Герои спят вечным сном 54

Начало:
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее:
http://www.proza.ru/2018/01/10/2242

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЁРТАЯ
СМИРЕНИЕ

«Но теперь ваше время и власть тьмы». Евангелие от Луки.

Снизу, сверху, вдоль бегают и нечто сколачивают. Снова лесная избушка становится дворцом» с той разницей, что Бастиан - внутри. Отсутствие ветра приятно, близость источника тепла умиротворяет. Излишне беспокойство за Дитера.

Случиться не может ничего, даже похлёбку принесли чуть раньше желания поесть.
Показали отхожее место. Понравилась крышка, плотно запечатывающая очко (чтоб мух не было) и соломенное сиденье. Вдохновил рукомойник! Надо же! поднимается гвоздь, на травах настояна вода. Сквозняк - полотенце сухое.

Здешняя жизнь – под знаком земли. Запах древесный, листвяный, пропитан привкусом мела, глинистой влаги. Надзирателей нет. Везде открыто. Посмотреть бы, но ходить мешает неуверенность в коленях, дрожь бёдер и живота. Ладно, хоть без приключений вернулся, влез под одеяло из разномастных ленточек.

На чём постель? Меж печью и стеной встроенная мебель, так можно это назвать. Фасад её – два ряда выдвижных ящиков, в каждый из которых беспечально поместился бы человек. Ближний к печи элемент – ступень или подобие тумбы; Левей - площадка из полированных досок, а поверх - полка, будто в вагоне, но шире: поперёк пятерых детей можно положить. На нижний настил при желании лягут десять, закрывшись от взглядов и света «одеялом», висящим на движущихся вдоль шеста кольцах.

Какой силой они с Фогелем живы здесь после виденного на картинке, каков их статус, выяснять не хочется, но хочется утонуть, уплыть в небыль до рождения, где сглажен опыт, надёжно будущее, прозрачны обманы.

Может и рад бы он вернуться в неведение, да сумеет ли? Бастиан принял привычную позу: лицо вниз, лоб в подушку, локти по сторонам и, простёрши ладонь, ощутил под ней чрезвычайно горячую руку. Мальчик с фотографиями! Но отчего такой жар, и глядит, будто сквозь ветер?

- Ты болен? – Спросил Ганс. - Надо позвать!
- Нет. Знают.
- Почему оставили! (неподдельный испуг в голосе.) Разве можно?
- Следует ждать. – Успокоил Вася. - Очень скоро должны быть врачи. Здесь вода.

Действительно, у стены заткнутая бумагой бутылка, но где силы её взять, а вынуть пробку – тем более.
- Нет. Не пить. Полотенце. Да. - Мокрая ткань степлилась тотчас и, как ни тряси, не приносит облегчения. С чего инфекции берутся! Кую Андрей бактерию не доглядел со страху! Надо же, ещё хватает сил подсмеивать.

Третий часок лупает Деменок зенками в потолок. Немецкий мальчик выспался; парашютист из-за двери признаков жизни не подавал. Акуля и Комиссар говорили тихо. Голоса, едва различимые сквозь подстилку, позволили осознать: Сыня подозревает Сулимова.

Зачем несправедливость! Сколь Данилыч сделал для партизан и советской власти, да, вот ведь: единый промах, и в лоб. Промах ли? Спецы такого уровня так не «Мажут». Тогда что это?

Вопросы шли фоном, не затмевая главного: понятно теперь, почему Акуля операции боится. Интересно, есть ли средство от устойчивых страхов. Встала бы она к столу, будь Вася её ребёнком? Каков там запас времени? Их же всех учат элементарно оперировать, по крайней мере, хирургию сдают. Неужели смогла бы смотреть, как он умирает?

Глупость! О себе любимом следует подумать и поблагодарить тысячи мгновений за то, что до се миновала по-серьёзному «вилка» меж долгом и подлостью. Живёт мелкий Парфёныч, несмотря на войну, в устойчивой системе координат, а каково, например, этому немцу! Даже страх – спрашивать.

«Прошлым нужно гордиться, с настоящим мириться, на будущее молиться», - так слыхотно. Внутренне Вася возражал про настоящее до тех пор, пока ни грянул Аппендицит. Правильно – «мириться», потому что миром побеждают войну, без возражений прочитав условие, решают задачу. «Кипит наш разум возмущённый» - о другом. До можно повозмущаться и после, но за миг перед принятием решений, за два мига перед исполнением следует подбить ресурс, иначе – на сто процентов пролетишь.

