Друг мой Пабло

 
      
Современная сказка для взрослых


 
1.

…В один из мартовских дней, ближе к вечеру, карета «Скорой помощи» въехала в раскрытые ворота одной из московских больниц и остановилась на «заднем дворе», у здания морга.
Водитель и молодой врач, выпрыгнув из кабины и надев перчатки, открыли настежь задние двери «ГАЗели».
На полу микроавтобуса лежали два окровавленных мужских тела.
Рядом со «Скорой» появились две рослые санитарки – работницы морга – вызванные молодым врачом. Они везли к машине две каталки с  гремящими колёсами.
– Привет, девчонки! – поприветствовал их водитель ГАЗели.
– Привет, Колян! – ответила первая санитарка, выше ростом и крупнее первой. – Кого привезли?
– Двух «дедушек», – сказал врач «Скорой». – С «Проспекта Мира».
«Дедушками» у работников морга назывались мужские трупы.
 – «Красавцы»! – оценила их внешний вид вторая санитарка, заглянув внутрь машины.. – После драки, что ли?
– А хрен их знает! – закурил водитель. – Нам приказали – мы приехали… Думали, к живым едем…
– А менты в курсе? – спросила первая.
– Все на ДТП уехали… – ответил врач «Скорой». – Десять машин всмятку.
– Ужас! Значит ещё ждать «клиенгов», – прокомментировала новость вторая санитарка. – Не день, а «батыево побоище».
– Сгружайте! – дала команду первая. Она была старшей по должности и по возрасту.
Мужчины вытащили тела из машины и положили их на каталки.
Водитель протянул старшей тетрадь с авторучкой:
– Распишись в получении, Зинаида!
– Со мною бы кто расписался! – «по-чёрному» пошутила вторая.
Расписавшись в тетради, энергичные женщины повезли мужские тела в морг, через служебный вход.
– Чао, девчонки! – крикнул Колян, закрывая задние дверцы машины.
Вторая санитарка обернулась и ответила с насмешкой:
– До новых встреч, «спасатели»!..
Не успела ГАЗель отъехать от морга, как из раскрытого настежь окна раздались два истошных женских крика. С веток стоящей рядом берёзы, с громким карканьем взмыла вверх стая перепуганных ворон…

…По коридору «хирургии», заставленному кроватями с больными, из-за нехватки мест в палатах, спешила Старшая медсестра Зоя, девица, лет двадцати пяти. Подойдя к одной из дверей, оббитой светлым дерматином, на которой висела табличка: «Заведующая хирургическим отделением ЕЛАГИНА Ольга Игоревна», Зоя, не постучавшись, распахнула её и ворвалась в кабинет:
– Ольга Игоревна, у нас ЧП!
Заведующая – яркая на вид женщина средних лет, что-то писала, сидя за столом.
– Что случилось?..  – она подняла голову:
Старшая медсестра плотно закрыла за собой дверь:
– Повеситься и застрелиться!.. Там… труп мужчины… ожил…
– Что за бред? – не поняла Елагина. – Как ожил? Где?
– В морге. Только с каталки на стол переложили, а он – возьми да оживи! Представляете? Девчонок чуть карачун не схватил ! Жуть какая!..
– Откуда привезли?
– С «Проспекта Мира».  «Скорая» подобрала. Обоих.
– Выходит, там два трупа?
– Поначалу тоже думали, что два… Только потом один из них ожил. Страх какой!
– А раньше, что живой, не заметили?
– Так врач «скорой» осмотрел, наверное…
– Бомжи?
–Первый, кто помер – по документам художник театра. Всё лицо в смятку… Где нос, где глаза – не различить…
– А второй, который… ожил?..
– На вид, молодой. Лет тридцати пяти. Ни документов, ни мобильника… Три ножевых ранения в живот и большая потеря крови…
Елагина резко встала из-за стола:
– Что ж ты мне байки травишь?! В операционную его! Живо!..
Они обе выскочили из кабинета и помчались по коридору. Зоя едва успевала за начальницей.
– В полицию сообщили?.. – спросила та на ходу.
– Сказали, приедут, когда освободятся… – ответила  Старшая медсестра. – У них там жуткое ДТП…
Спустя полчаса Елагина уже оперировала «воскревшего»…
Раненый не стонал от боли – ему виделась Испания конца 19 века…. Бой быков… Коррида…

…Большеголовый бык, с обезумевшими от боли глазами, нёсся по замкнутому кругу. В разные стороны торчали в его шее бандерильи – короткие копья, с острыми крючками на конце. Бычья кровь хлестала фонтаном и уходила в песок. Песчаная пыль поднималась от копыт до трибун.
– Давай, Армандо! Проткни его! – раздавались голоса зрителей.
 Главный тореро – матадор Армандо, прикрываясь плащом и ловко увернувшись от смертельно раненого животного, сильным выпадом шпаги проткнул бычий загривок.
Бык, рухнул на песок и тут же превратился в графический рисунок Минотавра работы Пикассо…

…Прооперированного мужчину, в связи с той же нехваткой мест в реанимации, положили в коридоре, под капельницу, неподалёку от операционной. Был он лет тридцати пяти, ничем не примечательное бородатое лицо, рассеченная бровь.
Зоя сделала ему укол повыше локтя. Мужчина, ещё не пришедший в себя, никак не отреагировал. Зато в его голове вновь оживали странные картины – то ли воспоминания, то ли видения…

…Ма;лага. Юг Испании. Конец 19 века. Мастерская художника. Утро жаркого лето.
На подоконнике и за раскрытым окном – ворковали дворовые голуби. Стены мастерской были завешаны натюрмортами, вперемешку с изображениями голубей.
Бородатый художник Руис Пикассо писал очередную пару белоснежных птиц.
Его сын – черноволосый, кареглазый мальчик семи лет, высунув язык, тщательно пририсовывал левой рукой голубям лапки. Пабло – левша.
– Que tal, cbico? (Как дела малыш?) – поинтересовался отец он по-испански.
– Bien papa! (Хорошо, папа!) – ответил мальчик.
Художник одобрительно кивнул:
– Tio, Pablo! (Молодец, Пабло!)…
 
…Прооперированный лежал на железной кровати у окна, в старом больничном халате. В окна коридора заглянуло великолепное весеннее утро. Больной не отрывал глаз от «мартовской лазури».
К нему подошла Старшая медсестра Зоя с лабораторным чемоданчиком.
– Слава Богу! Оклемаись! – воскликнула она, присев на табуретку и достав из чемоданчика шприц с лекарством.– Вас как зовут, больной?
– Виктор… Михайлович…  – с запинкой ответил прооперированный.
– А фамилия какая? А то – никаких документов!..
– Леонов моя фамилия… 
– А меня Зоей зовут, – сказала медсестра, делая укол в руку. – Пойду заведующую обрадую… А то три дня в беспамятстве лежали… После операции тоже… Небось, семья ничего не знает… Телефон говорите, я позвоню…
– Не помню… – нахмурившись, ответил Леонов.
– Что значит, не помните? – удивилась медсестра.
– Не помню – и всё тут…
– Надо же! – покачала она головой. – А где живёте, помните?
– И адрес забыл… – растеряно сказал он. – Странно даже…
– Действительно, странно… И сколько лет… тоже?..
– Это помню… Тридцать семь… – ответил прооперированный.
– Женаты? 
– Кажется… – нетвёрдо произнёс Леонов. – Хотя могу ошибаться…
– Ничего себе!.. А Дети? Детей имеете?
– Может, имею, а. может, нет…
– А работаете где?..
– Это тоже… как огнём выжгло…
– Повеситься и застрелиться! – укладывая шприц с лекарством в чемоданчик, произнесла Зоя. – «Частичная амнезия» у вас, больной Леонов!
– Это как?.. – спросил он, не так с испугом, как с любопытством.
 – Неполная потеря памяти, значит. Дай Бог, чтобы временной оказалась…
– А амнезия это опасно?.. – поинтересовался он.
– А вы как думаете?! Полжизни прожили и половину – коту под хвост! Что-то помните, что-то нет! У нас в деревне был случаи, когда мужчина сам себя не узнавал!
– Может, выпивший был?
– Тоже скажете! – Она достала из кармана халата пудреницу, раскрыла её и поднесла зеркальцем  к лицу Леонова. – Ну-ка, взгляните!.. Кого мы там видим?
– Себя вижу!.. – ответил он. – Лучше б не видел… Заберите!.. А с чего у меня… эта… амнезия?
– Поздравляю! – Она захлопнула пудреницу и сунула её в карман халата. – Про драку, значит, тоже забыли…А Барсукова, случайно, не знаете?..
– Кто это?.. – поинтересовался Леонов.
– Вас вместе с ним привезли…
– Нет, не помню…
– В театре работал… Художником… Так вот ему совсем не повезло…
 –А что случилось?..
– Убили его.
– Да вы что!
– Насмерть! Из театра звонили. Завтра за ним приедут… Зв телом, значит… Наверное, послезавтра хоронить будут…
– Жаль… – ответил Леонов с грустью в голосе.
– Зато вам… Виктор Михайлович, повезло! Три раза ножом в живот ткнули  – и хоть бы хны! И, главное, ничего внутри не задели. Вот только по голове, видать, здорово треснули…

…– Та-ак… – сказала Елагина, выслушав Старшую медсестру. – Хорошенькие новости!.. Ну, и что с ним делать?
– С недельку полежит – всё вспомнит! – заверила её Зоя.
– А если нет? С таким диагнозом можно всю жизнь прожить с «решетом» вместо мозгов.. Значит так!.. – решительно сказала Елагина. – Как швы снимем – переведём в Дом Инвалидов.
– Как в Дом Инвалидов?!.. – не поняла Зоя. – А если у него семья? Жена, дети!..
– Вот пусть следователь и разбирается… Найдёт семью – хорошо, а не найдёт  – у нас не филиал для бездомных. И нам он с тобой, – прибегла заведующая к последнему аргументу, – даже не дальний родственник…
 
…Ко входу в морг подъехал чёрный «БМВ» последней модели.
Из него вышла стройная миловидная женщина, лет тридцати пяти, в чёрных очках, в  модном полушубке, чёрных сапожках до колен, с изящной чёрной сумочкой в руке, её голову и плечи  укутывал чёрный узорчатый платок. Звали её Лариса. И была она с этого дня вдовой театрального художника Барсукова.
Вместе с ней из машины появился крупный мужчина, лет за сорок, одетый по моде – в меховой куртке и сапогах, с узкими носами, в голубых джинсах, на плече висела деловая сумка, глаза прикрывали дымчатые очки. Фамилия его была Старославский.
– Сердце стучит как колокол, – сказала женщина. – И пульс, наверняка, под двести…
– Подожди здесь. Сам выясню… В «бардачке» сердечнее капли…
 Женщина села в машину, но достала из «бардачка» не лекарство, а сигареты и жадно закурила, не затворив дверь. А мужчина поднялся на крыльцо морга, оттянул на себя тяжёлую дверь и  вошёл внутрь.
В мрачном вестибюле за столом сидел охранник и читал под настольной лампой свежий номер «Известий». Увидев вошедшего, он отложил газету в сторону и строго произнёс:
– Здрасьте… Далёко собрались?
– Пока ещё не очень… – пошутил, было, посетитель, но тут же понял, что охранник родился на свет, может в «счастливой рубашке», но явно без юмора. – Мне к патологоанатому Белову… – таким же строгим тоном ответил он.
– На вскрытии он… А вы с ним договаривались?
– Михаил Прохорович велел подъехать к двум часам… – произнёс посетитель в дымчатых очках.
Охранник глянул на циферблат больших часов, висевших над входом – было без пяти два.
– Сейчас узнаю… – важно произнёс он и набрал номер телефона. – Татяна?.. Михал Прохорч когда освободится?.. Тут к ему посетитель… Говорит, договаривались… – Он прикрыл микрофон ладонью и спросил у мужчины: – Как ваша фамилия?
– Старославский. Сергей Константинович, – ответил тот. – Главный режиссёр «Экспериментального Театра».
– Станиславский это… – сказал охранник в трубку. – Константин Сергеич… Главный режиссёр… этого… «Экскриментального театра»…
– Экспериментального! – повторил посетитель. – И не Станиславский, а Старославский! Сергей Константинович! – с обидой в голосе поправил он охранника. 
 – Чего говоришь?! – крикнул тот в трубку. – К двум договаривались… Рядом со мной, на вахте… – Он положил трубку на рычаг.  – Сейчас  Михал Прохорч выйдет… 
– Спасибо, жду… – холодно ответил посетитель, подходя к праздничному мартовскому стенду стенду с цветными фотографиями: «НАШ МОРГ – ВСЕГДА РЯДОМ С ВАМ И!».
– Вы это… меня простите… – извиняющимся тоном произнёс охранник. – Уж много театров в нашем городе развелось. Всех не упомнишь…
– Прощаю! – великодушно сказал главный режиссёр и тут же перевёл неприятный разговор на другую тему: – План выполняете? – поинтересовался он у охранника.
– А как же! – с гордостью ответил тот. – Только успевай хоронить!
– А кого больше привозят – молодых или стариков?
Этот вопрос Старославский задал без всякого интереса – просто чтобы убить время в ожидании Белова..
– Конечно, молодых! – не задумываясь, ответил охранник. – Старики – люди ответственные: лекарства принимают. Ибо жить хотят. А молодые – разве  на месте усидят? Пьют, дерутся, чуть что – по морде! Пока друг дружку не прикончат!
– Зато по статистике, – заметил Старославский, – молодёжь всё множится и множится! Молодеет страна!
 – Больше их слушайте! – хмыкнул охранник. – Самая точная статистика – у нас. Точней не бывает!..
Откуда-то из темноты коридора появился небольшого роста полный мужчина, в синем медицинском халате, врачебной шапочке, с марлевой повязкой на груди, в руке он держал  большой целлофановый пакет. Завидев Старославского, подошёл к нем:.
– Привет, Серёга! Один или с Ларисой?
– С ней…
– Лучше бы ей его не видеть… Обезображенное лицо, всё в смятку…
– Кошмар!.. Она и попросила меня опознать Андрея… Сама – в хлам…
– Держи. – Белов протянул целлофановый пакет.  – Ларисе передашь…
– Что это?
– Его вещи… Внутри – документы и мобильник. Паспорт вернут с протоколом. Так что дождись…
Старославский взял пакет.
– Готов? – спросил его Белов.
– К чему: – не понял Старославский.
– К опознанию…
– А это… обязательно?..
– Если по правилам, то – да…
– А без меня никак?..
– В смысле? – не понял Белов.
– Ты же сам сказал, что лицо разбито до неузнаваемости… Как его опознаешь?.. 
– Значит, отказываешься?..
–Ну… сам напиши всё, что нужно… Честно говоря, меня тоже подташнивает…Запашок тут у вас…
– Да уж, не конфетная фабрика!
– Прошу тебя, Мишань!..  Сейчас в обморок грохнусь…
– Ладно. На воздух выйти и жди. Квитанции вынесут… И протокол с паспортом…Тело заберёте завтра.
– Спасибо, родной!..  Театр готов к прощанию… Сам-то на поминках будешь?
– Не знаю… – ответил Белов. – Дел через край… ДТП на ДТП…
Он махнул рукой и, не прощаясь, исчез в тёмном коридоре.

…Старославский спустился с крыльца морга с целлофановым пакетом в руке, сел в машину
– Сейчас бумаги выпишут…  – сказал он Ларисе, протягивая пакет.
– Что здесь? – не поняла она.
– Его вещи и документы… – он заглянул в пакет. – Белая куртка… Ботинки…
– Вещи не возьму… – оборвала его Лариса.
– Значит, оставим здесь… – согласился он с ней, доставая из пакета документы и мобильник. – Телефон возьми… Новенький… Сам дарил… Только «симку» смени… – Ещё тут блокноты… Фломастеры… Театральное удостоверение… Две банковские карты… Их, надеюсь, не выбросишь?..
– Ничего на них нет!.. – сказала со злостью новоиспечённая вдова. Она взяла мобильник и банковские карты с документами. – Ты его видел?..
– Ужасное зрелище!.. – спокойно соврал Старославский. – Всё лицо в смятку! Разбито до неузнаваемости…
– Спасибо, Серж! Я бы не смогла… – тихо ответила Лариса и внезапно зарыдала навзрыд. – Это я… я во всём… ви-но-ва-та!.. Я… 
– Перестань, Лара! – скривил губы  Старославский. – Когда Андрей был жив, ты этих слов почему-то не говорила! 
На крыльце морга появляется молоденькая санитарка.
– Это вы Старославский?!.. – крикнула она ему.
– Я!.. – он выскочил из машины и побежал к крыльцу.
Санитарка протянула  квитанции:
– Здесь распишитесь… И здеь… И здесь… Это за вещи и справки… Паспорт возьмите на Барсукова А. В.  А это «Протокол опознания трупа». Вообще-то при этом должен быть следователь, но он сейчас на ДТП. Но вы не волнуйтесь: нам полиция доверяет. Особенно Михаилу Прохоровичу. Он у нас не только патологоанатом и судмедэксперт, а ещё очень порядочный человек!.. – Санитарка показал, где ещё нужно расписаться. – На каждом экземпляре…
 Старославский расписался.
– И ещё Михаил Прохорович просил передать, что панихиду лучше справляли перед закрытым гробом. Наши гримёры ничего не смогли с лицом сделать… Страшное зрелище!.. Возьмите ваши экземпляры!..
Она отдала ему часть квитанций, копии оставила себе и, не попрощавшись, исчезла за дверью морга.

…В дверь к Елагиной постучали.
– Входите! – крикнула она.
В кабинет вошёл высокий мужчина средних лет, с переброшенной через руку зимней курткой, из кармана которой торчала спортивная шапочка. Подмышкой другой руки торчал простенький дипломат.
– Ольга Игоревна?.. Здравствуйте!..
– Здравствуйте… – приподняла голову Елагина, заметив зимнюю куртку: – Кстати, вешалка у нас внизу..
– Извините… Спешил очень… – улыбнулся незнакомец.
–  А вы, собственно, кто будете?.. – хмуро поинтересовалась она.
– А я, собственно, следователь районной прокуратуры… Иванушкин Геннадий Николаевич,.. По поводу Леонова Виктора Михайловича…
– Ну, наконец-то! – облегчённо выдохнула Елагина. – Присаживайтесь!..
Иванушкин прошёл к столу и сел на стул, положив куртку себе на колени.
– Давайте её сюда, – Елагина поднялась и повесила куртку на свою вешалку.
– Спасибо… – следователь смутился и по-мальчишески пригладил «чубчик» ладонью, затем вытащил из дипломата папку и раскрыл её.
– Что-нибудь выяснили?.. – поинтересовалась Елагина. – Адрес, семья, работа…
– К сожалению, потерпевший ничего не помнит… – ответил Иванушкин. – Такой вот сюжетец!..
– Про это и мы в курсе, – сухо произнесла Ольга Игоревна. – Я думала, вы что-то сумели выяснить…
– Выясним обязательно, – бодро заверил он её… – Вот хотел с вами согласовать «общий план» операции.
– Со мной?! – удивилась Елагина. – Спасибо за доверие, конечно. Но я не ваше начальство и в «дедуктивных методах» не разбираюсь… И вообще, дорогой Коломбо! Давайте так: у меня свои операции – у вас свои…
– Что ж, в таком случае приступаю к идентификации гражданина Леонова, – сказал Иванушкин. – Работа предстоит долгая и кропотливая… Только в одной Москве более трёх тысяч  семей с такой фамилией. Представляете масштаб поиска?
– И долго искать собираетесь? – недовольно спросила Елагина.
– Пока не найдём… – ответил следователь. – Месяц. Полгода. Год. В этом деле торопиться не стоит.
– Трудолюбивый вы человек, дорогой наш Холмс! – недовольно произнесла Елагина. – А если не найдёте?
– Найдём! – уверенно пообещал Иванушкин. – «Госпожа Фемидова» не дремлет! А вам, Ольга Игоревна, я бы посоветовал обратиться к гипнотизёру…
– Зачем?.. – удивилась Елагина.
– Может, сумеет заглянуть в его Прошлое…
– Где ж я его вам возьму?! Мы гипнотизёров не держим. А вызывать со стороны – кто ж заплатит за это?..  Да и вы, дорогой наш Мэгрэ, ещё своё искусство не показали… Наверняка у вас есть фирменный «дедуктивный метод»!..

…После ухода следователя, Елагина  вызвал к себе Зою.
– Как я и думала… – сказала она Старшей медсестре. – «Работа, говорит, предстоит долгая и кропотливая… Нужно будет искать год – значит, будем искать год…» Как тебе это нравится?
– Повеситься и застрелиться!.. – ответила Зоя.
– Вот-вот! – кинула Елагина. – Значит, так, дорогая… На следующей неделе подготовим документы для  перевода Леонова В. М. в Дом Инвалидов…  Год он искать будет! Пуаро чокнутый! Так что предупреди Леонова о скором переводе…

…Днём Зоя подошла к его кровати, поставив лабораторный чемоданчик на прикроватный столик:
– Укол, больной!.. Ложитесь на бок… 
– На какой? – спросил Леонов.
– А в какую ягодицу я вам делала укол утром? – поинтересовалась Зоя. доставая из чемоданчика шприц с готовым лекарством.
– В левую, – ответил Леонов.
– Хорошо, что хоть это помните! Значит, подставляем правую.
Он лёг на левый бок.
– Кстати, – сказала Зоя, делая укол, – вначале следующей недели снимем  с вас швы и переведём в Дом Инвалидов…
– С какой радости? – удивился Леонов.
– Лежите спокойно!.. – сказала Старшая медсестра. – Какая уж тут радость! Исключительно, чтобы помочь… У нас, как вы, заметили, «полный аншлаг», а там будете, как барин, – в четырёхместной палате, сколько потребуется. Там, если надо, и гипнотизёра привезут.
– А его зачем?
– Если сами не вспомните: ху из ю… Кстати, в кармане ваших джинсов я  нашла связку ключей. – Она достала её из кармана и позвенела ими над его головой. – Ваши?
– Со Сретенки! – обрадовался Леонов, но тут же убрал улыбку. – А может, и не со Сретенки…
– На одном ключе гравировка «Печат» написано. Это что значит? – спросила миедсестра. – Может, «Печатники»?..
– «Печат…», «Печат…»… – стал вспоминать Леонов. – Нет, Зоенька, совсем не помню…
– Эх, бедный вы, бедный! – вздохнула она. – Берите… Вдруг вспомните адрес…
Леонов взял связку ключей.
– Мерси, мадемуазель! Или, пардон, мадам?..
– А! – махнула рукой Старшая медсестра. – Ни то, ни сё!
– И всё же откройте, мадемуазель Зоя, страшную тайну… Больница прессу выписывает?
Зоя рассмеялась:
– А как же! Сейчас любое уважающее себя учреждение выписывает прессу… Для развития кругозора больных и персонала.
– И «Центральный Округ» тоже? – поинтересовался он.
– А как же! Своя же, районная! Принести?
– Несколько последних номеров, если не затруднит… Одну статейку хочу найти…

…В начале 20 века, в большом дворянском особняке, что в центре Москвы, девочка Варя Басаргина занималась арифметикой с гувернанткой-француженкой. 
– R;p;ter le tout premier! Combien seront les deux deux fois? (Повторим всё сначала. Сколько будет дважды два?) – спросила девочку гувернантка.
– Madame Petit. (Четыре, мадам Пти), – ответила Варя.
– Droit, Mademoiselle Вarbare! Eh bien cinq plus cinq? (Правильно, мадемуазель Варвара. А пять плюс пять?)
– Vingt-cinq, Madame Petit. (Двадцать пять, мадам Пти…) – ответила маленькая ученица.
– Non, mauvais! La r;ponse sera consid;r;e correcte  ер ll chiffres se multiplient. Et si se rabat?.. (Нет, неверно! – строго сказала она учительница. – Такой ответ будет считаться правильным, если эти цифры перемножить. А если сложить?..)
Варя помедлила с ответом.
– Combien de doigts sur les mains, sudaryn;? (Сколько пальцев на ваших руках, сударыня?)
– Dix, Madame Petit… (Десять, мадам Пти…)
– Pourquoi dix? (А почему десять?)
Варя продолжила молчать.
– Est-ce parce que, d’une part leur cinq et l’autre le  ер? (Не потому ли, что на одной руке их пять и на другой столько же?)
Варя молча кивнула..
– Donc ер lle  est  cinq  et cinq? (Так сколько же будет пять и пять? – едва сдерживаясь, спросила гувернантка.)
– Vingt-cinq, Madame Petit… (Двадцать пять, мадам Пти…)
Гувернантка гневно стукнула ладонью по столу.
– Non! Il sera dix! Dix! Dix! Ont ; se plaindre de votre papen;kа, Mademoiselle! Vous n’;tes pas pr;t pour la le;on! Avec ces connaissances, vous ne verrez pas le gymnase, comme leurs propres  ер lles! (Нет! Это будет десять! Десять! Десять! Придётся пожаловаться вашему папеньке, мадемуазель! Вы опять не готовы к уроку! С такими знаниями вам не увидеть гимназию,  как собственных ушей!)
Гувернантка решительно покинула «детскую».
Варя поднялась из-за стола, подошла к большому зеркалу, стоящему у кровати. Повернула голову влево-вправо, чтобы увидеть свои уши, на которых болтались коралловые серёжки, и ободряюще кивнула самой себе в зеркале:
– Ne pleure pas!.. (Не плачь!..)  Это неправда!.. Вот они, наши уши. И мы их видим. А пять плюс пять – всё равно будет двадцать пять. Назло мадам Пти!
 
