С. П. Шевырёв. История Поэзии. Чтение 5

От публикаторов:

Исследование Степана Петровича Шевырёва (1806 – 1864) «История Поэзии» вышло в свет в 1835 году. В его состав включены два обширных чтения, посвящённые индийскому эпосу, только что осваиваемому в западной и русской литературе. Но и то, что стало известно в переводах и учёных трудах, поражало воображение современников древностью поэтических сказаний, богатством вымыслов, убедительных для индусов не менее чем реальность, мудростью и религиозным настроем каждой строфы. Будто бы заговорила народная душа, стремящаяся к ощущению и созерцанию единства и гармонии в обожествленной природе. И человек, как ни мал во Вселенной, но в себе он велик и полон дарований. Главенствуя над тварями, он обязан раскрыться в добродетелях и религиозном восторге. Верования индусов убеждали их в перевоплощениях по смерти в иные существа, а вечное блаженство души окружило животный мир божествами и, стало быть, почитанием и милованием. Разумеется, религиозные созерцания и служение Верховному божеству, Браме – устроителю Вселенной, определили сознание древнего индуса, и это в полной мере отражено в поэтических творениях, записанных с уст браминов на священном санскрите. Ныне санскрит считается языком мертвым, подобно латинскому или древнеславянскому, но в богослужениях эти языки оживают и вновь радуют своим полнозвучием и богатством смысла.
На санскрите создана великая индийская книга «Веды» - собрание божественных гимнов и умозрительных поучений жрецов – служителей Брамы. Ютились они в непроходимых лесах, общаясь с их обитателями на равных. Затем браминов потеснила властная каста кшатриев (воинов). За этот долгий период возникла грандиозная «Махабхарата», многосоставный эпос Индии, матерь всех священных книг, питающая изобильно как верования, так и сказания. Всенародная «Махабхарата»  - поистине сокровищница самобытности индийской жизни, с её мировоззрением и фантазией. Сказание заменило историю: то, что кажется для нас сказкой, мифом, сделалось былью, с реальными героями и генеалогией событий. Священную книгу читали здесь вслух при большом стечении людей, и делалось это четыре месяца каждый год.
Другая священная книга, "Бхагавадгита" (Песня Господня), - непосредственно примыкает к первой и почитается людьми повсеместно за бесконечный смысл, в неё вложенный. На Руси этот эпос известен с конца XVIII века, после публикации Николаем Новиковым.
Но вот пробегают столетия, и в индийскую литературу проникли мотивы чувственного наслаждения и неги. В царское время власть браминов и кшатриев ослабевала, созерцание и роскошь воспеваются поэтами всё настойчивее и вдохновеннее. Появляется прекрасная «Сакунтала» - непревзойдённой красоты сказочная жемчужина, украсившая даже изощрённый европейский вкус. А ещё пройдут века, и в поэтическом голосе Индии отчётливо зазвучит нравоучительная нота, произведения приобретут дидактический оттенок, подобно тому как это проявилось в средневековых королевствах. Достоинства индийской словесности так велики, что её вклад в мировую культуру ещё и теперь не осознан в полную меру.
Чтения профессора С.П. Шевырёва, произнесённые и напечатанные в стародавние годы, могут восприниматься с интересом и в наши дни, потому как знакомят с литературными памятниками разных народов. Предлагаем читателям два чтения профессора Шевырёва, посвящённые истории Индийской словесности. Пусть это было время лишь начального знакомства с великой литературой, ещё не познанной, ещё пока сказочной страны, но и оно оказалось живительным и притягательным для любознательных и добродушных людей. Они, к счастью,  всегда находились в любом краю мира. Устарелые названия произведений легко узнаются, но во вступительной заметке мы их воспроизводим по-современному.

А.Н. Стрижев и М.А. Бирюкова.



Степан Петрович ШЕВЫРЁВ (1806 - 1864)


ИСТОРИЯ ПОЭЗИИ
ЧТЕНИЕ ПЯТОЕ

Где самобытное начало поэзии? - Религия есть начало всего духовного мiротворения в человеке. - В религии начало поэзии. - Свидетельства из Истории поэзии всех народов. - Значение восточного периода. - Две религии на Востоке. - Две отрасли языков. - Священные языки. - Первый памятник поэзии: молитва. - Ограниченность сведений в Восточной Словесности. - Санскритский язык. - Жизнь Индейца в нравственном отношении. - Две стихии этой жизни: чувственность и религиозное созерцание. - В чем состоит религиозное созерцание Индейца? - Отсюда характер поэзии Индейской вообще. - Разделение на периоды. - Первый период: Веды. – Примеры из молитв. - Пример Упанишада. - Законы Ману. - Второй период: эпос Индейский. - Рамаяна. - Магабарата.


В последний раз, Мм. Гг., разобравши явление языка в Истории всемiрной поэзии в отношении к его элементам поэтическим и нашедши в нем те же две стихии, какие мы видим и во всей художественной деятельности человека, мы заключили, что язык есть одно только орудие для поэзии, а не самобытное ее явление, и остановились на следующем вопросе: где же первое явление самой поэзии? Что оно выразило и в какой форме было это выражение?
