Недолюбовь. Сказка

– Ты где там застрял? Где тебя носит?
Счастливая улыбка на лице мальчика говорит о том, что грубый окрик матери не коснулся его души.
Женщина делает нервный шаг к ребенку в готовности изрыгнуть очередную авторитарную грубость, но невысказанные упреки застывают на вдохе. Черты лица ее расправляются, словно расслабились все мышцы, и свет безмятежности медленно разливается по нему.
Мать и сын замерли перед простым цветком. В нем нет ничего примечательного. А этот укромный уголок ботанического сада как-то особенно подсвечивается: кажется, лучи прорываются из самой земли.

– Сынок, – опомнилась мать и ласково трогает сына за плечо. – Пойдем, Мишенька, нам пора.
– Здесь хорошо, – мальчик доверчиво потянулся к матери. – Цветок…добрый.
Кто-то одобрительно хмыкнул. Мать с сыном обернулись.
– Устами младенца, – улыбается пожилой мужчина. Одежда выдает в нем садовника, работника ботанического сада. – Добрый. Это мальчик очень точно подметил.
– Да, – кивнула женщина. Что-то странное творится ее душе. Малюсенький комок тепла обосновался где-то в груди и начал медленно разрастаться, рождая новые ощущения.
– Красивый цветок…– она замялась, подыскивая слова, и вдруг нащупывает, – цветок любви.
– Он называется indigentia amoris, – подсказал Садовник. – Можно перевести как «недостаток любви» или «недолюбовь».
– Недолюбовь? – удивляется женщина. – Странное название. Откуда такой цветок?

Они уже отошли от растения, но продолжают оглядываться. Свечение растаяло, и уголок погрузился в сумрак.
– Это долгая история, а вы, как я понял, очень спешите, – намекает Садовник.
Женщина смутилась и неожиданно призналась:
– Нет ничего срочного. Просто привычка бежать куда-то, нервничать, что не успеешь…
И она виновато улыбается.
– Дяденька, вы расскажете сказку? – вмешался мальчик в разговор.
– Сказку? – усмехнулся старик. – Пожалуй, можно и так сказать.

Они устраиваются на лавочке под сенью роскошного тропического дерева в окружении немыслимых орхидей. Самые разные орхидеи, изысканные и замысловатые, выпячивают свою красоту напоказ, будто они живые, и выдвигаются вперед, расталкивая друг друга, чтобы привлечь внимание именно к себе.
– Смотрите! – призывает Садовник, указывая на тот уголок, который они покинули.

С боковой тропинки выходит молодая пара.
– Да отстань!
Девушка плачет и отмахивается. Парень пытается схватить ее за руку.
– Дура! – кричит он, когда она вырывает руку.
Они резко останавливаются. Точно у них из-под ног, начинает сочиться едва заметный свет. Сперва это легкая дымка. Затем она становится все более и более насыщенным свечением. Девушка сама невольно придвигается к юноше. Тот привлекает ее к себе, не грубо, не дерзко, а осторожно, трепетно.
Пожилой Садовник по-доброму ухмыляется.

Мимо проходят трое парней. Они смеются, спорят, куда идти дальше, и, завидев парочку, которая чем-то так зачарованно любуется, решительным шагом направляются к ним. Разыгрывается странная сценка. Свечение растворяется. Парочка, очнувшись, держась за руки, вежливо раскланивается с подошедшими. Те что-то шутят в ответ и, кривляясь, чинно расступаются, давая дорогу влюбленным. И вот все трое предстают перед растением, продолжая обмениваться шутливым репликами.
– Цветочек невзрачный, – говорит один.
– Ага! Так себе цветок, – вторит другой. – Пошли отсюда.
И двое отходят, а третий замешкался.
– Красивый цветок, – возражает он тихо и просветленно.
– Тоже нашел красоту. Пошли уже, – кричит его приятель и выдергивает один из стебельков из земли.

– Что вы делаете? – вскрикнул мальчуган.
– Не волнуйся, смотри. Это же Indigentia amoris, – успокаивает Садовник.
Цветок тут же увял в руке у злоумышленника. Он бросил стебелек под ноги, махнул рукой на товарища и ушел. А третий паренек так и остался стоять в неожиданно возникшем мягком мерцании света.
– Это вы специально включаете подсветку? – высказывает догадку женщина.
– Что вы! Нет, конечно. Таковы свойства этого необычного растения.
– А сказка? – напоминает мальчик.
– Да, пожалуй, пора, – соглашается старик и, подмигнув мальчику, спрашивает: – Как начинаются сказки, малыш?
– Давным-давно жил да был… – радостно восклицает мальчуган в ответ.

