Мантиняс-лупатиняс

— Эй, извозчик!*
—Я не извозчик — я водитель кобылы!

Фигаро был старым, ироничным конём. Он многое повидал в жизни. И закат Советского Союза, который провёл в спортивной школе, помнящей победы спортсменов на Олимпиадах, и новые времена в республике, обретшей независимость, которые застали его в старом обветшалом сарае и даже…. сложно поверить, но этот свой рассказ конь вёл на Подмосковной конюшне в окрестностях Яхромы, пожёвывая губами душистое сено и филофски относясь ко всем переменам, произошедшем в его жизни.

Однако было кое-что, чего конь так и не сумел забыть, и решил донести до собратьев по комфортному и сытному бытию, каждой минутой которого он самозабвенно наслаждался. Вот и сейчас с густым стоном он почесал  зад о добротные доски денника, выдохнул с наслажденьем и продолжил своё повествование, а надо сказать, что его саркастический тон приводил товарищей в восторг, потому они всякий раз с нетерпением ждали ночи, чтобы послушать очередную историю из жизни тридцатилетнего коня, повидавшего на своём веку столько, что обычному спортивному  и не снилось.

Ведь что такое жизнь спортивной лошади: тренировки, да соревнования. Это всё Фигаро знал уже на заре своей молодости, пока не упал и не  повредил ногу, после чего его отдали в прокат. Как говорится, было бы счастье, да несчастье помогло. «Оно нам надо, этот спорт?», приговаривал конь, с сожалением глядя на истомлённых тренировками собратьев.

Итак, народонаселение конюшни настроило уши, а Фигаро повёл свою речь.

 — Было это во времена, когда я только попал в прокат. Ну что там особенного… Приходят неумехи, стучат по тебе пятками, будто меня это как-то беспокоит…. Я, значится, стою себе, сильно не рыпаюсь. Бывает, захочется мне побегать, я пробегусь, особенно, если замечу, что на той стороне поля травка посвежей будет. И так я жил и не тужил, наслаждаясь жизнью, пока не заявился один персонаж, такой, что даже я, видевший всё, пришёл в сильнейшее изумление. Не поверите! Носил солдатские галифе! Это в конце XX-то века! Я потом узнал, что он был из реконструкторов. Это такие странные людишки, которые собираются на полях сражений, где наших немало-то полегло под шальными пулями и давай, значит, повторять эти сражения, но лошадей там не убивают, это всё понарошку. Так вот помимо галифе он носил ещё шинель и рюкзак, огромный такой, времён Второй мировой войны. Зато там помещалось много моркови и сухарей, так что Бог с ним с рюкзаком, хотя выглядел он, прямо скажем, неприлично.

Нормальный человек, он как выглядит? Бриджи спортивные с кожаными леями. Хотя можно и из замши, да-с. Жилеточка там летняя, жилеточка зимняя, но чтобы карманов много, где сахар уместить можно. Краги да ботинки, к соревнованиям непременно требуется хорошие сапоги справить. Но ездить в таких же времён Отечественной войны 12-го года это, позвольте, ну ни в какие ворота не лезет!

Тут Фигаро закатил глаза и кобыла, стоящая  напротив в специально для неё купленной ночной флисовой попоне небесно-голубого цвета, согласно закивала, фыркая и тряся гривой, с заплетёнными в неё ленточками.

— Я, конечно, не подвержен истерии консьюмеризма, — продолжил свой сказ пожилой конь, — но этот Лёша был пределом всему! А главное, что каждый раз он выбирал именно меня. Возможно, потому что других лошадей ему просто не хотели давать. Я-то как вы знаете, и ногу согнуть не могу, хода плавного нет, аллюры неправильные. Бегаю как на ходулях, это к слову о том, что бывает в спорте. Так вот и так я был можно сказать деревянным, так ещё на меня посадили этого, вообразившего себя офицером царской армии его Императорского величества. А потому он, едва научившись на лошадь взбираться, принёс труды старика Филлиса, строевое седло и стал подражать манере езды тех лет, не умея ездить никак! По картинкам всё, по картинкам!

От возмущения Фигаро фыркнул, и сено разлетелось по проходу, упав на блестящий от усердий персонала пол.