Человек есть олицетворенная гармония вселенной. Он поставлен в средине ее – и все концы необозримого создания примыкают к нему, как к полному своему средоточию. Мал, но полон сам в себе, он блуждает по мiру с тем, чтобы все единить и устроивать. По сему-то он есть распорядитель и глава над тварями, образ Бога на земле. При самоубийстве человечества здание мiра разладилось бы, пришло бы в расстройство. Назначение человека, как мы видим, есть устроивать гармонию и единство в природе, и к этому устремляются все духовные его силы. Но прежде нежели открылась в нем свободно какая-нибудь из духовных его сил, человек должен был ощутить предчувствие этого единства, этой гармонии, которая соединяет все разнообразие предметов, в хаосе нам представляющихся, - гармонии, которой он есть главный представитель, и сие-то предчувствие гармонии, от самобытного существования коей и мiр и жизнь его зависят, есть предчувствие Бога, зародыш всякой его духовной деятельности. Творец, вложивший в человека искру Божества Своего, в первый миг действия души его сказался ему Сам. В этом предчувствии Бога, все соединяющего, заключалось предчувствие и того единого закона, который должен содержать все явления в природе, и двигать всеми побуждениями воли нашей, и приводить в согласие все наши чувства. Другими словами, в человеке, ощутившем Бога, должен был заключаться и мыслитель, ищущий Бога истины в знании, и законодатель, ищущий Бога правды в мipe деяний, и художник, ищущий Бога лепоты в мiре чувствований. Акт предчувствия Бога долженствовал быть первым актом души человеческой, ибо в нем, как в зародыше, пробиваются все прочие ее действия, которыми объемлется вся ее деятельность. В сем-то смысле говорят, что Религия была первым началом Науки, Общества и Искусства. Следовательно, в ней, как в общем начале всякой духовной деятельности человека, должно искать и начала поэзии. Первое поэтическое произведение должно было выразить первое свободное действие души человеческой, - предчувствие Бога: первоначальная поэзия должна была служить Религии.
Развернем скрижали ее Истории, и первые страницы ее у всех народов по очереди подтверждают событием сию истину. Ab Jove principium есть основной звук всякой Музы. У каждого из Европейских народов, где только поэзия имела свое естественное развитие, или где только можно дойти до самых первых ее пелен, хотя по темным преданиям, - повсюду мы видим это религиозное начало. Так, в древней Греции певцам эпическим, народным, предшествуют поэты-жрецы - Орфей, Лин и Музей. Самая Феогония Гезиода, по своему характеру, должна относиться, как иные думают, к периоду раннейшему, чем Илиада. Гезиод заключает поколение поэтов-жрецов. Самые гимны Гомера, из коих иные признаны за неподдельно древние, должны, по своему религиозному значению, предшествовать Илиаде. На первых страницах Тита-Ливия Нибур находит отрывки жреческих и обрядных стихов - развалины первобытной религиозной поэзии древнего Рима. - Скандинавская поэзия начинается феогоническими сказаниями - Эддою. - Классическая поэзия запада ведет свое начало от Христианского Богословского эпоса.
Везде религия была матерью поэзии, где поэзия развивалась сама собою, т.е. естественно, из жизни народной, а не по чужому, иноземному влиянию. Везде, при этих условиях, предшествует самостоятельному развитою поэзии период религиозный, т.е., когда поэзия служит религии. То, что в миниатюре видим мы в Истории поэзии почти каждого народа, где она вышла из своего источника - из жизни, то в огромности представляет древний период восточный в отношении к Истории Поэзии всемiрной. Вся древняя восточоная поэзия, как богатое преддверие к храму самой поэзии, представляет в разных видах период религиозный или символический. Вся она полна предчувствием Бога. Таково значение и главный характер первого периода поэзии или Восточного, Азиатского.
Недаром Азия именуется по преимуществу страною и колыбелью верований: из Азии вышли все древнейшие религии и все до сих пор существующие. В Азии открылся человеку и Бог истинный. Европа претворила религию Христианскую в исповедания, в секты, в учения или доктрины; но чистый источник ее, первобытный - слово Божие раздалось в Азии. Эпохи Истории Азиатской не иначе могут, мне кажется, означаться, как переворотами религиозными. В Азии самые политические перевороты соединялись всегда с переворотами вероучений.
На востоке, в самом начале древнего мiра, являются две религии совершенно противоположные. Одна основана на служении природе, на обоготворении ее стихий, светил небесных; она представляет Бога в разнообразии: это есть восточный полифеизм или восточное язычество. Этой ложной религии противополагается другая, ближайшая к истине и древнейшая по происхождению, основанная на мысли об единстве Бога, религия Откровения. Начальники первой суть Персы, второй - народ Божий - Евреи. В Индейской религии хотя и есть предчувствие об едином Боге, но у них божество, посредством беспрестанных превращений во все свои создания, до того плодится, что понятие об едином Боге совсем в них исчезает. Религия Индийская представляет скорее совершенный панфеизм. И так, одна ветхозаветная вера у Евреев в древнем мiре Азии была верою в Бога единого.
Многобожие Персов имеет некоторое соответствие с системою материалистов, точно так как противоположная система идеалистов сходна отчасти с единобожием Евреев. Весьма замечательно, что те же два начала, которые явились в первых религиях на востоке, где всякое духовное стремление человека принимало характер религиозного созерцания, позднее обнаружились и в Европейском мiре в школах Фалеса и Пифагора тогда, когда свободное мышление образовало философию. Эти два начала, эти струи мы видим впоследствии во всем бесконечном потоке мышления человеческого, истекшего из религиозных созерцаний востока.
