Розовый джинн из синей бутылки. Глава 7

Глава 7. Люк из племени бумчелов

     - После школы я забирался на Лысую горку и мечтал.
     - Лысая горка – эта та, которая у реки за девятиэтажками? – уточнила Марина.
     - Ага, - кивнул Леша. - Небо было синее  и сочное, как апельсин. Оно пахло травой, если нюхать у земли, где блестят и жарятся на солнце травинки, а повыше     - деревом, еще выше - облаками с молоком и сахарной ватой, а солнце сравнить не с чем. Оно – солнце - любит и греет всех, вкусное, как большая горяченькая плюшечка со сметаной и с молоком. Ах, как хотелось молока, беленького, прохладного, с плюшкой! Сидеть на солнце где-нибудь у пахучего куста смородины на горе и пить молоко с горячей плюшкой. И радоваться, что на тебя светит солнце, и щекочут ноги травинки. Я мечтал о том, как я вырасту, сделаю планер  и полечу с горы в синее небо. Как это здорово – летать, как птица!..


      Дома у мамы Эммы, когда придешь со школы, всегда была холодная гречка с жирной сосиской, сегодня, завтра, вчера. И «Cиди прямо, не сутулься, а то по горбу буду бить». Почему она меня не любила? Могла бы не брать из детдома, раз не хотела любить. Она  считала, что мама – это все время  воспитывать. Говорила тете Люде: «Воспитывать надо так, чтобы он, то есть я, в старости принес стакан воды». Конечно, принес бы… Пусть пьет, сколько хочет.  И все-таки меня надо было любить. Без этого я не воспитываюсь, потому что не чувствую себя маленьким. А я, как родился и понял, что у меня никого нет, сразу стал взрослым.
      - Ну, это тебе просто кажется, маленький мальчик, потому что грустно, - возразила  Марина.
      - Мама Эмма считала, что я пластилиновый, она так и говорила: характер надо лепить. Неправда! Внутри я - костяной, и еще внутри меня внутренности всякие: сердце, желудок, мозги и чувства. Если все это без конца мять и лепить,  то сломать можно или раздавить.  Как она этого не понимала?!.
     - Может, ей некогда было на это обращать внимание, - посочувствовала Марина.
     - Ну да, - согласился Алеша. – Когда я пошел в школу, я окончательно понял, что внутри меня чувства и я сам. Я хотел сказать ей об этом. Но Люк запретил: «Берегись! Ты выйдешь на тропу войны, Леха. Плохой мир лучше доброй ссоры…». И я терпел, сколько мог, терпел. А что мне оставалось делать, если она решила во что бы то ни стало доказать, что я пластилиновый? Все давила и давила, как плита железная. Так было тяжело, еще немного, и я бы хрупнул…
     - Кто такой Люк? – спросила Марина. Но Алеша не ответил.
     - С другой стороны, наверное, я неблагодарный! Ее тоже можно понять. Она привыкла командовать в своем институте. Попробуй, скажи полководцу, что его солдат не хочет идти в атаку?!..
     - Конечно, солдат должен исполнять приказы и слушаться своего командира, - согласилась Марина.


      Я начал бояться и слушаться сразу после ее любилея. Тогда я был маленький и говорил не юбилей, а «любилей», потому что думал, что это праздник, когда все любят именинника. 
     - Сколько лет тебе было? – спросила Марина.
     - Не знаю, пять, наверно, или шесть... В общем, мало.  Она тогда недавно меня взяла. К ней пришли гости на любилей. Они говорили, что я красивый мальчик, давали конфеты. Я быстро освоился, расшалился, сел на колени к тете Оле, которая улыбалась и гладила меня по голове, обвил руками за шею и крепко прижался. Как мне хотелось тогда, чтобы она была моей мамой!.. Мама Эмма рассердилась и приказала мне идти спать. Спать не хотелось. Мы жили тихо, скучно, я в своей комнате, она – в своей, у нас очень редко были гости, я замотал головой и еще крепче прижался к тете Оле. Мама Эмма больно схватила меня за руку, оторвала от тети Оли и отвела в комнату. Расправила тахту и положила спать. Лицо у нее  было каменное. Я начал всхлипывать, она закрыла дверь, но мне всё равно было слышно.
     - Зачем ты так, Эмма? –  тихо спросила тетя Оля.
     - Ребенок не кукла, - ответила она. - Пусть знает свое место.
     - Но и не собачка, - возразила тетя.
     - У каждого своя метода воспитания. Я не хочу, чтобы он сел мне на шею. Все эти мурки-амурки до добра не доведут!
    

