Ксения Годунова

Ксения Годунова

Историческая драма

Действующие лица

Царевна Ксения Годунова
Царица Мария Годунова, мать Ксении
Няня Ксении Годуновой, старая служанка
Князь Василий Мосальский
Царь Лжедмитрий Первый
Инокиня Марфа (Мария Старицкая)
Атаман Иван Заруцкий
Гонец
Казак
Монах
Инокиня
Горожане и крестьяне начала XVII века

Действие первое

Белые голуби садятся на подоконник окна дворца.
Комната дворца. Стены расписаны цветочными узорами. На столе, покрытом красной вышитой скатертью, незажженные свечи. Перед столом лавка, покрытая ковром. В углу изразцовая печь, рядом с ней – сундук. У окна на высоком стуле сидит Мария Годунова, вышивает большую икону.

Входит Няня.

Няня.
Матушка государыня, царевна Ксения войти просит.

Мария.
Проси. Неужели моему ребенку я входить к себе когда-то запрещала?

Няня.
 Почтительная дочь не дерзает нарушить ваш покой без спроса.

Мария (с усмешкой).
Уж эти мне западные церемонии! Проси скорее.

Няня (открывает дверь, говорит за порог).
Прошу, царевна. Государыня вас ждет и рада будет видеть.

В комнату входит Ксения.

Ксения.
Можно мне, мама, у вас посидеть? Тревожно мне что-то.

Мария.
Что случилось, солнышко мое ненаглядное?

Встревоженная Мария, встает, подходит к дочери, поцелуем в лоб проверяет температуру.

Мария.
Ты вроде бы здорова.

Ксения.
 Ах, матушка, душа томится. И сердце, как птица в западне, бьется, беду видит, чувствует, а сделать ничего не может.

Мария.
 О Боже! Мало нам несчастий?! Как начала кровавая комета о прошлом годе ураганы, бедствия и морок на людей наводить, с тех самых пор несчастья за несчастьями нас преследуют. Отец твой умер, брат к войску отправился самозванца усмирять. Что может быть еще?! Больше уже некуда! Успокойся, дочка. Дай я тебя святой крещенской водой умою. (Достает из сундука стеклянную бутылку с крещенской водой, умывает Ксению). Вот так, мы личико умыли, сейчас дурные мысли отойдут. Иди ко мне, дитя, тут сядем на скамью, положи мне голову на колени, как в детстве.

Садятся. Ксения кладет голову на колени матери. Царица Мария подкладывает под щеку дочери ладонь, другой рукой гладит ее по волосам.

Мария.

 Все это – волнение крови молодой. И чрезмерное увлечение науками. Книги латинские ум смущают и сердце напрасными страхами тревожат. А я всегда говорила, что девице это ни к чему. Но так уж государь покойный тебя любил, так баловать стремился, что не могла его остановить и от излишней премудрости тебя уберечь.

Ксения.
Что вы такое, мама, говорите? Сегодня вовсе книг я не читала, все больше вышивала с молитвой воздух для церкви Успения в лавру святого Сергия. А все равно на сердце томление страшное, предчувствие как будто. Может, и вправду люди молвят, что папенька царевича убил и нам теперь не избежать возмездия?

Мария в гневе поднимает дочь со своих коленей, заглядывает ей в глаза.

Мария.
 И кто тебе такое мерзкое злословье передал?! Велю всем вырвать языки! Я – Бельская! Напомню людям прозвище покойного отца, Скуратова Малюты. Нельзя с народом этим по добру и ласке, как государь Борис покойный правил! Вспомнят суровые порядки прежнего царя Иоанна!

Ксения.
 Ах, маменька, не пугайте меня! Простите! Глупо я сболтнула. Ничего такого нет, и я ничего не слышала. То есть слышала случайно, на улице, когда в закрытой карете подъехала на богомолье, слуги замешкались, люди думали, что меня внутри нет, и рассуждали смело. Но вмиг толпа растаяла, когда меня выводили из кареты.

Мария.
 В каком месте то случилось? Отправлю сыск! Всех выведем на свет и дыбу, чтобы паршивые овцы все стадо не портили! Прав был государь наш Иоанн Васильевич в своей строгости!

Ксения.
Государыня матушка, вы пугаете меня все больше и больше! Жестокостью никого нельзя научить или исправить. Батюшка был прав.

Мария.
Ах, милая моя ты голубица. Как горлица, нежна, кротка, красива! Ты слишком молода, чтоб рассуждать о людях. А люди злы, завистливы, коварны.

Ксения.
Простите, матушка, что в гнев ввела вас.

Мария.
Я слишком тебя люблю, чтобы долго гневаться. А кары земной от Царя Небесного ты не бойся. Я тоже в юности боялась страшно. Особенно, когда твой дед, мой отец, митрополита Филиппа, которого чернь чуть ли не святым считала, якобы своими руками на тот свет отправил. Да и не только эту напраслину, в своем злословии, на него возводили. Всем на Москве он был известен как верный слуга грозного царя. Во всем с ним был, как верный пес, и в жестоком веселье, и в страшных расправах. Многие тогда стенали и кричали к небесам, якобы за безвинную кровь просили отомстить. И что случилось?! Я, его любимица, стала царицей всей Руси. Почет мне от людей и уважение, в семье я знала лишь любовь и заботу от доброго мужа. Бог послал мне детей, краше которых только ангелы на небе: умны, резвы, красивы, к матери ласковы, с людьми учтивы. Всем, чем люди могут быть украшены, все у вас есть. И это кара?! Это милость Божья за труды деда твоего! Видно, не была кровь убитых безвинной, праведен был суд Иоанна Грозного. А что до царевича Димитрия – и вовсе рассуждать не о чем, всем известно, что он черной немочью хворал, от падучей страдал. Грех сказать, ведь от шестой жены рожден, почитай в блуде. По матери и награда.

Ксения.
 Почему по матери? Неужели Мария Нагая за царя Иоанна по доброй своей воле замуж пошла?

Мария.
Где это видано, чтобы девицы сами по своей воле замуж выходили?! А все же виновата. Знала, что ее шестой женой берут.

Ксения.
Неужели можно было отказаться?

Мария.
 А мне почем знать, можно или нельзя? Что о старом судить. Да только нечистая она, не иначе как царя Иоанна околдовала, до оков брачных довела. Видела ее о прошлом годе, даром что монахиня, а глаза как были, так и остались черные, страстные. Спрашивает ее государь, твой покойный батюшка Борис, мол, верно ли сын твой мертв. А она без стыда отвечает: «Не знаю, не ведаю». Как мать знать такого не может?! Я в нее свечой и запустила, чуть глаза не выжгла. Да отец твой чрезмерно душой мягок, вступился за нее. Упокой Господи его душу милосердную. Слава Богу, я зла на людей не держу, отходчива.

Ксения.
Как вы строги и тверды, матушка! А я вот не такая. Мне всех людей жалко – и плохих, и хороших. Всем помочь хочется, порадовать. А еще мечтание находит, и песни, стихи сами собой слагаются, правда, не такие хорошие, как у древних поэтов, да то ли беда, они ведь лишь мне для потехи.

Мария.
А я считаю, от этого стихотворчества и излишних умственных занятий только мысли темные, и тревога на душе. Куда годится девице быть ученее думных дьяков?! Мы с твоей бабкой и прабабкой и вовсе грамоте не разумели, а прожили дай Бог каждой женщине. И тебе судьбы такой желаю. Выйдешь замуж, родишь деточек, забудешь и науку, и пустую тревогу. До сих пор жаль мне королевича датского Иоанна, всем женихам жених был! Но Бог дал, Бог и взял.  Что делать?! На все Его Святая Воля. Не горюй. Пошлет Бог нового жениха, краше прежнего. Да ты от дум своих тревожных развейся. Взгляни на мою работу.

Ксения рассматривает вышивку матери.

Ксения.
 Благолепно. Вот тут, возле венчика, думаете золотую или лазоревую нитку пустить?

Мария.
Я и не догадывалась, что можно здесь лазоревой вышивать, привыкла все больше к золотым. Давай прикинем.
 
Мария прикладывает голубую нитку к своей вышивке.

Мария.
 И в самом деле, лучше, ярче! Вот женское занятие для благородной девицы: и красота, и польза, и благочестие. Все не забуду, и сердце, в непорочной материнской гордости, за свое дитя радуется, когда вспоминаю, как ты монахов и разный люд в Сергиевой лавре удивила, обрадовала, когда покров святому Сергию привезла. То-то народ красоте дивился! Вот на что нужно время и усердие тратить. А ты все больше книгами свой разум замутняешь.

Входит Няня.

Няня.
Гонец от государя.

Мария.
Ох, сердце сжалось.

Мария вскакивает со стула. Успокаивает внутреннюю тревогу, переводит дух, размышляет несколько секунд.

Мария.
 Бабий ум короткий, коли известие от государя, так, стало быть, жив царь Федор. (Няне.) Зови, не мешкай.

Ксения прячется за спину матери. Входит гонец, кланяется до земли.

Гонец.
Доброго здоровья, государыня царица. Секретное послание царя.

Мария (Няне).
 Выйди и дверь плотно затвори.
Мария поворачивает голову назад к Ксении.

Мария (Ксении)
 А ты, душа моя, останься, можешь пригодиться: письмо прочитать или ответ написать.

Ксения выходит из-за спины Марии.

Ксения.
 Хорошо, матушка.

Гонец поражен красотой Ксении, забывает обо всем на свете.

Мария (Гонцу).
 Говори.

Гонец не слышит, онемел.