– Правильно, – смеется Садовник. – Давно ли, недавно ли, то нам неведомо. А вот жил да был – это точно. Назовем его Федор. Ребенком он не знал бед и страданий. Рос в дружной семье. Родители любили друг друга. Сына воспитывали в строгости и справедливости. Одобряли тягу к знаниям, прививали любовь к творчеству. Ругали и хвалили в меру. И Федор пробовал себя в различных искусствах и науках. Бывало, принесет он свое творение на суд родительский и спросит с надеждой: «Есть у меня талант?» Отец усмехнется неопределенно и потреплет его небрежно по волосам. А мама засмеется откровенно: «Есть, конечно». Но слышится в этом смехе ирония и нежелание обидеть. И он берется за другое с прежним жаром и верой в свое предназначение. Победили в нем любопытство и любовь к природе и всему живому. И станет он ученым, биологом. Но об этом позже.

Однажды родители отправились за море. И остался Федор с бабушкой на долгое время. Несколько лет он видел родителей лишь изредка и страшно скучал. Как же ему не хватало этих папиных ласковых ухмылок и маминого доброго смеха!  И даже наказания готов был теперь принять от родителей, хотя ежился от мысли, как вообще возможно было с ними ругаться. В письмах родители продолжали воспитывать его, наставлять на путь истинный, журить за неприлежание в учебе.

Как-то раз в ответ на мамино письмо, полное любви к нему и печали от разлуки, он вдруг придумал слово. Он ощутил его в себе внезапно, как что-то осязаемое, будто его можно потрогать, подержать, зажать в кулаке, но нельзя от него избавиться. Написал он его вроде в шутку, но сам ужаснулся его реальности. Слово это было «недолюбовь».

Уже потом он будет разбираться в тех чувствах, которые толкнули его к этому слову. Эти годы без родительского присутствия, их ежедневной заботы и даже строгого воспитания, без их мягкого юмора и нежности – это время, когда неполным оказался тот объем любви, который люди должны дарить друг другу и получать в ответ. Конечно, его любила и баловала бабушка, но со стороны родителей получалась недолюбовь.

Уже взрослым он укрепится в этом слове. Он рано потеряет родителей. Сначала уйдет мама, совсем молодой женщиной, неожиданно покинет этот мир и оставит его в горе и недоумении, за что его так рано лишили этого самого близкого человека. Эту эгоистическую жалость к себе он инстинктивно станет преображать в любовь к отцу. Но сколько бы ни старался, он не смог уже наверстать отнятого судьбой необходимого ему количества любви. И после смерти отца он окончательно утвердился в придуманном еще в детстве странном слове.

Федор еще больше погрузился в размышления о нем, когда сам женился. В юности он робел перед девушками, словно, заглядывая им в глаза, задавал тот вопрос из детства про талант, только сказанный иначе: «Могу ли я нравится?» И он искренне радовался, когда девушка обращала на него внимание. И тут же отдавал ей всю душу и сердце. Так он и женился.

Но любви обоюдной, любви деятельной, любви даруемой и дарующей никак не получалось. Поначалу он изо всех сил старался эту любовь заслужить. Но не баловала лаской жена его. И хорошим внешне отношениям между супругами не доставало того тепла, которое привык он видеть в своей семье. Не загорались искорки в их глазах, когда встречались они взглядом, как он когда-то замечал в глазах своих родителей. Наоборот, жена его часто отводила взгляд, словно избегая его любящих глаз.

Тогда с присущим ему оптимизмом он стал думать, что живет где-то на свете его вторая половинка, та, что предназначена ему свыше, хотя они еще и не встретились. И она-то и будет любить его, или уже любит, сама того не ведая, так же беззаветно, как умел любить только он. И снова выплывало это слово из детства, уже ставшее его судьбой – недолюбовь.

