Глава 8. Не забывай про кофейню

В один из этих дней, когда девушка ещё приходила в парк, я вернулся домой. Пролетев привидением через всю квартиру, упал на кровать. Жёсткие пружины матраца упирались в тело чуть ли не прокалывая его, пытались выпрямиться и скинуть меня прочь на пол. Но у них не хватало сил, моя лень была очень тяжёлой для них, а ещё она не позволяла зашторить окна с карликами. Как и в любую другую ночь, соседи не спали. У меня было что-то общее с парнем из дома за стеной: мы оба хотели найти своё место в мире. Наше желание рождало странное чувство, не совсем апатию, просто отказ заниматься чем-то из-за поиска своего призвания. Это сильно терзало, хотелось делать, что было бы нужно кому-то.

В моей жизни был интернет, книги и незнакомка из парка. Информация разрывала голову и рвалась наружу, её скопилось очень много за месяц. Великан стоял в упор к кровати и стучал оторванной ногой по ладони, как живой метроном. Последнее тиканье моего парко-кроватного пребывания. Зажурчала вода и загремели тарелки – девушка за стеной, как и обычно в это время мыла посуду. Неожиданно оторванная нога не упала на ладонь, а жилистой ляжкой ударила по матрацу, вызвав стон пружин. Бестельное нечто, чёрный силуэт схватил меня за плечи и выкинул из одеяльного гнезда на грубо, неаккуратно вытесанные дубовые половицы, некоторые из которых тут же дали трещины, выпустив из них многолетнюю пыль и мелкую деревянную труху. Не было времени даже почувствовать боль. Перевернувшись на живот, зацепился рукой за выпирающий порожек. Подтянувшись, вскочил на ноги и пересёк границу комнат. Я схватил первое, что попало под руку – это была шариковая ручка. Её остриё направилось рапирой в сторону незваного. Чёрный не преследовал, он опёрся на дверную раму и ждал. Я прокрутил ручку, зажав её между указательным и средним пальцами и придавил большим. Впервые я испытал опыт, когда я кого-то ощутил у себя в голове. Стало понятно, чего хотел силуэт и чего добивался. Не оказалось ничего вокруг: ни времени, ни пространства. Только бескрайние просторы черепной коробки, которые беспрерывно растут. Я схватил первую попавшуюся тетрадь и принялся писать, а писал я про ту парочку за стеной. Я знал, что они пережили, и знал, что их ждёт в будущем. Вся их история сжалась в маленькую точку, в маленький электрический импульс в моей голове.

Сломил сон, после него пластмассовый тюбик с чернилами снова был в руке. Это длилось около двух недель. Отвлекался только на прогулку в парк, чтобы увидеть незнакомку, и на обратном пути зайти в магазин за едой. По началу я покупал полуфабрикаты, макароны, гречку, но всё это отнимало время на готовку, поэтому я перешёл на шоколадки, булочки, всё то, что не нуждалось в синем цветке конфорки. Организм был истощен и требовал хоть раз в несколько дней устраивать хотя бы небольшой скромный праздник живота. Однажды я поймал себя на поедании страниц какой-то книги. Не отрывая ручку от тетради, выплюнул клочок бумажки на стол. Последние дни силы заканчивались и вырубало прямо за столом. При пробуждении не было утренних процедур, завтрака и даже первой сигареты. Произведение было законченно, и даже спустя несколько дней я не мог отмыть замаранные синими чернилами руки. Первое творение не скоро увидело свет – до него были другие, которые были удостоены публики – оно получило название «Фейерверк из попкорна». Вся жизнь парочки уложилась в маленькую книжку.

Великан пропал из комнаты. Всё приняло более размеренный характер. Я более-менее установил рацион питания, стал готовить, спать в кровати. Бродил по городу и записывал интересные моменты, каждый вечер заходил в парк и поверх книги любовался ей, пока она не пропала, исчезла из моей жизни. Все эти дни я ни с кем не общался, даже со своим миром, а встречу с друзьями я перенёс.

