Горный Зерентуй. Гибель Сухинова

                ГОРНЫЙ ЗЕРЕНТУЙ. ГИБЕЛЬ СУХИНОВА

- Не прав был вождь! Не были они страшно далеки от народа! Более того, некоторые из них наоборот были слишком близки к народу. Вот, к примеру, Иван Иванович Сухинов. Он не только с народом по этапу шёл, но и вместе с ним готовил восстание против власти, - ниспровергал краевед Портнягин расхожее мнение о декабристах.
Мы – в забайкальской гостинице райцентра, селе Калга. У нас - гости. Редактор районной газеты «За коммунизм!» Евгений Демидов, молодой человек, недавно закончивший факультет журналистки Ленинградского университета. Самодеятельный художник из Бугутуя Алексей Корешков, в берете на голове, несмотря на жару. Самодеятельный скульптор из Горного Зерентуя Александр Щипачёв, приехавший в Калгу на велосипеде. И Портнягин,  недавно опубликовавший в «коммунистической» газете большой рассказ-быль под названием «Декабрист». Помог нам собрать этих людей секретарь райкома Владимир Верховодов.
Гости пришли не с пустыми руками. Демидов принёс баранки. Корешков – удочку и только что выловленную рыбу. Щипачёв - два кусочка руды со словами: «Это наша земля». Портнягин – дефицитный индийский чай, чему наш заварщик Алик Брагин был особенно рад.
- Откуда руда, Александр Фёдорович?
- Это – голенитовая руда, добытая на наших Нерчинских рудниках. С высоким содержанием свинца и серебра. Гору  начали осваивать силами каторжан ещё в начале XIX века. Каждый из осуждённых «вёл» свою жилу. Люди менялись и за 26 лет прошли 800 метров. И вот произошло страшное событие: вся гора рухнула, провалилась. Крепёж был плохой, кое-где штольни подходили близко друг к другу. А спасательных работ тогда не проводили. Долго из подземных недр доносились крики и стоны умирающих людей, усиливаемые образовавшимся котлованом.
Некоторые наши жители до сих пор верят, что стон можно услышать и сейчас. И обходят это место стороной. Произошла та трагедия вскоре после прибытия к нам декабристов. Но мы с ними это ЧП не связываем.
 Щипачёв передал мне в руки второй камень.
- А вот эта полосчатая свинцово-цинковая  руда - редкой бурундучной породы с чередованием полосок сульфидных минералов и карбонатов. Смотрите, как она похожа  на шкурку бурундука.
«Действительно, похожа», - подумал я.  Александр Фёдорович в прошлом работал  геологом.
Мы сидели вместе с гостями за большим круглым столом, и пили чай с баранками. Демидов задавал вопросы и быстро заполнял блокнот ответами.
- Расскажите о себе…  Сколько километров проехали?.. Как вам наши дороги?.. Какой дальнейший маршрут?..
О декабристах не спрашивал. А только положил перед нами стопку газет с рассказами о Сухинове.
«… Среди чудо-богатырей, отличившихся в военных баталиях, был и молодой солдат Иван Сухинов – смуглолицый и живой, как ртуть, не знавший страха в боях, в разведках и лихих набегах на врага в его стане.
Известно, что русские дворяне того времени даже дома предпочитали разговаривать по-французски. Свободно владел этим языком и разведчик Сухинов.
«Светлейший приказал добыть языка, -  сказал полковник, - поручаю это вам. Берите, сколько считаете нужным, гусарских разведчиков и с богом…».
От «Декабриста» Портнягина перешли к декабристам Корешкова.
Самодеятельный художник, похоже, с удовольствием демонстрировал и комментировал свои рисунки, исполненные в стиле Николая Бестужева.
- Декабристы в Чите: Якушкин, Бобрищев-Пушкин, Михаил Кюхельбекер. Якушкин читает послание Пушкина «Во глубине сибирских руд». Работа у оврага Чёртов мост; слева - приезжают жёны декабристов…
Знаем, конечно, как декабристы закапывали в Чите овраг, прозванный «Чёртовой могилой». Закапывали в перерывах между непогодой, разговорами, чтением книг и игрой в шахматы. Труд у них был подневольно-необязательный. Либеральными тогда были власти по отношению к политическим. Не то, что в ГУЛАГе.