Этим двум религиям, противоположным по своему началу, соответствуют в древней Азии и две отрасли языков: языки Семитические, куда относятся Еврейский и Арабский с его отраслями, и языки Персидские, простирающиеся до Индуса. Река Тигр служит пределом для этих двух отраслей. Но еще не решено до сих пор учеными: принадлежат ли языки за Индусом и особенно язык Санскритский к отрасли языков Персидских? Джонес - того мнения, что язык Санскритский проистекает от древне-Персидского, - это мнение основывает он на сходстве Зенда с Санскритом.
Весьма замечательное явление представляется нам в языках теперешней Азии. - Кроме живых наречий, в Персии и в Индии существуют древние языки мертвые, которые продолжают свое бытие уже не в народе, а только в письменных памятниках. Таковы языки Зенд и Пелви в Персии, Санскрит и Бали в Индии. Можно объяснить, как они вышли из употребления народного, предположив, что они разбились на наречия, смешались с иноземными, изменились от чужестранного ига. Но каким же образом они сохранились? Есть одно только средство к объяснению этого - Религия. Эти языки сделались преимущественно языками веры, языками священными, заповедными. Так бывает всегда в странах, где вера основана на священных книгах, содержащих в себе не только учение, но и обрядные молитвы. К тому же, существование особенной касты жрецов окончательно объясняет возможность сохранения сих древних языков. Так Еврейский язык, на котором писаны священные книги Ветхого Завета, сделался мертвым священным языком для Иудеев позднейшего времени, когда язык Сиро-Халдейский сменил язык Еврейский, т.е. в 3-ем веке Христианской эры. Эти священные языки - Еврейский, древне-Персидский и Санскритский - имели то же религиозное значение, какое имеет наш церковный Славянский язык нашего богослужения. Так в Европе Латинский язык сделался бы языком священным, если бы всеобщее изучение классической Словесности в XIV веке не образовало из него языка политического, ученого, а реформация в XVI столетии распространением народных языков не уменьшила его влияния на церковь.
Эти древние мумии языков, именуемых священными, как великолепные памятники первоначальной жизни народов древней Азии, свидетельствуют нам о религиозном ее образовании в первые ее времена. В них должно искать и развалин древнейшей религиозной поэзии. Мы находим следы ее в преданиях. У всех этих народов были особенные касты жрецов. У Персов маги, по свидетельству Ксенофонта, при рассвете дня пели священные гимны, принося жертвы богам. Народ подслушивал и перенимал у них формулы этих молений. Левиты не пели песней у Евреев; храмовое пение учреждено было позднее; но сам великий законодатель, по избавлении народа, воспел благодарную песнь Богу; сам он, умирая, завещал песнь своему народу, песнь, внушенную ему Богом. Брамины у Индийцев обладают наукою Вед и знают таинственный смысл и особенную силу каждого из гимнов и молитв, в них содержащихся. Вторая книга учения Конфуция содержит в себе также древние божественные песни. Таким образом, у всех древнейших народов Азии, от которых только нам осталось слово поэтическое, мы видим, что молитва к Богу была первым выражением чисто поэтическим, первым гармоническим звуком души человека.
Я уже сказал, что период восточной поэзии может быть предложен вам только в одних отрывках. Если бы даже мы могли здесь собрать все труды европейских ученых и сделать из них полный результат, то и тогда не имели бы достаточных средств к тому, чтобы представить себе в полноте поэзию востока, потому что еще мало переведено и перенесено к нам в Европу. Но мы – Русские - не имеем даже и тех пособий, какие предлагаются в переводах европейских ученых: очень дорого бы было собрать все это. Наши сведения в этом предмете не могут быть неограничены.
Изучение литературы востока начато было италиянскими миссионерами. Сочинения Патера Паоллино дали повод европейским ученым заниматься ею. Англичане, Немцы и Французы соревнуют теперь на поприще ориентальной учености. Для изучения Санскритского языка Англичане оказали самые деятельные услуги. Французы, которые отстали было от первых двух народов, теперь деятельно их догоняют.
Но несмотря на то, что так прилежно европейские ученые занимаются восточною Словесностью, все еще известна она в немногих отрывках, и никаких общих положений о востоке нельзя еще утвердить решительно и принять в науке за утвержденные, судя по делаемым вновь открытиям. Конечно, характер древней поэзии всего востока, по всем признакам, есть характер религиозный. Но возьмите ее далее. Она имела у разных народов самое разнообразное развитие. У Индийцев находит Герен в ее Истории все периоды эпоса, лиры и драмы в порядке, совершенно естественном, как в Истории поэзии древне-Греческой. В Китае открывается пребогатая литература драматическая, презабавные комедии, между прочим «Скупой», в котором есть черты в роде Мольера. Сверх того, у этих Китайцев, которые нам являются какими-то Англичанами в Азиатском мiре, такими же практиками, промышленниками во всем, изобретателями, у этих Китайцев, как у Англичан, Словесность изобилует множеством романов, представляющих верное зеркало частной их жизни. Европейские ученые говорят, что характером Азии была всегда какая-то мертвая неподвижность; что этому особенно содействовало образование каст и превосходство касты жрецов. Но в Индии же, где это влияние каст было сильно, явилось еще за 1000 л. до Р.X. учение Будды, совершенно враждебное духу каст, уничтожившее их во многих странах Азии и превратившее касту жрецов в сословие монахов. Это учение распространилось по северу Индии, проникло в Тибет и в Китай. - А согласно ли с этой мыслию о неподвижности Азиатской постепенное развитое Индийской поэзии? - Сверх того, сколько открывается философских сект у Индийцев по новейшим исследованиям! Это не показывает, чтобы мысль у них коснела в бездействии.
