Зеркало для балерины

Быть может, все драконы нашей жизни – это принцессы, которые ждут лишь той минуты, когда они увидят нас прекрасными и мужественными. Быть может все страшное в конце концов есть лишь беспомощное, которое ожидает нашей помощи.
Райнер Мария Рильке


В небольшой уютной квартире недалеко от центра Москвы, на Ленинградском шоссе, светло и чисто. На столе – белоснежная скатерть, украшенная искусной ручной вышивкой гладью, такие же салфетки, начищенный до блеска кузнецовский фарфор марки Рижского завода конца ХIХ века – заварной чайник, чашки и конфетница с золочеными ручками и диковинными птицами с изумрудно-золотым оперением. Не сервиз, а песня, отлитая в фарфоре! За столом – Ирина Леопольдовна, балерина, прима, блиставшая когда-то на сцене Большого театра. В ее репертуаре была сольная партия Феи Сирени в балете «Спящая красавица», заглавная партия в балете «Жизель»… Она и сейчас словно изящная статуэтка, грациозно присевшая на стул, являвшийся по меньшей мере ее ровесником. Сколько лет балерине, в какие годы она блистала? Нет, лучше не спрашивайте. Говорят, в балете нет детей, но также в нем нет стариков. Балет – это вечно юное состояние души.
Ирина Леопольдовна много лет не общалась с прессой. И сейчас согласилась встретиться с журналисткой с одним только условием – не спрашивать о возрасте, не обозначать в статье никаких дат. Необоснованная причуда? Ну так что же? У каждого свои странности. А журналистке несказанно повезло. Сейчас в моде рубрика «Забытые имена». Основательно забытое старое всегда звучит свежо, по-новому. И ей, только ей, уже опытной, кстати, журналистке, удалось договориться о встрече с несговорчивой балериной, словно давшей обет молчания.
- Это Ваш портрет в молодости? Стилизация под рококо ХVIII века?
- Нет, это репродукция картины итальянского художника. Портрет танцовщицы Барбарины Кампани. Оригинал находится в Картинной галерее Дрездена. А эту репродукцию мне подарил поклонник, - не проговорила, а словно пропела балерина каким-то благоухающим голосом, нежным и просветленным, совсем в стиле рококо.
- Как вы похожи! – не сдержала восхищения журналистка.
- Сходство, действительно, есть, - Ирина Леопольдовна грациозно кивнула в знак согласия.
– Могу я увидеть Ваши фотографии? Мне не терпится сравнить.
- Это невозможно. Я уничтожила все фотографии.
- Как же так?
- Вот так. Приехала ко мне лет 15 назад, вот так же как Вы сейчас, молоденькая журналистка. Расспрашивала, рассматривала. Поинтересовалась, чей это портрет на стене. Мой, говорю, мне здесь 19 лет. Она вдруг перевела взгляд с этого портрета на меня. И в этом ее взгляде я увидела всю катастрофичность своего сегодняшнего положения. Я ведь давно уже не держу в доме зеркал, чтобы не видеть, как я старею. Так вот ее глаза оказались в этот момент самым правдивым, безжалостным зеркалом. Я понимаю, она слишком молода для того, чтобы быть тактичной. А я слишком порывиста и бескомпромиссна. Сразу же после ее ухода я уничтожила все фотографии, чтобы больше ни в чьих глазах не увидеть свое нынешнее отражение. Теперь людям не с чем будет сравнивать.
Глаза Ирины Леопольдовны победоносно просияли: вот как я вас всех провела!
- И что же, не оставили совсем ни одной?
Ирина Леопольдовна достала из комода старый массивный альбом в синем бархатном переплете и подвинула журналистке:
- Вот, сами убедитесь.
Журналистка рассеянно переворачивала пожелтевшие от времени картонные листы. Было много пустых мест, словно зияющих дыр. А на оставшихся немногочисленных фотографиях не было девушки с утонченными чертами танцовщицы Барбарины Кампани.
На одной из фотографий взгляд журналистки, скорее машинально, задержался чуть дольше. С черно-белого снимка смотрел молодой мужчина. Узкий, аристократичный овал лица с утонченными чертами, пышная черная, слегка вьющаяся шапка волос. И едва раскосые, невероятно выразительные глаза. «Интересно, какого они цвета?» - подумала журналистка. Она уже не сомневалась, что провалила это интервью, и не видела смысла в его продолжении. Ну какой материал для цветного глянцевого журнала без фотографий из личного архива? И все-таки спросила, уже по инерции:
- Ирина Леопольдовна, что же за история тогда приключилась? Почему Вы так неожиданно сбежали из Большого театра в провинциальный городок, в никуда? В чем причина?
