5

                (предыдущее:http://www.proza.ru/2018/02/02/676)


Больше всего теперь я боялся услышать слова:
  - Свидание окончено!
  И молил, чтоб о нас забыли. Всё, чего я хотел, это, чтобы наша встреча длилась и длилась. Мы не виделись целую жизнь, и нам было, что друг другу рассказать.
  - А как будет уменьшительное от Артура? – спросила она, гладя мою руку.
  - Арти.
  Она засмеялась:
  - А я думала: Арчи.
  - Что ты, - изобразил я серьёзность, - Арчи – производное от Арчибальда. Зови меня Арчибальд – я был бы иным! А уж если б назвали Болдуином…
  Марго улыбнулась.
  Я пришёл в восторг: мне удалось вызвать улыбку у любимой! И я улыбнулся ей.
  Она впала в лёгкое замешательство.
  - Ты… - только и смогла выговорить, - ты… первый раз улыбнулся!
  - Потому что счастлив видеть тебя.
  В ответ Марго прижала мою ладонь к своей щеке.
  - Милый мой Артур… Ну, почему мы такие невезучие?
  Я потянулся всем телом через стол и прижался к ней лицом. Больше мне ничего было не надо. Я готов был сидеть так до скончания дней, которых мне оставалось, увы, немного… Сейчас, как в той песне «Наутилуса», у нас с ней на двоих было одно дыхание.

  Удивительно, но нам не мешали. Не отпуская рук, мы чуть отстранились, чтобы взглянуть друг на друга. Любовно. Мне показалось или действительно скрипнула, открываясь, дверь? Марго сидела лицом туда, и я показал ей за себя глазами: что там?
  Она приблизила своё лицо ко мне и шепнула:
  - Они отвернулись…
  Тогда я обнял её и поцеловал.
  …

  Что было после, я вряд ли смогу описать. Это было сущим безумием. Мы навёрстывали упущенное время, взахлёб повествуя друг другу о своём. Она совершила для меня экскурсию в свою квартиру, описывая её, словно не мы вошли туда, а я в состоянии подглядеть за ней её глазами. Теперь я знал, где обычно лежат… или валяются её вещи, какие из них она любит, о чём они напоминают… что видно из окна, её любимые передачи, музыка… отношения с соседями, обычный распорядок дня и распорядок в первый выходной при праздновании святого лентяя… куда она ездила в жизни, что оставило след в памяти… Во многих названных ею местах я бывал и потому задавал вопросы, рассказывал сам… Нам вспоминались забавные вещи, и мы смеялись им. Я с радостью видел, как светятся её глаза. Я любил, это – несомненно, любил всю жизнь только её одну, как и она меня.
  Видимо, эта мысль, как и боязнь расставания, одновременно пришли нам в голову, и неожиданно оба заплакали, обнявшись.
  - Боже мой, - повторяла она, всхлипывая, - боже мой, любимый…
 
  Когда-то, в школе, я часто слушал «Песняров», и сейчас в душе звучала их грустная песня: «Алекандри-ина! Тяперь пришла зима… А-александри -ина! Шукаю я – няма…» Где наши ушедшие дни? Я ведь не забыл Марго, просто запретил себе о ней думать. Иначе жить было бы невозможно. Какой же я глупый…
 
  - Родная моя, прости, я совсем расклеился… Но я так счастлив…
  - И я, - сказала она, улыбаясь сквозь слёзы, - Помнишь такого персонажа у Милна? Ослик Иа. Я – такой ослик. Готова повторять за тобой бесконечно: «И я, и я!»
  - Любимая… я не заслужил счастья этой встречи. Это – просто подарок судьбы. Или – бонус, как выражаются нынче.
  - Ты – мой бонус, милый…
  - Расскажи что-нибудь ещё… всё равно что… мне так нравится слушать твой голос…
  В ответ она расплакалась.
  - Прости, прости меня… это я от счастья.
  Мы снова обнялись.
  …
 