- Он кто? – Спросил Бастиан.
- Амбассадор, * - не задумавшись (о ком ещё могут быть вопросы), ответил Вася. – Чиновник для особых поручений Императора Александра третьего, умеющий пройти там, где принцу неприлично, а кучеру не возможно.

- Рассказывал тебе!??
- Нет. Ничего не рассказывает. Довелось делать копии снимков. Бисмарк есть, султаны какие-то, Виктория. * Хуарес, * представляешь! Гораздо внушительней вашего на дереве! И чувство юмора у фотографа есть: рядом их поставил!

- О, конечно! – Поперхнулся Ганс. - Надо бы лучше, да не бывает!
- Разумеется! Парочка - на фоне Чапультепекского дворца! * Буйство тропиков! Немыслимые цветы! Данилыч – столб вулканического пепла. Насмотрелся, должно быть, на свободолюбцев, и взглядом говорит: «Если выберусь из этой Мексики, больше никогда никуда не поеду!»
А «прыщ!» Целится из-под его локтя обезьяна - пробу негде ставить! Величественная рожа! Просто ложись и падай. Одно спасение – дагерротип. Возможно, единственный экземпляр.

- Все они там добрые, вздохнул Бастиан, и шутники. Хуареса не удавили, но по случаю астмы врач разогрел ему грудную клетку. Как следствие, отёк с планомерно прогрессирующей асфиксией.
- Любимец народный, нет слов. – Согласился Вася. – Грустная история, и очень смешно. Я себе сделал большой формат.

- Теперь у тебя много фотоаппаратов?
- Нет. Оставил один «Кодак»: он настройку держит. Предсказуемость не люблю, но для «слепой» ситуации пригодится.

- А другие?
- Забрали куда-то. Мой – лучше, и кино – лучше: профессиональное, со звуком. Одна беда – плёнка закончилась.
- Почему твой не забрали?
- Кто ж им отдаст! Надо – сам сниму, а технику – обойдутся. Да и глупо забирать: всё равно приличней не сумеют.

- Что снимаешь?
- Животных и всякую дрянь.
- Неужели! Здесь много! Я такое видел, когда лежал там! Лисы! Бурундуки! Совсем близко и не боятся! Даже бобра заметил!! И насекомые!!!

- Конечно – заповедная территория, все живут. А ты умеешь динамику ловить?
- Не увлекался, но жалею об отсутствии возможности.

- У меня с болячкой - много времени. Работать нельзя: оставшиеся кадры вам отщёлкал.
- Нашими?
- Нет. Своим привычней. Кассеты совместимы, и расходных материалов хватит до старости.

Ещё как хватит. Маульсхаген целое состояние, полказны потратил с целью агитации. А кинокамеры? Правильно, любительские, но две. И плёнок! Обмотать вокруг экватора. Цветные тоже есть.
Сколько русским досталось фотоаппаратов? У Хорста не было и у Паузеванга. Следовательно – восемь. Возвращённых кассет больше. Почему? Мильх с гениталиями старался без меры, или…

Не успел Бастиан выяснить. Взвизгнула дверь, вспыхнул электрический свет. – Тьфу, пропасть! – Смёл тишь возглас. – Заохаешься с этим затемнением.
В проём протиснулись офицер, проводник, а между ними некто, влекомый с обеих сторон. Вася, взвившись пружиной, подставил колено под спину, потому что вознесённый на п’олок человек не удержал равновесия, иначе - опрокинулся бы.

- Так удобней будет лечь и подняться, - Сказал Сыня, подвинув Отца Геннадия к стене.

– Благополучно ли доехали, Батюшка? – Спросила Галина Капитоновна.
- Благодарю вас, - вполне. Звёздочки, знаете ли, сквозь листву! Будто выстлана дорога. Нет. Ещё раз благодарствую: сыт, и пить не хочется.

Вася, наслышанный про Ступанского священника, пялился во все глаза: собственное недомогание провалилось. Бастиан прижался в уголок, испуганно глядя на «разноногое» существо.

Снова грохот на крыльце, брань по поводу затемнения, и в область света мальчики внесли пожилую женщину. Она - будто вне забот: в лице покой; веки смежены, защищают глаза от блеска прямо направленной лампы.

- Что, милая, не болит? – Поддержал голову Детинцев. – Аккуратней перекатись. Вот так. Глазки-то настороже?
- Прострелы. - Отвечала Мая Матвевна. – Настигает неожиданность, - одна задача: без крика пережить.

