2

                (предыдущее:http://www.proza.ru/2018/01/30/751)


Я жду визита Азраила.
  Не открывая глаз, прислушиваюсь: не скрипнет ли пол под чьей-то ногой, не раздастся стук в дверь? Хотя понимаю, что это – абсурд. Ангел невидим и невесом, каким вскоре стану и я. Но коль Абсурд правит этим миром, почему бы не происходить невозможному? Тем более что у нас страна, где, как заметил ещё Пётр Первый, «невозможное… случается». 
  Когда работал ночным сторожем в БАНе (Библиотеке Академии Наук), то первое время не мог уснуть. По этажам явно кто-то ходил, под ним скрипели и вздыхали половицы. Потом я понял, что они разговаривают сами с собой, если не друг с другом, жалуясь и вспоминая, как были деревьями.
  В одном фантастическом рассказе, который мне некогда попался, у нас приземлились инопланетяне, оказавшиеся мыслящими растениями. Общего языка найти не удалось, потому что они не простили нам отношения к сородичам. Нынешние опыты, как будто показывают, что растения имеют своеобразную нервную систему, распознают людей, относясь к ним в зависимости от отношения к себе. Совсем, как мы…
  Выходит, не зря старина Паскаль назвал человека: «мыслящий тростник». При этом он сделал вывод, наблюдая окружающих: «Люди безумны, и это столь общее правило, что не быть безумцем было бы тоже своего рода безумием».
 И … стал им? Всегда рядом видел разверзнутую бездну и, чтобы защититься от неё и не упасть туда, между собой и пропастью ставил стул. «Если долго вглядываться в бездну, то она начинает вглядываться в тебя».

  А я жду не дождусь падения в бездну. 
  На месте инопланетян я бы тоже не устанавливал с нами контакт. Думаю, с их точки зрения, мы – далеко не разумные создания, и они, как носители иного разума, показались бы нам не гуманоидами.
  В 90-ых пошло повальное увлечение летающими тарелками (на них было больше надежд, чем на правительство, не справлявшееся с кризисом), и я посетил конференцию контактёров. Перед собравшимися выступала женщина неопределённого возраста (есть такие, что, консервируясь, не меняются с годами), её для экспериментов и соития с ней(!) на время похитили пришельцы.
  Как далеко меня, однако, увела ассоциация со скрипом половиц…
  Что то сейчас происходит в Коронтэне?
  Когда я впервые отправлялся туда, неясно было, куда иду и что встречу. Просто была весна, распускались цветы, девушки, глаза и руки мужчин. И я увидел первую пару коронтэнцев: Эркина и Магду, которые оправдали мои ожидания.

  Но что-то Азраил заставляет себя ждать…
  Ему уже не явиться нежданным, но внезапное появление способно огорчить трупных дел мастеров: «покойничек может оказаться неподготовленным». Подвязать себе челюсть, пока жив?
  Я тихо рассмеялся. И открыл глаза, сразу заметив большую чёрную фигуру в кресле, возвышавшуюся над столом и надо мною. Я вздрогнул, сердце забилось и встало. Улыбка сползла с моего лица.  Гость поднял руку, и сердце снова пошло, сначала неуверенно, а потом чуть лучше.
  Так он давно здесь… Азраил. Глаза постепенно привыкали к темноте, но разглядеть без очков я мог лишь силуэт. Он был значительно крупнее и выше меня. Ну, да, она же о таком мечтала.
  Мы оба молчали. Приветствовать его? С какой стати! Он не дал мне умереть. Что в тот раз, что сейчас. Для него же пожелать мне здравствовать просто абсурдно. Ничего, обойдёмся без церемоний. Делай уж, ангел Смерти, то, зачем прибыл…
  - У тебя тромб, - неожиданно прозвучало у меня в голове. Я не сразу понял: это – моё предположение или его слова?
  - Моё утверждение, - сказал Азраил, не двигаясь. Я заметил, что он не опускает ладонь, которую поднял, когда запускал моё сердце.
  - Если вызвать помощь, то у тебя есть шанс на операции.
  Я мысленно пожал плечами. Зачем? Кто огорчится, кто обо мне заплачет? У мудрого Феликса Кривина есть миниатюра «Трамвайная философия».  Она о том, что на наш уход обращают внимание, как на уход из трамвая. Только те, кого мы толкнули или кому уступили место.
  Да, я – никто и звать меня никак, и прожил недолго по нынешним меркам, а необычайно талантливый Кривин, увы, дожил до того, что не помнил, кто он… Нет, уж, лучше сейчас.
 
