Баллада о странниках 3. Гл. 20. Разбойник

Не носите влагалища, ни пиры, ни сапогъ и ни когоже на пути целуйте.
Евангелие от Луки 10,4

Дэвиса разбудил Кауле – он навалился на него сверху и что-то невнятно мычал. Дэвис выругал его спросонья, по-немецки, как привык.
- Ишь, ругается не по-нашему, - услыхал Дэвис, продирая глаза, и вдруг сообразил, что навалился на него и держит вовсе не Кауле.  А Кауле, уже связанный, сидит возле догоревшего костра. Вокруг них суетилось около десятка вооружённых людей. Двое заломили Дэвису руки за спину и пытались их связать верёвками.
- Чёрт! У него руки одной нет. Кисти. Как вязать-то?
- По локтям вяжи, да к тулову, так надёжней.
Дэвис попытался выяснить, что происходит, насколько это было возможно, уткнувшись лицом в траву и имея на себе сверху двух человек. Но ответа не получил. Остальные были заняты перетряхиванием их вещей.
 Солнце ещё не показалось над лесом, но уже рассвело, и щебетали птицы. От реки клубился туман, белой простынёй застилая окрестности.
- Глянь, что нашёл! – на траву с глухим стуком вывалилась тевтонская печать, которую Кауле прихватил зачем-то из Тапинау в качестве трофея.
Вооружённые люди, напавшие на них, были все верховые. По всей вероятности какой-то сторожевой разъезд.  Наверное, вылазки Кауле привлекли внимание кого-то из местных жителей. Рославль находился на самой границе Брянского и Смоленского княжеств, поэтому к прохожим здесь можно было ожидать повышенного внимания.
Тот, кто, судя по всему, был главным среди верховых, поднял печать с земли и внимательно осмотрел, повертев в руках.
- Чёрт её разберёт. Надо в Смоленск их везти, князю Фёдору казать. Вы чьих будете?
-  Мы великого князя, Дмитрия Александровича, люди – отвечал Дэвис. Он не имел ни малейшего желания оказаться в гостях у Фёдора Чёрного и решил сразу сослаться на великого князя.
- А тут что делали?
- А ты кто такой, чтобы я тебе ответ давал? – глядя в глаза вожаку, отвечал Дэвис.
На траве, неподалёку от костра в траве валялся нож, которым Кауле накануне потрошил курицу. Он поймал взгляд толстяка, потом перевёл глаза на нож. Тот тоже глазами показал, что понял.
-  У себя в вотчине, вопросы задаём мы. – отвечал вожак, слегка оттопырив нижнюю губу.
- Идите свой дорогой. Мы здесь  сидим, никого не трогаем. – Дэвис старался казаться спокойным.
- Да что ты с ними разговариваешь!  - вмешался тут худой чернявый воин с серьгой в ухе, - Это лазутчики литвинские или немецкие. Вести их в Смоленск надобно!
- Верно говоришь, берите их, доставим в Смоленск.
Дэвиса подняли и поставили на ноги, но он снова уселся на траву.
- Без сапог не пойду! Не пойду и всё! – заблажил он .
Ребята верховые были люди серьёзные и кулаки у них были крепкие. Но пока Дэвис катался по траве, пытаясь увернуться от сыпавшихся на него ударов, Кауле незаметно оказался рядом с ножом. Через мгновение нож у него уже был в рукаве.
Дэвиса перекинули через седло, точно поклажу.
- Сам пойдёшь, холоп? – свирепо взглянул на жмудина верховой.
Тот, изобразив испуг, закивал головой. Верёвку, связывающую руки Кауле примотали к седлу одного из всадников, и отряд двинулся в сторону моста. Впереди двигался сам вожак, за ним чернявый с Девисом на лошади. Следом вели Кауле и уже за тем ехали все остальные.
  Бревенчатый мост через Остёр был нешироким и  всадникам пришлось выстроиться очередью по одному. Некоторые спешились, чтобы лошадь ненароком не попала копытом между брёвен и не захромала.
  Процессия уже прошла больше середины моста, как вдруг раздался крик одного из верховых. Кауле, тайком перерезав ножом верёвки освободил себе руки. Он кинулся к Дэвису, стащил его с седла и, перегнувшись через перила, вместе с ним сиганул в реку.
  Перила не выдержали, сломались, мост накренился. Одна из лошадей, не удержавшись, тоже свалилась в воду. Люди, хватаясь за уцелевшие поручни, пытались успокоить лошадей. Никто даже толком ничего понять не успел, так это всё стремительно произошло. Началась суматоха. Теснота моста не позволяла предпринять какие-либо действия. Пришлось постепенно пересечь мост, а потом двинуться вдогонку вдоль берега.
