Ближе к небу

Под утро  в темноте  кто-то тихо  и скрипуче вздохнул. Это дверь из коридора в  большую комнату. И я от этих вздохов проснулась. Дверь превратилась во флюгер. Она ощутила движение воздуха через наболевшие от времени серые брёвна,  через  морщины их, через невидимые мне щели в полу, прикрытом дорожками. Дверь вздохнула не один раз легко и обречённо.

И я вспомнила вчерашний разговор по телефону с подругой. Я ей вчера  отправила на гостинцы клюквы.
По давнему  этикету мы привыкли обращаться друг к другу на Вы.
- Почему не приехали ко мне, почему не предупредили? Я бы вам деревянные саночки отправила и варенье? – звонок из соседнего волока.
- Ниночка, саночки у меня отремонтировали, и варенье есть.
А какое варенье у вас?
- Смородиновое.
- А у меня из калины, смородиновое, пареная брусника и две баночки морошкового для внуков или для гостей. Мне у вас понравилось варенье с рябиной и яблоками.
-Мне сегодня пришло сообщение на телефон. С восточной стороны будет метель. А мы с западной стороны.
- И у нас аукнется.

Вот она,  метель!
По-хозяйски, размашисто разгуливает, где хочет. Просквозила мой дом, засыпала забор, залепила боковое окно ледком. Стало оно словно прорубь незрячая. Ветры подпоясались, подняли метёлки. Вымели дороги до самого ледяной корочки, катаются на коньках невидимых, посвистывают, обжигают с севера, дымы из печных труб повернули, как паруса, по ветру.
Я встала, посмотрела на часы. Высветилось семь часов.
Проспала.
Затопила печь. И чтобы она заговорила сразу же и стала живой, я вьюшку чуть приоткрыла, иначе тяга будет сильной, и язычки пламени погаснут моментально. Золу я вчера высыпала в картонную коробку. Пригодится при посадке картошки.

Угольки в ней давно потухли. Каждый раз, когда я клюкой выгребаю золу, то вспоминаю о Золушке, и приходит ко мне на память немецкое слово Aschenputtel. Сказку эту читала на немецком языке. Много чего вспоминаешь во время обыденной работы по хозяйству, чего тебе больше уже не пригодится.
Там, в высоком, так и не понятом небе, за небесной сферой, так и осталась Тайна. Не поэтому ли оно притягивает и в летние тёплые ночи, и в морозные?

Увидела, как за окном уже порхают гости, сначала синицы, потом красногрудый  разведчик сел на кормушку под окном и не улетает, словно сказать хочет:

- Что это?! Непорядок, бабуся!
Сама в тепле, кашу вон сварила гречневую. Пирожком с рыжиками и луком  заела. Кофе с лимончиком выпила. А о нас забыла!

Совестно мне стало. Раз приручила, значит, я за них в ответе. Насыпала в чашку три горсточки семечек и вышла на заметённую тропинку.
Вышла без фотоаппарата. Какая  уж тут в непогодь фото-сессия?!
Руки на ветру леденеют.

Снегири хитрые. Они где-то под крышей прячутся. А синички откровенные, лёгкие, порхнут к кормушке. Но стая бедовых и сильных снегирей налетает мгновенно.
Я вижу уже в окно, как самый смелый и сильный снегирь занял оборону у семечек.

-Моё! Никого не пущу!
Но крупная самка в сером передничке выгнала  его. Синичкам же достаётся  семечко только тогда, когда взлетают сорванцы с добычей на голый куст жасмина или на ажурную калину.
Воровато схватят они семечко и улетают подальше. А сплёвывают  шелуху так же, как люди.
Приучила я их не только к завтракам, но и к музыке.

Вот за окном моим и метель. 
И под «Метель» Свиридова порхают синички и снегири. 
Потом под «Маньчжурский вальс», а дальше…. «Лунная соната»…
Метель несётся  дикими всполохами, как вальс, как продолжение жизни и надежда,  щемящая  сердце, как полёт над землёй.

- Ну, что? Сыты, птахи?
Уже сели позировать?
 Качается на веточке тонкой жасмина перед самым деревенским окошечком та самая бойкая снегириха.
А как же иначе? Ей выжить надо, потомство высидеть, чтобы род птичий продолжался
И мне от их весёлого кружения в Свиридовскую метель стало теплее.
И я ближе к небу стала, словно не я, а что-то во мне красивое, понимающее всё и всех, кружится в вальсе.

фото автора