Глава XIV. Воспоминания. Эпилог

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ЧЁРНОГО ДНЕВНИКА.

– Как насчёт того, чтобы пообедать с нашей новой знакомой? – дружелюбно сказала Люси, глядя на Айреса и Лилиан. – Идёмте же в Лакрим, я угощу вас своим любимым чаем.

Она быстро увела их в замок, оставив меня один на один с тем, к кому я испытывал самые смешанные на свете чувства. Я смотрел вслед быстро отдалявшимся фигурам, надеясь растянуть этот момент молчания, ведь я до сих пор не знал, что сказать тому, кто умер от моей руки, всю жизнь борясь за мою моральную свободу.
– Ты и правда ранен, – сказал Асмодей, с улыбкой созерцая моё теперешнее состояние. – Раз уж ты здесь, мы можем поговорить, вспомнить былое. Вот только времени у меня остаётся всё меньше, буквально через несколько минут я совсем исчезну.

Прокрутив его слова в голове несколько раз, я понял, что та сила, которая держит его душу здесь, очень мала, и поэтому Асмодей не может долго разговаривать со мной. Подумав об этом ещё раз, я вспомнил, что есть заклинание, позволяющее «замораживать» время, как это было сделано в древней башне, куда я недавно водил Айреса. Одно лишь слово «congelata» – и ход часов на этом озере остановлен, чтобы Асмодей мог оставаться здесь сколько угодно долго. Потеряй я его сейчас, у меня не было бы возможности вернуть его назад.
– О, заморозка времени. Хорошо придумал, умно. Что, не хочешь терять своего лучшего друга, узнав о возможности вновь взглянуть ему в глаза?