Чтобы его дети никогда не узнали такого слова, он окружал их заботой, он просто обволакивал их незаметной пеленой, сотканной из тончайших теплых нитей своей души.
«У меня есть талант?» – точно так, как когда-то он сам, спрашивала его дочурка, показывая нехитрый рисунок, или сынишка, исполняя с ошибками простенькую пьеску на пианино. Он обнимал малышей и подбирал слова, чтобы они поняли, что талант есть у каждого, но каждый должен найти именно свой путь, свое призвание. Поэтому любой шаг в этом поиске – это шанс таланту проявиться. Он видел по детскому отклику, что они верят в его любовь.

Он серьезно погружался в размышления о недолюбви и создал целую теорию. Она пришла к нему неожиданно, как озарение. Встречаются по жизни много людей, которые были недолюблены по разным причинам. И некоторые из них опасаются раскрывать свое сердце. Они боятся обжечься, не верят в свою собственную способность любить, не верят в любовь в принципе. Они робеют подарить свою любовь кому-то, боятся недополучить или вообще не получить ничего взамен, как уже случалось раньше в их жизни. Они подсознательно прячут свои чувства и сначала учатся, а потом и привыкают жить без любви.

Сделав такое открытие, он растерялся. Он не понимал, как можно изменить такое положение вещей. Да, он не знал, что делать, но это открытие позволило ему лучше понимать людей, терпимей относиться к ним, к их неоправданному недовольству, иногда прорывавшемуся вспышками гнева, к их неуместной скрытности и даже нелюдимости, к их критиканству по отношению к другим людям.

Разве родители не любили его? Конечно, любили, но им не хватило времени, чтобы излить на него всю необходимую силу этого чувства. И жена, безусловно, по-своему любила и его и детей. Однако она не привыкла выдавать свои чувства, словно, не доверяя ему, устанавливала она барьер из внешней холодности и показного безразличия. Его друзья также иногда прятались в кокон обид и недоверия. А враги? Пожалуй, с врагами получалось проще. Они не стеснялись своей враждебности. И тем самым они были более открыты. Парадокс! Враждебность недругов оказывалась искреннее, чем близость друзей.

Федор стремился противостоять этим проявлениям людской черствости, сначала неосознанно, но постепенно выработал продолжение  своей теории. Он не сможет переубедить их, однако там, где он сможет дарить любовь, он будет дарить ее. Пусть все получат хоть малую ее толику, пусть не от своих близких, пусть от чужого человека.

Он будет согревать их улыбкой, добрым словом, вниманием, сочувствием, помощью. Пусть сначала они  смеряют его недоуменным взглядом или высмеют,  пусть окатят его презрением,  забросают его грубостью, заморозят равнодушием, припечатают насмешкой. Пусть сочтут его сумасшедшим или юродивым. Так их недолюбленное существо будет маскировать свое смущение. Но потихоньку эта его любовь начнет растапливать застарелый лед в их душах. И он верил, что, в конце концов, сердце каждого откликнется, и в душе каждого на засушливой почве недолюбви зародится цветок любви.

Образ цветка полностью завладел им. Ведь один он не сможет согреть весь мир. И он занялся созданием такого растения, которое дарило бы любому человеку надежду, веру в то, что любовь существует, что она повсюду, что она рядом, поэтому не надо ни бояться, ни стыдиться ее.

Будучи ученым, он много лет трудился над этим, исследуя разные виды цветов и растений, их свойства, повадки и особенности, скрещивая и расщепляя их.
Он искал форму растения. Преподавая в университете, он давал своим студентам странные задания, не стесняясь прослыть чудаком. Они должны были описывать, как представляют себе цветок любви. Студенты посмеивались над ним, но в ответ на его доброту любили его и с радостью рисовали экзотические цветы немыслимой красоты. Он экспериментировал, переводя их опусы на биологический язык. Он то ликовал, то разочаровывался. И снова проводил дни и ночи напролет в лаборатории. Он уже совсем отчаялся и решил оставить эту бессмысленную затею.

Несколько дней Федор не появлялся в лаборатории. И, хотя он старался не изменять принятому им раз и навсегда обращению с окружающими, его глубокое огорчение и перемена настроения не укрылись от пытливого взгляда жены. Она осторожно и участливо поинтересовалась, не случилось ли у него каких-нибудь неприятностей на работе.  Он лишь отшутился в ответ.

