Глава 7. Дневник Августа

       Татьяна взялась навести порядок в святая святых – моём кабинете. Переставляла книги на полках в книжном шкафу, складывала бумаги на столе аккуратной стопкой, вытирала пыль – в общем, хозяйничала. Это её новое хобби. Я сидел в кресле, смотрел на неё, любуясь её легкими движениями и пытался запомнить, что и куда переместилось с привычных мест, чтобы скорее потом найти. Особую прелесть процессу придавал её наряд – узкие трусики и моя рубашка на голое тело. Жара.
       – Так вот, Надя говорит, что ехать лучше в октябре, не так жарко. И публика другая. Или в ноябре, на праздник Божоле, – она обернулась, откинула растрепавшиеся волосы. – Ты меня слышишь?
       – Угу, – я кивнул со своего наблюдательного пункта.
       – И?
       – И что?
       – Поедем?
       – Куда?
       – Так, значит, ты меня слушаешь!
       – А как я могу тебя слушать, когда ты в таком соблазнительном виде рушишь мою империю?
       – Я не рушу, а навожу порядок. И нечего пялиться.
       – Ты же знаешь, есть вещи, на которые человек может смотреть бесконечно.
       – Горящий огонь, бегущая вода, – она отжала тряпку, которой протирала стекла шкафа – и работающий человек?
       – Да. Особенно когда этот работающий – такая хорошенькая.
       – Ну, так поедем?
       – Давай поедем. Думаю, неделю отпуска я смогу взять. А как твоя мама? Отпустит тебя одну с малознакомым мужчиной?
       – А я скажу, что поеду с Надей.
       – Так, стоп! Во-первых, обманывать нехорошо, а во-вторых, тогда Наде тоже придётся ехать с нами?
       – Да, а что такого?
       – А зачем нам Надя в Бургундии? – я удачно восстановил прослушанное начало. – Зачем нам, жё дёманд пардон, кардинал Ришелье?
       – Ну, за компанию.
       – Нет. Я – твоя, а ты – моя компания.
       – А мама? – Татьяна подвесила вопрос в неподвижном жарком летнем воздухе и ушла в ванную набрать чистой воды.
       – Надо маме сказать, что мы хотим съездить отдохнуть вдвоём, – предложил я, когда она вернулась.
       – А что мама скажет папе?
       – Давай и папе скажем всё сами. Так и так, мол, Иван Петрович, хотим провести научно-практическую конференцию…
       – Нет! – в её взгляде сверкнула знаменитая папина сталь.
       – Танюшка, дорогая, зачем и кого мы обманываем? Всем всё ясно. К чему эти кошки-мышки? Мама в курсе, Иван Петрович, наверняка, тоже осведомлён, что мы ведём совместное хозяйство, – я указал на тряпку в её руках – целуемся и даже спим в одной кровати.
       – Папа не знает. Пока. Ничего.
       – Когда-то же всё равно придётся…
       – Не сейчас. Давай поедем в следующем году?
       – Как хочешь, – эта бессмысленная конспирация непреодолима.
       – А это что? – Татьяна нашла оставленный мною на столе дневник Августа II. И нашла повод уйти от неудобной темы.
       Дневник Августа... Я к этому моменту прочел не более половины. Каждый раз, когда я брал его в руки, меня охватывало странное ощущение необъяснимого, как говорят, суеверного страха. И, несмотря на то, что читать чужие дневники нехорошо (исключение – специально, напоказ составленные записки великих и знаменитых людей), свое любопытство я оправдывал тем, что автор мёртв, о его наследниках неизвестно, а я волею судеб хранитель рукописи и, соответственно, имею право знать, что же я храню. То, что я прочёл, частью состояло из бессвязных слов, лепета умалишенного, спроецированного на жёлтые листы в клетку, но иногда проскальзывали захватывающие строки, будто бы у дневника было два автора. Возможно, это параллельные личности Августа писали поочерёдно. В левом верхнем углу каждого листа было начертано "А II", что я считал указанием авторства Августа II, а в правом – "А В", этот вензель остался нерасшифрованным.
       Чаще всего записи были составлены как поток мыслей, без начала и конца, то есть ощущение начала и конца возникало и угадывалось, но за границей этой тетради, в воспаленном мозгу автора. Большинство текстов имели метку времени, месяц и число, причем течение времени автора было двунаправленным, релятивистским: за записью от четвёртого марта шла заметка, датированная концом июня, после чего шли майские записи. Общее время составления дневника я выяснил благодаря наличию текста от 29 февраля, указывающего на прошлый, первый в новом тысячелетии, високосный год. Часть заметок была исключительно повествовательного свойства; часть казалась выдержками из автобиографического очерка; некоторые тексты были как будто набросками к чему-то прозаическому и художественному; встречались и рифмованные строчки, и даже стихи. Иногда Августу явно не удавалось донести до бумаги несколько мыслей, предложений, словно они были столь стремительны, что перо и чернила просто не поспевали за ними, и текст получался рваный; иногда, напротив, слова и отрывки его сентенций были медленными, бессмысленно повторяющимися, как такты медитативной музыки. Часть текстов содержала чужеродные основной теме слова или предложения, какие-то лозунги. Но та, небольшая часть связных текстов, составляющих дневник, была недурно написана, не без изящества сформулирована и оставляла сомнение, что автор безумен. Дневник содержал множество кратких заметок, своеобразных экспресс-эссе, освещавших какие-либо философские или бытовые, жизненные категории. Эти фрагменты не были озаглавлены, часто даже не выделялись в тексте, но легко читались и принимались с первого прочтения. Эти наброски-размышления состояли из тем, проходящих через любую жизнь и заставлявших каждого рано или поздно о них задуматься. В этом нет ничего выдающегося, обычное дело, большинство из нас живет по сходным жизненным сценариям, имеет близкие цели, проживает одни и те же ситуации, испытывает похожие чувства. Любой психоанализ – проекция собственного, часто потаённого психологического опыта на статистически большую часть современников. Судя по прочитанному мной, у нас с Августом II было много общего, поскольку с большинством из написанного им я безусловно и безоговорочно соглашался. Думаю, если бы не душевная болезнь неведомого мне Августа, он смог бы в дополнение к музыкальной стезе найти себя и на писательском поприще. При личной с ним встрече мы бы легко нашли общий язык. Кроме того, в тетради было несколько рисунков, сделанных карандашом, и очевидно, рукой мастера. Август был силён и в этом.
Татьяна открыла тетрадь наугад и начала читать:


