Глава 5. Автор. Детство, юность

Глава 5. Автор. Детство, юность
С волнением и чувством искренней ответственности приступаю к изложению основных вех собственной жизни. С одной стороны, не хочется обманывать читателя вымышленными эпизодами собственного геройства, с другой, - обидеть близких людей за, может, превратную оценку лиц и событий.
Себя помню лет с 4. Первые воспоминания относятся к лету 1945 года, когда в Кислую Дубину вернулся с фронта дед Муха Иван Петрович, о чем упоминается в главе 3 этой книги. Второе, если можно это так назвать событием,  имело место в Киеве, в конце лета 1945 года.
Обычно меня оставаляли на целый день одного в квартире. Я скучал, игрушки, их было не больше 2-3, быстро надоели и я, как-то открыв балкон, стал сбрасывать их с четвертого этажа  прохожим. Мне казалось, что, подобрав, их передадут детям. Но однажды случился скандал. В тот день мама была со мной дома, открыла дверь незнакомой женщине, которая каким-то образом отыскала нашу квартиру и вернула игрушки. Я обычно охотно шел на обмены с мальчиками, пренебрегая ценностью предметов. Так, в 6 лет я променял пару коньков «дутышей» на два ученических пера №86.
Думаю, будет интересен наш перезд из Киева во Львов. Я выше уже упоминал, что отец, работая в прокуратуре Украины, вел себя скандально, злоупотребляя алкоголем и увлекаясь женщинами. Ему посоветовали пока не поздно выехать во Львов, где не хватало юристов. Жившие здесь до войны юристы,  евреи и поляки, почти все исчезли. Первые были уничтожены фашистами за годы немецкой оккупации города, вторые, боясь преследований со стороны новой власти,  бежали вслед за  отступающими немецкими войсками.
Брат отца, Иван Корнеевич, закончил Великую отечественную войну гвардии полковником, заместителем командующего танковой дивизии,  которая  временно находилась под  Киевом, ожидая свободного поезда для переброски   Манчжурию, где еще продолжалась война с Японией. Он мне, уже взрослому, рассказывал, что во время освобождения Берлина, побывал в кабинете Геббельса и реквизировал его письменный прибор. Когда встал вопрос, что подарить на день рождения командиру армии, он предложил обмен: генералу - "геббельса", а ему, чтобы скрасить долгий переезд  на советско-японский фронт – 2 вагона реквизированного у немцев французского коньяка.
Зная об опасности движения по дорогам Украины из-за диверсий, которые устраивали бандеровцы, дядя выделил грузовую американскую машину «Студобеккер», в кузове которого разместились  5 автоматчиков и наш скромным скарб. В кабине между ног водителя стоял прикладом вниз автомат, из которого то вынимался диск с патронами, то вставлялся обратно. Это зависело от местности. Когда машина ехала через лес, водитель выключал фары, давал полный газ и пристраивал заряженный автомат на руль. В чистом поле водитель скрость сбрасывал и разряжал оружие. Рядом, на руках у мамы сидел я. Выехали мы из Киеваи вечером и утром следующего дня были во Львове.
Поселились мы на первом этаже польской постройки дома,в так называемом «полулюксе», по улице Цеховой, в квартире, которую до войны, очевидно,  занимали обеспеченные люди. От прежних хозяев сохранилась дорогая мебель (и сегодня прекрасно сохранилось антикварное, венской работы трюмо), в частности, -  ломберный столик для игры в карты, посуда. Одна сторона нашей улицы была занята домами, а вторая представляла огромную, свободную от построек площадь, где и происходили наши мальчишеские забавы, а то и - драки. На этой площади, кстати,  в течение 2-3 дней лета 1945 года делали привал артиллеристы на огромных гаубицах, возвращавшиеся после Берлинской операции. Дуло гаубицы  было так велико, что, казалось, может вместить взрослого человека. Сейчас на площади красуется торговый центр «Форум».
Нигде ребенком я не чувствовал такого счастливого раздолья, как во Львове. Родители утром расходилитсь на работу, оставив мне на всякий случай ключ от квартиры. В те годы во Льове обогревали жилье углем или дровами, поэтому не редко случались пожары.