- В Кадаинской школе выставлены мои макеты и экспозиция, состоящая из 100 картин - портретов декабристов и их жён, а также различные репродукции с рисунков, - продолжал Корешков.
Оказалось, что Алексей Порфирьевич не только рисовал, но и делал макеты. В основном - макеты тюрем. А тюрем, как и рудников, было здесь предостаточно: Алгачинская, Карийская, Екатерининская, Мальцевская, Кутамарская, Кадаинская, Зерентуйская… Вместо тюрем гостиниц бы для туристов с такими названиями настроить в этих благодатных местах!  Ведь люди и природа здесь до сих пор находятся в первоначальной своей грубости.
- Спасибо за рыбу, Алексей Порфирьевич. Где поймали?
- Из Бугутуя рыба. Село наше в три улицы названо по реке, Бугутуй.  Бугутуй -  место клёвое.  Клёвое место – значит, Бугутуй. Так у нас говорят.
- Почему?
- Потому что на реке Бугутуй во время рыбалки рука устаёт доставать добычу. Даже прогноз клёва знаем.
- У – у - у! – Восторженно удивились мы. Ведь среди нас были рыбаки.
Щипачёв, конечно, не Вучетич, но скульптор в этих местах единственный и уважаемый. Говорил кратко, но с энтузиазмом, рассказывая о последней своей работе «Каторжанин в кандалах».
- Сделал из гипса…  Да. Кандалы настоящие… В музее Горного Зерентуя… Поедете - увидите сами. - И показал нам фотографию загипсованного каторжанина.
Все эти замечательные люди прошли через Нерчинские рудники. Все эти замечательные люди добывали для страны серебро, свинец, цинк... Все эти замечательные люди теперь на заслуженном отдыхе. И все эти замечательные люди продолжали творить в силу своих возможностей и способностей, делая максимум добрых и нужных дел. Если сила Сибири ещё и осталась, то она заключена не в газопроводах и полезных ископаемых, а в этих людях. Они, как и Лунин – наше национальное достояние!
                ***
Добирались из Акатуя в Калгу трудно и с потерями. Тракт здесь исстари был проложен для гужевого транспорта. А ныне, видимо, использовался для танков. Ночью мы слышали знакомый по армии глухой звук. С одной стороны дороги - гора, с которой нет,  да и скатывался очередной булыжник, фонтанчиком поднимая в воздух мелкую пыль.  С другой стороны - крутой обрыв, а далее переход в равнинную, безлесную и бескрайнюю местность. Казалось, всмотрись пристально вдаль и увидишь Китай. Жара, плюс 35 градусов…
Опыт путешествий на велосипедах у нас был. В частности, опыт успешной экспедиции по поиску начального участка Великого Сибирского пути, Владимирки между Москвой и Нижним Новгородом. Однако все ребята понимали, что Сибирь - это другое. И тщательно готовились: много плавали, много бегали, поднимали штангу и, конечно, много ездили на велосипедах. Саша Рабинович, породнившись с велосипедом, ежедневно на нём ездил на работу. И велосипеды в путешествии мы старались беречь пуще самих себя.
Тем не менее, приключения с машинами начались ещё в Домодедово. Сердце сжималось, когда грузчики загружали наш багаж в самолёт. Они, как фанеру, швыряли на транспортёр упакованные в чехлы велосипеды. А у нас две пересадки, в Челябинске и Иркутске. Если и там также будут швырять, то далеко мы не уедем. Решили сами перегружать наш габаритный багаж. Благодаря чему и довезли велосипеды до Читы в сохранности.
Но это было незначительное происшествие по сравнению с приключением, произошедшим в горах. Оно напомнило нам о том, что всё-таки больше надо беречь не велосипеды, а себя.
Перед подъёмом на Пуринский перевал Нерчинского хребта всех парней ещё раз предупредил: на спуске не давайте разогнаться велосипеду. Спускаться только на обоих тормозах. У нас ведь не тур де Франс, а тур де Рашен.
 Но - казалось, бесконечный - подъём в гору выматывал. Быстрее бы на перевал. А на перевале невольно закрадывалась мысль: теперь-то я отдохну, а заодно и проеду несколько километров. Думал ли так Рабинович, я не спрашивал. Но когда его велосипед общим весом в 150 килограммов быстро разогнался на спуске,  тормозами его было уже не остановить. Можно было остановить только ямкой или булыжником. Так оно и случилось.
