4. Юность. Алтай. Наумово

                -1-

      Наступил день отъезда в декабре 1955 года. В Кустанай мы уехали на машине. Техники с каждым днём становилось всё больше. У нас останавливалось много машин, привозящих на стройку необходимое. Доехать до Кустаная у людей проблем не возникало, шофера никогда не отказывали желающим. Так и мы с дядей добрались до железнодорожного вокзала. В кассе купили билеты и сели на поезд до города Барнаула. Первый раз в жизни я оказалась в настоящем пассажирском вагоне для людей. Мне всё было в диковинку, в полном восторге я заняла своё место рядом с дядей. С нами познакомился молодой мужчина, немец по-национальности. Он разговорился с дядей и попросил наш адрес в надежде приехать к нам. Я категорически сказала при нём дяде: "Не давайте ему наш адрес, и пусть он к нам не приезжает!" Дядя в ответ рассмеялся и говорит мне: "Почему ты так грубо с людьми разговариваешь?" Я промолчала, а про себя думаю: "Нет нигде покоя от этих мужчин, даже здесь, в этом месте."

     Мне так хорошо сиделось в тёплом вагоне, где можно в окно любоваться природой, смотреть как быстро всё меняется в круговороте времени и пространства, чувствовать себя свободной от всяких забот и хлопот. Вежливые проводники приносили горячий сладкий чай в стеклянных стаканах с подстаканниками. К нему мы доставали то, что мама наготовила в дорогу, дядя сходил и купил печенье. Нам было так хорошо вдвоём молчать или разговаривать, смотреть друг на друга. Только этот посторонний мужчина своей болтовнёй всё портил.

     Я наблюдала, как одни люди заходят, другие выходят, рассматривала их лица, одежду, слушала, о чём они между собой говорят. Ощущение, что ничего не нужно бояться, убегать куда-то, прислушиваться к гулу самолётов, наполняло моё сознание необъяснимым восторгом. После бескрайней степи за окном стали появляться заснеженные деревья. Я восхищалась этой красотой, ведь в Казахстане, где мы жили, редко встретишь дерево. Мы привыкли за эти годы к бесконечному простору, к постоянным, завывающим ветрам, поднимающим и перемещающим днём и ночью песок с пылью. Этот песок забивался в волосы, в одежду, скрипел на зубах, покрывал слоем всё, что попадалось на пути.

     Дядя рассказывал, как у них на Алтае красиво - повсюду берёзовый лес. Когда сходит снег, и появляется первая травка, на полянках вырастают подснежники, потом ландыши, синенькие кукушкины слёзки. Одна красота сменяется другой: смотришь - сегодня колокольчики, незабудки, стародубки, а завтра уже сплошь бело в лесу от ромашек. А чего стоят горящие пожаром весенние огоньки. Наберёшь в охапку, вдыхаешь чудесный, пьянящий аромат, куда там до них розам с шипами. Весной зацветает черёмуха, сирень, запах по всей деревне стоит такой, что голова кружится. А мы уже и забыли, что есть такие деревья, цветы, такие запахи. Я слушала дядю зачарованно, мне хотелось побыстрее увидеть этот незнакомый и по рассказам такой необыкновенный край.

    Через три дня добрались мы с дядей до деревни Наумово, рядом с Тальменкой.  Район этот на севере граничит с Новосибирской областью. Меня очень хорошо встретила и приняла большая семья дяди Карла. Слух о моём приезде быстро разошёлся среди немецкого населения села. В воскресенье в дом потянулись люди, в основном женщины. Семьи в то время, как в Сибири, так и в Казахстане, состояли из женщин, стариков и подросших детей. Я никого не знала, но думала, что это родня со стороны мамы и папы. Все говорят, с кем-то меня сравнивают, спорят, на кого я похожа. Вообщем, оказалась я на смотринах, в центре внимания. Я даже и предположить не могла, что у нас столько родни.

