Лиана жизни. Богозверь

"Бог изволил обрести обитель среди смертных людей."
                Роберт Фладд



                Я —  ЦЕЛОЕ И НЕДЕЛИМОЕ
                СУЩЕЕ, НЕОТВРАТИМОЕ
                Я —  НЕБО и ЗЕМНАЯ ТВЕРДЬ
                Я —  БОГОЗВЕРЬ, НЕЧЕЛОВЕК
                Я —  ХАОС

                миллионы лет
                внутри всего раскинув сеть

                Я —  в сердцевине, в глубине,
                Я — в океанской синеве
                Я — в голове,
                внутри,
                в тебе,
                отныне,
                присно и во век

                Я —  БОГОЗВЕРЬ, НЕЧЕЛОВЕК*





— Стояли чёрные ночи — те самые ночи без Луны, когда небо, замерев от ужаса, поблескивает звёздами, будто зверь, что показывает клыки кому-то невидимому и страшному. Именно в такую ночь родилась она, разорвав изнутри свою мать, залив материнской кровью весь земляной пол маленькой хижины. Крик новой жизни совпал с последним выдохом отдавшей за эту жизнь свою жизнь. Повитуха протянула для прощального поцелуя яростно кричащую, всю в алой крови девочку, и мать, совершив благословение, забылась в агонии. — Шаманка, сделав паузу, затянулась трубкой и, выпустив огромное облако дыма, обвела рассеянным взглядом всех собравшихся у очага.

Здесь сидели все женщины племени от самых молодых — только недавно познавших кровь Чёрной Луны, до зрелых и сильных, родивших немало воинов и охотников племени Мачинге. Все они пришли в хижину шаманки послушать её рассказы о прошлом и будущем, а, заодно, разбирая перья, бусины и раковины, пришли сплести себе и подругам затейливые украшения.

— Кровь на вкус, как море, и мы все — дети моря. Мы приносим кровавую жертву очищения каждую луну — за это боги берегут род людской от безжизненного холода звёзд. — Продолжила шаманка и все старшие женщины одобрительно закивали. — Мы помним, что рождены, чтобы продолжать жизнь и стать самой жизнью. Чтобы вскармливать сыновей молоком, придающим им храбрость и силу, чтобы вскармливать дочерей молоком, что таит в себе тайну любви и нежности. Женщина — это и молоко, и кровь, и соль, и вода. Мы кормим собой, как и Великая Маа, что умирая, рождается каждый раз. Истекая кровью, мы соединяемся каждый раз с Луной и наполняемся её силой. Женщина — хранительница мудрости дня и тайн ночи. Женщина — есть сама Жизнь. Прекрасно быть мужчиной — героем и воином. Но сила воину нужна только для одного — чтобы сохранить и приумножить жизнь - то есть, женщину.

Айячинге сидела в углу и, слушая шаманку, задумчиво поглаживала свой сильно округлившийся живот. В приоткрытую дверь хижины тихо проникали пряные запахи ночи и где-то там, далеко-далеко, прокричала тревожно ночная птица.

— А что стало с той девочкой, что родилась в безлунную ночь? — спросила самая молодая женщина, чьи украшения лишь немного прикрывали шею и грудь, оставляя её открытой для взглядов молодых охотников, начавших уже бороться за быстрый взгляд её тёмных глаз.

— Повитуха обмыла новорожденную девочку в священной воде звенящего ручья, напоила соком дерева Мачинге и отдала отцу. Отец сильно горевал о смерти её матери и всем сердцем полюбил дочь. Он нашёл ей кормилицу — белую буйволицу с чёрным рогом. Каждый день он поил дочь буйволиным молоком, смешанным со священным молоком сока дерева Мачинге. Девочка росла очень быстро, становясь всё красивее. Уже скоро она на равных играла со своими старшими братьями и даже охотилась вместе с ними. Отец, помня о смерти жены, хотел воспитать из дочери смелого охотника и воина, чтобы девочка никогда не познала такой смерти, как познала её мать.