— Однако был он мне симпатичен этот Лёша и друг его, имени которого не помнил тогда никто, потому что все звали его просто Король. Оба они увлекались историей, седлали строевым седлом, и не замечали, что над ними потешаются все…. Только вот Король трудился электриком и приходил ко мне строго по своему расписанию, а Лёша был вольным художником, а потому и ко мне захаживал, когда душа пожелает и попросит быстрой скачки. А так как жить ему на что-то надо было, доходов с маменькиного станционного буфета на его содержание явно не хватало, то Алексей принял решение капитализировать своё хобби. Начал он с того, что покупал открытки в одном антиквариате, продавал в другом, а закат своей карьеры встретил на Талсинском шоссе у памятника Виктора Цою, где не только погиб желающий перемен певец, но и когда-то шли бои, и Лёша самозабвенно, как и положено истинному чёрному копателю, вгрызался в землю в надежде нарыть хотя бы гильз. Но нарыл только пару тумаков от делегации, прибывший возложить цветы на могилу почившего кумира. Впрочем, это было уже в тот год, когда я, к счастью, покинул негостеприимную страну, отделившуюся от Большой России.

— А про любовь будет? Ну и чтобы красиво….— протянула кобыла напротив, которая начинала засыпать как только Фигаро говорил за политику.

— Вот вечно ты, Дурёна Матвеевна влезаешь со своей любовью. Ладно, так и быть. То был прекрасный апрельский день, когда деревья ещё стояли голые и казались от того совсем серыми, более того, их можно было бы назвать ещё и печальными, но такими лишённые листвы деревья бывают лишь осенью, когда ранняя тьма, вместе туманом поглощают их,  и тогда торчащие сквозь белёсую тьму ветви походят на мертвецов, бродящих по чистилищу. А у нас, повторюсь, была весна, и солнце уже начало греть, освобождая мёрзлую землю от оков, взывая к жизни и радости в душе. Звенели голоса птиц, то там, то тут зеленела трава и первоцветы,  и такими же первоцветами чувствовали себе молодые люди, сидящие на поваленном дереве у конюшни и ожидающие, когда шашлык, наконец, будет готов к употреблению.

Кобыла блаженно замотала светлой своей мордой...

— И тут владелец ветхой, деревянной конюшни, где я стоял в тот момент и спрашивает: «Когда шашлык из Фигаро есть будем?»

Лошади возмущённо заржали и затопали копытами!

— Да-с и этот пострел и правда был со-владельцем конюшни, вихрастый молодой латыш, чьи мечты жизни восходили к тому, как бы элитному жеребцу обрюхатить его беспородную кобылку, жеребёнка которой он при подобном раскладе продаст за большие деньги. Вторая его мечта мало чем отличалась от первой по своей сути: Роланд строил глазки своим клиенткам за сорок, ожидая, что однажды они возьмут его, кобылу и жеребёнка на содержание и тогда он сможет купить себе не только красивый красный редингот, но и настоящую спортивную лошадь.

Ну а я там оказался, благодаря Лёше с Королем, которые не  смогли допустить, чтобы меня отправили на мясокомбинат, выкупили из проката, где на мне никто не хотел кататься кроме них, и поместили  в холодный сарай, где меня привязали на цепь как какую-то корову.

По конюшне рокотом прокатился общий вздох. Где это видано, обращаться с благородной лошадью как с какой-то низкопробной жвачной скотиной!

— Одним словом, несмотря на то, что жизнь моя теперь проходила на цепи, всё же я, молодой ещё, в самом расцвете лет, остался на этом свете, и люди не пустили меня на салями. А вот в Лёшину жизнь можно сказать ворвалась любовь. Это я для тебя Дурёна Матвевна, стараюсь. На самом деле Лёшка положил глаз сразу на двух дам-с. Одну — медсестру, которая была хороша именно местом своей работы — больницей, ибо это заведение было полно не только медицинского спирта, но и более практичных вещей, таких как одеяла,  а был Алексей человек практичный, перво-наперво в отношениях. Из этих больничных тряпок и была  сшита моя первая собственная попона. Поэтому держать зла на Алексея не получается. Всё же он старался, хоть и навещал меня, как Бог на душу положит. Немногим чаще приезжал Король: он работал, лазал по электростолбам, что, конечно, его извиняет. Но ведь я целыми днями простаивал в деннике, вдыхая то пыль от паршивого сена, то миазмы от неубранного, дамы закройте уши, навоза.