      В доме слышен многоголосый гул, говор, ушам неприятно. Наконец-то до меня стал доходить смысл разговоров, ведь это же швабский диалект. Конечно, наша мама так говорила всю жизнь, и мы с ней раньше на таком немецком общались. Отец разговаривал с мамой по-другому и мы, дети, того не замечая, когда ещё с нами был отец, говорили на двух диалектах, могли и как мама, и как папа. Но это всё давно ушло в прошлое. Уже 11 лет нет в нашей семье этого слаженного двуязычного говора. Между собой мы говорили по-русски, маме отвечали по-русски, хотя она с нами разговаривала только по-немецки. А в Казахстане жили немцы, высланные с Поволжья, у них был свой, непохожий на наш, диалект. Нам он не нравился, и ни мама, ни мы не хотели, да и не могли на нём общаться. Возможно, поэтому мы так быстро выучили русский язык, за такой короткий срок он стал для нас родным.

     Этот говор в доме у моих дяди Карла и тёти Эммы был привычный, поэтому я смогла поведать родственникам о наших скитаниях по белому свету, о потере в Германии отца, о том, что живя столько лет в Казахстане, мы его разыскивали и ждём до сих пор. Я хорошо отдохнула, старалась во всём помочь тёте Эмме по хозяйству. Нахлебницей я быть не хотела, семья у дяди немаленькая - трое довоенных детей, два сына родились уже после войны.

                -2-

     Прошло совсем немного времени, я напоминала дяде, что мне пора устроиться на работу. Мне хотелось заработать деньги к приезду нашей семьи. Дядя сказал, что начинать новую трудовую деятельность мне нужно после нового 1956 года. В селе Наумово, где я теперь жила, существовал колхоз, но дядя мне посоветовал идти на мебельную фабрику в соседнее село, так как в колхозе ещё до 1956 года трудодень был пустой, то есть деньги за работу не платили. Половину заработанного годового трудодня выплачивали осенью: зерном и сахаром. Лишнее из полученного люди продавали, таким образом имели немного денег. Дядя искал мне работу в районном центре, в Тальменке, хотел, чтобы я устроилась в конторе или в бухгалтерии, но ничего найти не смог.
 
     От этой затеи мы отказались, так как ходить пешком в Тальменку слишком далеко - 13-15 км, а жить на квартире - нет денег. В результате исканий я пошла работать на мебельную фабрику, приняли меня в качестве счетовода в контору. Дядю в округе все хорошо знали, и в деревнях, и в колхозе, как опытного, добросовестного ветврача. Он был знаком и с директором мебельной фабрики. По дядиной рекомендации я оказалась в тепле и в чистоте, в конторе. Дядю это обрадовало, а меня не очень. Зарплата моя была намного меньше, чем я зарабатывала официанткой в столовой. Немного денег я давала тёте Эмме, дядиной жене, за проживание, остальные откладывала на будущее.

     В то время в декабре-январе стояли ужасные морозы, температура доходила до -50 градусов. Снега выпало меньше, чем в Казахстане, но холоднее было намного. Я часто обмораживала себе коленки выше валенок, происходило это незаметно для меня. Расстояние от села до мебельной фабрики - 4 км, часть пути пролегала по лесу. Я закутаю лицо шалью, оберегаю его от мороза и бегом мчусь по лесу, чтобы побыстрее преодолеть этот путь и забежать в тёплое помещение. Люди, работавшие на улице, одевали ватные штаны, не до красоты в такие морозы.

      Однажды тётя Эмма с дядей Карлом поехали в воскресенье на базар и в магазины покупать всем тёплую одежду. Купили и мне костюм из тёплой фланели: брюки и курточку. Я очень обрадовалась, одела его под пальто, и мне стало намного теплее ходить на работу. Болячки на коленках от обморожения постепенно зажили, кожа выглядела как после ожога. Но, как я ни береглась, мороз часто прихватывал лицо. Вечером смазывала больные места гусиным жиром. Часто думала я в эти зимние нескончаемые вечера: "Где бы я сейчас могла быть? В тёплом краю, в Алма-Ате! Могла бы учиться!"