Мария (быстро выходит из себя, кричит).
Ну, говори! Или дерзить царице вздумал?!

Гонец (падает в ноги царице).
Простите, матушка царица. Увидал царевну и онемел. Так дивно хороша, бела, румяна и очи, как два огромных темных омута в тени ресниц пушистых. Так ангелы, должно быть, на небе красивы.

Мария польщена, но не желает ронять лицо перед слугой.

Мария
 Прикуси язык. Ты на царскую дочь и сестру нового царя смотришь.

Гонец.
 Простите, больше не дерзну взглянуть.

Мария.
 Так что там за послание?! Уж всякое терпенье можно потерять, пока ответа дождешься.

Гонец.
Плохие вести. Измена в войске. Почти все перешли на сторону самозванца. Остаток верных войск разбит при Кромах изменниками-казаками. Государь не решается довериться кому-либо и даже письма писать не стал, с полдороги возвращается в столицу. Меня послал, чтоб упредить.

Мария в ярости стягивает скатерть со стола, бросает на пол. По полу со звуком разлетаются подсвечники и свечи.
 
Мария.
Все словно разума лишились! Неужто ждут, что к ним поляки будут милостивее природных русских государей?! (Гонцу:) Но это не к тебе, ты в ум свой не бери, забудь! Что государь еще велел нам передать?

Гонец.
Надо собирать верных людей.

Мария.
 Приказ хороший, правильный. Да выполнить его не знаю, как. Даже на родню надежды нет. (Гонцу) Ступай! И молчи обо всем, что тут видел и знаешь! Коли не хочешь языка лишиться!

Гонец.
 Я буду нем, как рыба. Высокое доверие государя не предам.

 Гонец уходит. Мария без сил садится на стул в глубокой задумчивости. Ксения поражена, не смеет тревожить мать, тихо опускается на скамью и смотрит на царицу. Немного помолчав и все обдумав, Мария поворачивает к дочери лицо.

Мария.
 Вести дурные, но это не беда. За нас патриарх Иов. Соглядатаи говорят, что этот Дмитрий, якобы воскресший, не кто иной, как его секретарь и беглый слуга бояр Романовых – Гришка Отрепьев. Челядь нас, государей не слушает, так, может быть, послушает своего патриарха, если он на Красную площадь выйдет и обличит его открыто? Хотя я сомневаюсь, что будет толк.

Ксения.
Конечно! Не сомневайтесь, матушка! Патриарх только слово скажет, и развеются козни наших недругов.

Мария.
Не все так просто, милое дитя. Уж больно мягок он и кроток, как истинный монах. А это бывает для правителей хуже любой злой воли, а для государства и вовсе гибельно. Да и не жду большой пользы. Стоит ли тревожить святого человека. Во всех церквях уж год как огласили анафему Гришке, а сторонников у него не убавляется, а только прибывает. Народ не хочет верить ни нам, ни церкви, больше доверяет неведомому самозванцу. Разум спит, а души пленяются сатанинскими мечтами о добром Государе и веке беззаботном золотом. На все святая воля Божья! Ступай к себе, молись за своего несчастного брата, трудно ему теперь приходится, да и молод он очень. Соберем богатые дары, отправим по монастырям, пусть молятся святые старцы за нас многогрешных, и за всю страну российскую. Боюсь, все, что считали мы большими бедами, скоро померкнет перед бедами великими. Государь наш батюшка, супруг мой милый Борюшка, на кого ты нас покинул в тяжкие дни испытаний!

Сцена погружается в темноту. Голуби улетают от дворцового окна.

Действие второе

Темная, мрачная комната в доме князя Василия Мосальского. Ксения сидит перед пяльцами, смотрит в окно и плачет. Входит Василий Мосальский.

Мосальский.
 Доброго дня и доброго здоровья. Как почивать изволили?

Ксения.
 Какой тут сон?! Я вся в тревоге! Почему вы держите меня взаперти? Где мой брат? Где мама? Почему не шлют мне ни письма, ни устной весточки? Зачем нас разлучили?

Мосальский (садится на стул).
Долго тебе, голубица, ждать вестей от своих родных. Прямо скажем, очень долго. Вплоть до страшного суда. Да и он не принесет вам, как видно, радости.

Ксения.
Что вы такое говорите?! Как смеете сидеть в присутствии царевны?

Мосальский.
Узнаю гневливость Скуратовых и гордыню Годуновых. Да только все это теперь тебе не по чину, красна девица. Смиреннее, скромнее надо быть. Всем кланяться, всех привечать, терпеть. И в особенности ко мне проявлять больше почтительности, теперь я твой благодетель и милостивый хозяин.

Ксения.
Еще вчера вы не осмелились бы на меня взглянуть, сегодня поучаете. Значит, с матушкой и братом беда случилась.

Мосальский.
Точнее и не скажешь. Беда и впрямь непоправимая. Они мертвы.

Ксения (вскрикивает от ужаса).
 Как?! Как это может быть?!

Мосальский.
Обыкновенно, просто. Не выдержали сраму, когда их ложь открылась. И зная, что к Москве стремится истинный законный государь Дмитрий Иванович и вскоре займет свой исконный дедовский престол, почли для себя за благо выпить яду, зато не расставаться с шапкой Мономаха.

Ксения.
 Не может быть! Не упредив меня! Не дав благословенья своего на смерть или на жизнь! Не верю я, что матушка любезная могла со мной так поступить! И брат так жизнь любил, так был здоров, молод, весел, рассудителен! Не верю я, что он мог своими руками к своим устам чашу яда поднести!

Мосальский (в сторону).
Не знаешь, девушка, как ты права. Едва вшестером молодца одолели.

Мосальский.
 Однако всякое бывает. Иуда тоже был апостол, да так обстоятельства сложились, что не нашел он для себя лучшего выхода, как удавиться.

Ксения.
Могу ли их в последний раз увидеть, омыть, оплакать, помолиться, снарядить в последний путь? Долг исполнить сестры и дочери?!

Мосальский.
 Увы, но это уже поздно. Их закопали без тебя.

Ксения.
Да есть ли совесть, честь, страх Божий в вас хоть капля?!

Мосальский.
Зачем? На них хоромы каменные не построишь.

Ксения.
Но ведь и многие вы милости видели от моего покойного отца. Их вспомните. И на могилы к родным пустите.

Мосальский.
А много ль твой папаша помнил милостей нашего прежнего государя? Иоанн Васильевич его из грязи поднял. Доверился во всем, к управлению страной поставил. А он-то ну-тка! К его сынишке убийц послал, не постыдился.

Ксения.
Все говорят, то был несчастный случай. Царевич страдал черной немочью, в беспамятство впадал.

Мосальский рассматривает ногти, говорит без всякого интереса.

Мосальский.
 И все же это не повод посылать к нему убийц. Чудом избежал царевич смерти и через верных людей перебрался в Польшу. А теперь вернулся занять свой законный трон.

Ксения.
 Неправда! Все это – злая ложь. Ведь был и сыск, и разбирательство, и целый город Углич видел мальчика во гробе. В конце концов, в Угличе кто похоронен?! Как мог он восстать из гроба?!

Мосальский.
 Ах, тот несчастный… Сверстник нашего нового царя, сын бедного стрельца, которого угораздило родиться похожим на царевича. Вот их и поменяли перед приближением убийц.

Ксения.
Это подлый обман, мистификация, в которую поверят лишь младенцы!

Мосальский.
 Мать царевича, небезызвестная вам инокиня Марфа Нагая, оторвалась от своих молитв и богоугодного размышления, приехала в Москву и здесь, при всем скоплении народа, признала в нашем новом государе своего сына.

Ксения.
 А что же патриарх?!

Мосальский.
Ах, этот мнимый патриарх Иов, которого твой батюшка поставил, что-то пытался народу сказать против нового царя. Его взяли прямо на литургии, сорвали патриаршие одежды, которые ему не к лицу, и отправили каяться, простым чернецом в Старицкий монастырь, где ему и самое место.

Ксения (в сторону).
Как матушка была права, когда люди не хотят видеть реальность,  ничто для них  не будет достаточно весомым доказательством их неправоты. Зыбкая мечта о рукотворном рае на земле и пустая вера в неизвестного царя, для них важнее реальных дел и лиц. 

Ксения (Вслух.)
Оставьте меня. Мне надо побыть одной. Смертельная тоска сжимает сердце.
Мосальский.
 Напрасно. Сердце надо беречь, и красоту тем паче. Уж больно ты бледна, все плачешь, круги темные под глазами. Велю, чтобы тебя на немного выпускали в сад прогуляться. Оттуда не сбежишь, к тому же он высокою стеною отгорожен от лишних глаз. Наш новый государь после венчания на царство желал бы тебя видеть. Есть ли в чем еще нужда?

Ксения.
Вы сердце мне разбили. Какие нужды могут быть у покойницы?

Мосальский.
 Ну, вот и славно. Нет нужд и нет проблем. А сердце у девиц – дело наживное. Сегодня разбили, завтра новое бьется с новой силой и новой любовью.

Ксения.
Не мучайте меня, хоть я и в полной вашей власти и даже в церковь выйти не могу. Не забывайте, есть еще и Бог на небе.

Мосальский.
 Бог милосерден и покладист. Нам бы на земле своим умом прожить, а уж что будет дальше, пусть Он решает после нашей смерти.

Ксения.
Жестокий человек, безбожные слова. Как не боитесь богохульства?

Мосальский (подчеркнуто притворно).
Боюсь, боюсь. И вас я оставляю.

Ксения плачет, закрыв лицо платком. Сцена погружается в темноту.

