Синестезия

I

 Воскресенье. Половина восьмого.
 Мгновенное пробуждение по будильнику никогда не было моим коньком. Этот пронзительный треск и завывание, если их вообще слышно, служат причиной моей депрессии вот уже многие годы. Как же здорово, первым делом, проснувшись рано утром, увидеть лицо любимого тобой человека, дремлющего подле кота или, хотя бы чашку с недопитым ночью чаем на полу возле кровати. Мое утро всегда начинается с удара по ненавистному мною будильнику. Эта круглая красная мерзость ежедневно получает по левой щеке пощечину наотмашь, падает и продолжает трезвонить. Я наклоняюсь к нему, чтобы выключить, ударяясь коленом правой ноги об острый край комода, с которого было только что сбито чудовище, и, выключая его резким поворотом ключа (спросонья пальцы тревожно слабы), вставая, задеваю макушкой, больно ударяясь об вычурную металлическую дверную ручку, распахнутой настежь двери в спальню. И эти события повторяются, точь-в-точь вот уже.… Даже и не знаю.
 За окном привычно шумела N-агломерация. Я не был уверен, где нахожусь. У меня фирменная красная кружка, но пью я по утрам не кофе. Я разлюбил его. Как и многое в жизни разлюбил. По утрам лучший напиток – это молоко. Я пью его холодным, даже когда горло болит. Это, как глоток свежего воздуха, только лучше. Помнишь, как в фильме Бойла? – «Лучше, чем секс, Рента!».
 Первым, что я вижу, выходя из дома – это небольшая мощеная площадь с лошадью в центре. Не берусь описывать статую, никогда на нее толком не смотрел. Там всегда много людей и каждый из них может подойти и заговорить, поэтому ее я миную быстрым шагом, надвинув на глаза шляпу. У меня агорафобия – не выношу площадей, да и вообще слишком открытых пространств. Мой путь на работу лежит через эту площадь. Я продаю людям джинсы. Каждый день.
 У меня неконтролируемый подсознательный агностицизм. Я не улавливаю сути вещей, элементарные решения – для меня загадка. Похоже, что я просто разучился жить. Жить в свое удовольствие? Простите, комок к горлу.
 Светофор завис на запрещающем сигнале. Люди остановились. Автомобили заглушили двигатели. Птицы прекратили щебет, а собаки лай. Какой-то ребенок предупредительно всхлипнул. Промышленный альпинист молча летел вниз, навстречу асфальту, не закрепив, как следует страховку. Радиоприемники остановили вещание. Сирена скорой помощи беззвучно мигала пронзительным красным лучом света, разгоняющим утренний туман. Снежинки падали на небо. Кто-то запустил сигаретный дым обратно в слегка приоткрытый рот. Никто не дышал…

II

Понедельник. Восемь утра.
 Сегодня что-то новенькое. Я привычно влепил будильнику, но отколупав глаза, осознал, что источник ненависти не он. Телефон. Квадратный кнопочный оранжевый вымогатель.
 - Алло?
 - Здравствуйте. Еще в поиске работы? Приглашаем Вас на собеседование.
 -Да. Спасибо. Буду.
 - В десять утра.
 У меня рыжая мочалка. Иногда я сравниваю с ней свою жизнь. Я специально не менял ее с тех самых пор. Это важно. Не менял, для того, чтобы выглядело правдоподобней. Старая растрепанная мочалка. Как-то, даже литературно.
 С обществом у меня не получается взаимодействовать. Я за пределами всеобщей агрегации. За канатами ринга, только вот непонятно, дрался я уже или мне еще только предстоит выйти на бой? Если первое, то я согласен, что проиграл, а если второе, то соглашусь, наверное, на техническое поражение, сражения избежав. У других же, я наблюдаю адгезию, они словно по счастливой случайности, липнут друг к другу, один за другим, сплетаясь в гигантские хороводы, идут плотной стеной, сужая ряды, прямо мне навстречу.
 В девять утра я уже сидел в кафе напротив того здания, где мне предстоял разговор. У официантки были огненные кудри до плеч. Она трясла головой, резюмируя мой заказ, ежесекундно нагибаясь ко мне, и улыбаясь, а я следил за покачиванием локон ее волос, будто бы за маятником, слегка качая головой вправо и влево, поэтому она могла подумать, что я что-то отрицаю или просто очень всем недоволен, и была так мила. Хотя возможно я мог все это выдумать, и она даже не улыбалась мне. Да нет. Улыбалась. Вот и сейчас улыбается. Из-за барной стойки.
 Передо мной появился апельсиновый сок. Я пью свежевыжатый. Зачем я только что убил апельсин? Я хотел пить. Я одержим жаждой. Я пил бы и пил. Я и пью.
 Ярко-оранжевый смартфон. Телефон в руке менеджера кафе – она говорила по нему и параллельно обращалась ко мне, расширяя во время монолога глаза. Она что-то говорила мне, а я не мог разобрать – моим вниманием завладело это устройство. Мне казалось, что мир имеет только черно-белые тона, а ее телефон такой яркий. Она что-то спросила меня и, отняв ухо от аппарата, наклонилась ко мне за ответом. Я прослушал вопрос, поэтому быстро кивнул, на что услышал: «Спасибо!», и она удалилась прочь.
 Я вышел покурить. Спички лучше зажигалки. Они еще и пахнут. В моем мозге напрочь заблокирована способность к аддикции.  Меня ничто не влечет, что мне совсем не чуждо. Люди, желающие мне добра, видя эту нескрываемую особенность, считают, что в определенной мере виновата фрустрация, изрядно подкосившая в свое время мое положение в обществе. И, похоже, что навсегда. Спору нет, но с той лишь разницей, что я считаю следующим образом: моя сущность – есть гомогенный двойник своего предшественника. Того, кем я был прежде. С некоторыми лишь коррективами.
 Убирая спички в карман, я посмотрел на часы. Было пятнадцать минут десятого. Эти три цифры я знал наизусть. Арифметическая софистика? Это вообще мои мысли?

III

Вторник. Без двадцати минут десять.
 Ненавижу вести переписку. Ярко выраженная идиосинкразия. Можно же просто созвониться и, обменявшись парой слов, обо всем договориться. Зачем эти нудные сообщения? Я итак, ежедневно пишу себе перед сном одно и то же смс: «Ты спятил». Кстати, я – это единственный человек, с которым я переписываюсь каждый день.
 Хорошо. Это будет свидание. У меня желтый ноутбук. Он девичий или детский. Слепил глаза лучом надежды сквозь груду хлама в корзине уцененного товара. Меня не раздражает то, что он такой яркий. Сегодня был такой закат. Почему я ни разу не посмотрел в окно?
 Схоластика во всем – вот мой пожизненный девиз. Ей самой приходиться назначать время и место. У меня замшевые желтые кроссовки «Malmo» в черную полоску, как в фильме про английских хулиганов. А если в клуб не пустят? Вы не проходите. Ну, это уж совсем.
 Раздался звонок телефона. Я снял трубку. Бодрый мужской голос начал свою трансцендентальную браваду. Я тихо положил трубку рядом с телефоном на комод и бесшумно вышел.
 Вечером многие светофоры выдают лишь один единственный мигающий сигнал. Вот как с ним быть? Меня сбила машина и кто виноват? Мы оба двигались на один и тот же свет. Но этому не бывать. Я иду в тени от растянувшегося металлического забора.
 Мне чуждо понятие эгоцентризм. Я вообще себя не интересую. Мне не важно, как я выгляжу и плевать на то, что я об этом думаю. Спортивная иномарка цвета желчи, в финале истошных рвотных порывов, замедлила ход до скорости моих шагов. Стекло на пассажирской двери опустилось. Я повернул голову.
 - Подвезти?
 Шагнув из тени, я сел на свободное место. Мы поехали очень быстро. Левая рука была в черной перчатке, правая без. На безымянном пальце поблескивало золотое кольцо. Неожиданно машина начала вращаться по спирали, направляясь от неба к земле. Затем я закрутился по той же спирали внутри машины, только от земли к небу. Мысли в моей голове тоже затянуло в спираль, но двигались они в совсем противоположную мне сторону.