- Не в чем, а в ком, - и Ирина Леопольдовна показала взглядом на черно-белое фото красавца. - Евгений был тенором в Большом театре. По нему сходила с ума вся женская половина труппы и зрительного зала. А он любил меня. У нас был очень красивый, стремительно развивавшийся роман. Но я была слишком молодой и вспыльчивой. Я обиделась на Евгения, и сама уже не помню, за что. То ли он сказал что-то невпопад, то ли пришел без букета, а я всем соперницам заявила, что он никогда не приходит без цветов… Не помню… - с полминуты балерина сидела безмолвно, полу-прикрыв веки. – Это сейчас, с возрастом я поняла: где начинается обида, там кончается всё. А тогда не могла видеть его, не могла танцевать, не могла делить с ним сцену. Мне было больно. И невозможно было исцелиться, потому что я не находила источник этой боли в себе. Мне казалось, что этот источник – Он. И я в одночасье собрала вещи и сбежала. Мне было все равно, куда бежать, тем более я знала, что меня примут везде.
- Неужели Вам не поступало выгодных предложений из-за границы?
- Поступало. Много. Даже очень много. Но я всегда была словно птица. На гастроли туда и обратно – пожалуйста. А остаться на чужбине – ни за что! Птицы всегда возвращаются на Родину. Нигде в другом месте так сладко не поется… и не танцуется, - Ирина Леопольдовна улыбнулась. – С тех пор мы с Евгением не виделись более 40 лет. А сейчас я и вовсе ни с кем не вижусь. Не хочу, чтобы сравнивали меня прошлую и нынешнюю, ахали и перешептывались за спиной: что делает с людьми время!
Но не так давно меня разыскала давняя подруга по Большому театру. Она сообщила, что Евгений сейчас живет за границей, а через два дня будет в Москве, совсем недолго. Он слышал, что я вернулась в столицу, и хочет со мной увидеться. Я, конечно, категорически отказывалась. Но подруга умоляла. Евгений серьезно болен. Он и за границу перебрался, чтобы лечиться. Ну разве можно было отказать? Тем более я перед ним виновата. Сбежала тогда. Всё думала: нервы. А теперь понимаю: никакие не нервы. Одна только гордость. Лишь она одна во всем виновата! Я слышала, что у Евгения вскоре после моего побега пропал голос, и ему пришлось уйти со сцены. Не знаю, с чем это связано, но я до сих пор виню себя…
Подруга сообщила день и время прибытия поезда (Евгений так и не смог привыкнуть к самолетам) и предупредила: «Только ты не пугайся. Он сейчас абсолютно седой». Как же я боялась встречи со стариком! Я увижу его и пойму, что ничем не краше его! Мне хотелось, чтобы герой моего романа в моей памяти навсегда остался красивым черноволосым юношей, которого я любила…
В назначенный день и час я стояла на перроне и окидывала взглядом прибывших пассажиров. Нарочно пришла чуть позже, чтобы схлынула толпа, и нам легче было найти друг друга. Но где же Евгений? Я искала пышную седую шевелюру и не находила. Неужели не дождался? Но этого не может быть! И вдруг я увидела, как от небольшого чемодана на колесиках отделился мужчина и направился в мою сторону. У этого мужчины были глаза Евгения. Эти глаза я узнаю из тысячи! И у него на голове… черная шапка волос!
- Здравствуй… это я, - тихо произнес он и, склонив голову, поцеловал мне руку.
- А я искала в толпе седую шевелюру…
- Да, я был совершенно седой, - улыбнулся Евгений. – Но после курса химиотерапии у меня выросли черные волосы. Так бывает иногда…
Передо мной стоял прежний Евгений. И я в его глазах увидела себя той, прежней… Всего несколько метров по перрону навстречу ему. И вот… щемящее ощущение, что этим перроном была вся моя жизнь после нашего расставания… Вы посмотрите, каким красавцем он был, - перелистывала Ирина Леопольдовна страницы альбома. Она на удивление бережно хранила эти фотографии. – Я виновата перед ним, а ведь он был такой талантливый. Я Вам много расскажу – не на журнальную статью, а на целую книгу. Включайте диктофон…