А в новом мiре Азия играла совершенно иную роль, чем в древнем. Здесь уж каст не видим. Для того, чтобы родился Магометанизм в Азии, многие перевороты должны были привести ее к этому. И в новой Азии опять какое множество сект и учений Магометанских, открываемых ныне! Каждая философская система Европы едва ли не встретит на востоке соответственного ей по началу религиозного учения?
Согласимся, что мiр Азии еще долго будет для нас за3гадкой; что мы должны признать, что он развивался, имел свои огромные периоды; что он жил под своим собственным началом. Несомненно однако, что это начало было преимущественно религиозное.
Я не буду говорить ни о древней поэзии Китайской, ни о поэзии древне-Персидской. Книга Конфуция и книга Зороастра «Зенд-а-веста» (на древне-Персидском: Живое-слово представляют учение религиозно-законодательное в поэтических формах. Таков характер вообще этих первобытных книг религиозного учения, где законодательство, наука, общество, нравственность, жизнь почерпают все свои начала из религии, и где все излагается в поэтическом виде. Верность перевода «Зенд-а-весты», сделанного Анкетилем дю Перроном, Август Шлегель подвергает большому сомнению. Новый же перевод Бюрнуфа, вышедший только в нынешнем году, очень редок.
Я желаю преимущественно обратить ваше внимание на Индийскую поэзию, а в ней – особенно на те произведения, которые сделались более известны в Европе и имели некоторое влияние на поэзию Европейскую; но еще большее внимание обратим мы после на поэзию Евреев, ибо ее влияние было самое сильнейшее на поэзию христианского мipa у всех народов. Она будет для нас главною представительницею востока.
Санскритский язык, говорят, есть один из богатейших, благозвучнейших и образованнейших языков мipa. В нем - все чистые гласные, и только две двугласные; 38 частию простых, частию сложных согласных, по большей части, губных и язычных. Говорят, что едва ли есть другой язык, в котором было бы такое гармоническое сочетание гласных с согласными; говорят, что он этим едва ли не превосходит лучшие языки южной Европы.
В нем есть рифма и созвучие или аллитерация. Формы метров его самые разнообразные. Он имеет и поэтическую прозу. Все роды поэзии - эпос, лира и драма - процветали в Словесности Индийской. Философских сочинений множество. Древнейшие грамматики относятся к баснословным временам Индии. Форма стихотворная господствует однако всюду над прозою. Самая проза Санскритская есть проза мерная. Есть целые словари, астрономические вычисления, грамматики в стихах. Всякое произведение начинается молитвой: и басни, и драмы, и грамматики. Все - от религиозного начала. Все - от Брамы. Мудрецы, поэты, астрономы, филологи, математики - все Брамины, объемлющие мудрость и весь духовный мiр человека.
Санскритский язык, как сказал я прежде, есть язык священный. Некоторые ученые думали, что этот язык есть изобретение самих Браминов, потому что он теперь есть исключительная их собственность. Но это не справедливо. Вероятно, он был прежде живым, народным языком, и тогда-то процвела его словесность. В Азии нередки примеры языков вымерших. Впоследствии времени язык народный все более и более отдалялся от языка литературного, избранного. Это доказывается тем, что многие теперешние наречия Индии обличают свое явное происхождение от Санскритского языка. Даже самый язык Буддистов, именуемый Бали или Пали, носит на себе все признаки этого происхождения, а секта Будды явилась за 1000 лет до Р.X. Чем более вы восходите на север Индии, тем в большей чистоте сохраняется Санскритский язык; а Северная Индия признается на колыбель этого языка. Такое же постепенное устранение языка народного от литературного видим мы в истории Латинского языка, в эпоху варваров и средних веков. Начало различия между Санскритом и народным языком Герен, руководствуясь мнением Кольбрука, которого критику он вообще предпочитает критике Джонеса, относит за 1000 лет до Р.X. Совершенную же порчу языка народного и отчуждение его совершенное от Санскритского он относит ко временам Магометанского завоевания.
Но перейдем к поэзии Индийской. Вникнем прежде в жизнь Индийца, в его характер нравственный, согласно с нашим образом воззрения, и в источнике его жизни постараемся открыть источник его поэзии.
Индиец верит в то, что при его рождении, когда минуло ему только шесть дней, Брама посетил его родителей, подошел к его колыбели и пером, нарочно для того приготовленным, написал на челе всю участь его невидимыми чертами. Так Индиец во всей своей жизни предан воле этого Брамы, как в своей колыбели. Он - вечный младенец. Смиренно заключен он в своей касте, куда определил его Брама. Если он – Брамин или жрец, - он поучает юность и управляет жертвоприношениями; если он - Кшатриас, т.е. воин, он должен защищать народ, подавать милостыню, творить правду и суд; если он - Вайсиас, земледелец, - он пашет землю, печется о скоте, торгует; если он – Судрас, или раб, - он покорно служит всем прочим кастам, как своим старшим братьям. Все это должно совершаться потому, что Брама создал Брамина из головы своей, воина - из руки, земледельца - из лядвеи, а раба - из ноги. Покорность судьбе есть главный подвиг в жизни Индийца: за нее получает он возмездие в мiре будущем, а в этом мiре если он несчастлив, то платит пеню за прошлую жизнь.