  Однако берег этот так густо зарос ивняком и черёмухой, что продираться сквозь частый строй  деревьев и кустарников, завалы валежника, бочаги и ямы верхом на лошади не представлялось возможным.
  Течение в этом месте было быстрое, и беглецы вынырнули  на поверхность  в шагах пятидесяти от моста, причём свободны были уже оба. Воины пытались достать их стрелами, но в такой тесноте о хорошей стрельбе нечего было и думать. Пара стрел бестолково упала в воду, а через несколько мгновений головы преследуемых скрылись за поворотом реки.

Дэвис и Кауле выбрались на топкий берег, и, увязая по колено в чёрной грязи, поспешили скрыться в камышах. Продираясь сквозь заросли, они двинулись вдоль берега, чтобы затеряться в густой, болотистой чаще. Какое-то время до них доносились крики, и звуки погони, видимо преследователи попытались догнать их по суше.
  Беглецы ломились, не разбирая дороги, подальше от этого места, падая и снова вставая и продолжая бежать.  Наконец всё стихло, и они упали в изнеможении на краю оврага, заросшего таволгой и дудником, по дну которого бежал тонкой струйкой ручей. Воздух здесь был как в бане – душный, насыщенный испарениями. Тучи комаров тотчас облепили их. Напившись воды из ручья, они принялись обдумывать дальнейшие действия.
  Положение было незавидное – еда, деньги, вещи, обувь, кремень и кресало, а главное – кобыла Кауле, – всё осталось на берегу Остёра, на месте их последней стоянки. Возвращаться туда не имело смысла.  Оба красовались в одних портах и рубахах, которые после бегства по зарослям вообще одеждой назвать было трудно. В наличии имелся один только нож, но толку от него было мало.
- Говорил тебе, надо в Москву уходить, - проворчал Дэвис, немного отдышавшись. –Теперь вот, одни портки остались.
Кауле ничего не ответил, только смахнул рукой комаров. По его круглому лицу грязными ручьями стекал пот.
- Сильно они тебя? – спросил он у Дэвиса.
- Немного. Бока помяли,  - он беспечно махнул здоровой рукой, - Бывало хуже. Ты, кажется, мост через речку сломал. – Дэвис усмехнулся.
- Ничего, починят. Русины мосты строить не умеют. Я там пока ходил, заприметил, если поручень снести – мост покосится.  – объяснил Кауле. -  Ладно, пойдём, а то комары жрут, мочи нет.
Он, кряхтя, поднялся на сбитые в кровь ноги, и они двинулись дальше.
Перелески в долине реки закончились, и начался сосновый лес. Здесь пробираться между деревьев и дышать было легче, но идти по сучьям, корням и сосновым шишкам ногами, привыкшими к обуви, стало труднее. Они старались двигаться так, чтобы солнце светило справа, но среди частых деревьев порой было сложно ориентироваться и к вечеру выяснилось, что они чересчур забрали к югу.
 На закате солнца, путники вышли на ровное место.  Вдали слышался собачий лай, и по ветру тянуло жилым запахом, но они не решились искать ночлега среди людей, опасаясь снова быть пойманными, и пристроились под стог сена.
Поутру взяли курс на северо-восток, так и не решившись зайти в деревню, снова углубились в лес.
Голод, однако, уже вовсю давал о себе знать. Ягод в лесу ещё не было. Кауле пожевал травы, показавшейся ему съедобной, потом им повезло найти гнёздышко какой-то птицы.  Можно, конечно, было попытаться приладить нож к палке и сделать что-то вроде остроги, чтобы добыть рыбы. Но большие речки перестали попадаться, да и на это занятие ушла бы уйма времени. К тому же запечь рыбу было не на чем.
- Святые отцы питались акридами, то есть кузнечиками, - сообщил Дэвис, в ответ на очередную жалобу Кауле.
-  Так их ещё наловить надо! А у меня уже кишки в узлы завязываются, то ли от воды этой тухлой, то ли от голода, – вид у толстяка, действительно был неважный.
- Ладно, попытаемся, достать еды, когда выйдем куда-нибудь  к жилью,  – согласился Дэвис.
Голод он переносил легче, только время от времени начинала кружиться голова, да рана на затылке загноилась от купания в реке и теперь давала о себе знать дёргающей болью.
  Они шли целый день – сосновые леса сменялись частыми березняками и осинниками, а те в свою очередь растворялись в еловых борах. Мягкий мох приятно холодил избитые и  искусанные в кровь ноги, но Кауле сильно напрягся, увидев, как неспешно струится прочь чёрно-серебристое тело гадюки.  Потом удирали со всех ног, увидев вдалеке медведицу с медвежатами.
