Деньги в чужбину

  (Медиумический рассказ, написанный при помощи "яснослышания".)               

Осенний день. Пахло холодом и каким-то непонятным ароматом: смешанное с ладаном. Уход мой был обычной смертью, ничем не примечательным событием для меня и моей подруги – Смерти. Родные не узнавали тело, оно казалось им чужим: скорченное от судорог, оно не приходило в нужное состояние и закоченело в этом виде. «Не ломать же нам кости», - сокрушённо вздохнул доктор, я у него был не первый случай – лечить он не умел.
Теперь, что было далее. А дальше – сумрак, один только сумрак; не темнота, нет, а небо покрытое тучами до горизонта. Таков был мой уход. Интересное началось после: у меня разболелась голова. «Чему болеть? - спросит мой читатель, - у него нет головы: была, а вот теперь – нет». Голова «отросла» вместе с телом, которое я получил сразу, как только вышел из первого, будто рубашку поменял. Только это просторней, что ли?  Себя не ощущаешь в нём: так легко. Так вот: голова моя стала болеть, а причину я не выявлю никак. Кого спрошу? Идёт старец, старенький такой дед с крючковатым носом, спрашиваю у него:
  - Отче, - говорю, - доктора бы мне: не знаю почему – разболелась моя голова.
Дед, усмехаясь, отвечает мне:
  - Не оттого ли, - говорит, - она болит, что ты ко мне обратиться должен?
Я стал прислушиваться к его словам.
  - Не мог ты господином стать в молодости, а теперь твоим господином стану я, - старик ещё раз усмехнулся.
Я оторопел: историю мою он, видно, знал. Её рассказывать не хотел, скажу только – много гадостей сделали мне мои люди, я не смог им ответить тем же: на плохое слово ли, тунеядство, разврат, пьянство – я урезонивал, сокрушённо покачивал головой, и, как следствие, всё продолжалось. Не был я хорошим господином – был добреньким и жалким в их глазах. Да что теперь? Не исправишь!
Старик продолжал меня упрекать, а голова болеть стала так, что невмоготу терпеть боль.
  - Что ж, дед, признаю правоту за тобой, не сумел вести себя по благородному, - это я подчеркнул, - не порол, не издевался над жёнами, как другие, но меня любили за это.
Старик усмехнулся.
  - Любили, говоришь? Тогда вспомни женщину: ты оторвал от её платка кусок ткани и смеялся потом. Ведь вся её жизнь ушла на то, чтоб вернуть себе плат. Вспомнил? Добрый ты?
Я плат помнил, но дед вывернул по-другому. Не воровал я, с головы не снимал, тронул только, а он рваться стал – ветхий был. Меня рассмешило, что кусок плата в руке остался. «Куплю другой», - сказал, да забыл. Женщина плачет: «Платок зря попортил, муж зуботычину дал, и пригрозил ещё, если платок старый увидит. А сам пьёт, но про платок не забывает, так и бил, пока не покалечил до смерти. Это я уж потом узнал, как отпевать стали. Батюшка с деревенским старостой пришли, поведали о горестной судьбе бабы из-за платка. Она рассказала, как причащать стали, а муж рядом стоял, прибил бы, да людей стеснялся. Жаль было бабу, платок не вернёт, но купил, только не взяли: «Негоже издеваться. Зачем ей теперь?». Положили в старом, заплатанном, а этот я унёс – отдал няне, ей пригодился.
Дед продолжил:
  - Уж и плат был, а ты не угомонился: присвоил себе зарок. Вспомнил?
Вот его бы забыть хотелось, но дед памятливый на мой грех. А было вот что: забыл у меня свой гребень солдат. Таких гребней много: делают из кости и деревянные тоже бывают. Зачем ему? Волос уж нет, подумал, но выбрасывать не стал, вернётся – отдам. Солдат вернулся за гребнем – память ему от друга, но найти не могу. «Был, - говорю, - здесь, поищу». Так и не нашёл. Ушёл солдат, расстроился: «Память была…»
  - Что с солдатом стало из-за гребня? – у деда спрашиваю.
  - Убился.
  - Как – убился? Горе что ли: гребень потерял?
  - Не плакал по гребню солдат, носил как ладанку на груди. Пуля прошла на место гребня и убила солдата.
  - Солдатская доля убитым быть, - говорю, - с «ладанкой» и без неё.
Старик щуриться стал.
  - Что ты знаешь об этом?
Он ждал. Вижу – горе-то моё решается, но понять не могу, что насторожило старче. Рассуждаю дальше, с платком.
  - Не будь платка, бил бы муж? Бил. Плат лишь предлог, но пьяному и предлога не нужно – бьёт всё равно. Убил бы мужик ненавистную бабу, на одре не жалел, добить хотел. Такие – пьющие мужики: дерутся, убивают, калечатся сами в драках и этот по тому пути шёл.
Старик настаивал, понимаю ли я смысл моего поступка?
  - Понимаю. Через мои руки Смерть настала, но вину возьму сам на себя или откажусь взять.
Старик довольно кхмыкнул. Исчез.
Голова перестала болеть и через время, что проходит незаметно здесь, я оказываюсь у расщелины горы. Я был когда-то здесь, помню. Сон ли это был, явь? Только стою над ней и вижу свою конечность, будто торчит одна нога: кошмарный сон? Смерть водит, показывает, удивляет. Боюсь ли я? Смысл стал мне ясен: это покинутое тело ещё мной болеет, сниться будет. Смерть – не простая развязка. Что ещё? Болит у меня сердце – не так болит, как было, а платить просит. Погибели мне нет, а боль оставить не захотела.
Теперь о деньгах: «С собой не возьмешь», - так говорят? Что в гроб кладут, там и остаются, их не берут с собой: хоть мелочь, хоть золотыми слитками положи. А деньги имеются – здесь. Продолжу рассказом.