IV

Среда. Около восьми утра.
 Без изменений. Ублюдок летит на пол. Трусы влажные и липнут к гениталиям. Как же это все неприятно. Постельное белье цвета морской волны содержит прозрачные жирные пятна. У меня опять была поллюция. Я взрослый человек. И у меня не бывает секса.
 Моя любимая зубная щетка. Такая же зеленая, как весна, которой никогда не бывает в этом городе. Или в моей жизни, но это уже нюанс. Я берегу ее еще с тех пор. Как, собственно, и мочалку. Квадратный вымогатель снова разразился неожиданным утренним побоищем и я, роняя зубную щетку, вместе со своей уверенностью в дальнейшем продолжении этой затянувшейся мучительной трагикомедии, в засорившуюся щетиной с моего лица и подмышек, раковину, спешу в коридор, но телефон молчит.
 Я путаю звуки. Это грязный капустный лист. Ведь именно так я прозвал свой чайник, который от невнимательности пошел темными пятнами, вечно пригорая на газу. Чайник? Чего?! Когда я успел? Да и зачем? В моей кружке бывает только молоко. И оно холодное. Оглядываясь, выхожу из дома.
 Если дистимия – это чаще всего сезонное состояние, то в этом я определенно преуспел. У меня хроническая. Кстати, я ведь обожаю терминологию. Она такая же бесполезная, как и каждый из прожитых мною дней. Солнцезащитные очки я не ношу. Люблю страдать даже от того, что дарит тепло и тягу к жизни. Щурясь, смотрю на яркую траву, что под ногами.  «По газону не ходить!» - я и не претендую.
 Я долго всматривался в изумрудного человечка, поспешно переставляющего конечности, в нижней чаше светофора. Он так спешит, так торопится, так хочет кого-то спасти, предупредить. Бабушка возле автобусной остановки предложила мне купить у нее связку петрушки. Нет уж, лучше еще раз посмотрю на бегущего человечка из изумрудного города.
 Я знаю назубок названия всех психических расстройств организма. У меня ангедония – неспособность радоваться, переживать наслаждение, полное отсутствие интереса к удовольствиям жизни. И многое-многое другое. Как это любят изображать в бульварных изданиях – «etc.»
 На самом деле у меня все на свете. Я имею в виду свое эмоциональное состояние. Девушка в обтягивающих брюках цвета хаки демонстрирует мне свой многозначительный тыл, низко наклонившись к малышу. Он тянет к ней ручки, шатко стоя на тротуаре, а она протягивает ему в широко раскрытый от восторга рот, разноцветную соску. К ее основанию приладили зеленоватый шнурок. Я заострил на этом внимание. Вспышка из детских воспоминаний. Такого же цвета был декоративный хомяк, подаренный мне родителями на восемь лет, скончавшийся видимо от отравления. Я держал его в непослушных ладошках, и, хохоча, раскрашивал шерсть акварелью. Никому, кроме меня это не понравилось. Хомяку – в первую очередь. Он скончался.
 Я уже был в паре шагов от служебного входа, как невыносимой мощи скрип пронзил пространство, заставив всех упасть на землю, схватившись за окровавленные разрывом барабанных перепонок, уши. Никто не издавал ни звука и не шевелился. Многие тут же погибли, а большинство просто потеряло сознание и так и продолжало лежать, истекая ушной жижей, в то время как звук достиг своего апогея и безвозвратно затих, также неожиданно, как и явился прежде. С небес на землю спускалась невероятных размеров столовая вилка. Своими зубцами она пронзила девушку в военных брюках и вознесла ее за облака. Послышался смачный хруст, и жадный глоток пережеванной пищи. Все, кто лежал, покрылись крупными пупырышками и резко приобрели землистый цвет лица, с идентичными наростами в основании черепа. Вилка возвращалась. Вилка величиною с кита. Пузатый бизнесмен с кислотного цвета швейцарскими часами на руке отправился в поднебесную. Это мой сосед из квартиры напротив. Обожаю его часы. У них нет ни стрелок, ни цифр, ни обозначений. Говорит, что спецзаказ. Какая разница? Им только что похрустели. Но цвет, конечно, великолепный. Мы – корнишоны, а мир – это банка на обеденном столе. Вилка меньшего размера спустилась за малышом с окровавленной соской во рту. Кому-то захотелось каперсов.

V

Четверг. Половина девятого.
 Я захожу в торговый зал. Мой напарник по смене, вместо приветствия выдает мне свежий верлибр собственного сочинения. Этот человек уверен, что мы друзья. Магазин открывается через полчаса, поэтому мы протираем полки и зеркала. Повелитель латифундии, без шансов на осуществление аграрной реформы, тоже тут, как тут. Тянет мне кофе. Говорит, что я сегодня хмурый. Я беру стакан и расплываюсь в гримасе, отдаленно напоминающей улыбку. Он смотрит. Я делаю глоток и, скривившись, ставлю стакан на стол. Он кивает и уходит. Я иду в туалет. Меня сейчас вырвет.
 Знаете, какого цвета, чаще всего, люди покупают себе джинсы? Синий. Это синий цвет. В настоящее время применение аннигиляции для энергетических или военных целей невозможно, так как на данном этапе технологического развития не удалось создать и удержать на достаточно долгое время нужное количество антивещества.  Мне же в свою очередь не удалось собрать достаточное количество смелости, чтобы послать это все к чертовой матери. В повседневной жизни я джинсы не ношу. Штаны, шорты, бриджи, наконец. В бассейн я беру плавки, а на встречу брюки.
 Нам разрешают работать в своей обуви. Я ношу синие замшевые кроссовки в белую полоску. Полоска, правда, уже не белая. Прежде я берег их, как зеницу ока, но простояв столько времени на ногах, понял, что комфорт важнее, а удобнее этой пары мне в жизни не найти. Результат каждодневной безжалостной носки сказался на их внешнем виде. Вот и сейчас, вернувшись из туалета в зал, я заметил на носке пятно от рвоты, которой я только что орошал унитаз в служебном туалете, после глотка будоражащей арабики.
 - Но революция никому ничего не гарантирует, это просто бифуркация, возможность. Молодой человек, можно вас?
 Только сейчас я осознал, что изо рта может сильно пахнуть. Направляясь к покупателям, я быстро достал из грудного кармана рубашки пластинку жевательной резинки, облаченную в блестящую обертку, цвета водной глади ранней осенью в нашем парке. Мой коллега подоспел раньше. Облегченно вздохнув, я отправился в подсобку.
 Мой директор – делинквент. Преступник с социальными отклонениями в поведении. Хотя, он, вероятно, склонен считать правонарушителем именно меня. Он сидел в своем кабинете и, закинув ногу на ногу, следил в дверной проем за тем, что я буду делать. Я подошел к баллону с водой и налил себе немного в одноразовый стаканчик. Она была подозрительно синюшная, словно с каким-то красителем. Он видел, что я его вижу. Он заулыбался. Даже подмигнул. Я набрал в рот воды и начал его полоскать. Он все смотрел. Я поднес стаканчик ко рту, чтобы выплюнуть содержимое, но ничего не получилось.
 Губы словно онемели, а челюсти попросту не могли разъединиться. Я начал фыркать и пытаться вытолкнуть ее, но рот не поддавался, а через нос она почему-то не полилась. Меня охватила паника. Чтобы избавиться от воды я начал судорожно глотать ее, но и тут не пошло. Я страшно поперхнулся и, припав на колени начал жутко кашлять, не раскрывая при этом рта. Глаза заволокло. В голове потемнело. Я предпринял страшное усилие, чувствуя, что совершенно задыхаюсь. Устные оковы рухнули, и я изрыгнул излишки воды с истерическим визгом, вырвавшимся из охваченной приступом глотки. Директор приподнял брови. Но это был еще не конец. Неожиданно я весь, что был, изогнулся дугой, и из меня наружу полезла мощной струей ярко-синяя жидкость, вперемешку вода, мои внутренности и некоторые из аккуратно забытых воспоминаний. Я не мог остановиться и заполнял собою кабинет. Вдоль улыбки директора, на поверхности воды выступил ряд пузырьков - вода наполняла его рот, заливаясь внутрь и занимая свободное пространство организма своей чистой, как небеса, жидкостью. Улыбка никуда не делась с его лица. Он только брови опустил. Тут же скрылась под водой люстра над его головой.