По хижине раздался удивлённый возглас. Женщины переглянулись и стали возмущённо что-то между собой обсуждать. Одна из старших женщин, поправив яркое ожерелье, подвинулась вперёд и сказала, обращаясь ко всем сразу:

— Смерть ходит всегда рядом. Охотник может не вернуться из леса, встретившись там с ягуаром. Воин может погибнуть в битве. Мать девочки умерла, подарив жизнь. Она умерла легко и девочка получила благословение — таков ход жизни. Женщины, умирая при родах, отправляются к Мачинге и отдают Ей своё молоко, а молоко Мачинге питает и исцеляет, помогает нашему племени. Как отец мог пойти наперекор порядку жизни? Как он только посмел нарушить порядок, воспитав девочку, как воина и охотника?

— Кто может осуждать обезумевшего от горя, потерявшего любимую жену? Отец девочки не женился больше и любовь к дочери заняла всё его сердце. В племени подрастала необычная девочка. Она стреляла из лука лучше всех своих братьев. И рука её была твердой и сильной, как у мужчины. Люди стали называть её Белой Буйволицей. За силу, за храбрость, и, помня о молоке белой буйволицы, что вскормило её. Она знала и умела всё, чему обучены мужчины. Но не было с ней рядом ни одной женщины, и она не знала ни женской тайны, ни женской нежности, ни женской мудрости.

Женщины опять стали шумно обсуждать между собой историю, удивляясь и возмущаясь.

— Ну всё, хватит на сегодня разговоров. Идите все по домам. Мне пора уже тушить огонь в очаге,— шаманка устало провела по мягкому меху своей юбки, будто сметая что-то невидимое со своих колен.

Все тихо встали и, вежливо распрощавшись, вышли в темноту ночи. Лишь Айячинге так и осталась в углу комнаты, скрытая тенью шкур, что висели под потолком.

Шаманка, делая вид, что не замечает её, поднялась и подошла к огню. Огонь вдруг вспыхнул, рассыпавшись угольками. Шаманка чему-то засмеялась, провела рукой над углями - и тут же над ними поднялось белое густое облако, что стало заполнять всё пространство хижины, сгущаясь и становясь матовым, как молоко буйволицы. В этом молочном облаке Айячинге с удивлением разглядела огни — но это были не огни очага. Это были странные звёзды, сливающиеся, мерцающие, как глаза ночного зверя. Неожиданно шаманка покрылась вся серебристо-золотой пылью. Её распущенные волосы сами собой сплелись в косы, спина распрямилась - она стала будто моложе, стройнее, крепче. Облако расступилось - и шаманка шагнула в пустоту.

Что заставило сделать Айячингу то, что она сделала - она ни потом, ни сейчас объяснить не смогла бы ни себе, ни кому. Она порывисто прыгнула следом за шаманкой и ноги её потеряли опору — всё закружилось у неё перед глазами. Шум ветра заглушил её крик, но что-то или кто-то схватил её за руку - она увидела перед собой яркие глаза, светящиеся изнутри странным светом. В следующий момент она потеряла сознание и очнувшись, оказалась лежащей в мягких шкурах на большом деревянном настиле, в углу хижины. Шаманка была рядом - нависала над ней тревожной тучей, вслушивающейся в её дыхание.

                ***

— Маа, я видела тебя. Видела, как ты вызвала туман и прошла в самое его сердце, - не открывая глаз, прошептала сухими губами Айячинге.

— Зачем же ты прыгнула за мной следом, — неожиданно высоким голосом спросила шаманка и тут же, закашлявшись, перешла на шёпот. — О, храбрая птичка, заставила же ты меня поволноваться.

— Что это было, Маа? Такая чёрная, липкая темнота схватила меня, когда я прыгнула за тобой.

Шаманка налила в чашечку с начертанными заклинаниями тёплого сока дерева мачинге и помогла Айячинге сесть, прислонившись к изголовью постели, накрытому пушистой шкурой.

— Ты прошла так далеко, что столкнулась с темнотой. Пожалуй, расскажу тебе дальше историю про  девочку, что родилась в безлунную ночь.