Второй барышней была переводчица,  которая владела квартирой  не так далеко от конюшни, а главное имела работу   попрестижней. За языки больше платят. Потому Лёша сначала окучивал медсестру, но как только выяснилось, что больше одеяла она не принесёт, он переключился на лингвистку, которой сразу же вручил красочную книгу со всякими equine-словами на аглицком языке. Чтобы язык так сказать изучала в шкурном направлении.

Да-с! Женщина должна приносить пользу, считал Лёша, а, ежели пользы нет, то нечего с ней и встречаться. Даже если хороша в постели. Кстати, этот момент его интересовал в последнюю очередь. То ли удовольствие от применения собственной смекалки было больше, то ли был он латентным извращенцем какой-нибудь экзотической направленности, мне неведомо. Потому страсти по плотским утехам не шли вразрез с его воззрениями относительно пользования женщин в смысле материальном, не сбивали с пути истинного и не развращали. А время показывало, что толку от лингвистки по имени Виктория  могло бы быть в разы больше. Вот уже она бросила работу в школе и трудится в нефтяной компании, носит деловой костюм, а Лёша её на руках, уверяя, что купит ей отрез на по-настоящему хорошую брючную пару. Ему вообще нравились женщины в брюках, а точнее в бриджах и  если бриджи эти были испачканы конюшенной пылью, сеном и прочими дурно пахнущими вещами, то дама вызывала в нём самые бурные чувства. И хотя звал он таких особ нечёсанными конюшенными девахами, это было скорее для прикрытия своих пристрастий.

Так бы безмятежно и шла Лёшина жизнь, если бы не несколько трагических событий. Ну, во-первых маменька продала станционный буфет в виду его убыточности и решила продолжить карьеру буфетчицы уже в Германии, где немцы по достоинству оценили эту крепко сбитую дородную даму и бывшую гражданку страны-победительницы…  и поручили торговать мороженым на улице и в летний зной и весенние грозы… Однако же небольшие деньги она непутёвому сыну своему всё же присылала, чтобы совсем не умер с голоду, лазая по латвийским лесам в поисках горшочка с золотом. А Лёша не унывал, объезжал на дребезжащем драндулете все местные сёла и на ломаном латышском произносил коронную фразу: « Висадас мантиняс-лупатиняс?» с дурашливым выражением лица, как-то странно разводя при этом руками. В переводе на Великий и могучий, это означало: «Всякие тряпочки-вещички?», а вот характерный загребающий жест призван был показать, что Лёша берёт всё, что есть.

Но как показывает история человечества «всякие тряпочки-вещички» имеют свойство когда-то заканчиваться  и Лёша ненадолго ушёл в интернет, где открыл для себя сайт с подходящим для него названием «Ебай!» Вообще, произносить полагалось Ибэй, но Лёша только увидев латинские буквы прочёл, что прочёл — ебай и всё тут. И это очень ему понравилось, так как было крайне созвучно его натуре.

Одним словом он стал интернет-спекулянтом, зарабатывал с проданной вещички свой процентик, называя всё это гешефтом… но не хватало уже на моё содержание, и Лёша стал подумывать о том, как бы объявить Королю, что я принадлежу ему безраздельно, и расходы на моё содержание тоже, тем более, что мозг его, в котором и без того плодилось идей, что блох на собаке, посетила ещё одна, самая гениальная из всех: стать кинорежиссёром. Вот так вот. Просто. Взять и стать. И что, что ничего в этом не понимает? Есть библиотека, там много книг, всё написано… Мысль, в общем-то, правильная и талантливый человек, имеющий к тому же некоторое финансовое подспорье, мог бы и справиться и получить приз какого-нибудь именитого фестиваля в итоге подобной авантюры. Но талантливым Лёша не был. А даже если и был, то лень родилась раньше него. Потому все его замечательные идеи рано или поздно превращались в подобие его обители, дни которой на тот момент уже были сочтены, ведь идея разрасталась в его мозгу подобно раковой опухоли, направляя его стопы в кредитное учреждение.