  Однако, наступили жидкие летние сумерки, а признаков человеческого жилья не было и в помине. Дэвис залез на одну из сосен, чтобы оглядеться – вокруг, до горизонта расстилалась темнеющее покрывало леса. Вокруг – ни дымка, ни огонька.
  И опять обнаружилось, что они здорово забрали на юг. Спать устроились под большим деревом и решили караулить по очереди, чтобы не стать добычей диких зверей.  Первым вызвался сторожить Кауле, так как он всё равно маялся животом и не мог уснуть. Однако, в назначенный час жмудин пожалел будить Дэвиса, но и сам ненароком задремал.
  Под утро разразилась гроза. Небо извергало потоки ливня, ветер корёжил и гнул вековые деревья. Хлестали молнии и от грома, казалось, трясётся земля. Где-то с оглушительным треском упало  дерево. Дэвис и Кауле, съёжившись, забились под корни сосны, ощущая грозную силу природы и свою ничтожность.  Гроза прошла, а солнце так и не появилось, спрятавшись в плотных тучах. Куда идти было непонятно, да и силы оказались на исходе.
  Попробовали ориентироваться по лишайнику, но лишайник почему-то произрастал на деревьях каждый раз с новой стороны. Так и брели они целый день наугад. Им уже было всё равно куда выйти, лишь бы выйти хоть куда-нибудь. Хоть в Смоленск, хоть в Рославль.
  На болоте нашли прошлогоднюю клюкву, оборвали тёмные сморщенные ягоды, но от кислоты так свело желудки, что пришлось её оставить. Ещё одна ночь прошла в каком-то бреду. Всё тело жгло от укусов насекомых, кости ломило от усталости, внутренности сводило от голода, на босых ногах не осталось живого места.
Утро выдалось солнечным и ознаменовалось гудением насекомых.
  Дэвис даже было подумал, что настал их последний день. Он попытался поднять тяжёлую голову – это было нелегко. В глазах плыло, пустой желудок сводила сосущая боль, несмотря на жаркую погоду по телу пробегал лихорадочный озноб.
  Рядом во сне постанывал Кауле. Дэвис посмотрел на него как в зеркало – грязный, заросший бородой, осунувшийся, лицо покрыто волдырями, тело в лохмотьях и ссадинах. Он, конечно, не лучше выглядит, только  ещё более тощий и страшный. Если они не смогут сегодня подняться и отыскать людей, то, пожалуй, сгинут в этих лесах. А даже если и смогут найти человеческое жильё – как примут их люди в таком обличье?
  Жужжание насекомых тем временем слышалось всё настойчивее. Дэвис огляделся – на мелких белых цветках какого-то растения сидела пчела.
Дэвис растолкал Кауле. Тот нехотя открыл глаза.
- Кауле, пчела. Вставай же, смотри, пчела!
Жмудин спросонок никак не мог понять, что хочет от него Дэвис.
- Кауле, рядом пасека, люди, слышишь меня? Пойдём, надо идти.
Они поднялись и снова побрели по осточертевшему лесу.
- А мы точно туда идём? Откуда пчела прилетела? – спрашивал Кауле.
Дэвис не отвечал, он только просил про себя Бога, чтобы он их, наконец-то, куда-нибудь вывел.
Солнце уже поднималось к полудню, когда до них донёслись слабые удары – будто где-то звонил колокол. Путники приободрились и припустили в ту сторону, откуда доносился звон, но звон вскоре прекратился, и снова перед ними встала стена леса.
  Пришлось Дэвису опять карабкаться на дерево, что было с одной рукой весьма непросто. И усилия его увенчались успехом – из гущи леса, словно серая утица, вытянув шейку, выглядывала  маковка церквушки.
Вскоре перед ними открылся берег реки и на берегу небольшой монастырь, обнесённый частоколом. Ворота открыл им рябой привратник в залатанной рясе и босиком.
Дэвис попросил его по-гречески проводить их к настоятелю,  но тот ничего не понял.
- Чего надо, басурманы? – нелюбезно спросил он, - Идите своей дорогой. Ходют тут всякие, нет от вас покоя.
Дэвис вдруг почувствовал, что сил у него больше нет, что-либо  объяснять, просить. В ушах начал нарастать гул. Он прислонился к створке ворот, чтобы не упасть.
- Слышь, совесть у тебя есть? – воззвал Кауле, невесть откуда прорезавшимся голосом, - Видишь, в лесу заплутали, на ногах еле стоим? Четвёртый день не жрамши! Христианин ещё называется!
Ворча ещё что-то про то, что совесть надо иметь всяким грязным бродягам, которые шастают по дорогам и тащат всё, что плохо лежит, привратник всё же проводил их к настоятелю.