  Я смотрю на Азраила.
  - Умереть ты всегда успеешь, - возражает он, - В любой момент. Когда я опущу руку. Давай раньше расставим все точки над i. Говоря словами твоей любимой песни: «Мне вот только казалось, нам есть, что поведать друг другу».
  Опять мысленно пожимаю плечами. Кому надо тот пусть и расставляет. «Прошло столько лет, меня больше нет… в месте, где свет».
  - Ты сам говорил, что в конце приходит время суда над собой, - напоминает Азраил, продолжая держать ладонь поднятой. Ведь «каждый выбирает для себя…» Помнишь эти стихи?
  Конечно, помню.
  «Каждый выбирает для себя
женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку —
каждый выбирает для себя.
Каждый выбирает по себе
слово для любви и для молитвы.
Шпагу для дуэли, меч для битвы
каждый выбирает по себе.
Каждый выбирает по себе.
Щит и латы. Посох и заплаты.
Меру окончательной расплаты.
Каждый выбирает по себе.
Каждый выбирает для себя.
Выбираю тоже — как умею.
Ни к кому претензий не имею.
Каждый выбирает для себя».
Левитанский прав. Не стоит прятаться за то, что «я здесь застал». Но…
   Я горько усмехаюсь.
  - Ты знаешь, что сказал Брэдбери об этом? – спрашиваю его.
  Теперь настаёт его черёд пожимать плечами.
  - «Первое, что узнаёшь в жизни, – это что ты дурак. Последнее, что узнаешь, – это что ты все тот же дурак». Смысла в существовании нет. Знаешь дурацкую историю, в которой человек перед смертью интересуется: для чего он был здесь? Это его последнее желание, поэтому Смерть предлагает вспомнить о давнем случае, когда он ехал в поезде и сидел в вагоне-ресторане. Умирающий не понимает: там не случилось ничего примечательного. «Ээ, - говорит Смерть, - Тогда из-за соседнего столика тебя попросили передать соль».  «Я передал, - недоумевает человек, - и что?» «Так вот, для этого», - усмехается она.

  Азраил долго молчит, а потом сообщает:
  - Ты сильно изменился с последней нашей встречи…
  - … со времён тюрьмы и пары лет после, - уточняет он.
  - Люди противоречивы, - говорит он, - Твой же Брэдбери утверждал, что человек важен не сам по себе, а тем, что в себе носит. В этом он вторит Паскалю, сказавшему, что мы любим не человека, а его свойства.
  «Тут ангел прав, - думаю я, - Но я успел избавиться от того, что носил. Оно теперь живёт собственной жизнью. И даже, если скончается, то уже независимо от меня.  Во всяком случае, мне бы не хотелось этого видеть». 
  - У тебя есть последнее желание? – спрашивает он.
  - Есть, - отвечаю, - и его можно выразить одним словом: «Не тяни!»
  Но он почему-то не опускает руку.
  Мы опять молчим.
 