Действие третье
Поднимается солнце. Ксения сидит на том же стуле, в той же позе. Входит Мосальский в другом кафтане.

Мосальский (почтительно).
Доброго здоровья, милая девица. Я с доброй вестью: минули дни вашей печали.

Ксения.
Что значит – минули?! И месяц не прошел, как получила я страшное известье о смерти матери и брата. Еще сороковины не прошли.

Мосальский.
Ах, вы об этом. Это да. Но есть другие вести, приятные вам. Наш новый государь венчался на царство и был так милостив, что желает с вами побеседовать во дворце.

Ксения.
Зачем?

Мосальский.
Ну, право, я не знаю. Я лишь слуга. Мне велено, я исполняю.

Ксения.
Полагаю, у меня нет выбора, идти иль не идти. Но пустите меня, хоть на минуточку, по дороге к новому царю поклониться могиле моего батюшки в Успенский собор, ведь он по пути.

Мосальский.
 Собор, конечно, по пути. Да только могилы вашего батюшки в нем нет.

Ксения.
Разве это возможно?

Мосальский.
Народ так гневался на вашего батюшку за его узурпаторство власти и ложь, что решил изъять его тело из Успенского собора и положить там, где покоятся ваши матушка и брат. То есть за оградой Варсонофьевского монастыря, где и место самоубийцам.

Ксения.
Цари московские, как бродяги, лежат за стеной монастыря, и не нашлось им места получше!

Мосальский.
Таковы игры судьбы, что поделаешь. Уж очень они прогневили свой народ.

Ксения.
Вольно вам все свои злодеяния на народ перекладывать. Вы у власти, ваши решения, ваш и ответ перед Богом. Видно, не очень крепко на троне сидит ваш новый государь, коли испугался покойника?

Мосальский.
У вас необычайно живой и проницательный ум для женщины. Приятно с вами вести беседу. Однако не заговаривайтесь! Помните, кто у власти и в чьих руках наши судьбы.

Ксения.
Моя жизнь уже сломана и ничего хорошего ждать не приходится. Чем быстрее конец, тем лучше. Впрочем, с вами разговаривать – что сидеть в чулане с мышами или пауками. Знаешь, что ничего не сделают, но все равно неприятно.

Мосальский.
Что ж, всякое бывает. В любом случае это была наша последняя встреча, а вас ждет более приятный собеседник. Он и решит вашу дальнейшую судьбу. Не буду вас задерживать, царевна. Пришлю сейчас служанок и платье новое, чтоб перед государем вы во всей красе могли явиться, и никто при дворе не обвинил бы меня в напрасном к вам злодействе.

Ксения (с иронией).
Я снова царевна?! Вы так быстро вернули мне титул, в чем дело?

Мосальский.
Я не знаю, какие милости окажет вам новый государь. Так лучше вовремя лишний раз склониться. (Падает перед ней на колени.) Простите меня за все! Я ведь просто холоп неотесанный. Не знаю, как с высокими персонами обращаться. Да к тому же ваша красота кого угодно способна лишить разума.

Ксения.
К чему это грубое представление?! Вы, русский князь, ломаетесь, как площадной скоморох. Не срамит ли это недостойное занятие ваш древний род? Вы прекрасно знаете, как и с кем обращаться. Лишившись разума от моей красоты, не лишайтесь хотя бы учтивости.

Мосальский
(поднимается с колен, слегка пристыжен).
При царе Иоанне и не так ломались, лишь бы на дыбу не попасть. Привычка, знаете ли. Кто не ломался и честь свою хранил – давно в могиле, и некому теперь за вас вступиться. Или дерзать трон занять по праву старшего, всех сначала Иоанн Грозный в могилу свел, а потом уж ваш батюшка оставшихся подчистил. А впрочем, простите, что оскорбил ваш тонкий вкус. Всегда готов служить вам, ясновельможная пани, как говорят наши новые союзники.

Ксения.
 Или хозяева?

Мосальский.
Пока неясно, как сложится. К тому же все равно, лишь бы платили исправно и обильно. Почту за честь сопроводить вас лично к государю, как только вы будете готовы.

Ксения.
Не вижу смысла вас задерживать. Выполняйте свои намерения. Узнице не приходится выбирать конвоира. Вас поставили меня стеречь, так стерегите и сопровождайте.

Действие четвертое
Тронный зал Московского Кремля. Лжедмитрий Первый сидит на троне. Входит Ксения, останавливается на расстоянии от трона, молча стоит, понурив голову. Лжедмитрий рассматривает ее. Не торопится со словами.

Лжедмитрий.
Ну, здравствуй, бывшая царевна. Надо сказать, что слухи о твоей красоте ничуть не преувеличены. А скорее даже преуменьшены. И в самом деле, твоя дивная красота сводит с ума всякого смертного мужчину. Что же не поздороваешься, не приветствуешь законного государя? Ужели мнишь себя выше царя?

Ксения.
Мне трудно желать здоровья убийце брата и матери. Хотя не надеюсь, что вы поймете мои чувства.

Лжедмитрий (оглядывается).
 Что я слышу? Убийце? Девушка, ты, право, глупа и дерзка, не менее чем красива. Твои родные сами руки на себя наложили, когда меня еще и в столице не было. Приняли яд. В чем же я повинен? Разве только в том, что дерзнул восстановить правду и справедливость в своей стране: вернуть трон родительский, твоим батюшкой коварно у меня похищенный.

Ксения.
Мой батюшка ничего не похищал, он лишь поднял то, что всеми было оставлено. Вняв просьбе народа, занял престол. Правил разумно и милосердно.

Лжедмитрий.
Знаю на себе его милосердие. Как меня, отрока малого, истребить стремился. Хорошо добрый немецкий доктор на деньги не позарился, и не потворствовал злому умыслу. Спас меня и вывез из страны.

Ксения.
 Всем известно, что царевич был мертв и весь Углич видел его во гробе, и близкие к особе царевича это засвидетельствовали.

Лжедмитрий.
Неправда, неправда, милое дитя! Я надеюсь, ты просто заблуждаешься. Ведь и родная матушка меня признала за сына и при всем народе поклялась в этом.

Ксения.
По виду вам уже далеко за тридцать. А были бы вы настоящим царевичем, вам бы только двадцать третий год шел. Мы ровесники были с царевичем, одного года, упокой господи его святую душу (крестится).

Лжедмитрий.
 Да так и есть! Вот только бури жизненные меня совсем потрепали. Тревога за родное отечество истомила. Верно, из-за этого я и выгляжу старше. Ранний ум, ранние и морщины. Но надеюсь, девушка краса, ты меня пожалеешь! И я вижу, ты уже немного своего государя полюбила. Я от твоей любви молодыми силами наполнюсь.

 Лжедмитрий кладет на трон скипетр и державу, стремительно бежит и обнимает Ксению.

Ксения.
Не смейте ко мне прикасаться! Вы мне противны!

Лжедмитрий обнимает и целует ее.

Ксения.
Оставьте меня! Пусть я не царевна в ваших глазах, я дочь боярина! Люди, помогите!

Сопротивление Ксении все более распаляет Лжедмитрия.

Лжедмитрий.
 Кричи, зови, рыдай! Мне все равно! Я теперь на Руси и царь, и Бог! И мое слово главное! Ты – моя добыча! Как трон и скипетр и держава! Все мое! Не смей противиться и ты!

Ксения вырывается. Лжедмитрий сильным ударом бьет ее по щеке, она теряет сознание. Лжедмитрий взваливает ее на плечо.

Лжедмитрий.
Кому хочу, тому несу я милость или зло! Мне покорись и не противься, все лучше будет для тебя. Как Русь глупая мне отдалась без размышленья, испытанья, точно девка деревенская, и ты отдайся. Невзлюбили царя законного, полюбите разбойника!

Лжедмитрий уносит Ксению. Красные всполохи.

Действие пятое
Тот же тронный зал. Входит растрепанная Ксения.

Ксения.
 Погибло все: семья, держава, честь. Все отнял мерзкий самозванец! Зачем мне жить и как мне жить?! Позор, как ядовитый мрак, все застилает, душу сдавливает тьмою. Но знаю, где искать спасения и света. Я сделаю, как древние цари. Зря матушка мне говорила, что книги ничему не учат. Из баловства в счастливые деньки я сделала кольцо с секретом и налила туда немного яда, чтоб было страшно и как бы наяву мечтать о древних греках или о героях римских. И вот он в черный день мне пригодится. Прими Господь, мою больную душу, пошли туда, где существуют брат и мама.

Ксения открывает кольцо и выпивает яд. Спотыкаясь, доходит до скамьи, падает рядом.

Открывается дверь, входит служанка. Видя царевну на полу, бросается к ней.

Служанка (кричит).
Люди, помогите! Царевна без чувств. Лекарей зовите! Быстрее!!!

Вбегают слуги, начинается суета. Царевну уносят.
Красные всполохи.

Действие шестое
Белый ровный свет. Ксения лежит на кровати. Возле нее сидит Няня.

Няня.
 Пришла в себя, голубка. Ах, милая моя, как за вас я горячо молилась.

Ксения.
 Мамушка. Дайте мне свою ладонь. Прижмите к моей щеке, как в детстве. (Няня выполняет  просьбу.) Как хорошо, спокойно. Я что, больна?

Няня.
Больна, милая. Еще как больна! Уж несколько дней не знаем, будете на этом свете или на тот вас собирать.

Ксения.
Я ничего не помню. Когда я заболела? Где мама, как поживает государь - мой брат?