Настоятель – крепкий седой старик в поношенной рясе, нос крючком, будто у хищной птицы, бородёнка всклокоченная.  Взглянув на них своими бесцветными глазами, даже не стал  ничего слушать, а велел проводить в трапезную и накормить тем, что осталось от обеда. После жидкой овсяной  похлёбки с мягким душистым хлебом, осоловевшие Дэвис и Кауле только и смогли добраться до сеновала, куда отвёл их один из братьев и там упасть замертво.
  Наутро их снова накормили, дали чистую одежду и велели выпариться в бане. Дэвис  промыл рану на голове, смазал дёгтем, оделся в чистое, и, после обедни, явился к настоятелю. Тот принял его в своей келье, сидя в резном деревянном кресле. Всего-то убранства в келье и было, что иконы, да коротенькая лавка, на которой даже растянуться во весь рост не получилось бы. У окна стоял короб с книгами, да узкий стол с чернильницей.
  Старый монах перебирал узловатыми пальцами чётки. Дэвис заметил, что узелки на чётках растрепались от непрерывного движения, у него забилось от волнения сердце. Почему-то припомнился отец Исайя и его подвиг непрестанной молитвы. Усевшись по приглашению настоятеля на скамью,  молодой человек поведал, что следовал вместе со своим холопом из Литвы в Москву по поручению князя Даниила с важными документами, но по дороге их ограбили разбойники.
Настоятель слушал его рассеянно, однако взгляд у него был живой и цепкий, и Дэвису становилось не по себе от этого взгляда.
- Откуда у тебя этот крест? – спросил вдруг настоятель, пристально разглядывая его  нательный кипарисовый крест.
- Из Афона, – отвечал Дэвис. – Я оттуда прибыл три года назад.
- Что, отец Козьма жив-здоров?
Дэвис был потрясён. Надо же, привёл Господь. Он замолчал, открыв рот, не зная, что и сказать. Дурень - дурнем.
- Ну что, глаза-то вытаращил?  - настоятель рассмеялся тихим старческим смехом, - Сподобил меня Господь на Святой Горе побывать и этот крест я сразу признал – Козьмы работа. Окромя него никто таких крестов не режет. Кипарис-от дерево капризное.
Отец Иероним, так звали настоятеля, пустился расспрашивать Дэвиса про тех, кого довелось ему узнать на Афоне, и тот доложил ему во всех подробностях и про отца Козьму и про отца Герасима и настоятеля Пантократора, отца Филарета. Про то, что построили, какие храмы и другие здания.
  Спросил отец Иероним и про схииеромонаха Исайю. Когда-то, давно, ещё послушником ушёл он вместе с ним на Афон из Киево-Печерской Лавры. Узнав, что Дэвису посчастливилось быть свидетелем блаженной кончины старца, он возблагодарил Бога за то, что Он послал ему эту весть. Теперь молитва об упокоении отца Исайи будет возноситься в построенном им храме до скончания века, соединяя живых и тех, кто пребывает в горнем мире.
  Дэвис поведал отцу Иерониму о своих сомнениях, о том, что жизненный путь его неугоден Богу и не ведёт к спасению. О том, что нарушены обеты и совершены грехи смертные.
- Это потому, что ты был рождён воином, а не монахом.
- А разве воин не может быть монахом?
- Может. Но, сперва, он должен отвоевать. Путь монаха тернист и труден. Ты очень рано встал на этот путь, не будучи  готовым, поэтому не удержался.
- Что я сделал не так? Разве тогда, на мосальском погосте, я не должен был вмешиваться?
- Оружие монаха – молитва, а ты предпочёл нож  - старец улыбнулся, - Не печалься, Бог милостив. Делай, что должно и будь, что будет. Я тоже не сразу пошёл по этому пути. Много, очень много пришлось пережить, переделать в самом себе.
Они беседовали, и незаметно пролетело время, ударил колокол к вечерне, настоятеля ждали в алтаре.
- Толстяк твой крещён, али нет? – спросил напоследок отец Иероним.
- Нет, он жмудин, язычник, – отвечал Дэвис.
Отец Иероним покивал головой, а потом вдруг добавил, – А разбойников в наших краях нет. Был один, да и тот... в монастырь подался…
  И настоятель поспешно засеменил по тропинке к деревянной церквушке, которую Дэвису посчастливилось увидеть с верхушки дерева. Он остался стоять в недоумении, глядя вслед удаляющейся фигуре старца, и внезапно ему открылось, что отец Иероним, возможно, и есть тот самый бывший разбойник.

Продолжение: http://www.proza.ru/2018/02/05/2481