Сугроб

               
                О, как печален ты,
                Безжизненный песок!
                Едва сожму тебя в руке,
                Шурша чуть слышно,
                Сыплешься меж пальцев.

                Исикава Такубоку


     Начальник отдела Геракл Григорьевич Семенихин, сутуловатый человек неопределённых лет, с озабоченным серым лицом, возвращался домой, размышляя о результатах минувшей недели. За долгие годы у него вошло в привычку – заканчивая неделю, анализировать выполнение намеченного, "подбить бабки", решая с каких действий начать новую.

     Семенихин никогда ничего не упускал, и вовремя ставил задачу, подсказывая подчинённым оптимальное решение. Они его уважали. Начальство ценило. Так и шло.
     Оказываясь дома или на даче, Геракл Григорьевич уже не позволял себе напрягать голову производственными вопросами. Вычитал, что это вредно для мозговых клеток. Им надо давать роздых. За счёт смены рода занятий.
     Он дотошно выбирал, какое занятие наиболее полно компенсировало бы ему интеллектуальный и нервный напряг. Садово-дачные дела не привлекали. Рыбалку и охоту – традиционную мужскую благодать – он отвергал. Так же, как и выпивку с мужиками в гараже или в кафешке: разговоры одни и те же – про работу. Убогое времяпровождение...
     Любил, правда, читать. Иногда вместе с женой. Собрал неплохую библиотеку. Но в последние годы стал читать меньше, полагая, что голова не получает требуемого отдыха.

     Однажды в фойе Дома культуры Семенихин остановился у стенда с детскими рисунками. Долго разглядывал, усмехался. Увиденное умиляло и восхищало. Особенно поразил возраст авторов – от шести до тринадцати лет.
     - Это ж надо!.. Совсем ребятишки! И такое, такое...

     Будучи человеком далеким от искусства, не посетившим в жизни ни одной выставки, он вдруг почувствовал настоящий восторг. И неожиданное желание сделать самому подобное!
     Тайком, стесняясь домашних, стал пробовать. Карандаш. Акварель. Масло. Выбрав предметом сокровенных занятий пейзаж, он незаметно увлекся.

     Жена толковала по-своему необходимость чередования...
     - Гера, - начинала она с порога, - пора подумать о ремонте. В ванной плитка падает, в туалете бачок течет... линолеум прошмыгался... Ты же – весь на работе.
     - Как это весь? – отшучивался Геракл Григорьевич, складывая брови домиком. – А кто же сейчас перед тобой?
     Жена смотрела с упрёком.
     Дело с ремонтом не двигалось.

     Вот и сейчас, встречая вошедшего супруга, завела:
     - Гера, все соседи... Пора и нам...
     - Будет сделано.

     Не добившись сколь-нибудь заметного прогресса в преодолении ремонтного застоя, жена уходит к соседке Ларисе. Этажом выше. Женщины пьют чай с вишнёвым вареньем с косточками, подливая в него кизлярский коньяк "Дербент".
     Попив чаю, они резкими голосами начинают песню со словами "бухгалтер, милый мой бухгалтер, вот он какой..." Повторяют "бухгалтера" снова и снова, добавляя истеричных всхлипов на словах "вот он какой..." Потом плачут и допивают  "Дербент" уже без чая.

     Заслышав песню, заходит соседка Ираида Васильевна. Приносит свежеиспеченные пирожки с рисом. Лариса достаёт с антресоли банку медового напитка. Затягивают "Синенький скромный платочек". Теперь плачут втроем.

     Женщины работают в бухгалтерии завода. Несколько лет назад, на Троицу, отмечали на природе юбилей начальника, главбуха Витеньки Лыкова. Это они, бухгалтерские волчицы, выпестовали его, молодого специалиста. Обучили чему надо... Выбили должность... И любили как родные мамки.
     Некоторые, помоложе, пытались из-за него даже семьи порушить.

     После танцев на травке босичком, воспламенённый телодвижениями и выпивкой,  главбух полез в речку. Произошла внезапная остановка сердца.
     Из воды вытащили, но спасти не смогли. Не уберегли...

     Преследований никто не имел – несчастный случай. Но потрясение сказалось.
     Заместительша Лыкова попала в больницу и вскоре уволилась. А горше всех убивалась и казнила себя Лариса: это она принесла на юбилейную травку самогонку на цветочном меду, от которой собственный-то мужик по три дня очухаться не может.
     С тех пор соседки, как соберутся вместе, поют "бухгалтера" и плачут.

     Наспех поужинав, Геракл Григорьевич вставляет бируши: мешает ему "бухгалтер" и садится, наконец, за мольберт.
     Пейзаж, изображённый им, зимний. У огородного чучела, сбоку, крутой волной наметён февральский сугроб. Сзади – чёрный, занесённый снегом, забор. Дальше, у горизонта – вековые разваленные ракиты. И снеговые поля до неба.

     Геракл Григорьевич бьётся над ним больше года. Ничего другого рисовать не может, пока не закончит "Сугроб". Перепробовал разное. То придаст снегу загадочную предсумеречную синеву, то, наоборот, покажет искрами мороз и солнце, поиграет тенями, пряча их под крутизну нависшего снежного козырька... Много сил ушло на чучело. Сколько вариантов... На голове побывали и крынка с дыркой в боку, и чугунок, и  набитая соломой серая мешковина – башка с нарисованными сажей глазами...
     Основу композиции составляли уходящие к горизонту ракиты. Они шли вдоль угадываемого тракта, укрытого долгими снегами. Которым и он ушёл когда-то...
     Геракл Григорьевич хотел передать этим пространство и время, болезненную тоску по несбывшемуся. Или – по ушедшей молодости?..

     В понедельник Геракл Григорьевич неожиданно для всех взял отгул, впервые за несколько лет. По дороге домой купил рамку для пейзажа.
     Жена встретила напоминанием:
     - Гера, пора...
     - Решение принято, - обнадёжил он и уединился с пейзажем.

     Долго смотрел, не трогая кисть, испытывая незнакомую дрожь в груди. Потом взял на кончик чёрного и уверенно нарисовал в дальней дали ещё одну ракиту.
     А вместо соломенной башки посадил на чучело огромного ворона, подняв знаком вопроса несколько перьев на голове.


     11.07.2007 г.