VI

Пятница. 22:24.
 Очередная вампука ожидала меня этой ночью. Одного свидания ей показалось мало. Гнушаться этого момента меня заставляет буквально все происходящее.
 Я стоял коленями на полу, напротив розетки от предполагаемого телевизора. На мне светлая рубашка, нежно-синие брюки и под стать им носки. На руках голубые резиновые перчатки. При помощи них я вытягиваю из розетки, торчащий оттуда обувной шнурок. Он очень длинный, я тяну его оттуда уже несколько минут. Наконец чья-то нога ударилась по другую сторону стены. Посмотрел на шнурок и понял, почему руки так онемели в перчатках – он заиндевел. Просто ледяной. Интересно, почему моей розетке так холодно. Я выдал струйку пара изо рта. Щелкнул ножницами.
 Как вы думаете, у людей бывают цвета, которые они ненавидят? Город погрузился в режим гибернации. Щелкнув конфоркой, я переключил на медленный, чайник перестал свистеть и тихо засопел. Бледная дымка бликов засияла на стенах темной кухни. Пришло время выходить.
 Превозмогая приступ абуломании, я шмыгнул за дверь и очутился в сумеречной яме человеческого континуума. Этим балом явно правят те, чья ориентация схожа с цветом моих итальянских ботильонов.  Я ничего не имею против, но и не поднял ни одной из своих рук за. Меня ждет поход в кинотеатр. Конечно же! Зачем нам разговаривать? Она начинает мне нравиться. Шучу, очень нравиться. Хотя нет, это тоже неправда.
 Кинотеатр находится рядом с моей работой. Как всегда прогулка по заданному маршруту. Куда бы я ни пошел, всегда оказываюсь именно тут. Никуда с этого радиуса мне не двинуться, хотя я уже пробовал бежать. Возвращаюсь всегда к точке отсчета. Это хорошо разрекламированная картина актуального ныне режиссера с названием под стать тому неуемному куражу, что задан вокруг этой оболочки – «МЫ».
 Зал полон маргиналов. Это ночной показ. Ребята в перевернутых козырьком назад кепках теснятся в задние ряды. Тут есть подлокотники. С одной стороны напиток, с другой попкорн. Газировка. Я выбрал шипучий напиток еще до своего рождения. Был им вскормлен и первым моим словом было его название. Приглашать к голубым экранам не требуется, все уже нацепили 3D – очки. Абсолютный эффект присутствия. Когда я последний раз ходил в кино? Это кино в кино. Фильм, в котором я вижу себя на экране, как я смотрю фильм в кинотеатре, где показывают, как я смотрю фильм на экране, где.…   Это - Пи. Угадайте, какого цвета в этом кинозале сиденья? Как бы лучше его охарактеризовать? Зелено-сине-зелено-синий. Вот такой это цвет. Вообще, его принято считать голубым. Но это не так. Цвета небесной диффузии.
 На экране кинозал, нашпигованный зрителями в поблескивающих очках, жарко набивающих внутренности хрустящим веществом. По центру видно меня. Я тоже жую попкорн. Рядом со мной сидит девушка. Парень в очках почти улыбается мне с экрана. Он так хорошо одет, но что с его лицом? По-моему его не существует. Зрительный зал, шагая в руку, зачерпывает хрустящее зерно в широко раскрытый рот.
 Прошло уже более часа от начала показа. Первые ряды начали ерзать. Я встаю и выхожу. Ее рука шлепнулась с моего колена на упругое сиденье. Ее рука была на моем колене? Я до сих пор не чувствую кончики пальцев, так что неудивительно. На полпути я поворачиваю голову на экран. Среди рядов стою я и смотрю с экрана на экран. Зрители не двигаются, они мерно чавкают, поедая обрядную пищу. Кто-то указал на экран пальцем, ткнув им в мою сторону. Я вышел из зала, выходя при этом из зала на экране. Я видел, как я выходил.
 Женщина с пучком вен, вместо шеи, спросила меня на выходе: «Неужели Вам не понравилось?». В таком возрасте вставлять такие линзы? Руки в карманах заняли традиционную позицию. Ночь обещала быть. Не застегнув циановый драп, я шагал, заложив руки за спину. Бездомный с прозрачным лицом попросил, протянув ко мне руки. Ночное кафе для созидания глупости. Интерьер порадует глаз – океанические тона, да и тематика. Только вот кофе отвратительный. Собственно, как и везде. Не перевариваю кофе. Столик поддерживает локти. Раздается телефонный звонок. Почему я не дал денег бомжу? Значит, меня все еще показывают. Кладу трубку. Скоро фильм закончится, и можно будет посмотреть в интернете пиратскую версию, только что записанную, возможно, что прямо за моей спиной. Хочу узнать, что будет со мною дальше.
 Если бы не мой, вросший с корнями солипсизм, то я бы, вероятней всего спятил. Хотя, больше похоже, что спятил я, как раз, благодаря ему. Человек с рыбьей головой булькал что-то возле моего стола. Я поднял палец вверх, и он уплыл прочь. Передо мной расстелили бирюзовую салфетку. Я вопросительно поглядел на его не моргающий глаз, когда ощутил прохладные ощущения в районе своего затылка. Процесс дефростации представляет собой такой способ разморозки, при котором мясо рыбы не теряет своих качеств. Этот отморозок явно ничего про это не слышал. Он с силой толкает мою голову по направлению к столешнице, мои локти скользят, освобождая площадку в эпицентре салфетки, для успешной посадки лица. Голова проходит сквозь пространство, придерживаемая за затылок гигантским плавником морского официанта. Она полностью скрылась в салфетке, легко проникнув, сквозь бархатистый ландшафт ее покрытия.
 Фильм подошел к концу. Я отчетливо вижу, как она шагает. Мне виден разрез на груди развевающейся лазуритовой синтетики. Ее пальцы печатают сообщение.
 - Ты спятил.
 Глаза наблюдали темноту.



VII

Воскресенье. 20:48.

 Этим вечером я заработаю себе пожизненную астенопию, безжалостно впиваясь взглядом, с бутафорским сходством на сказочное видение, нежели реальная картина бытия, десятиминутный, но стоящий долгих лет топорного ожидания, возможно последний мой закат, напоминающий взрыв соковыжималки, так и не сумевшей справиться с доставкой свекольного фреша в бокал правообладателя, а потому так категорично расплескав его по всей линии, уходящего, и в себя, и в никуда, линии горизонта.
  Пресуппозиция происходящего столь же constanta, как и переехавшие на постоянное место жительства два мешка с дешевой колхозной свеклой, что без устали гнездятся под моими, вперившими, обреченный взор в точку G оной вселенной, одутловатыми глазами.
Для лица, страдающего диссоциональным расстройством личности, я как-то уж подозрительно общителен. Однако любой репрезентативный член социума сочтёт меня за полоумного затворника, с редчайшим набором асоциальных замашек.
 
