Церковь Златой Софии 29

XXIX

Две пенсионерки-паломницы из Подмосковья трудились на огороде монастырском, удивительно ловко и быстро пропалывая изрядно сорняком заросшие грядки, что Ворон еле успевал отвозить и рассыпать траву по ямам вдоль ограды. Он даже пожалел, что женщины эти только на пару недель приехали в монастырь и задержаться никак не могли. Внуки ждут, сказали они.
Не только работящие, но и серьёзно начитанные пенсионерки не промах были поговорить на интересные Духовные темы, да и работалось втроём как-то легко и незаметно. Ворон наслаждался общением с мудрыми женщинами даже в свободное время после ужина, что в монастыре казалось ему настоящим праздником.

Завтрак обед и ужин монашествовавших, трудников и паломников в трапезной всегда Благословлялись иереем, но на какое-то время, когда паломников в летний период бывало слишком много, то они обедали по времени отдельно от постоянных насельников монастыря, чтобы столы проще было накрывать.
А так как паломники трудились в разных местах и чаще всего были незнакомы меж собою, то собирались на обед, кто когда освобождался. Потому, каждый по-своему молился перед трапезой, кто сосредоточено, стоя в сторонке от стола, кто-то и просто, наспех осенив себя Крёстным Знамением, спешил поесть.
За едой все были учтивы друг к другу, предлагали, пододвигали, подавали, накладывали еду, не стеснялись побеседовать, посмеяться…

Ворону, тоже «по статусу» как постоянному паломнику, приходилось трапезничать с приезжими, но строго садился он именно на углу стола на своё местно, чтоб хотя бы с одной стороны никто не тёрся. Однако, почему-то получалось так, что с другой стороны всегда оказывались уже знакомые паломницы, с которыми он более близко общался во время работы, которые, почему-то, полагали, что уже имели право его обихаживать за столом. Более того, замечал он, что паломницы непременно выделяли его от остальных постоянных насельников-мужчин монастыря и совсем не потому, что, как говорила Матушка И., он «главный по огородам». А его это раздражало.

После обеда каждый также по-своему молился и все расходились. Но когда появились те две подмосковные пенсионерки, всегда оказывавшиеся рядом с ним за столом, они, в своё время посещавшие многие монастыри, как-то само собой установили порядок с Молитвами как перед обедом, так и после обеда, когда отсутствовал батюшка. И Ворон не успел даже опомниться, как они вдвоём, в первый раз немного опоздавшие к обеду, но зато после трапезы, когда вдруг все непривычно дружно встали, то оглянулись на него и не терпящим возражений тоном попросили его провести Благодарственную Молитву!..

Потом уже Ворон не мог никак понять, почему он поддался тем двум женщинам, да и всем, кто в тот момент дружно ожидали послеобеденной его Молитвы?! Тем не менее, он не только громким голосом спел сперва «Отче наш», потом «Богородице Дево радуйся…», как и всегда так делал про себя, не признавая Молитв кое-как или походя Знамений Крёстных, но и… БЛАГОСЛОВИЛ всех по своему: «Да пребудет с нами Божья Благодать и Человеколюбие ныне, присно и во веки веков! Аминь».
- А Вы пропели Богородице по мотиву-то оптинских монахов, - поделились с Ворон пенсионерки своим впечатлением, когда они потом вместе выходили из трапезной. – Нам понравилось.

Однако, Ворон заметил также, что местному и надолго задержавшемуся - скорее даже, присосавшемуся к монастырю! - паломнику-инвалиду, сидевшему за столом обычно напротив его, совсем не понравилось, что Ворон без Рукоположения и даже без Благословения провёл Молитву ВМЕСТО батюшки.
Но Ворон не собирался ни с кем объясняться, а тем более оправдываться, пока те две подмосковные паломницы находились в монастыре. Только после их отъезда, он больше не замещал собою иерея, стараясь опоздать на обед, чтобы все уже трапезничали, а после или раньше уходил, или делал вид, что не успел со всеми и будет долго доедать.

Тем не менее, не мог не заметить и не мог не признаться даже самому себе, что люди рядом с ним интуитивно чувствовали его иначе, чем других трудников, паломников или насельников монастыря...
Видимо, тот самый «чин» в его Душе, упоминаемый в 109-ом Псалме Давида, всё же давал о себе знать, как бы сам Ворон ни старался его заглушить в себе и избежать в Будущем!..

* * *

Но вот неожиданное напряжение, которое Ворон почувствовал между ним и паломником-инвалидом после того первого обеда с подмосковными пенсионерками и именно после Молитвы вместо иерея, надолго овладело его мыслями.
Нельзя было сказать, что и Ворон к инвалиду испытывал особую нежность, но от бесед с ним не уклонялся, и постепенно из первых уст узнал многое, что не только определяло предварительные догадки, но и подтверждались сюжеты более ранних неожиданных Видений, которые записывались, а уже после бесед с инвалидом - сопоставлялись и тщательно анализировались.