Няня в слезах, отворачивается от нее.

Ксения.
 Почему вы плачете?

Няня.
Не беспокойтесь, царевна, обо мне. Что взять со старой? Слезы текут сами и текут. А вы будьте покойны, вам волноваться нельзя.

Ксения.
 О Боже! Я все вспомнила! О горе мне, несчастной. Я умереть хотела, и это дело малое я не смогла исполнить толком. Вот брат и матушка – те были настоящие цари и чашу с ядом выпили достойно.

Няня.
О чем вы говорите?! Как вы могли навету злому верить?! Не отступили они от долга христианского, не налагали на себя рук!

Ксения.
 Как же они умерли? Скажите!

Няня.
Вы слишком слабы царевна, не могу вам сейчас это рассказать.

Ксения.
 Я требую! Если я вам хоть чуточку дорога, скажите мне всю правду!

Няня.
 Правда ужасная, как сам нечистый в преисподней. Боюсь, подорвет она ваши слабые силы.

Ксения.
 Я хочу знать ее немедленно! Пока кто-то не вошел и не удалил вас из комнаты. Не бойтесь за меня. Я правду выдержу, а ложь меня убьет.

Няня.
Когда еще новый царь не въехал в Москву выставили их тела в гробах на площади. Объявили, что они приняли яд. Народ валил на них глазеть. И я пошла слезами обливаясь, посмотреть и проситься со своими милосердными господами. (Няня плачет.) Ох, тяжело мне. Вы знаете, я с самого рождения служу вашей семье и не раз в младенчестве купала государя Федора, одевала и прислуживала царице Марии, упокой Господи, их святые мученические души (снова плачет).

Ксения.
Дальше, мамушка, дальше. Сразу к делу, не томите, я все знать хочу.

Няня (шепотом).
 Как не наряжали и не белили покойников, на шее у обоих увидела я синий след от веревки. А у молодого государя еще и синяки на лице. Видно дрался он до последнего вздоха с убийцами, как подобает молодому витязю.
 
Няня в испуге закрывает рот рукой.

Ксения.
Да. В это я верю! Это похоже на истину! Такой мой любимый брат! Говорите все как есть, до конца! Часто слуги больше господ знают.

Няня.
Боюсь за вас.

Ксения.
Уже бояться поздно. Меня только правда может исцелить. Кто убийцы?

Няня.
 Их было несколько: боярин Василий Голицын, князь Василий  Мосальский, дьяки Молчанов и Шерефединов, да еще подьячий Иван Богданов. Но так народ шепчет, откуда мне знать бабе грешной, как по правде было. Не выдавайте меня, царевна!

Ксения.
Не бойтесь, я не выдам. Как будто ничего и не слышала. И немедленно награжу. Вот, возьмите мой перстень рубиновый.

Ксения снимает кольцо, отдает

Няня.
Ни за что я не возьму! У сироты! Я Бога помню!

Ксения.
Но я богата! И драгоценностей разных у меня не счесть!

Няня.
Не настолько и я бедна, убога, чтобы у сиротки подарки принимать за страшное известие, за рану душевную. Уберите кольцо! Не надо меня обижать! Никогда и ничего я не возьму! Не оскверню душу свою бессмертную подобной мздой иудиной!

Ксения.
Спасибо, моя добрая няня. Как хорошо, что вы рядом. Не зря мое сердце томилось, когда видела я князя Мосальского. Не знала я, что он убийца, уже в его тереме попыталась бы отомстить за близких.

Няня.
Ах, матушка-царевна, какое ж мщенье?! Вы у меня одна, как свет в окошке. Вас еще от родов принимала, купала, в первую пеленку обряжала. Я берегла вас и кормила. За что мне такое наказание увидеть, как и вас убьют, мой свет! Помилуйте, старую меня. Не мстите! На все святое провиденье. И покарает Бог убийц!

Ксения.
Нет, то моя печаль-забота! Нет на них креста. Не верят они в Бога, иначе не покусились бы на трон и власть по своеволью. Они лишь ненависть и злобу, равную языческой, поймут.

Няня.
Что вы задумали, дитя любезное мое?

Ксения.
А почему вы здесь? Как вас ко мне впустили?

Няня.
 Когда вы ядом отравились, переполох в палатах царских начался. Я мимо проходила. Моя племянница дворцовой прачкой служит, (хорошие служанки нужны любому властелину). Ей рассказали слуги, она мне. Тогда я побежала во дворец и пала в ноги новому царю. Сказала, что с детства за вами хожу и лучше всех на свете понимаю, что для моей царевны хорошо, что худо. Государь был, видно, перепуган и разрешил мне за Вашей милостью ходить как прежде. И даже жалование назначил, как будто я в дворцовом приказе состою. Просил лишь обо всем докладывать. Так я притворно согласилась. Пусть, думаю себе, об ерунде рассказывать начну, что кушали, как одевались, велика ли тайна. О главном чем, о том я промолчу. И это будет даже и не ложь, а так, лишь тишина. А если грозить и требовать начнут, все знают, забывчивость присуща старикам.

Ксения.
Ах, нянюшка, я восхищаюсь вами! Спасибо, что не оставили меня среди коварных ядовитых змеев. Молчите о нашем разговоре. Всем говорите, что я больна, слаба. Прийти в себя мне надо для дела моего.

Няня.
Я с вами хоть куда! На каторгу и плаху. Все разделю с тобой, мой свет. Надейтесь на меня. Моих детей и мужа давно уж нет. Вы свет единственный души моей. Куда б вы не пошли, все разделю я с вами.

Ксения.
Спасибо! Верю. Теперь ступайте, друг нелицемерный. Мне надо отдохнуть и все обдумать. Всем говорите, что я еще без чувств.

Няня.
Вот, испить воды извольте, милое дитя.

Ксения.
Спаси Господь! Мне больше ничего не нужно.

Няня целует руку Ксении, уходит.

Действие седьмое
Лжедмитрий Первый сидит на троне, как и в пятом действии. Входит Ксения.

Ксения.
Чуть свет, а я уже тревожить вас дерзаю, мой государь.

Лжедмитрий.
Я рад. Но что случилось?

Ксения.
Печаль есть у меня.

Лжедмитрий.
 Какая?

Ксения.
Немедленно я знать желаю. Когда же наша свадьба, милый? Сердце истомилось, желает знать, надеется на счастье.

Лжедмитрий.
Ты знаешь, я люблю тебя без меры. Но дела высокой политики не позволяют мне торопиться.

Ксения.
Какие же дела?

Лжедмитрий.
Мне войско надо укрепить. Дворец достроить. И думаю, не начать ли войну с Турецким шахом, чтобы отвоевать древний Константинополь, наследную столицу моей благочестивой бабушки Софии.

Ксения.
 Удивлена немало такие речи слушать! И в лучшие-то времена никто из государей не мыслил возвращать Константинополь. Для этого у нас нет ни кораблей, ни войска столь большого, как требуется для исполнения мечты предерзкой. Напомню, даже крымский хан, вассал у шаха, не малосилен, еще при царе Федоре и батюшке моем подходил к Москве. Лишь заступлением Богородицы и великим чудом спаслись от верной смерти, разорения и плена. Чем души подданных бессмысленно губить, нести беду, и плач, и смерть, не лучше ли о свадьбе нашей печься?

Лжедмитрий.
Куда же торопиться? Мы молоды и можем подождать. Чтоб с должной пышностью и торжеством устроить свадьбу да пир горой.

Ксения.
 Однако, друг мой, ты веселиться не перестаешь. Пир и праздник каждый день, да многолюдный, пышный. Казна уж скоро опустеет. Народ меж тем становится, твоим правленьем недоволен.

Лжедмитрий.
Да чем же я ему не угодил? Вот диво!

Ксения.
Ты много тратишь: дворец большой построил, трон из золота литой с алмазными подвесками завел, роскошь и пышность кругом чрезмерная, а люди боятся новых налогов. Если бы ты вновь стал простым дьячком, тебе бы тоже это не понравилось.

 Оба пристально смотрят друг другу в глаза. Лжедмитрий старается не поддаться гневу.

Лжедмитрий.
 Но я не дьяк, я царь природный из Рюрикова колена!

Ксения.
Никто не смеет в этом сомневаться. Тем более, когда мать, брата и дядю Григория Отрепьева сослали, как и всю братию чудовского монастыря, отправили в дальние обители. Иных же свидетелей, кого казнили, кого просто зарезали, без суда и долгих разбирательств.

Лжедмитрий.
Я должен был злые плевелы уничтожать, чтобы не возбудить волнения в народе! Ты будто сомневаешься во мне, царевна?! Почему же замуж хочешь идти по доброй воле?! За будто бы холопа.

Ксения.
Отнюдь. Помилуй, государь. Ничуть не сомневаюсь. Зачем мне это надо?

Лжедмитрий.
Вот и мне не надо напоминать о дьячке каком-то Гришке. И князьям не надо, и боярам, да и вообще в моем царстве никому это не интересно. Ты знаешь.

Ксения.
Знаю. Вижу. Ведь даже дядя мой двоюродный Богдан Бельский словно ослеп, оглох и память потерял. Москва лишь Дмитрием воскресшим живет и дышит. Правителям корысть, как Жар-птица небо застилает, и так в них алчность распаляет, что не до правды и не до Отечества им дела нет. Но знай, есть злые языки. Про цербера, пса литого, которого ты велел поставить у своего нового дворца, потихонечку уже судачат, что цербера того ты из ада взял, чтобы обратно в ад дорогу быстрее найти. Смешная, право, басня.