Спрятав глубоко в кармане ключи, я начинал «обход» города. Первой моей любимой стоянкой (я представлял себя командиром, не важно какого, экипажа – корабля, военной машины, танка) был находившийся тогда за «спиной» Оперного театра Краковский рынок. Отведенная под него площадь не вмещала всех торговцев, которые выставляли свой товар и на примыкающих к рынку улицах. Между рядами торгующих расхаживали 2-3 мальчика, которые предлагали за 1 копейку стакан холодной  питьевой воды: «Кому, кому зимна вода?». Но  пишевые продукты мне были не интересны, и я направлялся в ряды, где открыто продавалось все, может быть, и оружие. Я с разрешения хозяина, как потенциальный покупатель, присаживался на санки, потом с особенным трепетом трогал двухколесный велосипед и позволял себе нагло пошевелить рычажком звонка на руле. Вот этого уже хозяин велосипеда не разрешал и отгонял меня прочь. Особое волнение у меня вызывали музыкальные инструменты. Их (баяны, аккордеоны) продавали часто безногие инвалиды, которые к тому же испоняли нежные, до слез «Амурские волны». В этом же музыкальном ряду я часто видел мальчика, лет семи сироту, который пел фронтовые песни, а плачущие женщины почему-то дарили ему…духи.
Вторым привалом моего  «обоза» был Галицкий рынок. Перед его входом степенно прохаживались пожилые польки, кторые на крошечных подносиках держали сладости и подзывали покупателей: «Кому, кому чиколяда ?». От запаха домашнего шоколада кружилась голова, рот наполнялся слюной, но рассчитывать на дорогое угощение не было никаких основани, и приходилось с напускным безразличием уходить.
Наконец, я оказывался в парке Костюшко, напротив главного здания Университета. По аллеям парка прогуливались молодые мамы с плачущими детьми, военные подруку с красивыми, в нарядных платьях  женщинами, гонялись друг за другом мальчишки.
Мне и не снилось, что когда-нибудь я переступлю порог Университета. Но случилось! Отец как-то взял меня к себе на работу и должен был по важному делу зайти в кабинет известнейшего в Европе юриста-эксперта по международным спорам, профессора Домбковского. Из-за экстраординарности события отец купил по дороге в Университет кулек черешен, с которым мы и вступили в это «царство» закона. Стены от пола до потолка занимали книги, огромной толщины и формата, некоторые в бархатных обложках, с медными скрепками. Пока профессор на короткое время отлучился, я попытался безуспешно поднять фолиант, лежавший на его столе.
Покончив с обходом парка, порядочно проголодавшись, я отправлялся домой, отмечая по дороге интересные детали. Так, улица Солнечная (теперь Кулиша), по которой я спускался к Цеховой, была по обеим сторонам густо занята пивными, чайными, рюмочными и прочими забегаловками. Становилось понятным, где отец по дороге в Университет, а уж домой обязательно, напивался.
На улице Цеховой, в одном из дворов, находилась небольшая база, в которую  лошадьми доставлялись  ящики с  продуктами. Когда телега, уже разгруженная, направлялась за следующей порцией товаров, мне иногда удавалось ухватиться сзади за  оглоблю и прокатиться, пока возница, матерясь,  кнутом  мне не отгонял. Работал на этой базе и «тачечник», высокий, худой, еврейской наружности мужчина, весело кативший любой тяжести груз в любом направлении. Как рассказывал мне мой, к сожалению, покойный друг, не раз встречавший этого «тачечника», тот загружался продуктами на вокзале и, отжавшись на  деревянных брусьях и поджав ноги, несся на тачке по улице Городецкой вниз, сворачивал на улицу Солнечную и финишировал у базы на Цеховой. Боже, как хотелось самому пронестись в этой тачке вместо груза!