- Ну, погоди. Опытные хирурги посмотрят: можно ли подняться. Ещё сказано: обещали «накормить» здешний рентген. Измаялся - полгода без пластин.
- Серёже он бесполезен, а Дэми?
- Надо лежать ему. Опасения Инфаркта.

Несмотря на отсутствие навыка слушать русскую речь, Бастиан вычленил связку Дэми с инфарктом и замёрз душой. Ледышка росла, расширялась, давила под горло. Будто влага на твороге, из глаз, не катясь, выступили слёзы. Сердце зашлось горячей, впервые осознанной молитвой: «Господи! Дай ему силу, возможность жить! Он стольких согревает!»

 «Мои выученики разнесут в хлам «новый» порядок, вышелушат Рейхсканцелярию, расплющат черепа вдохновителей», - это и происшествие с парашютистом миновало, не озаботив. Но острей ножа ранила мысль: «Никогда не увижу! Спасибо забыл сказать!»

Странно устроена жизнь! Бастиан знал, но не догадывался, до какой степени время умеет сжиматься и растягиваться! Лишь вдох отпущен ему для чувства оплошности, одна капля стыда и следом цепь потрясений, на осознание которых понадобятся годы. Неуловим последний миг, буднечен последний раз. Задним числом отмечаешь намёк свыше, да поздно пользоваться.

Чертёнком из коробочки выскочил Костя Глущенков, а следом вошли пятеро военных: две женщины, лётчик, пехотный офицер и! Бастиан от изумления даже знаков различия не разглядел!
- Ой! – Оторвала Акуля от стола голову. – Танечка! Ира! – Женщины обнялись, защебетали междометьями.

- Здравствуйте, здравствуйте! – Не по уставу протянул руки Сыня. – Сергей Николаевич! Опять вы к нам?
- Да, Товарищ капитан, - отвечал лётчик, - путь знаком, ямы воздушные на своих местах. Позвольте представить: Георгий Иванович…
- И Валентин Фролыч, - подсказал Вася.

- Кто меня знает! – Отвернул подстилку лейтенант. – Господи, Боже мой! Ушастик! Ты что тут делаешь?
- Вообще-то – живу, если не забыли.
- Всё позабудешь с этой войной. Прости, пожалуйста! Не ассоциируется ваша студия с фашистским тылом.
                - Ну, не совсем здесь студия, - уточнил Вася, - в полутора километрах, но если на день останетесь, покажу. И тыл самый что ни наесть советский, только размером отличается.

Благодаря Дяде Эриху, функционеру от спорта, Ганс неоднократно бывал на международных состязаниях, в полном объёме отсмотрел обе Олимпиады, * вызывая весьма «небелую» зависть товарищей. И конечно, имя и внешность победителя трёх Парижских кроссов * были ему известны.

- Ушастик! – Повторил Валентин Фролович, прижав ладонью Васину голову. – Твой, что ли, заказ выполнили?
- Какой?
Фото и киноленты. От щедрости душевной Николай Михайлович положил. Ого! Температура у тебя! Болен, что ли?

- Есть немножко. Ща пройдёт. А вы результат Компрачикосов снимать приехали?
- Как ты сказал?
- Всё правильно, даже страшней в разы. Вона! Смотрите - пакет.

- Поужинать следует, - «отрезала» Тему Ганя, после уж смотреть.
- Позвольте, я делом займусь, - возразил Георгий Иванович. – Мало времени. Их кормите.
- То есть, почему?

- Коротка ночь. До света фронт пройти следует. Молока, если можно, а нет, и так не похудею. Ну, матушка, - обратился к Мае Матвевне, - что произошло?

- Упала.
- Где?
- Там.
Все засмеялись.

- Простите за глупость Бога ради! Что беспокоит, хотел бы знать.
- Поясница – резкая боль ни с того ни с сего, рука выше запястья и голеностоп.

- Руку следует разрабатывать. Подвывих лодыжки даже в не столь почтенном возрасте долго болит, позвоночник в порядке. Сомневаетесь? Это – ушиб внутренних органов. Терпения вам, Матушка, и ходить без наклонов гораздо легче. Ножку бинтуем каждое утро вот так, сюда – перевязь. Поняли? Вставайте. Ну, что?