…Пабло – уже подросток с чёрными ромбовидными глазами – писал пейзажи на окраине Барселоны. На выжженной траве сохли с десяток готовых акварельных работ: ветряные мельницы, синие быки, фигуры крестьян в соломенных шляпах…
А на листе, прикреплённом к мольберту, стояла красочная деревенская церквушка под тенью старых олив…
Пабло поднял с земли кувшин с молодым вином, сделал несколько жадных глотков. Густая влага пролилась по подбородку, и белая рубаха, далеко не первой свежести, покрылась на груди алыми винными пятнами…

…Лёжа в больничном коридоре, Леонов просматривал номеров газеты «Центральный Округ». Наконец нашёл то, что искал. Завидев проходящую мимо Зою, он спрятал  номер газеты под подушку.
– Нашли, что искали? – дружелюбно спросила она его.
– К сожалению… Возьмите… Может, кто-то ещё захочет повысить свой кругозор…– Он протянул Старшей медсестре остальные номера газеты. – А бритвенный станок принести можете?
– Неужели решились снять бороду?! – удивилась Зоя.
– Угадали! Надоело ходить стариком.
– Какой же вы старик? – успокоила она его. – Тридцать семь – средний возраст «статистического мужчины». Сама по телевизору слышала… Сейчас принесу. Может быть, без бороды себя вспомните…
Спустя полчаса Леонов заканчивал бриться, глядя на себя в небольшое зеркальце, стоящее на подоконнике. Внезапно случайно порезал щёку.
– Et merde! (Чёрт!) – воскликнул он по-французски.
Леонов полотенцем зажал место пореза, посмотрел на себя в зеркало, затем на полотенце. На его лице появилось недоумение, которое перешло в удивление, затем в изумление.
На полотенце он увидел голубой цвет крови.
Леонов ещё раз глянул на своё отражение: из едва заметного пореза сочилась слабая струйка голубого цвета.
Леонов прижал щеку полотенцем и закричал в ужасе:
– Зоя-а-а!..
Пока Старшая медсестра неслась по коридору, Автор вспомнил одну из старых бардовских песен, совершенно не имеющей отношения к сегодняшней «проблеме голубизны»:

От подошвы до бровей –
Я не «голубых кровей».
Отчего ж – кто даст ответ? –
Поменялся крови цвет?
Может в том виной весна
И небес голубизна?

Вижу я вдали окрест,
Где играют мотыльки, –
Голубую кровь Небес,
Голубую кровь реки.
Пусть прольётся утром вновь
И войдёт в мечты и сны –
Сосен голубая кровь,
Голубая кровь весны!

Ни дворянство, ни любовь
Не сменили мою кровь.
Что же вдруг случилось с ней?
Стала моря голубей.
В том виной сама Весна –
Голуба, а не Красна.

Вижу я вдали окрест,
Где играют мотыльки, –
Голубую кровь Небес,
Голубую кровь реки.
Пусть прольётся утром вновь
И войдёт в мечты и сны –
Сосен голубая кровь,
Голубая кровь весны!

…И вновь, как и в начале повести, Старшая медсестра ворвалась, не постучавшись, в кабинет Заведующей хирургическим отделением:
– Ольга Игоревна, новое ЧП!
Елагина, не подняв головы, что-то считала на калькуляторе.
– Ещё один труп ожил?.. – спросила она.
– Всё тот же… – ответила Зоя. – То есть, не труп, а больной Леонов…
– И что на этот раз?..
– «Голубая кровь»! Представляете?
Елагина подняла на неё глаза:
– В каком смысле, «голубая»?
– В смысле, что не красная, – ответила Зоя.
– Ты соображаешь, что говоришь? – спросила заведующая.
– Ещё как соображаю! Утром, когда из вены брала, была нормальная… А теперь… Повеситься и застрелиться!
Елагина знала, что Старшая медсестра не врёт. Она когда-то училась в медицинском училище, в котором преподавала Ольга Игоревна, хотя училась Зоя не очень. Но то, о чём она поведала, могло иметь только один-единственный, хотя и невероятный ответ. От этой мысли Елагина даже встала из-за стола:
– Неужели кианетик?.. С ума сойти! Первый случай в Москве!.. Никому не говорила?
– Только вам.
– Правильно сделала! Не трепись раньше времени… И вообще не трепись!
– А «кианетик» это кто?.. – спросила Зоя. 
–  По- латыни – «голубой», – ответила Елашина.
Зоя округлила глаза в изумлении:
– Да вы что! А с виду «натурал»… 
– Не в том смысле! – ответила Елагина. – Кианетик – это человек с «голубой кровью», И чему вас только в медучилищах учили?.. Пойдём, посмотрим!..
Они вышли из кабинета.
 – Бред какой-то! У всех кровь красная, а у него голубая. Повеситься и застрелиться! – тараторила Зоя на ходу. – Я бы с ума сошла, если бы со мной такое случилось!
Елагина тоже была под впечатлением необыкновенной новости:
– Успокойся, «оптимистка»! Есть ещё и зелёная кровь.
– Да вы что!
– Гематологию учить надо было... Проблема не в этом. У кианетиков кровь  другого цвета со дня рождения. А тут – чёрт-те что! Утром красная, днём голубая!..
Они подошли к Леонову. Тот ещё не отошёл от шока.
Елагина присела к нему на край кровати, кинув взгляд на полотенце, испачканное голубыми пятнами.
– Виктор Михайлович, дорогой! Вы меня слышите?.. – заговорила она приторным голосом.
– Слышу… – ответил он.
– Как самочувствие?
– Лучше не бывает…
– Вот и отлично! –  улыбнулась она.
– Как же «отлично», – вскипел Леонов, – если кровь у меня голубая!..
– Ну, «голубая», и что с того?.. – по-матерински улыбнулась ему Елагина. – Меня, вот тоже вчера не в тот цвет покрасили. Может и мне в обморок брякнуться?..
– Сравнили тоже… – буркнул Леонов.
– Ваша кровь, мой дорогой, по химическому составу, ничем не отличается от красной.
– Как это «ничем»?.. – не понял он.
– Только цветом.
– Она же с рожденья была у меня нормальной!
– И сейчас нормальная.
– Да как же нормальная?!
На них стали обращать внимание другие больные, лежащие в коридоре.
– Ещё какая нормальна1 – с деланным спокойствием сказала Елагина. – Просто теперь ваши кровяные тельца вместо железа содержат медь… Только и всего!
– Хорошая перспектива! То ли «Медный Всадник», то ли «Медный Больной»!..
Она вновь улыбнулась:
– Смешно! Зато у меди своё преимущество –  микробы не атакуют «медные клетки».
– Ну, спасибо, утешили…
– А ещё кровь кианетиков быстрее свёртывается.
– C'est la joie!!! (Вот радость-то!) – воскликнул Леонов, уже не удивляясь тому, что сказал фразу по-французски. – А кианетики это кто?..
– Люди с «голубой кровью», – пояснила ему Зоя.
– Слышали?! – сказала Елагина. – Даже Зоя это знает! Она у нас медучилище с «голубым дипломо» окончила!
– Тоже скажете… – покраснела та.
– Значит я – кианетик… – постепенно осознавая этот факт, произнёс Леонов и горько добавил: – Редкая удача!
– Редчайшая! – успокоила его Ольга Игоревна. – То, что произошло с вами, случается крайне редко –  когда происходит серьёзная перестройка всего организма.
– Аномалия какая-то!.. – безнадёжно сказала Леонов.
– Ещё какая! – с восторгом воскликнула Елагина. – Кровь голубого цвета есть всего у семи тысяч жителей Земли! А в Москве так и вовсе  вы первый. Поздравляю, Виктор Михайлович! Только теперь так скоро мы вас не отпустим. Оставим месяца на два или даже на три…
– Что? – вернулся Леонов к разговору. – Это зачем?!
– Обследуем, как полагается, самыми новейшими методами, – с оптимизмом заверила Елагина.
– Может, и «диссер» за это время ещё написать сумеете?.. – со злой иронией сказал он.
– Какой ещё «диссер»? – спросила Елагина, будто не понимая, о чём идёт речь.
– Диссертация, значит. – сказала Зоя.
– Твои познания, дорогая, поражают воображение!.. Хотя… почему бы и не написать?.. Здраво мыслите, Виктор Михайлович! Только, чур, напишем вместе.
– Это как? Я ж ничего в медицине не петрю!
– В ней есть кому «петрить»! А вас мы оформим лаборантом. На ставку. Кроме того, постель и еда за счёт больницы. Согласны?..
– Подумать надо… – задумался Леонов.
– А я не тороплю, – ответила Елагина, обдав его своей «фирменной» улыбкой. – Только подумайте о том, дорогой вы мой! – что работать будем на благо россиян! В заявлении напишете: так, мол, и так, согласен стать добровольцем нашей медицины..
– Если что – могу в стихах, – съязвил он.
– В стихах не обязательно.… А, в общем, я рада, что вас не покинуло чувство юмора…
– Юмор не женщина, mon cher ami  (мой дорогой друг), – философски заметил Леонов, не понимая, откуда у него появилась вдруг способность к французскому..
 
 … – Значит так… – начала Елагина, когда Старшая медсестра явилась к ней кабинет. – Чтобы за ним уход – на самом высоком уровне! Поняла?
– На глазах у всех, что ли?.. – удивилась Зоя.
 – Умница! Правильно мыслишь. Сегодня же переведём его в «коммерческую» палату. Свободная есть?
– Есть одна… – недоумённо ответила Зоя. – Только таких деньжищ  в сутки стоит! А у него…
– Спонсоры не обеднеют., – оборвала её Елагина. – И никому о нём ни слова! Реклама нам пока не нужна…

…Спустя час Леонов уже входил в «коммерческую палату».
Она представляла собой большую комнату, в которой когда-то теснилось восемь кроватей. Теперь же стояла в одиночестве всего лишь одна, для больного с редчайшей болезнью. Большое окно на всю стену выходило в больничный сад, кросме того, палата была обставлена модной мебелью. У полуторной кровати, за большим мягким креслом, ярким горел торшер. Рядом с кроватью стояла небольшая тумбочка, с печью СВЧ. На другой стене высился шкаф-купе. Возле него находился небольшой столик, на котором торчал большой экран импортного телевизора. В центре палаты стояли стол и стулья. Сам же Леонов, который застрял в дверях от увиденного, был одет в новенькую больничную пижаму.
– Устраивайтесь, больной, – сказал Зоя, полная гордости за свою больницу. – Здесь туалет, там душевая… Таких палат в нашем отделении всего три… Лечитесь да радуйтесь!
– Радости, конечно, мало… – ответил Леонов, – но номер крутой!
Он наконец прошёл в палату, выглянул в окно, в котором торчала винтовая лестница, ведущая с первого этажа на последний. За ней виднелся мартовский сад, засыпанный снегом.
– Запасная лестница?.. – поинтересовался он,
– На «всякий пожарный» случай», – ответила Зоя. Она хотела рассказать про один смешной случай, связанный с ней, но говорить не стала, постеснялась. Только закрыла окно на защёлку.  – Ну, отдыхайте, больной! А у меня дела… Если что – звонок над кроватью.

…Днём, после обеда,, ко входу в больницу, на спортивном «Харли-Дэвидсон» подъехала девушка, лет двадцати двух, в чёрной кожаной куртке, джинсах и кроссовках, со спортивной сумкой на правом плече.
Заглушив мотор и поставив мотоцикл на подножку, она прикрепила шлем к сиденью и сняв спортивные очки и перчатки, легко взбежала на крыльцо парадного подъезда. 
Войдя в вестибюль, девушка направилась к дежурному:
 – Здравствуйте! Я с телевидения, – и показала корочку удостоверения. – Мне нужна Старшая медсестра Зоя.
– На втором этаже, в ординаторской, – улыбнулся дежурный, узнав в девушке известную телеведущую.
Девушка поднялась на второй этаж.
– Ординаторская в какой стороне? – спросила она у санитарки, протирающей пол шваброй.
Та тоже узнала девушку и без слов кивнула в нужную сторону.
Девушка заспешила по коридору, где  уже завтракали лежащие на раскладушках больные. Наконец, она дошла до двери с табличкой: «Ординаторская», приоткрыла дверь. В просторном кабинете находилась одна медсестра, которая надевала белый халат перед зеркалом.
 – Здравствуйте! – поздоровалась с ней девушка. – Не подскажите, как найти Старшую медсестру Зою? 
– Она, наверное, у заведующей… –  изумлённо ответила та, тоже узнав в ней представительницу телевидения. – Это в другой стороне…
– Спасибо… – девушка прикрыла дверь «Ординаторской» и заспешила в противоположную сторону коридора.
Навстречу ей шла Зоя, только что вышедшая из кабинета Елагиной.
Увидев спешащую девушку, заглядывающую на каждую дверь, спросила:
– Кого-то ищете?..
– Ага! Заведующую… Вернее, Старшую медсестру Зою. 
Зоя остановилась:
– Я Зоя. А вы кто?.. – и тут же вскрикнула в радостном изумлении: – Ой! Тоша Зубчак!  Программа «Похоть Эпохи»! Надо же! Расскажу – не поверят! У вас здесь кто-то лежит? 
– Бог миловал, – ответила Зубчак. – Я к вам за конфиденциальной инфой.
– За какой инфой?.. – спросила Зоя. Видимо, слово «конфиденциальной» она слышала вапервые.
– За секретной, – перевела его на русский язык известная журналистка. – Так понятно?
– Понятно… – немного обиделась Зоя. –  А секрет-то в чём?
– С новостной ленты поступило сообщение из «Института гематологии», что у вас находится первый в Москве человек с «голубой кровью»… Это правда?
– А они откуда узнали?.. – удивилась Старшая медсестра.
– А им из Центральной лаборатории звонили. Так правда это?
– Повеситься и застрелиться! – произнесла Зоя свою любимую фразу. – А те от кого узнали?
– От ваших лаборантов! Отправили анализы для перепроверки. Так «да» или «нет»?
– Ничего себе «сарафанное радио»!
– А вы как думали? Кианетики не на каждом углу валяются… У вашего фамилия, как? Леонов?..
– Леонов, точно, – ошарашено произнесла Зоя. – Вы и это знаете!... Ему сегодня швы сняли… Ой! Что ж я вру-то! Как вы сказали? Лимонов? Виктор Михайлович? Нет у нас такого…
– Значит он – Виктор Михайлович?
– Кто?
– Леонов.
– Какой Леонов? – продолжала изображать из себя дурочку Зоя, следую приказу Елагиной. – Нет здесь никакого Леонова.
 – Зря ты так, Зоя!.. – перешла по-свойски на «ты» Зубчак. – Заплачу я тебе за информацию, не переживай… Десять «баксов» хватит?.. – Она сунула деньги ей в руку. – После интервью ещё десять. Идёт?
Зоя спрятала купюру в карман халата:
– Заведующая узнает – придушит… Сказала: никого к нему не пускать, Особенно вас, журналистов… 
– А мы ей ничего не скажем, – успокоила её Зубчак. – Всё будет тип-топ! Ну, что поделаешь! Не любят «нашего брата»… Впрочем, и «сестёр» тоже… Послушай, а этот,  с «голубой кровью»… он в какой палате?
– В «коммерческой»… На третьем этаже. 
– Проведёшь?..
– Проведу… Ой! Боюсь, ничего не получится. – И, достав купюру, протянула её журналистке.
– Струсила?
– Да нет… Не помнит он ничего.
– Как это «не помнит»? – не поняла Зубчак.
– Амнезия у него. Частичная. Что-то помнит, что-то нет. Думаешь, чего он у нас?  Из-за «голубой крови»? О ней мы только недавно сами узнали! Избили его здорово… Ну и мозги слегка перекосило. У нас в деревне один тоже башкой треснулся – тот же эффект.
– Не волнуйся! – ответила Тоша. –  Если будет нужно, я у Ивана Грозного интервью возьму!
– Ну, если у Ивана Грозного… – с уважением произнесла Зоя и вновь положила деньги в карман халата. – Пошли! Только я с тобой ни о чём не договаривалась…
– Да и я тебя вижу впервые, – согласилась с ней Зубчак.
Они поднялись на третий этаж и, пройдя пустой коридор, остановились перед дверью, за которой лежал  Леонов.
 Зоя осторожно приоткрыла её и заглянула в палату:
– Читает… – произнесла она шёпотом. – Иди…..Только ненадолго… А я постою на стрёме…
Зубчак вошла в палату.
Леонов читал в постели какую-то книгу, ничего не замечая вокруг.
Тоша достала из сумки небольшую видеокамеру, на цыпочках подошла к кровати и начала съёмку.
Наконец, Леонов что-то почувствовав, повернул к ней голову и резко сел на кровати.
– Вы кто?!.. – испуганно спросил он.
– Здравствуйте, Виктор Михайлович! Я Тоша Зубчак. С телевидения… Программа «Похоть Эпохи»! Узнали?.. Хочу взять у вас интервью по заявкам наших зрителей. Не каждый день показывают по ТВ людей  с голубой кровью…
– Вам кто разрешил? Заведующая? Елагина?
– Точно, она! – соврала Зубчак. – Разрешила задать всего три вопроса, не больше. Так что вопрос первый: не создаёт ли голубая кровь каких-нибудь неудобств в вашей жизни?
– Каких неудобств?..– не понял он.
– Любых. Например, не шокирует ли вас её необычный цвет?
– Уже не шокирует… – ответил Леонов.
– Тогда сразу вопрос второй…
 Однако задать его телеведущая не успела. В палате появилась перепуганная Зоя.
– Елагина! Прячься! – громким шёпотом зашипела она.
– Куда? – Тоша выключила камеру.
– В туалет!.. Повеситься и застрелиться! Нет, туда нельзя! Она не одна…  Наверное, с комиссией! Эти во всё сунутся…
– Значит, вы меня обманули! – возмущённо произнёс Леонов. – Никто не давал вам права меня снимать! Какая наглость!
– Лезь в окно! – приказала Зоя Зубчпк и распахнула одну «четвертинку» рамы.
– Ничего себе!.. – опешила Тоша.
– Спустишься по пожарной лестнице… Не бойся! Проверенный маршрут! У нас здесь одна фифа лежала, так её любовник этим же путём от мужа сбежал. Оттого и жив остался… – Она достала из кармана халата купюру. – А это возьми… Не заработала.
– Слушай, «совестливая»! – зарычала на неё Зубчак. – Ты мне надоела! Все медсёстры как медсёстры, а ты какая-то чокнутая!..
Зубчак быстро сунула камеру в сумку и, схватив куртку подмышку, перелезла через подоконник и, поставив ногу на ступеньку пожарной лестницы, тут же исчезла.
Зоя вновь запрятала купюру в карман халата  и заперла окно на защёоку.
– А вы, больной Леонов, не выдрючивайтесь! Повеситься и застрелиться!
– Une maison de fous! (Сумасшедший дом!) – сказал он по-французски.
В палату вошла  Елагина с двумя дамами – молодой и пожилой.
– Вот, женщины, наш больной Леонов! – представила она его. – Зарегистрирован, как Виктор Михайлович!..
Дамы застыли, глядя на ничего непонимающего больного. Тот недоумённо переводил взгляд с Елагиной на неизвестных ему дам.
– Ну, что?.. – спросила завотделением. – Кто-нибудь его узнал?.. 
Лица дам покрылось разочарованием…
– Да вы подойдите поближе… – сказала Елагина. – Посмотрите внимательно – в анфас, профиль…
– Нет, это не он… – мрачно сказал молодая дама.
– Не он это!..  – поддакнула пожилая.
– Ну, чем богаты… – холодно ответила Елагина. – Зоя Никитишна, – обратилась она к Старшей медсестре, – проводите, пожалуйста посетителей к лифту… Прощайте, женщины! Если ещё кого потеряете – милости прошу!..
Зоя повела женщина к лифту.
– Кто они такие?.. – наконец поинтересовался Леонов.
– Искательницы своих «Леоновых», – ответила Елагина. – Одна ищет мужа, другая сына… Отдыхайте, Виктор Михайлович. Заявление написали?
– Какое заявление?.. – не понял он.
– По поводу устройства к нам лаборантом…
– Утром напишу… – мрачным тоном пообещал Леонов.
– Вот и отлично! – улыбнулась ему своей фирменной улыбкой Елагина. – Тогда с завтрашнего дня и начнём проводить исследования…
После её ухода, Леонов обессилено упал на подушку и прикрыл глаза…

…И вновь он увидел Испанию начала 20 века… Бой быков… Матадора со шпагой… Окровавленную бычью морду… Смертельно-тоскливые глаза обречённого животного… Распластанное посреди арены неподвижное тело быка…   

…Ранним утром наступившего дня из «Ординаторской», в которой никого из медсестёр не было, выскользнул Леонов, с большим целлофановым пакетом. Он торопливо шёл по коридору, оглядываясь по сторонам и держась правой рукой за бок. Коридор был пуст.
Дойдя до своей палаты, он  нырнул в неё и плотно закрыл за собой дверь
В этот момент пикнула проснувшаяся радиоточка:
– Московское время: пять часов утра. Передаём последние известия…
Леонов выключил радио, зажёг торшер, снял с себя пижаму. Затем достал из принесённого пакета джинсы и свитер – чужая одежда была ему немного велика по размеру.
За дверью раздались голоса уборщиц:
– Вер, ты лестницу мыла?!
– Сейчас буду!
– Тогда я коридор!..
Леонов замер на месте. Когда горластые голоса смолкли, он бесшумно достал из того же пакета вполне приличную зимнюю куртку, почти новую ушанку и сапоги на «молнии». Лихорадочно стал одеваться, то и дело, прислушиваясь  к голосам в коридоре.
Одевшись, он положил на подушку заранее написанную записку, погасил торшер и, распахнув четвертинку окна, перелез через подоконник, по примеру Зубчак, и по пожарной лестнице спустился на первый этаж.

 …В Актовом зале женской гимназии начался выпускной бал прошлого века.
Среди выпускниц, танцующих с приглашёнными «кавалерами» из военного училища, была и знакомая нам Варвара Басаргина. С того времени прошло больше десяти лет, и не скажи вам, кто это – вы бы ни за что не узнали в этой стройной очаровательной девушке, с красивыми серыми глазами, что светились радостью – ту самую маленькую девчушку Варю, с коралловыми серёжками в ушах, «ненавистницу» «мадам Пти».
К её отцу, стоящему сбоку, меж колонн, среди других родителей выпускниц, подошла чопорная дама – мать Варной подруги. К сожалению, ни её имени, ни имени её матушки Автор так и не разыскал в своей памяти…
– Как быстро выросли наши дочери!.. – трепетно сказала миловидная женщина средних лет, от которой исходил аромат «Цветочных» духов Брокара.
– И не говорите, сударыня! – ответил г-н Басаргин – владелец нескольких салонов модной одежды. – Вчерашние птенцы превратились  в прекрасных лебёдушек!
Оба родителя с нежностью смотрели на своих дочерей, которые вальсировали в танце с будущими защитниками России.
– Какие дочерние планы на будущее? – поинтересовалась мать выпускницы. – Замуж? Или Смольный?
– Пока ни то, ни другое! – ответил отец Вари. – После окончания гимназии  я обещал Вареньке поездку в Париж – к её тете, моей сестре. Пусть немного развлечётся. Там есть на что посмотреть.  Потом видно будет!
Мать выпускницы глянула на него с недоумением:
– Но, говорят, Париж… это…  – она запнулась и понизила голос, – очень свободный город…  Вы меня понимаете…
– Я – за разумную свободу, –улыбнулся в ответ Басаргин.
– Вы большой либерал, Георгий Николаевич! – покачала головой дама. – А я предпочитаю строгость и мораль.
– Из этого следует, что без вашего слова – дочка ни на шаг?  Простите, но это заблуждение!  Взгляните в окно! Там всё дышит началом двадцатого века! Молодёжь уже давно не та, что мы с вами! Энергичная, инициативная! Жадная до всего нового!
Мать выпускницы холодно сжала губы:
– Эмансипированная и развращённая, прошу прощения! Я, конечно же, не имею ввиду наших дочерей… Вы бываете в синематографе? – Она вновь понизила голос: – Это же – plein de d;bauche et le blaspheme! (Полный разврат и богохульство!)  Нет-нет, я не согласна с вами!
– Со мной можете не соглашаться, – вновь улыбнулся Басаргин. – С дочерью – вопрос спорный…
Оркестр заиграл вальс из «Щелкунчика».
 –  Разрешите пригласить вас на танец!
Мать выпускницы чуть поколебавшись, взяла отца Вари под локоть.

…Благополучно преодолев высоту с третьего этажа прямо в сад, Леонов обогнул здание больницы и через задние ворота вышел на Сухаревку. Ранее мартовское утро ещё не проснулось. Со всех сторон горели уличные фонари.
Он перешёл Сухаревскую площадь и поспешил по Сретенке.
Наконец, завернул в Печатников переулок…

…В шесть часов утра в его палате появилась Зоя с медицинским чемоданчиком:
– Укол, больной Леонов!... – сказала она, включая верхний свет.
Кровать больного была пуста. Поставив чемоданчик на прикроватную тумбочку, Зоя постучалась в туалет:
– Укол, Виктор Михалыч!
Ответа не последовало.
Она распахнула дверь туалета – там никого не было. В душевой тоже.
Наконец, за прикрытыми шторами, Старшая медсестра увидела раскрытую настежь одну створку окна. Подойдя к нему, она посмотрела вниз и, наконец, всё поняла.
– Ёкалэмэнэ! – чертыхнулась Зоя. – Сбежал наш кианетик! Повеситься и застрелиться!
Она закрыла окно на щеколду и только теперь заметила на подушке записку. Зоя взяла её и прочла вслух без всякого выражения:
 
Когда меня чуть не убили,
Вы жизнь спасли и приютили…
За это, сказанное выше,
Я добрым словом вам плачу.
Но быть лабораторной мышью
В больничной клетке не хочу!..

– Пушкин, блин!.. – выругнулась она.   
Зоя вышла из палаты, не зная, что предпринять. Она бы, не задумываясь, побежала на поиски Леонова, только куда?.. Москва большая….
На лестнице столкнулась с Тошей Зубчак. После побега из палаты Леонова, та всё же решила вернуться и хоть с опозданием, но взять у него интервью.
– Салют! – поприветствовала Тоша Старшую медсестру.
– С утра пораньше? – мрачно спросила Зоя.
– Ага! Кто раньше встаёт, тому Бог даёт…
– Догонит и ещё даст… Опоздали мы с тобой, подруга. 
– В смысле? – не поняла Зубчак.
– Сам себя выписал наш «голубокровный».. – огорчёно сказала Зоя. – Сбежал утра пораньше… Чокнутый!
– Как сбежал?
– В окно! «По проверенному маршруту»…
– Вот это облом! – охнула Тоша.
– Наверное, испугался, что в «Дом Инвалидов» отправят… Я бы тоже дёрнула… – призналась Зоя.
– Адрес его знаешь?
– «Наш адрес – Советский Союз»! Ни одного документа! Представь?.. Хотя, постой… Что-то он там про Сретенку говорил. Хотя на одном из его ключей было написано: «Печат». Я ещё подумала: не в Печатниках ли живёт?
– «Печат», говоришь?.. На Сртенке?...– вдруг обрадовалась Зуючак. – Так ведь как раз и есть Печатников переулок! Всё! Умчалась! Его видео у меня есть… Поспрашиваю… Вдруг, кто узнает!
– Гений! – вытаращилась на неё Зоя. – Кому скажу – не поверят! Если найдёшь – позвони! – И стала записывать на каком-то рецепте свой номер мобильника. –  Ой, что будет!.. Елагина точно кастрирует!..
– Да ничего нё будет! – весело ответила Тоша. – Петь будешь громко и звонко. У кастрированных, знаешь, какие голоса?.. Всё! Салют!
И Тоша понеслась вниз по лестнице.
– Повеситься и застрелиться!.. – только и произнесла обречённо Зоя.
А Зубчак, выскочив во двор больницы, вскочила в седло своего «Харленя» и, надев шлем, очки и перчатки, завела мотор.