Я не хотел мириться с уходом единственного человека. Может быть она стала приходить в парк утром. Да, идея была бредовой, и естественно, ранние аллеи были безлюдны. Ту самую тропинку, также перекрывал силуэт и не пускал меня. Я решил не поступать, как обычно, и не возвращаться на лавку и не считать до ста, перенести мучительный счёт на вечер. Было пасмурно, и небо всё было затянуто хмурыми тучами. Везде стояла темень, словно ночью. Я добрался до сквера с аттракционами. Там находилось унылое здание бывшего театра с ржавой калиткой с погнутыми каким-то вандалом в разные стороны пиками прутьев. А на его заборе, в чьих залысинах штукатурки проглядывали камни, были развешаны цветастые афиши, которые приглашали куда угодно, только не за эти бёртоновсие ворота. Вдоль дорожек стояли скамейки без спинок, поеденные временем, а напротив театра стояло колесо обозрение, поеденное коррозией. Наверное, раз в полгода маленький ребёнок упрашивал маму купить билет на него, и железный диск запускался с единственной корзинкой посетителей. И главное – здесь была сцена, где собирались горожане по праздникам, её конструкция была покрыта поблекшим брезентом. Место не вызывало ничего кроме тоски. Все постройки скрыты за баннерами, декорациями, полотнами с фотографиями других зданий. И всё это напоминает чуть ли не каждую улицу в каждом городе, разве что только здесь веяло духом какого-то романтизма, что ли.

Ноги дошли до озера, оно было некой водной границей этого маленького понурого государства. Я расположился у водоёма. До меня доходил запах воды, а влажный воздух понижал и без того невысокую температуру. Я наблюдал как плескались утки, изредка ныряя на дно за добычей: мальками, водорослями. Мне это напомнило одну книгу, там тоже был парк и городское озеро с утками. Произведение это не имело смысла, как такового. Ценность его была в том, что можно было попасть в одинаковое состояние с главным героем – состояние апатии и потерянности. Эта книга нечестно популярна, существует много чего несправедливого, но об этом следует рассуждать кому-то другому, а я хотел бы высказаться об искусстве. Нельзя оспаривать, что писать может каждый. Ребёнок может научиться рисовать, детально копировать на холст, что он видит. Но мы начинаем искать смысл, замысел художника и тут уже мало просто описать действительность. Искусство передаёт эпоху, когда было сотворено произведение, мир через призму глаз автора, который ещё и освещает много проблем, иногда ему удаётся их решить. Благодаря этому мы социально эволюционируем, изменяем и улучшаем нашу этику. Духовная пища стала необходимостью. Мы уже давно не стоим на первой ступени пирамиды. Но во что всё скатилось сейчас. Достичь дна стоит только лишь для того, чтобы оттолкнуться, а не за жалкой похлёбкой. Всё тянет свои руки к творчеству политика, финансы, идеология. Публикуют только то, что принесёт деньги. Телевидение отупляет людей или упрощается, чтобы его поняли неразумные люди? И что здесь курица, а что яйцо?

Всюду простые предложения, глагол на глаголе, словно весь мир сидит в яслях, и может понять только сказки. Да даже они сложнее написаны, чем современные произведения. Люди хотят, что попроще, а авторы с радостью дают это, чтобы продаться в большем тираже, чтобы получить большую прибыль, и чтобы плескаться в брызгах мутной озёрной воды. А потом приходят и кидают им хлебные крошки. Искусство должно быть чистым без грязных рук и примесей, и для искусства. Оно должно тянуть людей за собой, а не опускаться до их понимания.

От дуновения ветра у земли пошли мурашки и дыбом встала зелёная шерсть.

Я сидел и ждал, когда в самый центр озера упадёт дамоклов меч, и заклокочет, зашипит вода. И разнесётся аромат оперенья из облазившей кожи с утиного мяса, отходящего от костей. Наконец-то цикл будет завершён возгоранием постмодернизма, издавшим сильнейшее своё сияние. Ему на смену придёт что-то другое несомненно лучше.

Меня не интересовал вопрос, куда улетают утки зимой, нужно было только знать, когда их не станет. Когда не надо будет писать то, что от тебя ожидают.

В этот день я написал «Не новогоднюю историю». Я двинулся домой, чтобы за письменный стол. Неожиданно раздался детский плач. Среди деревьев стояла коляска с младенцем, закутанным в собственную кожу вместо пелёнок.

– Отличное отображение Вашего представления об искусстве, – из темноты вышел долговязый человек в балахоне. С его лба был срезан шмат кожи, который закрывал глаза и был закреплён металлическими скобами за скулы. Он уже изрядно заветрелся и стал похожим на высохший лист бумаги, и висел ещё на здоровой коже лба. Мужчина достал бутылочку с молоком из кармана, перевернул её и надавил. Белая капля упала на тощее предплечье. Он расправил засученный рукав, немного замедлился на месте падения и движениями верх вниз протёр его. Через секунду бутылочка оказалась в маленьких ручках младенца, и он мило заплямкал соской.

– Пройдёмте. Госпожа Вас ждёт.