Обречённая квартира, расположившаяся  в бывшей рыбацкой деревеньки, в кирпичном правда доме на десять квартир, могла быть уютной и милой, да и метров в ней было немало. Однако же была она забита до отказа всеми теми непроданными мантинями и лупатинями, которые Лёша складировал сначала в комнате на целых двенадцать метров. Потом в типичном хрущёвском коридоре, где с трудом помещался сам,  а потом и на кухне, которая вопреки обычным планировкам Никиты Сергеевича вмещала в себя целых десять квадратных метров вместо привычных  пяти, в которых положено было ютиться добропорядочным гражданам Советского союза. Путь к плите загораживала разложенная газета, на которой возлежали болты от найденных останков корабля. Холодильник почему-то хранил лекарства: для Лёши и о, как это трогательно, для меня. По коридору  тогдашняя его пассия Виктория перемещалась с опаской, прижимаясь к стене, на которой зачем-то висело зеркало: там расположился снаряд времён Второй мировой или Отечественной войны 12-го года…. В единственной комнате, где можно было спать, висела уланская форма, в которой Алексей рассекал на реконструкции Бородинского сражения. Хорошо, хоть не на мне! Не успел из-за вечного своего разгильдяйства сделать мне все необходимые прививки, так что участь изображать из себя боевого коня меня миновала…

В общем, что говорить — необычный он был лентяй и разгильдяй, с творческим так сказать потенциалом! И вот, наконец, кресло, мотор, съёмки, стоп снято! Даже знаменитый Илья Лагутенко, песни которого мне всегда напоминали вопли кота по весне, снялся в паре кадров. В трёх, если быть точным. И невыплаченный кредит в банке. Монтаж…монтаж… Бесконечный монтаж, который осуществлял режиссёр фильма, лучший друг Алексея, Александр Вейнгарт, который не только освоил ремесло киношника, не только стал режиссёром, потому что у продюсера Алексея  не нашлось времени снять собственный фильм…. но ещё и напоминал внешне хомяка, тянущего абсолютно всё за толстые свои щёчки. Потому ему всё время не хватало денег на бесконечный процесс монтажа, в результате чего не только зрители Прибалтики не увидели этот киношедевр: его не увидел даже сам продюсер, шустро перебирающей имена всех знакомых дам — теперь надо было где-то жить.

Забыта была Виктория, которая когда-то по просьбе Лёши примеряла бриджи, и кольчугу, сплетённую местным талантом оружейником…. Конечно, была у переводчицы квартира, недалеко от конюшни, где обитал и я, хотя моим владельцем Алексей больше не считался….Между прочим все новости я узнавал от неё: она приезжала тренироваться и периодически выводила меня попастись… Так вот девица взрослела, работала, зарабатывала, помышляла о том, чтобы уехать на родину предков, и меньше всего собиралась замуж за раздолбая, который лет семь или восемь назад очаровал её стихотворениями собственного сочинения. В тот весенний день, когда все они ждали шашлыка, Лёша взобрался на поваленное дерево и прочёл стихи. А она, не равнодушная к слову, восторженно слушала. И была так несчастна, когда провожать к остановке её пошёл Король, а не Алексей, на тот момент ещё ожидающий от медсестры несколько лучших результатов, чем два сворованных одеяльца. Одевалась Виктория недорого, но со вкусом. Синие бриджи, а вставки цвета индиго, бархатные. И голубая рубашка. Мне, знаете ли, нравятся, когда люди, которые садятся на меня, следят за собой. А не это чудо-юдо в галифе времён Отечественной войны 12-го года. Нет, я не мещанин. Я — эстет.

Но мы отвлеклись. Виктория рассказывала мне, что как-то Алексей сообщил ей о наличие других девушек и был выставлен ею за порог, чем был сильно удивлён. Он-то думал, что отношения, как и вся его жизнь, это бесконечная ярмарка….  Но нашёл-таки даму, готовую стать участницей этой его ярмарки абсолютно безропотно, как ему показалось.  Внешне она напоминала вкусный пирожок с прибалтийским шпиком, была труженицей в социальных службах, имела латышские корни, что позволило ей стать госслужащей, и сама была вполне социально обеспечена. Виктория со своими русскими корнями почти не имела уже шансов на нормальное трудоустройство,  ведь время шло и республика становилось всё более жёсткой по отношению к «неправильной национальности», а потому Алексей особо не опечалился расставанием с ней.