Первое Видение оказалось непредвиденным, когда у Ворона  не было ещё никаких даже мысленных намёков о Сути душевной инвалида, столь «бедненького» по представлениям сердобольных бабулек.
Привычным было лишь то, что оказался Ворон в мрачновато-затенённом и без каких-либо цветных просветов зале Сфер-бытия АНТИМИРА, куда ему уже приходилось бывать иногда… Зал походил на театральный, со сценой и лоджиями, заполненным, столь же мрачными видом своим, зрителями... На сцене, как в президиуме за столами, тоже сидели люди и абсолютно все присутствовавшие не только были в чёрных, современного «цивилизованного» покроя, одеждах, но и сами ликами своими отнюдь не выглядели симпатичными…
Однако, чувство было такое, что в зале проходили – и очень даже эмоционально-злорадно - обсуждения, то ли планирование чего-то нехорошего и Ворон записал в Дневнике, как присутствовавшие в зале с агрессивным напряжением на него поглядывали, как бы удивляясь, что он, будто вражеский разведчик, вообще к ним туда попал…
Когда же какое-то решение было, наконец, принято и все стали расходиться, Ворон заметил того самого инвалида, но внешне на себя земного хотя и похожего – бородатого и длинноволосого, но выражением на лице и особенно взглядом злых глаз - полностью противоположным тому, каким он, этаким «блаженным» простачком, во полоти земной прикидывался перед людьми!..
В Видении же инвалид, зыркая из под чёрных волос недобрым взглядом на Ворона, что-то объяснял, показывая на экране «гаджета», таким же недобрым, да ещё и раздражительно-эмоциональным и пошловато разодетым девушкам…

После этого, Ворон уже не мог с прежней Безмятежностью относиться к ЛИЦЕМЕРНОМУ инвалиду, но ещё была необходимость выяснить, сознательно или бессознательно он лицемерил, а то являлся, быть может, лишь орудием более мощной демонической силы?

Вспомнил также, как инвалид во время их встреч всё время заводил беседы на неприятные темы, постоянно кого-то из монастырских насельников обсуждая и осуждая, обсасывая неприглядные или даже пошлыйе моменты в жизни монахов и трудникогв, что Ворон, однажды не выдержав, прямо в трапезной при всех и громко обвинил того в маниакальном выискивании и внедрении в Души собеседников один лишь НЕГАТИВ. В тот раз инвалид, не ожидавший такой реакции от собеседника и публичного обличения, поспешил, насколько мог быстро, удалиться, скрипя тростью и скребясь вдоль стен.
Тем не менее, при каждой новой встрече и беседе с Вороном, инвалид будто и не помнил того случая, но опять начинал всё сначала, обсуждая и осуждая.

Более всего не нравилось Ворону, что тихо-наглый инвалид чаще всего цеплял его разговорами о неприглядном поведении и злодействах «бугра» трудников, с которым в одном коридоре соседствовали через стенку келий, что тот, мол, громко храпит, что курит в кельи, что потихоньку пьянствует в одиночестве, что филонит на работах, что корыстен и подлец, что «прихвостень матушкин», что лезет во все дырки, что шестёрка у владыки и стукач и т.д. и т.п.
Но когда же «бугор» заговаривал или давал распоряжения, то инвалид перед ним, как не раз замечал Ворон, был весь «во смиренном подчинении и благолепии».

В очередной раз, когда при встрече инвалид вкрадчивым голосом, словно испорченная пластинка, начал поливать на «бугра» трудников, то Ворон, глядя тому прямо в глаза и уже понимая, что перед ним искуситель, дабы возбудить и в нём отвращение к «бугру», быть может, поссорить с тем и даже отвадить таким образом его от монастыря, то, даже не повышая голоса, резко сказал:
- Послушай, братишка православный во Христе, мне глубоко безразлично, как этот человек бесится. Осу3ждать и судить кого бы то ни было, не наша проблема. Лучше помолись за него, как Иисус за палачей своих молился. Или слабо, а?
Но инвалид неожиданно заупорствовал:
- А я буду делать всё, чтобы этого прохиндея и пьяницу изжить из монастыря, вместе с Матушкой И. До их появления такая Благодать была в обители, было много монахов и послушников, хороших ребят. А когда настоятель поменялся, то появились эти двое и теперь всё катится по наклонной. Баня сгорела, дом на подворье сгорел, пьянство…

Но Ворон сердито остановил тираду инвалида:
- Погоди, погоди… А зачем тогда изображать из себя блаженного, если людей ненавидишь, но, тем не менее, лебезишь лакейски перед ними, как перед начальством? Если заметил пьяного, то никто не запрещает ОТКРЫТО обличить и сообщить о том наместнику. А то, смотрю, жар чужими руками пытаешься сгребать.
И инвалид обиженно замолк, но лишь на какое-то время, подумал тогда Ворон.


В теплицах работая в паре со старушкой врачом-педиатром, часто из Москвы приезжавшей в монастырь к своему духовнику отцу П., она сама как-то спросила Ворона, что он думает об инвалиде монастырском, и был приятно удивлён, что и она почувствовала и мудро раскусила саму Суть того, мол:
- Он не просто больной, а нехороший: какой-то скользкий и за внешней блаженной маской скрывается что-то отталкивающее…

Но большинство людей по-своему воспринимали «бедненького» инвалида, обязательно, как к иконе, подходили поприветствовать, совали ему не только деньги, но и пакеты с угощениями.
Ворон же старался избавиться от зарождавшейся в Душе неприязни к лицемеру, который, видимо, покруче был даже самого «бугра».

Что-то для него уже начинало проясняться о проблемах монастыря и его монахов, но оставалось ещё не только окончательно расставить всё по местам, но и решить, как далее самому-то Ворону реагировать и поступить, учитывая, что Провидению всё же нужно было Рукоположение его в сан.