Из этого мы видим, что жизнь внешняя Индейца не может быть стремительна, деятельна, как жизнь Европейца. Она вся очерчена магическим кругом рокового жребия. Сила круга этого тем важнее, что она истекает из религии; что религия сама очертила около него этот магический круг. Всякая обязанность Индийца есть обязанность религиозная. Всякий закон общественный дан ему от Бога.
Но если так ограничена внешняя жизнь Индийца, - за то его внутренняя жизнь должна развиваться вдвое сильнее. Индиец, сын самого знойного Юга, питомец природы самой сочной, роскошной, которая своею растительною силой сокрушает колоссальные громады камней, обвивая их бесконечною сетью вьющихся растений, -  этот Индиец одарен от своей природы самыми пламенными страстями, самым горячим воображением, пылкою чувственностью, совершенно соответствующею этому богатому, сладострастному мipy растений. Но человек не есть одно телесное, а вместе духовное существо: он так устроен от Бога, что если есть какой-нибудь излишний перевес силы в телесном бытии его, то является тотчас противодействие этой силе в бытии духовном и такое противодействие, которого начало тесно связано с своим противником. Эта же самая вообразительная сила, воспламеняющая страсти Индийца, может переходить в нем в силу духовную, в силу созерцательную, которая совершенно отвлекает его от мiра внешннго, погружает его душу в самое отвлеченное, высшее, религиозное созерцание, укрощающее все его бурные чувства и страсти, созерцание, о котором мы Европейцы понятия иметь не можем. Потому вы видите в Индийце смесь сильной чувственности с неограниченною набожностью, сладострастия с покаянием внутренним, плотских вожделений с религиозным созерцанием. Индиец только, одаренный сильными страстями, может сделаться анахоретом и жить в лесу. От того такое множество анахоретов в Индии. Гимнософист, убивающий духом плоть, и Баядера - дева любви - вот два противоположные явления, совершенно характеризующие жизнь Индии.
Таким образом, религиозное созерцание есть главная внутренняя духовная деятельность Индийца. Любовь же есть его внешняя деятельность, отвлекающая от духовной. Эти две главные стихии жизни Индийцев совершенно определяют характер их поэзии. Религия и чувственная любовь были ее главным источником и образовали ее характер. Поэзия Индии начала гимнами и молитвами, кончила драмами и поэмами любви. Так, пир индейский начинается благословением, молитвою Брамина и кончается чувственными наслаждениями и стихами поэтов, очищающих грехи собеседников.
В чем же заключается религиозное созерцание Индийца и как отсюда проистекает его поэзия? Индиец видит во вселенной воплощение одного невидимого, единого и верховного существа - Брамы. Во всех творениях мiра живет эта дробящаяся до бесконечности душа Брамы. Здесь - начало Индийскому пантеизму. Все твари имеют часть этой божественной души, и каждая из этих частей, каждая душа, по бесконечной лествице тварей переступая с одной ступени на другую, посредством многих и многих очищений стремится к тому, чтобы соединиться с своим бесконечным началом - с Брамою. Так, с пантеистическим воззрением на мiр тесно связывается учение о переселении душ - главное основание всей Индийской религии и жизни. Таким образом, не только природа органическая, т.е. животная и растительная, но даже и стихии, - все принимает у Индийцев характер божественности. Индиец не думает, подобно Европейцу, что бессмертие души, что божественная душа есть личная его собственность, как человека. Нет, Индиец уничтожает свои права человеческие; он сливает себя, как человека, с бесконечным божеством, разлитым в природе, и в ее созданиях, как и в себе, видит равное право на божественность души. - Отсюда проистекает такая заботливая любовь Индийцев к животным и растениям. Милование скотов доходило у них даже до крайности, потому что они забывали себя для них, позволяя насекомым питаться своим телом.
Это обоготворение всей природы - главный характер их религии - отражается и в поэзии Индийской. Герои ее эпоса - боги, а не люди. Многие животные также обоготворяются или, по крайней мере, возвышаются на степень человека. Человек же, если поэт хочет дать ему роль поважнее, должен непременно взойти на степень бога, представить какое-нибудь божественное воплощение. Самые беспрестанные сравнения, которые поэты берут из мipa растений, основаны на том, что между всеми царствами живущей природы есть соотношение душевное; что растения также чувствуют и живут, как мы; что их ощущения нам сродны. Это мы увидим после в некоторых примерах. - Мысль о переселении душ проникает всюду и выражается в поэзии Индийской каким-то бесконечным сочувствием между всеми созданиями мiра. Фридрих Шлегель очень справедливо думает, что эта мысль о переселении душ дала особенный характер всей жизни и поэзии Индийской. Но не забудем, однако, еще той основной религиозной мысли, с которою мысль о переселении душ тесно связана, - мысли о душе божественной, бесконечно разлитой по тварям, - о возможности всякой живущей твари восходить до этой божественности. Если из мысли о переселении душ мы объясним, каким образом животная и растительная природа действуют в поэзии Индии; то только из пантеизма Индийцев мы можем объяснить, как животные и люди обоготворяются их поэтами.