- Симулянтка я, товарищ доктор! – Задохнулась изумлением Мая Матвевна. - Благодарю вас – уличили в грехе!
- Господа благодарите, умница, и на твёрдом спать. У вас что, молодой человек?
- Шов на животе нарывает. – Ответил Вася.

- Татьяна Дмитриевна, это – ваш. Прошу любить и жаловать. Следующий, понимаю, Спина. Лежи, мой хороший. Довольно света. Ого! Кто тебя так!
Ганс вздрогнул от прикосновения, до того невероятным оно показалось.

- Рано подняли, - Спросила Акуля.
– Нет, пожалуй, но с прыжками полегче, и в баньку бы минут на пять.
- Можно. Банька есть.
- Да, если время останется.

Бастиан не только видел братьев Знаменских на финишной черте, не только читал многочисленные публикации, но и автографы пытался взять, впрочем, безуспешно. Однако стало вдруг не до автографа, не до собственной спины и производящихся с ней манипуляций, ибо развернулось пред очами, навеяло.

Не участвующие в мед помощи вышли, прихватив ужасный пакет, содержимое которого Ганс изучил, возвращаясь со двора. Женщина уложила мальчика на скамью, сняла штаны, велела согнуть колени, развести пятки в стороны и, надев резиновую перчатку, сунула пальцы правой руки в анус, а левой начала мять живот.

- Ничего страшного, - сказала, - подкожные ткани. Дайте шприц.
- Васе второй день уже не казалось, что «ничего страшного». Нарыв весьма внушительный, только ремесло за плечами не виснет: вошла под нужным углом игла, стеклянный цилиндр заполнился жидкостью.

- Вот и ладно, - подытожила Татьяна Дмитриевна, - завтра посмотрим. Одевай трусики. Ложись на бочок. Укол тебе чудодейственный, пенициллин. Слыхал, небось?
- Ого! Может, нужней кому! – Возмутился Вася. - Вы же гной забрали, так обойдусь!
- Крустозин * – опытный образец. – Успокоила Татьяна Дмитриевна. - Людям делают, но коротко живущий. До «ещё кого-нибудь» способен утратить силу.

- Вы чего, остаётесь?
- Да. Насовсем. Ирина Евгеньевна – тоже.
- Вот здорово! У нас будет настоящий госпиталь! А то в отрядах есть врачи, мы же – по остаточному принципу: живи и помирай.

Мам! Я никуда не еду! - Завопил Вася в телефон. - Утром вернусь. Сделали. Порядок! Нету никого. Будь здорова.
- Лежи тихонечко. Здесь не заденут. – Георгий Иванович поднял Ганса на Казёнку, * тщательно укрыл, строго глянув на Васю. - Тебе тоже не следует скакать. А вы с чем?

- Ноги, - отвечал Отец Геннадий. – Сперва лисы обгрызли: живая плоть по вкусу пришлась. Потом – пилой, чтоб гангрены избежать.
Георгий Иванович перекрестился. – Вам, - сказал, - предлагаю поехать в Московскую клинику. Нужна повторная операция – формирование культей под протезы.

- Не могу, доктор. Не имею права хозяйство бросить.
- Какое! О чём вы!

- Я – приходской священник в селе, где та самая лаборатория. С первых шагов оккупационной власти мы поняли: не будет уцелевших. Под храмом подвал. Ходы отрыли, кладку разобрав, и когда началось, опустили туда детей – шесть десятков беспомощных иждивенцев.
- Восемьдесят три, - уточнила Акуля.

- Пусть будет и восемьдесят три, а всех прокормить надо. Женщины при них – впору лишь доглядывать.
Тут, видите ли, при хорошей организации природой обеспечена защита. Наплыли беженцы, а земля-то – нерадивая, - тяжким трудом выживаем, хлеб из воздуха печём. Каждая крошка свята, пресуществление * априорно.

Говорят, знаете как: «в сельских работах один старик трёх молодиц стоит». Старики здешние, чуть чего, за оружие, и видали их. Я же по увечности с утра до ночи работаю, и сила мужская.

- Что делаете?
- Всё: и навоз кидаю, и торф копаю, главное – рубка веток на корма, дабы для мельниц пригодными стали.
Сенов мало; под силос – места сырые; приспособились – в муку дерево дробить. Круглый год веточки в лесу. Прокормим скот, и дети выживут.

