6

                (предыдущее:http://www.proza.ru/2018/02/03/970)


Но не смог не задать вопрос:
  - Почему Сочинитель голосовал за казнь?
  - Ты у нас – Сочинитель, у себя и спроси, - усмехнулся высокий, которого я тоже теперь прекрасно видел. 
  - Пусть, - сказал я, - но кто-то Добрый во мне был же, зла я никому не желал. Кроме, как за дело. И уж тем более не делал. Почему он так проголосовал?
  Он пожал плечами.
  - А вдруг смерть для тебя – благо? – предположил поэт, - Сам не раз молил о ней! Вот и сбил его с панталыку.
  «Вполне возможно, - подумал я, - Как легко заморочить не только другому, но и себе голову».
  «Эх, - вздохнул я, - голосуют и по принципу: против. Гениальный Лец прав, что в каждом – множество противоречивых «я», потому раздвоение личности лишь простейший случай. Не стану выяснять: кто остальные. Что это изменит?»
  Почему они медлят и не ведут меня никуда?
  Я вопросительно взглянул на высокого и поэта.
  - Там ночь, - ответил поэт.
  Теперь я тем более ничего не понимал. Зачем тогда будили? И накатило подозрение, что меня обманывают свои же, уверяя, что ждём милосердия, а на самом деле… Да, поэт же сказал: «Ты умрёшь иначе».
  - Ребята, - сказал я, садясь на топчан, - хватит меня дурить. Убьёте сейчас? Тоже ножом?  Как Йозефа К. Там тоже были двое, исполнившие смертный приговор. Но это же плагиат! Имейте хоть капельку воображения! Внесите разнообразие в замысел Абсурда. Знайте, я при этом не подумаю: «Как собаку». Так что цитата тоже не получится.
  - Брось паясничать, - устало проговорил поэт, - У Кафки Йозефа прикончили цилиндроголовые и полные судебные исполнители, приведя его к каменному карьеру. Давно не перечитывал «Процесс»? Мы что, подходим под это описание? 
  Пришлось признать, что нет. «Нервы стали ни к чёрту, - объясняю я свой срыв, - Поглядел бы я на вас в подобных обстоятельствах!» 
  - Мы – в одной лодке, - возражает поэт.
  - Чего мы ждём, лодочник? Медную монетку от меня? А, Харон?
  - Утра.
  - Разве Смерть не всевластна Ночью?
  - Как понимаю, Ночь наступает, когда Смерть захочет, и для того, для кого Она захочет. Ей было сказано дождаться утра. Не знаю почему.
 
  - А я знаю… - внезапно озарило меня. И от этой мысли мне стало плохо, так плохо, как давно не было.
  Они, видимо, смотрели на меня, ожидая объяснения, а я не мог говорить. Марго… Дождаться утра – означало, что сейчас, ночью, она умирает. Приняла снотворное… смертельную дозу. Она не проснётся. Утром. Марго поверила мне и захотела встретиться в Коронтэне. Почему тогда я живу? Я вижу без очков, сердце не беспокоит. Чего доброго я стану жить… без неё. Неужели я заслужил это наказание?
  У меня всплыли слова из песни, что пела Марго:
  «Когда же и след от гвоздя исчез
Под кистью старого маляра…
Мне было довольно того, что след
Гвоздя был виден вчера».
  Боже, каким огромным должно быть чувство, чтобы одним воспоминанием о следе от гвоздя, на котором прежде висел плащ любимого, можно было жить!
  И тут до меня дошло, что у Марго не было и этого. Я не дал ей даже такого счастья. Мы никогда не были вместе, а ныне смерть окончательно разлучит нас.
 