Наконец, он заставил себя вернуться в лабораторию. Сейчас он уберет следы своих многолетних бесполезных исследований, думал он. Шаг внутрь. Чуть заметное зарево освещает комнату. Краем глаза замечает он простенький маленький цветок и замирает. Едва ощутимый огонек загорается где-то в самом потаенном уголке души, и по всему телу медленно и приятно растекается тепло.  И вера в любовь зажигается в Федоре с такой силой, что хочется обнять весь земной шар.  Какой же он красивый, этот неброский цветочек! Сколько в нем подлинной душевности!

Федор поделился своим открытием с коллегами. И началось изучение этого нового растения, которому сам он дал латинское название Indigentia amoris. Вскоре выяснилось, что цветок неуправляем. Его нельзя было пересадить или рассадить. Совершенно не понятно было, как его размножить. Но один из ученых был убежден, что Федор обманывает своих коллег, и втайне от всех пригласил в лабораторию прессу и дельцов, потенциальных покупателей. Он решил придать огласке создание такого важного растения, а заодно и поставить свое имя рядом с этим открытием. Когда гости прибыли в лабораторию, он попытался передать покупателям несколько ростков, но цветы тут же завяли.
Пресса раструбила, что изобретение цветка любви потерпело фиаско, а Федор прослыл шарлатаном. Его лаборатория была закрыта. А он продолжил работу уже в качестве ассистента в  других исследованиях.

Однако вскоре цветок сам появился в университетском ботаническом саду. Внезапно поползли слухи, что в разных городах, а потом и в разных странах в ботанических садах самостийно вырастает цветок, который лечит людей от недолюбви. Откуда-то даже было известно его название, данное ему когда-то самим Федором.  Но снова попытки насильно распространить или продать его заканчивались его гибелью. Его нельзя было ни продать, ни купить. Стало понятно, что цветок категорически не продается. Цветок сам распоряжается собой, живет своей жизнью, появляется там и тогда, где и когда считает нужным.

И мы не знаем, когда и откуда возник в нашем саду этот маленький скромный «разносчик любви». И нам не ведомо, ни откуда взялась надпись с его названием, ни откуда пришла легенда, – завершил свой рассказ Садовник.
Мальчик пристально вглядывается в его лицо и беззвучно шевелит губами, словно что-то подсчитывает.
– Это вы Федор? Это ваш цветок? – неожиданно бросает Миша, резко и уверенно, будто обвинение.
– Разве это важно? – отвечает Садовник вопросом на вопрос.
– Спасибо за ваш рассказ, – пытаясь загладить нетактичность сына, спохватилась женщина. – Мы пойдем потихоньку. Миша, поблагодари Садовника за сказку.

– А можно взять цветок домой? – спросил вдруг мальчуган.
– Да ты невнимательно слушал, – покачал головой Садовник. – Цветок не продается.
– Да-да, – огорченно признал малыш. – Спасибо вам! До свидания! Пойдем, мама.
Он берет женщину за руку, и они медленно бредут к выходу. За спиной слышатся торопливые шаги. Мальчик оглядывается. Садовник протягивает ему маленький керамический горшочек.
– Что это? – спрашивает Миша.
– Это немного земли из-под нашего цветка. Я ничего не обещаю, но вдруг он прорастет. Такое бывало.
И Садовник подмигнул мальчугану.

***
– Мама, почему цветок так и не вырос? Он нас не любит?
Мама замялась. Не хотелось говорить сыну, что Садовник просто рассказал сказку, что нет никакого «цветка недолюбви», что, скорее всего, в ботаническом саду просто устроен такой уголок с подземной подсветкой и невидимым лазерным обогревателем. И людям кажется, что перед этой неказистой ромашкой согревается душа. Конечно, спасибо работникам сада за такие добрые намерения. Так иногда думала мать, хотя и спорила сама с собой, потому что чувствовала в себе самой и в своем отношении к жизни важные изменения. И сказала сыну первое, что пришло в голову:
– Мишенька, просто цветок дарит свое тепло только тем, кому это нужно. Видимо, нам уже не нужна его помощь, мы ее получили в ботаническом саду.