…Леонов вошёл в большой старый двор, окружённый со всех сторон «сталинскими» пятиэтажками.
Машины у подъездов… Детская площадка… Мусорные баки… Традиционное бельё на верёвках…
Леонов подошёл ко второму подъезду такой же «сталинки» и уверенно набрал шифр кодового замка. Открыв дверь, вошёл внутрь.
Поднявшись на лифте, с удивлением направился к приоткрытой входной двери одной из квартир на третьем этаже, обрызганной краской. Из глубины квартиры доносился чей-то голос, поющий на незнакомом языке. Леонов осторожно вошёл в квартиру.
В ней шёл ремонт. Весь пол белел устланными газетами.
Кругом стояли вёдра с краской, вдоль стен бумажные мешки с цементом, в центре прихожей – стремянка, а по углам лежали рулоны обоев и коробки с паркетом. 
На кухне двое мастеров-таджиков – молодой и пожилой – перемешивали в ведре цементную смесь. Молодой пел песню на своём языке.
Леонов пошёл на кухню, случайно задев пустое ведро.
Песня оборвалась. Увидев вошедшего, мастера прекратили работу и недоумённо переглянулись, затем вместе перевели взгляд на Леонова.
– Эй, братышка, ты кто? – спросил у Леонова молодой таджик. – Сюда нельзя-а-а...
– Мне можно, – ответил Леонов.
– Слюшай… ты кто, а? – хмуро спросил пожилой таджик.
Чтобы не повторять уважаемую национальность мастеров-штукатуров, назовём их просто – Молодой и Пожилой.
– Виктор… – представился Леонов. – Приятель хозяина квартиры Андрея Барсукова. Учились вместе.
– Нет тут никакой Барсуков, – сказал Молодой и скорбно добавил: –  Умер он…
– Знаю, что умер, – ответил Леонов.
– Тогда чего пришёл? – недружелюбно спросил Пожилой.
– Какую-нибудь вещичку взять на память.
– На мусорке все его «вещички».… – сказал Пожилой.
– Как на мусорке?! Почему?! – поразился Леонов.
– У вдовы спроси.
– Она его мастерскую три дня как продала… – объяснил Молодой.
– Кому продала?! – вытаращил глаза Леонов.
Мастера переглянулись.
– Уважаемому человеку… – почтительно ответил Пожилой.
– Абдуллох Касымову! – ещё с большим почтением произнёс Молодой.
– Ты как сюда вошёл? – поинтересовался Пожилой.
– Дверь была открыта, – сказал Леонов.
Таджики заговорили на родном языке. Автор попробовал перевести их диалог на русский.
–Я закрывал… – стал оправдываться Молодой.
– Значит, плохо закрыл!  – хмуро сказал Пожилой и обратился к Леонову уже по-русски: – Как твой фамилий будет?
– Леонов будет, – ответил Леонов.
– Вот и иди, Леонов!..  Работы у нас много. Цемент стынет.
– А может, в комнате что осталось, а?..  – спросил Леонов. – Я только загляну…
– Пусто там, – ответил Пожилой.
– Картин вдова забрал, – добавил Молодой. – Остальное сказал вибросить…
– Может, какие фото… – сказал Леонов. – У него их много на стенах висело…
– Нет там никакой фото, Леонов, – недовольно произнёс Пожилой. – Говорат тебе: пустой квартыр, весь пустой…
Мастера снова стали переговариваться на таджикском. Наконец, Пожилой позвонил по мобильнику.
– Алё!
Он что-то громко стал говорить на своём языке, глядя на Леонова.
Леонов попытался пройти в комнату. Но его тут же остановил Молодой:
– Эй, братышка, стой, где стоишь, а? Говорю, квартыр пустой!..
– Да пошёл ты! – резко ответил Леонов и направился в прихожую.
Но Молодой тут же схватил его за рукав.
– Ты чего хватаешься, чурка?! – вырвал руку Леонов.
Началась потасовка.
Пожилой, сунув мобильник в карман куртки, пришёл на помощь Молодому. Оба без труда скрутили Леонова и, надавав тумаков, вытолкнули из квартиры. За его спиной захлопнулась дверь. Леонов не стал рваться обратно, а вызвал лифт и поехал вниз.
В это время у Пожилого зазвонил телефон. Дальнейший телефонный разговор, а также мастеров друг с другом, Автор вновь постарается перевести с таджикского на русский.
– Алё!.. Выгнали его, уважаемый Абдуллох!.. – говорил Пожилой с новым хозяином квартиры. – Бомж, наверное. Поживиться хотел… Тут их много по Москве ходит… Не город, а сплошная помойка, тьфу!..  Алё!.. Что делаем?.. Стены на кухне выравниваем… До встречи, уважаемый Абдуллох!..
Он выключил мобильник и сказал Молодому:
– Говорил тебе: запирай дверь на замок. Это тебе не Кайроккум, а Москва. Бандитский город! Изобьют ни за что!
Молодой показал свои руки в странных голубых пятнах:
– Посмотри!
– Что это?.. – удивился Пожилой.
– Не знаю…
– Краска, наверное!
– У нас нет такой краски. – Он понюхал свои ладони. – Кровью пахнет…
– Разве кровь бывает голубой? Это всё твой насморк. Лечиться надо. Давай работать, раствор стынет…

…Тоша Зубчак уже больше часа разъезжала по Сретенским переулкам, без надежды встретить сбежавшего из больницы Леонова. 
Въехала в один из дворов…
Показала пожилому мужчине, прогуливающемуся по двору с собакой, изображение Леонова на мониторе видеокамеры. Тот отрицательно покачал головой.
Она выехала из этого двора и очутилась в другом.
Показала изображение Леонова женщине, развешивающей бельё. Та тоже ничем не смогла помочь…




2.

…Леонов вышел из подъезда дома, чуть хромая. Идти было трудно: побаливает бок.
Подошёл к мусорным бакам, заглянул внутрь. Баки были пустые.
Издали могло показаться, что бомж ищет себе пропитание, но Леонов искал другое: холсты, подрамники, кисти, краски. И он их нашёл!
Рядом с мусорными баками, где лежала гора содранных со стен обоев из мастерской Барсукова, по всей земле были разбросаны предметы для работы художника: две палитры, с засохшей на них краской, с десяток старых кистей, бутылки с растворителями, тюбики с масляными красками.
Леонов посмотрел на всё это богатство, но ничего не поднял, даже носком ботинка отшвырнул в сторону раскрытую банку от лака.
– Ну, Ларка! Ну, тварь! Дождалась-таки своего часа! Подожгу! Сегодня же!..  – его колотило от несправедливости и от проданной женой Барсукова мастерской художника,  и от выброшенных на свалку «инвентаря для живописи», как она называла краски и кисти .
– Dans la guerre en temps de guerre.  «На войне, как на войне»… – сказал он по-французски.
Леонов прошёл на детскую площадку и присел на лавочку.
Внезапно в его голове появилась какая-то идея.
Он вернулся к мусорным бакам, подобрал с земли несколько тюбиков с краской, две кисти, палитру, бутылку с растворителем. Затем вытащил из «обойной» кучи большой обрывок и возвратился со всем этим на детскую площадку. Разложив на лавке оборотной стороной кусок обоев, принялся за работу
Он увлечённо писал дворовый пейзаж, почему-то в манере Пикассо, ничему не удивляясь, ничего и никого не замечая вокруг: ни дворника, ни жителей домов с детьми и собаками, ни респектабельного, на вид, господина, в дорогом полушубке и меховой шапке с козырьком., который вышел из подъезда соседнего дома. Обернувшись на окна, он помахал кому-то рукой на прощанье, одновременно разговаривая по телефону:
– И тебя целую… Ещё заеду… Нет, завтра не смогу… И послезавтра тоже… Позвоню, когда освобожусь. – Заметив дворовых детей, облепивших чёрный «Джип», он грозно крикнул им: – А-ну, пошли отсюда!.. – И тут же совсем другим тоном сказал в трубку: – Побежал, моя крошка! Не то дворовые детки разберут машину на запчасти!.. Целую!..
Он выключил мобильник и почти бегом поспешил к своему «Джипу» мимо детской площадки. Кинув случайный взгляд на «обойную» живопись какого-то бомжа, он притормозил, затем остановился рядом, как вкопанный. Забыв о своей машине, респекктабельный господин подошёл поближе:
– Гениально! Потрясающе!..  – восторженно воскликнул он. – «Голубой» период!..
Леонов резко поднял голову:
– Вы откуда узнали, что «голубой»?.. То есть, «голубая»?.. Кто вы, месьё? От Елагиной? Вас послали за мной шпионить?..
Мужчина был крайне удивлён такими речами:
– Упаси бог! Следить за вами!.. Своих дел хватает…  А вы кто? Последователь Пабло Руисовичаа Пикассо? Или сам дух знаменитого испанца?..
– Простите… – смутился художник и представился: – Леонов… Виктор Михайлович…
Респектабельный господин протянул холёную руку, не сводя изумлённого взгляда лежащего на скамье пейзажа:
– Гамаюнов Аркадий Борисович... Доктор искусствоведения. Счастлив познакомиться!
Леонов ответил на рукопожатие.
– А Елагина это кто? – спросил Гамаюнов.
– «Хирургиня» из Шереметевской, – ответил Леонов. – Хотела на мне диссертацию сварганить.
– И вы сбежали! – догадался доктор-искусствовед.
– А что прикажете делать?! – возмущённо воскликнул художник. –  Оставаться на полгода подопытной мышью?
– А «модный прикид» не по росту, где взяли? – хитро прищурился Гамаюнов.
– В «Ординаторской»… – ещё сильней смутился Леонов. – Взял «напрокат»… Обязательно верну…
– Ну, на вора вы не похожи! – Гамаюнов оценивающе окинул его взглядом. – На мышь ещё меньше... Судя по манере письма и в свете вашей биографии, проблема геев сегодня весьма актуальна для диссертации.
– Это я-то гей?! – возмутился Леонов.
– Простите великодушно! – искренне воскликнул Гамаюнов, уже понимая, что «дал маху». – В таком случае, позвольте узнать, какая тема диссертации у вашей «хирургини»?
– Тема «кианетиков»… – хмуро сказал Леонов.
– А этих с чем едят? – не понял доктор-искусствовед.
– Кианетики – это люди с «голубой кровью».
– То е сть, вы хотите сказать… – не поверил Гамаюнов, – что ваша кровь голубого цвета?!
Леонов кивнул.
– В самом деле?! – поразился профессор. – Я что-то слышал про морских червей речных раков, скорпионов, спрутов и пауков. У них у всех, действительно, кровь с голубизной. Но чтобы человек с живой кровью голубого цвета разгуливал на Москве?!
– Пример перед вами... – ответил Леонов. – Спасибо, хоть в больнице успокоили, что эта аномалия не смертельна и не заразна…
– Потрясающе»! – воскликнул Гамаюнов и продекламировал: –  «Есть многое на свете, друг Горацио, что неизвестно нашим мудрецам!..» А вы здесь живёте?
 – Нет!.. – сказал Леонов. –  Зашёл к приятелю… Вместе в «Художке» учились… Прошла всего неделя, как он погиб, а его мастерскую уже успели продать…
– Примите мои соболезнования… – ответил доктор искусствоведения. – А ваша где мастерская?.. Пригласите в гости! Что-нибудь отберу из ваших шедевров. Я плачу щедро!..
– Спасибо, месье, но я…
– Нечего скромничать, как гимназистка! – оборвал его Гамаюнов. – Вы художник с Большой Буквы! И весьма необычный! Можете мне поверить! Если есть, что явить миру – явите! «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать…» Это сказал не я – Пушкин. Так что смело приглашайте в гости! Ваша мастерская в каком районе?..
– К сожалению, не помню… – признался Леонов.
– Как так?!.. – удивился Гамаюнов.
– После того, как меня недавно избили, забыл не только адрес мастерской, но и своей квартиры тоже. В больнице сказали: «частичная амнезия»!
– Вот оно что!.. – воскликнул Гамаюнов. – М-да-а!.. А ведь такой человек, как вы, встречается не на каждой Сретенке. Вы – словно Знак Свыше, Виктор Михайлович! Словом, вот что… – Он бережно свернув в рулон «обойный пейзаж». –  «Если гора не идёт к Магомету…» Собирайтесь! Поживёте пока у меня.
– Зачем? – не понял Леонов.
– Во-первых, отдохнёте, придёте в себя. Квартира новая. В смысле, новая  старая.  Грех было не купить!.. Центр! Пятницкая. Как чувствовал ваше появление! Сам я живу в другой… Так что жильём и сытным столом обеспечу. Во-вторых, до евроремонта она может стать вашей мастерской!..– И, опережая ответ Леонова, прибавил: – Только не благодарите, но и не отказывайтесь!
– Я… не знаю… – только и произнёс ошарашенный Леонов.
– Меня бояться нечего! – весело рассмеялся Гамаюнов. – Помните у Булгакова: «Никогда не разговаривайте с неизвестными»? Правильные слова! Сегодня нужно быть особенно осторожным!.. Но только не со мной! Аркадий Борисович Гамаюнов многим помог! Чувствую: подружимся! Мои 300 лошадей в нетерпении бьют копытами!
– Мне нужно подумать… – сказал Леонов.
– Думать нужно всегда! – согласился благодетель. – Но тут-то зачем тянуть кота за хвост? Такой талант, как у вас, не должен пропадать! Соглашайтесь! Или побеждает желание стать «лабораторной мышью»?
– Упаси Бог! – вспомнил Леонов.
– Вот и отлично»! Куплю краски, холсты, кисти – всё, что нужно для работы. Только творите «друг мой Викто;р»! Творите днём и ночью!.. Вперёд, мастер! Карета подана!
Они направились к «Джипу». 
Едва машина выехала со двора, как чуть не столкнулся с «Харлем» Тоши Зубчак.
Чуть притормозив, «Джип» выехал в Печатников переулок. Но этих несколько секунд хватило, чтобы она разглядела в машине Леонова рядом с лысым господином.
– Вау! Он! – не веря в удачу, воскликнула журналистка и, развернувшись, одиночным эскортом помчалась за «Джипом».

…Юноша-испанец Пабло трясся в открытом конном экипаже по парижской мостовой. На голове торчала шляпа. Левая рука неловко держала изящную трость. На нём сидели лаковые штиблеты и новенький, «с иголочки», сюртук. Его чёрные глаза ловили ответные, полные таинственных улыбок, взгляды молоденьких девушек…
Рядом с ним, на скамейке экипажа, лежали несколько его картин, перевязанных простой бечёвкой, а на коленях – пухлая папка с рисунками.
Экипаж остановился у одной из художественных галерей на Монмартре. В её витрине были развешаны известные теперь всему миру картины неизвестных когда-то художников-импрессионистов…
 
…«Джип» Гамаюнова притормозил у подъезда старинного дома.
Подъехавшая вслед за ними Зубчак, видела, как Леонов и лысый господин входят в подъезд, у которого стоял охранник.
Тоша остановилась невдалеке, за углом, сняла спортивную кутку и одела другую, с погонами и знаками ГАИ. Она так делала часто для журналистских репортажей. Мотоциклетный шлем сменила на полицейскую фуражку. С сумкой через плечо подошла к охраннику и, «отдав честь», спросила:
– Вам Олег Юрьевич звонил?
Охранник в ответ нерешительно поднял ладонь к козырьку:
– А кто это? – не врубился он.
– Товарищ Гончарко – майор из оперативной части райотдела.
– Никак нет! – чётко ответил пожилой охранник.
– Значит ещё позвонит… – сказала Зубчак и, уверенно открыв дверь подъезда, добавила вполголоса: – Скажете, что старший лейтенант уже на месте…
– А что случилось?.. – встревожился охранник.
– Не уполномочена говорить об этом, – сказала Тоша. – Если товарищ Гончарко найдёт нужным – сам опишет ситуацию… Как ваша фамилия?..
– Охранник Карпов! – вытянулся он «по срунке». – Сержант запаса!..
– Не пропустите важный звонок, товарищ сержант!
– Есть! – поднял ладонь к виску охранник.
Зубчак вошла в подъезд.
Тут же над ней хлопнула дверца лифта.
Со всех ног она взлетела наверх по лестничным пролётам.
Замерев перед третьим этажом, Тоша услышала солидный голос лысого господина:
– Входите, Виктор Михайлович! Не пугайтесь! Ей предстоят большие перемены на пути к евроремонту… Пока же квартира в вашем распоряжении…
Тоша услышала, как входная дверь в квартиру захлопнулась, мужской голос оборвался. Зубчак быстро взбежала на третий этаж. На лестничной площадке находились две квартиры. Она приложила ухо к двери первой – там было тихо. Зато за дверью напротив, под номером 6,  она услышала едва различимый голос лысого господина.
Если бы Зубчак очутилась внутри квартиры, то увидела апартаменты из трёх больших комнат, с высокими потолками и просторным холлом. Правда, сейчас квартира представляла собой жалкое зрелище – с разбитой мебелью бывших хозяев, рваными шторами, пустыми пыльными бутылками, выстроенными в углу прихожей, сломанными детскими игрушками – всё, что осталось при переезде её прежних жильцов.
Леонов застыл у двери в прихожей.
– Сейчас съезжу в «Художественный салон» за необходимыми вам принадлежностями – красками, кистями, лаком… Непременно привезу холсты, натянутые  на подрамники и хотя бы один мольберт. А ещё – постельное бельё, еды, питьё, конечно же…  Вернусь – немного приберёмся. Поможете?
Леонов прошёл в соседнюю комнату, в которой было два «венецианских» окна.
– Творить будете здесь, – продолжил Гамаюнов, входя в комнату вслед за Леоновым. –  В солнечный день в ней много света. – Он включил древний «Саратов». – Холодильник из добрых советских времён. Оттого с тех пор и «пашет»… Соответственно, электричество есть…  Позже привезу новый… Ну, я поехал… Не скучайте!..
Услышав, как в двери провернулся замок, Тошп стрижом взлетела на этаж выше.
Сверху  услышала, как из квартиры вышел лысый господин.
– Часа через два буду… – донёсся в подъезде его голос
– Йес!.. – обрадовалась Тоша.
Раздался шум прибывшего на третий этаж лифта, затем звук закрывшейся двери и шум лифта, поехвшего вниз…
Зубчак быстро спустилась на третий этаж. Достав из сумки  видеокамеру, позвонила в дверь квартиры, которая тут же открылась. На пороге стоял Леонов.
–Что-нибудь забыли?.. – спросил он, но, увидев вместо Гамаюнова тележурналистку, с изумлением произнёс: – Опять вы?!..
Тоша широко улыбнулась всем своим, как ей казалось, неотразимым обаянием:
– Вижу, вы мне рады… 
И тут же без приглашения вошла в квартиру, закрыв за собой дверь и не переставая снимать всё на видеокамеру.
Леонов отступил перед её напором. Тоша одновременно играла две роли – оператора и ведущей. Так они прошли в гостиную.
– Всем салют! – на ходу сказала она воображаемым телезрителям.. – Вас приветствует Авторский канал – программа «Похоть Эпохи» и я, её ведущая –  Тоша Зубчак! Благодаря новостям  из «Института гематологии», а также невероятному стечению обстоятельств, мне удалось разыскать квартиру, в которой скрывается удивительный и единственный человек в Москве, а может быть, и во всей  России – человека с «голубой кровью» Виктор Леонов! У-е! У-е! У-еее!... Виктор! В одном советском стихотворении есть такие строки:

«Пионерский галстук –
Нет его родней!
Он от юной крови
Стал ещё красней.
Как повяжешь галстук,
Береги его:
Он ведь с красным знаменем
Цвета одного!»

Однако «голубая кровь» никак не вяжется с красным знаменем! Зато подходит к цвету знамён Сомали, Фиджи или Швеции. В какой из этих стран вы бы хотели жить, чтобы ваша кровь была «…с этим синим знаменем цвета одного»?
– Да ни в какой! – пришёл в себя Леонов. – Я никуда не собираюсь уезжать из России! А пионерский галстук сегодня мог быть только трёхцветным, таким, как российский флаг! Всё! Прекратите съёмку!
– Браво! – ответила Зубчак голосом телеведущей. – Достойный ответ настоящего россиянина! Я горжусь вами, Леонов! Скажите, вы чувствуете себя аристократом «голубых кровей»?
Он не успел ответить, как из прихожей раздался голос Гамаюнова:
– Это я, не пугайтесь!.. Забыл дипломат!..
Зубчак и Леонов застыли посреди комнаты.
А голос Гамаюнова продолжал вещать:
– Сел в машину и чувствую – чего-то не хватает! Старею, друг мой Викто;р!..  Вы меня слышите?
Гамаюнов вошёл в комнату. Увидев Зубчак в полицейской фуражке, он тоже застыл на  мгновенье. Наконец, до него дошло, кто перед ним:
– Зубчак?!..  «Похоть Эпохи»?! Что вы здесь делаете?
И тут же понял причину её присутствия в его квартире:
– Вон отсюда! – закричал Гамаюнов в бешенстве. Личина «респектабельного господина» слетела с него в один момент. – Взломщица! Вынюхивательница новостей! Отключите камеру, прохиндейка! Здесь частная собственность, нахалка! С лестницы спущу, безцеремонная штурмовичка!
– Круто!!!.. – вопила она с восторгом. – Так меня ещё никто не крыл!!!..
Он схватил её за руку и потащил в прихожую.
– Наглая кошка, что любит нагрянуть сама по себе! – продолжал бесноваться Гамаюнов. – Брысь из квартиры!
Тоша сопротивлялась, как могла, но не прерывала съёмку:
– Кла-а-асс!!!.. Киплинг нервно курит в сторонке!!!. Держись, Леонов!!! 
Гамаюнову с большим трудом удалось выпихнуть её из квартиры и с треском захлопнуть за ней входную дверь.
А довольная собой Тоша, спустя несколько минут уже выходила из подъезда мимо ветерана-охранника.
–  Товарищ майор ещё не звонил… – доложил он ей, поднося ладонь к виску.
– Какой майор? – не поняла Тоша. – А-а-а… Товарищ Гончарко сегодня уже не позвонит… Горе у него… В мундир после отпуска не влезает…
Зубчак поспешно скрылась за углом дома, к своему «Харлею», сняла полицейскую форму, надела спортивную куртку, шлем, очки и перчатки и, забравшись в седло, «дала по газам». 
О том же, что нашла Леонова, Зое позвонить забыла.

…На вокзал Монпарнас прибыл утренний поезд из Москвы.
И хотя подъехал он к парижскому перрону сто лет тому назад – ничего не изменилось в человеческих чувствах. Сменились только костюмы, стала другой техника… Но смех, плач, звонкие голоса детей, выкрики носильщиков, паровозные гудки – всё те же… Всё то же, как и тогда… Всё так же, как и сегодня…
Тётушка Мария Николаевна – родная сестра отца Вари – женщина средних лет, никогда не побывавшая замужем и не имевшая детей – встретила родную племянницу со слезами на глазах. В отличие от своего брата Георгия, Мария Николаевна была человеком сентиментальным.
Завидев Варю, которую помнила маленькой девочка, у тётушки Марии ёкнуло сердце: о, Боже! – копия покойной снохи! Настоящая мадемуазель! Умное, миловидное лицо с тонкими чертами, хрупкая фигурка! Настоящее сокровище семейства Басаргиных! А когда Варя только появилась на ступенях вагона с саквояжем в руке, у тётушки Марии брызнули слёзы.
– С приездом, Варюша! – целуя её,  произнесла она.
– Bonjour ma tante Maria! (Здравствуйте, тётушка Мария!) – ответила племянница.
– Нет-нет, только на русском! – запротестовала тётушка. – В этом районе Парижа мало наших: того гляди, позабудешь родной язык.
– А я хотела попрактиковаться на французском… – огорчилась Варвара.
– Ещё успеешь. Как отец?
– От него вам не только большой привет, но и ваш любимый шоколад.
Она достала из саквояжа конверт и  несколько шоколадных плиток.
– О, Боже! «Царский»»! Спасибо! Не может быть! Настоящий «царский подарок»! Здесь его днём с огнём не сыщешь. Даже французский – не того вкуса.
– А какой вкус должен быть, тётя? – поинтересовалась девушка.
– Вкус детства, милая… – Она разорвала конверт, быстро пробежала глазами по письму брата. – Сейчас едем ко мне – позавтракаешь, наберёшься сил – и на Елисейские Поля! Познакомлю с Парижем!.. Не волнуйся – опекать не буду, только сегодня… Хотя об  этом и просит в письме твой отец.
– Папа?! – удивилась Варя.
– Он очень за тебя волнуется. Пишет, что боялся отпустить одну.
– Странно… Он такой либерал!..
– Твой дедушка Коля тоже был большим либералом, но это не помешало ему благословить меня в Париж только после того, как я стала совершеннолетней. До этого любой выезд в центр Москвы разрешался лишь в сопровождении кого- нибудь из мужчин нашей семьи – твоего дедушки или моего брата, твоего отца.. Ах, как же я злилась! Как негодовала! Но сделать ничего не могла.
– Жёсткие правила! – улыбнулась Варя.
– Аристократическое воспитание, Варюша!..  – рассмеялась в ответ тётя. – Ну-ну, не кисни!.. Я тебя понимаю. В отличие от меня, ты девушка строгая и ответственная. Так что с завтрашнего дня проявишь полную самостоятельность. Лучше всего узнать город, если побродить по нему в одиночестве…
И тут же обратилась к носильщику, который давно сложил вещи Вари на тележку – два баула и корзинку –  и только ждал дальнейших указаний «старой мадам».
– Allez pour nous monter!... (Ступайте за нами, к карете!..) – сказала та ему.