Я смотрел на землю. Для меня было слишком тяжело смотреть в лицо тому, с кем я поступил столь жестоко, чувство вины внутри меня становилось всё сильнее.
– Как я могу позволить тебе исчезнуть после всего, что я с тобой сделал? – выдавил я, продолжая смотреть вниз и стараясь не сорваться.
– Обидно видеть тебя таким, – ответил он. – Я столько веков старался сдержать тебя от саморазрушения, и стоило мне умереть – ты тут же начал ломаться. Эх. Но сам ты, видимо, так ничего и не понял, да?
– Чего я мог не понять? – истерично усмехнулся я.
– Ни для кого не секрет, что я всегда любил Люси. Но ты правда думаешь, что я стал бы ждать 3 тысячи лет, чтобы напасть на тебя и убить вас обоих? 
– Дело ведь не в Люси, дело в троне, который ты жаждал получить с самого детства, благодаря подстрекательствам со стороны своего клана.
– Выброси из головы этот бред. Я всегда хотел трон и всегда видел в тебе соперника, но это далеко не главное, почему я сделал всё то, что заставило тебя страдать. Я просто не стал проливать свет на иные свои намерения при Лю, потому что не уверен, хочу ли я, чтобы она знала. 
– Тогда зачем? Зачем ты отправил Эрвина в Ад сотню лет назад? Зачем заставил меня убить своего самого близкого друга?
– Всё ради твоего же блага, Рен, – усмехнувшись, ответил Асмодей. – Я с детства заботился о тебе больше, чем о ком-либо. Ты 2 тысячи лет провёл с Люси, но так и не вспомнил, что она – наша первая любовь, ты так и не понял всей полноты твоего счастья. Я надеялся, что Эрвин, будучи человеком, расшевелит тебя, застывшего и забывшего своё прошлое. Я надеялся, что ты вспомнишь того маленького мальчика, который старался не плакать даже тогда, когда плакал я. Который, стиснув зубы, сдерживался, чтобы не зарыдать от боли, которую он чувствовал, смотря на пытки ангелов каждый день. Ты всегда принимал это так близко к сердцу, что, казалось, ощущал их боль на собственном теле. Но никогда, ни разу ты не проронил ни слезинки, потому что у тебя была любовь к Люси и был я. Были те, кто готов был держать тебя всеми силами, начни ты падать в пропасть. А спустя тридцать веков ты забыл это всё. Забыл боль, забыл свою привязанность к своим близким, ты был увлечён лишь мирным существованием. Ты становился всё более и более пустым, а я лишь пытался предотвратить твоё окончательное падение. 
– Разве не чувствовать боль после всего, что я пережил, – плохо? Разве я не достоин был тихой жизни, которую строил три тысячелетия?
– Ты не просто перестал ощущать боль, Рен, ты забыл её. Забыл страх перед отцом, забыл лица ангелов, искажённые от боли, которые всё детство приходили к тебе в кошмарах. Ты забыл всё, что было с тобой, теряя самого себя. Ты сломался уже через год после того, как пожил без Люси. Потеряв её в первый раз, ты прожил тысячу лет и даже не искал её, у тебя были силы жить дальше. А та мирная жизнь, которую ты начал после, заменила сильного демона на нытика, который спустя лишь год побежал мириться с женой, предавшей его и променявшей на человека. Дело здесь не в большой любви, Рен, дело в тебе. Когда мы не чувствуем боль, мы становимся пустыми, теряя всё, что было в нас. Этого нельзя допускать. 
– Я лишь пытался не стать таким, как он. С каждой секундой я был всё ближе к тому, чтобы превратиться в Лео, пока не встретил Лю, заменившую мне мою израненную душу. 
– И снова. Ты стал таким сентиментальным, Рен. Ты постоянно твердишь о том, как много Люси значит для тебя, но с каждым разом ты всё слабее. Каждая твоя фраза про Лю и душу, про Лю и сердце или про Лю и смысл жизни делают тебя слабее. Когда я встал напротив тебя с мечом, я не хотел убивать тебя. Я ждал, что тобой овладеет ярость от всего того, о чём я тебе напоминал. Я ждал, что ты сам убьёшь меня, стараясь защитить себя и свою семью. Но ты вновь поддался чувствам: стал просить прощения у Люси, совершенно забыв, что я стою за твоей спиной и в любой момент могу отнять твою жизнь. Ты до сих пор слаб, раз не в силах даже посмотреть на меня, поедая себя чувством вины, которое у тебя гипертрофировано и полно лишнего драматизма.
– Ты хочешь вернуть меня к состоянию монстра? – спросил я, подняв голову и посмотрев в глаза Асмодею.
– О, вот он. Вот он, этот ледяной взгляд убийцы. Нет, Рен, я не пытаюсь сделать из тебя монстра, я лишь напоминаю, что в скором времени тебе предстоит сражаться с Эрвином. Он хоть и старше, но слабее тебя, поэтому вряд ли у тебя возникнут с ним серьёзные проблемы, но не стоит забывать о том, кто на самом деле стоит за твоей спиной. Лео всё ещё жив, и вот с ним тебе явно придётся несладко. Думаешь, ты сможешь победить бесчувственного отца, всё детство подвергавшего тебя моральным пыткам, и бровью не ведя, если ты будешь таким мягким? 
– Если я вновь стану холодным и жестоким, она вновь будет плакать, как в детстве. Или ты забыл, как постоянно успокаивал её после моих колкостей в её адрес?
– Не забыл. Но и ты не забывай, что она больше не маленькая чувствительная девочка, плачущая от каждого твоего грубого слова, она тоже выросла. Если так боишься обидеть её, научись быть разным с семьёй и врагами. Сейчас ты настолько слаб, что сдашься даже Эрвину, почувствовав небольшой разрыв в вашей силе. 
– Вряд ли ты сможешь понять меня, ты ведь никогда не жил с любимой женщиной.
– Ты прав. Но у меня есть дочь, за которую я отдал бы всё, что имею. Я даже отдал бы за неё тебя. И тем не менее, я пожертвовал собой ради твоего спасения, не думая о том, что останется после меня моей дочери, потому что я сильный и уверенный в своих решениях, а ты просто нытик.