Однако самостоятельность моя была подорвана нашими соседями, видевшими меня в разных концах города и указавших маме на мою беспризорность.  Тогда, по совету соседей, мать взяла в качестве няньки из села 14-летнюю девочку Катю, которая должна была кормить меня и выгуливать. Поскольку лишних спальных мест в квартире не было, у нас с Катей было общее ложе, на котором она  и познакомила меня  с некоторыми любовными тайнами. Романтические отношения  с Катей продолжались не долго. Мать  уволила ее из-за мелких краж, а меня устроила в детский садик, описанный мной  в миниатюре "Коварство".
В первый класс школы №58 я поступил в 1948 году. Классы вмещали по 40 и более учеников, среди которых каждый третий был переросток, а более половины детей потеряли на войне отцов. Учиться, откровенно говоря, не хотелось. Ведь на улице кипела жизнь: дрались и мирились соседские мальчишки, строем маршировали колонны солдат, а соседские девочки иногда делились своими тайнами.
За одной партой со мной учился рослый, курчавый блондин, Алик, отец котрого закончил войну полковником и был комиссован из-за язвенной болезни желудка. Как выяснилось в последствии, настоящее имя мальчика было Адольф. Оказывается перед войной так часто называли сыновей. Неужели из симпатии к Адольфу Гитлеру? В его доме еще жила не работавшая  мама и очаровательная сестра Наташа. Была у нас какя-то необъяснимая тяга друг к другу. Мало того, что мы не расставались с ним в школе, так еще и по воскресеньям, если была подходящая погода, поднимались на Высокий Замок, откуда смотрели на проезжавшие поезда и мечтали.
 Любимой нашей мечтой было стать офицерами морского флота. Дело в том, что родной дядя Алика преподавал в Высшем инженерном военно-морском училише в Ленинграде и обещал помочь с поступлением при одном условии – окончании школы с отличием. Это и послужило для меня стимулом «взяться за ум». Из бездельника в первых трех классах я перешел в разряд лучших учеников школы. Но вскоре случилось непоправимое. Как говорила моя мама, из-за «чрезмерного сидения за книгами» у меня развилась близорукость, которая стала непреодолимым препятствием для службы во флоте. Не следует забывать, что в то время не существовало линз, с помощью которых можно было незаметно скорректировать остроту зрения.
Где-то в старших классах «протрезвел» и Алик. Все загадочнее становился взгляд его красивых голубых глаз, но что «бродило» в его голове, было загадкой. Разгадка наступила через год после окончания школы, когда его папа, проконсультировавшись, отправил его поступать на педиатрический факультет медицинского института. Дело в том, что лечебный факультет практически был недоступен лицам, не имевших двухлетнего рабочего стажа или высокопоставленных родителей.
Я же, рассчитывая на хорошую успеваемость по точным наукам, решил поступать сразу после окончания школы на механико-математический факультет Львовского университета имени Ивана Франко. Но там меня ждало фиаско.  Абитуриентам всех вузов страны   без стажа выделялось только 5% мест, и для зачисления необходимо было набрать отличные оценки по всем пяти предметам (у меня одного балла не хватило).
  Мать обратилась к декану механико-математического факультета с просьбой помочь сыну. Тот предложил сесть за учебники и за полгода подготовиться к зимней сессии в университете, чтобы занять место выбывших за неуспеваемость первокурсников со стажем. Оказывается приемная комиссия университета после провала их поступления на популярные факультеты (юридический, исторический, филологический) направила документы на мехмат , чтобы не сорвать "государственный план по набору". Однако и тут меня ждала неудача. Ректор запретил декану отчислять неуспевающих «стажников» , чтобы не сорвать на этот раз "государственного плана по подготовке кадров".
Мать была всем так расстроена, что у нее развилась стрессовая язва. Вылечил ее удивительный человек – доктор-гомеопат Антон Вальтер, из одесских немцев, высланных в начале войны на Колыму, как неблагонадженый по национальности. В 1956 году после реабилитации ему разрешили жить во Львове с женой Евгенией Семеновной Гинзбург, журналисткой и автором нашумевшей книги «Крутой поворот», которая, как и Вальтер,  отстрадала 18 лет в лагерях на Колыме.
Его визит в наш дом навсегда опредилил мое будущее.