 Очередной поезд метро низверг к подножью плавно утекающих в небытие ступеням лестницы богини Иштар, разномастный пук заурядности и раболепного трудоголизма. Шумный поток городского ручья хладнокровно минуя, приевшийся взору зиккурат, горным течением выплескивается на и без того усыпанный вертлявыми охламонами, перекресток. Небосвод уже начинает заходиться лавандовой эпилепсией, а в гуще всей этой кутерьмы стоит человек, с беззвучно открывающимся ртом, и в развевающемся на безукоризненном сумеречном бризе, сиреневом дождевике. Его рука воздета над головой, а грудь гордо выставлена на всеобщее обозрение. Он совершает легкие поступательные движения рукой с зажатым предметом, привлекая так, видимо дополнительное внимание, к своим безрезультатным действиям. Скачок энергии в мозгу натолкнул на дивное видение: как будто этот человек сжимает в руке не пилку для удаления пяточных мозолей, а победоносно машет, вселяющем доверие в параноидальное сердце, стягом с серпом и молотом, взывая к всеобщему благоразумию.
 Ударив пальцем по клавише бумбокса, я унял вошедших в ажиотаж Deep Purple, а заодно идентифицировал, что в дверь все-таки настойчиво звонят. Открывать дверь я, конечно, не собирался, но вот дождавшись, когда абсолютно всегда незваный гость соизволит прекратить поиски путей обоюдного взаимодействия со мной, например, выйти и отключить звонок - это первоочерёдная задача, ибо однажды некто продавил клавишу и я ждал остановки этого звука всю гребаную ночь, пока истерика не взяла свое и я не вырвался на лестничную клетку с истошным по отчаянию, шокирующим по громкости, отсутствующим по скромности криком. Известно, что там никого не было, и в геометрической прогрессии моя обида перешла на уровень лихорадки.
 Источник трясущихся конечностей, наконец, сошёл на нет. В глазке никого не видно. Ха-ха! Конечно никого! У меня и глазка то нет. После двери нараспашку, моему взору предстает лицо, облаченное в тонкую улыбку сливовых губ. Оно задорно улыбается, и манит провести в наблюдении за ним долгие и приятные часы созерцания, но залихватски съежившийся уголок рта, рекомендует мне именно этим и заниматься, но уж никак не заглядывать в глаза. Ну что же? Кто не рискует... Я не рискую и никому более не позволю! Там нет ничего! Это катастрофически вечная по своей бездонности пропасть, ещё и щедро приправленная фиолетовыми контактными линзами, что лишь усиливает психосоматические приступы боли, расползаясь как вирус по всему телу. У девушки в руках ветка сирени, и черт знает что на уме, раз она так бескомпромиссно нарушила консервативный свод моралей моего континуума.
- Добрый вечер!
- Еще не успел.
- Что не успел?
- Стать добрым.
- Простите меня за мою скромную наглость, но я подумала, что может это нормально, забежать на минутку вечерком, по-соседски, одолжить пузырек марганцовки, а то муж ногу порезал, и мы боимся получить заражение.
 Это ничего не меняет. Я молчу. Она говорит. Тянет мне букет. Я тяну время.
 Открытая прежде дверь, с чудотворной легкостью меняет ряд декораций, превращаясь в закрытую. События обретают скорость перематываемой пленки кассеты формата VHS, и дабы ничего не упустить, я включаю на бумбоксе звукозаписывающий режим.
За окном разворачивается финальная сцена предсмертного оргазма моего последнего заката. Багряный небосклон, как-то слишком уж податливо разверзся, призывно низвергая всеобщему вниманию, по всем канонам утопии, кататонически необъятно гигантскую вилку из чистого гранита оттенка индиго. Все помнят вилку? Все помнят вилку. Гипертрофированную исполинскую вилку из чистого гранита оттенка индиго. У самого основания ее зубцов я замечаю, отчетливо различимую аббревиатуру - "FFSC". На ум приходит только - "Folk for small cucumber". Чуете, фрейдистские акценты? Да уж, спасибо дедушке, за многолетние услуги личного переводчика в а-ля небесных каламбурах.
 
 Передо мной журнальный столик с зеркальной столешницей. Напротив, в моем любимом кресле из сливового кожзаменителя восседает, доселе незнакомый мне, темнокожий господин. Не так. Не просто темнокожий, он аж лиловый! И в сумерках я не способен различить эмоций на его лице. На столике купюра номиналом в пятьсот евро, она уже приведена в полнейшую боеготовность, а так же хаотичный холмик с пурпурным, схожим с мукой, порошком.

- Серотониновый прах.
- Это не мое.
- Это не твое.
 
 Ярко выраженный апломб в действиях незнакомца, селил сумятицу в и без того запутанном сознании, оскверненного оказией происходящего, мозга.
 Человек напротив цепко сжал в своих сумеречных пальцах купюру, склонился над столиком и смахнул резким рывком сразу добрую половину горстки загадочного порошка. Не меняясь в лице, протянул мне купюру и указал кивком на то, что мне не следует отказываться. Вторив его примеру, я откинулся в кресле, скрепив руками замок за головой, и приготовился слушать.
 Он молчал, а я слушал. Так продолжалось пока порошок не начал действовать. Результатом его эффекта стала неведомая моему взору доселе картина - мой гость начал медленно испаряться, превращаясь в темно-фиолетовую дымку. Начал он этот процесс с левой руки, так что выходило, якобы он закурил сигарету, именно таким был дым, исходящий на нет от его тела.
 - Кто ты?
 - Я - ты.
 - Почему я такой?
 - Ты такой, потому что ты любой. Есть неисчислимое количество вариаций тебя. И одновременно нет ни одной.
 - Не пойму, откуда ты? Будущее прошлого или прошлое будущего?
 - Я из настоящего, которое не существует никогда.
 Это заставило меня задуматься. Между тем его тело испарилось уже на всю левую половину, оставляя в совершенной неприкосновенности всю его правую половину.
 - Зачем ты пришел?
 - Из всех возможных и невозможных версий тебя, или если угодно меня, только те, что в данную секунду снабжают свои носоглотки серотониновым прахом, не относящегося ни к одной из доступных их пониманию реальностей, обречены фланировать по жизни, все больше погружаясь в собственную гиперреальность.
 - Не вижу повода тебе верить, ибо год за годом нестерпимо больно обжигаюсь на фатализме происходящего.
Молчание было более чем обосновано, ибо цветной дым уже полностью испарил голову и шею моего несуществующего ни в одной из реально существующих действительностей близнеца. Грудь быстро сменилась животом, в то время как ноги исчезали от самых стоп.
 - Там, откуда я, никогда не было Джэфферсон Эйрплейн, а Гонзо не визжал Дьюку в ухо, с просьбой бросить в ванну с водой радио-проигрыватель, работающий в это время от электросети.
Слова явно произнёс исчезающий негр, вот только звучали они отчетливо именно у меня в голове, словно это и впрямь сказал я. Последние сантиметры тела растворялись в воздухе, так уже упоительно и благоговейно, как осуждённый на пожизненное заключение, смиренный с тяжкой судьбой, принудительно завершившего свой путь, человека, но по злому року судьбу получившему досрочное освобождение, из-за всплывшей катастрофически бессмысленной мелочи в его деле, пьяно, но с присущей нежному любовнику аккуратностью, впивающегося трясущимися конечностями в белый, не знакомый с человеческой ногой снег, подле тюрьмы для осуждённых на пожизненное, ласково целуя, и причмокивая, радуясь небу, воздуху, и абсурду продолжения жизни после тридцати пяти лет, проведённых в неволе.
 Кресло опустело. Паховая зона канула в свое отсутствие. На кресло звонко шлепнулось нечто продолговатое. Я перегнулся через столик, дабы рассмотреть этот увесистый предмет. Оказавшись в руке, он расставил все на свои места. Это был огромный, чёрный, тяжелый, не умещающийся в моей ладони мужской член. Жилистый и скользкий, устрашающий и отталкивающий. Головка члена стала нестерпимо лилового цвета. Я отшвырнул его от себя не хуже, чем ядовитую змею, и тут меня всего затрясло, настолько сильно, что тут же стало понятно, как случается первый эпилептический припадок.
 Я лежал на полу, скрутившись калачиком на боку, дергаясь и скуля, страшно больно прикусив язык до крови, булькая красноватой пеной, и наблюдая источник, поразившего меня цвета. Закат затеял прощальный вечер не только со мной, но и со всей планетой. Я не стану описывать представшего моему взору. Мне это тяжело. Крохи ускользающего сознания зафиксировали, стремительно движущийся в направлении, перекошенного в припадке рта, на манер змеиных зигзагов, гигантский фаллос моего курьезного посетителя.








Эпилог

Понедельник. Полночь.