…«Харли-Дэвидсон» остновился в зелени тихой улочки на  на Патриарших Прудах, у старинного дома  с вывеской: «Творческая компании «Служба Новостей «Похоть Эпохи».
Поставив мотоцикл на подножку, Тоша зашла внутрь.
Она спешила по коридору, здороваясь на ходу с сотрудниками компании. Наконец, вошла в один из кабинетов, на двери которого висела табличка: «Генеральный директор Дмитрий БОБРОВ».
За несколькими компьютерными столами кипела будничная работа.
– Всем салют!   поприветствовала сослуживцев Тоша.
Несколько человек молча махнули ей рукой.
Зубчак подошла к самому большому столу, за которым трудился начальник Телеканала – обритый «под ноль» очкарик.
– Личный салют, Димон! Занят?
– А ты не видишь? Готовлю номер к печати. – ответил он, не повернув головы. – У тебя ко мне, что?
– Сверхважное!
 – Тогда в двух словах.
– Нужно помочь хорошему человеку вернуться к самому себе…
– В смысле, «вернуться»?
– У него амнезия. Ничего не помнит. Даже своего адреса! Если рассказать о нём  в эфире – кто-то его узнает. У меня и видео есть.
– О всех хороших людях, Тоша, не перерасскажешь. Ты мне что-нибудь уникальное подай!
– А он и есть  человек уникальный! С «голубой кровью»! – торжественно произнесла Зубчак.
– Аристократ, что ли? – вяло спросил Димон.
– Да нет! Обычный человек у которого кровь голубого цвета!
– Да ладно… – отмахнулся Димон.
– Сама видела!
– Разыгрываешь?..  – не поверил он.
– Зуб даю!
–  Свои девать некуда… Что? Пправда… голубая?
– Научный факт, Димон! Ты же ходячая энциклопедия. Включи мозги. Он – кианетик! Понимаешь?!
– «Кианетик» – это кто? – не понял Димон.
– Человек с голубой кровью! Чем не уникум? А вообще дело не в цвете крови! Художник он настоящий! Видела бы его картины – Пикассо отдыхает.
– Ну, Пикассо отдыхает уже давно... 
– Значит, отказываешься?
Димон не ответил.
– Ну и отлично!.. Мешать не буду. Успехов и удачи! А материал Шамелашвили отдам!
 – Кому?! – взвился Димон. – Нашим конкурентам?! С ума сошла! Сделаешь – тут же уволю!
– Без работы не останусь! – … предупредила Тоша. – Конкуренты  давно зовут к себе.
–Шантажистка!
– А ещё – взломщица! Вынюхивательница новостей! Прохиндейка с нахалкой! И эта… как её… безцеремонная штурмовичка! Да, чуть не забыла! Наглая кошка, что любит нагрянуть сама по себе! Вот!
 – Это кто ж тебя так?.. – с жалостью спросил Димон.
– Есть ценители! – Зубчак развернулась и энергично направилась к выходу.
– Стоять! – загремел гендиректор на весь кабинет.
Сослуживцы в испуге подняли головы.
– Готовь материал! Поставим в воскресный номер! И чтобы ни ногой к Шамелашвили! Поняла?! Авантюристка!.. А вы – работайте! – заорал он на своих подчинённых. – Взяли привычку отвлекаться по любому ничтожному поводу!
 
…Прошла неделя, как Леонов поселился в квартире Гамаюнова.
Теперь она напоминала вполне уютное жилищё. Ни пылинки, ни соринки. 
Бывшая спальня, которой выпала честь стать комнатой Леонова, а также его мастерской, была солнечна и просторна. Диван застелен шерстяным пледом. На вымытых окнах – новенькие шторы. У стены, сверкая белизной грунтованного холста, натянутого на подрамники, стояли три мольберта. На подоконнике горкой лежали коробки с красками, на новенькой палитре – горсть кистей, рядом – бутылки с льняным маслом и лаками.
– Ну как вам наша боттега? – обратился к Леонову довольный Гамаюнов.
– Не постесняюсь спросить, что это, – ответил художник.
– И правильно делаете! Никто не может знать всё. Кроме меня, конечно. – рассмеялся доктор искусствоведения. – Боттегами, друг моя Викто;р, назывались мастерские живописцев во времена Возрождения… Итак, завтра же сделаем вам новый паспорт. А пока примите в подарок мобильник. – Он протянул Леонову новенькую коробку с телефоном. – «Симка» внутри. Там же записан номер. Мой тоже.
Леонов взял коробку:
– Вот спасибо, выручили!.. – с чувством поблагодарил он.
– Ерунда! В наше время трудно без связи… – И, подмигнув, Гамаюнов достал из дипломата бутылку армянского коньяка, лимон, стопку бумажных стаканчиков.. Подойдя к окну, отрезал на блюдце несколько лимонных кружков, затем открыл бутылку и плеснул ароматную жидкость в два стаканчика. – С новосельем!
Они чокнудись. Гамаюнов пригубил, Леонов выпил до дна.
– Попиваете?.. – поинтересовался Гамаюнов.
– Откушиваю, mon chere! – ответил Леонов, заедая коньяк лимоном.

…Наступили будни.
Леонов работал одновременно над копиями нескольких картин Пикассо: «Странствующими гимнастами», «Женщиной с веером» и «Аккордеонистом». 
Его кисти летали от мольберта к мольберту, нанося мазок за мазком…
Он так был увлечён работой, что не услышал, как в квартиру вошёл Гамаюнов.
Оставив в прихожей несколько пакетов с продуктами, он прошёл в комнату-мастерскую и – замер от восхищения:
– Мистика! Фантастика! Видение, чёрт побери! Уверен, что великий «французский испанец» ни за что не отличил бы – где копия, а где оригинал. Доброе утро, Викто;р!
– Бонжур, мон ами! – поприветствовал Леонов, не обернувшись. – Кстати, по поводу копий… Les bons artistes copient, les grands voler... («Хорошие художники копируют, великие воруют»…).
– Смелое утверждение! Хотя и спорное, – произнёс Гамаюнов. – Кто это сказал? Впрочем, догадываюсь…
– Это сказал я. – со всей серьёзностью ответил художник.
– Это сказал Пикассо. Ведите себя скромнее… А память у вас, действительно, феноменальная! Так помнить каждый мазок!
– А с чего бы не помнить?.. – ответил Леонов, продолжая наносить мазок за мазком. – С «Аккордеонистом» мы частенько  выпивали под мостом набережной Сены…

…И тут все персонажи, о ком  говорил Леонов, появились перед глазами Гамаюнова.  Он был готов поклясться чем угодно, что видел их своими глазами! И даже слышал мелодию Аристида Брюана, которую играл музыкант. 
Вокруг него танцевала молодёжь Монмартра начала 20 века. В шумной толпе Гамаюнов увидел рыжую женщину, с веером в руке. Она смотрела вместе со всеми выступление двух гимнастов, под музыку аккордеониста.
– Смешной такой мужик! – звуча рядом Голос Леонова – Всё просил разрисовать свой аккордеон цветами… Как же его звали?.. Антуан, кажется… Привет, Антуан!
Аккордеонист, улыбаясь, кивнул ему и Гамаюнову…
– А с «Арлекином и его подружкой», – продолжал Голос Леонова, –  я тоже был знаком… Оба странствующих гимнаста из Бродячего цирка… В «Мулен-Руж» выступали… Даниэль и Ада Фарбэль. Брат и сестра…
Гимнасты закончили сложный номер под аплодисменты толпы.
Гамаюнов не выдержал и, хлопая в ладоши, крикнул вместе со всеми:
– Браво, Фарбэль!
Гимнасты поклонились толпе.
– А вот эту даму с веером – вспомнил Голос Леонова, – звали «Рыжая Мари»…. Хотя, наверняка, врала, что рыжая… И что Мари…
Дама послала Гамаюнову «воздушный поцелуй».
– Погодите-погодите! Дайте опомниться!..  – взмолился он.
Монмартр исчез...

«…Что это было?.. –  спросил Гамаюнов самого себя.
– Где? – спросил его Леонов.
Тот не ответил. Лишь на полу у мольберта заметил почти пустую коньячную бутылку.
– Вот оно что! – догадался Гамаюнов. – Вы, что же, «уговорили» её один?.. И прямо из горла?.. Mauvaise ;ducation, mon ami! (Дурное воспитание, мой друг.)
– «Зато коньяк подкрепляет силы, – ответил Леонов словами Пикассо, – будит фантазию и поднимает настроение».
– О, да! Вашу фантазию он уже разбудил. И настроение поднял, как французский флаг над баррикадами.
– Вы правы, месье! Мне даже показалось, будто я жил в Париже…
– А разве вы никогда там не были?.. – удивился Гамаюнов.
– На какие шиши? – усмехнулся Леонов.
– Погодите! А язык? Откуда такое великолепное произношение?..
– Спросите что-нибудь полегче.
– Хотите сказать, что никогда его не учили?
– Всё равно не поверите.
– Чудеса! Не знай я, что вы русский, никогда бы не усомнился в вашем парижском прононсе.
– Наверняка, всё это мне «наглючили» во время наркоза...
– Уже кой-какое объяснение… Хотя и попахивает мистикой… Послушайте, друг мой Викто;р!  А не разыгрываете ли вы меня?..
– В каком смысле?..
– Что картины, в моё отсутствие, вы просто срисовали! Да-да! Конечно же, срисовали! Да вы блестящий копиист! Один из тысячи! – Он снял со стеллажа тяжёлый альбом, с надписью: «Пикассо», нашёл нужную репродукцию и показал её Леонову. – Ну, скажем, с этой!
– Никогда не интересовался его творчеством, – холодно ответил Леонов. –  Tout le monde a un chemin d'acc;s... (У каждого свой путь).
– Кому вы это рассказываете? Не интересовался он! А чьи это сюжеты? – он кивнул на холсты.
– Мои собственные!
– Ну и наглец же вы, мон ами!.. – покачал головой Гамаюнов. –  Пикассо был левшой! А вы пишете правой рукой!.. Впрочем, люблю наглецов! А может быть, его «Голубь мира» не даёт вам покоя?
– С детства ненавидел голубей. Мой отец – художник – заставлял меня пририсовывать к ним лапки.
– Ого! Начинаете кое-что вспоминать?.
– Не знаю… Может быть…Это было на Юге Испании, в Ма;лаге… Гадкие птицы, мон шер!
– Почему?
– Пачкуны памятников и машин!
– По поводу машин согласен. А вот некоторые памятники достойны такой участи.
– Никогда не понимал, – продолжил Леонов, – почему именно голубь – «птица мира»? Почему не аист, приносящий детей? А потом вспомнил Библию…
– Лучше бы вспомнили, откуда у вас всё это, чёрт вас дери! Что ни мазок, то – выдернутый из Пикассо!.. Я человек, реальный, в чудеса не верю…
– Совсем недавно я тоже был реальным человеком, месьё. Ибо дважды два – четыре. А пять плюс пять – десять. Я же хотел, чтобы пять плюс пять было двадцать пять! Назло математической Истине!.. И вот впервые ощутил власть «неточных наук». Власть импровизации и фантазии. К чертям, таблицу умножения! Прощайте, «золотое сечение» и анатомия! Наконец-то  je je traite les choses comme je le pense sur eux, et non pas tels que je les vois. (Я изображаю предметы так, как думаю о них, а не так, какими их вижу).  Куда хочу – туда лечу!.. Вы не задумывались над тем, почему tous les essayer de comprendre la peinture, mais personne ne cherche pas ; comprendre le chant des oiseaux? (Все пытаются понять живопись, но никто не стремится понять пение птиц?) А ведь их песни так же прекрасны, как идеи – Божественные или человеческие, всё равно! Ибо… Le dieu de la m;me artiste, comme d'autres artistes. Il a cr;; n ;l;phant, la girafe et le chat. Il n'a pas de pr;sent style, mais il adh;re ; de nouvelles id;es. ( Бог такой же художник, как и другие художники. Он создал слона, жирафа и кошку. У него нет настоящего стиля, но он придерживается новых идей.)
– Всё! Хватит цитат! – Гамаюнов захлопнул альбом.) Ни о чём больше не спрашиваю. Бывают же на свете чудеса! Будем считать  произошедшее с вами очередным чудом. Словом так, друг мой Викто;р! Завтрашний день начнём с того, что я привезу другие холсты…
– Эти тоже вроде неплохие…
– Те будут ещё лучше… Скажите, мастер, сколько картин в неделю вы бы могли написать?
– Две-три…
– Отлично!
– Вам-то зачем столько?
– Чтобы дарить, друг мой!..
– Дарить? Кому?
– Ну-у… Детским Домам… Художественным школам…  Провинциальным музеям… Вы против? Нет? И я «за»!..  Не переживайте! Работать будете не бесплатно…  Так то берегите себя. На улицу – ни-ни… И, главное, – никаких встреч, телефонных звонков, интервью! Заклюют! Задавят! Сожрут!..
– Кто?
– Журналисты. Эти «вынюхиватели новостей»! Уж я-то их знаю. Гиены! Грифы! Пираньи! Впрочем, и эти «милые» животные – младенцы против журналистских жал, клыков и когтей. Пример Тоши Зубчак перед вами! И ещё запомните, Виктор: во Франции коньяк пьют не «из горла», а напёрстками. До встречи! Адью!
Он стремительно вышел и мастерской. Хлопнула входная дверь. Раздался шум отъезжающего лифта. 
Леонов подошёл к окну и увидел как Гамаюнов сел в свой «Джип».
– «Во Франции»… «Напёрстками»… – едко произнёс он. – Мы-то – не во Франции, а я – не портняжка… Я – художник, мон шер!..
И, подняв бутылку с пола,  выпил «из горла» последний глоток коньяка.

…Гамаюнов остановил «Джип» недалеко от Большого театра. Но выйти не спешил. Он сидел в салоне и нервно постукивал пальцами по рулю, то и дело, бросая взгляды по сторонам.
Наконец, как из-под земли, появился мужчина, лет шестидесяти, в длиннополом белом плаще. Лёгкой воздушной походкой направился к «Джипу». Гамаюнов предусмотрительно распахнул перед ним переднюю дверцу.
Мужчина сел рядом с Гамаюновым:
– Мои чмоки! – картинно сказал он и достал из-под плаща несколько сложенных вчетверо мешков из мешковины.
Гамаюнов развернул один из них, повертел в руках, пощупал.
– И это – девятьсот первый год?.. – скептически спросил он.
– Клянусь «Большим», мэтр! – ответил незнакомец.
– Умели делать, черти! – Гамаюнов поднёс один мешок к носу. – А пахнет картошкой… С какого рынка, Лёпа?
Мужчина в плаще возмущённо вытаращил глаза:
– Побойтесь Мельпомену, Аркадий Борисович! В таких мешках везли из «Ла Скала» костюмы «Фауста». Вот печать, видите?.. В одном из них хранился костюм Мефистофеля, которого сыграл Шаляпин.
Гамаюнов рассмотрел печать и прочёл вслух:
– «Дирекция Императорских театров»… Смотри-ка, правда! А я уж подумал: овощеводческая база Леопольда Телятникова.
– Вы же знаете мой принцип, – нервно ответил мужчина, – «достоверность во всём». В таких делах я не подставляюсь.
Гамаюнов секунду-другую подумал и сказал:
– Чёрт с тобой, беру!
И бросил мешки на заднее сиденье.
– А вам это зачем? – с интересом спросил мужчина в плаще.
– Для прыжков в мешках, – на полном серьёзе ответил Аркадий Борисович.
– Для чего?! – изумился Телятников.
– Устроился массовиком-затейником в Дом Отдыха.
– Шутите! 
– Шучу, Лёпа. А если серьёзно, то решил заняться сельским хозяйством. Купил, по случаю, семена картофеля тысяча девятьсот первого года.
– Опять шутите! – покачал головой Телятников.
– Опять шучу, – согласился Гамаюнов. – А ты чего не смеёшься?
– Так не смешно!..
– А ты назови «смешную цену». Посмеёмся вместе.
– Один мешок – двести баксов, – торопливо произнёс продавец.
– Сколько-сколько?! – изумился Гамаюнов. – Ну и аппетиты у тебя! А на вид худой словно жердь…
– Ну…  сто пятьдесят… Евро…
– Да, Лёпа, от твоего прейскуранта рыдать хочется… Пятьдесят долларов – и ни цента сверху.
– Побойтесь Терпсихору, мэтр! – испуганно затрещал Телятников. – Им же больше ста лет!.. Потом я… с декораторами делюсь!.. Сто баксов – и ни цента меньше!
Гамаюнов достал из портмоне три купюры по сто долларов: 
– Держи, акула капитализма!
Телятников рассмотрел каждую на свет, затем спрятал их в карман плаща.
– Вам сколько ещё нужно?
– Созвонимся, – ответил Гамаюнов и включил мотор.
Леопольд вышел из машин, захлопнул дверцу и спросил через окно:
– А всё-таки, зачем они вам?..
– Честно? – вполголоса спросил Гамаюнов.
– Честно… – понизил голос  Телятников.
– Чтобы таких любопытных, как ты, Лёпа, засовывать в мешки и топить!..
Оставив разочарованного танцовщика-пенсионера у сквера Большого Театра, «Джип» поехал к Художственному Салону, где со стороны двора находилась «Мастерская художественных изделий». Гамаюнов вышел из машины и направился с мешками ко входу в мастерскую.
На следующий день он вынес из мастерской с десяток подрамников разного размера, с натянутой на них грунтованной мешковиной. Всё это он загрузил в багажник своего «Джипа»…

…И снился Леонову странный сон…
Он – в Париже! На Елисейских Полях! Молодой и весёлый! И уже он не Леонов, а сам Пикассо!
Вокруг него кружили журналисты.
– Месье Пикассо! Почему вы свысока относитесь к импрессионистам? – задал вопрос один из них.
– А за что их любить? – ответил Пикассо-Леонов. – «Ils veulent repr;senter  le monde tel qu'il est v, et j'ai la fa;on dont il pense».  («Они хотят изображать мир таким, каким его видят, а я таким, каким его мыслю.»)
– Вы уверены, что вас понимают? – сросил второй журналист.
– «Artiste en herbe comprend quelques personnes seulement. La c;l;bre petite encore.» («Начинающего художника понимает лишь несколько человек. Знаменитого – ещё меньше.»)
– А кто такой «хороший художник», месьё Пабло? – поинтересовался третий.
– «Un artiste est une personne qui ;crit des choses que vous pouvez vendre. En  bon artiste est un homme, qui vend ce qu'il ;crit.» («Художник – это человек, который  пишет то, что можно продать. А хороший художник – это человек, который продает то, что пишет.») – сказал Пикассо-Леонов.
– И у вас много «хороших» работ, мсьё Пикассо? – спросила журналистка, похожая на Тошу Зубчак.
– «Donnez-moi un mus;e et je vais le remplir.» («Дайте мне музей, и я заполню его,  мадемуазель!») – улыбнулся он.

…Проснувшись рано утром, Леонов увидел у дверей мастерской с десяток холстов, натянутых на подрамники, привезённых Гамаюновым.
Леонов вскочил с постели и поставил их на мольберты. 
Раздался телефонный звонок мобильника. 
Он схватил его:
– Алло!..
– Как спалось? – поинтересовался голос Гамаюнова.
– Как в Раю.
– Долго не блаженствуйте, друг мой Викто;р…. Днём заеду. Что нужно – звоните. Надеюсь, к моему приезду будет готов новый шедевр.

…В то же утро Заведующая хирургическим отделением Елагина говорила по телефону со следователем Иванушкиным:
– Здравствуйте, наш доблестный Пуаро! Чем сегодня порадуете?.. Полиция нашла беглеца?.. Жаль! Вы же понимаете, что грозит в огромном городе человеку с амнезией!.. Да он под нашим неусыпным наблюдением был неадекватен, а что сейчас?! Обманут, изобьют, прирежут!.. Наш коллектив надеется на вашу дедукцию, дорогой Геннадий Николаевич! Желаем блестяще справиться в этой задачей! Звоните в любое время! Номер моего мобильного у вас есть. И вам того же!..
Она положила трубку на рычаг и с разочарованием произнесла:
– Увы, не Фандорин!..

 …Сделав себе небольшой перерыв, Леонов заварил самовар, стоящий на подоконнике, бросил в большую чашку заварку, сахар, кружок лимона и всё это залил крутым кипятком.
Раздался звонок с городского телефона. 
– Алло!.. – он снял трубку.
В ответ же услышал по «громкой связи» женский голос с иностранным акцентом:
– Мистер Леонофф?
– Да, это я…
– Меня зовут Мария Карминская. Я из газеты «Детройт стар». Наши читатели хотели побольше о вас узнать...
Леонов опешил:
– Кто вам дал мой номер?..
В это время, открыв дверь своим ключом, в квартиру вошёл Гамаюнов. Стоя в прихожей, он услышал разговор Леонова.
– О, это – журналистский тайна!.. Мы хорошо вам заплатим, мистер Леонофф. Мани-мани – вери-вери гуд!  Назовите день и час для встречи с нашим корреспондентом в Москве. Его зовут Пол Фарб…
– Я никому не даю интервью! – ответил художник, кладя трубку на рычаг .
Но не тут-то было – городской телефон настойчиво зазвонил вновь.
В комнату вбежал Гамаюнов:
– Не подходите! – И сам снял трубку. – Слушаю!..
– Апартаменты синьора Леонова?.. – спросил другой женский голос.
– Нет, синьора! – вежливо ответил Гамаюнов. – Это общежитие Коза Ностры! Аривидерчи!!!
Он выдернул телефонный шнур из сети.
– У нас есть что выпить?.. спросил у Леонова.
Леонов кивнул на подоконник. Гамаюнов взял початую бутылку коньяка и жадно сделал несколько больших глотков прямо из горлышка.
  – И это – только начало, помяните моё слово, мон шер. Остаётся два варианта: или уйти в монастырь, или эмигрировать в Париж…
И снова выпил.

…На следующий день одну из копий Пикассо работы Леонова Гамапюнов привёз на Рублёвку. Стоя у калитки витой ограды, он говорил по телефону:
– Борис Григорьевич, моё почтение! Мы приехали! Предупредите охрану, чтобы пропустила… Нас трое: я и грузчики.
Двое грузчиков в фирменных комбинезонах, на спинах которых написано «Перевозка грузов», стояли рядом перед воротами двухэтажного коттеджа бизнесмена Гурина. В их руках находилась картина в тяжёлой бронзовой раме, упакованная в пергамент и перевязанная, словно подарок, алой шёлковой лентой. 
Спустя минуту ворота распахнулись.
Грузчики направились к парадному входу коттеджа через зелёный ухоженный двор.
– Аккуратней, мужики!..– говорил им Гамаюнов, идя за ними. – Осторожнее,  чёрт вас дери! Шедевр несёте!
Двери коттеджа открылись. Картина по дубовой лестнице поплыла на второй этаж.
– Несите за мной! – сказала им хозяйка коттеджа Сусанна.
 Грузчики внесли картину в роскошную гостиную, обставленную старинной мебелью, поставили её на дорогой диван, куда указала хозяйка и, получив деньги от Гамаюнова, покинули коттедж в сопровождении охранников.
Гамаюнов жестом фокусника достал «из воздуха» ножницы и, разрезав шёлковую ленту, таинственно развернул шуршащую упаковку.
Перед всеми возникли знаменитые «Странствующие гимнасты» («Арлекин и его подружка») – персонажи картины Пикассо.
 –Она! Та самая! Из «Цветаевского» музея! – защебетала жена бизнесмена.
– Надеюсь, Аркадий Борисович, вы не похитили её с Волхонки?.. – пошутил Гурин.
– Как это вы догадались, Борис Григорьевич? Сегодня ночью, усыпив охрану… Шучу, конечно, это копия.
 – Копия?!.. – разочарованно воскликнула Сусанна.
– Да! Копия самого художника! – торжественно воскликнул Гвмаюнов. – Великий Пабло сделал много копий в своей жизни.
– Но зачем?.. – не поняла огорчённая женщина.
– Этим он помогал соотечественникам, – стал объяснять Гамаюнов. –  Когда в 1939 году к власти пришел генерал Франко, многие испанцы покинули страну. Продав такую картину за подписью Пикассо, можно было безбедно прожить вдали от родины. Эта копия – одна из них… Сам оригинал был написан в 1901 году. Если желаете идентифицировать подпись, холст, манеру письма, я, как опытный искусствовед, могу официально подтвердить все атрибуты… 
– Спасибо, – вежливо произнёс Гурин. 
– Благодарю за доверие, – ответил Гамаюнов.
На этих словах в гостиной появляется строгий седенький старичок в чёрном старомодном костюме.
– Знакомьтесь! – сказал Гамаюнову хозяин коттеджа. – Всеволод Евгеньевич! Арт-эксперт из Минкульта!.. – И тут же представил его старичку: – Господин Гамаюнов! Аркадий Борисович! Доктор искусствоведения…
– Мы знакомы! – ответил свысока сотрудник Минкульта.
Гамаюнов явно не ожидал его здесь увидеть. С застывшей улыбкой он  лишь кивнул в ответ.
Арт-эксперт, достав из внутреннего кармана пиджака бархатный футляр, извлёк из него большую лупу и принялся внимательно рассматривать живопись. Наступила томительная пауза.
Гамаюнов искоса за ним наблюдал, ведя вполголоса беседу с женой бизнесмена.
– Просторный у вас дом, Сусанна!.
– Хотели достроить третий этаж, но не хватило каких-то трёх миллионов…
– Рублей?
– Евро….
– Действительно, обидно! – покачал головой Гамаюнов. – Всего какие-то три миллиона!..
– Ну, что, Всеволод Евгеньевич? Одобряете мою покупку? – спросил Гурин.
Арт-эксперт наконец-то поднял голову. На его лице была изумлённая растерянность:
– Удивительно! – пробормотал он. – Никогда бы не поверил! Но мои глаза! Мой опыт! Моя практика! Они, слава Богу, не врут.
– Неужели подделка?.. воскликнула Сусанна.
– Что вы! – успокоил её представитель Минкульта. – Могу вас поздравить, сударыня, с ценнейшим приобретением! Это – подлинный Пикассо!
Гамаюнов перевёл дух.
– Блестящая авторская копия! – продолжил Всеволод Евгеньевич. – И не просто копия, которую делают опытные копиисты, а копиища! Прмо-таки, на грани фотографической точности. Невероятно, как он это делал!.. Возьмите эту же картину из «цветаевского» и поставьте их рядом – ни за что не отличите, где оригинал! Так что, вывод сам по себе и странен, и очевиден: мы имеем дело одновременно с двумя оригиналами и двумя копиями… – Он наконец-то обернулся к Гамаюнову. На лице вместе высокомерия воцарилась восторженная благодарность: – Браво, коллега! Вы совершили подвиг. Разыскать такую картину – нужно обладать особым нюхом и талантом!..
И старый арт-эксперт склонил перед ним голову.