Я буду говорить более о памятниках Словесности Санскритской, хотя и прочие наречия, не принадлежащие более к живым, как напр. Пракрит - наречие низшее, равно и живые наречия - не бедны классическими произведениями в стихах и прозе. В мнениях и изложении я буду следовать Лангле и Герену, потому что они с подробностию и в возможной полноте изложили Историю Индийской поэзии и Словесности вообще. Заключения Герена, как мы увидим после, может быть, иногда слишком смелы, потому что он не читал ни подлинников, ни даже полных переводов. Герен и Лангле полагают четыре периода в Индийской Словесности.
Первый самый древнейший есть период Вед, период весьма обширный, пока все молитвы и гимны, в них содержащиеся, и изречения Индийской мудрости, приведены были в систему. Веды и древнейшие эпические поэмы написаны только по-Санскритски. Пракрит - низшее наречие - в них не участвует. Веды суть самый древний памятник Индийской Словесности. Полная рукопись Вед в оригинале находится в Британском музеуме, куда привезена Полковником Полье. Она не переведена. Некоторые гимны переложены или, лучше, переделаны Джонесом; некоторые места Боппом. Но лучший критический труд есть исследование Кольбрука. Всякая Веда состоит из двух частей: Молитв (Мантрас) и Предписаний (Браманас). Полное собрание гимнов, молитв и воззваний, принадлежащих к одной Веде, называется Санхита. Все прочее относится к Браманасам, которые содержат в себе обязанности религиозные, толкования этих обязанностей и богословские отрывки, называемые Упанишадами. Это разделение, впрочем, не везде строго наблюдается; Упанишады находятся и отдельно и составляют иногда части Санхиты.
И так, главная поэтическая часть Вед заключается в Гимнах и Молитвах. Все эти гимны и молитвы обращены к божествам, олицетворяющим предметы природы, как то: твердь, огонь, солнце, луну, воду, воздух, землю и проч. Разного рода жертвы, им приносимые, подают повод к многочисленных молитвам. По правилам Браминов, не нужно знать смысла этих молитв, а только святого, который говорит, божество, к которому обращены оне, случай, в котором гимн употребляется, меру стихов и разные способы произношения, коим приписывается магическая сила. Изо всего этого видно, что поэтическое и даже религиозное значение этих молитв совершенно принесено в жертву религиозному обряду. Я приведу для примера несколько отрывков, взятых мною у Джонеса. (Extracts from the Vedas).
Вот, например, определение Бога по Ведам: «Совершенная правда; совершенное счастие; несравненный; бессмертный; безусловное единство; которого ни речь описать, ни ум постигнуть не может; все-обтекающий; все-превосходящий; увеселяющийся своим собственным бесконечным разумом; не ограниченный ни пространством, ни временем; без ног движущийся быстро; без рук все мiры огорщающий; без очей все надзирающий; без ушей все слышащий; без разумного спутника все понимающий; без причины первая из всех причин; все устрояющий; все-могущий; творец, сохранитель, преобразитель всего сущего: сей есть Великий Единый: сие объявляют Веды». Здесь нельзя не заметить - в определении – поразительного сходства с определением Бога у Державина.
Вот священные стихи из Веды:
1. Да возможет душа моя, которая восходит высоко в часы бдения, как эфирная искра, и даже во сне возлетает на высоту великую, как излияние от света светов, да возможет она в набожном размышлении соединиться с духом верховно-благим и верховно-разумным!
2. Да возможет душа моя силою, подобною той, которою рожденные долу совершают свои дела семейные, и мудрецы, глубоко проникшие в науки, достойно исправляют жертвенные обряды; сия душа, которая сама была первою жертвою между тварями, да возможет в набожном и проч.
3. Да возможет д. м., сей луч совершенной мудрости, чистого разума и вечного бытия, сей неугасимый свет, заключенный в тела сотворенные, без коего не совершается ни одно благое дело, да возм. она и проч.
4. Да в. д. м., в коей, как в существе бессмертном, объемлется все прошедшее, настоящее и будущее; коею жертва, приносимая семью жрецами, достойно исправляется, да в. она и проч.
5. Да в. д. м., в коей, подобно спицам колеса в оси колесницы, вмещены святые писания Ригведы, Самана и Яюша; в которую воткано все, что только относится до созданных образов, д. в. она и проч.
6. Да в. д. м., которая, будучи разлита в другие тела, правит человечеством, как искусный возница своими быстрыми конями, сия душа, заключенная в груди моей, чуждая старости, неимоверно быстрая в своем беге, да в. она в божественном размышлении соединиться с духом верховно-благим и верховно-разумным.
Здесь ясно проглядывает всюду Индиийское учение о всемiрной божественной душе. Эта молитва читается перед религиозным созерцанием, которое составляет высшее блаженство для Индийца.
Вот пример одного Упанишада из Джонеса. В нем особенного внимания заслуживает сравнение человека с деревом в том смысле, что и дерево создано как человек.