Я нервно улыбнулся, отведя взгляд в сторону. Эта фраза показалась мне наиболее бессмысленной и неуместной.
– Дочь – не то же самое, что жена. 
– Согласен, к дочери нет такого страстного влечения, как к любимой женщине. Но ребёнок в любом случае позволяет понять, что ты в этом мире кому-то нужен. Любовь к женщине может пройти, может угаснуть или ранить тебя, а вот отцовская любовь не умирает. Она мягкая и чистая, и она не причиняет боли. Я говорю это тебе потому, что ты не понимаешь и не чувствуешь. Ты всегда жил лишь страстью, побуждавшей тебя делать безумные вещи. Ты хоть когда-нибудь, хоть одну секунду своей жизни любил сына больше, чем ЕЁ?
– Вряд ли, – помолчав несколько секунд, ответил я. – Нет, однозначно нет. Но я не считаю это проблемой.
– Я так и думал. Вот, что делает тебя слабее. Любовь к детям вечна, она даёт тебе силы жить дальше, даже если ты думаешь, что смысла больше нет. А любовь к женщине лишь развращает, делая из тебя сентиментального женоподобного нытика, каким ты и стал сейчас. «Вся жизнь ради женщины» – вот твой девиз. И именно это так ослабило тебя.
– Любовь к детям вечна? – истерично засмеялся я. – Тогда что насчёт Лео? Это любовь у него такая ко мне, что ли?
– Вполне возможно. Он мог думать, что, делая из тебя бесчувственного и бессердечного дьявола, он облегчает тебе жизнь и делает тебя способным сражаться за неё. Может быть, в этом была его особая отцовская любовь к тебе.

Я засмеялся ещё громче и ещё более нездоровым смехом.
– Хороша любовь, – заметил я. – Разрушать весь внутренний мир сына ради каких-то своих идеалов – шикарная идея!
– Ну а ты? – весьма спокойно продолжал Асмодей. – Ты, слюнтяй, цепляющийся за юбку своей женщины и живущий только ради неё, ТЫ можешь назвать себя хорошим отцом?!
– Не очень-то тактично, – успокоившись, усмехнулся я, засунув руки в задние карманы джинсов. – В любом случае, я не могу заставить себя разлюбить жену и полюбить сына, который так непохож на меня. Я не равнодушен к нему, но и не сказал бы, что люблю его так же, как ты свою дочь.
– Я заметил. Твой сын для себя совершенно чужой, даже более чужой, чем я. А ведь он часть тебя, твоя плоть и кровь, в отличие от меня или Лю. Не пойми превратно, я не пытаюсь заставить тебя разлюбить её, я лишь прошу понять, что ты летишь в пропасть. И с каждым годом всё хуже и хуже. 
– Ага, – пропустив его слова мимо ушей, ответил я.
– Что «ага»? Ты ведь меня даже не слышишь! – взбесился Асмодей. – Ты ведь не любил его потому, что Лю предала тебя? Для тебя абсолютно нормально воспринимать женщину и ребёнка как одно целое, проецируя на сыне своё отношение к жене?
– Сейчас я перестал это делать, так было только после ухода Люси. Но лично мне этот ребёнок изначально не был нужен, он нужен только для трона, чтобы у Ада был правитель. Ребёнка хотела она, поэтому она и в ответе за него. 
– Но он ТВОЙ сын! Он часть тебя, живущая в отдельном теле. Как ещё тебе это объяснить?
– Никак. Я не испытываю к нему абсолютно никакого негатива, но и любви тоже нет. Может быть, мне и интересно, что с него вырастет, но я сомневаюсь, что это можно приравнять к какому-то глубокому чувству.
– Вот поэтому ты и стал таким слабым и пустым. Внутри тебя нет того ядра, которое могло бы удерживать тебя на плаву. 
– И что ты предлагаешь мне сделать? 
– Помнишь третью мировую? – выдержав паузу, спросил он. – Мы тогда с тобой первый раз сражались спина к спине против кланов, жаждущих захвата власти. Это было задолго до того, как ты стал Королём и ослаб. Сколько же лет нам было? 500? 700?
– Вопрос с подвохом, учитывая, что война шла полтора столетия.
– О да. Но я хорошо помню тот год: мы были совсем мальчишками, нам было по 625, мы сражались против клана Пандора, который нелегально использовал в бою стихию молнии. Тогда ведь был жестокий запрет на использование магии в поединках, помнишь? Я даже скучаю по этому времени, ведь сейчас не встретишь дуэль на одних только мечах.
– К чему ты вспомнил эту войну? Она была одной из самых кровопролитных в истории. Я даже думать о ней не хочу.
– Вот, видишь. Тебе противно и больно вспоминать обо всех демонах, которых ты убил, а всё потому, что ты стал слабым. Тогда ты был совсем другим, Рен. «Не ставь на кон свою жизнь. Не стоит рисковать тем, что у тебя в единственном экземпляре», – это твои слова. Думаешь, сейчас ты способен мыслить в этом ключе? 
– Как связана война с Айресом и Лю? К чему ты вообще клонишь?
– К тому, мой дорогой нытик, что сейчас ты не смог бы сказать чего-то столь же простого, но разумного. И ты не способен победить Эрвина. Ты болен идеей защиты Лю, и тебе плевать, что жизнь у тебя одна, ты готов отдать её, лишь бы твоя девочка не страдала. Это совершенно неразумно, а разум – это ключевой фактор в битве. У Эрвина голова ясная, а у тебя затуманена чувствами.
– Если ты такой гениальный психолог и философ, почему ты не спас себя? Зачем так хотел вернуть былого меня ценой собственной жизни, если знал, что у тебя в полном одиночестве останется так любимая тобою дочь? Ты ведь поступил точно так же, отдав то, что в единственном экземпляре, за меня, словно дороже меня в твоей жизни ничего не было, хотя твоя девочка даже больше нуждается в защите, чем моя.
– Моя дочь тоже получила жизненный опыт после моей смерти. Встретив твоего сына и тебя, она также многое поняла и узнала. Я же не дурак, Рен. Я всё продумал. Оставшись в одиночестве, моя Лилиан рано или поздно примкнула бы к твоей семье, потому что вас с Лю мучило бы вечное чувство вины, и вы бы не смогли бросить моего ребёнка. С вами она бы быстро повзрослела и научилась жить с тем, что её поддержка и опора давно мертва. Вряд ли ты хоть когда-нибудь думал о том, что случится после твоей героической смерти ради спасения Лю.