Лжедмитрий (начинает раздражаться).
 Мне наплевать! Я не боюсь. Господь и Проведение мне вручили державу Российскую. Никто не посмеет против Бога бунтоваться.

Ксения (предельно сдержана).
Конечно, не гневайтесь, свет государь, не посмеют. Они ведь только против Годуновых бунтовали. Напомню, тех самых, что для народа в голод свои амбары открывали и закупали у иноземцев хлеб без счета. А против вас – никто не станет!

Лжедмитрий.
Когда с тобой я говорю, жду, словно, пули от врага. Но отлепиться от тебя нет мочи! Почему не знаю. Околдовала ты меня.

Ксения.
 А мне-то злые языки доносят, что ты девиц без счета опозорил. Дерзнул, как говорят, и на самих ангелов, невест Христовых посягнуть в иных монастырях…

Лжедмитрий.
 То злые языки, которых резать надо! И отрежу! Придет мой срок!

Ксения.
 Когда же срок, родимый? На великие дела сбираешься, воевать Царь-град мечтаешь, а только пьянки да блуд выходят. Говорят, уже сам мерзкий грех Содома стал тебе не чужд и соблазнил ты юношу.

Лжедмитрий.
 Все люди врут.

Ксения.
 Наверное, берут пример у государя.

Лжедмитрий (в гневе).
 Стой! Прикуси язык! Меня послушай! Имею я известие, весьма тебе неприятное. Не решался говорить, но ты сама меня распалила!

Ксения.
 Я ко всему готова в любой день, час, минуту. Говорите!

Лжедмитрий.
 Велю отправиться тебе во Владимирский монастырь! Ты примешь постриг там. Не смей со мною спорить!

Ксения недолгое время молчит, размышляет над неожиданным сообщением.

Ксения.
Ах, свет мой государь. Не вразумишь ли глупую рабу твою. Ты монахинь чистых срамишь и в грех блуда низводишь. Меня же в монастырь вдруг отсылаешь. Как мне понять сие?

Лжедмитрий (слегка смягчившись).
 Я вынужден жениться на другой.

Ксения (еще тише и спокойнее, чем прежде).
 На ком, дерзну спросить?

Лжедмитрий.
На польской девице благородных кровей Марине Мнишек. Ее отцу я обязан возвращеньем трона и поддержкой короля Сигизмунда. Это долг чести, пойми. Но я тебе не враг. Готов в благодарность за полгода нашей нежной дружбы, по-царски наградить. Чего ты хочешь?

Ксения.
Занятно, как с твоим приходом русская благородная кровь боярская, да что там, царская, быстро обесценились, а зарубежная поднялась в цене.

Лжедмитрий.
 Я эти замечания готов пропустить мимо ушей. Я понимаю, ты ревнуешь. Но я буду снисходителен и терпим. Исполню любую твою просьбу, скажи лишь только.

Ксения.
Ах, что-то мне подсказывает, что ты струсишь.

Лжедмитрий.
Я не струшу! Клянусь тебе! Коли не струсил я трон занять, так неужели просьбу девичью я не смогу исполнить?!

Ксения (почти шепотом, но твердо).
Казнить мне нужно нескольких людей.

Лжедмитрий.
 Я поражен! Теперь не знаю, смогу ли клясться, что исполню.

Ксения.
 Тогда уж не о чем и говорить.

Лжедмитрий.
 И все же имена ты назови.

Ксения.
Они твои приспешники. Можно сказать, друзья, если такое старомодное понятие у вас в обиходе.

Лжедмитрий.
Нет. Не исполню! Молчи, чтоб я не знал. Уйди скорей, мне страшно. Я словно в бездну ада заглянул. Уйди!

Ксения.
 Не смею больше вас тревожить. Благодарю вас за беседу.

Лжедмитрий.
 Стой! Так ты не власти, не трона разделить ждала?! Ты с омерзением и мукой мне отдавалась, чтобы отомстить?!

Ксения.
В час расставания мы узнаем о людях иногда больше, чем в мирные часы бесед неторопливых. Вы остроумны, догадливы, дерзки, но недостаточно умны, чтоб долго усидеть на нашем троне. А ваши вопросы я оставляю без ответов. Прощайте, нежный друг. Мне платы за мерзкий грех блуда не надо. Я на Руси Святой царевною была, не в Вавилоне языческом и многогрешном, и честь свою еще и мелочным корыстолюбием не замараю.

Лжедмитрий (в гневе).
Уж для того и надо было трон занять, чтобы с тобою близко повстречаться. Умна, смела, красива – по всем статьям царица! Да только не судьба. Трон у меня. Тебе – клобук, и строгий пост, и слезы. (Шепотом.) Мы в некотором роде поменялись.

Ксения.
Так Бог судил мне, по грехам. Народу русскому послал Он наказание за легковерье и упрямство, непослушание церкви, по сути – за грех гордыни.
 
Лжедмитрий в ярости подходит к ней заглядывает ей в лицо.

Лжедмитрий.
Не будет наказания! Я удачливей тебя! Я обладал тобою, гордая красавица! Я распоряжаюсь твоей судьбой! Не ты – моей!

Ксения.
Что ж наслаждайся! Твой день, твой час! Да только помни: часы бегут, дни в бездну утекают. Когда толпа безумной черни к тебе в богатый терем твой ворвется и будет с ножами, кольями души твоей искать, ты позавидуешь скромной участи моей. Не вспомнишь плотские утехи, и не спасут тебя шелка одежды новой, царской.

Лжедмитрий.
Того не будет, не надейся! Со мною верные поляки и немцы крепкие.

Ксения.
Смешной. Что немцы, что поляки, когда взбунтуется Москва и силу правды ощутит?! Сметут их словно пыль.

Лжедмитрий.
 Молчи. Ступай. Что будет – то и будет. Твоя судьба уже сегодня решена. (С иронией, изображая монахиню.) Черница-сестрица Ксения, не подадите ль четки, и почитаем требник после литургии.

Ксения (серьезна и спокойна).
 Надеюсь, мое монашество будет дольше вашего царствования.

Лжедмитрий.
Я думаю, напротив. Сначала ты, потом уж я пойду на вечный суд.

Действие восьмое
Ксения входит в свою комнату дворца.

Ксения.
Няня, собирайтесь. Приказ царя, мы едем в монастырь.

Няня ахает, всплескивает руками. Ксения дает волю чувствам рыдает, садится на скамью. Няня, предварительно закрыв дверь комнаты, садится рядом с ней.

Няня.
 Что? Что стряслось?!

Ксения.
 Ах, все пропало! Ради чего жила, к чему стремилась.

Няня.
Что?! Что пропало?! Скажите, милое мое дитя. Не длите мою тревогу.

Ксения.
 Нас отправляют в монастырь. Мне не видать венца! Убийцы матери и брата остаются без ответа!

Няня в ужасе закрывает рот рукой.

Няня.
О Боже! Вот к чему все это было! А я-то старая, о внуках уж мечтала, хоть и не скрылось от меня, что ненавистен вам наш новый государь. Но мало ль думаю, мое ли дело, уж как-то вы стерпелись.

Ксения.
 Стерпелись?! С убийцей матери моей, причиной всех несчастий?! Жила и думала лишь завладеть венцом. А дальше будь что будет! Уж коли так, бояре продажны и лукавы, могли бы вновь глаза закрыть, что вдруг бы новый государь исчах, зато уже есть законная царица!

Няня (закрывает уши).
Я слышать это не хочу, боюсь. Помилуйте, царевна.

Ксения.
 А я вот говорю и не боюсь! Мне все равно теперь хоть суд, хоть дыба. Убийцы мерзкие все будут на свободе.

Няня.
 Да неужто я предам, моя царевна! Вся жизнь моя твоя, не отступлюсь. О горе, горе! Зря вы утеяли со Дмитрием тягаться. То книг латинских злое наущенье. Где видано, чтоб женщина мужскую волю одолела!

Ксения.
Есть примеры. Да видно, я не из их числа. Что толковать без пользы. Сбирайтесь, няня. Обо всем распорядитесь. А мне же все равно, что мы оставим здесь, а что возьмем. Чуть больше скарба или чуть поменьше. Жизнь не вернешь, не повернешь.

Няня.
Смиряться и терпеть, прощать обиды, молиться за врагов – вот долги наши и добродетель христианская. Полноте печалиться, царевна. Быть может, это к лучшему решенье. Взгляните на Москву. Как только вошли поляки с немцами, уж все бояться по улицам свободно проходить. Что ни день, то весть несется о новом безобразии от иноземцев: кого-то да ограбят, или насилие девицам учинят. В святые храмы входят, словно в конюшни, и шапки не снимают. А как напьются, и вовсе со свиньями в обнимку по лужам, в грязи лежат и спят. Срам, да и только! А жаловаться на них не смей! Заведомо все знают, суды навстречу им пойдут, не нам, московским людям.

Ксения.
А как народ их ждал! С каким восторгом присягали новому царю и иноземцам кланялись подобострастно, забыв свою свободу, кровью предков для нас добытую! Давно уж матушка моя предсказывала это. Но всем свой ум казался выше прочих! Да что тут толковать! И впрямь, все беды, которые считали мы большими, померкнут вскоре перед бедами великими. Я же ничего не выбирала. Ничто не под моею волей. Уж коли в почетную тюрьму отослана, так еду. Вы, няня, правы, как всегда. Все лучше монастырь, чем шелковой веревочкой удушат и скажут, что сама решилась. Еще и позором моего самоубийства будут клеймить нашу семью.

