Станция Тайшет

         Приехали.  Следующий поезд через шесть часов.
Устроиться в комнату отдыха не удалось. Добрая бабушка со злыми глазами сказала так:
 - Для мужчин мест нет. Во всех комнатах дамы, к ним можно подселять только дам.
  - Да мне пойдет, если не очень старые, подселяйте!
 С юмором напряг.  Уж шибко серьезно бабушка относится к своей работе и принимает мои дурацкие шутки   за чистую монету.
  - Не положено!
Вокзальный информатор женским голосом вещает каждую четверть часа:
 - Для пассажиров предусмотрены комнаты отдыха…   
 Ну и зачем, спрашивается, вводить народ в заблуждение?
Говорили бы то что есть, мол, для пассажирок они предусмотрены, а все, кто таковыми не является, извольте в зал ожидания.  В этом зале  кресла  металлические с дырочками. На металле что ли экономили когда делали,  или для того, чтобы легче было их двигать во время уборки?
Конструкцию кресел, при желании, можно объяснить, но как объяснить название кофейни в  зале ожидания? Париж. Не Иркутск, что было бы логично, всё же областной центр того же Тайшета, не Москва - столица, а Париж! Столица конечно, только не наша. Представляю беседу двух местных приятельниц:
 - Я слышала, милочка, ты замуж вышла?
 - Да, дорогая, встретила своего принца!
 - И где же  гуляли свадьбу?
 - В Париже, разумеется, где же еще?
Согласно логике, если в Тайшете есть  кофейня с таким названием, так пусть и в Париже сделают кофейню, (ну хоть самую маленькую, ну хоть под открытым небом), где-нибудь на берегу Сены, с названием Тайшет! Предложите это французам! Что они ответят?  Правильно. 
-  Где Париж и где Тайшет?  И будут правы, что им под русских-то косить?  Хотя могли бы. И было бы  вполне уместно. Вспомним, как наши багратионы  дали жару их наполеонам. Дать-то  дали в 1812 году,  а результат -  через  двести лет в Тайшете  «Париж», а не в Париже  «Тайшет». Парадокс. Бог с ней с историей.  Французы сами знают как называть у себя пункты общественного питания лягушками.
Устраиваюсь на неудобном кресле с дырочками,  напротив «Парижа», сверкающего светодиодной Эйфелевой башней.  Всё не стоя.
Ночь. Веки закрываются.  Ждать еще уйму времени.  Надо бы сходить покурить, да вещи таскать за собой лениво.
Курить конечно вредно, а ближе пятнадцати  метров от вокзала еще и дорого. Штраф. Отхожу дальше.
Площадь пуста. На площади я и Ленин. Если быть совсем уж точным, его часть. Бюст. Рядом никого.  Что не похохмить от большого безделья?  Спрашиваю: 
- Как тебе здесь, дедушка Ленин?
Бюст ухмыльнулся, я оторопел….
 - Тебе сколько лет ? - спросил бюст
 - Пятьдесят, - ответил я,  чувствуя дрожь в коленях. (Интересно упаду, не упаду?)
 - Если так, то какой же я тебе дедушка? Ты знаешь сколько мне было лет, двоечник?
 - Я не двоечник, троечник. Знаю, -  ответил я, судорожно подсчитывая в уме разницу между датами рождения и смерти Ильича.
 - Пятьдесят четыре!
 - Хоть это знаешь, а то совсем забывать начали. Проходит молодая семья мимо, маленький мальчик спрашивает родителей:  «А кто это?»  Представляешь, не знают. Отец на мать, мать на отца, взялись объяснять, мол Ленин В.И, читать то умеют. Потом отец выдавил из памяти:«по моему революционер какой-то».  Ага, «какой-то». Обидно. Чему их учат?  Ты то знаешь?
 - Конечно,  нас еще нормально учили. Мы значки с Вашим барельефом носили.
 - Да, помню. Как 22 апреля, то с цветами ко мне, то с венками. А теперь ни тебе митингов, ни тебе цветов. Куда что подевалось? Что у вас происходит в головах?
 - Раздрай у нас в головах.  То к одному берегу, то к другому, всё свой ищем, да что-то в волнах не видно. Вон кофейня здесь -  «Париж».
 - Вижу, самому стыдно. Слышь, мужик, ты в курсе того, что я при жизни-то курил?
 - В курсе, видел на фото с папиросой.
 - Подкури мне папиросу, дай затянуться, пока никто не видит. Рук - ног у меня нет, а губы-то на месте…
 Достал я ему трясущимися руками сигарету, подкурил, поднес к бетонным губам. Ильич с удовольствием затянулся.