Я замолчал, задумавшись над словами Асмодея. Я вспомнил войну, сначала первую, а потом и остальные шесть. Я и правда всегда был разным. С каждым прожитым годом я уходил всё дальше от того израненного мальчика, полного ненависти и страха перед своим безжалостным отцом. С каждой улыбкой Люси я становился всё мягче, всё чувствительнее, словно юная девушка, чьё сердце полно романтики. И сейчас, обдумывая какие-то вещи, я до сих пор мыслю немного по-женски. Это прервалось на 100 лет, что я жил без жены, но потом всё вновь стало как прежде. Я вновь посвящаю свою жизнь только ей одной, и я не могу иначе. Монстр, что спит во мне, слышит голос моей любимой Лю и отказывается просыпаться, пряча свою силу и оставляя меня сентиментальным и слабым.
– Иди уже, – сказал Асмодей. – Я же знаю, что ты опять думаешь о своей прелестной возлюбленной. Она ждёт тебя дома вместе с твоей семьёй, которой ты теперь тоже дорожишь. Так что иди.

Не сказав ни слова, я ушёл. Я всё ещё был погружён в свои мысли, пытаясь понять, как мне вернуться к прежнему себе. К демону, который был мягок и улыбался лишь Люси, а всем остальным казался пустым и бесчувственным монстром с ледяным взглядом. Я так далеко ушёл от своего нормального состояния.

Придя в Лакрим, я пошёл в библиотеку. Там мне всегда хорошо думается.
– А вот и ты, – услышал я, войдя в главный зал.

Передо мной стояли Эрвин и Мэй, так много времени потратившие на свой план и решившие наконец осуществить его.
– Долго же вы, – с усмешкой сказал я. – Хотя, всё правильно. Глупцы всегда долго строят планы, не осознавая, что все их попытки тщетны.
– Настоящий глупец здесь ты, Рен, – улыбнулся в ответ Эрвин. – Пытаешься насквозь просмотреть мои замыслы, но упорно не замечаешь то, что у тебя под носом. 
– О, вот как? – засмеялся я. – И чего же такого я не замечаю, что заметил ты?

Я пытался вести себя надменно и грубо, как подобает прежнему "мне" в такой ситуации, но Эрвин вновь заставил меня понять, что есть личности намного сильнее меня. Я заметил это и в прошлый раз: в разговоре с ним я становлюсь беспомощным маленьким мальчиком, он словно подавляет меня своей харизмой. 
– Не замечаешь, как разваливаются миры, – сказал он. – Мир людей идёт по ускоренному пути развития, буквально через пару столетий они утонут в новых технических разработках, наука поглотит человечество, и оно исчезнет. Бездна протянет ещё очень недолго, потому что Люси покинула её, и, скорее всего, тоже сотрётся. А Ад и вовсе стал обителью смерти, беспредела и неповиновения. Самому-то не стыдно, что твои подданные поднимают против тебя восстания? Король, вообще-то, должен держать всё под контролем, а ты так размяк за всё это время.
– Размяк? – всё с той же выдавленной ухмылкой повторял я. – Откуда тебе-то знать, какой я?
– Ты всерьёз думаешь, что такой сильный демон как я ни разу не возвращался в своё истинное «настоящее»? Если я не исправил свою судьбу, это ещё не значит, что я ни разу не поворачивал время вспять и не видел, каким ты был, а каким стал теперь. Это сильно бросается в глаза, в общем-то. Холодный, озлобленный ребёнок, взошедший на трон, превратился в жалкого, слезливого малыша, который только и может, что плакать о своей судьбе в жилетку своей жёнушки. Какая досада!