  Но всё же настал момент, когда к нам подошёл маленький, и из-под его маски глухо прозвучало известие, что скоро наше свидание закончится. «Караул устал», - с горькой усмешкой подумал я.
  - Ещё пять минут! – умоляюще попросила Марго, вскинув на него глаза.
  Он кивнул и отошёл.
  - Я лучше тихонько спою тебе песенку Новеллы Матвеевой, - сказала Марго, - Она за меня всё скажет. Я столько раз её напевала, думая о тебе.
  И она запела, мелодично, ни разу не сфальшивив… Ещё одно её качество, о котором не подозревал. А у меня великолепная память на мелодии. Любую могу услышать в голове, когда захочу. Как и песню с голосом понравившегося исполнителя. Она пела хорошо, но о таком…

  Любви моей ты боялся зря, -
не так я страшно люблю!
Мне было довольно
видеть тебя,
встречать улыбку твою.
И если ты уходил к другой
или просто был неизвестно где,
мне было довольно того, что твой
плащ висел на гвозде.

Когда же, наш мимолетный гость,
ты умчался, новой судьбы ища,
мне было довольно того, что гвоздь
остался после плаща.

Теченье дней, шелестенье лет, -
Туман, ветер и дождь...
А в доме событье - страшнее нет:
Из стенки вырвали гвоздь!
Туман, и ветер, и шум дождя...
Теченье дней, шелестенье лет...
Мне было довольно, что от гвоздя
Остался маленький след.
Когда же и след от гвоздя исчез
Под кистью старого маляра…
Мне было довольно того, что след
Гвоздя был виден вчера.

Ля-ля ля-ля... ля-ляа-ля, ля-ля ля-ляа, ляля

  Последнюю строфу она не спела, а прошептала, как обвинение, глядя мне прямо в глаза:

Любви моей ты боялся зря, -
Не так я страшно люблю!
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою!
И в теплом ветре ловить опять
То скрипок плач, то литавров медь...
А что я с этого буду иметь?..
Того тебе - не понять.

  Я опустил глаза и закрыл их ладонью.
  Боже, я знаю, что нет тебя. Но как же жаль, что тебя нет…
«Я отнюдь не прошусь в твой чертог. Мне вот только казалось, нам есть, что поведать друг другу».
  Марго, Марго… Оказалось, что «место, где свет, было так близко, что можно коснуться рукой. Но кто я такой…
  Прошло столько лет, и нас больше нет в месте, где свет».