– Может, надо отдать его тому, кому он нужен? – загорелся мальчуган.
Мать лишь пожала плечами в задумчивости.
Миша весь вечер провел в сосредоточенном молчании. Родители не трогали его, оставляя за ним право на личное внутреннее пространство. Раньше они бы замучили его расспросами и попытками развеселить. На следующий день Миша вернулся из школы веселый и разговорчивый и выпалил с порога:
– Мама, я пригласил на день рождения еще одного мальчика из класса.
– Кого же? – небрежно спросила мать, продолжая заниматься своим делом.
– Андрея.
Мать опешила:
– Андрея? И он согласился?
– Он нагрубил мне, как обычно. – И Миша рассмеялся. – Но я верю, что он придет.
– Почему?
– Потому что он, уходя, все оглядывался и долго на меня смотрел.
– И поэтому ты такой радостный?

Миша кивнул. Женщина была в недоумении. Андрей слыл самым сложным ребенком в классе. Оно и понятно. Отца у него не было. Мать работала на нескольких работах, чтобы сводить концы с концами. Времени заниматься сыном не оставалось. Да и сил тоже. Вопросы дисциплины решались ремнем, а не убеждением. Выражение забитости на лице Андрея часто сменялось выражением злобы и коварства. И в школе он вел себя так же непоследовательно и непредсказуемо. То ходил нелюдимым тихоней, а то вытворял что-то изощренно хулиганское.  Учителя пытались его воспитывать своими учительствующими методами: вызовом мамы в школу, двойками по поведению, изгнанием из класса, окриками, унижением перед остальными учениками. Дети его то сторонились, то шпыняли. И был он совсем один на этом свете.

Мама подумала, что и приглашать-то в дом такого неуравновешенного ребенка страшно. Он, безусловно, испортит весь праздник сыну. Но в то же время она испытала гордость за Мишино решение, прекрасно понимая порыв его доброй души. Однако в успехе она сильно сомневалась, и это вызывало тревогу.

Наступил день рождения сына. Дети неприязненно отнеслись к Андрею и, несмотря на все старания именинника вовлечь его в общую игру, он, в конце концов, уединился. К счастью, сегодня он выбрал образ тихони и не позволял себе никаких выходок.
Заводилой в играх был Гриша, веселый мальчик из очень обеспеченной и благополучной семьи. Он всем нравился, и дети инстинктивно признавали его лидерство. Он всегда был предупредительно вежлив и говорил правильные вещи. И мама порадовалась, что у детей такой интеллигентный заводила. Конечно, как любой другой ребенок, он тоже позволял себе шалить и дурачиться, и это было даже по-своему мило.

Вдруг Гриша, громко смеясь, обратился к стоявшему долгое время у окна Андрею:
– И что ты там весь вечер пялишься на какой-то сорняк? Да он еще и подсвечивается?
Андрей резко обернулся. И Гриша захохотал.
– Какой сорняк? – не понял именинник.
– Да вот тот. – Гриша указал на подоконник, где стоял горшок с землей из ботанического сада.
– Я ничего не подсвечиваю, – пробормотал Миша.
– Да не ври, – смеялся Гриша. – Мы тебя сейчас разоблачим.

В горшке пробивался из земли тонюсенький цветочек, и от горшка струился такой знакомый Мише теплый свет.
– Я сейчас прополю твои сорняки, – продолжал шутить Гриша.
– Это не сорняки, – совсем растерялся именинник.
– Как же не сорняки? Такие страшненькие цветы не выращивают в горшках, – хохотал приличный заводила.  – Сейчас я вырву эту дрянь и найду там лампочку.

Дети не вмешивались. Они сначала, посмеиваясь, наблюдали за происходящим, а потом затихли, заметив растерянное выражение лица именинника. И внезапно к окну подскочил Андрей и, преградив дорогу Грише, прошипел:
– Ты этого не сделаешь…
– Я не сделаю? Ты что ли мне запретишь?
– Тебе это запрещает именинник. Это его цветок, – спокойно отвечал Андрей.
– Цветок? Где ты видишь цветок? Это просто сорняк, такой же, как ты сам!

Андрей пропустил мимо ушей оскорбление и лишь загородил подоконник своим телом.
– Да, цветок. Я запрещаю тебе даже близко подходить к нему.
Гриша сделал дерзкий шаг вперед и остановился. Он опустил вдруг голову, махнул рукой и отошел от окна. Посторонился и Андрей. И Миша ахнул.
Цветок окреп. Свет набрал силу и яркость. На самом горшке мерцала надпись: «Indigentia amoris».