     Я представил, как высоко и страшно сидеть на шее у мамы Эммы, держась за толстый подбородок, как котенку на шкафу.  Перестал плакать и облегченно вздохнул, радуясь, что я туда не попаду.
     Тахта была старая и жесткая, пахла плесенью, хотя стояла у батареи. И подушка как блин. Сквозь неплотно завешенные шторы светила луна, освещая угол письменного стола, полки с книгами, узкую стенку большого шкафа в углу. В  угол за шкаф меня уже ставила мама Эмма за непослушание. Хотя я был послушный,  просто иногда не мог сидеть на месте, вскакивал и прыгал, и это страшно выводило ее из себя.
    
     За столом говорили и спорили, я слышал: «Мальчик живой и умный, но запущенный. Неизвестно какая наследственность, детдом…».
     – Могу поспорить, коллеги,  с кем угодно, что к школе он у меня будет читать и писать! - громко перебила всех мама Эмма.


      Так начались мои мучения. На следующий день мама Эмма стала меня учить: буквы, числа, слоги. Я то сидел за столом, то перемещался в угол. Когда она,  склонившись надо мной, тяжело дышала в затылок, я тупел от страха и напряжения, от запаха ее дыхания, в котором была сладко-кислая смесь противных духов и курева. Буквы разбегались со страницы, я видел сплошное  белое пятно. Она злилась, швыряла книгу, ставила меня в угол и говорила: «Учи! Мне некогда вдалбливать азы дебилу! Пока не выучишь, из угла не выйдешь!» – и шла писать диссертацию.
 
      Диссертация - это большая куча листков бумаги, на которых она печатала. Я просил Бога, чтобы она не кончалась никогда. И еще спрашивал его: «Зачем она меня взяла? Лучше бы меня кто-нибудь другой взял себе на шею и полюбил…». Но Бог молчал, хотя, мне кажется, иногда он меня слышал, я это чувствовал… 
Мама Эмма добилась своего. К школе я уже научился читать. Сразу на уроках сидел рука на руке, спина прямая, потому что боялся. Слушал Ольгу Сергеевну, пока не становилось очень скучно. Ребята складывали слоги в слова, я уже читал разные книги. Увлекшись чтением, забывал сходить в магазин, помыть посуду, прибраться в комнате. Вспоминал, когда звенел звонок входной двери. «Опять не слушал, не слышал, забыл?! Марш в угол, идиот!..», - злилась она.
     - Она, наверное, очень уставала на работе. Хотела, чтобы ты стал для нее помощником, - пыталась смягчить ситуацию Марина.


     Однажды я простоял в углу за шкафом тихо, как мышонок, до ночи. Мама Эмма печатала диссертацию и забыла про меня. Я был голоден, хотелось спать, и вдруг услышал подозрительный шорох. За шкафом была щель. Прижав одну щеку к шкафу, другую к стене, я жарко пыхтел, нюхая острый запах пыли, пытался рассмотреть, что там.
     Конечно, как я сразу не догадался?! За шкафом жили плоские бумажные человечки! Они там прятались от вредной хозяйки, а ночью вылезали и жили своей жизнью. Один из них пожалел меня и захотел познакомиться. Я просунул в щель руку, нащупал между стенкой и шкафом кусочек бумажки - бумажную ладошку - и осторожно, чтобы не оторвать протянутые пальчики, погладил и начал разговор.
    - Привет, ты кто? - спросил я.
    - Я – Люк, бумажный человек из племени бумчелов, - прошелестел он еле слышно. - Когда-то я был таким же, как ты, мальчиком. Но другая мама Эмма все время ставила меня в угол, и однажды я превратился в бумчела, протиснулся в щель и сбежал. Тут у нас целое племя бумчелов, сбежавших от мам Эмм, со всего света.  Живем мы весело и интересно. Ни одна мама Эмма не может нас отсюда достать.
    - Даже если отодвинет шкаф?! – удивился я.
    - Конечно,  у нас везде есть  подземные ходы, - шептал он так тихо, что мне приходилось прислушиваться.
    - Люк, давай дружить! - попросил я. - У меня совсем никого нет на белом свете. Только мама Эмма, но у нее болезнь - «нелюбидетизм» называется.
    - Ты знаешь, - возразил Люк, - Эмма Станиславовна не такая уж плохая тетка, бывают хуже. Она водку не пьет, как мамка Мишки Пантюхина! Она тебя кормит и одевает, следит, чтобы ты хорошо учился.
    - Это потому, что ей делать нечего без меня!  Она играет в игру «Воспитай этого мальчика». Я, который внутри, ей совсем не интересен. Только снаружи.
    - Есть много родных родителей, которые всю жизнь играют в эту игру и свои собственные дети им  совсем неинтересны как человеки, - усмехнулся Люк. - Тебе повезло, - закончил он.
   - Нет! Не повезло! Я самый несчастный человек на свете! – закричал я, и слезы выступили у меня на глазах, я заплакал громко, с наслаждением, до боли в горле.
   