… Варя неспешно прогуливалась по Монмартру. Он был весь полон музыки – на каждом углу одна мелодия сменяла другую. Под сенью старого каштана играл аккордеонист, тот самый, с картины Пикассо. Вокруг слышались весёлые голоса и женский смех.
Варе всё было интересно.
Кругом – маленькие летние бистро, кафешки, мансарды. Набережная Сены.
Вот: нянька с ребёнком… …старик с зонтом… …служащий модного магазина… …театральные афиши на стене кафешантана… …черепичные крыши домов, стены которых выкрашены белым, розовым, охристо-желтым цветом. Кривые улочки… Серовато-голубые дали…
Внезапно её взгляд останавливается на странном молодом человеке, который ехал на велосипеде «Терро». Сбоку торчала большая папка, привязанная  к сиденью.
Молодой человек был некрасив, невысокого роста, зато огромные чёрные глаза весело смеялись, глядя по сторонам. Заметив Варю, смотревшую на него с крайним любопытством, молодой парижанин притормозил рядом с ней, спрыгнув на тротуар. Он действительно оказался чуть ниже Вари.
– Vous obtenez perdu, la d;esse ? (Вы заблудились, богиня?)
– Merci… Je marche. ( Я гуляю…), – смущённо ответила она и добавила: – Je suis ici pour la premi;re fois. (Я здесь впервые…)
– Vous voulez, je serai votre guide ? (Хотите, я буду вашим гидом?)
Варя заколебалась: она помнила слова тётушки Марии о том, что знакомиться с городом лучше всего в одиночестве, и в то же время, очень хотела познакомиться с внезапно появившимся перед ней молодым человеком.
– Vous devez vraiment avoir peur. ; Montmartre sont tous les amis,   (Вам некого бояться. На Монмартре – все друзья.), – улыбнулся он ей открытой доверчивой  улыбкой.
– Mais je ne connais personne ici... M;me vous... (Но я никого здесь не знаю… Даже вас…), – смешно пролепетала Варя, отчего незнакомец громко и безобидно расхохотался.
– Si permet de r;pondre! Mon nom est Pablo Diego Jos; Francisco de Paula Juan Nepomuceno Mar;a de Los Remedios Cipriano a fait de la Sant;sima Trinidad Martyr Patricio la Ru;z et Picasso... (Так познакомимся! Меня зовут: Пабло Диего Хосе Франсиско де Паула Хуан Непомусено Мария де лос Ремедиос Киприано де ла Сантисима Тринидад Мартир Патрисио Руис и Пикассо…)
– Ce qui … un beau nom! (Какое… красивое имя!) – сказала ошарашенная Варя через паузу.
– Lequel de eux? Donc j'ai appel; ; la naissance. (Которое из них?.. Так меня назвали при рождении.)
– Pourquoi? (Зачем?) – удивилась Варя.
– Pour tromper la mort. Elle arrive ; Diego et j'ai toujours et Francisco. Voulez prendre avec eux, et j'ai m;me Cipriano a et Patricio. (Чтобы обмануть Смерть. Придёт она к Диего, а я ещё и Франциско. Захочет забрать с собой Киприано, а я ещё и Патрисио.)
– Grande!...  (Здорово!.. ) – воскликнула она.
– Mais en fait, tous les noms v;n;r;s de dansnotre famille, des saints et des parents. (А вообще-то всё это имена почитаемых в нашей семье святых и родственников.), – добавил он.
– Et comment vous appeler pour moi?.. (И как же мне вас называть?..) – растерянно спросила Варя.
– Appelez simplement de Pablo. Pablo Picasso. C'est le nom de famille de ma m;re.
Nom de famille du p;re – Blasco, ; mon avis, plusieurs vraiment. En outre, il  ;galement peintre... d'Ailleurs, sur les fran;ais mani;res, je n'ai pas de Picasso et Picasso! (Называйте коротко – Пабло. Пабло Пикассо. Это фамилия моей матери. Фамилия отца Бласко, на мой взгляд, несколько простовата. Кроме того, он тоже художник… Впрочем, на французский манер, я уже не Пика;ссо, а Пикассо;!)
– Malheureusement, je n'avais aucun ce nom compliqu;... Cuisine… Barbara Basargina… (К сожалению, у меня не такое красивое имя... – И протянула ему руку. – Варя… Варвара Басаргина…)
– Barbara… Mais rare. (Барбара… Зато редкое.) – он осторожно объял своей широкой ладонью её токую кисть руки.
– Ce qui est rare? – удивилась Варя. – Nous avons ; Moscou par le biais de chaque maison ; Whare avec Varvaroj supprim;. (Какое же оно редкое? У нас в Москве через каждый дом на Варю с Варварой отзываются.)
Si vous ;tes de la Russie? Comment int;ressant! Et je suis  de l'Espagne. De Ma'lagi.. Et maintenant je sais avec certitude que pas de tous les chemins m;nent ; Rome, mais ; Paris!.. (Так вы из России?! Как интересно! А я из Испании. Из Ма;лаги… И теперь точно знаю, что все дороги ведут не в Рим, а в Париж!..)
У продавщицы цветов Пабло купил Варе букетик подснежников. 
Чтобы не увидеть, как Варя смутилась окончательно, Автор прервал эту сцену стихами давнишней бардовской песни:
 
Давай, мой друг, взлетим,
На облако присядем,
И всё, что было за день –
Оставим за спиной,
А всё, что захотим –
Навыдумаем снова!
Всего одно лишь слово –
И ты опять со мной.

Когда двоим любить дано,
Куда лететь – им всё равно!

Мы от былых забот
Надолго отрешимся,
И в первый раз решимся
Воспрянуть над землёй.
Да сбудется полёт
Через леса и реки!
Не опускай же веки,
Прекрасный ангел мой!

Когда двоим любить дано,
Куда лететь – им всё равно!

Забудь хотя б на миг
Печали и страданья, –
И наши все старанья
Окупятся с лихвой.
А в облаках твой лик –
Он светится усладой.
Мне большего не надо,
Покуда ты со мной!..

Когда двоим любить дано
Куда лететь – не всё ль равно?..
 
 

3.

По всей мастерской стояли копии работ Пикассо. Леонов продолжает работу над знаменитой «Девочкой на шаре».
С таинственной улыбкой на лице в квартире появился Гамаюнов.
Он молча прошёл в комнату художника и, торжественно достав из дипломата солидную пачку денег, положил её на подоконник. 
– Ваша зарплата, Викто;р! Так что с началом трудовой недели! Учителя художественной школы визжали от восторга, как дети!
– «Le succ;s de dangereux...» («Успех опасен…»)  – не оборачиваясь, ответил Леонов..               
– Вы так думаете?..
– «Tout le monde commence copier lui-m;me, mais le copier de plus dangereux que de copier d'autres. Cela conduit ; l'infertilit;...» («Каждый начинает копировать себя, но скопировать себя более опасно, чем скопировать других. Это приводит к бесплодию…»)
– Зато теперь я могу запросто обращаться к вам: «друг мой Пабло» или что-нибудь в этом роде. Кстати, новую картину подарим Пушкинскому музею! Картину, которой  у них нет.
 – «Si vous voulez vendre des choses inutiles, nommez-le une ;uvre d'art...» («Если хотите продать ненужную вещь, назовите её произведением искусства…») – насмешливо произнёс Леонов.
– О, как же вы меня достали чужими цитатами! – рассердился Гамаюнов.
– Это мои мысли… – упрямо произнёс Леонов.
– Как в анекдоте о Ленине, – напомнил Гамаюнов: – «Ну, срежу бороду, сбрею усы, а умище-то куда девать?!..»  – И, не улыбнувшись, вспомнил: – Кстати, первая неприятность!.. – Он достал из дипломата глянцевый журнал «Похоть Эпохи». – Полюбуйтесь! Ваше интервью с Тошей Зубчак!
Леонов издали глянул:
–  Я не давал никакого интервью! – спокойно ответил он.
– Мало ли кто кому – «давал-не давал»! – сказал Гамаюнов. – Главное, что заслонки подняты. Шлюз к вашему телу открыт!
Раздался уверенный звонок в квартиру.
– Ну, вот, «Ходоки к Леонову»! – прокомментировал он и поспешил в прихожую, грассируя на ходу: –  Конспигация, батенька, и ещё газ конспигация!.. Кто там?! – спросил Гамаюнов через дверь.
– Из Дворянского Собрания! – раздался в ответ громогласный голос.
– Ого! Что-то новенькое!.. – пробормотал Гамаюнов и отпер входную дверь.
На пороге стоял пожилой господин, похожий на купца, с бородой-«лопатой», в длиннополом пальто, с бобровым воротником и в шляпе. В руке он держал массивную резную трость. 
– Здравствуйте! Это мастерская господина Леонова?..
– Совершенно верно!.. – ответил Гамаюнов. – Мастерская Виктора Михайловича…. А вы, простите, кто будете?..
– Председатель Дворянского Собрания князь Остоженский. Иван Дмитревич, – кивнул бородатый купец.
– О-о-о! Какие раритетные особы к нам пожаловали! – удивился хозяин квартиры и официально представился: – Гамаюнов Аркадий Борисович. Доктор искусствоведения, а также художественный агент господина Леонова.
Они пожали руки друг другу.
– Милости прошу, Иван Дмитриевич! 
Остоженский важно вошёл в прихожую. Гамаюнов помог ему раздеться, повесил пальто и шляпу на вешалку, затем торжественно произнёс:
– Прошу в гостиную!..
Гость прошёл в гостиную комнату. Оглянувшись по сторонам и, не найдя иконы, презрительно кинул суровый взгляд на копии картин Пикассо, стоящие на мольбертах.
– Прошу садиться… –  предложил ему Гамаюнов, выдвигая из-за стола один из старинных стульев с резными высокими спинками.
Остоженский присл.
– Чем обязаны вашему появлению, князь?.. – спросил хозяин квартиры.
– «Голубой крови» господина Леонова, – ответил тот.
– В каком смысле?.. – не понял Гамаюнов.
– Есть мнение «высопоставленных особ», – сказал гость, – что господин Леонов выпал из «родового гнезда».
На этих словах в гостиной появился Леонов.
– Откуда я выпал, простите?.. – спросил он у бородатого господина.
– Знакомьтесь, Иван Дмитриевич! Леонов Виктор Михайлович. Живописец.
 Остоженский поднялся со стула и уважительно пожал тому руку:
– Очень приятно!..
Гамаюнов тут же представил его Леонову:
– Иван Дмитриевич Остоженский – Председатель Дворянского Собрания!..
Мужчины вновь пожали руки друг другу.
– Господин председатель, – сообщил Леонову Гамаюнов, – не исключает возможность, что вы родом из какого-нибудь известного «дворянского гнезда».. Я верно вас понял, господин Остоженский?..
– Совершенно верно, сударь, – ответил Председатель Дворянского Собрания.
– Хотя, насколько мне известно, – продолжил Гамаюнов, – у Виктора Михайловича родители были пролетариями. И прадеды тоже не «из графьёв»!... Я правильно освещаю факты вашей биографии, товарищ Леонов?
– М-м-м… – промычал Леонов, не зная, что сказать.
– Правильно! – ответил за него Гамаюнов.
– А вот и не правильно, сударь! – возразил Остоженский. – Вы же знаете, что у нашей несчастной Отчизны непредсказуемое не только Будущее с Настоящим, но и Прошлое! Поэтому, раз у человека обнаружили «голубую кровь», попробуем копнуть поглубже – так сказать, вглубь веков! Наш архивариус – Галактион Романович – занялся, по моей просьбе, поисками генеалогического древа господина Леонова.
– Боюсь, князь, это всё равно, что  искать бриллианты в плетёном лапте.
– Именно в нашей многострадальной Отчизне их и прячут в лаптях, сударь! – загремел Председатель Дворянского Собрания. – Об известном детском поэте и баснописце тоже писали, что его батюшка «из советских служащих по птицеводству». А оказалось – потомок боярского рода! Так что, может быть, и в вас, уважаемый Виктор Михайлович, тоже вопиёт голос дворянской крови.
– Не знаю как у господина Леонова, – с фальшивым восхищением произнёс Гамаюнов, – но в вас, Иван Дмитриевич,  чувствуется истинный поборник монархизма, сущий приверженец дворянства, этакий аристократ высшей пробы.
– Не ёрничайте, сударь! – стукнул тростью об пол Остоженский, почувствовав издёвку. – Что знаете вы о русской аристократии – элите нашего общества?! Дворянство – это не только титулы, чины и «Табель о рангах»! Не только декабристы! Это – интеллигенция нации! Аристократия духа! А «голубая кровь» не только цвет Небес, но ещё и нравственность, которой так не хватает сегодняшней молодёжи!
– Красивые слова, Иван Дмитриевич. Заслушался, ей Богу!.. – ответил Гамаюнов. – Впрочем, откуда всё это мне знать? Людей моего  поколения воспитала советская мама, по имени Компартия, а помогал ей в этом её младший брат, по имени Комсомол!..
– А вы циник, господин «художественный агент»! – сурово произнёс Остоженский. – И может быть даже не «художественный»!
– Не соглашусь с вами, князь, – с улыбкой хмыкнул Гамаюнов. – Я совершенно аполитичный человек. Не верю – ни в царя, ни в Ленина, ни в Бога.
– А во что верите, «Фома»? – зло прищурясь, спросил Остоженский. – В «золотого тельца»?
– В Искусство, князь. Я – связующее звено между художником и зрителем. И кончим на этом спор! – сказал он твёрдо. –  Простите, но господин Леонов должен работать.
Остоженский поднялся:
– В таком случае, разрешите откланяться!..
– Не смею задерживать, – ответствовал Гамаюнов.
– Вы свободны в это воскресенье, голубчик? – обратился к Леонову гость.
– А что – в воскресенье?.. – поинтересовался Леонов.
– Бал в Дворянском Собрании.
– Никаких балов! – категорически произнёс Гамаюнов. – Готовимся к персональной выставке. Да и танцевать, насколько я знаю, Виктор Михайлович, не умеет.
– Я приглашаю не вас, Борис Аркадьевич… – с пренебрежением произнёс Остоженский. – И не на танцульки…
– Если позволите, то – «Аркадий Борисович»!.. – с холодной улыбкой произнёс Гамаяюнов.
– Позволяю! – усмехнулся Председатель Дворянского Собрания.. – Что, в сущности, одно и то же… Вот Пригласительный билет. – Он положил его на край стола. – Если найдёте время, сударь,– обратился он к Леонову, – милости прошу! В ближайшее  воскресенье, к семи часам вечера.
Проводив незваного гостя, Гамаюнов вернулся в «мастерскую».
– Это всё ваша Зубчак, чёрт её дери! Даже адрес наш указала! Придётся принять самые серьёзные меры!
– Что вы имеете в виду? – насторожился Леонов. – Поменять мастерскую?
– Да, поменять! Только не мастерскую, а ваше лицо.
– Что?!..
– А что? – ответил Гамаюнов. – Зато раз – и навсегда!
– Я и так начал жить заново, – ответил Леонов.
– Поговорим об этом в другой раз, – усталым голосом сказал Гамаюнов. – Уверен, что вы поймёте выгоду от моего предложения… До завтра!.. С каждым днём работа будет прибавляться… Советую и вам, как следует, высыпаться, «друг мой Пабло». И простите за ваших мнимых родственников «пролетарского происхождения»!... Так легче будет отбрыкиваться от их «дворянских гнёзд», которые давным-давно разворованы Временем… Оревуар! Не провожайте…
Гамаюнов ушёл.
Леонов прислушался… Хлопнула входная дверь
Он достаёт из книжного шкафа спрятанную за книгами связку ключей, полученную от Зои в больнице, и стал куда-то собираться…

…Был поздний вечер, когда Леонов вышел из дома на Пятницкой и, дойдя пешком до станции  «Третьяковская», сел в метро и доехал до «Тургеневской».
Вскоре он уже шёл спешил по Сретенке. Дойдя до Печатникова переулка, свернул в него и, пройдя несколько домов, вошёл в старый двор, в котором  читатель уже побывал,
Присев на знакомую скамейку на детской площадке, Леонов поднял голову на окна дома и, увидев, что два из них, в бывшей мастерской Андрея Барсукова, темны, на всякий случай, позвонил по мобильнику на городской телефон убитого художника. Никто не ответил – ни рабочие, ни новый хозяин квартиры. Лишь после этого он подошёл ко второму подъезду и, как в прошлый раз, набрав цифры кодового замка, открыл его и очутился в  подъезде дома…
Он неслышно поднялся по лестнице на третий этаж… Прислушался... Кругом была тишина. К его радости, замок на входной двери бывшей барсуковской мастерской ещё не поменяли… Открыв её ключом с гравировкой: «Печат», Леонов вошёл в чужую квартиру, наполненную запахами ремонта.
Квартира стояла ещё пустой, без мебели… Вокруг никого. Кругом темнота.
Не зажигая свет, он достал из кармана фонарик и ярким лучом осветил прихожую.
Затем прошёл в  дальнюю комнату с балконом. Здесь был кабинет Барсукова, который часто выполнял роль гостииой. Леонов вспомнил давние посиделки, которые друзья называли «Всенощные», выступления известных бардов…
У стен стояли пустые книжные шкафы – старинные, резные – из морёного дуба –, наполненные когда-то художественными альбомами. Их было много, но Леонов помнил каждую обложку. Наверняка вдова сдала их в букинистический магазин… В стену балкона уткнулся большой письменный стол, с открытыми пустыми ящиками. Когда-то в них лежали различные папки, кисти для живописи, коробки с красками банки с лаком…
У стола высилось резное кресло. 
И стол, и кресло вместе со шкафами, подумал Леонов, наверняка вдова продала новому хозяину…
Леонов прошёл к одному из шкафов, открыл тайник на задней стенке, о котором никто не знал, кроме него и Барсукова, и достал откуда пачку долларовых купюр и небольшую стопку писем и фотографий.
Затем он прошёл в прихожую… Прислушался к шуму на лестничной площадке… Переждал его, и тогда, открыв парадную дверь, вышел из квартиры.
Луч фонарика погас. Раздался прощальный звук закрытия на ключ дверного замка.
Он спустился пешком на первый этаж, вышел из подъезда и тут же столкнулся с пожилой дамой, что вела на поводке небольшого пуделя. Этого была давняя  соседка Барсукова – Леонов хорошо знал её. Он приветственно ей кивнул.
Лицо пожилой женщины вытянулось в изумлении.
Заметив это, Леонов заспешил прочь из тёмного двора.
Женщина, не отрываясь, смотрела ему вслед, не в силах войти в подъезд.

…И сразу перед читателем появился тот самый Актовый зал с колоннами бывшей женской гимназии. Только события, о которых пойдёт речь, происходили не в начале 20 века, а в наши дни. Итак, в Актовом зале Дворянского Собрания давали бал.
Все гости собрались в костюмах XIX века. В руках дам покачивались старинные веера из страусиных перьев. Слышалась оркестровая классическая музыка. Несколько пар танцевало. Вдоль стен стояли гости, разделённые на мужские и женские группки. Отовсюду слышался лёгкий смех. Официанты, неслышно скользя по залу, разносили на подносах напитки и бутерброды.
Остоженский подошёл к архивариусу, который держал портфель подмышкой:
– Что-нибудь выяснили?
– Увы! С фамилией «Леонов» было несколько сотен семей, в разных губерниях и  волостях России. В основном, семьи военных – от штабс-капитанов до полковников. Так что работа предстоит большая и кропотливая.
– Ну-с, работайте, голубчик! – благословил Остоженский и, достав из кармана жилетки часы-луковку на цепочке, раскрыл золотую крышку и глянул на циферблат.
В этот же момент в зале появляется Леонов, в строгом вечернем костюме, с «бабочкой», купленном специально для этого вечера. Увидев гостя, Остоженский заспешил ему навстречу с распростёртыми объятьями.
– Добрый вечер, Виктор Михайлович! Несказанно рад вас видеть!.. Я уж было подумал, что вы оробели прийти или, не дай Бог, не отпустил ваш «художественный агент». Пренеприятнейшая личность, уж простите!.. – Он взял его под локоть. – Пойдёмте, голубчик! Я познакомлю вас с достойнейшими людьми столичного дворянства…
Они прошли в угол зала. Председатель Дворянского Собрания подвёл Леонова к троим «важным особам».
– Знакомьтесь, господа! – представил он гостя. – Виктор Михайлович Леонов, о котором я вам говорил.
Важные особы любезно поздоровались с ним за руку, не спуская с Леонова любопытных взглядов. Остоженский объявил каждого:
– Граф Расцветаев Леонид Орестович!.. Барон Франц Игорь Вольдемарович!.. Князь Лавров Денис Владимирович!..
– Спасибо, господа! Очень приятно… – чуть смущаясь, ответил Леонов.
– Надеюсь, подружитесь! – громогласно произнёс Остоженский..
Распорядитель вечера вышел в центр зала и объявил:
– «Вальс цветов», господа!
Дирижёр дал знак, оркестр заиграл Чайковского..
Несколько десятков пар начали вальсировать.
– Чувствуйте себя, голубчик, как в «родовом гнезде», – сказал Остоженский, покидая гостя.
– Meрси, монсиньор! – поблагодарил Леонов.
Он осмотрелся.
У одной из колонн замечает молодую грациозную особу, лицом похожую на Варвару Басаргину, в окружении нескольких дам. Её хрупкую фигуру облегало вечернее платье «малахитового» цвета..
К Леонову подошёл архивариус с портфелем пдмышкой:
– Разрешите представиться: Чечевицын Галактион Романович. Архивариус Дворянского Собрания.
– Леонов Виктор Михайлович…
Они пожали руки друг другу.
Архивариус под локоть отвёл Леонова в сторонку:
– По личной просьбе Ивана Дмитриевича занимаюсь поисками вашего «генеалогического древа».
– Я знаю об этом… – ответил Леонов, то и дело, бросая взгляд на молодую даму в «малахитовом» платье.
– Весьма кропотливая работа! – продолжил архивариус. – И дабы не свернуть в сторону или, не дай Бог, что-либо перепутать, разрешите задать несколько наводящих вопросов…
– Сделайте милость, сударь… – рассеянно ответил Леонов. 
Архивариус заметил его взгляд на даму в «малахитовом платье. Та продолжала разговор с двумя другими дамами.:
– Это княгиня Басаргина… – вполголоса сказал он, доставая из портфеля записную  книжку и авторучку. –  Итак, вопрос первый. Откуда вы родом?
– Я москвич... – ответил Леонов, продолжая бросать взгляды  на княгиню.
– Коренной или пришлый?..
– Самый, что ни есть, коренной. И родители, и деды, и прадеды –  все были москвичами.
– Прекрасно! – обрадовался Чечевицын. – Благодаря этому мы сразу же отсекаем сибирских, уральских и прочих Леоновых и сосредотачиваемся на московских семьях… Кстати, княгиня не замужем… – понизив голос, кивнул он в сторону Басаргиной. – Тогда следующий вопрос: помните ли вы что-нибудь из своего детства?.. Ранние воспоминания – самые яркие моменты нашей жизни.
– А чего тут вспоминать? – произнёс Леонов. – У меня вся жизнь, как на ладони,. Мои бабки были «стахановками», деды рабочими, один прадед – красный командир, другой – «кулак кулаком». Его расстреляли. Все же остальные пра-пра-пра – были крепостными…
– И никого из дворян?.. – удивился архивариус.
– Увы, никого…
– Жаль! Весьма жаль…
– Уж простите, если огорчил…
– Огорчите вы не меня, а Ивана Дмитриевича! Его расстроить, что ребятёнка обидеть.
– Как же быть?..
– Есть выход… – заговорщицки произнёс архивариус, доставая из портфеля бумаги. – Вот... Все документы в полном порядке и уже нотариально заверены… Скажем всем, что вы, дескать, из рода Леонова Ивана Гавриловича – дворянина, штаб-офицера Лейб-гвардии Семёновского полка, вышедшего в отставку в 1815 году, после победы над Наполеоном. Именно, дескать, от него и зацвело пышным цветом генеалогическое древо вашего рода. Пойдёт?..
– Да ведь это подлог! – возмутился Леонов. – Фальсификация!
Архивариус оглянулся по сторонам:
– Пожалуйста,, потише!..  Зачем же кричать?..
– Да вы только представьте, – жарким шёпотом продолжил Леонов, – что скажет на это Иван Дмитриевич!.. 
– Да ничего он не скажет, – спокойно ответил Чечевицын.
– Как это «ничего»?.. – удивился Леонов.
– Господин Остоженский, –  архивариус вновь понизил голос, – один из первых купил  дворянский титул.
– Как?! – вскрикнул Леонов.
– Так-с! До «перестройки» благополучно пребывал в стройных рядах райкома КПСС. В должности Начальника Отдела Кадров. Да-с!.. И успокойтесь, Бога ради. В этом зале у доброй половины «современной знати» – купленные генеалогические древа.
Изумлённый Леонов оглядел зал уже другими глазами..
– Целые сады! «Потёмкинские рощи»! – продолжил Чечевицын. – В кого ни ткни пальцем – или «лже-князь», или «лже-графиня».
– Но зачем всё это?!.. изумился Леонов.
– Пока живо тщеславие, – сказал архивариус, – престижные «игрушки» всегда будут в цене... Так готовы вступить в Дворянское Собрание?.. Цена небольшая… Штабс-капитаны котируются всего по двести тысяч рубликов за персону!.. Прикажете подготовить документы?..
– Не стоит, – ответил Леонов. – Жаль, что parmi les personnes de plus de
de copies que les originaux!.. (Среди людей больше копий, чем оригиналов!.. ) Оревуар!.. 
Он развернулся и направился, было, в сторону Басаргиной, но её уже там не было. Леонов несколько раз внимательно оглядел зал, однако женской фигурки в «малахитовой» платье не нашёл. И поехал домой.
Архивариус обернулся на Остоженского, стоящего неподалёку. На его вопросительный взгляд, он отрицательно покачал головой. ..
 
 

4.