(из тетради Августа II)
VII:25
Свое неисполненное обещание Архимед извинил отсутствием данной ему точки опоры. У меня ситуация иная – точек опоры несколько, при этом они находятся в движении и их взаимное расположение связано между собой пока не открытыми мной, как впрочем и остальным человечеством, уравнениями. Так может быть законов, определяющих их расположение и взаимодействие, не существует вовсе? Нет! Существуют. Доказательство – в самом существовании этих точек и достаточно легко определяемом их движении. А вот дальше – стоп! Тупик. Непроницаемая завеса тайны мироздания. Я продвинулся до того, что поименовал эти точки, они называются "пункты": Абстрактное сознание, Ложь, Зло, Сострадание, Любовь, Стремление к равновесию, Поиск тепла.

– Это что? Это твоё?
– Нет. Оставь.
– Отчего же, любопытно, – она пролистнула несколько страниц. И продолжила:

IV:17
К этому моменту я освободился от гнетущего давления и влияния тех, кому был обязан всем: жизнью, кровом, пищей. Вышел за порог.
Вполне уже опытный человек, успевший: вкусить наук, вина и женщин; составить действующую модель сущего, познав границы и ландшафты, поняв мотивы и пружины; влюбиться без памяти; потерять одного старого друга и обрести несколько новых; вдруг прочитать несколько книг и понять радость печатного слова; прочувствовать на своей шкуре, что такое настоящая боль утраты; во второй раз бросить курить; постичь коварство людей и боль предательства; понять, что созданная модель мира не работает, разрушить её и начать строить новую;
* * *

Страница обрывается тремя звёздочками. Если перелистать несколько страниц назад, то можно обнаружить явно более позднюю вставку другими чернилами в запись от второго апреля, начинающуюся с трёх таких же звёздочек и являющуюся продолжением фрагмента. Кроме этого, сразу за датой иногда следовал какой-то обрывок фразы или мысли. Это добавляет очарования в разбор записей Августа и делает читателя отчасти следопытом:

* * *
начать придумывать хобби; осознать, что твои старики реально желали тебе добра; наконец-то бросить писать стихи; убедиться, что всё на самом деле не так просто, как кажется; осознать, что, без дураков, образования не хватает; избавиться от детских комплексов и начать наживать новые, достойные взрослого мужчины; отложить создание новой модели устройства мира; понять, каким будешь к старости – седым или лысым; задуматься о вреде алкоголя; вспомнить первую любовь, найти её и, перед тем как суетливо и навсегда проститься, согласиться с тем, что действительно "утро мудренее" и "всё, что ни делается, – к лучшему"; научиться не говорить "быть" после "имеет место".


       Такие переходы частей текста вызывали ощущение, что у Августа не было другой бумаги, или он хотел вместить все свои мысли в одну тетрадь.
       – Круто… Точно схвачено… Нет, правда, это что? – Татьяна закрыла тетрадь и держала её в руке, скользя пальцами по шершавой поверхности обложки.
       – Это дневник. Записки одного человека. Он был сумасшедший. Теперь он мёртв. Как и тот, кому эта тетрадь досталась после. Теперь она у меня. Ко мне эта тетрадь попала в тот же день и в том же месте, где мы встретились с тобой.
       – Твоей жизни, надеюсь, ничто не угрожает?
       – Жизни – нет. Только разуму. Недолго сойти с ума, если всё это враз прочесть. Тебе также не советую.
       – А вот и нет, можно я возьму почитать? Я быстро. Обещаю с ума не сходить. Я верну.
       – Смотри у меня, – я нехотя согласился.
       Дневник Августа II остался у Татьяны навсегда.


Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2018/02/05/2336
Следующая глава: http://www.proza.ru/2018/02/10/1968