Няня.
И все же не печальтесь. Хоть трудно ум и волю вам собрать сейчас, я знаю. Все к лучшему, царевна. Есть время скорби, будет и время радости. На все Господня воля.

Ксения.
 В монастырь не затем идут, чтобы радоваться.

Няня.
И тоже верно. Но чем так жить, в грехе, в блуде, уж лучше о спасении души стараться. А я вот что подумала, вдруг вы там родите? Ведь срам какой. Не может Христова невеста не быть непорочной. Грех.

Ксения.
 А что мы можем сделать? Такова воля государя. Неужели вы думаете, что кто-то сможет царя ослушаться? Тем более кроткая настоятельница монастыря? Или владимирский епископ?

Няня.
Да, это так. Давно уже никто не осмеливается на Руси нарушать приказы. Всех научил покойный государь Иоанн Васильевич беспрекословному подчинению. И все же. Природа есть природа. Она людским приказам непослушна.

Ксения.
Так много ненависти между нами было, что не может от этой бесовской связи дите родиться на проклятье нам обоим. А кстати, ничего в городе не шепчут, забеременела ли хоть одна девица на Москве от нашего царя?

Няня.
Разве за всеми уследишь. Как будто бы никто… И в самом деле дивно. Вести о его срамных делах повсюду разносятся, а чтобы был у кого-то плод, никто не говорил…

Ксения.
Убить законного царя, завладеть троном, разрушить все устои во имя своей цели. При этом быть бесплодным! Знать, что неизбежно ввергнешь землю в новую беду, безвластия, после своей кончины. Он о земле не думает, случайный шут на троне. Кара Божия легла на нашу землю.

Няня.
За что земле страдать? Быть может, впали люди в заблуждение, поверили посулам сладким, но переменится, устроится все к лучшему у нас. А вы пугаете меня.

Ксения.
Я лишь предчувствую, но ничего поделать не могу. Пойдемте в монастырь, спасаться будем.

Няня.
Я верная слуга, всегда готова. А чтобы вы не очень печалились, скажу немного в развлеченье бед. Простой московский люд скорбит о вашей участи. Не раз и не два слышала я, как распевали песни, вами придуманные в неволе. Да хоть вот эту.

Няня запевает. Ксения подхватывает. Поют вместе:

Сплачется мала птичка,
Белая перепелка:
«Охти мне, молоды, горевати!
Хотят сырой дуб зажигати,
Мое гнездышко разорити,
Мои малые дети побити,
Меня, перепелку, поимати».
Сплачется на Москве царевна:
«Охти мне, молоды, горевати,
Что едет к Москве изменник,
Ино Гриша Отрепьев, Расстрига,
Что хочет меня полонити».

Ксения.
 Спасибо людям добрым, что помнят обо мне. Сохрани Господь в час испытаний будущих.

Ксения под руку с няней уходит.

Действие девятое
Купола Троице-Сергиевой лавры. Колокольный звон. К красным воротам монастыря подходят Ксения и Няня в черных монашеских рясах.
 
Ксения.
Вот Троицы святые купола. Уж отслужили братия литургию. Как хорошо мне здесь! Привел Господь. И мы с вами добрались до святой обители. Как сердце мое радуется, когда я вижу лавру, слышу ее храмов звон малиновый, глубокий. Вспоминаются мне счастливые дни беззаботной юности, когда сюда мы приезжали всей семьей с дарами богатыми и в счастье и в покое. Как будто бы и не было ужаса последних лет.

Няня.
И я с вами радуюсь, царевна. Да золотое-то житье когда-то было: мир и покой на всей земле. Теперь лишь вспоминать да помечтать о нем мы можем. Теперь-то что в земле у нас творится: тревога, смута, убийства, воровство. Куда бежать, куда и голову бы спрятать, никто не знает, ни бедный, ни богатый, ни знатный, не простой. Страшен гнев Господень!

Ксения.
Ох и страшен! И всю вину я на себя беру. Ведь и для меня отец к венцу стремился. Возможно, он пошел на преступление. Я начинаю верить, что правду люди говорят, что за убийство царевича страдает вся земля. А с нею мы, две малых перепелки без своего гнезда.

Няня.
 Но вы тут ни при чем! Ведь неразумным вы ребенком были, когда случилось то убийство или смерть случайная. И сколько бед вам выпало за это время?! Не счесть! Храни Господь царя Василия. (Крестится.) Проявил к Вам милосердие поистине царское. И похоронить семью в святом монастыре позволил, и в Москву нас перевел.

Ксения.
 Милосерден царь Василий. Всегда я за него молюсь. Да не оставит его Господь и вразумит в нелегком поприще его. Вот только не вижу я быстрого избавления земли нашей от Божьего гнева. Многие за это время соблазнились, развратились. Многим по нраву пришлась жизнь без трудов, лишь грабежами, и кровь, насилие пришлись по вкусу. Продлит за то Господь дни гнева своего.

Няня.
Опять пугаете меня, царевна. Не слишком ли много мы страданий испытали?

Ксения.
 Кто знает, много или мало. Милая моя, не называйте меня царевной. Я уже скоро два года, как инокиня Ольга.

Няня.
Простите. Все старые привычки. Так неужели, думаете, то, что прах Лжедмитрия сожгли и выстрелили пушкой, не финал беды?!

Ксения.
Увы, то лишь ее продленье. Ведь уже новый Дмитрий объявился. И будто бы Марина Мнишек в нем старого Димитрия признала.

Няня.
Час от часу не легче! И капли нет стыда в бесстыжей!

Ксения.
 Ее пьянит надежда на русский трон, богатства царские в глазах стоят. Не чувствует, не ведает она, что сам нечистый ей помыслы мутит. Мне жаль ее. Но только лишь молитвой помочь ей можно. Пойдем же к милым, поприветствуем родителей и брата, помолимся мы у родных могилок.

На площадь выбегает монах.

Монах.
Быстрее старицы, быстрее! Ворота затворяем. Спешите внутрь под кров святого Сергия! Бегите!

Ксения и Няня.
Что? Что случилось?!

Монах.
 Сапега подошел. Наш монастырь он хочет разорить. Готовимся к осаде.

Ксения и Няня.
 О Боже милосердный!

Убегают внутрь монастыря. Мирный колокольный звон сменяется звоном набата.

Действие десятое
Троице-Сергиева лавра в огне. Звуки выстрелов. На площади монастыря изможденные, умирающие люди. Среди них ходят Ксения и Няня. Стараются помочь страждущим людям, подносят воду. Ксения дает им из своей бутылочки пряный мед от цинги.

Ксения.
 И теснота, и глад, и мор. Уж восемь месяцев осада длится. И чем страдальцам помочь, не знаешь. Лишь роженицам место в притворе церкви выделим, уж раненых бойцов со стен несут. И некуда их даже положить в тепле и сухе и покое. Припасы кончились, дров мало.

Няня.
 Ох, горе да беда. Страдает стар и млад. Не исчерпает гнев Господь на грешных нас. Еще цинга напала. По тридцать человек за день хороним.

Ксения.
Что ж делать нам. Привел Господь нас в лавру в день осады. На то Его святая воля. Мы, видно, заслужили это горе. Так будем со смирением нести. Я даже рада, что своими глазами вижу мужество бойцов, их честь, высокий дух и смелость. И рада, что малыми трудами могу их участь облегчить.
Няня.
Чему же радоваться? Царское ли дело холопам воду разносить, их укрывать, лелеять, смотреть на раны, гной и смерть? То ли зрелище достойное взгляда царевны молодой?

Ксения.
За жизнь роскошную в дни юности моей я и худшего достойна. Страшусь, как бы в геенну огненную мне не попасть за старое житье и новые грехи уныния, печали.

Няня.
Ох! Разрешите мне присесть и отдохнуть немного, я что-то плохо чувствую себя сегодня.

Ксения.
Садитесь поскорее, отдыхайте. Мне голову кладите на плечо, чтоб легче было вам.

Садятся на бревно, устраиваются, Няня кладет голову на плечо Ксении.

Няня.
За что нам жизнь такая, страх и боль, и без конца и края…


Ксения.
 Как за что? Не говорим о том периоде, который мы забыли и не обсуждаем. Хотя в том я каяться не перестаю. Прошу у Господа прощения. А помните ли, няня, как одевали вы меня во время царского житья? Что ни день, то новый сарафан, а в праздники и два и три, один другого все роскошнее. Чего я только не носила: и шелк, и бархат, и на сафьяновых сапожках жемчуга. На голове – венец на Троицу из изумрудов, из рубинов к Пасхе, сапфиры голубые в серебре ко праздникам Пресвятой Богородицы, брильянты на Рождество горели, словно снег. Все ими было убрано – венец, оплечье, нарукавники. А соболя лишь черные, что самые дорогие и редкие, носила. Кружева тонкие французские или итальянской работы. Кушать почти каждый день садились на золоте или серебре. А яствами какими угощали нас всякий день? Вино испанское, дыни и виноград бухарские, изюм, орехи, и фрукты редкие, какие только представить можно со всех заморских стран, и лебеди, и медвежатина, и стерляди огромные к столу. Как подадут, бывало, на праздник сто блюд, так от всего и по крошке не можешь отведать. Теперь бы тот стол сюда, мы всех бы накормили, забыли бы люди о цинге.

Няня.
Продолжайте вспоминать. Мне почему-то легче от ваших слов.
 