  Потом он вновь спрашивает:
  - Ты даже не хочешь узнать, кто твой отец?
  - Нет, - отвечаю, - ведь его не интересовало, кто его сын.
  И думаю про себя: «Как я не интересую Нику…»
  Азраил сочувственно произносит:
  - Этот мир не слишком дружественен. «Поэтому в нём быть хорошим – не означает стать счастливым». Брэдбери.
  «Ээ, да ты никак затеваешь игру», - понимаю я, и отвечаю тоже мнением писателя:
  - Брэдбери считал, что земляне – это публика для театра Вселенной. Если тебе не нравится её спектакль – выметайся!
  - А тебе не нравится, - утвердительно говорит чёрный ангел.
  - Не только спектакль, но и значительная часть публики, - признаю я.
  - Поэтому ты хочешь уйти с представления?
  - Я давно ушёл. Знаешь ли, хорошая компания тоже кое-что значит.
  - Эта компания – твои книги… Их здесь немало. Всё же отсрочка, которую ты получил, пригодилась.
  - Ты хочешь, чтоб я тебя поблагодарил за неё?
  - Нет, в благодарность я давно не верю. 
  - Но сам ты благодарен Эве за спасение…
  - Это – другое. Я здесь не для того, чтоб обсуждать наши с ней отношения.
  - Не скажи, она послала тебя ко мне!
 
  Азраил, как мне кажется, смотрит на меня в упор. Он поводит в воздухе поднятой рукой, и моё сердце отзывается болью. Меня покрывает испарина, в глазах темнеет. Видимо, миг настал. Я закрываю глаза. Но боль отпускает, и слышу его слова:
  - Я раскусил тебя! Ты надеешься вывести меня из себя, чтобы для тебя всё завершилось. Я не поведусь на это. Наша беседа не окончена. Ты считаешь меня – порождением своей фантазии, тогда как я существую очень давно.
  Мне удаётся сделать вдох, и я возражаю:
  - Ты хочешь сказать, что тебя придумали до меня? Всё на свете – чья-то придумка. Как и сам этот свет, в чём убеждены многие. Потом выдумщик и те, кто ему поверил, действуют по придумке, словно она существует, таким способом даря ей жизнь.
  - Хорошо, - говорит он, - но ты забываешь, что после эти придумки властвуют над людьми, вытворяя с ними, что пожелают. Твои фантазии – фантазии до тех пор, пока ты в них не поверил, а после… Вот тебе простой пример: ты не в состоянии отвести взгляда от моей поднятой руки, способной отнять у тебя жизнь. Если я опущу её, ты умрёшь. Но ты утверждаешь, что я – твоя фантазия, как  и рука моя. Смотри, я опускаю руку!
  Он её опустил, и со мной что-то случилось. Я не полетел в бездну – меня просто не стало. На какое время? Не знаю.
 
  Когда я открыл глаза – рука вновь была поднята.
  Но я ещё не сказал своего последнего слова. Жизнь прошла, чего ещё бояться? Настала пора озвучить её итоги.
  - Азраил, ты – не последователен. Доведи уж свою мысль до конца. Фантазии, воплотившись, заменяют собой прежнюю реальность, которая тоже фантазия, только предыдущая. А нередко включают её в себя. Более того, эти фантазии становятся реальнее своих создателей.
 