  Меня захлестнуло отчаяние. Упав на каменный пол, на коленях принялся горячо молить Эву и Азраила о милости: позволить умереть.
  - Вы любите… Ты, Азраил, пошёл на измену долгу ради Эвы, ты, Эва, не дала ему уйти во мрак. Вы знаете, что такое любить, что такое отчаиваться и горевать, не будучи в состоянии быть вместе. Вам не дали быть счастливыми так, как вы хотели. Я не прошу у вас о многом. Раз мне нельзя умереть вместо Марго, то хотя бы вместе… Я струсил в молодости и упустил свой шанс. Это так. Но сейчас ещё и не умереть с ней – это будет слишком жестоко.
  И вспомнив, добавил:
  -  «Существует право, по которому отнимают у человека жизнь, но нет права, по которому могли бы отнять у него смерть; это уже жестокость».

  Произнеся это, я распростёрся на полу, ожидая ответа. Но я не успел ощутить холод камня, как не услышал, а почувствовал ответ. Меня обняло тёплое чувство, и я сразу  успокоился.  Теперь я знал, что услышан и понят. Оставалось лишь дождаться утра.
 
  Поднявшись, я с улыбкой взглянул на моих конвоиров. Судя по выражению их лиц, они догадались обо всём. В этот момент я даже готов был простить Того, Кто не дал мне умереть в тюрьме и после. Ведь иначе я бы не узнал о любви Марго, а наше первое и последнее свидание было лучшим, что было у меня в жизни, если не считать Коронтэна. Я был счастлив и счастлив, что мне позволено умереть. Вот такой, казалось бы, абсурд, но это – Абсурд, что правит миром, и здесь уже ничего не поделаешь…
  - Ждём утра, - сказал я этим двум, к которым успел привыкнуть.
  - Знаешь, - отозвался поэт, - в одном твоём любимом романе говорится, что не грех такую ночь и продлить. А я, будь моя воля, сократил бы эту.
  - Я бы тоже, - подал свой голос высокий.
  И я мысленно согласился с ними. Но как? Тут мне кое-что пришло  в голову.
  - Когда должно светать? – спросил я их.
  Поэт глядел на меня непонимающе.
  - Время восхода солнца в нашем краю во сколько? – пояснил я, - Это к тому, что не обязательно ждать его лучей, которых можно и не узреть. В среднем солнце у нас появляется раз в неделю. Но по календарю, когда сегодня восход?
  Поэт достал мобильник и набрал вопрос.
  - В 7-10, - озвучил он ответ.
  - А сейчас? – не отставал я.
  Он взглянул на дисплей.
  - 7-08.
  Тут музыкально о своём приходе известило сообщение. Поэт прочёл его и сказал:
  - Идём! Только надо завязать глаза.
  Он вынул из кармана и протянул высокому голубую шёлковую ленту. Такой в школе Марго подвязывала волосы, открывая красивый лоб.
 