  - Прости, хорошая моя, если можешь…
  Это всё, что я оказался в состоянии сказать после её песни-упрёка.
  Она в ответ взяла мою руку и приложила к щеке.
  И так мы сидели, забыв обо всём, пока я не вспомнил…
  - Погоди, я слушал эту песню на пластинке! И не только её… Это был подарок девчонки на праздник. Правда, от какой – не знаю. Тогда девчонки и мальчишки – это были два мира, как правило, не пересекающиеся.
  Марго состроила хитрую рожицу и спросила:
  - Помучить тебя или сам догадаешься?
  Я удивился:
  - Но дарили девчонки из нашего класса… А ты училась в «А».
  - Наивный! Ловкость рук и никакого мошенства! Ты недооцениваешь влюблённых девушек. Они – очень изобретательны. У меня была соседка по лестнице из вашего «Б». Галка Юферова.
  - Это… такая кнопка?
  - Кнопка, - недовольно передразнила Марго, - С высоты твоего роста – все кнопками кажутся. Она, между прочим, сохла по тебе. Но, скорее, умерла бы, чем призналась. Совсем, как я или ты тогда… Так что от неё я о тебе и узнавала, не выдавая себя, а ей как бы сочувствуя. Знай она, что мы – соперницы, я лишилась бы своего источника.
  Я только головой покачал.
  - Галка переживала, «что тебе подарить, человек мой дорогой», чтоб понравилось, - продолжила посвящать меня в школьные тайны Марго, - Я ей трепанула, что слышала, проходя мимо на перемене, как ты сокрушался, что не достал пластинку Новеллы Матвеевой. А у меня, мол, есть! Последнюю взяла в «Мелодии». Как она меня упрашивала продать!
  Я вроде согласилась, но не знала, что в этом случае дарить в своём классе на мужской праздник парню. Галка, оказалось, уже купила одеколон после бритья. Произвели размен.
  - Терпеть не могу одеколонов. Мне повезло. Я столько раз потом слушал эту пластинку. На ней много песен.  «Штат Миссури – расчудесный штат. Приезжайте в штат Миссури все, кто хочет быть богат!», «В воду лазил водолаз, водолазу не далась раковина», «Маленький кораблик»…
  - Что ж ты поступил, как герой её другой песни?
  - … - я вопросительно взглянул в её прекрасные глаза.
  - Щас спою.
  Она слегка откашлялась и тихо запела с грустными чёртиками в глазах.
  «Платок вышивая цветной, не старый, не новый,
Я знаю, ко встрече со мной вы нынче готовы.
- Свои же намерения означу словами,
На сивом на мерине я приеду за вами.
Ох, вот ведь какая судьба,
ах, удивительно злая судьба,
ох, вот ведь какая судьба, ах,
поразительно злая судьба.
А впрочем, извольте понять, дорога ужасна,
Едва ли я стану гонять коня понапрасну.
К тому же, мой конь семенит, идет как по буквам,
И скорости чтобы сменить, я пеший приду к вам.
Ох, вот ведь какая судьба,
ах, удивительно злая судьба,
ох, вот ведь какая судьба, ах,
исключительно злая судьба.
А впрочем, ботинки надеть нельзя без расходу,
В них можно стоять и сидеть в любую погоду.
Но портить подошвы ходьбой не так по душе мне,
Я лучше приду к вам босой, — так будет дешевле.
Ох, вот ведь какая судьба,
ах, удивительно злая судьба,
ох, вот ведь какая судьба, ах,
сокрушительно злая судьба.
А впрочем, не стану скрывать, болят мои пятки,
К тому же дорога, видать, опять не в порядке.
Не скоро до вас добреду, устану же скоро.
Я лучше совсем не приду, прощайте, сеньора!
Ох, вот ведь какая судьба,
ах, удивительно злая судьба,
ох, вот ведь какая ……, ах,
непростительно злая судьба».

  Когда она закончила петь, я опустил голову и проговорил:
  - Прости меня, Марго…
  - Ну, что ты, милый… Это я тебе просто сразу все сцены нашей несостоявшейся семейной жизни выдала.
  Мы обнялись и забылись. Сразу время вокруг исчезло. Мы с ней погрузились в состояние, которое наполняло и обтекало нас, покачивая на волнах блаженства, да так что кружилась голова.  Мы были не здесь. Счастье лишило нас слуха и зрения к вящему выигрышу лишь одного чувства – чувства блаженства.  Это был шаг к нирване. Наверно, со стороны мы и напоминали блаженных, ощущая теперь, как же им хорошо…   
…

Но всё кончается. Этот мир не желает выпускать из своих лап, и тем более – в лучший, чем он сам. 
 
  Марго вцепилась в меня и не желала отпускать.  Моя любимая кричала:
  - Знайте! Вы убьёте не только его, но и меня! Я не переживу его!
  Я был не в состоянии что-либо вымолвить, давясь слезами. Возвращение сюда оказалось для меня слишком жестоким. Стукнула дверь. К нам подошёл маленький и проревел:
  - Успокойтесь! Вам даётся ещё одно – прощальное свидание…
  - Вы лжёте! – закричала Марго, - Лжёте, чтоб мы расстались!
  - Нет, - ответил он, - прощальное свидание как продолжение этого. Только… мне надо сказать два слова вашему кавалеру. Здесь, на ухо. Он может не отпускать вас.
  Я нагнулся к нему и услышал шёпот: «Будь мужиком! Ты же сочинитель. Соври ей что-нибудь… Нельзя её так оставлять».
  Я удивлённо взглянул на него и кивнул, соглашаясь. Мы снова сели за стол.
  - Что он сказал тебе? – тихо спросила Марго, не выпуская моих рук.
  - Он?.. Напомнил, что я – буддист.
  - Что это значит?
  - Это значит, что мы с тобой не умрём, а изменимся. Главное, став иными, в следующей жизни узнать друг друга. Ведь мы не будем помнить свою предыдущую жизнь. Хочешь, я расскажу тебе о месте, где мы увидимся? Оно называется Коронтэн. 
  - Хочу, милый.
  - Господа! – повернулся я к ним, - Если желаете, можете послушать историю Коронтэна.
  …