Я перевёл дух и продолжил:
  - Фантазиями со временем также становятся выдумавшие их или те, о ком повествуется в легендах. После всё представляется совершенно иным. Говоря словами афориста: «От человека без имени к имени без человека – вот путь к славе» или «читающий биографию должен помнить, что правда не годится для опубликования». Недаром слово «легенда» переводится как «то, что должно быть прочитано».
  И тот, кто умер на кресте, умер не только тогда и не один раз, умирая каждый раз в созданных о нём мифах, когда те вспоминают. Но, главное, умер не тот, кто тогда погиб, будучи повешен.  По той же причине, если бог когда-то и был, создав нас, то ныне мы – реальнее его.
  - Помню-помню, - говорит чёрный ангел, - как тебя волновал вопрос: шёл ли на смерть ради идеи рабби, веря, что его жертва заставит прозреть многих и спастись, или просто попал в лапы врагов, потому что проиграл? Ты пришёл к выводу, что несостоявшийся мессия собирался стать царём и на кресте упрекал Небесного Отца, который оставил в трудную минуту.
  Тогда ты основательно потрудился, изучив множество доступных текстов и толкований. Открыл, что Иуда не предал, а разочаровался в Учителе, оказавшемся не тем, кем провозглашал себя. Поначалу бежали и остальные апостолы. Но вспомни, кто воскресил казнённого? принеся эту весть ученикам? Кто шёл за ним до конца, рыдая на казни? Кто обмывал его тело? Женщины. Его спутница Мириам и другие.
  У тебя их нет… - уколол он меня мимоходом и продолжил:
  - Позже вступил в игру главный мифотворец, не знавший распятого. Поэтому ему ничто не мешало создать религию нового бога. 
  Миф людям нужнее, и потому он долговечнее.
  Но самые долговечные мифы – о правде и справедливости. Их ты, как будто, ныне не разделяешь. Хотя некогда именно за них попал в тюрьму. 

  Да, теперь я думаю об этом иначе. Он прав. Тот чистый и наивный Артур давно умер во мне. Я мыслю понравившимися штампами, о справедливости повторяя чужую мудрость: «Боже, избавь нас от своей справедливости! Иначе кому будешь дарить своё милосердие…»
  Или, как в моей любимой песне, где я слышу легко узнаваемый, несколько в нос, голос:
  «Этот город застрял во вранье,
Как «Челюскин» во льдах,
Погрузившийся в ад,
И частично восставший из ада.
Наше общее детство прошло
На одних букварях,
От того никому ничего
Объяснять и не надо.

…Место, где свет,
Было так близко,
Что можно коснуться рукой.
Но кто я такой,
Чтоб оборвать
Хрустальную нить,
Не сохранить.
Прошло столько лет
И нас больше нет
В месте, где свет».

  Не зря же Бодлер взмолился:  «Господи, смилуйся, смилуйся над безумцами, над бедными мужчинами и женщинами! Разве может считать их чудовищами тот, кто один только знает, почему они существуют на свете, отчего они стали такими и как они могли бы не быть чудовищами?» 
  Ну, а правда… «Правда всегда одна…» - начинает во мне звучать песня Наутилуса, и обрывается. Раньше отчего-то не приходило в голову: почему это правда – всегда одна? Да потому, что никто её знать не желает! А то, что «это сказал фараон», означает: должна быть только его правда. Позже правители создавали свои «министерства правды», вранью которых полагалось верить, чтоб не попасть в «министерства любви», разными средствами перевоспитывавших инакомыслящих.   
 