 Удачные дни в моей жизни такая же аномалия, как и талантливые писатели современности. Серость быта совсем не учит меня находить и своевременно ликвидировать алогизмы, капитально обосновавшиеся, вдоль и поперек, необъятных просторов моей тревожной участи.
 Секундный оскал отражению в зеркале демонстрирует рыхлый кариес, на месте периодически появляющейся улыбки. Даже рекомендованная дантистом, специализированная зубная паста не спасает от назойливых выбоин, зияющих бессонными ночами.
 По большому счету, меня в собственном обличии устраивает ровным счетом ничего. Основной нюанс - это зрачок. Нигде и ни у кого на свете вы не встретите такую метаморфозу, как в моем бескомпромиссно темном глазу. Это, чистой воды, Вантаблэк! Благодаря почти полному отсутствию отраженного света, человек воспринимает это не как некий очень черный предмет, а как ничто, как провал в бездну, в черную дыру, как двумерную черноту. А теперь просто представьте концерт по заявкам, любезно организованный мною, в минуты наблюдения за отражением собственных глаз.
Гуманный, к всевозможным антитезам, слабый сон, субъекта, увядшего в агрессивной меланхолии, мирно покоился не иначе, как в недрах Мариинской впадины, скромно именуемый - "insomnia".   
 Эвентуальный характер репродукции, ловко писаной углем, изображающей нечто сумбурное, очередной раз навел меня на мысли о заурядности людской судьбы, вьющейся и разветвляющейся, словно отросток нервной клетки, беспрестанно принимающий импульсы, но не имеющий подоплеки для дальнейшей структуры, и потому лишь обреченный на неизбежное бессмертие, нагло, голо, и до комка в горле обыденно.
 Снимок, формата А3, запечатлевший посмертную гордость Казимира, являл собой не в меру апатичную конкуренцию углю. Не отдавая себе отчета, я наивно питал иллюзии, завуалировать при помощи сентиментальных минут созерцания, демонстративно вопиющую гаптофобию, естественно не добиваясь при этом, ровным счетом ничего.
 Аккуратно наступающая темнота, подобно смоли, вязко ложилась густыми мазками на, и без того гнетущую обстановку, предшествующего времяпрепровождения. Фешенебельный вазон цвета чернил каракатицы, эта массивная конструкция из матового хрусталя всегда внушала мне уверенность, покорно взгромоздившись на вековой секретер, заслуженно отвоевавший солидную часть моей спальни. Однако это не помешало ему, спустя столько лет безотлагательного контроля над ситуацией, поддаться всеобщему приступу анархического всевластия, словно в замедленном режиме воспроизведения, нырнуть в смертоносные объятья моего кошмарного ламината. Подобно нефти, маниакально терроризирующей воды Тихого океана, внушительный вазон симметрично структурировался на сотни и сотни разнокалиберных крестообразных, подобно трефам, осколков хрустальной конструкции.
 Финал, моей пошедшей, густо потемневшей плесенью репризы, уже не за горами. Разницу между мною прежним и настоящим можно выразить лишь следующей зарисовкой: неподвижная тушка обычной домашней мухи, напрочь лишенная конечностей и крыльев, с неизменным энтузиазмом сосущая едкие соки мазутной жижи, безвольно размякшей на полуденном солнцепеке, буквально за одно единственное мгновение до прощальной встречи с увесистым сапогом умственно отсталого работника городской стройки, размашисто вышагивающего по колоритным следам сомнительного прогресса, сердобольно испепеляющей будущее своего народа, страны. Хочу лишь сказать, что ощущаю себя, подобно завершающей партию "8", стремительно несущейся прямиком в лузу.
 Подле навевающего жуть бестолкового спального ложе, бросил якорь кленовый журнальный столик цвета горячей бычьей крови. Пока беспокойное воображение не пустилось в бесноватый пляс, я спешно перевожу взор со столика на поверхность столешницы секретера. Там увесистая, и совершенно не знакомая мне книга, туго обтянутая, с усердием, вызывающим неподдельное уважение к автору кропотливого замысла. Архи-дорогая кожа карамазаго спектра зрелищно опьяняет взгляд, доверчиво сонно блуждающий по всему ее, превосходно выполненному по всем канонам первозданного шика, величественному стану. Вероятно, энофил, заполучивший таки в коллекцию очередную сумасбродно дорогую интерпретацию виноградной лозы, испытывает нечто схожее с обуявшим мной приятным беспокойством. Спотыкающимся движением, я тяну несмелую руку, мягко поглаживая, незабываемо приятный наощупь переплет, попутно увлекая конфабуляцию с собою на мягкую кровать.
 "АНАФЕМА"
 Безропотное время миновало идеально сохранившиеся антрацитовые страницы, печатью датированные более шестисот лет тому назад. Тут излагают распри, позорно тщащиеся супротив печатного издания, нареченного суровым табу. Страница передает эстафету следующей и так до тех пор, пока водоворот несущихся с опасной скоростью листов, не увлекает меня, в заклейменную горьким провалом, смертоносную гонку, промеж восприятия, посредством рационального мышления, и эпидемией нескончаемого абсурда, сотрясающей действительность с присущим ей карнавальным эпатажем. Подозрительно быстро мои поиски увенчались успехом. Указательный палец сосредоточено шарил промеж строк, грудная клетка содрогалась в предвкушении, а сумбурно отождествляющийся мозг настойчиво заволокло, подобно симптомам делирия. Одно из предложений отмечено на чернеющей, пугающим блеском странице, жирной чертой. Как будто бы абзац пропущен? Ах, нет! Это нарастающее с каждым ударом барабанной дроби напряжение, абстрактно перетекшее в обоюдную деменцию.
"Дефолт стал окончательным результатом попыток предотвращения внутримозговых диверсий, что в конечном итоге и привело к духовному краху, а в заключении и к физическому. Беспокойно мечущиеся, по утратившей свою работоспособность голове, мысли любопытного читателя, обреченного на прочтение этих строк, бессердечно сослали номинальную щепотку осознания прямиком в убийственно страшный жупел. Он без остатка уничтожит, заботливо взращенное с таким опровержением, древо жизни, издевательски выбрасывая мастерские па, на пепелище пристанища оплота последней надежды. Произошедшее никак не обнаружит отклик, среди бесконечно пустой в своей темноте, подобно зияющему экрану, выключенного телевизора, трясины свергнутого "Я". Лакуна, вторя червоточине, все разрастается, не останавливаясь даже перед самыми ценными и дорогостоящими воспоминаниями. Пугающая мощь, подобно магнетизму, по-мародерски грубо разрастаясь, чинно марширует в недрах отголосков, обреченной на эвтаназию памяти. По-джентельменски ловко овладевая нескончаемым кошмаром, разрастающийся в геометрической прогрессии неизлечимый вирус баррикадирует пути по направлению к скользящему в клоаку миражу, стремящегося наизнанку света. Разбушевавшийся нуар помпезно грядет вспять, насильно увлекая за собой единственного наблюдателя шокирующей мизансцены. Диссоциативная фуга неизбежна, как только чтец поставил точку в первом предложении, заблаговременно отрекшись от меркантильного сознания. Нерасторопность последнего несколько настораживает прогрессирующий процесс, направленный на окончательную потерю рассудка. Иными словами, катарсис неумолим, так что прекращай читать и наслаждайся!"
 Происходящее повергло меня в кататонический ступор, стоило лишь оторваться от книги. Окно всегда играло роль домашнего кинотеатра. Только сегодня представленное взору зрелище галантно обеспечило меня тошнотворной ясностью незамедлительной кончины.
Идентично сливающиеся с небесной чернотой, один за другим, двигаясь в симметричном порядке прямо к моему окну, из поднебесья спускались 7 ассасинов. Опьяненный тревогой взор, ультимативно созерцал на голове у каждого из будущих гостей, один и тот же, обескураживающий атавизм - звериные рога. Даже не удосужившись зацепиться лицемерными крохами важности, вопреки обреченной марионетке, безжалостный трактат, пулей опрокинутый с постели, гулко отозвался эхом ламината. Окно, не издавая свойственного звука, отворилось нараспашку.
 - Здравствуйте.
 - Здравствуйте.
 - Здравствуйте.
 - Здравствуйте.
 - Здравствуйте.
 - Здравствуйте.
 - Здравствуйте.
 - Здравствуйте.
 - Все, как я вижу в сборе. Сиюминутно предлагаю торжественно открыть наш биеннале в честь неминуемой разлуки молодого человека и его рассудка, - первым нарушил учтивую тишину, вслед за приветствием, ассасин скрывающийся в изрытую вечностью греческую тогу. Он ловко прищелкивал себя по одному из кокетливых рожек жирафа, в упор не замечая явной казуистики.
 Совсем иначе представлял себе исход вендетты - уж точно не в компании, обладающей весьма противоречивыми полномочиями, господ.
 - Постойте! Генезис ситуации известен мне не понаслышке!
 - Что? Что он говорит? Да он в бреду! Надо бы привести пассажира в чувства. Неизбежность фиаско пропорциональна адекватной реакции психа на приобретенное им амплуа. Ничего еще не понял, дурачок?
 Щедро наделенные сохатым атрибутом палачи, важно шаркнули навстречу, обескураживающе цокнув громоздкими копытами. Предначертанные катаклизмы циклично вторили пророчеству: накал страстей ввергал меня в катастрофическую по своим масштабам посмертную инициацию. С такими яркими люминесцентными, что засмотревшись на секунду, утопаешь в зыбкой хватке панической атаки, глазами, склонившиеся к моей кровати господа, испепеляют с головы до ног, занявшееся смертной судорогой, плененное патологическим кошмаром существо.
- Антей, подсудимый готов к процедуре, - пророкотали в унисон, безучастные к моему бутафорскому сопротивлению верзилы. Крепко сжав мое безвольное тело в своих, верных долгу, руках, Герион и Минотавр, развернули меня, таким образом, на кровати, чтобы я стал на колени, глядя в распахнутое окно.