  То, что я рассказал им, вы уже знаете. Не стану повторять. Меня ни разу не прервали.
  После того, как я замолчал, в помещении с минуту сохранялась тишина.
  Первой её нарушила Марго, которая на протяжении моего повествования, то улыбалась, то хмурилась, то утирала слёзы, то гневно собирала морщины на лбу.
  - Как мы узнаем друг друга? Если памяти не останется… А вдруг тело что-то будет помнить? Открою тебе на этот случай свою маленькую тайну…
  Она слегка покраснела и стала шептать мне на ухо то, что я не имею права открыть. Выслушав, я поцеловал её и принялся шептать в ответ. После чего она покраснела ещё больше, но глаза её заблестели. Затем я отломил обе дужки от очков и одну отдал Марго, другую зажав в руке. Сами стёкла в оправе я положил на стол. Больше они мне не понадобятся, да и не хочу видеть, как она удаляется.
  - До встречи, любимая! – сказал я, поднимаясь.
  Она едва слышно проговорила:
  - До встречи…

  На этот раз они вели меня, держа под руки. Я ни черта не видел в полумраке и без очков, путаясь ногами в саване. Вели меня не туда, откуда пришли, а по бесконечным коридорам, то спускаясь, то поднимаясь по лестничным переходам. До этой встречи я мечтал о смерти, как избавлении от страданий, но теперь смерть казалась необычайно обидной, отнимающей у меня даже память о любимой. «Какое низкое коварство с их стороны, - думал я, семеня внутри треклятого савана, - чтобы я принял наказание не в качестве облегчения, а именно как кару. Изобретательные ребята, ничего не скажешь. И «гуманные».  «Соври ей что-нибудь…» - повторил я про себя слова маленького».
  Я остановился и сказал:
  - Она покончит с собой. Этой ночью. Примет снотворное и не проснётся. Будить её будет некому, вспомнить о ней тоже. Вот и весь «буддизм». Дочка вступит в права наследства и по-быстрому продаст квартиру, чтоб забыть о матери и стране. 
  - Так и будет, - подтвердил маленький, который судя по всему, заправлял в их паре.
  - Как меня убьют? – спросил я.
  - Если бы… - произнёс в ответ маленький.
  Я усмехнулся.
  - Если бы… вот тот бог, которому поклоняются все. Но я имею право знать?
  - Тварь дрожащая или право имею… - пробормотал маленький.
  «Издевается?»
  - Нет, весь ты не умрёшь… - продолжил он цитировать.
  «Точно издевается, гадюка!»
  - Если ты умрёшь, то и мы, - вступил высокий. 
  «Да, конечно… Они не знают, что со мной делать?»
  - Давай, мы тебя выпустим, - сказал высокий, - и её адрес дадим. Словно ты сбежал от нас.
  - Чтобы через день она меня похоронила, а вы ни при чём? – скривился я.
  - Тоже верно… - пробормотал высокий.
  - Надо было слушать Азраила, - зло прошипел маленький, - Ангел говорил тебе о тромбе и операции!
  Он вынул оживший мобильник и нажал кнопку.
  - Да? Понял. Идём!
 