Упанишад из Яюшведы:
1. Человек подобен дереву, владыке леса; в этом нет вымысла: его волосы - листья; его кожа - наружная кора. - 2. Хотя кожа точит кровь, а кора - сок; но из раненого человека кровь вытекает точно так же, как растительный сок вытекает из дерева разрезанного. - 3. Его мускулы как тканые волокна; плена вокруг костей как внутренняя кора, заключенная в дереве; его кости - твердые части дерева; мозг в них составлен из смолы. - 4. Дерево, упавши, вырастает снова, еще свежее, от корня: от какого же корня вырастает смертный человек, сраженный однажды рукою смерти? - 5. Не говори, что он вырастает от семени: семя верно от пищи. Дерево, без сомнения, растет от семени, но после смерти имеет видимое обновление. - 6. Но дерево, вырванное с корнем, уже само собою более не вырастает. От какого же корня вырастает смертный человек, сраженный рукою смерти? - 7. Не говори, что он родился прежде; он родился: кто же может вновь его уготовить к рождению? - 8. Бог, который есть совершенная мудрость, совершенное счастие. Он есть конечное прибежище человека; он щедро распределяет свое богатство тому, кто был тверд в добродетели, кто знает и обожает Великого Единого.
Все Веды суть собрание отрывков, коих сочинители, большею частию, в них же поименованы. Сначала, вероятно, оне передавались изустно. Предание именует их собирателя Виасою, но Виаса значит по-Санскритски: Собиратель. Время собрания определить невозможно. Древность их доказывается трудностью языка, местами, приводимыми из оных во всех прочих памятниках Санскритской Словесности, умолчанием в Ведах (кроме последней книги, которая потому и подвержена сомнению) о почитании Рамы и Кришны, как воплощений Вишну. Это доказывает, что эти секты явились позднее Вед. Текст Вед, разумеется, изменен был, ибо собиратели и учители оного разделялись на 1100 школ; но и теперешний текст есть весьма древний, чт; доказывается цитатами в других творениях Санскритской литературы. Глоссы и мерное пение такие предохраняли сей текст от изменений. Веды предполагают богослужение, которое связывалось со многими обрядами и вверено было касте жрецов. Религия сия, по единогласному сознанию всех ученых, основывалась на понятии об едином божестве, которое открывает себя в великих явлениях природы, также обоготворяемых Индийцами. Посему религия Вед есть религия естественная.
Из Вед проистекли и Законы Ману, содержащие в себе все законодательство Индийское. Это - также творение не одного человека и не одного столетия. Прежде нежели их собрали и написали, вероятно, они долго были уже в употреблении. В них также нет никакого следа сект, и те же божества упоминаются, какие и в Ведах. Джонес относит собрание Вед к 1580 году до Р.X.; собирателя их он почитает современником Моисея, а законы Ману относятся, во мнению ученых, к 13 веку перед Рождеством Христовым, потому что в законах Ману не говорится ни о тройстве Индийском, ни о славном преобразователе Индийской Религии Будде, который по иным жил за 1000, по другим - за 600 лет до Р.X. Законы Ману, по Лангле, относятся уже ко второму периоду Словесности Санскритской.
Веды суть источник Индийской религии, а не мифологии, коей источник есть Индийский эпос. Божества, призываемые в Ведах, суть олицетворенные явления природы, которые можно привести к трем главным: огню, воздуху и солнцу, как проявлениям первобытного существа. Первые намеки мифологические встречаются редко. Отсюда видно первоначальное различие между жреческою и народною религиею. Веды - источник первой: потому чтение их не дозволено народу и принадлежит одним Браминам. Следующие за ними касты могли их только слушать, а низшие и того не могли. Кроме того, отвлеченное учение, в них содержащееся, не могло и сделаться учением народным. Учение Браминов, разумеется, не сохранилось в чистоте. Последовали многие нововведения. Служение Раме и Кришне заменило служение стихиям и планетам. Народная религия образовалась в Индии посредством эпических поэтов так, как в Греции - посредством Геродота и Гомера. Но и эти самые поэты были Брамины же; отсюда видно близкое сношение между жреческою и народною религиею. Все это требует еще исследований.
Эпическая, лирическая, драматическая, дидактическая поэзия, басни - все формы находятся в Санскритской Словесности; но над всеми господствует, по собственному сознанию Индийцев, поэзия эпическая, самая древнейшая, почитаемая святынею, которой приписывается начало божественное, источник образования Индийского народа. Индийская Словесность богата эпопеями; древнейшие произведения повлекли за собою много подражаний; но так как Илиада и Одиссея все покрывают блеском в Греческой Словесности, так Рамаяна и Магабарата - в Индийской. Сии-то две поэмы представляют второй период Индийской поэзии, который отстоит также на значительный ряд веков до Р.X. Окончательное же собрание и очищение этих двух поэм относится к третьему периоду, о котором будем говорить после.
До сих пор ученая Европа ожидает давно обещанного Августом Шлегелем перевода Рамаяны, известной только в отрывках и по краткому содержанию. Предмет поэмы есть победа героя Рамы, воплощенного Вишну, над Равуною, Князем Ракшусов или злых духов. Злые духи сделались неодолимыми, взявши обещание с богов никогда не уязвлять их: только смертный может победить Равуну, и потому боги просят Вишну воплотиться. Он воплощается в четырех сыновей царя Души-Рута, из которых старший, Рама, есть герой поэмы, давший ей имя. Поэма начинается описанием города, в котором царствует Душа-Рута.