Как и прошлый раз, Гамаюнов поджидал Телятникова, сидя в «Джипе».
Тот появляется с большим пакетом, завёрнутым в бумагу и перевязанным шпагатом. Раскрыл переднюю дверцу, сел рядом с водителем. На этот раз старый танцовщик был не в плаще, а велюровой куртке.
– Мои «чмоки»!.. – привычно произнёс он капризным тоном.
Гамаюнов молча положил пакет на заднее сиденье:
– Сколько штук? – спросил он у Телятникова.
– Десять, как договаривались…
Гамаюнов протянул ему конверт с деньгами:
– Ровно тысяча «баксов»…
– Спасибо, мэтр… – сказал Телятников и, спрятав конверт во внутренний карман куртки, прибавил:
– Познакомьте с Виктором Михайловичем…
Гамаюнов непонимающе на него посмотрел:
– Это кто такой?..
– Кто-кто! Феномен в пальто! Леонов, конечно…
Гамаюнов грубо  взял его «за грудки»:
– Ты откуда о нём узнал?!..
– Да отпустите вы меня!.. – обиженно сказал старый танцор. – Причёску растреплете, противный!..
Гамаюнов отпустил Телятникова.
Тот стал поправить причёску, глядясь в зеркальце машины.
– Вы что же, «масс-медиа» игнорируете? – спросил он. – Сегодня по «Ночному ТВ» показывали, как вы Тошу Зубчак из его мастерской выгоняли…
– Вот гады! Неужели, правда, показывали?..
– В программе «Похоть Эпохи». Так познакомите?.. Я автограф хочу взять…
– Ну, Тоша! Успела-таки!.. Что ты сказал?..? Какой ещё автограф?..
– Коллекционирую я их... – напомнил Телятников.
– Коллекционирует он! Ох, Зубчак!  Ну, пиранья!..
– У меня же самая большая коллекция среди работников искусств, сами знаете!..
– Коллекция у него!
– Ну, пожалуйста, мэтр! Только одним глазком!.. Ну, Аркабий Борисович!..
– Не ной!.. – прикрикнул на него Гамаюнов. – Ладно, едем! От тебя не отвяжешься. Возьмешь автограф – и дуй на все четыре стороны! Понял?
– Клянусь Нуреевым – торжественно пообещал старый танцовщик

…Пабло и Варя прогуливались в предместье Парижа… На цветущем лугу расположился бродячий цирк.
Молодые люди подошли к его «заднему двору». 
На большом белом кубе отдыхал высокого роста атлет, с мускулистым торсом.
Напротив него, на другом кубе, сидела юная гимнастка, с короткой стрижкой. Она штопала цирковое трико.
На траве лежал большой чёрный шар, рядом, прикреплённая к куску фанеры, висела цветная афиша, с надписью по-французски: «Фарбэль. Цирковые гимнасты и акробаты», с изображением силуэтов молодых людей в воздухе на трапеции.
Вдали – паслась белая лошадь… 
– Salut Dеniel! Salut, Аda! (Привет, Дэниэль! Привет, Ада!) – обрадовался встречи с ними Пабло.
– Salut, Pablo! – ответил атлет.
– Salut! – кивнула головой Ада.
– C'est Barbare de la Russie. (Это Варвара из России.) – представил он Варю.
– Salut, Barbara! – улыбнулась ей гимнастка.
– Est venu ; l'id;e? (Пришли на представление?) – спросил Даниэль.
– Tout simplement la marche.(Просто гуляем.) – ответил Пабло.
– Venez demain., – сказал Даниэль. – Je vais demander ; l'h;te, pour vous manqu; le jour de la representation Comme nos clients. (Приходите завтра. Я попрошу  хозяина, чтобы вас пропустили на дневное представление. Как наших гостей.)
– Merci, viendrons. (Спасибо, придём.) – кивнул Пабло.
– ; deux heures de la journ;e (В два часа дня.) – уточнил циркач.
 Варя заметила шар.
– Et vous pouvez faire un tour sur elle? (А можно на нём покататься?)
– De l'essayer. Si vous ne tomberas pas. (Попробуй. Если удержишься.) – улыбнулась Ада.
– D;posez – se l;ve. (Упаду – поднимусь.) – сказала Варя.
Мужчины с любопытством подняли на неё глаза.
Варя бесполезно попыталась взобраться на шар.
Ада весело захохотала.
Дэаниэль подошёл к Варе и легко поставил её на шар, не отпуская рук.
Пабло зааплодировал.
– Donc malhonn;te! Laisse aller sa main! (Так нечестно! – крикнула Ада. –  Отпусти её!)
Дэниэль осторожно отпустил руку Вари.
Пабло бросился к ней.
Но та, балансируя на шаре, сумела на нём удержаться.
Пабло и  Дэниэль зааплодировали, не сговариваясь.
– Le gaillard! Peut-;tre tu viendras nous travailler? (Молодец! Может быть, пойдёшь к нам работать?) – предложил он Варе.
– Elle est venue pour un temps seulement, – сказал он циркачам. – En outre, le Barbare – la princesse. (Она приехала ненадолго. Кроме того, Варвара – княгиня.)
– Est-ce vrai? (Это правда?) – загорелись глаза у Ады.
– La plus vraie! (Самая настоящая!) – кивнул ей Пабло.
– C'est bien dommage! Et quelle serait la publicit;: «La princesse-l'acrobate! (Жаль! А какой была бы реклама: «Княгиня-акробатка»!)
Все рассмеялись.
– Eh bien, nous sommes all;s! Jusqu'; demain! (Ну, мы пошли! До завтра!)
Он протянул Варе руку. Та спрыгиула с шара на траву.
– Jusqu'; demain! – попрощалась она с гимнастами.

…И снова Монмартр.
Пабло и Варя сидели в обнимку за столиком летнего кафе, пили вино, ели виноград. Неподалеку играл аккордеонист.
А в памяти Автора прозвучала ещё одна песня из его Юности:

Мне кажется, что я когда-то жил –
В каком-то рыцарском, забытом Богом, веке,
И струны из воловьих грубых жил
На лютневой настраивал я деке.
Манжеты в кружевах… Парик с косой…
И девушка, что мне постель стелила…
Неужто это было не со мной?
А может быть, со мной всё это было?!

И как вагант влюблённый, – в час ночной
Я пел лишь ей, лищь только ей одной!..

К столику Пабло и Вари подошёл молодой человек с отрешённым лицом.
– Salut, Pablo!
– Cheers, Amedeo! – воскликнул тот. – Comment ;a va? (Салют, Амедео! Как дела?)
– Pas tr;s, – сухо ответил молодой человек. – Entendu parler de vos succ;s.(Не очень. Наслышан о твоих успехах.)
– De qui? (От кого?) – спросил Пабло.
– De mar;a'na. Dit: votre travail est expos; dans la galerie. F;licitations!.. (От одного маршана. Говорит: выставил твои работы в Галерее. Поздравляю!..)
– Merci.   
– Pour cela vous devez boire… (За это нужно выпить…) – сказал незнакомец, бросив взляд на Варвару.
– S'asseoir avec nous! Inviter! (Садись к нам! Приглашаю)! – Пабло отодвинул один из стульев от стола.
Незнакомец присел за их столик. Тут же появившийся официант поставил перед ним чистый бокал.
– R;pondre ; Varvara – invit; de la Russie. (Знакомься: Варвара – гостья из России.)
Молодой человек немного смутился:
– Amedeo! Invit; sur cette terre. (Амедео! Гость на этой земле…)
Пабло налил ему вина в бокал. Тот выпил залпом.
– Тout ce que vous cherchez des histoires? (Всё ищешь сюжеты?) – с еле заметной насмешкой спросил Пабло.
– Essayez de trouver. Beaucoup autour... (Попробуй, найди. Их так много вокруг…)
– «...Je suis cherche pas. Je trouve», – сказал Пабло. –    «Source d'inspiration quand il vient ; moi, puis spies sur moi au travail». («А я не ищу. Я их нахожу.  Вдохновение, когда оно приходит ко мне, то застает меня за работой»).
– J'ai aussi beaucoup de travail!..(Я тоже много работаю!..) – вспыхнул молодой человек.
– Il ne signifie pas autant que moi. (Значит не так много, как я.) – самоуверенно произнёс Пабло.
Амедео порывисто поднялся и, не прощаясь, ушёл. 
– Vous avez offens; lui. (Вы его обидели.) – тихо сказала Варя.
– «L'Art est une chose brutale, – ответил Пикассо. – Je le fais toujours ce que je ne sais pas comment faire. La seule fa;on je peux apprendre cela». Et «jamais demander: «pourquoi» et demander: «pourquoi pas?» («Искусство – жестокая штука… Я всегда делаю то, что не умею делать. Только так могу научиться этому. И никогда не спрашиваю: «почему», а задаю вопрос: «почему нет?»
– Vous voulez dire que c'est un dommage? (Вы хотите сказать, что он лентяй?)
– Je ne sais pas, – сказал Пабло, отпив глоток  вина. – Mais ce qu'est exactement un amant! M;me pas un fan et professionnel (Не знаю. Но то, что большой любитель выпить – это точно! Даже уже не любитель, а профессионал…)
– Un ;trange jeune homme… – с грустью произнесла Варя. – Aussi l'artiste? (Странный молодой человек… Тоже художник?)
– Ici tous les artistes... Vous achetez seulement une palette et chevalet – et Rafael vous! Amedeo – de l'Italie. De Livourne. Commence bien. «Mais ily a rien de pire qu'un bon d;but». (Здесь все художники… Стоит лишь купить палитру, мольберт и краски – и ты уже Рафаэль! Этот Амедео – из Италии. Из Ливорно. Начал хорошо. «Но нет ничего хуже, чем великолепное начало»).
– Comme son nom de famille? (Как его фамилия?) – поинтересовалась Варвара.
– Je ne me souviens pas... Il semble... Modigliani... (Не помню… Кажется… Модильяни…)

О как мне различить – где явь, где сон?
Воспоминанье это, иль виденье?
Связались вместе нити всех времён
В один клубок, запутавшись в мгновенье!
И не распутать их, не развязать!
И всё, что было – трепетно и мило –
Мне остаётся только разорвать
Так не узнав: со мной ли это было!

Но как вагант влюблённый, в час ночной –
Пою тебе… Лишь для тебя одной!..

…Леонов продолжал работать над копией картины Пикассо «Девочка на шаре».
В квартире появился Гамаюнов с Телятниковым.
– Знакомьтесь, мон шер! – представил Гамаюнов гостя. – Леопольд Телятников! Труженик танца! Бывший служитель Терпсихоры. Теперь на пенсии… Так сказать, «наставник молодёжи»…
Телятников протянул Леонову руку:
– Ах, как приятно!.. Лёпа… то есть, Леопольд Васильевич… – Обратил внимание на картину, которую писал Леонов: – О! Знакомая картина! «Девочка «на шару»? Очень похожа!..
Выражение «Девочка на шару» в определённых кругах означало: даром, на халяву.
– Только без пошлостей, Леопольд! – погрозил ему пальцем Гамаюнов и обратился к Леонову: – Черкните ему пару слов, Викто;р, и поставьте автограф. Он их коллекционирует.
Телятников протянул художнику блокнот с авторучкой. Тот расписалея.
– Ой! Спасибочки!.. А у меня к вам суперпредложение…
Гамаюнов поспешно его перебил:
– Лёпа! Может не стоит?
– Стоит, мэтр! – решительно произнёс бывший танцовщик. – Ради этого я сюда и приехал!..
– Знаю я твои «суперпредложения»!.. 
– Дорогой Витюша Михайлович! – торжественно произнёс Телятников. – Имею честь просить вас стать нашим Президентом!
– Кем? – изумился Леонов, думая, что ослышался.
– Президентом! – повторил гость. – Клуба «Конюшни Ав-Гея»!
– Конюшни кого?.. – не понял Леонов.
– Лёпа! Ты кому это предлагаешь, идиот?! – возмутился Гамаюнов.
– «Кому, кому»! Человеку с «голубой кровью»! Аристократу российских геев!
Гамаюнов схватил Телятникова за шиворот и поволок в прихожую.
– Пошёл вон! Сексуальный меньшевик!
– Испугали ёжика голой попкой! – храбро завопил пенсионер-танцовщик на ходу – А-а-а! Больно же!.. Соглашайтесь, Виктор Михайлович! Мы ждем вас! Ай, рука!.. Клуб «Конюшня Ав-Гея» на «Кузнецком»!..   А вы, Аркадий Борисович… Ой, шея!.. Больше не надейтесь на «подарки от Шаляпина»! Противный!..
– Без них обойдусь!.. – ответил Гамаюнов.
Он вытолкнул Леопольда из квартиры и захлопнул за ним входную дверь. Послышался шум отъезжающего лифта.
Вернувшись в комнату, Гамаюнов сказал:
– Нужно срочно менять ваше лицо, мон ами.
– Опять вы за своё? – взвился Леонов. – Как это – взять и поменять?! Оно, что, – купленные джинсы не того размера?! Это моё лицо!  Другого такого нет ни у кого! 
– Зато это единственный способ сохранить наше с вами дело в тайне, – возразил Гамаюнов.
– А разве мы занимаемся чем-то недозволенным? – удивился художник.
– Упаси Бог! – поспешно ответил Гамаюнов. – Но добрые дела делаются втайне… Разве вы звезда эстрады? Это им нужен пиар, и чем его больше, тем лучше! Иные даже платят «жёлтым» СМИ за всевозможные сплетни о самих себе. Чтобы их не забыли! В нашем же деле, главное – тишина. «Служенье муз не терпит суеты»… Да и что такое лицо? Оболочка, панцирь, обложка! Индивидуальность человека в его душе и мыслях! В его делах!.. Личность живёт в слове, звуке, в живописном мазке и таланте!.. Знаете, сколько раз наша душа меняла свой облик? Сколько новых лиц, новых тел износила? И – ничего! Лишь становилась опытней и мудрей.   
– Но это моя жизнь! – вскричал Леонов. – Моя!.. И вам нет до неё дела!
– Ошибаетесь! – холодно ответил Гамаюнов. – Ещё как есть! Теперь мы с вами, будто сиамские близнецы. Но в отличие от меня, вы, мон ами, настоящий художник! А настоящий мастер должен уметь забыть себя ради Искусства! Помните у Флобера: «Мадам Бовари – это я!»?.. Люди меняют имена, фамилии, берут псевдонимы. Кто-то исключительно ради собственной безопасности или выгоды, но, в основном, чтобы начать новую жизнь. И вот вместо Анри Марии Бейля появляется Стендаль. Анна Горенко навечно превращается в Анну Ахматову... Вместо Люсиль Авроры Дюдеван восходит над миром звезда Жорж Санд. А Джузеппе Бальзамо становится Калиостро. Вольтер, Кэрролл, Калигула, даже Мольер – псевдоним на псевдониме! Почти каждый на земле счёл бы за счастье жить такой жизнью, какую я вам предлагаю.
– Но все они не меняли своё лицо! Потом, где гарантия того, что мои новые черты не станут помехой вновь? И что тогда? Менять облик снова? До бесконечности? Лицо меняют только тогда, когда  необходимо исчезнуть навсегда! Когда нужно скрыться от наказания. Так поступили некоторые высшие чины Третьего Рейха. Сменив личину, они доживали свой век в дебрях Южной Америки… Но это было им жизненно необходимо! Но мне-то с какой стати?  Хотите сохранить тайну моего существования – создайте такие условия, чтобы никто меня не беспокоил.
– Но я не могу запереть вас в башне из слоновой кости! – попробовал отшутиться Гамаюнов.
– Это ваше дело, мон шер! – ответил Леонов.
– А кто хотел «начать новую жизнь»?! – напомнил ему Гамаюнов.
– Смена лица не гарантирует начало новой жизни. Тем более, что я уже её начал… Вы же сами сказали, что «индивидуальность человека – в его душе и мыслях»!
– Сказал. Однако лично мне смена лица в этом не помешала. 
– Что вы имеете в виду?.. не понял Леонов.
Вместо ответа Гамаюнов достал из портмоне фотографию, на котором он был изображён с немыслимо длинным носом.
– Это вы?!.. –  Леонов изумлённо перевёл взгляд с фото на Гамаюнова.
– Да! – усмехнулся тот. – Родной брат Пиноккио или Сирано де Бержерака. Пришлось «подсократить»…
– Но зачем?!.. – удивился Леонов.
 – Жизнь заставила…  – уклончиво ответил Гамаюнов.
– Отличная работа! – подтвердил Леонов,. – Ни одного рубца!
– Хотите узнать, кто это сделал?
– Ни малейшего желания!
– Талантливый хирург-ринопластик!
– Я рад за него, – сказал Леонов. – И за вас тоже!
  – Это не он, а она, – ответил Гамаюнов и, достав из книжного шкафа номер  журнала «Похоть Эпохи», раскрыл в нужном месте.
– Взгляните Это самая обворожительная на свете женщина! – продолжил Гамаюнов. – В Москве её называют «золотой скальпель»,  или «золотые пальчики». 
Леонов глянул на фото.
– Да ведь это же Варя из моих «парижских» снов!.. – произнёс он изумлённо. – И княгиня Басаргина!..
– Вы с ней знакомы? – не поверил Гамаюнов.
– Увы, нет!..
– Маргарита Владимировна – дальний потомок великого Пикассо! Вам было бы с ней о чём поговорить…
– Познакомьте! – попрочил Леонов. 

 …В вестибюле Академии Красоты их встретила Маргарита Басаргина во врачебном халате салатового цвета. Такие же халаты были на всех сотрудниках Академии.
На Гамаюнове сидела модная куртка, на Леонове модный плащ.
Аркадий Борисович тут же приложился к её руке с поцелуем.  Леонов, молча стоящий в стороне, не сводил с неё глаз.
– Знакомьтесь, Риточка, – представил его Гамаюнов. –  Виктор Михайлович Леонов!.. Гениальный живописец!
– У вас все гениальные, Аркадий Борисович! – улыбнулась Басаргина.
– Лишь те, кто имел счастье общаться с вами… – непререкаемым тоном произнёс он.
– Вы профессиональный льстец! – рассмеялась Маргарита.
Она протянула руку Леонову, тот робко прикоснулся к ней своей рукой.
– Басаргина Маргарита… Мы с вами нигде раньше не встречались? – вдруг спросила она. –  У меня такое чувство, что мы давно знакомы…
  – У меня тоже… – признался он.
– Извините, Аркадий Борисович… – Басаргина виновато глянула на Гамаюнова. – Какое-то наваждение, ей-Богу!.. Так по какому вопросу вы здесь? – И поинтересовалась у него вполголоса: – Есть проблемы?.. 
– Что вы! Всё отлично! – ответил Гамаюнов. – Виктор Михайлович в курсе моей операции
– Желаете что-либо исправить на лице? – спросила она у Леонова.
– Нет-нет!  – торопливо ответил он. – Я здесь по другому поводу.
– По какому?.. –  поинтересовалась она.
– Хотел поговорить о Пикассо, – сказал Леонов.
– О Пикассо?! – изумилась Маргарита. – О, Господи! Что же я могу рассказать?.. Я мало что о нём знаю…Если только из семейных легенд…
– Соглашайтесь, Риточка! Тема всегда найдётся, особенно, если она общая…
Маргарита немного поколебалась:
– Ну, хорошо! Только у меня сейчас операция… 
– А давайте встретимся вечером… – предложил Леонов спасительный вариант. – В каком-нибудь кафе на Арбате… Когда-то мы с вами так чудесно провели время в одном летнем бистро, помните?..
Она не успела ответить, как к ним подошла медсестра:
– Маргарита Владимировна! Начинаем операцию!
– Иду! – ответила она и поспешно сказала Леонову. – Давайте в семь на Новом Арбате. Под «глобусом»!. Вы меня заинтриговали. Только учтите: я никогда не опаздываю.
 
…Вечером на Новом Арбате, под знакомым всем москвичам «глобусом», Леонов ждал Басаргину. На часах в одной из витрин часы показывали 19.40. 
Он, то и дело, оглядывался по сторонам, смотрел на молодых женщин в модных шубках и куртках, и даже немного замёрз – мартовский вечер выдался весьма  холодным.
– Извините, опоздала!.. – Маргарита появилась внезапно, как «из-под земли», запыхавшаяся и румяная. Она была ещё красивей, чем в Академии Красоты и на балу  в Дворянском Собрании..
– Ничего страшного! – успокоил её смущённый Леонов. – Ждать целый век, чтобы огорчиться из-за каких-то сорока минут!..
– Ещё раз простите… – с виноватым видом произнесла она запыхавшимся голосом. – Думала, успею… Совсем забыла, что сегодня пятница… У меня Васька на пятидневке… На выходные – забираю домой.
– Вот оно что! И сколько ему лет?
– Кому?
– Василию.
Маргарита рассмеялась:
– Это – она, Василиса, Я зову её Васей. Так короче. Ей шесть. В этом году пойдёт в школу.
– И куда вы её дели?
– Отвела к маме, – объяснила Басаргина. – Она живёт рядом – в Афанасьевском переулке. А мы с дочкой – в Староконюшенном.
– Жаль, что не знал про вашу дочь, – искренне огорчился Леонов. – А то пошли бы сейчас в какой-нибудь кондитерский Рай. Она у вас сладкоежка?
– Ещё какая! – то ли пожаловалась, то ли похвасталась Маргарита.
– Тогда шоколадный торт за мной!
– От сладкого мозги засахариваются, – ответила она, – как говорит Аркадмй Борисович.
– Он тоже хорош! Не сказать о Василисе…
– Гамаюнов о ней не в курсе. Мы с ним не близкие друзья – просто знакомые…  – призналась Басаргина. –  А вот вас, когда я увидела в Академии, подумала, будто мы и, впрямь, знаем друг друга целый век!
– Больше века! – заверил Леонов.
 – Не фантазируйте! Так не бывает!... – улыбнулась она.
– Наверное, мы с вами столкнулись на Перекрёстке Прошлого и Настоящего, – предположил он.
– Разве есть такой Перекрёсток?
– Как видите!
– И невероятнее всего, что я тоже припоминаю день нашей встречи на каком-то шумном бульваре… – вспомнила Маргарита.
– Это было летнее бистро на Монмартре!  – согласился он. 
– Да-да! Именно там, в Париже! – воскликнула она. – Вы ехали мимо на каком-то «антикварном» велосипеде…               
– Это был «Терро»! 
– А потом вы подарил букетик подснежников… Чем очень меня смутили… – «вспомнила» Маргарита. – Это мои любимые цветы…
Леонов достал из внутреннего кармана плаща букетик подснежников, случайно купленный у цыганки, и протянул его Басаргиной.
– Спасибо… – ошеломлённо произнесла она, взяв цветы. – Непостижимо!.. Всякий раз, бывая в Париже, меня так и тянет на Монмартр…
– И часто вы там бываете?
– Раз в году. На кладбище Сент-Женевьев-де-Буа похоронена моля прапрабабушка – княгиня Басаргина…
– Значит вы всё же настоящая княжна?
– А разве бывают ненастоящие? – удивилась Маргарита. – Впрочем, я понимаю, о чём вы… Поэтому и стараюсь, как можно реже появляться в Дворянском Собрании. Театра и в жизни хватает… А для меня это просто игра… Ну, какая я княжна?.. Смешно!
– А вашу «пра-пра» звали Варвара Георгиевна? – вдруг спросил он.
–– Вы и это знаете?! – изумилась Басаргина.
– Скажу конкретней: я знал её лично…
–Мою прапрабабушку?! Жившую сто лет назад? – Маргарита как-то по-особенному на него посмотрела.
– Я не сумасшедший… – успокоил её Леонов. – Теперь я понимаю, что это была она – «Девочка на шаре». Она стоит у меня в мастерской… А, может быть, это были вы?.. Вы так на неё похожи!
– Чего же мы тогда стоим?.. – взволнованно спросила Маргарита. – Едем к вам! Иначе меня сведёт с ума вся эта история… Где ваш «Терро»?
– Остался в Париже… – виновато улыбнулся Леонов. –  На этот раз рискнём взять такси…
 