Айячинге почувствовала себя намного лучше и, уютно закопавшись в мягкие шкуры, затихла, вслушиваясь в каждое слово шаманки.

— Отец девочки был хорошим вождём — племя его стало расти, занимая всё новые и новые  земли.   И однажды охотники пересекли границу другого племени. Так началась вражда между племенами. Дочь вождя участвовала и в охоте, и в битве на равных с остальными охотниками и воинами. Она с пронзительным криком впрыгивала в самую гущу битвы, а её братья-охотники следовали за ней, вдохновлённые её примером. Воины чужого племени прозвали её Кровавая анаконда с головой ягуара за её ярость в бою.  На все дальние племена весть о дочери вождя – Кровавой анаконде с головой ягуара – навевала ужас. Дочь вождя становилась всё более яростной и сильной. И её отец гордился ею, принимал её как  своего самого храброго сына. Ярость дочери могла сравниться только с яростью самки ягуара, а  беспощадность - только с нападением анаконды. Но однажды ярость дочери вождя повернулась в сторону братьев. Почему так случилось, уже никто не помнит. Возможно, кто-то нашептал ей, что братья из зависти замышляют против неё что-то ужасное. Возможно, ярость затмила ей разум.  И никто не мог остановить Кровавую анаконду с головой ягуара в её ярости, пока самый прекрасный и могучий из охотников – молодой вождь другого племени – не вышел ей навстречу. И вышел он не один. С ним шли самые прекрасные женщины его племени – они танцевали и пели. И сам молодой вождь танцевал и пел, и прославлял в песне красоту и силу дочери вождя, когда шёл ей навстречу. Они несли красивейших сладкоголосых птиц и раскуривали тончайшие ароматы. Кровавая анаконда с головой ягуара никогда не видела ничего подобного и опустила в изумлении свой меч. Молодой вождь обратился к отцу Кровавой анаконды с головой ягуара с предложением взять в жёны его дочь, объединить  племена и прекратить, наконец, кровавую бойню, что истребляла оба их племени. Молодой вождь был красноречив и сладкоголос. Он пообещал дочери вождя всегда умиротворять её пением и танцами, услаждать ароматами и щедрыми дарами,  ублажать  изысканными ласками и горячими объятиями. Много дней молодой вождь проводил с Кровавой анакондой с головой ягуара и однажды она умилостивилась.  Округлились её плечи и бёдра, тело стало мягким и податливым, а глаза стали мерцать тёплым и ровным сиянием. Уже больше никто не называл её Кровавой анакондой с головой ягуара. Муж её – молодой вождь – называл её Услаждающей и Благоухающей, а все остальные – Милостивой. Всё так же был внимателен и щедр к своей жене молодой вождь, помня о своём обещании. Знал он, что та, в которой живёт дикая ярость и сила всегда нуждается в любви и неге, и знал он, что огонь ярости разгорится, если не подливать в него молоко любви.

                ***

Во мне было больше холода, чем гнева.

Я ощущала себя скальпелем, острым ножом с ледяной рукояткой, который может лечить и с таким же спокойствием и чёткостью убивать. Мужчина, которого я полюбила, исчез без объяснений. Это стоило мне месяца слез и растерянности, панических атак и гнева. Я не понимала.  Я искала объяснений. Я пыталась центрироваться и успокоиться. Но внутри меня был свинцовый шар непонимания и паники. Со смещенным центром тяжести.

Но время шло, и из этой ядовитой смеси выплавился нож.
Острый, безжалостный, точный.

В этот день подруга позвала меня на семинар. Что-то про интуицию, шаманов, где-то в диком карельском лесу — я не вслушивалась в подробности. Мне было все равно.
Я перебывала уже на полсотни семинаров - психологических, шаманских, творческих, телесных, эмоциональных.  Но ни один из них не сделал мою жизнь понятнее и спокойнее. Я все равно оказываюсь перед отношениями с мужчинами в полной растерянности и непонимании. Я ненавижу всех и вся, внутри меня ядерная бомба и мне нужно запретить появляться в обществе, чтобы сберечь жизни и здоровье окружающих. Мне абсолютно безразлична интуиция шаманов и озера Карелии.