 - У нас табак лучше был.
-  А у нас сейчас из бумаги делают…
- Да ну? Табак что ли не растет?
- Растет, просто дешевле получается бумагу пропитывать никотином.  Еще курнёте?
- Давай! Ильич затянулся  и тут же сплюнул окурок на постамент.
- Ну и зачем? Не самые дешёвые сигареты, между прочим, я такие  редко покупаю, не по карману. Так, в дорогу только.
 - Закашляться боюсь. Вот будет вид со стороны - кашляющий бюст.  Посмеялись.
 - Я спросить хотел, много слышал, что затевая революцию, Вы за казненного брата отомстили России, это правда?
Ильич нахмурился:
- Не слушай дураков. Я народу мечтал жизнь проще сделать. Так, чтобы в Союзе людям лучше жилось, чем капиталистам.  Капиталисты продажные и лживые. А Социалистическое общество, по задумкам,  должно было быть честным и открытым.
- Знаете, почти удалось… Правда через такую кровищу. А потом власть держащие зажрались, да так, что Союз сдали Западу…
- В курсе я. Мужик пьяный мне на этом самом месте, где ты стоишь,  душу изливал во время перестройки вашей.
Что-то еще спросить хочешь? Пользуйся моментом. Будет ли возможность еще со мной поговорить?
- Говорят, Вы Арманд любили, Надежде Константиновне изменяли. Это так?
- Много их,  кто так говорит? 
- Не знаю, много - мало, слышал.
- Сами-то, ангелы что ли, или я теперь историю интересую лишь как любовник Инессы? Ладно, скажу, коли спрашиваешь. Любил я Арманд.  Надежду было жалко. Не мог я ее бросить на помойку истории. Предвидел то, что уйду раньше, а товарищи по партии придумали бы за что потом ее расстрелять. Этого боялся. Не бросил, и то оскорбляли Надю, и во время болезни моей, и после смерти уже. Осмелели.  А мы  много вместе пережили, разного. Да и с Инессой, знаешь, любовь какая-то была, всё урывками…  Вроде и любить стыдно было, ни к месту, не ко времени. О чувствах тогда мало думали, еще меньше говорили, словно и нет их вовсе.  А тут еще эти «мудрецы» с теорией «стакана воды», слышал про такую ?
- Да, в общих чертах.  Вроде,  Коллонтай с Цеткин придумали, любви, мол, нет, а естественные потребности только. А чтобы не отвлекаться от революционной борьбы, удовлетворять эти самые потребности легко и просто, не заморачиваясь на придуманные чувства, как стакан воды выпить.
- Всё не так. Ни Александра, ни Клара этого не придумывали.  Поддерживали, но авторы не они. Оговорили их, хотя женщины эти были еще те, мужиковатые такие. Теория стакана воды принадлежит Авроре Дюдеван, баронессе, между прочим.  Наши внедряли, да еще комсомольцы рьяно пропагандировали, свою лепту внесли:«Комсомолка не должна отказывать комсомольцу»,  и всё в этом духе.  После этих движений венерологам  знаешь  как работы прибавилось? Сам-то я против был,  в любовь верил. Толю Луначарского попросил статью написать, раскритиковать все это.  После статьи  поугомонились.  Путаница у вас в головах, не знаете вы историю…
- Да как её узнаешь, если она переписывалась каждой новой власти в угоду?   Думаю, так и не узнаем никогда, что было на самом деле…
- Узнаете обязательно, в своё время. У нас здесь вранья нет, и понятия такого нет, всё как на ладони. Многого не можете понять, во многом сомневаетесь.  До сих пор верите в то, что смерть есть. Это не так. 

И дальше почему-то Ленин заговорил женским радиоголосом «Для пассажиров предусмотрены комнаты отдыха».
Открыл глаза. Напротив «Париж», по-прежнему сверкающий   светодиодной башней…  Приснится же такое!  А как живо!   Этак и вещи могут «уйти», и гитара. Не спать! Пойду на воздух, покурю. Беру инструмент, пожитки, выхожу из зала. 
Вот и бюст.
- Как Вам здесь, Владимир Ильич?
Тишина в ответ. Оно и понятно,  бюсты не разговаривают. Бетон.  На площади можно было бы сказать, что идеально чисто, если не брать во внимание валяющийся на постаменте, истлевший почти до фильтра,  окурок не самой дешевой сигареты. Поднял, бросил в урну.