   - Я про тебя совсем забыла, что ты там бормочешь в углу? Не реви! – заглянув в комнату, строго сказала мама Эмма. – Извинись и ложись спать.
   - Извини, мама Эмма, я больше так не буду, - пробормотал я.
   - Если еще раз в раковине, когда я приду с работы, будет грязная посуда, ты не пойдешь гулять целую неделю. Понял?! - Я кивнул головой.
   - Спокойной ночи, - сказала моя повелительница.

 
    Ночью мне снились маленькие забавные человечки. Один из них, круглолицый, кудрявый, с удивленными глазами, весело махал мне  бумажной ручкой. Наверное, это был Люк.
    Утром я вскочил и – сразу в угол за шкафом.
    - Привет, Люк! – шепнул и прислушался. - Оттуда ни словечка. Я пошел завтракать, потом в школу.  Теперь вы знаете, кто такой Люк.
    - Я поняла, что ты обзавелся бумажным другом! - улыбнулась Марина.
    - Не бумажным, а настоящим, - возразил Алеша. – Потом мне стало интересно, бумчелы ходят в школу? Они дети или взрослые? И я спросил об этом Люка.



    - Мы не дети и не взрослые, мы – бумчелы, - ответил Люк поздно вечером, когда я присел к нему в угол пошептаться. – И у нас есть вождь – Великий Костя. Он самый смелый и отважный, никого и ничего не боится, даже Огня. Знаешь, как страшно бумажному человеку победить Огонь?! А он победил!..
    - Не верю, покажись! – попросил я. – Я хочу посмотреть в твои глаза.
    - Ни за что! – категорически отказался он. -   Нам нельзя появляться на людях! Я такой, каким ты видел меня во сне. Вспомни и нарисуй!
     Я схватил бумагу, нарисовал, сунул рисунок в щель за шкаф: - Похож?!
    - Что за чучело?! – возмутился он. -  Нос картошка, ресницы палки,  уши – плюшки!
    - Извини, я не умею рисовать носы и уши. Давай я еще потренируюсь… .
    - Ок, - согласился он. – Когда получится, я скажу.  Так на чем ты остановились?
    - На взрослом мире, в котором я живу, - прошептал я. - Никто меня не любит. И вообще, я – ничей, а это очень больно.
    - Это ты внутри – ничей, - возразил он. - А так ты принадлежишь маме Эмме. Сейчас это для тебя не плохо. Ты должен быть ей благодарен за то, что она заботится о тебе.
    - Нет, не принадлежу! Я не вещь! - рассердился я.
    - Вещь! – расхохотался Люк. – Ты совсем не понимаешь, что происходит, малыш! Утром ты мальчиковставалка, потом мальчикоедалка, потом мальчикоходилка, мальчикоучилка, мальчикорешалка, мальчикоспалка…
    - Э-э, погоди, а когда я мальчикоАлешка?!
    - Наверное, сейчас, когда дышишь пылью в углу и задаешь глупые вопросы. Когда ты думаешь, кто ты и зачем пришел в этот мир, что надо сделать, чтобы тебя полюбили.
    - А что надо сделать, чтобы меня полюбили? – быстро перебил я.
Люк хмыкнул: - Этот вопрос тебе на размышление, чур, глупые ответы не принимаются!
    - Так я и не нашел ответа на этот вопрос… - тяжело вздохнул Алеша, не глядя на Марину.
    - Ну, у тебя впереди много-много лет, чтобы найти ответ, - сказала Марина. – Некоторые, даже взрослые, ищут ответ на этот вопрос всю жизнь.

(Продолжение гл. 8)