  Пока мне завязывали глаза, я успел подумать, что не бывает случайностей и цвет ленты – это знак, которому надлежит обрадоваться. Потом загремела дверь, и мы куда-то пошли. Я сжимал в руке дужку от очков, повторяя про себя: «Марго, Марго, Марго…», чтоб заглушить невольный страх. Одно дело – принять яд или снотворное и погрузиться во тьму, а другое, когда неизвестно откуда ждать удара. Ничего, успокаивал я себя, обманул же когда-то свой страх высоты на десятиметровой вышке, справлюсь и здесь. К тому же, от меня больше ничего не зависит, и осталось, наверно, недолго: минута-другая до восхода. 
  Однако, как ни заговаривал я свой страх, он рос с каждым шагом. Ведь каждый приближал к концу.  «Марго, Марго, Марго… - повторял я заклинанием, - иду к тебе, любимая». Но понял, что так не дойду, ноги уже подгибались, отказываясь слушаться. Нужно было отвлечь себя, обмануть страх. Когда-то же мне это удавалось…
  Я призвал на помощь песню и принялся шагать, стараясь попасть в такт, сам меняя слова и размер, рифмуя, как попало: «Я люблю, я люблю, я люблю... Не о жизни – о смерти молю. Я люблю, я люблю, я люблю… Не проходит любовь у меня. Но люблю я, люблю я тебя… Твои пальцы браслет теребят.  Прокричу и вослед кораблю: «Я люблю! я люблю! я люблю…  Жизнь моя, вот сейчас ты уйдешь. Твой уход – это п*о сердцу нож. Без тебя эта жизнь – мне не жизнь. Хоть сказала мне, мол, ты держись. Усмехнулась…   …проходит, мол, жизнь… как ветерок по полю ржи. По полю ржи, по полю лжи… Проходит явь, проходит сон, любовь проходит… проходит всё. И жизнь – прошла, и жизнь – прошла, и ничего нет впереди, лишь – пустота, лишь – пустота... Не уходи! Не уходи…» 
  Нет, с такой песней мне не дойти.
  И я вызываю в памяти хриплый голос:
  «Поглядите, вот он по канату идёт! Чуть правее наклон - упадет, пропадет! Чуть левее наклон - все равно не спасти! Но замрите: ему остаётся пройти лишь последнюю четверть пути!»
  Но путь продолжался, и я, злясь на себя и свою слабость, заговаривая её, завыл про себя другую песню: «Идёт охота на волков! Идёт охота! На серых хищников – матёрых и щенков. Кричат загонщики, и лают псы до рвоты. Кровь на снегу и пятна красные флажков. Не на равных играют с волками егеря, но не дрогнет рука! Оградив нам свободу флажками, бьют уверенно, наверняка.
Волк не может нарушить традиций. Видно, в детстве, слепые щенки, мы, волчата, сосали волчицу и всосали: "Нельзя за флажки!" Волк не должен, не может иначе!
Вот кончается время моё…
Тот, которому я предназначен, улыбнулся и поднял ружье.
Я из повиновения вышел за флажки – жажда жизни сильней!
Только сзади я радостно слышал
Удивленные крики людей.
Рвусь из сил, изо всех сухожилий,
Но сегодня - не так, как вчера!
Обложили меня, обложили,
Но остались ни с чем егеря!»

Я проревел про себя последний куплет:
«Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников – матерых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу и пятна красные флажков»
И допев, почувствовал: мне плевать, что будет дальше со мной, ведь «и я напоследок спел: «Мир вашему дому!»
  Я усмехнулся и подумал, что самое время, под занавес, послушать мой любимый «Дом Восходящего солнца». Мне, слава богу, дано слышать в себе песни и музыку.
  И великая мелодия с первыми же аккордами торжественно, мощно взошла во мне, разворачивая душу, расправляя плечи, подавляя ненужные чувства, выметая тщедушные мысли. Существовала только эта музыка во всём свете, и я, всегда восторгавшийся ей. Она – из разряда вещей, которые останутся, пережив своих создателей надолго.

  Песня отзвучала, а я всё ещё был жив, и куда-то шёл с завязанными глазами, поддерживаемый и направляемый с двух сторон. Но больше я почему-то не боялся.
  Мы шли по чему-то ровному и твёрдому, где гулко слышались наши шаги, потом высокий сказал: «Пригнись!», и я, произнеся про себя: «Марго!», подставил шею под возможный удар топора, чтоб умереть с её именем на устах. Однако удара не последовало, а ноги узнали ступени долгой и крутой лестницы. Поразительно, но я даже не запыхался.
  Затем мы, вероятно, вышли на улицу, потому что появился городской шум, из которого не удавалось вычленить голоса и понять, чьи то были звуки. Прошло и это, и, вероятно, спустились в туннель, ибо снова гул наших шагов и более ничего. Потом мы выбрались оттуда и я услышал:
  - Сними с него ленту! – скомандовал поэт, - Тут так не подняться.
  Обретя зрение, я поначалу ничего не мог разглядеть, ибо било солнце, да такое, какого не бывает в наших краях. Потом, оглядевшись, понял, что вокруг лес и холмы, а впереди поднимавшаяся дорога. Поэт уже был выше нас и упорно взбирался на холм, мы же почему-то стояли, наблюдая за ним. Вот он оказался на холме, над которым повисало ясное небо, обещавшее прекрасный день, и… растворился в его голубизне, уйдя туда.
  Мы с высоким переглянулись. Подобное я наблюдал некогда на Валдае, где разлом земной коры и нередко, особенно, осенью облака отдыхают на траве. 
  - Дорога на небо, - улыбнулся высокий, молчун вроде меня, - Узнаёшь?
  Что он имел в виду? Я не ответил.
  - Пошли! – сказал мой сопровождающий, видимо, понимавший куда идём.
 
