Метро

Я встретила его в метро, когда мне было 17. Просто поймала взгляд, каких никогда еще не встречала. Чистый, проникающий под кожу, но наполненный бесконечной болью и зовом о помощи взгляд писателя, обладающий невероятной силой. Он буквально читал меня, говорил со мной. Ему открылись вся боль и порывы нежной юной души. И он смотрел на меня, не отрываясь. Будто уже знал, что будет писать обо мне. Но что он во мне видит, я не могла понять. В его взгляде было что-то такое родное и знакомое сердцу, как будто я уже видела и знала этого человека раньше.
Мы сошли на конечной станции, шли в одной большой толпе, а я все пыталась уловить его глазами. Он почти бежал по краю платформы, не боясь упасть под поезд, а после небывало быстро преодолел эскалатор. Тогда я потеряла его. Но его взгляд не выходил у меня из головы еще долгое время, я снова и снова обращалась к нему, силясь разгадать тайну этого странного человека.

Судьба снова свела нас через полгода, все так же в метро. Он ничуть не изменился: темная шапка, надвинутая на самые брови, серая стеганая куртка, деловые брюки и остроносые ботинки. Его прямоугольные очки скатились на самый кончик носа и почти падали. При нем не было ни сумки, ни пакета, он просто нервно крутил в пальцах остро отточенный карандаш и что-то шептал одними губами, как поэт, подбирающий идеальную рифму. На мгновение его лицо просветлело, в глазах загорелась искра, и он судорожно начал царапать кожу на ладони, записывая что-то. Когда он сходил с поезда из его кармана вывалилось несколько желтоватых помятых листков, озаглавленных корявым полудетским подчерком - «История моей жизни», я подняла их, а потом попыталась догнать, окликнуть, но нигде не смогла его найти.

Я увижу его еще несколько раз, несколько раз буду ловить на себе тот волшебный взгляд. Он, как и я, видимо, был приверженцем творческого постоянства: ездил на метро в разное время, но всегда садился в третий вагон.

Его звали Виктором, но его жизнь ужасно противоречила этому имени. Он был тем, кого в русской литературе назвали бы Лишним Человеком, родился в начале «добрых» 80-х в обычной семье, где работающий на заводе отец и беспечная домохозяйка мать кое-как сводили концы с концами. Они жили в маленькой комнате над магазином, скупо обставленной кроватями, громоздким шкафом и столом с двумя расшатанными стульями. Первый ребенок, блин комом, он рос сам по себе, играя в футбол во дворе и много читая.

Его отдали в обычную школу, чтобы он был тем самым обычным, совершенно посредственным учеником, какие приходят и бесславно уходят из подобных заведений. Школа не занимала Виктора, приходя он не бросался за уроки, стремясь показать напускное усердие, как это часто бывает в наше время, а ложился на кровать с книгой, и тогда уже до самой темноты родители не могли оторвать его от нее. Когда в комнате становилось совсем темно, мальчик откладывал книгу и погружался в собственные размышления на столь смешные и пространные темы, совсем не соответствующие мыслям обычных двенадцатилетних мальчиков. Родители не препятствовали этому увлечению, хотя и считали художественную литературу лишь пустой тратой времени, желая видеть сына юристом. Они подкладывали ему книги по юриспруденции и судебному делу, а он изучал их так же внимательно, как и все остальное.

В выпускном классе Виктор наконец понял, чем хочет заниматься. Он бросился писать, что-то внезапно нахлынуло на него. Волны вдохновения, сдерживаемые всю сознательную жизнь, вырвались наружу, и он писал, писал лихорадочно и никак не мог остановиться. За полгода под кроватью скопилось не менее семи рукописей разного объёма и тематической направленности. Научно-фантастический пятьсотстраничный роман, сборник житейских рассказов, повесть в духе немецкого романтизма, и небольшой сценарий для юмористического шоу. Именно тогда родился подростковый бунт: он поступил на филфак, хотя так и не нашел понимания родителей, считающих юристов и инженеров (как ни странно) мыслителями первой величины.

Он начал самостоятельную жизнь и уже через месяц смог продать роман, который принес ему на удивление мало разгромных критических статей. Он продолжал писать, гонимый искрой в сердце. Тогда он и начал так много ездить в метро, собирая образы и сюжеты, только там он мог быть абсолютно свободным и создавать нечто невероятное, поражающее читателей силой художественного воздействия.

 Во время учебы он встретил Катю, журналистку первокурсницу с забавным голосом трехлетней девочки и слишком серыми глазами, которая любила наблюдать за тем, как он пишет. Вите почему-то хотелось уделять ей внимание, писать под ее чутким взором и именно с ней делиться новыми идеями. Они сидели в университетской библиотеке по ночам, писали вместе пустоватые любовные истории и строили смешные планы о том, как улетят из города на космическом корабле, чтобы их всегда окружали звезды. Мне кажется, он любил ее. Хотя, что я могу знать, я лишь сторонний наблюдатель, пересказывающий прочитанную историю. Он перестал писать, чтобы быть с ней постоянно, был слишком увлечен своими чувствами и потерял интерес ко всему, что не было Катей. Они встречались уже немногим более трех лет, когда Виктор осознал, куда эти отношения его завели: он не писал уже два с половиной года, посещаемость лекций была сильно ниже среднего, близился выпуск, а все относительно фундаментальное, что у него было - это отношения с ней, которые последнее время казались ему совершенно нездоровыми. Он наконец понял необходимость выбора: либо он остается с Катей и даже не пробует писать, либо он должен бросить все и снова заниматься любимым делом.