     На работе первое время оказалось непросто. Приходилось осваивать новую для меня профессию: деревообрабатывающая промышленность, мебельная фабрика. Одновременно работала и училась, всё было впервые. Но я быстро втянулась, мне понравилось в бухгалтерии. Со всеми подружилась, ко мне быстро привыкли. Смущало одно: зарплата слишком мала. Девушки и женщины в цеху на станках зарабатывали больше. По фабрике ходили разговоры, что скоро построят новый цех, поставят станки. Уже летом 1956 года я познакомилась с девчонками из цеха, ходила к ним смотреть, как они работают, какие детали производят. Весь этот процесс показался мне интересным. И сделала я в свои молодые годы вторую жизненную ошибку. Хорошо не подумав, я ушла из конторы с тёплого спокойного места в цех рабочей, на станки. Советовалась с дядей, но он особо и не запрещал, и не отговаривал: "Решай сама. Хочешь больше денег зарабатывать - иди на станки!" Никто и не подсказал, что эта работа тяжёлая, а жизнь вся впереди - сколько ещё придётся вытерпеть! Проработала я на этих станках 12 лет.

     В марте 1956 года в село Наумово приехала наша семья. Комендатура наконец-то оставила всех немцев в покое. Наступило время: не нужно теперь каждый месяц ходить отмечаться, доказывая, что ты ещё живой, расписываться. Люди по своей воле могли уехать, куда они хотели. На Родину, на прежнее место проживания, правда, немцам возвращаться было строжайше запрещено. Кое-как добрались мои родные до района с вещами, там их и встретили. Дядя нашёл старенький домик для временного проживания. Пока его отремонтировали, наша семья жила на квартире у дяди. Теперь уже приходили немецкие люди посмотреть на маму, Машу, Федю, радовались, что мы живые вышли из ада, удивлялись, сколько мы пережили, горевали об отце.

     Бригада строителей отремонтировала домик, и мы перебрались в него. Наши родственники и земляки с Гоффенталя приносили нам, кто что мог, делились с нами необходимым. Появились у нас кровати, стол, табуреточки. Маму научили делать лекарственный состав от астмы. Дядя свозил её в районную больницу на обследование, там выписали рецепт на лекарство. Мы с Машей по-очереди ходили за ним в аптеку в Тальменку, ожидая, что мама скоро поправится. Но оно помогало плохо, по-сравнению с лекарством из комсомольской аптеки в Казахстане.

     Летом 1956 года на мебельной фабрике началось строительство новой котельной и дополнительных цехов. Ожидали запуск ещё одного станочного цеха. Через переход из него можно было попасть в склад с деталями, в столярно-мастерской цех, затем в лако-красочный цех, где лакировали канцелярскую и другую мебель. На фабрике впервые стали производить кухонные шкафы, буфеты, шифонеры, столы, стулья, комоды и т.д. Строили огромные склады для мебели, сушилки. Стройке, казалось, не видно конца. Молодёжь, комсомольцы, работали добровольно в свои выходные дни и после рабочей смены, бесплатно. Суббота в то время считалась рабочим днём. Всем хотелось скорейшего открытия новых цехов. Многое держалось на энтузиазме. На стройку приехали с семьями инженеры-строители, которых расквартировывали в близлежащем селе Луговое. В этом же селе жило большинство рабочих фабрики. Пока не запустили новые цеха, мы работали в старых. Сюда вышла и я, начала проходить обучение на различных станках.

                -3-

      Однажды на фабрике состоялось общее собрание. На нём поднимался только один вопрос: заготовка леса вдали от нашего места жительства. С фабрики решили послать в лес рабочих валить деревья для стройматериала и для пилорамы. Нужно готовить доски, плахи для дальнейшего строительства. Этой работой будут заниматься, в основном, молодые, несемейные люди, да и пары, не имеющие детей. Так как я в то время уже освоилась на станках, выпало ехать и мне.

   Увезли нас далеко в бор. На месте заготовки стояли готовые домики, которые использовали как женское и мужское общежития. Девчат поселили в большую комнату, посередине которой стоял длинный деревянный стол. По бокам располагались нары, застеленные соломой. Подушки, одеяла, постельное бельё мы привезли с собой. Кухарка нам готовила еду на улице, в большом котле - завтрак и ужин. Обедали мы на делянках, на которых работали, продукты брали с собой.