  - Так и есть, - подтверждает с лёгким смешком чёрный ангел, - Верно и то, что, будь молодые настолько мудры изначально, они бы сразу рождались стариками… Об этом лучше сказал твой Вампилов: «Когда бы мир всегда держался здравого смысла, мы до сих пор ходили бы на четвереньках». Точь в точь твой Шоу о том, что прогресс зависит от людей неразумных.
  Помнишь, Эркин у тебя поучает Акама на своём опыте: «Правда – хорошо, но счастье лучше»?
  - Он сказал: «Лучше быть счастливым, чем правым», - поправляю я Азраила.
  - По сути, то же самое, - отмахивается ангел, - Дальше он говорит: «Это начинаешь понимать только с любимой девушкой. У тебя нет такого опыта, потому и не знаешь». Тогда откуда это знаешь ты, Артур? 
  - Я этого не знаю, - признаюсь, - Это – его опыт. Потому не очень понимаю, как он терпит свою Магду. Мало того, что она устроила ему испытательный срок, когда сама нежилась в королевских покоях дворца, а он ночевал в садовом домике, так ещё сцены время от времени закатывала. Я не стал их описывать. Она не лгала, когда говорила Эве, что достойна смерти за своё поведение.
  - Что ж ты их не развёл? – слышу: усмехается Азраил.
  - Понимаешь, Эркин только поглядит на неё – и растает, любуясь. А я любовался им: просто светится от радости. Люблю, когда улыбаются… От души. Мне это не дано понять. Ясно, что любовь, могу только завидовать. И даже тебе с Эвой. У меня ничего подобного не было. А говорят: кто не любил – тот не жил. Может, я не умру, раз давно умер?   
  - И даже тебе с Эвой… - повторил он и вновь усмехнулся, - Вот откуда эти твои слова: «Когда соберётесь проклясть всё и вся, вкупе с устройством этого мира, вспомните, что миром правит… Любовь». Кстати, напомню твою другую фразу: «Любая история – про любовь. В том числе несостоявшуюся».   
  - Я не желал обидеть, - говорю, - Завидую и вам. Перед смертью тем более кривить душой ни к чему. Мой афоризм ты понял правильно.
  - Ладно, - ответил он, - за это зла не держу. Знаешь, мне нравятся некоторые твои афоризмы.
  - Да? – удивился я, подумав: «Он основательно подошёл к вопросу».
  - У меня их немного. Удачных. Какие пришлись по вкусу?
  - Например, почему правда не пользуется успехом.
  - Аа, чтобы правде быть привлекательной, ей нужно являться молодой и красивой, а она стара, как мир, и страшна? Этот?
  - И другое: «Голая правда, как и мы, не годится к выходу в свет, ведь вращаться придётся среди одетых.
Правду необходимо обиходить, приукрасить, закамуфлировать, научить хорошим манерам, притворяться, где необходимо... Во имя её успеха, разумеется.
Та правда, которая успешно пройдёт эти этапы, вполне вписывается в то, что собиралась разоблачить.
Та, что отказывается, не допускается в общество, состоящее из других правд, успешно прошедших вышеназванную подготовку».
  У тебя афоризмы искренние и ироничные. Над собой подшучиваешь. К примеру, «Если вас не устраивает мир, а вы – его, значит, или мир ошибся в вас, или вы ошиблись миром. Или то и другое». Это – твоя история.
  Я молча с ним соглашаюсь. 
  - Вот ещё из понравившегося: «Помните: не только нам нужно мужество, чтобы признать в тихом ужасе на пороге истину, а не гнать её сразу, но и истине, чтобы придти к нам».
  Я улыбаюсь в темноте. Что может быть приятнее автору, чем когда ему хвалят, цитируя, его вещи? Тем паче они вот-вот канут со мной в Лету, так уж хоть напоследок.
  Неожиданно он прерывает панегирик словами:
  - Ты спрашивал: умрёшь ли, если давно умер? Кто знает? Жди суда.  Дальше с тобой будут работать другие… Придётся нелегко. Держись!
  И опускает руку.
  Я исчезаю.   