— Отлично, если тебе все равно, то и все равно куда ехать — разницы никакой. Так что собирайся, мы уезжаем в воскресенье.
Да, моя любимая подруга  умела убеждать.

Что меня поразило в карельском лесу, кроме абсолютной глади озера, которое отражало небо круглые сутки, так это абсолютно глухая тишина его ночей. В карельской ночи нет цикад, шуршащих ежей, поющих кукушек и конечно, соловьев. Абсолютная, беспросветная тишина. И нет темноты. Ни тебе звездных рисунков, отражающихся в глади, ни падающих метеоров — какая-то невнятная серость вместо ночи — июль уже был на исходе.

Для меня отвратительно было все - восторженные участники (придурки), заросли дикой черники (с облаками комаров), озеро (ледяное и равнодушное). Я ненавидела это все и всех и моя человеческая, воспитанная часть сдерживала разрушительные порывы уже из последних сил.

На первой обратной связи в круге знакомства, я сказала, что боюсь, боюсь взорваться и убить кого-нибудь, или всё разрушить здесь нафиг.

— Ой-ой,  — ответила ведущая семинара, пристально вглядываясь в меня, — не беспокойся за нас, мы взрослые люди. Не такая уж ты и огромная, что бы разрушить здесь абсолютно все.  Если кто и пострадает —  он уже предупреждён.

И я дала себе разрешение говорить и делать все, чего требует мое ледяное, но язвительное сердце.

Следующий процесс заключался в том, что мы, участники, должны были написать на бумаге то, что мы не хотим брать с собой на семинар. Бумажку с надписями нужно было закопать или спрятать, перед возвращением в Москву мы могли ее найти и забрать себе своё.

Если конечно захотим.

И я выписала на бумагу все мои чувства, переполнявшие меня.

Чувство, что меня предали и обманули. Жалость к себе и возмущение. Обида и злость на обман.

Разочарование и удивление - я жила в совсем другой реальности, столь далекой от «на самом деле».

Обескураженность. Могу ли я доверять себе, если у меня внутри совсем не так как снаружи?

Грусть отчаяние и боль.

Холод и обиду.

Горе, горе, горе...

Конечно, я не собиралась эту бумажку откапывать, более того, я собиралась закопать ее поглубже, чтобы никто не нашёл ее даже случайно!

Тогда я ещё не знала, что тёмные времена всегда несут в себе зародыш света, понимания, чувствительности и открытости и маленькое семечко возможности любви.

Вечером на круге у костра всем нужно был вспомнить историю волшебства в своей жизни. Я рассказала историю о веществах, порядком подразнила ведущих и участников, ощущая себя персонажем злым и коварным, но так необходимым любому живому сюжету. Тем же вечером мы безрезультатно тренировались призывать ветер —  тишина и спокойствие окружающего леса была укором нам неудачникам.

Ночью мне снились сны.

В этих снах в меня вглядывалось лицо старой морщинистой женщины с тёмным лицом. Она наклонялась надо мной, голубые перья, вплетенные в ее волосы, падали мне на шею и щекотали. В ее глазах было удивление и узнавание. Я подняла руку, чтобы снять щекотные перья с шеи. Проснулась, упершись рукой в боковину палатки.

Снаружи была кромешная тишина. Стало ясно, что больше мне не уснуть — злость и застарелая паника лишили меня сна и спокойствия, ядовитая обида, как только я проснулась, закралась в мои мысли и чувства.

Я вышла из палатки в серую и прохладную тишину, сидя на камне, на берегу озера и глядя в его неподвижное лицо, я мысленно прогоняла обиду и ярость: «Я тебя закопала! Вон отсюда!!!» — и стала считать вдохи и выдохи, лесенкой, от одного к двум, от одного к трём, к четырём и так далее (до самого утра, интересно сколько будет, подумала я).

В сердце понемногу просачивалась озёрная северная тишина и в этой тишине я внезапно услышала раздражённый голос:

—  Что ты знаешь о любви, девочка?!

