Шла девчонка за водой...

- Эля… доча… - послышался с улицы голос матери. Девочка бросила на топчан своё рукоделие и выскочила на улицу.
- Чо, мам?
   
   Ираида стирала бельё под тютиной в старом корыте, поставленном на широкую лавку. Разогнула спину и, вытирая руки об какую-то тряпицу, сказала:
- Сходи, доча, на Пушкина за водой… у меня тут постирушки пока… на борщ с водокачки надо… с колодца-то вода у нас бельё стирать…

       Эльвира только чёрными косичками мотнула:
- Щас, мам… Танюшку приберу, - и вприпрыжку помчалась к сараю, где они с матерью коротали на топчане своё житьё-бытьё сорок третьего года.
       Танюшкой оказалась тряпичная кукла, правда пока без волос, но с довольно оформленным, выразительным личиком. Эля сама мастерила её из разноцветных лоскутков. Глазки-пуговки пришивала старательно, карандашом рисовала бровки, и получилась подружка ей на загляденье. А причёску она сделает из ниток мулине, бабушка выделила из своих запасов. Таней куклу назвала, наверное, потому, что в родне не было у них Татьян. Были Таси, Тони, Иры, наконец, Эльвиры, как она, а Тани ни одной.
       Положила бережно на топчан свою любимицу, укрыла красным кусочком материи от старого платья.
- Ничего… потерпи… я тебе скоро одеяльце сделаю… будет не хуже, чем у Вальки-воображули…

       Вышла Эля во двор и с небольшим ведёрком пошла за водой. Когда проходила мимо хаты Вальки-подружки, не преминула показать язык в её сторону. «Конечно… ей старшая сестра куклу шила… ну и пусть… у меня лучше будет…»

       Водяная каланча видна со всех сторон издалека. Вон она, за углом, подпирает Деповской переулок мощной круглой башней. Странное дело, за всё время ни одна бомба в неё не попала, а ведь как бомбили станцию. Сперва немцы, потом наши, потом опять немцы… Утюжили так, что не дай господь такое увидеть. Народ убегал в степь, в хутора, город освещался пламенем пожарищ. Выстояла башня на удивление, хотя может и не целили, вода-то всем нужна. Старушки говорили потом, дескать, Господь услышал наши молитвы, сохранил источник жизни. Колодцы-то все испоганены.
       Что ж, наверное, так оно и было.
       При отступлении немцы с колодцами поступали как варвары: взрывали гранатами, бросали туда дохлых животных.

        А вот башню взорвать не успели, слишком быстро гнала их Красная армия.
       В Элином дворе тоже был колодец. Дед Роман выкопал его ещё в самом начале века. Хутор стоит в низине и вода, вот она, рядом. Когда немцев выгнали, то дедушка сразу наказал своим домочадцам: с колодца воду не брать. Нет, видно совсем не зря он прожил свою жизнь, знал паскудную сущность фашистов. Эля помнит, как дали той воды из колодца приблудившейся собачонке. К вечеру она околела.
       Дед сказал тогда:
- Спасибо нашему дохтуру… язви его в шары…
       В оккупацию в их доме жил немецкий врач, Зильберт, кажется. Видимо, он воду и отравил.

       Чистил дед колодец, несколько раз всю воду вычерпывал, пока разрешил женщинам в этой воде стирать. Потом пустил несколько рыбок небольших, и смотрел, выживут ли…

       На углу Деповского переулка стояло большое кирпичное здание. В нём открыли детский дом для обездоленных ребятишек со всего района. Когда Эля подошла к нему поближе, знакомый довоенный запах манной каши накрыл её с головой. Она остановилась: запах завораживал, сильно хотелось есть. Сглотнула девчушка набежавшую слюну и на секунду позавидовала ребятишкам за каменными стенами. Позавидовала, но никогда бы не призналась в этом никому, даже маме. Чёрные глазки наполнились слезами.

       Постояла Эля немного, нанюхалась, что называется, чужой радости и сытости, и пошла за угол, к водонапорной башне. Ведёрко у неё небольшое, литров на пять, да сил и на это нет. Да и где им взяться. С августа сорок второго, как немцы заняли город, так и не помнит девчонка, когда ела вволю.

       Чернявая, длинноногая, она совсем не походила на свою мать. Когда они попали однажды в облаву, то немецкий офицер, разглядывая их «аусвайс», неожиданно спросил, показывая пальцем на девочку: «Юде?»
       Ираида нервно начала трясти головой, мотая ей из стороны в сторону:
- Нет… что вы… нет… моя она… моя…
       Эля смотрела на мать, ничего не понимая. Переводчик, бывший учитель немецкого языка, спросил полицаев из оцепления:
- Вы её знаете?
       Один из них усмехнулся и негромко сказал:
- Иркина эта девка…я ихнюю семью знаю…
       Ираида стояла ни жива, ни мертва, бледная, как вареник, пока шёл этот диалог. Переводчик посмотрел на испуганную мать, и, как бы нехотя, доложил офицеру:
- Найн, нихьт юде, херр хауптман.
       Так и пронесло.

       Сегодня Ираида по-привычке сказала Эле – «борщ буду варить». Эля знала вкус этих, так называемых, борщей. Значит, сегодня в чугунке будет пара картофелин, жменя-две соевой муки, крапива с соседнего разбитого подворья, и для витаминов, как говорила тётя Тася-учительница, сушка из жерделы.
       Хорошо хоть соль водилась в их немудрёном хозяйстве. Бабушка Ксения заведовала дорогим по нынешним временам товаром. Берегла, как зеницу ока.
       Из разбитого эшелона внуки принесли однажды несколько килограммов соли. Вот бабушка обрадовалась тогда, говорила, вот, мол, у меня внучки какие умницы. Потом переменилась в лице, спохватилась: «Вас же убить могли…»

       На обратном пути запах каши вновь стал донимать Элю до самого подворья. Ираида в это время рвала зелёный лук на грядке за сараем. Бабушка Ксения соорудила на затоптанной чужими сапогами земле две небольшие грядочки. Подбила её тяпкой, подпушила, и в замеревшую от войны кормилицу семена посеяла. На одной грядке лук- «сенчик» воткнула, на другой редиска взошла. «Всё какая-то зелень» - говорила бабушка.

       С луком в руках мать вышла из-за сарая.
- Мам… я воды принесла... – устало выдохнула Эля.
- Принесла… вот и молодец… поставь на лавку…
- Мам… там, у детдома… так манной кашей пахнет…
- Ничо, доня… потерпи… щас борщика сварю… будем скоро есть… Тася хлеба немного обменяла…

       Эля шмыгнула носом и пошла к сарайчику, кукле причёску делать. А то лежит лысая, Валька увидит, смеяться будет.


                Конец января 2018г.