 Тяжелый вздох пожилого ассасина, видимо лидирующего в этой обособленной от прокураторских посягательств свиты, произвел на всю группу совершенно неожиданный эффект. Каждый из палачей той же секундой обратился скульптурой. Они остались в прежних позах и лица по-прежнему выражали стойкое презрение к умоляющим влажным взглядам, бьющегося в капкане рук камикадзе. Никто более не шевелился. Флегий, предварительно зевнув, застыл с настолько широко раскрытым ртом, что создавалось впечатление, как будто челюсть болезненно вывихнута, и он просто боится лишним движением доставить себе нестерпимую боль.
 - Позвольте, раз уж мы имеем счастье оказаться наедине, задать вам, юноша, всего один вопрос? - не наблюдая различий, между любопытством и нотацией, металлическим голосом процедил Антей, как следует, осмотрев уровень окаменелости, каждого из подопечных.
 - Я...
 Смелости на колкость в ответ не хватило, и потому я утвердительно кивнул, так и оставив безнадежную голову, болтающейся между плеч. Удовлетворившись ответом, важно шаркающий по комнате господин с копытами, резко развернулся, легко вскочил на кровать и, оказавшись у меня за спиной, грубо выполнил удушающий захват.
 - Говори мне только правду, тварь! Солгать не выйдет! Я уже очень глубоко пустил корни в твой мозг. Ха-ха-ха-ха! Ты же ортодоксальный псих, по всем канонам соответствующий общепринятым понятиям! Но вместо того, чтобы с облегчением наложить на себя руки, ты судорожно трясешься под леденящим ливнем принудительной потери рассудка, льстиво прикрывшись дырявым зонтом пацифизма. Отвечай на мой вопрос, чернь! Почему не суицид?!
 С горечью осознавая весьма и весьма одиозный характер своего существования, в набирающей дьявольские обороты параолимпийской гонке за буднично предшествующей кончиной, я послушно наклонил голову вперед и вниз, как этого и требовал обряд порицательной инициации. В ту же самую секунду меня увенчала балаклава, настолько быстро нес свою миссию в нашем заурядном земном пространстве этот совсем с виду неловкий зверо-человек. Прочувствовав до мелочей модерн всего происходящего, я даже позабыл сперва, кто в главной роли на грядущей казни.
 - Прежде, чем ты провозгласишь завершающую диатрибу, позволь и мне задать вопрос. Пусть даже он останется и без ответа.
 - Так ты говорящий? Какая прелесть! Сделай одолжение, задавай. Ведь ты, само собой, подохнешь без ответа.
 Поблескивая и переливаясь на щедром излиянии лунного света, подобно оперению мудрого ворона, густой бархат мантии Харона приветливо развевался на еле ощутимом дуновении ветра, крадучись проникшего в настежь открытое окно. Цепко овладевшая рассеянным вниманием деталь, сулила дивергенцию внезапно разыгравшемуся воображению. Воспоминания, судя по всему, отныне мне не принадлежат. Хотя бы, потому что воспроизведены с настолько щепетильной точностью, что, разумеется, для моего безответственного отношения к недрам памяти невозможно.
 - У тебя жамевю.
 - У меня жамевю.
 Минос, добровольно утопивший все, за исключением самолюбиво прищуренных глаз, в непроходимой чаще бороды, сказал последнее, не уповая на услуги рта.
 - Я ни в кого и ни во что не верю. В вас то? Не более чем в каббалу. И все же, каков первичный облик смертоносной катахрезы? До этих самых пор мне удавалось содержать в узде крамольников моей души, что бунтом брали рубежи, заблудших в маргинальном лабиринте самообмана, болезненных воспоминаний. Отныне все совсем не так. Подобно бесноватому помету обезумевших чертей поток воспоминаний оползнем обрушился на, самозабвенно утопающую, память.
 Грациозно чернеющие длинные ногти Цербера охватил неуловимый мандраж, что я не мог не заметить в отверстие для глаз своего головного убора, с причудливо вычурной заскорузлостью и нарочитой аккуратностью, присущей разве что серийному убийце, вырезанное неким колюще-режущим предметом.
 - Я вижу то, что до сих пор считал забытым, стертым, замещенным, приставленным к стене, утилизированным навсегда. Безликий мародер галантно спекулирует эмоциональным фоном, благодаря чему рассудок покидают симптомы нарколепсии. Я снова в состоянии прожить все максимально несуразные моменты своей жизни. Я вижу, чувствую, живу. Все нигилистические мерзости обиняками сформированные в гудящие негативом полчища, шагают в резонанс навстречу оккупированному восприятию.
 Застывший в горделивой стойке Фурий, напоминал скорее знаменосца пантеона, нежели безжалостного ассасина. Не один вороной ушел на изготовление, щемящей сердце своим жутким видом паранджи, до самых пят скрывавшей тело великана. Он стойко перенес архитектурное забвение, кошмарно улыбаясь во весь свой кровожадный крупный рот. Прореха меж его зубов зияла завораживающе неправдоподобно.
 Антей ослабил хватку, и я вновь сумел воспрянуть головой, но, так и не обретя возможность оторваться взглядом от вопиющей зубной щели. Было в ней нечто такое величественное и невообразимое, дикое и угнетающее, соблазнительное и в то же время отталкивающее. Настойчиво фокусируя взор на доселе неприметной детали внешнего облика самого запоминающегося ассасина, спустя некоторое время, я обнаружил, что расщелина в зубах пропорционально разрастается в пространстве. И не просто дырка между зубами стала шире, а сама расщелина приобрела размеры спальни, игнорируя безмолвные протесты ее деспотических резидентов. Застенчиво-любезный ветер из окна бескомпромиссно перешел на разрушительную силу урагана. Воздух засасывал с такой силой, что мне пришлось вцепиться непонятно откуда взявшимися руками в полы тоги непоколебимого Антея. Нахмурившись подобно воспрянувшему агнцу, ассасин брезгливо отшвырнул мою слабеющую хватку прочь от ниш своего платья. Его уверенные действия произвели пагубный эффект, и я отправился на встречу чернеющей своей бесконечностью, образовавшейся между зубами дыре. Левитация позволила мне акробатически легко взмыть над кроватью и начать свой невеселый путь в неведомую абиссаль. Вращаясь и петляя в порывах урагана, я успеваю обратить внимание на удаляющуюся комнату. Ассасины окаменели в ритуальных позах, и только Антей прищурил левый глаз, как будто бы абрек, рвал воздух в клочья резкими пасами, перманентно повторяя громким шепотом одно и то же:
 - Повелся на плацебо? От тебя не ожидал.
 Проворно поглощающее мое бессильное сознание пространство безграничной темноты, с присущим ей сумасбродством закоренелого максималиста, победоносно одержало верх в нелепой борьбе за априори предназначенное ей господство. Все то, что и первоначально олицетворяло мрак, смешалось в плотной темной массе, отверзши дьявольские очи смертоносной бездны. Квинтэссенция сформировавшейся повсюду черноты дошла до точки невозврата, что собственно и послужило причиной беспрестанному возникновению, беспричинно множащихся, и невероятно превосходящих самих себя в могуществе, не поддающихся объяснению метаморфоз.
 С присущей высшему замыслу педантичностью, последовательность разрушительного действия метаморфоз обратила действительность в опровержение своей ветхозаветной сути, что собственно и послужило толчком к немедленному окончанию ее толерантного существования. Находящаяся прежде нигде, а значит и вовсе нигде не находящаяся, действительность концептуально обретала облик, что было вопреки устоям парадигмы, но так неистово желанно ее единственным и безответным рабом, вассалом, и как ни странно бы звучало, обитателем.
 Не успев осознать себя среди воплощения истового мрака, я начал обращать внимание на появление в пространстве отголосков существования. Действительность становилось реально существующей! И мне знаком в ней каждый миллиметр! Товарищи, ведь я всю жизнь под РСД!
 Как только осознание действительности смешалось с зачатками моего непроизвольно пышущим восторгом подсознания, последовательность преобразования дала сбой, и все зашлось в пульсирующем безрассудстве. Подобно сильнейшему приступу ксенофобии реальность благополучно ускользала прочь, так и не дав возможности вонзиться в сладкий плод отождествления свободы. Латентность происходящего, как то уж слишком чопорно соответствовала перспективе моей прежней жизни вечного неудачника. Сакральность момента была безвозвратно утрачена, а значит и пути назад или хотя бы даже в никуда отныне нет. Восхищаясь сарказмом действительности, я отпустил происходящее и начал свой одинокий полет вне времени и пространства.
Я не знаю, имеет ли мое тело какой-либо смысл среди всего того, что происходит. Тем не менее, я нашел в себе силы обрушить громкие аплодисменты в знак моего финального протеста приоритету абсурда над здравым смыслом. Я падал в бездну и громко хлопал в ладоши. Реальность вновь обретала формы действительности, но было уже поздно. К тому же мои ладони, прекратив утилитарные овации, пустились хлопать сплошь все тело, добравшись и до головы. Я так больно ударил себя по щеке, что даже обмочился. Конец близок. Я чувствую его тяжелое дыхание. Удар по щеке, глоток крови, тяжкий вздох. Кровавый глоток, удар наотмашь, сиплое шипение в грудной клетке.
 Я знал, что в финале повстречаю первопричину своих злоключений. То, почему я здесь оказался. Тот эквивалент, что я был не в силах воспринять и обозначить ему место в своей жизни. А обозначив, не сумел снести. Ты никуда не уходила. Это я всегда бежал. И вот ушел с концами. Я не писал себе смс - "Ты спятил!". Это ты мне говорила, когда я начал действовать нам обоим во вред. Прости. Я больше так не буду. Прости. Прости, что меня нет.
 Очередная пощечина вырвала меня из мерзопакостного царства ночи, и я открыл глаза. Ужасающая боль пронзила ушную раковину. Пуля прошла навылет. Я стрелял в рот, и она вылетела в ухо. Это очень-очень, скорее даже нестерпимо больно. Тошнотворные позывы сковали пищевод - кровь проливным дождем держала путь в желудок. Чернеющая блеском "Беретта" уютным грузом прижимала к полу руку. Ты плакала. Стояла на коленях и плакала. Беззвучно шептала - "Ты спятил!".