От неожиданности я вскочила и увидела старуху, сидящую на камне с курительной трубкой в руках. Волосы ее были всклокочены и из них торчали какие-то перья и нитки, на ней был костюм, напоминавший сибирских шаманок с ярким поясом и ожерельем из костей маленьких птичек. Я с непониманием оглянулась — озеро в мгновение ока изменилось, потеряло свою гладкость, покрылось волнами с бурунами, небо на глазах заволакивалось рваными пятнами облаков, далекий рассвет из золотого стал тревожно розовым.

— Я задала тебе вопрос! — Требовательно повторила старуха,

В ответ я молниеносно рассердилась — какого черта эти сумасшедшие участники семинара пугают меня своим маскарадом до ещё и смеют влезать в мою медитацию!

— Ты спросила что?  — ядовито прошипела я. — Ты спросила ли меня, как я себя чувствую? Хочу ли я разговаривать? Хочу ли я вообще видеть кого-нибудь, сидя здесь, на камне в заповеднике, вдали от людей?  Ты спросила меня жажду ли я заниматься пустыми разговорами?  Могу заверить тебя, что нет! Я не хочу разговаривать ни с одним из вас, ряженых экзальтированных городских шаманов и шаманок!

И я отвернулась лицом к бушующему озеру —  вот оно меня прекрасно понимало. Я услышала, несмотря на усиливающийся шум ветра, как «шаманка» затянулась трубкой, дымное облако выплыло из-за моей спины и вопреки ветру, поплыло в сторону озера, приобретая очертания птицы. Но злость и горе лишили меня возможности удивляться.

— Твой отец обманул тебя,  — услышала я голос старухи. Она повторила, выделяя каждое слово:

— Твой. Отец. Обманул тебя.

Очередное облако дыма проплыло мимо меня и приобрело форму хищной птицы.

— Твой отец научил тебя быть смелой и сильной. Он научил тебя не бояться и не плакать. Он научил тебя четко достигать цели и добиваться поставленных задач. Но кто и какие задачи ставил тебе в жизни, девочка?

Я хотела огрызнуться, что я давно не девочка, но боялась, что вместо этого разрыдаюсь, поэтому сидела, стиснув зубы.

— Вот именно, ты как будто не девочка. И в этом его первый обман. Он растил тебя как сына, он научил тебя мастерству мужской жизни. Но огромный обман его в том, что в мужской жизни ты не обретаешь счастья и ты не понимаешь мужчин. И ты не понимаешь женщин… Ты выросла детищем отцовских страхов. Твой отец глуп, как и другие мужчины твоего племени. Он не смог понять, что заковав тебя в мужскую судьбу, он не сможет спасти тебя от судьбы твоей матери. Когда она умерла, он решил, что сможет уберечь тебя от женских страданий, воспитав тебя как мужчину. Он не понял, что единственное от чего он оградил тебя — это от женского счастья. И в этом его второй обман… Или, может быть, он вообще хотел бы, чтобы у него родилась не дочь, а сын? – Противно хихикнула старушенция.

У меня больше не было сил сдерживаться — я уткнулась головой в колени и зарыдала. Шум ветра в соснах и шторм на озере заглушали звуки, и я позволила себе рыдать и плакать в голос.

                ***

В пространстве чувствовалось напряжение: будто кто-то незримый, холодный присутствовал здесь. И этот «кто-то» был голоден. Зверски голоден.

Женщины - участницы семинара под названием "Нарушение пищевого поведения" под конец встречи оживились и, перебивая друг друга, заговорили:

– Он сказал, что я толстая. А я тогда уже не могла есть. Всё, что я съедала, тут же рвотой выходило...

– Беременность была тяжёлой. Все девять месяцев - токсикоз. Есть не могла. После родов зато, как начала есть, так остановиться до сих пор не могу. Уже больше сотни вешу.

– Когда я ела, то ненавидела себя за это. Когда я не ела, то была зла на всех. Со мной невозможно было общаться…

– Сложнее всего было в турпоездках. Там контролировать себя было сложно, и я решила вообще ничего не есть. Мне было хорошо, когда я не ела. Много энергии, сил, эйфории. Правда, месячные прекратились. Их не было больше года. Мама забила тревогу, глядя на меня. Потом оказалось, что у меня анорексия...