  Немного не дойдя до вершины, он вновь обратился ко мне:
  - Я могу в любой момент пропасть, но ты должен идти. Дорога сама приведёт. А там тебя встретят, и ты догадаешься, куда прибыл. Только не глупи и ничего не бойся. Как в прежней жизни.
  Я решил, что он разыгрывает меня, а наверху просто сбросит вниз с обрыва в пропасть. От «прежней жизни». А говорит, чтоб расслабился и не сопротивлялся, не ожидая подляны. Хотя… я могу ошибаться. Если б это произнёс поэт, любивший игру словами, то такое было скорее возможно. Пр*опасть – проп*асть, а я – пропащий. Но за высоким молчуном подобного не водилось.
  Тем более что, сказав свои, озадачившие меня слова, высокий быстро пошёл вверх и, словно растворился в небе.
  Когда я поднялся на вершину, то ахнул от изумительного вида, открывшегося передо мной. Я стоял на вершине мира, солнце было рядом – только протяни руку, ниже шёл спуск к белеющим вдали скалам, за которыми виднелась долина и, огибавшая её река. Никого из конвоя я не нашёл взглядом.
  Спуск обещал быть крутым, и, чтоб не потерять дужку от очков, по которой мы надеялись узнать друг друга с Марго, я спрятал её во внутренний карман куртки.
  Несколько раз я падал, катясь кубарем и едва не свернув шею. Поднявшись и отряхнувшись, я продолжал путь. Скалы, наконец, приблизились, но встречающих я не заметил. А высота впечатляла и как спуститься в долину – было неясно. Смотреть вниз с самого края я не решался – закружится голова и упаду. А глупо тратить столько усилий, чтобы погибнуть почти у цели… Тем более, что я узнал оба города внизу, и поле между ними. Мне ничего не оставалось, как со вздохом опуститься на траву и задуматься. Не мираж ли то, что я вижу? И не вижу ли я это потому, что мне хочется это видеть?

  Так я спрашивал себя, пока не почувствовал, как о мою руку кто-то трётся. Я взглянул и открыл рот.
  - Виу! Милый мой Виу…
  Я принялся гладить его, а он урчал и стремился, как мы с ним привыкли некогда, потереться мордочкой о моё лицо, каковую возможность я, улёгшись ничком на траву, ему и предоставил. Мы с ним долго миловались, пока он не издал тот звук, из-за которого носил своё имя:
  - Уиу!
  И побежал прочь. Я пошёл за ним, сочтя, что он – лучший из встречающих, какого стоило пожелать. Мой любимец привёл к скрытой тропе, ведшей вниз, и которую сам бы я в жизни не отыскал. Спускаться пришлось ползком, с риском полететь вниз, но сердце билось так, как никогда, в руках доставало силы, и, в конечном итоге, с неожиданной стороны, мы с ним оказались на дороге с Небес. Я взял своего четырёхлапчатого друга на руки и поместил за пазуху, поддерживая снизу и гладя по голове. Отсюда мне показалось, обострившимся зрением сердца – ведь главного глазами не увидишь – что я узрел крошечную на таком расстоянии фигурку, искавшую спуск со скал за женским городом и не находившую. Сердце моё на мгновение остановилось, а потом я побежал, крича и маша рукой, будто она меня могла услышать и увидеть:
  - Марго! Подожди! Не спускайся! Я иду к тебе… 
  Пока я ещё помню, кто я такой, и, быть может, она помнит.