  Мы опять свернули, меня поставили лицом к стене, а маленький набирал код на устройстве рядом. Я подглядел цифры, что меня удивило. Я видел без очков! Что-то его набранные числа мне напомнили. Бог мой, да это же дата моего рождения! Восемь цифр. День, месяц и год.
  Рядом со мной загудело, и часть стены отъехала в сторону. Меня ввели в большое помещение, полное народа. Когда за нами закрылся вход, все сняли маски. Нужно ли говорить: чьи у них были лица? Поглядывали они на меня, в основном, враждебно. Похоже, мой приговор предопределён, и требовать последнего слова бесполезно. Я заметил, что каждый держал в руках голубую бумажку и ручку.
  - Голосование! – провозгласил бритоголовый, - Все помнят два варианта? Из них и выбираем. 
  В полном молчании писался мой приговор. Я заставил себя закрыть глаза, чтоб не подглядывать в бумажки.
  - Все сдаём мне, кладём в коробку.
  Тут я посмотрел: несли, скатанные в шарик бумажки и бросали, куда сказано.
  Это продолжалось недолго. Потом главный жестом пригласил к себе моих конвоиров, которые добавили туда свои приговоры. Тогда он высыпал на стол горку свёрнутых бумажных шариков и убрал на пол небольшую картонную коробку. Я, не без оснований полагал, что это – мои последние мгновения и память отмечала каждую мелочь.
  Бритый наголо принялся открывать каждую бумажку, читать вслух: «Ходатайство о смерти» или «помилование» и, в зависимости от содержания, класть налево или направо.
  Это звучало примерно так:
  - Ходатайство о смерти!
  - Ходатайство!
  - Ещё одно…
  - Ещё.
  - Помилование!
  - Ходатайство!
  - Оно же.
  - Ходатайство.
  В конечном итоге слева возвышалась внушительная горка, а справа три жалких бумажки. Кто были эти милосердные мои «я»? Наверно, мне никогда не узнать, да и стоит ли? Это уже не имеет значения, приговор очевиден.

  - Желает ли осуждённый что-то сказать? – прервал мои мысли главный.
  Ну, да, где правит Абсурд, последнее слово должно прозвучать тогда, когда не имеет никакого смысла. Я не пойду у них на поводу, не стану подыгрывать.
  - Ты слышал, что я сказал? – спросил главный, - Возьмёшь слово?
  Я отрицательно покачал головой. Но захотел узнать:
  - Какой вид казни будет избран?
  - Это определит Его Величество Смерть… Если утвердит приговор. Мы, со своей стороны, будем просить о самом милосердном способе. Упомянем о твоих попытках уйти с помощью тока, взрыва, броска под машину, верёвки и сердечных дел. Сообщим о встрече с первой любовью. 
 
  Значит, ныне моя судьба в руках Эвы и Азраила… Отомстит ли она за моё вмешательство в судьбу Коронтэна, заставившее её удалиться или… Азраил как будто хотел меня спасти. Но тогда не было следствия и приговора.

  - Сколько и где ожидать решения моей судьбы? – спросил я.
  - Это бывает по-разному, - ответил главный, - Не наше дело указывать сроки Её Величеству. Ты погрузишься в глубокий сон, а когда проснёшься – всё будет решено.
  - А я могу умереть во сне? – спросил я, вспомнив, как милостива была Смерть к Адель.
  - Мы укажем это, как твоё пожелание, - кивнул главный, - Сейчас тебя отведут туда, где ты отдохнёшь.
  Тут со мной что-то случилось, и я опять пропал, провалившись в пустоту. Не знаю, сколько времени находился в этом состоянии. Когда очнулся, то лежал на топчане, составленном из двух скамей, похожем на тот, на котором ночевал в котельной, бросив на него ватник. Вставая с такого ложа, следовало размять позвоночник, дававший о себе знать. Но на этот раз я ничего не почувствовал. Не мёртв ли уже?
  На мне был тот же саван, а у изголовья стояли, судя по смутным силуэтам, те же два конвоира: маленький и высокий.
  «Конвой ждёт», - подумал я и спросил их:
  - Пора?
  Маленький кивнул. Он помог мне сесть и сказал:
  - Мы голосовали за твоё помилование. Третьим голосом за это был голос нашего председателя.
  - Парни, я не держу ни на кого зла. Но что решила Смерть?
  - Она оказалась милосерднее. Ты умрёшь иначе. Сейчас мы снимем с тебя саван и кое-куда отведём. До поры нельзя говорить куда именно – вдруг Там передумают.
  - Снаружи зима? – спросил я.
  Маленький странно взглянул и ответил:
  - С виду. А на календаре начало весны.
  Я помнил, как несколько раз умирал в больнице зимой, а выкарабкивался к весне. С тех пор я побаивался зимы, и когда переживал ее, радовался. Из «мёртвого дома» – тюрьмы меня тоже выпустили весной, когда с виду была зима. Как то будет сейчас?
  В отношении меня трижды прав стих Кушнера:
  «Человек привыкает
Ко всему, ко всему.
Что ни год получает
По письму, по письму
Это в белом конверте
Ему пишет зима.
Обещанье бессмертья –
Содержанье письма.
Как красив ее почерк! –
Не сказать никому.
Он читает листочек
И не верит ему.
Зимним холодом дышит
У реки, у пруда.
И в ответ ей не пишет
Никогда, никогда». 