  Когда возвращаюсь, то не могу понять, где я? Вокруг тьма, хоть глаз выколи, ничего не чувствую. Тихо… Но я всё помню. Только что мне с этого толку? 
  Тут во тьме раздаётся елейный голос. Уже первые его звуки вызывают во мне брезгливое отвращение. Так, по моему мнению, могут говорить жуткие лицемеры, иезуиты или святоши-ханжи. И репертуар вполне отвечает моему предчувствию.
  - Милый Артур, мне доверена миссия по введению вас в курс дела.
  Интонация только что не восторженная. Инквизитор?
  - Вы ошибаетесь, любезнейший Артур.
  «Мысли читает… Ну-ну!»
  - Есть определённый порядок ведения дел. Его я и буду придерживаться. А вам придётся терпеть мой голос, ибо это – в ваших интересах.
  Я жду, что он скажет дальше.
  - Известно, что вы не принадлежите ни к одной конфессии. Если что-то не так, то дайте мне знать.
  Я слушаю, гадая: что за спектакль?
  - Не хотите ли перед последним шагом в неведомое… во что-то уверовать? В целях спасения души, разумеется. Могу посвятить вас в любую выбранную религию.
  Здесь я не выдерживаю:
  - У вас неплохой ассортимент. Часто на него покупаются?
  - Вы даже не представляете, как часто.
  - И что пользуется наибольшим спросом? – с усмешкой спрашиваю я.
  - То, что превалирует в данной местности. Люди называют Всевышнего по-разному, рисуя Его в своём воображении в близких им костюмах и с национальными чертами, стараясь сделать своим.
  - Это мне знакомо, - хмыкаю, - Когда путешествовал по союзным республикам, то в каждом месте встречал Ленина, коммунистического божка, то в феске, то в бурке, а то и вообще в халате паши с шашкой в руке на лихом коне. Последнее было в музее в Алма-Ате. Кто из греков говорил, что боги у людей, подозрительно похожи на придумавших их? Он ещё добавил, что умей быки и лошади рисовать, то изобразили бы своих богов в виде быков и лошадей.
   - Стоит ли истолковать ваше замечание, как иронию над верованиями? – продолжает елеить он.
  - Стоит-стоит, - подтверждаю я.
  - Позволительно ли будет спросить, - не отстаёт вопрошатель, - почему вы используете терминологию из торговли? «Ассортимент, покупаются, спрос».
  - Позволительно, - отвечаю я, - Время такое.  «Льстецов, подлецов, торгашей…» Люблю Хайяма. 
  - У него сказано: «В этом мире глупцов, подлецов, торгашей», - бормочет, словно себе под нос невидимый, - что, впрочем, не принципиально.
  - Хотите сказать, что такое время было всегда?
  - А почему нет? – отвечает он, - Будь вы христианином, то вспомнили бы, как Иисус изгонял торгашей из храма.
  - Чушь! – говорю я, - Он пытался захватить храм, но не хватило сил.  Интереснее то, что мне попалось иное толкование этого события, по-моему, американского исследователя.
  - Да? – показал ханжа, что слушает.
  - Этот специалист предположил, что погром менял и торговцев был вызван переделом их рынка. Якобы Иисус захотел посадить туда своих людей. Только бизнес, ничего личного. Каково?
  - Остроумно, - хихикнул выспрашивающий, - Вероятно, Иисуса исследователь представлял себе Доном Корлеоне.
  «А он – не дурак и не ханжа, - подумал я, - Другое дело, что в наше время торгашей никто не поймёт моих мучений по поводу обоюдовыгодной – спасшей жизнь сделки с палачами».
  - О, мои акции растут! – воскликнул, подслушав мои мысли, этот дознаватель. Он предпочёл обрадоваться первой мысли, проигнорировав последнюю.
  И тут же похвалил в ответ.
  - Д*ержитесь смело. Вольтер и тот на смертном одре – на предложение отречься от дьявола – ответил: «Сейчас не время заводить новых врагов». А вы рискуете…
  - Ничего подобного. Некого бояться. Дьявол, будь он, мог бы многому у нас научиться.
  - Он учится, не сомневайтесь, - уверил меня этот иезуит.
  - Вы столь информированы, - произнёс я уважительным тоном, иронизируя, - не иначе, как его доверенное лицо.
  - Нет, - сказал он, - вы мне положительно нравитесь. Жаль, что придётся расстаться.
  - Это – намёк, что моё время кончилось?
  - Не ваше – моё.
  - ..?
  - Поскольку я проникся к вам симпатией, то должен быть отставлен от вашего дела. По собственной воле.
  - .??
  «Что происходит?» - подумал я.
  - Ничего особенного. Идёт подготовка к суду. В курс дела вас придётся вводить другому.
  Он умолкает, а потом говорит:
  - Скажу напоследок, раз уж отставлен, нарушив инструкции. Вы ведь беспокоитесь за судьбу Коронтэна, как понимаю. Последние новости оттуда… У них наступила зима. Настоящая, а не то, что в календаре именуется ей на берегах, откуда вы прибыли. Сузи прекрасно катается на коньках, уже и спиной. Эрна лечит Инри. Он узнал свою ночную богиню, но пока не сказал ей этого. Смотрящий перестал переживать за свою судьбу и включает музыку на катке. Ангелу пока не отвечают с Небес на прошение о постройке театра, но до весны полно времени, и он надеется, что будет услышан.
  Снега там навалило… В центре поля соорудили из него гору, которую в смешанных составах штурмуют со всех сторон, а защитники отбиваются снежками, сталкивают ползущих снизу, и те катятся к подножию, нередко втыкаясь головой в сугробы внизу и болтая ногами в воздухе. Смех, крики. Все румяны и веселы, трудно не позавидовать. Эх… А мне идти под арест, вспоминая вас нехорошими словами. Прощайте, совратитель!
  «Не иначе, как он – сумасшедший, - думаю я, безуспешно пытаясь привести свои мысли в порядок, - Или… он – следователь… Абсурду? Тогда в этом что-то есть. Назначенный на его место должен прояснить дело».