Будто немного времени прошло, а есть захотел. Вкусный запах разнёсся по лесу. Я гулял. Кто-то приготовил еду на костре – мне любопытно, иду на запах. Поляна, окружённая деревьями большой высоты, сияла от солнца. Кто сидит на поляне? Девица. Еда приготовлена ею, но зовёт не меня. Есть ещё кто-то, я не вижу. Вышел, смотрю: есть лицо за деревом – не одна. Спрашиваю:
  - Прогулка удалась? Девица рассмеялась. Я не одна. Видишь, за мной наблюдают? Уходи.
  - Прощай, не хотел тревожить.
Девица отвернулась. Смех раздался сзади меня.
  - Что, не терпится угоститься?
Парень шестнадцати лет смотрел на меня пристально.
  - Запах превосходный.
  - Тогда проходи, угощайся. Съесть сможешь?
  - Могу за троих.
  - Попробуй.
Девушка протянула стакан с голубой жидкостью.
  - Пей.
Запах пряный, вкус напоминает мёд. Я не смог сделать глоток. Вода будто раскалялась во рту, я выплюнул.
  - Не могу. Что это? Как это могут пить?
  - Мои люди могут, - она задумчиво посмотрела на меня, - ещё есть…, - она достала хлеб.
Вот откуда шёл аромат!
  - Но если не можешь съесть, не бери.
Она протянула мне ломоть. Есть хотелось страшно, но я отказался, вспоминая «воду».
  - Откуда у вас это? Мы такое не едим.
  - Нам чужда ваша пища так же, как тебе наша.
Она разломила хлеб на две половинки – одну съела сама, другую её друг. Я не решился пробовать. Воду она выпила всю из своего стакана, её друг отказался.
  - Хорошо, - девушка решительно поднялась с места, чтобы ты не ушёл голодным, возьми другой, этот хлеб тебе понравится.
Она протянула плоский хлеб-лепёшку, он едва уместился на ладони. Я откусил: аромат другой, но вкус напомнил деревенскую жизнь – так пекла моя няня. Я поблагодарил. На прощанье она вынула из моей руки нечто, похожее на занозу.
  - Это тебе мешало, теперь пойдёт на поправку.
С тем расстались. Расспрашивать не хотелось, потому что ответов для меня не предполагалось.
Что было, я узнал потом, но речь не о них. Хлеб, оказывается, у каждого свой, как и вода. Эти люди, по облику своему, питаются «не с нашего стола». Мы едим привычную для себя пищу, не съедобную для них.
И ещё одно откровение для меня было – деньги. Как и хлеб, они разные у людей. Одни синие, другие фиолетово красный отлив на таком же синем фоне, есть ещё виды, но более распространённые эти. Как люди получают их? Они появляются сами, когда не просишь – у каждого свои, но не всем дают. Мои – синие, был отлив, сероватым оттенком, но вскоре исчез. Покупаю на них всё, что хочу, вернее, на что хватает суммы. Иногда жду, но приходят постоянно. Те, кто не получают деньги – зарабатывают своим трудом: такое здесь водится. Всё как у нас в прошлой жизни, только лучше. Но я не сибарит: работаю, пишу, много читаю, исследую – мне интересно жить. Денег хватает на все интересы – большего, вроде бы, не нужно.
Вчера заглянул сосед. Долго не виделись. Поведал свою историю, но об этом потом. Презанятная тема – как-нибудь расскажу.