Ксения.
 Да хоть и в пост, какие яства были?! Грибы различные, и каши, и ягоды, какой захочешь, фрукты сушеные и свежие, что и пост не в пост, а в радость. А развлечения вспомните! Мой брат зверинец захотел, так батюшка и павлинов, и попугаев, и льва ему, и белого медведя доставил на потеху! А книги! Книги без числа от Иоанна Грозного остались. На польском, на латыни, французском, греческом! Открой, читай. С биеньем сердца уносись хоть в глубь веков, хоть в страны дальние за словом. Мне грешной, всего больше жаль, что чтения я навсегда лишилась. Хоть маменька всегда твердила, что это грех. Сама я знаю, что грех, а все по слабости своей о том печалюсь. Так-то.

Няня.
Как не печалиться по старому житью… То выше сил моих. Хотя я тоже знаю, что грех. Ведь многое и слугам от того богатства перепадало. Я простая служанка, а дом с каменной подклетью построила и баню по белому топила. Коровы, куры, коза – все было у меня. Теперь, где это все?! Разорено и сожжено. Верно. Все беды по грехам, за жизнь роскошную, в которой Бога мы забыли.

Ксения.
Теперь смиряемся по мере сил. По доброй воле не хотели, по принужденью Божьему постимся. И валенкам сухим уж рады, не то, что сапогам из тонкой кожи с жемчугами.

Няня.
 Ох, что-то голова кружится. Дозвольте, лучше лягу.

Ксения встает с  бревна, помогает няне лечь.

Ксения.
Чем вам помочь, мой бедный друг? Быть может, мед мой пряный ваши силы укрепит.

Подносит к губам няни бутылочку с медом.

Няня.
Нет, не буду, себе оставьте иль страдальцам. Стара уж я, измучилась на этом свете, хочу покой. Уж умирать пора.

Ксения.
Нет, няня, нет! Не говорить слов таких жестоких. Вы у меня одна, как мать и няня и ангел мой хранитель.

Няня.
 Благодарю, царевна, за добрые слова. Они мне как награда в последний час.

Ксения.
Не говорите так. Мне страшно. Я не хочу вас потерять.

Няня.
Что делать, милое дитя, пришла пора сбираться мне на суд. Не страшно. Слишком я устала от бед и всех тревог. Вас лишь жалко, голубицу. Кто будет ходить за вами? Кто приглядит за пищею и платьем?

Ксения.
Ах, няня, не хочу прощаться с вами.

Няня.
 Не плачь, дитя, смирись. Я умираю мирно. И причастилась и соборовалась, как подобает христианам. Тебе лишь отходную спеть. Прими мое благословенье. (Крестит Ксению.) Прости за все. Я ухожу. (Ксения плачет.)

Ксения.
Нет, только не теперь, не здесь, в осаде. Мне нечем вас убрать, и гроб не сделать. Лишь место у родных могу вам отделить.

Няня хрипит. Умирает. Ксения читает молитву на отход души.

Действие одиннадцатое
Свежая могила у стены Успенского монастыря Троице-Сергиевой лавры. Ксения кладет первоцветы на могилу няни.

Ксения.
 О Боже! Боже! Как я одинока! Нет сил мне дальше жить. Но ради вас, родимые страдальцы, жить я буду. Скреплюсь и понесу свой крест достойно.

Вбегает воин.

Воин.
 Осада кончилась! Сапега отступил. Войска младого полководца Скопин-Шуйского отбросили поляков. Ура!

Подбегает инокиня Марфа (Мария Старицкая).

Марфа.
 Вы слышали, царевна?! Мы свободны! Мы можем в Москву вернуться! В пристойный нам Новодевичий монастырь!

Ксения.
 Ах, королева, что с того нам? Здесь ли, там ли.

Марфа.
 Как уразуметь ответ ваш? Я до подобного смирения еще не дожила, хоть и черница подольше вас, а все же помню, что королевой Ливонии когда-то я была. И трон российский по праву рождения мне должен был бы принадлежать, как единственной племяннице царя Иоанна Васильевича. Отсюда разумею, мне должно занимать достойное место.

Ксения.
Теперь никто не знает, кто чего достоин. Тем паче место достойное чего? Не нам, монахиням, о родовой чести вспоминать. Осада все мне показала, на многое глаза открыла. Простолюдины часто нас прямее, мужественнее, человечнее, и любовью, теплотой сердца, несравненно богаче. Простите меня, нет сил рассуждать об общем, а радоваться тем паче. Скорблю о няне.

Марфа.
Сочувствую. Но помните, что все мы смертны. Отмучилась она. Теперь покою мертвых живые часто завидуют. (Крестится.) Сочувствую беде я вашей. Но о будущем теперь нам надо думать. Поедем в Новодевичий монастырь. Пока победа всех радует и окрыляет. Дороги открыты, и царь Василий к нам благоволит.

Ксения.
Чем плох наш владимирский монастырь? Может быть, лучше туда вернуться, подальше от смуты и суеты мирской?

Марфа.
 Нет, не туда! Я не по доброй воле постриг приняла. Не будь на то приказа царя Бориса, может быть, еще раз замуж вышла бы. Я себя монахиней почувствовала и молиться серьезно начала, лишь когда дочь свою похоронила. О ней печалюсь каждый день. Но знаю, что нельзя нам совсем удаляться от мира и столицы. Даже и монахинями там интереснее, и жизнь богаче, лучше.

Ксения.
Простите отца. Простите и меня.

Марфа.
Вас за что? Я на вас не гневалась. Простила и царя Бориса. Есть помышления людские, но есть и Божья воля. Вы много бед перенесли, но не озлобились, лишь терпению научились. Я наблюдала за вами и удивлялась вашей доброте и потому зауважала. Дерзаю дружбу свою вам предложить и даже больше, будьте мне названной сестрой во всем. Не только по несчастьям, но и в радости, сколько нам Бог отмерит. Теперь поляки изгнаны и новый самозванец в ближайшие дни падет, в Москву вернуться надо. Там заживем мы хорошо, и в радости, и в благодати, и в молитве, коли так Бог судил нам.

Ксения.
Быть вашею сестрой мне честь и радость, и утешение в скорбях. Пойду я с вами, куда вы скажете, все разделю, как нянюшка моя со мной все разделила. Новодевичий монастырь мне дорог. Там батюшке державу предложили, там тетушка, царица Ирина, в молитве век свой скоротала. Туда часто мы всей семьей приезжали на строительство собора посмотреть и тетю навестить.

Марфа.
Тем паче я не пойму, почему отказываетесь.

Ксения.
С одной стороны, я хотела бы туда, с другой – боюсь я новых бед и искушений. Не тороплюсь надеяться на лучшее житье. Одна победа не означает окончания войны, тем более всеобщей смуты.

Марфа.
 А я надеюсь! Не может всеобщая беда так долго длиться! Должен быть конец печалям! К тому же я предсказание слышала, что нашу землю успокоит приход царя по имени Михаил! А наш молодой воевода-герой как раз Михаил, двоюродный племянник нашего царя Василия. Царь Василий пока бездетен, почему бы Михаилу, при его талантах, не стать следующим царем? Вполне возможно! А пока он смуту успокоит.
 
Ксения.
 Дай Бог! Изнемогли в печалях.

Действие двенадцатое
Новодевичий монастырь. Идут Ксения и инокиня Марфа.

Марфа.
 Грохочут пушки. Уж не разобрать, кто прав, кто виноват, кто монастырь захватит… Я слышала, поляки патриарха Гермогена томят в темнице, голодом морят.

Ксения.
 Дерзнули вновь  на патриарха посягнуть?! Что ж он?

Марфа.
Он держится героем. Не идет на поводу врагов веры православной. Зовет подняться всем русским людям, покаяться, объединиться, очистить землю от иноземцев, выбрать нового царя вместо Василия, угнанного в плен. Письма по всей стране он рассылал через верных людей. Говорят, что есть тайные ходы в Кремле. Ими и пользовались надежные люди, чтобы доставить от патриарха святительское слово и благословение на борьбу. Но теперь патриарха вовсе в каменный мешок упрятали, и никому нет к нему доступа. Поляки знай глумятся над святым человеком. Им что? Гори все синим пламенем. В осаде… Как не вспомнить героя – князя Михаила! Не допустил бы он врагам распоясаться. Напрасно ваша тетушка Екатерина ему чашу с ядом поднесла.

Ксения.
 Не мучайте меня, сестра. Я все же склонна верить, что то болезнь была и тетя с дядей – ни при чем.

Марфа.
Умер он точь-в-точь, как ваш отец. Кровь носом, горлом пошла – после пира. Не иначе один и тот же яд, от братьев Шуйских.

Ксения.(тихо с печалью)
 Не мучайте меня! Опять мы виноваты! Героя-молодца, который Русь избавил бы и самих Шуйских мог бы спасти, мы погубили! Родная тетя, сестра матери моей! Ну не могу я это в себя вместить! Мне легче думать, что несчастный случай свел в могилу Михаила. Я за него молюсь. Что сделать я еще могу?

Вбегает инокиня.

Инокиня.
 Казаки ворота пробили, сюда стремятся. Все лицами черны и злы. Боюсь! За ваши спины спрячусь! Авось двух цариц не тронут.

Вбегает казак.

Казак.
Ай да крали на потеху! Беру чернявую! (Хватает за руку Ксению.)

Марфа.
Как смеешь ты, холоп! То дочь царя Бориса! А я бывшая королева Ливонии Мария, дочь князя Андрея Старицкого – двоюродного брата царя Ивана Грозного.

Казак.
Ах, простите. Не признал! Потому как во дворцы не вхож, хотя кто знает, может, завтра царем заделаюсь и все меня признают. Хе-хе. Пока же доложу о вас нашему атаману Ивану Заруцкому. Эй, парни! Этих двух не трогать, они королевы! Ха-ха. Простых хватает.