  Я жду во тьме нового голоса. Он не спешит появляться. Наконец, я слышу его, слегка задыхающегося, словно от бега. Этот – слегка легкомысленный и неглубокий, на первый «взгляд».
  - Приветствую осуждённого!
  Судя по звуку, он швыряет портфель на стол, щёлкают замки, шуршат бумаги.
  - Погодите, - говорю я, - Какой я осуждённый, если слушаний ещё не было?
  Он смеётся в ответ. Заливисто, от души. Успокоившись, отвечает:
  - Вы – странный тип. Сохранить столько наивности в вашем возрасте и при ваших обстоятельствах… Тем более, в ваших краях… Вы ведь сидели в тюрьме, как любой порядочный человек при непорядочных властях, так? По крайней мере, ваш любимый Махатма Ганди придерживался этого мнения. Только дурак или сами власти считают, что власти всегда правы. Хотя заметим: таких дураков большинство. На них власть и держится, отождествляя себя для подобных со страной.
  Но раз сидели, тогда почему удивляетесь, что приговор вынесен заранее, а оформление и подведение под него происходит после? Ведь законы, в определённом смысле, тоже существуют прежде нарушений. Не будь их – не было бы и нарушений, ха-ха! Не находите?
  При этих его словах мне вспоминаются рассуждения соседа по камере:
  - Молодой человек, речь прокурора зависит от того: пойдёте ли вы навстречу следствию или нет. Если не пойдёте, то на одно и то же прокурор скажет про вас на суде: «Как он маскировался под своего, будучи чужд нашим установлениям! Посмотрите сколько у него наград, как он убедительно изображал, что в первых рядах самых деятельных! Он, всё получивший от нашей страны, предпочёл интересы врагов». А если найдёте общий язык, то скажет другое: «Уважаемый суд! У коня четыре ноги и тот спотыкается. Затмение нашло на несчастного, сидящего на этой скамье. Он – прекрасный студент и человек, наш человек, был опутан паутиной лжи со стороны наших врагов, введён ими в заблуждение, что подтолкнуло его на не правовые действия. Ныне он осознал это, пелена с глаз спала, он помог следствию и готов искупить свою вину, горько каясь в содеянном».
  «Это из оперы про правду, - думаю я, - Не зря Пилат скучающе спросил: «Что есть истина?» и более не интересовался судьбой «царя иудейского». Следователь мне поведал, как получали на меня характеристику в университете. Он позвонил, представился и попросил её прислать. На что услышал: «А какая нужна?» Якобы (явно играя) ответил: «Объективная».  «Понятно, что объективная, но какая?» О продолжении он не стал распространяться. Те, кому он звонил, поняли в конечном итоге, что от них требуется. Я не читал характеристики, но уверен: в ней не было сказано разве что о моём каннибализме.


                (продолжение:http://www.proza.ru/2018/02/01/801)