Закончив учебу, он переехал, сняв небольшую квартирку под крышей в спальном районе, где почти весь день гуляло солнце, окрашивая белые стены золотистыми отблесками. Он снова начал писать, нашел идею для романа, довольно быстро дописал черновик, принялся за редактуру. Из-под его пера вышел невероятно скучный роман, состоящий преимущественно из жутких клише и картонных персонажей. Снова и снова перечитывая, он все никак не мог понять, как такое получилось и что с этим теперь делать, потом решил, что это все лишь глупая ошибка вселенной, начал все заново и получил нечто чуть более сносное, но все-равно не соответствующее прежнему уровню. Витя постарался доработать, скрыть ужасные моменты, убрать лишних персонажей, придумать хоть какую-то идею, отправил в издательство, которое еще три года назад было к нему так благосклонно. А вскоре получил отказ с типичным: «Нам не подходит», что еще яснее дало ему понять, каким провалом оказался этот роман.

Виктор продолжил пытаться, отправляя экземпляры куда только можно и везде получая отказы. Им почему-то овладело странное беспокойное, даже тревожное состояние, он не мог писать, ведь боялся создать нечто столь же плохое и при этом стремился писать, тихо лелея глубоко в душе надежду исправить ситуацию. Он много раз снова брался за работу, но ничего не заканчивал, гонимый мыслями о несовершенстве написанного.

Витя погряз в долгах, много курил, а иногда целый день катался в метро по разным веткам, а потом не мог найти дорогу домой. Тогда он все-таки смог написать сносный рассказ, продал его в какую-то рабочую газету, но успех был не долгим, и он просто продолжал полубезумное существование, слоняясь по городу и ожидая лишь искры вдохновения. Он писал, что перед его глазами мелькали тысячи обрывочных образов и событий, которые он тщетно пытался сложить в цельную картину произведения. Он перестал общаться и без того с немногочисленными знакомыми, часто сидел в темноте, одними губами проговаривая приходящие в голову отрывочные строчки.

В тот день я увидела его в последний раз. Мы снова сошли на конечной станции, я попыталась его догнать, сказать, что я тогда нашла его рукопись, а он, наверное, по привычке, не боясь нечаянно упасть, бежал по краю платформы. Я помню, что на что-то отвлеклась, помню, что смеялась. А когда снова попыталась его увидеть, то не смогла. И даже теперь я могу вспомнить ту самую строчку из Лермонтова, которая почему-то пришла мне в голову: «Судьбы свершился приговор!». Он лежал на рельсах, кажется, с переломом позвоночника, по губам тонкими струйками текла ярко-алая кровь, грудь изредка вздымалась, он кое-как дышал со странными хрипами, его трясло, как в лихорадке, но глаза были невероятно ясными, понимающими, полными любви и вдохновения, в них снова горела искра… Его подняли с рельс, в толпе нашли врача, но он уже ничем не мог помочь. Работник станции закрыл ему глаза, а праздная толпа, окружив теперь уже безжизненное тело, сидела вокруг него на коленях. Кто-то спросил: «Кто-нибудь его знает?». И тишина говорила сама за себя - единогласное «Нет».

В тот момент мне почему-то больше всего хотелось пробиться через толпу и крикнуть, что я знаю его! Я знаю его историю! Я знаю, что он чувствовал! Я знаю, что он любил! Я знаю его! Меня удержали, я поднялась в город по инерции, не понимая, что движусь, не понимая куда. В ушах шумело, перед глазами возникали белые пятна, я не могла идти, а просто осела в какой-то арке и заплакала. Так и не заснула в тот день: в сознании снова и снова появлялись те глаза, их ясность, чистота, свежесть, их искра, которая наконец зажглась, чтобы осветить последние минуты его жизни. Я лежала в кровати и думала, что я по-настоящему знаю его, будто была рядом всю его жизнь, хотя на самом деле даже ни разу не говорила.

Это невероятно странное ощущение духовной близости с совершенно незнакомым человеком я храню в своем сердце до сих пор. Сейчас мне кажется, что у нас с ним было что-то чего не было у других, у нас была искра вдохновения, у нас была какая-то неведомая сила, толкающая создавать, у нас было любимое дело, из-за которого невероятно хочется жить, за которое можно отдать весь мир. Знаете, он иногда приходит ко мне во снах… полупризрачный образ прошлого, он стал моим лучшим другом, наставником, неразвенчанным божеством, кумиром, он помогает мне создавать мир моих детских мечтаний. Виктор стал моим Писателем, я поймала тот взгляд не случайно, он создал меня, отдал мне свою искру, научил чувствовать, создавать и любить свое дело всем сердцем. Мы творили не книги, но жизни, добро и бесконечную честность. Ибо все, что вы читаете, есть абсолютная правда для пишущего.
2018