 …В центре комнаты – в раме, на мольберте – стояла законченная картина «Девочка на шаре».
– Какая прекрасная копия! – воскликнула Маргарита.
– Это не копия… – ответил Леонов. – Это то, о чём я говорил по дороге…
– Фантастика!.. – прошептала она. – Теперь я готова поверить чему угодно!.. И что было с ней потом, тоже знаете?
Он взял с подоконника начатую бутылку вина и разлил по бокалам:
– Знаю... В России Варвара Георгиевна родила сына Алёшу и вскоре одна вернулась в Париж. Она надеялась, что Пабло её ждёт. Но его любовь уже сгорела… Она вернулась в Москву, но вскоре уехала из России навсегда. Она уже не могла жить без Парижа… Без Его Парижа…Устроилась гувернанткой… Иногда позировала художникам… Очень тосковала по отцу и сыну, но никак не решалась покинуть Его город… Писала длинные письма домой… Слала гостинцы сыну, которого воспитывал её отец… Он умолял вернуться, но она медлила с ответом… А когда, наконец, собралась – грянула революция… Больше о ней ничего не было неизвестно… Лишь после Второй Мировой, когда её сын Алексей Павлович – уже будучи академиком – побывал на Научной Конференции в Париже , он нашёл могилу своей матери на том самом кладбище…
– Потрясающе!.. – с изумлением произнесла Маргарита. – Этот рассказ я слышала в детстве, от него самого, и думала, что слушаю очередную сказку, которые он иногда мне рассказывал перед сном… Скажите, Виктор! А вы, случайно, не дальний наш родственник?..
– Наверное, очень дальний, – усмехнулся он. – Седьмая вода на «французском киселе»!.. Да нет, интернатский я. Где мои корни, и кто я, на самом деле, честное слово, не знаю... А вы откуда родом?
– Я москвичка. Здесь все мои – мама, папа, две бабушки. А вот дедушек на свете уже нет… На Арбате закончила школу… Потом 2-й Мед.  Получила диплом хирурга... Родила Ваську…
– И где её отец? – тактично поинтересовался он
– Мы  расстались до того, как она родилась. Он был против появления ребёнка. Оба студенты. Жить на стипендию и снимать квартиру?..  А ещё надо есть, одеваться, ходить иногда по театрам и музеям, чтобы не отстать от жизни… Он всё подсчитал и наотрез отказался стать отцом… А мне не хотелось брать грех на душу…
– Вася… спрашивает о нём?..
– Иногда…
– И что вы ей говорите?
 – Что отец работает на другом конце Земли, и если она будет хорошо себя вести, ложиться вовремя спать, а перед сном чистить зубы, то он обязательно скоро приедет.
– И всё условия выполняются?
– Конечно! – рассмеялась она.
– Бедный ребёнок!..
 – Наоборот! Ребёнок хочет побыстрей увидеть отца.
– А имя? Как она его называет?
– Просто папой. Я сказала, что он запретил называть его по имени. Даже писать в тетради. Не то злой волшебник узнает и его украдёт…
– Давайте выпьем за Василису, – предложил он. – Чтобы она нашла своего отца.
Они чокнулись и выпили.
– А вы? Много раз попадались в сети Гименею? – спросила Маргарита.
– Увы! – вздохнул Леонов. – Даже «на крючок» не попался! Старый холостяк…
– Какой же вы старый?! – удивилась Басаргина. – Вам сколько лет?..
– По паспорту тридцать семь. По жизни – вечность…
– Теперь понятно, откуда вы всё знаете о моей прапрабабушке… – рассмеялась она.
– Ещё год назад ничего не знал о вашей семье… – признался он.
– А когда узнали?..
– Недавно. Для одной работы мне понадобились фото Парижа начала 20 века. И в антикварном магазине на Кузнецком я их купил… И ещё вот это…
Леонов достал из книжной полки, за книгами, целлофановый пакет, который забрал из тайника в Печатниковом переулке. Он развязал бечёвку и вытащил из пакета фото и письма, разложив всё это на столе.
Маргарита развернула пачку писем и фотографий.
– Да ведь это моя прапрабабушка Варя! – в изумлении воскликнула она. – И её письма в Россию!..
 На столе лежали старинные фото молодой княгини Варвары Георгиевны – как «под копирку» похожей на Маргариту.
– Так я был посвящён в чужую семейную тайну… – признался Леонов.
– Мистика какая-то!.. – сказала Басаргина.
– Настоящая мистика!.. – согласился он. – Не знаю, почему я это купил… Тогда не мог себе объяснить. Сегодня могу… С тех пор во снах постоянно вижу себя самим Пикассо…
– Жить с чужим лицом – всё равно, что носить на себе чужой крест…  – сказала она. – Вот Аристарх Бориславович его и носит. Думаете, ему хорошо на свете? Наверняка каждый день в Храме грехи отмаливает…
– Кто это Аристарх Бориславович? – спросил Леонов.
– Трясогузкин, кто же ещё! Разве не знаете?.. – Она замолкла, прикрыв ладоньбю рот, словно выдала чужую тайну. – Простите… Наверное, сболтнула лишнее…Теперь и мне впору грехи замаливать, – произнесла она огорчённо. – А ведь Гамаюнов сказал, что вы в курсе!
– Так это он Трясогузкин?! – догадался Леонов.
Маргарита кивнула.
– О его операции я, действительно в курсе, а вот насчёт имени и фамилии…
– Как нехорошо получилось! – расстроилась Маргарита.
– Успокойтесь! Уверен, что он сам уже позабыл, как его когда-то звали! Разве он брал с вас слово молчать ?
– Нет…
– Ну, «на нет и ссуды нет»! – сказал Леонов. – Теперь это не столь важно. Мне даже кажется, что фамилия Гамаюнов ему идёт куда больше. Так что ничего криминального в вашей невольной вине нет, – подытожил он. – Да и для нового лица нужна новая фамилия, с новым именем-отчеством, за компанию! Правда, первые буквы оставил прежние…
– А вы бы смогли поменять свою фамилию? – поинтересовались Маргарита.
– Теперь уже нет, – ответил Леонов. – Она мне самому нравится.
– Мне тоже. – согласилась с ним Басаргина. – Ле-о-нов!.. Словно вы – актёр, писатель и космонавт – в одном лице.
– Я ещё и художник… – напомнил он ей.
– Простите, забыла! – виновато произнесла Маргарита. – Не хотела обидеть..
– Знаю… –  успокоил он ей.
Он выключил верхний свет…
Свет от автомобильных фар веером пронёсся от стены к стене, по потолку, картинам…
И теперь уже не Пикассо, встретивший на Монмартре Варю, а Леонов столкнувшийся с Маргаритой, невольно повторили точь-в-точь, что было сто лет назад…
– Вы заблудились, богиня?
– Спасибо… Я гуляю…
– Хотите, буду вашим гидом?
Маргарита не знала, что сказать.
– Вам некого бояться. Здесь все друзья… – улыбнулся ей Леонов.
– Но я никого не знаю… Даже вас… – ответила она.
– Так познакомимся! Меня зовут Виктор.
–  От латинского слова «виктория» – победа?
– Да! «Аве, Виктор»! – «Да здравствует победитель!» Такими возгласами древние римляне встречали полководцев в дни триумфов.
– Так вы победитель? – с лёгкой насмешкой спросила она. – К тому же, триумфатор. И много на вашем счету побед?
– Почти ни одной…
– Что так? Обладатели этого имени часто бывают настойчивы, упрямы и даже настырны.
– Чего нет – того нет…
– Это я уже заметила.
– А как зовут вас?
– Маргарита… Что значит, «жемчужина». Холодное имя…
– По вам не скажешь… – Он стал читать стихи:

– Ты где была, Жемчужина,
Когда я ждал тебя?

Маргарита продолжила:
 
 – Я в раковине пряталась,
И там ждала – любя.

ЛЕОНОВ.
– О чем же ты, Жемчужина,
Там думала в тиши?

МАРГАРИТА.
– О радости, о сладости,
О счастии души.

ЛЕОНОВ.
– И в чём же ты, Жемчужина,
То счастие нашла?

МАРГАРИТА.
– В дрожании сознания,
Что ввысь взойду – светла.

ЛЕОНОВ.
– А знала ль ты, Жемчужина,
Что терем твой сломлю?

МАРГАРИТА.
– Он темен был, я светлая,
Я только свет люблю.

ЛЕОНОВ.
– А знала ль ты, Жемчужина,
Что после ждёт тебя?

МАРГАРИТА.
– Я отсвет Лун, я отблеск Солнц,
Мой путь – светить любя.

ВМЕСТЕ.
Константин Бальмонт!..

Оба рассмеялись.
– Вы любите поэзию? – спросила Маргарита.
– Во всём, где она есть… – ответил Леонов. – В вашем имени… В ваших глазах… В вашем голосе… В вас самой…
Откуда-то издалека зазвучало танго на аккордеоне…

…И тут же Монмартр сменился на мастерскую Леонова.
Свет автомобильных фар «веером» носился по стене, картинам…
Он раздел её... Она не сопротивлялась…
 – Не спеши… – говорила Рита. – Кто говорил тогда на Монмартре: «Если хочешь сохранить глянец на крыльях бабочки, не касайся их»?
– Я был не прав, – ответил он.
– Да, ты был неправ! Погоди… Я сейчас…
Почти обнажённая, она подбежала к мольберту и повернула «Девочку на шаре» лицом к стене.
– Зачем?.. – спросил Леонов.
– Здесь она ещё несовершеннолетняя…
– Но это – твоя прапрабабушка!..
– Что ещё непристойней… –  ответила Маргарита.

Ах, де;вичьи мечты и грёзы
Живут на свете, не греша!
Их смех и хохот, грусть и слёзы –
Узнает нежная душа!
Раскрыта настежь счастья дверца,
Куда летят любви слова.
Как сильно бьётся чьё-то сердце!
И как кружится голова!

Я строю замки на песке
И одиноко жизнь влачу.
С тобой в далёком Далеке
Увидеться хочу!..
Чтобы – рука в руке,
Чтоб – до конца вдвоём!
С тобой в далёком Далеке
Мы по; морю плывём!..

Вначале – холодно и зябко,
И все признанья невпопад.
Но вот обрушится внезапно
Любовной страсти водопад!
Вскипят моря и рухнут горы
От этих бешеных страстей!
В любви нет маленьких актёров!
И нет в ней маленьких ролей!

За жизнь, подаренную мне,
Я одиночеством плачу;.
С тобой хотя бы в дивном сне
Всё встретиться хочу!..
Чтобы – рука в руке,
Чтобы весь мир – двоим!
С тобой в далёком Далеке
Мы по; небу летим!..

…На другой день Леонов принялся работать одновременно над тремя картинами.
Писал он их в русском «сказочном» стиле, совершенно непохожем на манеру письма «французского испанца». На одной сидела на ветке «Птица-Феникс», на другой – тосковала «Русалка под ивой», на третьей – грозно распрямил крылья «Финист-ясный Сокол».
Художник был так увлечён работой, что не услышал, как в квартиру вернулся Гамаю.нов.
 – Тук-тук-тук!.. – сказал он, входя в мастерскую, а войдя, в удивлении замер перед новыми холстами. – О-ляля! Это ещё что такое?.. Насколько я помню, у Пикассо таких сюжетов не было.
– У него не было, у меня есть, – ответил Леонов, продолжая работать.
– Ничего не понимаю! – озадаченно произнёс Аркадий Борисович.
– А что тут понимать?  – сказал Леонов. – С этого дня у каждого свой путь – у меня, у вас и у Пикассо.
– Серьёзная заявка на бунт… – сказал Гамаюнов после паузы. – Если считаете, что мало плачу – попробую поднять ставку. Так и быть! Грабьте работника искусства!
– Не трудитесь, Аркадий Борисович! С этого дня я буду работать сам на себя.
– Это как?.. – спросил Гамаюнолв, хотя всё уже понял.
– Теперь я не «копиист Пикассо»! – продолжил Леонов. – У меня свой собственный стиль... Свои темы и сюжеты… Я «сам по себе», понимаете?
– Как интересно! – мрачно ответил Гамаюнов. –  Свободы творчества  захотелось... Ну-ну… – И тут же произнёс совсем другим тоном: – Хрен тебе, «товарищ Леонов»! Не получишь ты её! Потому что никакая ты не свободная личность, а моя собственность, понял?! Как эта квартира или «Джип»!
– Вот уж нет, Аркадий Борисович! – возразил художник.
– Да, Ви;кто;р! Ты ничего не перепутал? Это я твой Пигмалион! А ты мой «Галатей»! До конца жизни! Усёк?
– Нет!
– Да! Кто сделал из сретенского бомжа – художника высочайшего класса?! Я! Гамаюнов! Или забыл?
– Помню, Трясогузкин, – ответил Леонов с вызовом. – Ты помог в трудную минуту. Но, в остальном, я сделал себя сам!
– Ты откуда про Трясогузкина узнал?..  – глухо спросил Гамаюнов.
– От Аристарха Брославовича… – с усмешкой произнёс Леонов.
– Впрочем, догадываюсь… – мрачно ответил Гамаюнов. – Ладно! Хочешь жить по-своему – чёрт с тобой! Живи! Только рассчитайся с долгами.
– С какими? – не понял Леонов.
– Ты олухом-то не прикидывайся! Всё, что задолжал – верни. За квартиру! За холсты!! За коньяк!!!! За краски!!!! За гардероб!!!!! За жрачку!!!!!!..
– Неужели мало на мне заработал?
– Значит, отказываешься?
Леонов не ответил.
– Ну, смотри, «дружбан мой Пабло»! – с угрозой в голосе сказал Гамаюнов. – Я тебя зачал – я тебя и «абортирую»! И чтобы к вечеру ноги твоей здесь не было! Срань сретенская!!!..
 
…В Париже выпал первый снег.
На вокзал Монпарнас опустился вечер.
То тут, то там доносились паровозные гудки – отрывистые и длинные…
Варя прощалась с Пабло.
Казалось, что с Монмартра доносилась песня аккордеониста Антуана:
 
Тары-бары, тили-тили,
Тара-тарантас.
Мы с любимой укатили
В ветреный роман-с!
В нём, как водится, про страсти
Тренькала строфа.
Ах, какое это счастье –
Петь любви слова!

Тили-тили, дили-дали,
Тара-тарантас!
Незаметно пролетали
Вёрсты мимо нас.
И порой, когда беспечный
Проигрыш звучал, –
Он меня, обняв за плечи,
Крепко целовал.

Тили-дили, тили-дили,
Тара-тарантас.
Всех в пути мы позабыли,
Как и все про нас.
Что нам чьи-то пересуды,
Чьи-то взгляды вслед –
Если есть на свете чудо
Наших летних лет!

Варя, со слезами на глазах, покрывала лицо Пабло горькими поцелуями:
– Au revoir, аu revoir!.. (Прощай, прощай!..)
Он крепко её обнял, не говоря ни слова.
– Je t'aime… (Я люблю тебя…)
Пабло молча.
– Je vais ;crire… (Я буду писать…)
Он рассеянно улыбнулся и кивнул в ответ.
 
Тили-дили, тили-тали,
Тара-тарантас.
Нам безоблачные дали
Обещал роман-с.
Но на станции конечной,
Как сойти пришлось…
…Чудо, что казалось вечным,
Вдруг оборвалось...

Варя говорила ещё и ещё, почти что в истерике:
– Je vais certainement ;tre de retour ; Paris! Vous entendre me?!!.. Je vais certainement ;tre de retour! (Я обязательно вернусь в Париж! Ты слышишь меня?!!.. Обязательно вернусь!!!..)
Она что-то ещё кричала, стоя на ступеньке вагона, но её слова заглушил прощальный и долгий гудок паровоза…
Падал снег…

И обратно уж не вместе,
А, увы, поврозь…
Про себя мурлыкать песню
Каждому пришлось.

Тары-бары, тили-дали,
Тара-тарантас.
Вот и спели…
…Трали-врали…
…Ветреный роман-с!..

Когда поезд отошёл от вокзала, Пабло щёлкнул зажигалкой и закурил, словно мысленно поджёг живописный портрет Варвары…
Её изображение было объято пламенем…
« – Chaque fois que je change une femme, – думал он, – ois-je br;ler la que fut la derni;re. Par cons;quent, je e d;barrasse. C'est, peut-;tre, et me renvoie la jeunesse...» («Каждый раз, когда я меняю женщину, я должен сжечь ту, то была последней. Таким образом, я от них избавляюсь. Это, возможно, и возвращает мне молодость…»)
Изображение Вари сгорело…
На снегу вместо холста остались чешуйки пепла…

…«Бездомный» Леонов бродил по вечерней столице.
Левое плечо оттягивала дорожная сумка с кистями и красками, палитрами и лаком; Из-под правой подмышки выглядывали несколько небольших полотен его «сказочных» картин, перевязанные шпагатом.
И каким-то невероятным образом Москва становилась то Парижем, то снова Москвой…
 И чья-то песня – то ли с Монмартра, то ли с Арбата слышалась ему, в сопровождении аккордеона и гитары…

Мы встретились в Париже.
Аэропорт Орли.
Неужто места ближе
Придумать не смогли?
А ведь могли когда-то
Увидеться с тобой
На улочках Арбата –
Той самою весной!

А в Париже – весна!
Опьяняющий март.
От темна до темна –
Обнимает Монмартр.
По-французски грачи
Свой горланят шансон.
Это – сказка в ночи,
Для того, кто влюблен!

Вот он прошёл Арбат…
Который тут же сменила Пляс-Пигаль. …
И снова Москва… Волхонка…
И сразу за ней – Елисейские Поля…

В парижском лётном зале,
Сквозь бездну зим и лет –
Ни боли, ни печали:
– Привет, мой друг, привет!
И что когда-то было
Прекрасно и светло –
На облаке уплыло,
Забылось и прошло…
 
Он свернул налево и…
…оказывается на Манежной…
…А за ней уже шумел Монмартр…
 
А в Париже – весна!
Опьяняющий март.
От темна до темна –
Обнимает Монмартр.
По-французски грачи
Свой горланят шансон.
Это – сказка в ночи,
Для того, кто влюблен!
 
…Вот появилась площадь Согласия…

Рассыпал синий вечер
Цветных огней драже.
Но ничего при встрече
Не дрогнуло в душе.
Не разгорится снова
Былой любви пожар.
Лишь два коротких слова:
– Бонжур! Оревуар!

Перейдя площадь Согласия…
Леонов сразу же попал на Тверскую… А, свернув на Тверской Бульвар – тут же увидел  Эйфелеву башню… Когда же он повернулся к ней спиной, то …сразу же оказался на Старом Арбате…

А в Россия – весна!
Опьяняющий март!
От темна до темна –
Обнимает Арбат.
По-московски грачи
Распевают романс.
Эта сказка в ночи –
Лишь для нас, лишь для нас!..

Из-за всех этих метаморфоз, Леонов не заметил, как следом за ним осторожно двигался незнакомый крепкий мужская – кепчонка, натянутая на брови, руки в карманах куртки. 
Внезапно в дорожной сумке Леонова заголосил телефон.
Он остановился, достал трубку, посмотрел на номер, поднёс к уху…
Незамеченный им «крепыш» остановился рядом, делая вид, будто разглядывает памятник Окуджаве.
– Слушаю… – произнёс Леонов.
В трубке раздался смеющийся голос Гамаюнова – такой, как в первые дни их знакомства.
– Ну, что, «блудный сын», не передумали?.. К сожалению, мы оба погоречились… Возвращайтесь! Так и быть: «отец» ждёт вас с прощением и распростёртыми объятьями…… Есть новые заказы, Викто;р!.. Оплату увеличу вдвое. Довольны?.. То-то же! Предлагаю выпить «мировую» в «Провансе». Это у метро «Боровицкая»… Алё! Что же вы молчите? Онемели от радости?..
• – Увы, Аркадитй Борисови, увы!.. – ответил Леонов равнодуным голосом и добавил по-французски: – C'est d;j; fait ( (Что сделано – то сделано…)
• – Что ж… – ответил через паузу Гамаюнов. – Хотел спасти от роковой ошибки… – Его голос вновь стал холодным и чужим. – В таком случае, пеняй на себя! «Ты заснёшь надолго, Моцарт!..» Это сказали мы вместе: Пушкин, Сальери и я!..
Леонов отключил телефон.
У «крепыша», стоящего неподалёку, зазвонил мобильник.
Леонов этого не слышал  – он уже набирал номер Маргариты.
– Алло… – услышал её тихий сонный голос.
– Привет!.. – нежно произнёс он. – Спишь?..
– Ещё нет… Что-то случилось?..
– Да! Я получил свободу!.. – рассмеялся Леонов.  Аркадий Борисович посчитал, что я его собственность… А когда я объяснил ему, что к чему, – попросил уйти, к чёртовой бабушке…
– Мерзавец! – ответила Маргарита. – И дурак.
– Ого! – Леонов никогда не слышал от неё таких слов. – Vox populi – vox Dei, – сказал он. – Глас народа – глас Божий!..
– Ты где сейчас? – спросила она.
– Недалеко от тебя. Ты говорила, что живёшь на Староконюшенном…
– Дом двадцать восемь… Третий этаж…  – подтвердила она. – Дверь квартиры будет открыта… Код помнишь?..
– Помню!..
– Тгогда до встречи! Как это ты сказал: «Если бы некого было любить, я бы влюбился в дверную ручку»… «Дверная ручка» ждёт тебя!..
В трубке заухали гудок отбоя.
Леонов заспешил к переулку. «Крепыш» тоже отключил свой мобильник и вновь двинулся следом за Леоновым.
У подъезда дома 28 Леонов остановился, набрал код.
«Крепыш» рванулся вперёд…
А в своей квартире Маргарита ждала Леонова.
Несколько раз она выглянула в ночное окно… Наконец, в свете фонаря увидела его спешащую фигуру. Она поспешила в прихожую и отперла дверной замок.
Леонов открыл парадную дверь, вошёл в подъезд. За ним успел войти и подоспевший «крепыш». Дверь за ними захлопнулась.
Через короткую паузу, тот торопливо вышел на улицу и набрал номер на мобильнике. Сказав кому-то несколько слов, он спрятал телефон в карман и заспешил в сторону метро «Кропоткинская»…
Маргарита открыла входную дверь. Выглянула на лестничную площадку.
Спросила в лестничный пролёт:
– Витя, ты  идёшь?..
Прислушалась. В полутёмном подъезде дремала тишина.
Внезапно откуда-то снизу донёсся слабый стон.
Она распахнула дверь и побежала на первый этаж…
У входа в подъезд увидела лежащего на боку Леонова. Рядом валялась связка картин. У неё замерло в груди:
– Витя! Что с тобой?!..
Под её ногой раздался металлический звон брошенного ножа, его лезвие было в крови.
Маргарита бросилась к Леонову:
– Господи, Витенька!!! Ты жив?!!!..
Она упала на колени и приложила ухо к его груди. Рука омылась его кровью. Маргарита вдруг осознала, что цвет её вновь стал красным. Она достала из кармана Леонова мобильник, набрала «03»…
– «Скорая»?! Прошу вас, срочно!.. Муж ранен ножом в спину!.. Тридцать семь лет… Тяжело дышит и без сознания! Много крови, очень много!.. Староконюшенный переулок… Дом двадцать восемь… Двадцать восемь!.. Он в подъезде… внизу…  Парадная дверь открыта… Пожалуйста, побыстрее!..
Она выключила телфон.
Леонов застонал.
– Потерпи, родненький!.. – внезапно заплакала она, осторожно прижав его к себе.  – Чуть-чуть потерпи… Совсем немного... Сейчас придёт помощь… Она уже едет… 

…Леонов не слышал её слов. Он вновь видел испанскую корриду.
Видел окровавленную морду быка и его безумные от боли глаза...
Он слышал предсмертный крик животного – долгий и протяжный… Похожий на сирену «Скорой помощи»…
 
 


5.

…Леонов пришёл в себя через несколько дней, к вечеру, в реанимационной палате.
Рядом с ним сидела Маргарита. В тот же день явился и следователь Иванушкин, которому Леонов дал показания. 
– Спасибо, Виктор Михайлович… Вы нам очень помогли… Вам будет не трудно прочесть и расписаться?
– Трудно, – ответила за него Маргарита.
– Всего три страницы… Почерке у меня разборчивый….
– Давайте я ему прочту и распишусь, – предложила Басаргина.
– Вы не его жена… – мягко отказал Иванушкин.
– Ну, вот, – Леонов с улыбкой глянул на Маргариту. – Ещё одно преимущество семейной жизни: ставить свою подпись вместо другого… Я подпишу… – сказал он обоим. –  Мне не трудно…
Маргарита прочла вслух его показания, почти ничего не исправляя, после чего Леонов расписался на обороте каждой страницы, как велел следователь.
– Спасибо, – поблагодарил Иванушкин  обоих, пряча подписанные листы в дипломат.
 – А «отморозка»… с ножом… поймали? – спросила Маргарита.
– Обоих арестовали. И киллера, и заказчика. По телефонным разговорам нашли.
– А заказчик кто? – поинтересовался Леонов.
– Не догадываетесь?.. Аркадий Борисович.
– Гамаюнов?! –охнул Леонов.
– Который Трясокузкин. Аферист международного класса. Копии картин за оригиналы выдавал! И брал за это огроменные деньги!..
– Я догадывался, что он их продаёт… – огорчённо сказал Леонов.
– А вы думали, дарит?
– Хотелось верить…
– Святой вы человек, Виктор Михайлович!  – с укором произнёс Иванушкин. – Его наше Управление три года искало! Да что Управление! Интерпол по нему страдал!
– Как же люди не понимали, – удивился Леонов, – что покупают подделку? Сегодня можно проверить – и  слои лаков, и время нанесения красок, и плетение холста.
– Многие продавцы фальшивок этим и занимаются, – объяснил Иванушкин. – Ищут старые холсты, подрамники, покупают у реставраторов снятый со старых картин лак. Но господину Трясогузкину всё это было ни к чему. Он находил несведущих в живописи, но очень богатых покупателей и выступал гарантом в подлинности «очередного шедевра». Ему доверяли – умный образованный человек, доктор искусствоведения… Кстати, это звание он тоже купил… Но с умным видом давал письменные заключения по атрибутике фальшивой картины и удостоверял подпись «знаменитого художника» своей печатью. Правда, несколько лет тому назад кто-то решил перепроверить подлинность картины. Трясогузкин стал скрываться, хотел вообще эмигрировать, но решил не уезжать, а сменить свою внешность.
– Если бы я это знала – ни за что бы не сделала ему операцию! – огорчённо сказала Маршарита.
– Не волнуйтесь! Кому надо было знать – были в курсе…
– Вы хотите сказать, что в Ритиной Академии есть «ваши люди»?
– Не мои, но «наши».
– Из органов Безопасности?! – изумился Леонов.
– Иногда не на все вопросы есть ответы… – улыбнулся Иванушкин.
– Не думала, что у нас работают «крысы»! – огорчилась Маргарита. – Как всё это мерзко! Неужели врачебную тайну уже отменили?
– Кроме врачебной тайны, Маргарита Владимировна, – ответил серьёзно Иванушкин, – есть ещё и такое понятие, как «национальная безопасность»! Вы что же хотели, дорогой наш доктор, чтобы какой-нибудь закоренелый преступник с лёгкостью поменял свою физиономию, а потом ищи-свищи его?..  Нет уж! Так не получится!.. Ну, а если за сменой какого-либо лица нет ничего криминального – меняйте  его себе, на здоровье, хоть каждый день!
– Но ведь искали Трясогузкина столько лет! Неужели никто не знал о его операции? – удивилась Маргарита.
– Скорей всего, он разузнал, кого можно подкупить… Это ещё выяснит следствие… К сожалению, человек – всего лишь человек Всё предусмотрел Аркадий Борисович! Даже новую фамилию взял знатную – от птицы Гамаюн, предвестницы Будущего. Только со своим будущим дал маху.
  – А с Витей как получилось?
– С Виктором Михайловичем ещё проще. Манера его письма  «под Пикассо» была настолько поразительной и правдоподобной, что у многих искусствоведов уже не доходили руки – ни до структуры холста, ни до химического анализа красок. Тем более, было широко известно, что Пикассо любил делать копии. Так что всегда можно было сказать, что очередная фальшивка – одна из его картин.
 В палате появилась Тоша Зубчак, с полной авоськой мандаринов.
– Салют! – увидев Риту, застывает от неожиданности на пороге. –  Не знала, что у вас гости… – Кладёт мандарины на тумбочку. – От нашего коллектива… Я позже заеду, ладно?..
– Зачем? – спросил Леонов.
– Интервью взять.
– Как в прошлый раз?! Чтобы потом самой насочинить все ответы?
– Вы на меня не сердитесь, Виктор Михайлович!. – засмущалась Тоша. – Шантажистка я! Как говорит наш Главный. И авантюристка тоже… Я ж не виновата, что меня тогда из вашей палаты турнули! А наш Главный ждал материал о человеке с «голубой кровью»… Ну, я и написала интервью за нас двоих…
– Хочу огорчить:… – сказал Леонов. – Но кровь у меня теперь снова красная.
–Да знаю уже! Зоя просветила. Я теперь в другой теме: «Хуложник Леонов на «Новой волне» живописи»! Как вам такой слоган?
– Живенько! – ответил Леонов. – Только, боюсь, чтобы волной не смыло.
– Не смоет. Сейчас еду на переговоры с Дирекцией Манежа – хочу предложить организацию выставку ваших «сказочных» работ.
– Каких работ?! С ума сошла?! – заволновался Леонов. – Их у меня на сегодня всего три картины!
– Так ведь выставка не завтра, – успокоила его Тоша. – Скорей всего, к осени всё и получится! Время ещё ого-го!.. Как вылечат вас – в неделю по три картины писать будете! А если в Манеже не удастся – на Волхонке попробую… А нет – у нас в редакции выставку устроим! Я уже нашего Главного уговорила… Мой телефон… – Она оставила на тумбочку свою визитку. – Звоните, если что… Тут же примчусь! Старый «Харлей» довезёт куда угодно!.. А сейчас лечу дальше! Репортаж из Детского дома сдать нужно к утру. Салют всем!..
И так же стремительно исчезла, как и появилась.
– Энергичная барышня! – уверенно произнёс Иванушкин. – Таких «авантюристок» России, ой, как не хватает!.. Ну да я тоже пойду. – Он поднялся со стула, протянул Леонову руку. – Выздоравливайте, Виктор Михайлович!
– Спасибо, Геннадий Николаевич!..
 – Ваши показания по поводу Гамаюнова, в качестве свидетеля, будут переданы секретарю Суда после завершения следствия… – И спросил осторожно: – А с амнезией… как же? Выздоравливаете?..
– С какой амнезией? – не поняла Маргарита.
– С травматической… – ответил ей Иванушкин.  – Вы разве не в курсе?..
– Да ерунда всё это! – успокоил Леонов Маргариту.
– Ничего себе, ерунда! – воскликнул следователь. – Человек частично потерял память! Это вам  «ерунда»?..
– Что значит «потерял память»? – удивилась Басаргина. – Что-то я этого не замечала…
– Так ведь он до сих пор не помнит, – ответил Иванушкин, – ни своего адреса, ни места работы, ни многого другого из прошлой жизни! Я уже с половиной семей Леоновых в Москве перезнакомился! Всё ищем его родных… А вы говорите: «не замечала»!..
– Ничего не понимаю!.. – покачала головой Маргарита.  – О какой амнезии идёт речь?..
– Да не было её у меня! – ответил Леонов. – Отбой, Геннадий Николаевич! Финита ля комедия»! Всё я помню! И адрес, где жил на Проспекте Мира, и мастерскую на Сретенке, и «Экспериментальный Театр», где работал художником-декоратором! И даже то, что был женат!
– Ты был женат?! – изумилась Маргарита.
– Ошибка молодости! – ответил Леонов. – А кто их не совершал?..
– Ничего себе сюжетец! – произнёс Иванушкин и снова присел на стул.
– Не слушайте его, Геннадий Николаевич! – сказала Маргарита.
– Почему же не слушать? Мы с «Госпожой Фемидовой» с удовольствием выслушаем «чистосердечное признание» господина декоратора!.. Продолжайте, гражданин Леонов!
– Не Леонов я, – ответил он. – Барсуков моя фамилия! А по имени-отчеству я – Андрей Витальевич…
– Витя! Что с тобой?.. – испугалась Маргарита.
– Прямо детектив какой-то! – пробормотал Иванушкин, доставая из дипломата тетрадь и ручку.
– Готов поклясться на «Библии», была б она под рукой! – серьёзно произнёс Леонов.
– Ему нехорошо! Вы же видите! – испугалась Маргарита, садясь к Виктору на краешек кровати.
– Помолчи, Рита! – Леонов впервые поднял на неё голос. – Я пока ещё в своём уме и твёрдой памяти!
– Тогда к чему весь этот спектакль?.. – спросил Иванушкин.
– Желаете узнать? – усмехнулся больной.
– Ещё как желаю! И как можно подробнее.
– Всё просто… – ответил Леонов. – Погиб другой человек, и его похоронили вместо меня.
– Вы хотите сказать, что произошла ошибка?
– Да... – ответил Леонов и добавил после паузы: – И эту ошибку придумал я сам…
 