Как же опора?
- Смастерили умельцы бочку на колёсиках. Там сижу, даже по нужде сподручно.
- Сюда зачем?
- Не своей волей. Замполит – вроде вас: «операция, - говорит, - формирование культей!» Схватили, будто ребёнка. Не драться же с ними! Сам, небось, не поехал бы! Обратно вряд ли вернусь до освобождения. Знаете, что я решил: Погонят стабильно с Рождества. К лету освободят, тогда и операция.

- Не вполне правы, Батюшка. В данном случае время – против вас. Лисицы-то как же?
- В могиле присыпанного грызли. Знаете, умная тварь: глаз боится, а палец кушает. Крик – в подзадорку ей и супостату - внимание. Коим образом выбрался, нельзя теперь говорить, лишь молиться можно обо всех, во имя жизни руку подымающих.

По телу разливается тепло. Размеренно течёт беседа о непонятном. Самый раз бы уснуть, да в скрещении теней - лицо мальчика. Нечто происходит в мире, потому что он, слышащий и понимающий, не глядит, но взирает, не осознаёт, но внемлет, и свет обретения льётся из глаз, озаряя миг, укрепляя вечность.

- Есть ли мастера протезные? – прозвучал следующий вопрос.
- Найдутся.
- Ну, и я сделаю для тебя, Честный Отче. – В изъеденные ноги поклонился Георгий Иванович. – Встанешь в полный рост на Рождество. Готовьте, кто там!

- Готово уж. – Акуля распахнула дверь, щёлкнула выключателем.
– Надо же! «Ей готов и стол, и дом!»
- А вы как думали? Ждём вас, и несчастных ждём. Вот о ком молиться. Вот где справедливость: жить им довеку такими, нам тоже с ними жить. Благословите.
Она снопом упала бы, но позади оказался Детинцев, принял «сноп». Георгий Иванович, будто пёрышко, поднял Отца Геннадия, шагнул в «операционную».

«Как же так? Почему он не хочет ехать! Ведь если рассуждать с точки зрения верующих, молиться везде можно, а по усердной молитве Бог напитает народ свой, опустив манну с неба! Значит, не достаточно веры или что?»

Вася совсем не разбирается в религии. Вряд ли станет он грабить церковь, ломать культовые предметы, смеяться над чужими убеждениями, но посмотри ты! Столько веков, надеясь на Бога, ковыряли землю сохой, топтали копытами, едва добывая пропитание, а отвернулись, и на тебе – прогресс! Полетел самолёт, поехал автомобиль, свет вошёл в избы. Придёт время, когда вовсе не будет голодающих, и так потому, что не оглядываются люди на предрассудки, но делом заняты.

Справиться об этом неукого: дед мрачнеет; у мамы на мокром месте глаза; отец прикрывается недостатком образования; Андрей, похоже, сам ничего не понимает. Однако есть у коммунистов и христиан нечто (стержень что ли), которому позавидуешь. Злобные старухи, занудствующие пионервожатые - не в счёт. Они всё знают лучше Бога с Лениным и «призваны» поучать. А вот Сыня - самое то, и следует спросить о вере Геннадия: не отвернётся, свой, говорит на понятном языке.

Вася интересовался языками прежде, кажется, чем Русский выучил. Хотелось везде поехать, всё сфотографировать и показать людям, деду в первую очередь, чтоб сравнил со временем его молодости.
Немецкий дался лучше прочих, но теперь, набегавшись под страхом поимки, отсняв «триста вёрст» ликвидаций ассоциирует Вася клацающие слова с бедой, со смертью. И всё же надо пересказать разговор мальчику, потому что смотрит. Пришлось объяснять про участь жителей села, отпевание, подрыв храма, «мудрецов», закопавших выходы.

Пользуясь передышкой, лётчик уснул. Обретшая вертикальность Мая Матвеевна ходила по дому, не смея поверить счастью, но, утомлённая, прилегла поверх стопки перин на какой-то лежанке. Парашютиста внесли в освещённую горницу вместе со скамьёй и вбитой в неё рогатюлей.

- Это он. Документы подлинные. – Сказал Валентин Фролович.
- По чём вы знаете, Товарищ лейтенант?
- Был фотокором ТАСС, видел, что называется, «в доме родном». Слышите меня, Берт?
- Да, господин Malanin. – Разлепил Аниксен спёкшиеся губы.

- Воды ему? – Подал Сыня стакан.
- Нет, сказала Акуля, - бутылка вот, чтоб голова не подымалась.

- Можете говорить? – спросил Маланьин.
Аниксен кивнул утвердительно. Вася пристроился писать стенограмму, зашептал для Сыни перевод.