      В Сибири, на Алтае детей с малолетства приучали к тяжёлому труду. Ребёнок ещё только ходить научился, а ему в руки давали топор и пилу, учили держать, а потом и работать с этими орудиями труда. Поэтому все сибиряки имели навыки валить деревья и их обрабатывать, т.е. обрубывать сучки топором. А кто, когда и где мог научить меня этому ремеслу? Никто, нигде! Значит, должна здесь научиться и работать вместе со всеми. От неумения держать в руках топор и пилу у меня на руках образовывались водянистые волдыри, которые лопались, превращаясь в кровавые мозоли. У нас с собой был йод, им мы и заливали кровоточащие руки, наматывали на израненные ладони тряпки, сверху одевали рукавицы. Так и работали.

      Хорошо, что была ранняя весна, листья на деревьях ещё не распустились. Сосновые сучки обрубывались тяжело, но это только для меня. Другие девушки справлялись с этим делом играючи. Сучки мы стаскивали на ближайшую поляну и там же сжигали. Помню, что в лесах было чисто, сучки между деревьями не валялись. Итак, девчонки расправлялись с сучками, потом распиливали дерево, как нам наметит бригадир. Сырьё возили на лошадях, потом рабочие грузили его на машины. Увозили лес на нашу фабрику, распиливали на пилораме. Полученные доски сушили летом на солнце или в сушилках. Заготавливали сухой пиломатериал, чтобы зимой можно было работать в новых цехах - мастерить мебель. Увозили готовую мебель на крытых машинах на станцию Тальменскую, грузили в вагоны и развозили по всей стране. В лес на заготовку материала мы выезжали несколько раз за летний сезон. Я привыкла, находила свою прелесть в лесной жизни, на свежем воздухе. Если бы только не комары и не мошкара, которые нам сильно досаждали.

    Привозили из бора и старые толстые деревья. Их распиливали на дрова, кололи топором, дровами топили печи зимой. В начале зимы новый цех со станками ещё не построили, в старом трудились женщины постарше. Мощности электростанции не хватало, поэтому днём работала пилорама, с утра до вечера распиливала заготовленные деревья на доски. Вечером электроэнергию переключали на станочный цех. А мы, молодёжь, распиливали ручной пилой толстые старые деревья на дрова. Пилишь, пилишь, а конца нет, на всю длину пилы, друг друга не видишь. Распилишь, наконец, вздохнёшь с облегчением, смотришь, а диаметр у такого круга побольше метра будет. Мозоли не сходили с ладоней, но ко всему привыкаешь! Не было тогда никаких заживляющих мазей. Постепенно такие мозоли превращались в твёрдые и сухие наросты.

     Мы были молоды, счастливы, что живы, у нас ничего не болело, а мозоли... какая ерунда! Никто на это и внимания не обращал. У меня появились подруги с мебельной фабрики, ребята, с которыми мы работали, становились нашими друзьями. Они меня приглашали в свой клуб в Луговом, на танцы и в кино. Фабрика находилась на луговской земле, рядом с этим селом. Наумово лежало по другую сторону от железной дороги. Путь из села по проезжей дороге неблизкий, обрывался он железнодорожным  переездом и опять начинался на другой стороне.  Я через переезд никогда не ходила, шла напрямую через лес, укорачивала себе путь на один километр. Из деревни Наумово я одна работала на фабрике. Днём или ночью - всегда ходила одна, боялась, в темноте тряслась от страха. Но бросать работу и не думала. В луговской клуб я сходила только один раз. Во-первых - далеко, во-вторых, жена дяди, тётя Эмма, предупредила, что это нехорошо, так далеко ходить. Кроме того, у нас в деревне осенью тоже построили клуб. Она не могла понять, что я здесь, в Наумово, никого не знаю, кроме своих двоюродных сестёр Эрны и Веры, дочерей дяди, почти моих ровесниц. Только летом я стала ходить с ними в клуб или на луг, на «товарочку».

http://www.proza.ru/2018/02/02/139