 Казак уходит.

Инокиня.
 О Боже, что творится! Сестер куда-то волокут. Срывают одежды, избивают, срамят. Хуже басурман-язычников! Господи, помилуй. Как мне страшно! Что делать?!

Ксения.
Держись, сестра, не падай духом. Должны быть у них сердца. Слезами, мольбами попробую их растопить. Пока за наши спины прячься.

Подходит Иван Заруцкий с казаком.

Иван Заруцкий.
Так кто тут меня звал? Кто вы?

Ксения.
 Что вы творите?! Молю, остановите разбой святого места. Очнитесь, русские! Бог вас покарает за поругание святыни.

Иван Заруцкий.
А вам-то что за дело? Когда мои бойцы желают отдохнуть…

Ксения.
 Я заклинаю вас, остановите погром монастыря, сестер не обижайте.

Иван Заруцкий.
Ты кто такая?

Ксения.
Я царевна Ксения, дочь царя Бориса Годунова. Встаю перед тобой на колени. Молю, не обижай сестер.

Ксения, не без внутреннего борения,  встает на колени перед атаманом.

Иван Заруцкий. (польщен и доволен унижением Ксении)
 Так-так. Ты, значит, царевна молишь. Милая картина. Да только мало мне. Я слез уж много насмотрелся за эти годы. А это кто с тобой?

Ксения.
Это вдовствующая королева Ливонии, дочь князя Старицкого, инокиня Марфа.

Иван Заруцкий равнодушно смотрит на разбой, потом в лицо Ксении по-прежнему стоящей на коленях.

Иван Заруцкий
 Мне бы денег. Что ты предложишь мне, чтоб и тебя и королеву на срам не взяли мои лихие удальцы?

Ксения (поднимется с колен)
 Да есть ли хоть капля совести у вас?! Ведь вы когда-то были крещены! Чем кроткие черницы вам навредили?

Иван Заруцкий.
Да просто так. Кто кроток, тот виновен. Нельзя в лихое время быть беззащитным.

Ксения.
Но сила грубая еще не есть защита. Бог милосердный нам покров. И вас он покарает за разорение Его монастыря.

Иван Заруцкий.
Я это уже все слышал и не раз. Ты лучше новое скажи. У вас есть выкуп?!

Ксения.
Есть перстни, камни драгоценные остались. Все забирай, останови позор сестер.

Иван Заруцкий.
Веди, все заберу. Да только ваши жизни и безопасность оставляю вам. Ну, может быть, еще вот ту, что прячется за вами, не тронут. О большем не проси. Я атаман, а не девица. Чего хотят мои орлы, того хочу и я.

Ксения.
 О вразумись! Ведь не всегда ты в силе будешь! Придет твой час, и будешь ты просить пощады, умолять, и снизойдут ли тогда к тебе другие люди, сильнейшие, чем ты?

Иван Заруцкий.
 Что будет или сбудется, неважно. Сейчас я унижением твоим пресыщен. Отдай свои сокровища и вон ступай. Достаточно я к вам был добр и милосерден.

Сцены разбоя. Красные всполохи. Ксения и инокиня Марфа идут сквозь сцены убийств и пожара. Белый голубь летает над разоренным монастырем.

Действие тринадцатое
Княгинин Владимирский монастырь. Озеро. Марфа и Ксения кормят белых голубей.

Ксения.
 Наконец-то исчерпал Господь чашу гнева своего. Успокоилась наша земля. Наказаны все ее обидчики. И грех сказать, моих личных врагов всех жестоко, по попущению Божьему, дьявол покарал. Верно, говорила моя няня, не стоит самим пытаться устроить пути провидения. Все видит Бог. Как хорошо, что не попустил мне Всемогущий убийцей стать. Душу низвергнуть в пучину греха. Все устроилось само собой и даже страшнее, чем я дерзала мечтать во дни одержимости духом мщения. И я чудесным образом обо всем, что творилось в миру, узнавала. Ложного царя Димитрия Первого, с которого все беды начались, толпа растерзала, потом его сожгли и прах выстрелили из пушки. Князь Мосальский от голода умер в осаде с поляками. Так, говорят, он обезумел, что грамоту на земли, которую ему царь Лжедмитрий выдал за убийство матери моей, пытался есть. Вот с ней во рту и умер. Остальные убийцы смерть приняли не лучше, в позоре и нужде. Никто не избежал расправы. И даже атаман Иван Заруцкий, который так кичился перед нами, был посажен на кол. Никто не внял его мольбам, ни казнь не изменил, ни мук не облегчил, как он не внял когда-то нашим просьбам и мольбам истерзанных монахинь. А сын его, малыш безвинный, был повешен на воротах. Кто зло безмерное чинит, не избежит расправы столь же страшной.

Марфа.
Я вижу в том великое вразумление от Господа будущим правителям, которые свою корысть ставят выше блага страны своей. Быть может, ради этого вразумления мы испытали столько мук.

Ксения.
 Сама я тщусь скудным умом своим понять, для чего Спаситель поставил нас свидетелями Его деяний. Во время мира мы в полноте вкушали славу и радости, которые богатство доставить может. Во время смуты мы испытали все горести войны. После этого ни славы, ни шелков не надо – был бы мир, покой, молитва тихая за родных ушедших.

Марфа.
Нам Господь судил узнать все радости и горести мирские. И горести и радости – все развевает ветер, ничто не длится бесконечно. Когда-то на сапогах носили мы драгоценные жемчужины, украшали головы алмазными венцами, считая это за ничто, потом, во время осад, и плесневелой сухой корке радовались. Теперь уже и сил душевных нет ни слишком радоваться, ни скорбеть безмерно.

Ксения.
Угрето все же сердце. Есть радость, свет в душе моей, что успокоилось Отечество. И миром можем наслаждаться, и радостью спокойного жития, в ничем не потревоженной молитве находить успокоение тревогам, страхам. Победили войска князя Пожарского. Дал Господь нового молодого государя Михаила. Многие ему лета.

Входит инокиня, которая пряталась за их спинами во время нападения атамана Заруцкого.

Инокиня.
Повсюду вас ищу. Сестра, к вам гонец от государя.

Входит гонец (тот, который появлялся в первом действии) и кланяется Ксении до земли.

Гонец.
Здравствуйте, царевна.

Ксения.(обрадовалась)
Я помню вас. Вы приносили нам с матушкой послание от брата. Рада, что вы живы и вновь я вижу вас. Как здоровье ваше?

Гонец.
Спасибо, хорошо. Специально попросился я новому царю еще раз службу сослужить гонца. Хотя давно уж воевода и боярин. Быстро на войне чины и звания даются.

Ксения.
Спасибо, приятно, что кто-то остался верен истине и правде, не соблазнился посулами разбойников у трона. С чем прибыли вы к нам в обитель?

Гонец.
 Наш новый царь Михаил Федорович прислал вам грамоту, желает знать, нет ли нужды у вас в чем-либо. Сочувствует вашей судьбе и желал бы ее облегчить.
Ксения.
Высокая милость и добрая весть. Но чего же мне желать? Желания от мира. А я уж научилась жить днем одним и лишь на Бога уповать, стараюсь Ему лишь угодить. Но в том труды монаха обычные.

Гонец.
 Ни горе, ни испытания последних страшных лет не повредили вашей чудной красоты. Я помню, как дара речи лишился, когда впервые вас увидел. Теперь я говорю лишь потому, что после войн кровавых я осмелел.

Ксения.
Не говорите смелые галантные слова, они мне не по чину. Да и красота моя лишь зло мне принесла. Не на радость моему супругу, не для счастья любви, она на беду была дана, на испытанья страшные и боль греха.

Гонец.
Простите, что потревожил темные воспоминанья. Все люди царства нашего ими с избытком богаты после долгих лет всеобщей смуты. Я должен был унять язык.

Ксения.
Это все мелочи. Не тревожьтесь, не извиняйтесь. Со всеми бедами я давно смирилась. Прошу у Господа лишь милости и прощенья я каждый день.

Гонец.
Дерзаю настаивать, чтобы хоть какую-то просьбу вы со мной царю передали. Мне за радость стараться к ее исполнению. И я совершенно уверен, что наш Государь, добрый сердцем, благонравный юноша, с удовольствием, ее исполнит. Подумайте, не торопитесь. Не печальте нас своим отказом.

Ксения.
 Спасибо. Есть просьба у меня одна, чтобы похоронили меня с моими родителями и братом. За то и земли свои отпишу в Троице-Сергиеву лавру. Пусть молятся иноки обо мне и о всем нашем несчастном семействе. Подождите здесь. Я челобитную царю напишу.

Ксения уходит.

Гонец (инокине Марфе).
Как много было ей дано: и красота, и таланты к художествам, к стихосложению. До сих пор ее песни народ распевает, иконами ее работы в монастырях любуется. Как жаль, что все пропало втуне. Не расцвело ничто, и плод не принесло достойный.

Марфа.
 Все не пропало. Жива в народе будет память о чистой, доброй сердцем царевне, которая изведала все горести земные за грех и честолюбие родных. И обрела покой под кровом церкви, когда смирилась до земли, за бедными ухаживая в осаде долгой, разбойника о милосердии моля. А плод души ее кто судит? Только Бог. Страдание очистило ее и уготовило ко входу в рай. А это и есть смысл каждой жизни. Она покойна, значит, счастлива.

Гонец.
 Дай Бог. Молитесь сестры, и да не повторятся дни скорбные в Отечестве у нас.