- Что произошло? Как здесь оказались?
- Где?
- В этом месте.
Краузэ вопил: «неполадки», потом просто вытолкнул. А эти! Ужас, безобразие! Я буду жаловаться!

- В чём ужас?
- Гусев, мой переводчик! Его вынудили застрелиться! Это несправедливо!
- «Курочкин, лять! – Выругался про себя Сыня. Предоставили гида, нечего сказать».

- О, конечно! Вы не вполне здоровы, Берт, - понятно. И всё же постарайтесь как можно точнее объяснить цель нахождения на территории СССР без аккредитации.
- Нахождения где!

- У вас мало времени, Берт. Я здесь не для беседы с вами. Большая удача, что встретились, и пара вопросов в лоб: кто вы по статусу, и кой чёрт сюда занёс. Без внятного ответа я ничего не смогу для вас сделать.

- Что сделают они?
- Оказав элементарную помощь, выкинут, и разбираться с вами будет гестапо: являетесь ли вы двойным агентом.
- Мне их нечего бояться. В Рейхе у меня есть аккредитация, если внимательно читали документ.

- Прост, как мой электровеник, - бормотнул Сыня ответом на вытаращенные глаза Маланьина. Тот же отвернулся, стиснув пальцы, пару минут постоял, раскачиваясь, будто пьяный, и вымолвил в пространство мимо слышания:

- Если бы ни Фру Аниксен, ни её кактусы, ни собачонка тойтерьер! Дьявол с вами: валяйте дурака дальше. Она сочувствует обездоленным! Она ждёт вас, и только для неё делаю!

Смотрите: методы гестапо. Это – раз. Видели? Это – два. Это - ванна со льдом и жаровня для проверки болевых рефлексов, а это – испытуемые под воздействием препарата и без него. Это – растяжки. Это – забор крови. Остальное должно случиться очень скоро: их привезут, мы погрузим в самолёт, и – до новых встреч!

Такая  война у ваших «опекунов», такой враг? Помните, Берт, короткометражную ленту «Приветствие птиц?» Видели восторг жюри и зрителей? В трёх метрах от вас оператор фильма, Он – того же возраста, как дети с фотографий, чуть моложе, а вы! Ну вас к дьяволу с вашей позой.

Какое счастье, - нет Фогеля! Он бы не выдержал и сделал... А что, собственно, сделал бы Фогель? Завыл, завизжал, задёргался, выплеснул кучу соплей! Потом, если б ни сошёл с ума, впал бы в депрессию, наложил на себя руки!

Что может сделать мальчик, которого никто не принимает всерьёз? Дэми (назовём его так) принимает: прочёл пометки на полях, и нет для Ганса слов, кроме Имени Господа. Бог везде, поэтому так легко ушёл Дэми. Присутствием Господа обесценивается звучащее слово, которому слишком велика цена.

У Дитера с совестью - порядок, с Богом - сумбур, оттого лихорадит, а по сути: "Вспомнись", и стоишь. Главное же - Дэми не одинок, только замечать научись, и обнаружишь молитву рядом, право делать, как следствие, а для начала – право уцелеть.

- Зачем так нервничать, Валентин Фролыч? – Сыня лишь теперь заметил, что держит пустой стакан. – Всё равно не везти сегодня. Пусть его. Полежит и дойдёт самотёком.
- А ведь верно, - вмиг образумился Маланьин, - пускай. Каждый в своём деле мастер.

- Алексей Петрович, - шмыгнул снизу вверх глазками Вася, - а электровеники бывают?
- Нет, конечно, только ты, я думаю, до них доживёшь

- Смешной должен быть прибор!
- Ага! Батарея в цевье, и метёлками крутит– каждой по отдельности.


1. Амбассадор - чрезвычайный и полномочный посол, полномочия которого не ограничены территорией определённого государства.
2. Виктория - Королева Великобритании.
3. Бенито Хуарес - Мексиканский политический деятель.
4. Castillo de Chapultepec -  резиденция губернаторов, императоров и президентов Мексики.
5. Летние и зимние олимпийские игры 1936 год.
6. Георгий Знаменский - легкоатлет, хирург.
7. Крустозин - первоначальное название советского пенициллина.
8. Казёнка - деревянная лежанка, ступень с п'олка на печь.
9. Пресуществление - в католичестве и православии, термин для обозначения полного субстанциального превращения хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы в таинстве евхаристии.

Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/02/08/1782