Камни, ямы, крутые повороты да звенящая тишина на Нерчинском тракте  сопровождали падение с велосипеда Александра Рабиновича. Я ехал сзади и видел, как Саша пролетел по воздуху метров 10.
Переднюю вилку так ровно и без вмятин прогнуло вперёд, что можно было подумать: её изогнули на Харьковском велосипедном заводе. Странно, но при этом все спицы в колесе оказались целыми. Рюкзак и палатка, оторвавшиеся от багажника как осенние листья от дерева, валялись посередине дороги. Между ними лежал наш павший путешественник. Руки и борода у него были в крови.
- Валера, доставай нашатырь, йод, бинт и флягу с водой. У него шок.
Сунул под нос Шурику флакончик с нашатырным спиртом. Саша замотал головой, не понравилось, но моментально очнулся.
- Юрий Александрович, простите, подвёл. Жаль, не побываю в Горном Зерентуе. - И попытался встать. Вот ведь какой он у нас! Даже в такой момент думал не о себе, а о деле.
- Лежи. Сейчас поможем. - С Валерой промыли йодом рану на голове, перевязали её бинтом и замыли кровь.
- Рана вроде несерьёзная. Давай осмотрим конечности. - И я потянул лежащего Рабиновича за руку. Саша застонал.
- Похоже, травмирована ключица. Надо в медпункт.
Но как эвакуировать? За день проехало лишь три автомобиля. И это считалось много для здешних мест. Но, на наше счастье, показался четвёртый. Навстречу на перевал медленно поднимался грузовик.  За ним  тянулся огромный шлейф пыли…
С эвакуацией Рабиновича часть экспедиционной программы пришлось свернуть. Из команды выбыл незаменимый человек, фото - кино - оператор. В Останкино ему даже дефицитную плёнку дали.
Сашу пришлось транспортировать сначала в Читу, затем самолётом в Москву, а оттуда - в Кандалакшу к отцу-хирургу. В конечном счёте, всё обошлось благополучно. После операции и реабилитации он вернулся в команду. И сделал для себя правильный вывод: главное в путешествии, как и в жизни, не ошибки, а умение не повторять их. И Саша это великолепно усвоил, продолжив путешествие и сняв всё-таки фильм о декабристах.
                ***
1 января 1827 года из Бутырской тюрьмы вышел очередной этап. Партия была небольшая, чуть более двадцати человек.  Впереди, скованные по рукам и ногам, шли двое мужчин. Из-за непомерных бород  на лицах видны лишь глаза и нос. Для надёжности, во избежание побега, обоих каторжан приковали к металлическим запястьям, висевшим на железном пруте."Надели их на прут". Это были главные злодеи в этапе. За ними шли остальные, все мужчины, тоже скованные по рукам и ногам. За колодниками тащился обоз, состоящий из двух телег. На каждой телеге по кучеру. На первом возу ехали закованные секретные, бывшие офицеры Черниговского полка Вениамин Соловьёв и Александр Мозалевский. На второй – две женщины с детьми в окружении тюков, набитых всевозможным скарбом. Третий секретный, принимавший участие в восстании Черниговского полка поручик Иван Сухинов, тоже закованный в кандалы, принципиально шёл вместе с остальными колодниками. Охраняла их инвалидная команда. На станциях инвалидная команда, лошади и кучер менялись.
Всем арестантам предстояло подневольное путешествие длиной в год и семь месяцев по Владимирке, большей своей частью и на дорогу-то не похожей.
«Куда были преж сего дороги, и ныне бы те дороги были чисты, и через реки перевозы по государевой дороге, а через ручьи мосты вновь добрые. А по лесам дорогу чистить поперёк полторы сажени, а выскиди (бурелом – авт.), и поперечный лес высекати… А где на проезжей дороге запоры (косогоры – авт.), и тут бы были отворы (удобные спуски и подъёмы – авт.)», - писал «Судебник».
 «В тот год осенняя погода стояла долго на дворе, зимы ждала, ждала природа. Снег выпал только в январе», - писал Пушкин о зиме 1825 – 26 годов. Следующая же зима выдалась снежной. Москву, Владимирку и Владимир замело.