Словарь

1) Агорафобия – это болезненное состояние, проявляющееся в страхе перед открытым пространством. В данном случае, панических страх площадей. (Стр.1)

2) Агностицизм – это философское учение, утверждающее непознаваемость мира и его закономерностей, ограничивающее роль науки лишь познанием явлений. Герой имеет ввиду свое личное убеждение в том, что первичное начало вещей неизвестно, так как не может быть познано. В действительности это цитата Томаса Генри Хаксли. (Стр.1)


3) Агрегация – это объединение элементов в одну систему, в одно целое. Имеется ввиду отчужденность героя. Его разрыв с обществом в силу несоответствия взглядов. (Стр.2)

4) Адгезия – это слипание поверхностей двух разнородных тел. Здесь речь идет о зависти, снедающей героя, в процессе наблюдения за тем, как славно ладят друг с другом, окружающие его люди. (Стр.2)


5) Аддикция – это ощущаемая человеком навязчивая потребность в определенной деятельности. Под определенной деятельностью главный герой подразумевает способность переживать обыкновенную человеческую радость. (Стр.3)

6) Фрустрация – это чувство тревоги, безысходности, неудовлетворенности, возникающее из-за невозможности достичь желаемого. Речь идет о фатальной ошибке в действиях героя, на пути к осуществлению своей заветной мечты. (Стр.3)


7) Гомогенный – это однородный; одинаковый по составу. Суть в том, что у героя нет раздвоения личности. В переломный момент начал свое существование параллельный персонаж, самим собой не являющийся, но будучи, в то же самое время, не кем иным, как главным героем. Другими словами, он отказывается верить, что все это происходит именно с ним, а потому предпочитает руководствоваться идентичным себе персонажем, одновременно являющимся плодом его воображения. (Стр.3)

8) Софистика – это словесные ухищрения, вводящие в заблуждение. Под арифметической софистикой герой подразумевает очевидный абсурд, в исполнении своей непослушной памяти. Эти три цифры, не играющие абсолютно никакой роли в его жизни, он совершенно напрасно запомнил. Да еще и на всю жизнь. Понимание безрассудства сего действия он и назвал арифметической софистикой. (Стр.3)


9) Идиосинкразия – это крайне нетерпимое отношение к чему-либо. Люди, склонные к истерии, довольно часто испытывают нечто подобное. Герой повествования не исключение. (Стр.4)

10) Схоластика – это знания, оторванные от жизни, основывающиеся на отвлеченных рассуждениях, не проверяемых опытом. Говоря о своем девизе, он подразумевает метафорическое сравнение со средневековыми кострами инквизиции. Другими словами, наплевательское отношение к партнеру на предстоящем свидании, без объяснения на то причин не только самому себе, но и кому бы то ни было. (Стр.4)

 
11) Трансцендентальная – это отвлеченно-логическая, относящаяся к области высших понятий, постигаемых умом. Само по себе словосочетание «трансцендентальная бравада» являет собой кроткую попытку проблесков чувства юмора, смешанного с завуалированно завышенной самооценкой. (Стр.4)

12) Дистимия – это расстройство настроения без видимой причины, с преобладанием отрицательных эмоций и снижением влечений. Говоря об успехе, он намекает на частоту влияния этого расстройства на настроение. Иными словами, оно для него перманентно.  (Стр.5)

13) Верлибр – это свободный стих, построенный на интонационной и синтаксической основе без учета числа слогов и ударений в строке. Герой нейтрально относится к данному жанру стихосложения, но придерживается идеи, согласно которой стихи должны быть только хорошими. (Стр.7)

14) Латифундия – это крупное поместье, землевладение. Повелитель латифундии, он же директор магазина, ненавистен герою, а потому и получил такое незаурядное прозвище. (Стр.7)

15) Аннигиляция – это превращение частицы и античастицы при их столкновении в другие частицы. Само понятие не играет роли в сути повествования. Герой употребляет его исключительно с целью красноречивого умозаключения в своем подсознательном монологе. (Стр.7)

16) Бифуркация – это разделение, разветвление чего-либо на два потока, направления. Термин, не имеющий никакого отношения к сути. Но задать обыкновенный вопрос герою тоже никак не могли. Такова его судьба – нести на своих плечах тяжкий груз бессмысленности терминологии. (Стр.8)