Это - картина золотого века. Она отличается каким-то преувеличением во всем, свойственным восточной фантазии. Но Душа-Рута несчастлив тем, что не имеет сыновей. Он намерен для этого принести в жертву богам коня; но чтобы эта жертва имела силу, дочь царя Души-Руты должна сочетаться с одним юным отшельником и вызвать его из лесной пустыни своими красотами. Здесь мы видим опять сочетание набожности с чувственным наслаждением. Жертвоприношение требует победы сладострастия над мудрецом - анахоретом. Конь принесен в жертву. Вишну в совете богов, собравшихся в жилище Брамы, решается принять на себя тело четырех сыновей Души-Руты. Вишну, однако, сам остается на небе и в одно время с своим воплощением производит бесчисленное поколение исполинских обезьян, которые должны помогать герою. Когда Рама вырос, за ним приходит к царю Душе-Руте мудрец Вишва-Митра, долгими искушениями достигший высочайшей мудрости, и зовет его на подвиг. Царь не смеет отказать мудрецу и отпускает сына. До своего подвига Рама должен был сочетаться с прекрасною Зитою, дочерью царя Юнуки. Руку ее получает он ценою подвига: ему предлагают натянуть лук, которого восьмиколесный ковчег могли подвинуть только восемьсот человек. Этот лук Рама берет одною рукою и ломает его от силы напряжения. Здесь главный предмет поэмы теряется из виду, и то поэтическое единство, которое Герен мечтает найти в поэме, исчезает совершенно. Неизвестно даже, куда девался по бракосочетании Рамы мудрец Вишва-Митра. - Впоследствии Рама, высланный отцом, проводит несколько лет в лесу в покаянии вместе с своею супругою и уступает брату своему престол по смерти отца. Равуна, Князь злых духов, похищает его супругу Зиту. Рама, соединившись с полчищем обезьян, побеждает Равуну. Конец поэмы рассказывается двояким образом. По Герену, Рама, признав невинность жены, получает благословение Брамы и всех богов и возвращается в столицу отца своего; но оставив престол брату, сам возвращается на небо. По Лангле, он изгнал жену, потом подверг ее испытанию огня; земля поглотила ее, чтобы избавить от такого бесчестия. Он сам убил себя в отчаянии. Не знаешь, кому верить. - Сочинение этой поэмы приписывается Вальмики, но это такое же мифическое имя, как имя Виасы, будто бы сочинителя Магабараты, и как имя Гомера.
Магабарата (великая война) также не издана в переводе. Переведены только некоторые эпизоды. Краткое содержание поэмы известно из приложения к Персидскому переводу, переведенного по-Английски. Но и этот Персидский перевод есть только сокращение. Магабарата, по всем признакам, особенно потому, что представляет восьмое воплощение Кришны, написана позднее Рамаяны; но нельзя отнять и у нее глубокой древности, ибо памятники угесов Индии покрыты, по большей части, представлениями из этой поэмы. Магабарата содержит 18 песен или книг и имеет 100.000 стихов, из коих 24.000 описывают главный предмет, а прочие заключают эпизоды и отступления. Содержание поэмы есть также воплощение Вишну на земле, под видом Кришны, и победа добрых Князей Пандосов над злыми Князьями Коросами. Я не буду обременять вас рассказом содержания, исполненного имен. Скажу только, что здесь описано чудесное рождение Кришны, его воспитание, юность, пребывание между пастушками. Но особенно великолепно и роскошно описание острова, который Кришна воздвигает середи моря для того, чтобы из него действовать против Коросов. Особенно блещут роскошью и сладострастием праздники этого острова, которые Кришна дает своим военным товарищам. Как роскошны и сладострастны игры бога, который сошел с неба на землю, кажется, не для войны с злыми Князьями, а для чувственных наслаждений, для того, чтобы самыми невозможными чудесами подарить землю. Вот занятия этого бога. «Там жены, наполнив водою ладонь руки, льют на него дождь: так облака поливают океан. Кришна также, в свою чреду, брызжет в них легкою струею, как роса небес брызжет на цветы. Мигом море покрывается ладьями, и ладьи принимают образы павлинов, рыб и змей пловучих. Тут на острове и рощи, населенные народом оленей и птиц, и торжественные арки, блестящие изумрудом, кристаллом, златом, лазурью и всеми драгоценными металлами и камнями. Вдруг летучие города сходят с небес на землю, города, которых жители - небесные музыканты, города, звучащие на воздухе гармониею музыки. Но всех пышнее город, где Кришна веселится с двором своим. Внезапно, своенравный бог повелит океану уравнять свои воды, разостлать их чисто и прозрачно, отнять у них всю горечь, удалить морских чудовищ; расставить по океану богатые столы с разными яствами и питьем и задает самый роскошный Индийский пир на море, пир, исполненный благовоний и пряностей. - То затевает купанье и бой в прохладных волнах моря: девы и жены вступают в самую жаркую борьбу в спокойной и прозрачной стихии, - и весь океан покрывается тысячью красот чудесных и становится подобным небу, отягченному облаками, сквозь которые тысячи месяцев вдруг бы засверкали».
Этот краткий рассказ о чудесах бота Кришны верно внушит вам более желания узнать эту поэму, нежели содержание, исполненное Индийских имен, для нас непонятных.



(С.П. Шевырёв. История Поэзии. Чтения адъюнкта Московского Университета Степана Шевырёва. Том первый, содержащий в себе историю поэзии индийцев и евреев, с приложением двух вступительных чтений о характере образования и поэзии главных народов новой Западной Европы. М. 1835).

Текст к новой публикации подготовила М.А. Бирюкова.