  До Владимира, где ожидалась днёвка, нужно было прошагать 185 вёрст. В день партия преодолевала примерно 18 -20 вёрст, ночуя в этапах и полуэтапах. 10 января колодники вошли во Владимир. На Большой улице города кандальников, месивших скованными ногами густой снег, встречали сердобольные владимирцы с узелками для подаяния. Преимущественно женщины. Они выходили навстречу этапу регулярно в любую погоду – раз в неделю.
- Милый, как звать-то тебя? – Обратилась к переднему женщина с грудным ребёнком.
- Степаном.
- Вот и нашего мальца назовём Степаном. Так принято издавна.
На днёвку каторжан отвели в работный дом. И вскоре туда явился человек от губернатора графа Апраксина. Войдя в тюрьму, он сразу же направился к политическим.
- Граф приказал спросить, есть ли у вас жалобы?
- Жалоб нет, - гордо ответил Сухинов. А Соловьёв показал человеку губернатора до крови натёртые ноги от кандалов.
- Перековать в гаазовские кандалы, - повелел губернатор.
И их, троих, перековали в кандалы, недавно изобретённые доктором Гаазом, оковы которых изнутри были покрыты кожей.
Позади - 185 вёрст. А впереди  ещё свыше шести тысяч…  И каких вёрст! Вёрст Великого Сибирского пути, на протяжении которого кто  только не объезжал кандальников? Вот и Полина Гебль, спешащая к своему жениху Анненкову, обогнала их.  Её первоначальное впечатление об этапной партии было ужасным.
«…Через час я услышала какой-то непонятный для меня в то время шум, но впоследствии слишком знакомый. Шум этот происходил от оков, в которых подвигалась целая партия закованных людей, - иные были  даже прикованы к железной палке. Вид этих несчастных был ужасен. Чтобы сохранить лица от мороза, на них висели какие-то грязные тряпки с прорезанными дырочками для глаз».
Мучительные физические и нравственные страдания, перенесенные Сухиновым в колодничей партии, в отличие от товарищей, терпеливо их вынесших, толкнули его на отмщение правительству. К этому, видимо, добавилась и обида: их, единственных изо всех проходивших по делу 14 декабря, вели в Сибирь пешком. Обида усиливалась тем, что Государь не ответил на его прошение о милосердии. «Прости, Государь, мне моё преступление… В тайных обществах не участвовал…  Избиению командира Черниговского полка Гебеля не содействовал, а наоборот спас его от смерти… Завлёк был в сей поступок по глупости».
Не учли и заслуги в войне 1812 года и полученные там семь ранений.
В Тобольске с тройкой бывших ротных Черниговского полка встретился сенатор, князь Куракин. И коротко пообщался с ними.
- Какова же была  цель вашего восстания?
- Приобретение свободы, - ответил Сухинов.
- Вы что, крепостные? Какой же ещё свободы нужно дворянам?
Сухинов молчал.
Обгоняли этап и Нарышкина с Ентальцевой. Они направлялись к своим мужьям. В разговоре с жёнами товарищей по несчастью  Сухинов объявил, что будет стараться изыскивать все средства, чтобы бороться с ненавистным правительством. Отговоры - не помогли. Не смогли отговорить его и Трубецкая с Волконской. Они умоляли и убеждали в Чите, как «брата»: не приводить в исполнение задуманное.
 «Ссыльные Соловьёв, Сухинов и Мозалевский в здешний Нерчинский завод привезены 8 числа марта… в колодничей партии в числе 20-ти человек в коих считалось бежавшими из здешних заводов 3 человека». Будучи признаны здоровыми к работам в рудниках, на оные их не привлекали. В тюрьму не заключали. От оков освободили. И квартиру они сразу же сняли у одного из ссыльных.  А уже в мае купили на троих свой дом.

                ***
Несмотря на все уговоры и предоставленные льготы Сухинов от своего плана не отказался. А план у него был прямо-таки Пугачёвский.  Привлечь на свою сторону «единомышленников». Что особого труда не составляло, так как Сухинов отличался простотой в обращении с людьми. Затем напасть на казармы и завладеть оружием. Пойти в бараки и освободить рабочих, приписанных к руднику. Идти в село Благодатское для освобождения товарищей. Тем более что село - всего лишь в 1,5 верстах от Горного Зерентуя. Из Благодатского промаршировать на Большой (Нерчинский) Завод и на другие соседние заводы, чтобы обезоружить солдат и втянуть в восстание ссыльных. По пути разоружить  все казачьи караулы. В Нерчинске завладеть артиллерией. И, наконец, идти в Читу, чтобы освободить всех государственных преступников и условиться о дальнейших действиях. В общем, план грандиозный и не лишённый здравого смысла.