– Я сколько себя помню, всегда была полной. Меня всегда дразнили в школе. И носила я такую одежду, что все надо мной смеялись. Я решила не есть. Я держалась и почти не ела, но потом обжиралась. Не могла остановиться и ненавидела себя…

– Я покупаю шоколад, съедаю одну подушечку, и выбрасываю остальной шоколад в мусоропровод. Иначе я не смогу остановиться…

Женщины говорили и говорили: за их словами, за их чувствами угадывалось присутствие огромной звериной силы – силы голодной, не умиротворённой самки зверя. И ярость зверя была тотальной но, одновременно, скованной, будто замороженной.


                ***
               

– Итак, любимая дочь Предвечного Солнечного Бога, рождённая из его глаза – Сехмет, была создана, чтобы попирать тех, кто не может хранить мировой порядок, – голос лектора звенел в полутёмном зале с портретами египетских богов и фараонов. Зал был полон слушателей,  было душно, но удивительно тихо – почти также тихо, как в египетской пирамиде, наверное. – Ниспослана она была в наказание за нарушение вселенской гармонии. И ярость её не знала границ. Но, смилостивившийся Предвечный, увидев, что людей почти уже не осталось на земле, решил остановить свою дочь. Для этого пришлось сварить специальное пиво цвета крови и опоить Сехмет. Очнувшись на следующее утро, Сехмет ушла из Египта, а вместе с нею ушла и жизнь: ушли воды Нила, почва стала бесплотной, храмы остались без богатых подношений.

Лектор сделал глоток чая из массивной кружки и продолжил:

– Предвечный, чтобы вернуть львиноголовую любимую дочь, отправил к ней двух богов: Тота и Шу. Те, без особой охоты, приняв на себя образ бабуинов, отправились в пещеры, где скрывалась Сехмет. Задача уговорить Сехмет вернуться была не из лёгких – даже боги боялись ярости львиноголовой. Приблизившись к месту, где обитала Сехмет, Тот и Шу в образе бабуинов, принялись травить байки – рассказывать друг другу истории о том, как прекрасны земли Египта, как сладко там поют птицы, какими изысканными ароматами ублажают себя женщины, какие прекрасные украшения делают мастера, какие занятные сказки рассказывают детям. Заинтересовалась Сехмет и вышла к бабуинам, чтобы узнать подробности, а затем согласилась последовать вместе с ними обратно – в Египет. Когда Великая Сехмет, сопровождаемая бабуинами, с триумфом вернулась к берегам Нила, её уже ждали. Тысячи жриц играли на огромных арфах в три человеческих роста, тысячи сладкоголосых дев пели гимны в её честь, а навстречу ей вышел Жених, чтобы подарить щедрые, великолепнейшие дары и предложить Великой Сехмет заключить с ним священный союз.

Бабуины всё это время шептали богине на ушко:

– Смотри, смотри, как Он танцует для тебя. Смотри, смотри, как Он прекрасен. Смотри, смотри, сколько золота, сколько ладана и мирры, сколько изысканной музыки – всё это только для тебя.

Приняла Сехмет дары и согласилась соединиться в свящённом союзе. Яростная, непокорная, ужасноликая богиня внутри этого союза получила умиротворение сердца и избавление от гнева, а жених, освободив её от гнева, получил часть гневного яда богини - этот яд исцелил его тело и принёс услаждение его сердцу.

— Умиротворение и услаждение — это то, чем обмениваются друг с другом мужское и женское начало. — Лектор говорил и говорил, продолжая рассказ о том, как умиротворённая львиноголовая Сехмет превратилась в кошку — богиню Бастет, чрезвычайно популярную в Вечном Египте. Затем Бастет трансформировалась в милостивую богиню любви Хатхор. Но, отражая переменчивый женский нрав, когда богиня предстает в виде кошки, никто не может знать, в кого превратится Бастет: станет ли она милостивой Хатхор или обернётся гневной Сехмет. Поэтому кошек в Вечном Египте почитали особенно рьяно — на всякий случай.