Я ожидал, что он пафосно сомкнёт руки за спиной, как дворецкий многовековой династии. Но нет, он выставил их вперёд, ловил ими пустоту впереди, иногда натыкаясь на деревья. Медленно, но дошли до опушки.

– Да? Вот так? Кого я слушаю, птичьи ты мозги, Эш! – это был очень знакомый лепет.

Римма хлопотала в кухонном фартуке, накинутым поверх бирюзового платья, вокруг огромной розы из человеческих тел. Также стояло двое долговязых в балахонах, с надрезанными клочками кожи: у одного оголялось мясо на щеках и кожа закрывала уши и была закреплена на скобы за ними, а у другого был срез на шее, и засохший пергамент прикрывал рот. Римма поместила свой глаз в ладонь безухого и подняла её над цветком, превратила его в фонарный столб со своеобразной камерой вместо лампочки накаливания. Красотка в фартуке полезла во внутрь растения. Раздался омерзительный хруст, вибрация от него долго жужжала в ушных раковинах. Она раскрыла чью-то отчленённую грудную клетку – новый лепесток розы.

– Ой,.. фу-ух. Подсади меня, красавчик, – Немой поднял её на своё плечо и она повисла над своим творением, формируя сердцевину цветка из отрубленых рук.

(Наверное, не стоит уточнять, что все они втроём были заляпаны кровью, кажется она капала даже с крыльев Эша).

– Кажется готово. Как тебе, Эш?

– Кар.

– И я так думаю, – Римма ловко спрыгнула на землю и забрала свой глаз. Она повернулась и раскинула руки в стороны, немного согнув ноги.

– Коша, ты уже здесь? – у неё лучилась улыбка, а брови ушли вниз под повязку на глазах.

– А тебе нравится? – она вприпрыжку развернулась, задрав голову вверх.

Я подошёл поближе и наклонил немного голову вбок. Снаружи части цветка были светлого оттенка кожи в багровых запекшихся пятнах. Большие лепестки были сделаны из торсов, на их каёмках торчали острые обломки рёбер. В пробелах между лепестками лежали тонкие пласты мяса. Сердцевина из сплетённых между собой рук, тянувшихся к небу.

И откуда-то изнутри выливалась бахчисарайским фонтаном на листву алая кровь. Этот контраст красного, белого и тёмных теней, которые принадлежали самой розе подчёркивал форму расцветания плоти.

– Ну, если я попаду в психушку, твоё имя я назову первым.

– Знаешь что, у всех разное представление об эстетике, – брови были высоко подняты, а её рот остался некоторое время приоткрытым.
Римму явно задели мои слова.

– А сам то далеко ушёл? Думаешь я не знаю, что ты планируешь написать? – Она развязала бантик за спиной и сняла грязнючий фартук.

– Именно поэтому я тороплюсь домой, – я робко выдохнул и убрал руки в карманы куртки, сутуля плечи.

– Чтобы потом вернуться сюда обратно, сидеть на лавке и считать до ста? Да брось, давай лучше с нами в бар. Зачем тебе она, когда есть я? – она говорила, приближаясь ко мне и когда она подошла совсем близко, провела тыльной стороной ладони по моей щеке, оставляя кровавый след.

Мне нечего было ей возразить.

Олег нёс нам с барной стойки кружки пива.

– Спасибо большое. Ты тоже сегодня такой котя. – Римма положила голову на руку и растеклась в улыбке.

– Не надо ему делать комплименты, он сам может себе подлизать, – заскрипел голос старухи, протирающей кружки.

Олег скорчил непонимающую гримасу и проигнорировал её реплику.

– Как ваши дела? Кстати, Томсон просил передать тебе похвалу за смелость публиковаться, – Мне показалось, что борода Олега отросла и не была так тщательно расчёсана.

– А где он сам?

– У него как всегда дела. Предупреждая твой вопрос, меня он в них не посвящает. Ну так как ваши дела? – Глаза Олега замешками то на меня, то на Римму.

Особо я с ними не разговаривал, просто сидел и писал историю. Олег позвал меня в бар завтра, сказал, что одна интересная персона хочет со мной познакомиться.

Римма рассчитывала, что я буду сидеть с ними до поздней ночи, но вечером я был опять в парке.

Бар, парк, дом. Сегодня я снова не дождался девушки. День был насыщенным и вытащил из меня все силы, главное, что закончил рассказ. Придя восвояси, я шлепнулся плашмя на кровать, не раздеваясь, прям так, в куртке.

Продрав глаза посреди ночи, комната была обшитая белыми лоскутами. Не буди ее, не говори, что видишь.