Ссыльнорабочие были самым подходящим народом для сплочения. И Сухинов начал с ними сближаться. «Единомышленников» таких у него оказалось 24 человека. Среди них случились «заметные» лица. Павел Голиков – казарменный староста, бывший некогда фельдфебелем в учебном карабинерском полку. Василий Бочаров – сын астраханского купца. Тимофей Непомнящий, работавший денщиком у управляющего рудником. Константин Птицын – целовальник, бывший юнкер гусарского полка…  С их помощью Сухинов достал оружие, порох, свинец, из которого и были отлиты пули. А Птицын в случае удачи обещал выставить несколько бочек водки.
Рабочие, по возможности, пили всегда. Но когда попали в отряд политического, бывшего офицера русской армии, и возгордились этим, то совсем слетели с катушек. Вследствие чего надо было предполагать донос. И он не замедлил себя ждать.
Однажды один из заговорщиков по фамилии Казаков,  будучи сильно пьяным, проходил мимо дома управляющего рудником Черниговцева. Черниговцев только что вышел из дома, заметил пьяного рабочего и послал его проспаться.  А на другой день приказал Казакову явиться в контору. Казаков в конторе быстро «сломался». И чтобы избежать наказания, выдал заговорщиков.
- Ваше высокоблагородие, будучи лично предан вам и Государю, хочу сообщить, что «секретные политики» готовят бунт. Они уже достали оружие и раздали его рабочим. Вот-вот пойдут…
Но ведь как иногда бывает, «кто станет доносить, тому головы не сносить».
В тот же день предательство Казакова через Тимофея Непомнящего стало известно Голикову и Бочарову. Они пригласили его к себе домой, напоили и убили. Началось следствие.
По итогам расследования пятерых бунтовщиков, включая Голикова и Бочарова, расстреляли. И похоронили на арестантском кладбище у подножия Жёлтой горы. Девятерых наказали кнутом. Остальных выпороли плетьми.
Сухинова тоже приговорили к ударам кнутом. Чтобы избежать унизительной экзекуции, он повесился.
Соловьёв и Мозалевский были признаны следствием непричастными к бунту. Сухинов товарищей уберёг, скрывая от них все детали подготовки восстания. Так трагически был разрушен план бывшего поручика Черниговского полка  декабриста Сухинова.
Однако попытка организации бунта имела и положительные последствия. Испугавшись неповиновений, местные власти решили возвратить в Читинский острог Соловьёва с Мозалевским и всех государственных преступников из Благодатского рудника.

                ***
В Горный Зерентуй поехали через не благодатное село Благодатское.  Здесь в течение года жили и работали первые  восемь человек – первые изо всех сосланных в Сибирь декабристов. Именно здесь они в какой-то мере испытали на себе «прелести» каторги. Именно здесь, как бы, снимали «Звезду пленительного счастья».  Именно сюда к мужу приезжала Мария Волконская.
«… Когда прибыли туда, - писал князь Оболенский, - нас разместили в казарме, состоящей из двух изб и огромной русской печи. Первая изба предназначалась для караульных солдат. А вторая – для нас».
Утро в казарме начиналось с переклички.
«Трубецкой?». Тот отвечал «Я». «Васильев?». Тот отвечал «Я». И Трубецкой с Васильевым шли и спускались по лестнице в шахту.
«Оболенский?» - «Я». «Белов?» - «Я». И оба шли вслед за Трубецким и Васильевым.
И так далее: Волконский, братья Борисовы, Артамон Муравьёв, Давыдов и Якубович получали напарников и отправлялись на работы в Благодатский рудник.
«Секретные» брали молот в руки лишь для того, «чтобы согреться». То есть работали, когда хотели и как хотели. Норму выполнял напарник.  И при этом каторжники весьма уважительно относились к своим знатным напарникам. Работы начинались в 5 утра и заканчивались в 11 часов. Так что половина дня была свободна.