                ***

—  Сехмет, обманутая своим отцом, пораженная обидой и отравленная отчаянием удалилась из Египта, — продолжила моя подруга свой взволнованный рассказ. Она полулежала на диване в гостиной и глаза ее были полны вдохновения и восторга от услышанной вчера лекции. — Но, понимаешь,  подвох в том, что вместе с Сехмет ушла и жизнь из земель Египта, ушло плодородие, перестал разливаться Нил, прекратились дожди и земля покрылась трещинами, и все живое стало погибать.

—  Да уж,  — понимающие кивала я,  —  где нет смерти, там нет и жизни, тут уж некуда деваться.

— Как ты сказала? – удивленно переспросила она, - нет смерти нет и жизни? Звучит странно, но так и есть – она рассмеялась и ловко вернулась к линии моего рассказа, - так кто такая была эта Шаманка на вашем семинаре, я ее знаю?

— Ты будешь смеяться, - ответила я, - но как оказалось ее в общем-то и не было. Точнее была конечно, я встречала ее потом еще не раз за время нашей недели на озере, она сидела в общем кругу у костра, она бродила по лесу вместе с участниками, когда у нас был темный ретрит, ее песню я слышала и напевала, когда вслепую с повязкой на глазах выходила из леса к лагерю. Я была полностью уверена, что эта тетка – одна из тех странных пожилых женщин, появляющихся в психологическо-эзотерической тусовке время от времени, и пропадающих снова неведомо куда.

Я отчетливо помню еще один момент с ее участием,когда понемногу моя апатия начала прорастать тонкими ростками любопытства к окружающей действительности. Я стала с интересом и удовольствием выполнять некоторые задания – общаться с камнями, дружить и медитировать с деревьями и эти странные занятия уже не казались мне раздражающей белибердой, а стали для меня способом налаживания связи, способом снова вернуться в мир живых. Я пока еще мало различала участников- мир людей для меня был за прозрачной, но глухой стеной моего равнодушия, но мое сердце замирало, когда я слышала вечером глухой и мощный звук бубна и напев женских голосов, сопровождающих его. Это будило ощущение сказки, сказки рассказанной в детстве и тут же становящейся более реальной, чем обыденные стены детской, одеяло и кровать. Сказки более настоящей чем явь.

Однажды я вышла к этому ночному костру. Здесь уже собралось несколько участников семинара, кто-то наигрывал на гитаре, парочка обнималась, две или три девушки грели руки у костра и кокетничали с каким-то молодым человеком. Я вышла, прищурившись, с тревогой ощущая необходимость общаться с людьми, но желание побыть рядом с огнем было сильнее. В дальней части круга, полупустой я увидела сидящую на бревне Шаманку. Я пошла в ту сторону и села неподалеку от нее, но ближе к огню и спиной к ней – после ее монолога мне с ней общаться не хотелось.
И тут гитара зазвучала в латинском ритме и кудрявый молодой человек вышел в середину, чтобы показать по чьей-то просьбе элементы капоэйры. Юноша, совсем молодой, великолепно сложенный, в футболке в обтяжку и брюках какого-то яркого цвета – он был ослепительно красив и явно знал об этом, ему нравился тот эффект, который его внешность оказывала на окружающих девушек и он откровенно наслаждался этим.

«Самовлюбленный болван» - подумала я раздраженно, но с удивлением обнаружила, что искренне восхищаюсь его природной красотой и грацией.  Я удивленно нырнула бы опять в наблюдение за собой и даже забыла бы о костре и юноше, если бы не голос Шаманки. Она начала напевать что-то мелодичное, и мне показалось, что я услышала в этом напеве слова:

- Смотри, смотри как он танцует! Смотри как прекрасен его танец! Смотри как гибок его стан и как прекрасно его тело!

Ее песня заворожила меня тонким сложным узором мотива и тем, как она совпала с танцем у костра этого парня из группы. Как будто музыка, огонь, запахи, звуки, ощущения - всё это было частью какого-то единого узора, который сложился из очень многих элементов именно здесь и сейчас.