17) Вампука – это трафаретные, шаблонные, исключительно банальные и нелепые ходы в оперных постановках. Этим выражение герой желает подчеркнуть вопиющую ординарность предстоящих событий грядущего вечера. (Стр.9)

18) Абуломания – это психическое отклонение, которое выражается в неспособности принимать решения.  Речь идет буквально о каждом шаге его жизни.  Преодоление подобных приступов – это вполне классический сценарий развития судьбы главного героя. (Стр.9)

19) Солипсизм – это крайний субъективный идеализм, признающий единственной реальностью только собственное сознание и отрицающий существование внешнего мира.  Что тут еще добавишь? Он уверен в том, что все именно так, и никак иначе. Его отрада в том, что одновременно это и его наказание. Он осознал всю глубину загадок существования бытия и напрочь разуверился в существовании справедливости. Без отсылок к рассуждениям Сократа. Это исключительно его домыслы. (Стр.11)

20) Астенопия – это зрительный дискомфорт или утомляемость, быстро наступающие во время зрительной работы. Говоря об этом, он подразумевает, что ни при каких обстоятельствах не станет отворачиваться от представшего его взору зрелища. (Стр.12)

21) Пресуппозиция – это неявный, подразумеваемый компонент высказывания, ложность которого делает все высказывание неуместным или аномальным. Это, своего рода, игра слов, предназначенная для описания эмоционального состояния героя, а так же дабы запутать читателя. (Стр.12)

22) Диссоциальное расстройство личности – это неустойчивая психопатия, отличительной чертой которой является недоразвитие высших нравственных чувств. Люди, страдающие данным расстройством, не придерживаются социальных норм, не способны жить в согласии с законом. Как бы парадоксально это не звучало, но и это игра слов. А если быть точнее, то большинство диагнозов пациент установил себе самостоятельно, а потому и трактует некоторые из них в какой-то степени неверно. (Стр.12)

23) Репрезентативный – это являющийся типичным представителем большого количества, совокупности чего-либо. Думаю, что читателю уже понятно, что герой не уважает не только никого, но и себя в первую очередь. (Стр.12)

24) Алогизм – это стилистический прием, намеренное нарушение в литературном произведении логических связей с целью подчеркнуть внутреннее противоречие данного положения. В конкретной ситуации данное понятие играет сугубо метафорическую роль. (Стр.17)

25) Эвентуальный – это возможный при соответствующих условиях, обстоятельствах, в определенном случае.  Картина уже в момент замысла художника носила именно такой характер, так что неудивительно, что героя она натолкнула на подобного рода рассуждения. (Стр.17)

26) Гаптофобия – это чрезмерно гипертрофированное чувство личного пространства. Боязнь прикосновений чужих людей, проще говоря. Некоторые из отклонений героя проявляют себя чрезвычайно агрессивно. Поэтому он и ищет утешения и спасения весьма нетрадиционными методами. (Стр.18)

27) Карамазый – это черномазый, чернявый. Карамазый спектр представляет собой нечто небрежно черное. Это не является действительным утверждением и остается исключительно фантазией героя. (Стр.18)

28) Конфабуляция – это ложные воспоминания, в которых факты, бывшие в действительности, либо видоизмененные, переносятся в иное (часто в ближайшее) время и могут сочетаться с абсолютно вымышленными событиями. Речь идет о том, что книги могло на самом деле и не существовать. (Стр.19)

29) Анафема – это отлучение от церкви. Значение этого слова в названии книги, которую поспешно взял в руки герой повествования, несет в себе метафорический оттенок. То есть, отлучение не от церкви, а от рассудка. (Стр.19)

30) Антрацитовый – это насыщенно-черный, с сильным блеском. Тяжело себе представить чтиво с подобного цвета страницами, но вы уж как-нибудь попытайтесь это сделать (Стр.19)

31) Делирий – это психотическое расстройство, протекающее с нарушением или помрачнением сознания. Делирий, вызванный злоупотреблением алкоголя называют «белой горячкой», вот и герой под действием книги впал в подобного рода забытье. (Стр.19)

32) Деменция – это приобретенное слабоумие, снижение познавательной деятельности с утратой ранее усвоенных знаний и навыков, и с затруднением приобретения новых. В контексте повествования деменция вызвана чтением книги. Благодаря ее пагубному воздействию, герой и становится настолько беспомощным и беззащитным. (Стр.19)

33) Жупел – это то, что внушает страх, ужас, отвращение. Жупел в сознании человека – это гильотина для рассудка. (Стр.19)

34) Лакуна – от лат. Lacuna – углубление, впадина. (Стр.19)

35) Эвтаназия – это практика прекращения жизни человека, страдающего неизлечимым заболеванием и испытывающим невыносимые страдания. Идея в том, чтобы продемонстрировать методы, обрушившегося на героя недуга. Жестокость и милосердие, два в одном. (Стр.20)

36) Диссоциативная фуга – это болезнь, характеризующаяся внезапным и целенаправленным переездом в незнакомое место, после чего больной полностью забывает всю информацию о себе, вплоть до имени. Память на универсальную информацию (литература, наука, музыка и прочее) сохраняется. Сохраняется и способность запоминать новую информацию. Во всех остальных отношениях, кроме амнезии, больной ведет себя обыкновенно. Человек в состоянии фуги может придумать себе другое имя и биографию и не подразумевать, что болен. Он может найти другую работу (чаще всего никак не связанную с прежней) и вести внешне нормальную жизнь.  Причиной является психическая травма или невыносимая ситуация, в которую попал человек. А ситуация, в которую попал герой повествования куда более чем просто невыносимая. Потому-то он и отдает себе заблаговременно отчет в неизбежности фуги. Хотя это ведь и невозможно, иначе как же болезнь будет нести свою защитную миссию, если будет рассекречена. (Стр.20)

37) Кататония – это нарушение мышечного тонуса при психическом расстройстве в форме ступора, возбуждения или импульсивного поведения. Кататонический ступор – это умышленная тавтология с целью усиления эффекта. (Стр.20)

38) Биеннале – это мероприятие, событие, как правило, культурной жизни, проводимое с периодичностью раз в два года. Предводитель ассасинов глумиться над героем, тонко намекая ему на частоту повторения их встреч, и эффективность последствий диссоциативной фуги. (Стр.20)

39) Казуистика – это изворотливость при защите ложных взглядов. Останки мировосприятия героя отчаянно сражаются с отождествлением, происходящих в режиме реального времени событий. (Стр.21)

40) Диатриба – это резкая, агрессивная, придирчивая критика, соединенная с нападками на личность. В представление героя диатриба носит характер, не иначе, как предсмертной шахады. С той лишь разницей, что произносит ее палач, а не смертник. (Стр.22)

41) Дивергенция – это расхождение, постепенная утрата сходства. Дивергенция воображения в конкретном случае – это осознание героем того, что это не его воображение. (Стр.22)

42) Жамевю – это состояние, противоположное дежавю: внезапное ощущение, что знакомое место или человек кажутся неизвестными или необычными. Опять же намек на повторяющееся из раза в раз событие, о котором герой ничего не помнит, но бессознательно соглашается с этим. (Стр.22)

43) Каббала – это мистическо-философское течение в иудаизме, стремящееся постигнуть скрытый смысл Торы. Как раз таки в каббалу герой верит чуть ли не больше всего на свете, но в результате помешательства противоречит сам себе. Весь его монолог следует понимать в противоположном смысле. (Стр.22)

44) Катахреза – это неправильное употребление сочетаний слов с несовместимыми значениями. Этот фразеологизм не несет никакого смысла. Герой просто спятил. (Стр.23)

45) Крамольник – это мятежник, революционер. Крамольники души – ответственные за переворот. (Стр.23)

46) Нарколепсия – это заболевание нервной системы, основным признаком которой являются приступы неудержимой сонливости. Он подразумевает свое неожиданное пробуждение, не понимая при этом, правда это, либо вымысел. (Стр.23)

47) Абиссаль – это зона наибольших морских глубин. (Стр.24)

48) Ксенофобия – это страх, доходящий до враждебной ненависти при столкновении с чем-то новым, непривычным, непонятным. Яркий пример сопротивления настоящего будущему. (Стр.25)