В казарме днём их не запирали. Обедали, ужинали и пили чай все вместе. Весной получили дозволение выходить при конвое на прогулки в орошаемые Аргунью луга. Братья Борисовы во время гуляния составляли гербарий забайкальской флоры и собирали коллекцию насекомых. Все ходили раскованные и наслаждались дикой природой…
Из «Благодатки» в Горный Зерентуй мы поехали в сопровождении разбушевавшейся грозы. Небо, сопки, дорога и местность, вырубленная от леса, чтоб беглых было легче ловить, быстро потемнели. Бесчисленные ломаные молнии пронзали землю, казалось, в самой близости от нас.  Они сверкали почти одновременно с такой частотой, что темень быстро сменялась светом. А свет – темнотой.  «Десятки пушек» сотрясали местность и наши барабанные перепонки. Канонада пригнула к земле всё живое. Подумалось: неужели Сибирь рассердилась на людей за то, что на протяжении почти двух веков власти так хищно и бестолково использовали её недра?
Мы знали, куда надо ехать. В посёлке, среди небольших деревянных домов, горой возвышалось огромное каменное трёхэтажное здание, покрашенное светлой краской, облупившейся местами. Бастилия! Да, это здание бывшей каторжной тюрьмы. И оно:  то появлялось, освещённое молниями, то на мгновение исчезало. Занято оно было не только школой, как в Алекзаводе, но и клубом «Горняк», библиотекой и столовой.
У одного из четырёх входов нас ожидал директор Зерентуйской школы Таскаев Виталий Степанович. Мелкими камушками редкие капли дождя больно барабанили по нашим головам и подгоняли в помещение.  Директор встречал с зажженной свечой и новостью.
- Молнии повредили линию электропередач. - И каждому вручил по толстой свечке.
Как только вошли в здание «Бастилии»,  с неба на землю, словно река, обрушился ливень.
 Экспонаты музея каторги только и осматривать при горящих свечах, сверкающих за окном голубых молний и оглушительных раскатах грома. Погода, как театральная декорация, усиливала впечатление от осмотра представленных здесь предметов.
Все предметы в музее под стать грозе – суровые. Знакомый по фотографии гипсовый каторжанин в кандалах, слепленный в человеческий рост и покрашенный серебрянкой, тоскливо смотрел на нас немигающими глазами из небольшого проёма в стене.
Тусклый свет высветил жетоны осуждённых в Нерчинские рудники. Арестантская одежда. Бляхи, по-видимому, от ремней: с чеканкой ГЗТ – горнозерентуйская тюрьма и ЗТ – зерентуйская тюрьма. Кандалы и переходник от ножных кандалов к ручным оковам. Большой черпак, две иконы, фотографии благодатских декабристов, а также  набор ключей, замки, фонарь, клеймо «кат», набор штырей… Одно клеймо с чеканкой горнозерентуйская тюрьма и цифрой 1 даже зарисовал в дневник. Скольких же людей это клеймо заклеймило!?
- Откуда иконы? – Спросили Виталия Степановича.
- В пяти километрах от нас – село Золотоноша. Там была Мальцевская тюрьма. При ней – церковь. Сейчас ни тюрьмы, ни церкви нет. Вот местная жительница Сергеева и передала нам эти иконы. Кстати, в Золотоноше живёт дед Шендрик. Много чего знает…
Толстые стены «Бастилии» с узкими окнами – самое подходящее здание для такого музея (но не школы).
Гроза, неожиданно начавшись, неожиданно и прекратилась. Тучи ушли в сторону Нерчинского завода. Выглянуло солнце. Лёгкие наполнились озоном.  Мы вышли из школы в сквер к памятнику Сухинову. На высоком пьедестале в полный рост и в шинели стоял  Иван Сухинов, чем-то похожий на лубянскую скульптуру Дзержинского.
Рядом с памятником чугунная доска со словами из стихотворения Одоевского. «Наш скорбный труд не пропадёт. Из искры возгорится пламя…» Далее литые строки. «И.И.Сухинову, В.Н.Соловьёву, А.Е.Мозалевскому, отбывавшим каторгу в Горном Зерентуе. Здесь в 1828 г. погиб декабрист И.И.Сухинов».

В произведении использованы «Записка о Сухинове» Вениамина Соловьёва, товарища его по Горному Зерентую и Черниговскому полку, документы Российского государственного военно-исторического архива и Государственного архива Иркутской области.