Итак, наш герой оперативно женился, сделав для верности наследника,  и въехал сначала на  городские метры супруги, а потом и на дачные, где быстро стал исполнять роль на всё готового зятя: то кусты подвязать, то теплицы построить.  Как говорила мне Виктория в ответ на её вопрос, почему он никогда не приберётся, Лёша, вальяжно развалясь в кресле в красном своём халате Обломова, лишь закурил папиросу и с видом истинного сибарита изрёк: «На то существует прекрасное изобретение человечества: Же-а-ана, убери!»

А ещё спустя время, простите, что забегаю вперёд, мы нашли Лёшу за прилавком в оружейном магазине, куда он был трудоустроен заботливой тёщей своей, не терпящей трутней и откуда, прячась под прилавком строчил смс-ки всяким дамам… не потому что так уж нужна была ему любовь на стороне, любовь как я ранее сказал ему вовсе была не нужна, а потому что надеялся  он обрести вариант повыгодней. И вот однажды ему написала скучающая Вика, которая проводила лето в столице России, не сумев никуда выбраться, и вспомнила отчего-то давнего своего милого конюшенного  друга.

— О, как это романтично, — обрадовался сентиментальная кобыла, — и  что же, они снова встретились, а он понял, что всегда любил только её?!

— Нет, Дурёна, они так и не встретились, — отвечал Фигаро, — Потому что каждый из них добился того, о чём всегда мечтал,  а вот мечты-то у них были разные. Виктория хотела уехать из ставшей нацистской Латвии в родной город своего деда, Москву, где обрела дом, любимую работу и надеялась когда-то встретить и достойного человека, но, а Лёша, Лёша стал владельцем двух обозных лошадей, на которых катал латвийских детей. Его познаний латышского хватило на новую коронную фразу: «Зырдзыняс, лабас зырдзыняс!», что в переводе означало: «Лошадки, хорошие лошадки». Эту фразу можно было выкрикивать, сидя на козлах и завлекая, таким образом, народ. И был он этим доволен. А о похороненном на полке фильме, как и о ненаписанных стихах и всех прочих мечтах своей юности, он давно забыл. Ему было лениво даже помнить, да и женился он всё-таки как и хотел: практично. Ну, малость промахнулся, конечно, ведь ружьями он только торговал, а не стрелял, но и этот вариант в итоге сгодился.

Всё это мне рассказала Виктория, с которой мы случайно встретились, когда она отдыхала в отеле в Яхроме, а меня как раз выпустили погулять. Приятно всё же узнавать последние новости из жизни старых знакомых. 

— А что же Король? — спросил молчащий доселе старый скаковый жеребец, считающий себя истинным монархом в этой подмосковной конюшне, где был устроен  также небольшой пансион для ветеранов конного спорта, таких как Фигаро.

— Король? Так вы же его все знаете. Это Дмитрий Владимирович, заместитель нашего мэра, занимается благоустройством города. Начинал-то с простого электрика…. Уезжали мы с ним вместе. Он за рулём, а я в коневозе.

Такая вот  история,  друзья мои, казалось бы, напрочь лишённая политики и её проявлений, произошла после развала Советского союза и завершилась почти тридцать лет спустя во вполне себе Независимой Латвии. Однако же верно говорят: если не заниматься политикой, то она займётся тобой. Вот и героем нашей истории занималась политика, чего он не желал замечать на протяжении 45 лет своей жизни. И даже в  тот момент, когда он, причмокивая губами, погонял обозную кобылу по кличке Маруся, эта мысль так и  не посетила его, ведь Лёша добился всего того, о чём мечтал в юные годы своей жизни, когда окрылённый мечтами стоял на пне и декламировал стихотворение собственного сочинения, как ему почему-то казалось….

Только глянет над Москвою утро вешнее
Золотятся помаленьку облака
Выезжаем мы с тобою друг по-прежнему
И как прежде поджидаем седока*

* Из песни Леонида Утёсова «Песня старого извозчика»

4 февраля 2018


Рецензии
На это произведение написано 6 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.