Какого чёрта мне все сегодня говорят о том, что я стал слабым? Подумаешь, живу ради женщины, подумаешь, не люблю сына, как это сказывается на силе или слабости? Бред какой-то.

Мэй смотрела на нас с некоторой печалью, будто была не согласна с Эрвином, но боялась перечить ему. Её страх был отчётливо виден во взгляде, в неуверенной позе, в слегка сжатых кулаках и в глазах, перебегающих то на Эрвина, то на меня. 
– Это и впрямь досадно, что малыш, за которым шла толпа демонов, теперь только и может, что посвятить свою жизнь захвату миров для кого-то другого. Дай угадаю: это ведь всё ради неё? – я перевёл взгляд на Мэй, которая тут же вздрогнула, посмотрев мне в глаза. – Ты ведь делаешь это всё ради женщины, разве нет? Так чем же ты лучше меня?
– Ты прав, – улыбнувшись, сказал Эрвин. – Я захватываю миры ради Мэй. Но едва ли демон, не удержавший собственную любимую жену, может увидеть глубину моих стремлений. Дело не только в женщине. Я уже называл тебе проблемы, которые ты упорно не замечаешь, и они есть абсолютно во всех мирах. Захватив всю власть, я решу их. Вдобавок, я навсегда уничтожу несправедливость, существующую на свете.

Я засмеялся. Возможно, я и чувствовал, что характер Эрвина сильнее моего, но никогда не ставил этого странно похожего на Бела демона выше себя. И сейчас, слыша его высокопарные речи о том, как он наведёт порядок во всей Вселенной, я ловлю себя на мысли, что возраст совсем не определяет чей-то ум. Эрвин, вроде бы, старше меня раза в полтора, а такой наивный и самоуверенный, словно прожил лет сто. Невозможно держать под контролем сразу всё, это «всё» просто развалится. А его жалобы на несправедливость и вовсе уронили его в моих глазах.
– Несправедливость? – смеялся я. – Что ты вкладываешь в это плоское понятие?
– Едва ли оно такое уж плоское. Я освободил демонов от вечного рабства, я дал им целый мир, где они могут жить и править, я уничтожил их самых злейших врагов. И где я в итоге оказался? Разве это справедливо?

Пожалуй, доля правды в этих словах есть, ему не повезло в жизни. Но какой смысл винить весь мир в несправедливости из-за одного неприятного случая с одним из нескольких миллиардов живых существ?
– Никто не виноват в том, что какой-то ангел напоследок проклял тебя. Ты драматизируешь.
– Правда? Тогда как насчёт такой истории: две девушки, родившееся в одно время в одной семье, одна из которых стала Королевой Ада, а вторая 3 тысячи лет жила затворницей в чужом ей мире, не имея в жизни никого, кроме родного отца, который все мысли отдавал своей старшей дочери. Это, по-твоему, справедливо? 
– А встретить сестру впервые за 3 тысячи лет и тут же попытаться забрать себе её любимого демона – это справедливо? – поинтересовался я, пародируя манеру разговора Эрвина.
– Это возмездие, – возразил Эрвин. – Роли меняются.
– Ну вот и твоя сменилась, дядюшка, – ехидно заметил я. – Ты всегда был первым во всём, потому что был старшим сыном, полностью закрывая собой всё, что было в младшем. Ты даже не представляешь, как этот монстр завидовал тебе в детстве. А потом ваши роли сменились – вот тебе твоя справедливость.
– Никакая это не справедливость! – воскликнул он. – Это пытка!

С этими словами он обрушил на меня град молний. Началась смертельная схватка, победителем из которой выйдет тот, чья воля к победе сильнее, потому что в физической силе мы практически равны. И нам обоим есть, что и кого защищать.