…Жил-был в Москве, на Проспекте Мира, театральный художник «Экспериментального Театра» –  Андрей Витальевич Барсуков. Разрисовывал для спектаклей задники с красивыми пейзажами, разукрашивал декорации, писал афиши.
Иногда по выходным дням подрабатывал: то очередной продуктовый киоск распишет… То детскую площадку в стиле «сказочного Палеха» разрисует… Или подновит резное крыльцо чьей-то дачи… Тем самым, исправно пополнял небольшой семейный бюджет, так как жить на одну зарплату, ну никак не получалось…
Из-за этого часто ссорился с женой Ларисой, которая уже давно махнула на него рукой.
Любила она красиво одеваться, ездить летом на дорогие курорты, а работала  всего лишь гримёром в том же театре…
И захотелось Барсукову в корне изменить свою жизнь. И ушёл бы он давно от своей Ларисы – только силы воли не хватало. И вдруг один неожиданный случай помог ему в том…
Однажды Барсуков узнал, что у его жены есть любовник – и не кто-нибудь! – а Главный Режиссёр Старославский Сергей Константинович.
Барсуков не стал выяснять с женой отношения – всё было выяснено уже давно, – а, наоборот, с воодушевлением воспринял факт измены, как новый поворот в своей жизни. Не взяв никаких вещей, он громко хлопнул дверью и ушёл в тот мартовский вечер, куда глаза глядят…
Он бесцельно бродил по холодному весеннему Проспекту, вспоминая свою нескладную жизнь, которая пролетела, не оставив ни в душе, ни в делах никаких отметин – ни радости, ни любви, ни надежды…
Внезапно, проходя мимо роскошного ресторана, у которого припарковались дорогие машины, увидел Барсуков, как бородатый бомж, чем-то смахивавший на него самого, пытался открыть дверцу одной из них. Неожиданно машина громко засигналила. Бомж в панике кинулся было бежать, но, к несчастью, не успел – из ресторана выскочили трое крепких молодых людей в вечерних костюмах и, схватив несчастного, потащили его во двор ресторана. Спустя короткое время, молодые люди вернулись обратно – злые и возбуждённые, на ходу застёгивая пиджаки и поправляя галстуки.
Барсуков предчувствовал нечто ужасное и поспешил во двор.
За воротами он увидел лежащего навзничь бомжа. Его бородатое лицо было превращено в кровавое месиво.
Барсуков подбежал к нему:
– Эй! Вы живы?  – спросил Барсуков бомжа.
Тот хотел пприодняться, но тут же упал на спину, громко застонав. Барсуков достал из куртки телефон и стал звонить:
– «Скорая»! Срочно приезжайте! Человека до полусмерти избили! На Проспекте Мира!.. У метро!.. Радиальная… Во дворе ресторана!.. Тяжело дышит… Фамилию не знаю… Нет, не его родственник… Просто прохожий!.. Барсуков! Андрей Витальевич! Да, это мой номер! Жду вас, жду…
Он спрятал телефон в карман куртки. Избитый бомж весь дрожал и продолжал стонать. Барсуков снял её и, оставшись в тёплом свитере, накрыл избитого мужчину. Затем побежал к ресторану.
Он взбежал на крыльцо, рывком распахнул тяжёлую дверь. За ней появился пожилой швейцар.
Увидев Барсукова, лицо которого было полно гнева, он спросил его, загораживая вход в зал:
– Далёко?..  Местов нет!
– Там ваши посетители человека чуть до смерти не избили! – сказал Барсуков, тяжело дыша.
– Какого человека? Какие посетители?.. 
– Они в зале сидят! Трое их! В вечерних костюмах! Пьют! Едят! Сволочи! А человек кровью харкает!
– А вы, случаем,  не ошиблись? У нас гости все в вечерних костюмах. Такого позволить себе не могут…Вы бы лучше «Скорую» вызвали…
– Уже вызвал.
– Вот и хорошо! Вот и ждите, когда приедет… Только не здесь. На улице… Вам в таком виде нельзя. Начальство ругается… У нас по выходным даже днём вход строго в вечерних костюмах…
Но Барсуков уже оттолкнул швейцара и заспешил в зал.
Испуганный швейцар побежал за ним.
– Эй! Вы куда?! Стойте!..
Барсуков вбежав в зал, оглянулся по сторонам, наконец, заметил тех троих, избивавших бомжа. Они сидели со своими дамами, продолжая, как ни в чём не бывало, трапезничать…
Он резко подошёл к их столику:
– Вы человека во дворе избили!.. До полусмерти!.. 
– Что он говорит?.. – спросил один у остальных.
– Говорит, кого-то мы там избили…  – ответил второй.
– Эй, парень, – спросил его третий мужчина. – Ты чего хочешь? Присядь, выпьем…
Напуганный швейцар потянул Барсукова за локоть к выходу:
– Прошу покинуть зал! Вы мешаете людя;м обедать!..  Простите, господа… У нас всяко бывает…
Многие посетители в зале повернули головы к их столику.
Один из троих – здоровяк в сером костюме, что-то тихо сказал остальным мужчинам. Те кивнули.
– Во дворе, говоришь?.. – спросил он Барсукова. – Ну, пойдём... Покажешь… 
Сопровождаемые швейцаром, они покинули зал.
 Барсуков со здоровяком спустились с ресторанного крыльца и, обогнув здание, вошли  во двор.
– Так где, говоришь, лежит избитый?.. спросил здоровяк и тут же, повернувшись к Барсукову, нанёс ему резкий удар ножом в живот. Барсуков упал и потерял сознание.
Мужчина волоком утащил его в кусты жимолости.  Затем напоследок нанёс ещё два удара и отбросил нож далеко в высокие кусты.
Оставив Барсукова лежать рядом с бомжем, который уже не стонал, мужчина в сером костюме, как ни в чём не бывало, спокойно возвратился к парадному крыльцу ресторана, вытирая на ходу платком ладони рук.

…Старая ГАЗель, проработавшая всю жизнь «Скорой помощи», мчалась по вечерним улицам в городскую больницу.
Дальше Барсуков ничего не помнил. Лишь спустя несколько дней узнал, что «Скорая», которую он вызвал, увезла обоих раненых у ресторана прямиком  в морг. Бомж умер ещё в дороге, а Барсуков, балансируя между жизнью и смертью, почти не дышал, отчего молодой неопытный врач «Скорой» решил, что везёт два трупа…
Однако в морге Барсуков пришёл в себя, напугав, тем самым, двух санитарок. А позже он узнал, что на следующий день в морг приезжала его жена Лариса вместе со Старославским и забрала документы для погребения.
Так бомжа, укрытого курткой Барсуков, приняли за художника театра и похоронили в закрытом гробу всем коллективом.
Как только Барсуков пришёл в себя после операции, у него возникла мысль, о которой он мечтал много лет – начать жизнь заново! Ведь всё, что он делал до этого, – было лишь предвкушением завтрашнего дня! И вот он наступил! 
Барсуков стал фантазировать: кто же придёт на смену Барсукову? Перебрал несколько вариантов и, в конце концов, остановился на Леонове Викторе Михайловиче.
«Прощай, Андрюша, сказал он себе! Я знал тебя с раннего детства…  Знал во времена юности… Был с тобой все молодые годы…. Знал все твои мысли, привычки, высокие мечты и низменные пороки. Но чтобы ничего не напоминало о тебе, я решил сыграть роль человека, который потерял память…»
На следующий день он вдруг с ужасом подумал, что в газете «Центральный Округ» обязательно появится некролог с его физиономией. И если фото увидят те, кому не надо – его мечте  придёт конец…
И он сбрил бороду.
Так Барсуков стал Леоновым…

…Всё  это Леонов рассказал Маргарите и Иванушкину в реанимационной палате.
Наступила предсказуемая пауза.
– Ты в шоке?.. – спросил он  Маргариту.
– А ты как думаешь?.. – ответила она, но увидев его несчастное лицо, пошутила: – Хотя после Трясогузова-Гамаюнова твоя история выглядит, как плагиат.
– И что значит ваша новая фамилия? – спросил Иванушкин.
– Это фамилия моей матушки. Вернее… той женщины, которая меня родила. Я никогда её не видел. В моём детдомовском «Личном деле» написано, что принесла она меня десятидневного и положила на крыльцо вместе с запиской. Ни имени, ни отчества… Одна только фамилия: «Леонова»…
– А откуда тогда: «Барсуков»? – поинтересовался следователь.
– В честь  детдомовского сторожа, что нашёл меня на крыльце. Его Андреем Барсуковым звали. Кстати, спустя год он замёрз на том же месте в алкогольном угаре… А отчество – «Витальевич» я получил от нашего директора Виталия Васильевича. Многие его воспитанники до сих пор «Витальевичиам» ходят…
– Чего ж вас «Леоновым» не записали? Может, и не пришлось бы фамилию менять!
– Педсовет был против. Поступок той женщины… не соответствовал нравственным нормам нашего общества. И что зваться матерью она не имеет права.
– Какая жестокость и несправедливость! – воскликнула Маргарита.
– Вы так думаете? – хмыкнул Иванцушкин. – А то, что она своего ребёнка от материнской груди оторвала – не жестоко?!
– Может, у неё обстоятельства такие были! – в запальчивости воскликнула Басаргина. 
Иванушкин покачал головой:
– Ну, вы и. адвокат, Маргарита Владимировна!.. А ведь десятки тысяч детей так вот без матерей и живут! По таким же «обстоятельствам»!..
– Нельзя отвечать злом на зло, Геннадий Николаевич! Мы с вами не судьи… 
– Я тоже ту женщину не осуждаю… – сказал Леонов. – Всё равно благодарен ей,  что появился на свет… И если бы узнал, где она теперь – крепко бы её обнял и помогал во всём…
– А имя-отчество откуда? – спросил Иванушкин.
– В честь любимого с детства Виктора Михайловича Васнецова – автора «Трёх богатырей», «Алёнушки» и многих других «сказочных» картин.
– Вот откуда взялись твои сюжеты! – улыбнулась Маргарита.
– Да и этот «сюжетец», хоть в кино снимай! – прибавил следователь.
– Ну, а дальше вы и так обо всём знаете… – сказал Леонов. – И как из больницы удрал, и как с Аркадием Борисовичем познакомился… Как Риту встретил… Как разорвал с Гамаюновым и  получил за это ещё раз удар  ножом… И если Господь подарил второй шанс выжить, значит, верит в меня! А я уж теперь не подведу!.. Вот такая моя Одиссея, милостивые сударыни и судари…
– Да-а! Рисковый вы человек!.. – покачал головой Иванушкин.
– «Кто не рискует, тот…» – произнёс Леонов.
– Да-да, – «…тот не пьёт…» – хотел продолжить Иванушкин известную фразу.
– Нет, не так! – перебил его Леонов и закончил её по-другому: – «Кто не рискует –   тот рискует вдвойне».         
– Сами придумали?
– Эрика Йонг – американская писательница…
– Толково сказано! – одобрил её высказывание Иванушкин. – Что ж, рисково жить не запретишь…
– Тогда давайте закончим это расследование. Геннадий Николаевич! Поймите, обратного пути для меня нет… Каждый волен распоряжаться своей жизнью, как пожелает! И отвечать мне за это перед Высшим Судом. Да и с моей «театрализованной» смертью, надеюсь, будет хорошо и тому же бродяге, который впервые получил такие приличные почести… Пусть даже после жизни… Надеюсь, хорошо будет и Рите. Даже моей бывшей жене – «вдове» Ларисе! Продав мастерскую, она теперь состоятельная дама. И вам будет хорошо, товарищ следователь: больше не придётся входить в дома очередных Леоновых. Впрочем, решайте сами… Если я нарушил какую-то там статью – привлеките  меня по всей строгости Закона!..
Иванушкин рассмеялся:
– В том-то и дело, что такой статьи нет ни в одном Судебном Законодательстве! Конечно, можно что-то «притянуть за уши», что-то перевернуть… Закон ведь, как дышло… Но знаете, Виктор Михайлович – уж позвольте вас так называть – из-за того, что впервые сталкиваюсь с таким фантастическим делом и не найдя в нём никакого криминала с вашей стороны, я  закрываю его!
– Спасибо, Геннадий Николаевич… – произнесла Маргарита дрогнувшим голосом.
– Творите! Любите! Рожайте детей! У меня, к примеру, их четверо! И помните: не все, кто служит «Госпоже Фемидовой» – вымогатели и дураки! Самое главное для меня в жизни – это честно смотреть в глаза своим детям!
Вошла Зоя с лабораторным чемоданчиком.
– Укол, больной Леонов!.. – Но увидев Иванушкина, вся зарделась от смущения : – О-о! Какие люди нас посещают!..
– Здравствуйте и до свидания! – поднялся со стула Иванушкин.
– Уже уходите?.. – огорчилась Старшая медсестра. – Сидите-сидите! Вы мне не мешаете.
– Дела, Зоенька!.. Перед «госпожой Фемидовой» отчитаться нужно. Ну-с, выздоравливайте, Виктор Михайлович! – Они попрощались за руку. –  До свидания, Маргарита Владимировна!..
– Прощайте, Геннадий Николаевич!
– И не забудьте позвать на вернисаж, который обещала Зубчак.
– Нашла тоже – художника «новой волны»!.. – съехидничал о себе Леонов. – Но, на всякий случай, приглашаю! Вместе с женой и детьми. Конечно, если Автора «волной» не накроет и если успею выставку картинами заполнить…
– Вы – успеете!.. – без ноты сомнения произнёс Иванушкин.
Он уже пошёл к двери, как вдруг остановившись, повернулся:
– А знаете, Виктор Михайлович! Продолжу я, пожалуй, свою работу по поиску Леоновых… В нерабочее время, конечно же…
– Неужели вошло в привычку? – улыбнулся сам герой.
– Да нет… Вдруг матушку найду вашу. Чем чёрт не шутит! Были в нашей практике такие случаи!..
– Даже не знаю, что и сказать!.. – растроганно произнёс Леонов.
– А ничего не говорите!.. До встречи!
И следователь скрылся за дверью.
– Повеситься и застрелиться! – Зоя наконец-то обрела голос. – Как только сто;ящий мужик на горизонте появится – обязательно женатый! Во, как жён уважают!..  «Госпожа Фемидова»! Счастливая!.. Ну, а вы, больной Леонов, надеюсь, на этот раз не сбежите?.. 
– Если насильно в Дом Инвалидов не выпихнете…
– Вот ещё! – Зоя с улыбкой посмотрела на Риту. – Какой же вы теперь инвалид! – Она достала шприц. – Штаны не спускайте… На этот раз в плечо…
И, сделав укол, вышла из палаты.
–А что скажешь ты?.. – спросил Леонов Маргариту.
– Je t'aime, – сказала она.
– Знаешь, – ответил он, – я даже французский забыл. Больше на нём не говорю, мадам…
– А зачем нам слова?.. – вновь улыбнулась Маргарита. – Я тебя люблю, Леонов! Барсукова я бы не смогла полюбить…
Они поцеловались.
– Да! Совсем забыла! – вспомнила она. – Тебе привет от Васи.
– Она знает обо мне? – удивился Леонов.
– Уже знает. – улыбнулась Рита. – Я ей сказала, что папа вернулся… Что он плавал по морям-океанам и рисовал волшебные картины…
– Спасибо… – обрадовался Леонов и тут же огорчился: – Но у меня нет ни одного морского пейзажа!
– Не переживай! Просто нарисуй портрет Морской Принцессы! – Маргарита достала из сумочки фотографию дочери. – Вот, возьми…
– Разве это Принцесса?  – с восторгом ответил он, глянул на фото. – Это же настоящая Морская Царевна!
– Спасибо тебе, друг мой Виктор!
И они поцеловались опять.
– Колешься, как заросший шиповник…
– Чёрт! Забыл попросить у Зои «станок»!..
– Ой! И я забыла!..
Маргарита достала из сумочки одноразовую бритву, два небольших баллончика с аэрозолями : «до» и «после» бритья, и положила это всё на тумбочку.
– Ты – гений! – твёрдо сказал он ей. – И добавил: – «Чистой красоты»!..
И они поцеловались в третий раз, не заметив, как в палате появилась Елагина.
– Вижу, выздоравливаете, Виктор Михайлович! – с ноткой женской ревности сказала она. –  И выздоравливаете очень активно!.. – И тут же узнала Басаршину: –  Маргарита Владимировна! А вы что здесь делаете?! Плановая сдача крови через неделю. – Она кивнула на Леонова: – Родственник?..
– Будущий… – ответила та.
– Вот оно что! Поздравляю! Хотя  что можно было ожидать от «кровных» родственников!
– От «кровных»? – подал голос Леонов. – Это как же?..
– А в то мартовское утро, когда вас привезли к нам первый раз, Маргарита кровь свою отдала. Этим вас и спасла. Ну и меня заодно выручила.
– Так это… я тогда… Вите?! – изумилась она.
– Ему, счастливчику! – продолжила Елагина. – У наших «вампиров» из СПК – Станции Переливания Крови – нужной группы не оказалось. Она у вас, Виктор Михайлович, очень редкая, четвёртой группы… А вам уже, ангелы «Поминальную» на все голоса пели… Тут Господь и прислал на помощь Заслуженного донора Маргариту Басаргину… Приехала, наша красавица, планово сдавать кровь. Свалилась как «манна Небесная»! Тут и оказалось, что группа у вас одинаковая. Так вот в тот день вы и стали «кровными родственниками».
– Как у Киплинга… – вспомнил Леонов. – «Мы с тобой одной крови – ты и я!». Романтично, ничего не скажешь!..
– Надеюсь, в «голубую», опять не превратится… – ответила Елагина. – Хотя, в какой-то мере, и жаль!.. Но если вдруг станет «зелёной»! – «диссер» напишем вместе!.. Не возражаете?… 
 
…Маргарита не уходила от него до самого вечера.
Она сидела на краешке кровати, держа Леонова за руку, словно боясь навсегда расстаться…
В полутьме были слышны их тихие голоса…
– Какая фантастическая история на Перекрёстке Прошлого и Настоящего! – раздался его голос. – Ты понимаешь, что произошло?..
– Я – нет. А ты? – спросил её голос.
– Начинаю догадываться… – ответил голос Леонова. – Твоя кровь – в которой кровь Пабло и твоей прапрабабушки – аристократки «голубых кровей», – смешавшись с моей, превратились в реальную кровь голубого цвета!.. Как тебе такая версия?
– Принимается! – улыбнулся в полутьме её голос.
– Вот только как быть с тем, что «человек голубых кровей» – всего лишь красивая метафора?.. Да и у Пабло не текла в жилах кровь голубого цвета. Почему со мной это произошло по-настоящему?!..
– Да потому что «в жизни «Всё может быть!», как говорит мой хороший приятель – писатель-сказочник.
– Так уж и всё?
– О чём даже не догадываемся! Наперекор логике и любым законам! И твоя кровь стала голубой для того, чтобы выделить тебя из толпы, чтобы ты поверил в себя и всей душой захотел перемен! Так кровь Пабло своим мощным толчком разбудила твой талант, который дремал столько лет! И когда она выполнила свою миссию, – оставаться голубой уже не было никакого смысла!
Теперь его голос улыбнулся в полутьме:
– Как всё оказывается просто, когда любимые женщины объясняют нам смысл нашего бытия!.. Знаешь, долгие годы я хотел жить по-другому, но не  получалось… А скорей всего, не верил в себя… Мой низкий «потолок» казался мне по росту. Теперь же, когда он взлетел ввысь, я вдруг почувствовал, что все годы жил, согнувшись! Сколько ещё нужно сделать, чтобы распрямиться во весь рост, чтобы  стать выше, сильней, свободней! Я чувствую в себе мощное течение новой крови! Моей крови – алой, как плащ матадора!.. 
Она поцеловала его:
– Я люблю тебя, Леонов! Как тогда, на Монмартре!..
 
…Когда Маргарита всё же уехала домой, был уже поздний вечер.
Леонов не спал – он ловил по транзисторному приёмнику радиоволну, наконец, останавливается на песне: «Аэропорт Орли».
И тут! В дверь кто-то постучал…
– Открыто! – негромко крикнул он.
В палату вошёл улыбающийся Пикассо, в широкополой шляпе, укутанный в дорожный плащ и клетчатый шарф. В руках он держал, завёрнутый в бумажную упаковку, большой пакет.
– Буэнас ночес, Викто;р! – сказала Пикассо.
Леонов в изумлении сел на кровати:
– Салют, Пабло!.. Что это на твоём лице? Разве на улице снег? Весна, Пабло! Конец марта!..
– С возрастом ветер все сильнее… – ответил тот. – И всегда дует в лицо…
– А может быть это просто старость? – спросил его Леонов.
– Нет! Мы не стареем, мы созреваем… – таинственно произнёс Пикассо, протягивая ему принесённый  пакет. – Держи. Это тебе…
– Что там? – спросил Леонов.
– Подарок на память!.. – сказал Пикассо.
Леонов развернул обёртку и увидел картину в раме, написанную рукой «французского испанца».
На холсте, в голубой дымке Монмартра, за столиком летнего бистро, сидели в обнимку Рита и Леонов.
– И запомни, друг мой Викто;р: надо потратить много времени, чтобы стать, наконец, молодым!
– Как же ты достал меня своими афоризмами, плагиатор несчастный! – смеясь, ответил Леонов.
И они по-дружески обнялись…


Когда закружит круговерть
Однообразия и скуки –
Когда земли качнётся твердь,
Когда падут в унынье руки –
Я разобью тоску об лёд
И поспешу к гудкам вокзала
Умчать за новый поворот –
Чтоб научиться жизнь сначала.

Когда отчаянье и мрак
И безысходности привычка…
А счастья призрачный маяк
Лишь вспыхнет искоркой, как спичка –
Сбегу к реке, где круглый год
Качает лодку у причала.
Прилажу вёсла и – вперёд!,
Чтобы научиться жить сначала.


Проснись, бессмертная душа!
Ты рождена не для дремоты.
Не для того, чтоб жить греша –
А для любви и для работы.
Пусть бьёт Судьба «в угон» и «в лёт».
А я в ответ, как и пристало –
Расправлю крылья и – в полёт!
Чтоб научиться жить сначала!
 
…PS. Спустя год у Василисы появился братик. Назвали его Павликом. Хотя родители звали сына Пабло…


КОНЕЦ