- Смотри как ярко сияют его глаза! Смотри какой свет окружает его мягчайшие волосы! Могучие руки, классические черты лица, безупречная красота!

Я ощутила глубочайшую благодарность Мирозданию за то, что возможно создание столь прекрасных моментов, и за то что я допущена в один из них. Созерцать. Свидетельствовать. Ощущать.

- Смотри, смотри внимательно как он танцует! И, обрати внимание, ведь он танцует для тебя!

Продолжала тихо напевать Шаманка за моей спиной.

И я увидела, в этот момент, я ощутила ту волну внимания и флирта, которая исходила от юноши ко мне. Он с любопытством поглядывал в мою сторону, ожидая именно моей реакции от его танца. Ну настоящий павлин, распустивший хвост. Это было и красиво и смешно и наивно. Я не сдержала восхищения и захлопала в ладоши.

- Ты такой красивый! – не без язвительности проговорила я.

Но, о чудо, он даже не заметил моего яда! Абсолютно искренне он провел рукой по своим волосам, подошел поближе и сказал:

- Знаешь, от воды из этого озера у меня такие мягкие волосы становятся!

Это было откровенно смешно и напыщенно - я звонко рассмеялась. Он присел рядом и заулыбался в ответ. Кажется его самовлюбленность невозможно было пробить никаким сарказмом или язвительностью, любое ядовитое нападение, вызывало у него только искреннее любопытство. Это позволило мне расслабиться рядом с ним, как ни странно, ведь сражаться я с ним не могла – он даже не замечал моих выпадов в его сторону и спокойно обсуждал со мной какие-то книги, идеи и его "потрясающие" переживания на семинаре.

Мы так просидели с ним у костра далеко за полночь.

На следующий день мы уже уезжали в город, там должна была состояться прощальная вечеринка. В автобусе мой павлин подсел ко мне, а я искала глазами Шаманку.

— Ты не знаешь, где эта тетка, которая вечно ходила с перьями в волосах и в костюме шаманки? – спросила я у него.

— Какая тётка? Я такой не помню в группе.

— Ну такая, пожилая уже, в белой рубахе, волосы вечно растрепаны и ожерелье из птичьих костей на шее.

Он непонимающе на меня уставился. Помолчал, а потом заулыбался:

— Ааааа! Это ты так хранительницу места видела, да? В медитации? Мне рассказывали ведущие, что у этого места есть хранитель, это наверное ты видела его.

— Не его, а ее! Хорош прикалываться! Что, правда, ты такой участницы не видел?

— Из людей никого такого не было – пошутил он.

В растерянности я смотрела в окно на мелькавший вдоль дороги лес, правда вскоре я позабыла о шаманке, очарованная песнями и плясками павлина-нарцисса.

                ***

— Маа, так что же, теперь Ягуароголовая навсегда превратилась в кошку и больше никто не познает ее ярости и гнева? – Айячинге от напряжения слушала шаманку полусидя, привстав на постели из шкур и по детской привычке пожевывая волосы. – Ягуароголовая излечилась, да?

— Она и не была больна, моя девочка. Просто времена меняются, наш мир сохраняет равновесие, благодаря переменам – день сменяет ночь, Солнце сменяет Луну, смерть сменяет жизнь. Время ярости, необходимое богам того мира прошло и сменилось временем любви. Кошка тоже не сможет быть всегда влюбленной и скоро в ней зачнётся новая жизнь, и она вступит в новый этап, превратившись в корову – жизнь дающую. А это уже совсем другая история, время роста новой жизни и взращивания детей не похоже на время восхищения дарами молодого и резвого охотника, что приходил каждый вечер к вашей хижине перед вашей свадьбой, не так ли Айячинге?

Айячинге погладила свой округлившийся живот.

— Все так, Маа. Все так, - пробормотала она, засыпая и ощущая во сне, как спокойствие и мир, проростают в ее теле и разливаются внутри и вокруг молоком дерева жизни Мачинге.