ларик. – Только зря они так, через газету. Несправедливо, конечно, но обиды лучше держать при себе. Достоинство должно быть первым правилом журналиста. Надо сознавать, в какое время мы живём!
    Ефим Василяка хотел сказать что-нибудь язвительное, но подумал-подумал и не стал ничего говорить.
    Возникшая пауза требовала не просто слов, а величественных слов!
    Именинник, налив стаканчики до краёв, торжественно поднялся со стула.
    – Братцы мои! – с воодушевлением заговорил он. – Нет никакой силы, способной остановить движение Асинска вперёд. Но ничто так не подрывает стабильность, как неправда и несправедливость, как коррупционная ржавчина и равнодушие, от кого бы они ни исходили. Впереди очень много важных, не терпящих отлагательства дел, а всё, что сделано, это только фундамент. Асинск должен стать пространством подлинной экономической свободы для всех, кто ведёт своё дело: для больших семейных предприятий, а также индивидуальных предпринимателей. Необходимы изменения в здравоохранении и образовании. Без этого не решить ключевую задачу - придать асинской экономике инновационный характер! И без голландцев нам не обойтись!
    Прямо на глазах потрясённых друзей в зимней ночи возникал другой город!!
    Там, за окном, где зима утопила в сугробах хлипкие домишки и щедро завалила дворы пятиэтажек, а в воздухе порхали безумные снежинки, всего несколько дней назад Шумилов с кавалькадой летал по Асинску. И прекрасная волоокая фея в его свите несла озябшим жителям «Пять шагов к благоустройству». На холодной земле вскоре должен был подняться, сверкая стеклом и бетоном, новенький стекольный комбинат, где в огромных печах закипят, вывариваясь, два-три вида строительного, технического и полого стекла. А под боком у комбината вырастут, тесня друг друга, машиностроительные предприятия, фармацевтические и химические производства, предприятия по переработке разных техногенных отходов, фабрика по выпуску широкоформатной фанеры. И это только в индустриальном парке «Северный»! В одном лишь парке! А ещё в других местах - угольный разрез «Щербиновский» (правда, его однажды уже открывали, сам губернатор красную ленту ножницами кромсал, но потом тихонько прикрыли), трубный завод, завод по переработке плазмы крови, предприятие по производству клапанов для машиностроения. В безумстве вьюги друзья прозревали светомузыкальный фонтан на озере Горячка и запущенный механизм газификации (на областном уровне серьёзными людьми подписано соглашение с «Газпромом»).
    – Я думаю, – сказал Ларик после небольшой паузы, – что нам в ближайшие годы ещё не раз придётся испытать необыкновенный душевный подъём от того, как грандиозные планы будут воплощаться в жизнь!
    – Мы стоим на пороге великих событий, – сказал Савва. – Мы всё увидим собственными глазами!
    – Не возникло бы головокружение от успехов, – предостерёг Фима.
    – А теперь, – заключил Савва, – настало время ознакомиться с моим агрегатом. Идите за мной, я покажу вам простой и понятный механизм. Покажу, куда и что вливается, и откуда что вытекает. Это блестящее достижение моей инженерной мысли!
    И они отправились в ванную. Впереди – именинник, за ним Фима и Ларик.

P.S.

    В интернете недавно оказалась доступной некая частная переписка. Вот любопытный отрывок из одного письма:
    «…теперь несколько слов по поводу моей поездки. Поездка получилась забавная. Тут без нашего классика никак не обойтись. Итак, спешу уведомить тебя, душа Тряпичкин, какие со мной чудеса. Сибирь-матушка встретила своими представлениями о гостеприимстве: и хлеб-соль, и прочий неудобоваримый  для бедного желудка местный пищепром. Кормили, что называется, от пуза. Пришлось отрабатывать – помимо налоговых льгот обещать им финансовые вливания и спонсоров, которые готовы ломиться сюда со своими деньгами. Ты не поверишь: что им ни втюхивай – они всё, всё принимают за чистую монету! Оригиналы страшные. От смеху ты бы умер…»