  «Что сейчас с Марго?»

  С меня сняли через голову саван. Возможно, то был хороший знак. Если Там не передумают, как сказал маленький, поэт. Что-то со мной случилось, пока снимали саван. Я ясно увидел маленького, неуверенного в себе, но с амбициями, поэта. Он, словно слыша мои мысли, а кто знает, возможно, и слыша, посмотрел на меня, улыбнулся длинному и худющему типу с безумным взглядом внутрь себя и сказал:
  - Вылитый Дон Кихот из палаты номер 6!
  Он помолчал и добавил:
  - Дон Кихот, уставший бороться с мельницами времени, которые перемололи его.
  Я сказал:
  - Твой стиш о нём…
  - Мой… - смущённо улыбнулся он, - Помнишь ещё?
  - Не уверен, что воспроизведу дословно. Но подходит к моменту. Прочти.
  - Хорошо, - согласился он и стал читать:
     Трудно решиться шагнуть в безвременье.
    Что ж, Росинант, ты стоишь, как вкопанный?
    Старый, как будто бы конь, и опытный…
    Рыцаря стопы недвижны в стремени.
    Где-то на рыцаря меч наточенный…
    Шёпот цветов в полуночном лепете,
    Слабые мира объяты трепетом:
    Солнце полуночи тьмой проглочено.
 
  И остановился, скривясь.
  Я повёл головой:
  - Чего замолчал? На улице ночь?
  - Плохие стихи, - с горечью сказал он, опустив голову, - Сам знаешь.
  - Перестань напрашиваться на комплименты, - попробовал я перевести в шутку.
  - Зачем нам врать друг другу?
  - Ну, у тебя был отличный цикл о Синем Дьяволе…
  - Был. Я его больше не помню. Ты, слава богу, пережил и это.
  - А это? – сказал я, вспоминая начало стихотворения:
  «В мольбе о листьях, трогательной, древней, вверх тянут кисти голые деревья…»
  Но вмешался высокий, перебив меня:
  - Оставь его в покое. А то будет, как вчера…
  Мне вспомнился тот анекдот, в котором ключевыми были слова высокого, но в ответ воспроизвёл предпоследнюю фразу байки:
  - А что было вчера?
  - Как обычно… словно сам не знаешь. Истерика. Он не уверен в себе. Как ты когда-то.
  Произнося это, высокий глядел мне прямо в глаза. 
  - А ты кто? – спросил его, - Имею я право перед смертью знать?
  - Имеешь. Только я – никто. Твоё мужское эго. Вижу, вижу, ты разочарован. Не сыграл я слишком значительной роли в твоей жизни. Не решился подойти к Марго… это – мой главный грех. Поэтому я и голосовал за жизнь тебе. За ещё один шанс. Пиит наш голоснул за тебя из жалости. Он у нас – сентиментален. Слёзы льёт по разным поводам. Совсем, как ты. Впечатлило его ваше свидание. Как и меня проняло, признаю.
  - А кто ваш председатель?
  - Угадай.
  Я принялся перебирать варианты:
  - Честолюбец?
  - Не много у тебя его было, чтоб возглавить всю братию.
  - Но не Совесть же? Совесть голосовала бы за казнь.
  - Не Совесть… Правильно рассуждаешь.
  - Не Насмешник… Не Тот, Кто захотел жить и пошёл на сделку в тюрьме… Хотя почему нет? Неужели?
  Высокий кивнул.
  - Именно поэтому остальные голосовали против сохранения тебе жизни. Он – это твой инстинкт самосохранения, жажда жизни, твои страхи её потерять, - добавил не уверенный в себе маленький поэт.
  Я поник головой.


                (окончание:http://www.proza.ru/2018/02/04/865)