Баллада о странниках 3. Гл. 21. Возвращение

Скажите праведнику, что благо ему, ибо он будет вкушать плоды дел своих; а беззаконнику – горе, ибо будет ему возмездие за дела рук его.
Исаия(3,10-11)

Кауле и Дэвису пришлось на несколько дней задержаться в монастыре по настоянию отца Иеронима – отдохнуть, набраться сил. Пустынька, основанная им, была небольшая, всего-то десяток человек братий.  Находилась она неподалёку от городка Козельска, некогда разорённого татарами и пришедшего в упадок. Выслушав рассказ Дэвиса о том, как они плутали четыре дня по лесу, старик снова тихонько засмеялся и объяснил, что если бы он не забирали всё время к северу, то, должно быть, скоро вышли бы к Серпохову, а так их всё время мотало по кругу и, всё-таки, занесло далеко на юг. Лошадей в монастыре не было, но настоятель обещал отправить их в Серпохов из Козельска с ближайшей оказией. Спустя несколько дней такая возможность появилась – обоз с пенькой и рогожами отправлялся оттуда в Серпохов. Сердечно поблагодарив на прощание настоятеля, и попросив его помолиться за них, Дэвис вместе со своим спутником отправился в Козельск, где по договорённости их поджидали нужные люди.

В Серпохов они прибыли под вечер, когда солнце позолотило купола Спасо-Никольского монастыря. На дворе у воеводы Клыка ничего не изменилось. Ворота были не заперты. Истомлённые жарой, во дворе скучали куры, сторожевой пёс глухо гавкнул из будки, не удосужившись даже выйти. Дэвис с Кауле застали на высоком крыльце воеводского терема Клычиху, которая ругала на чём свет стоит нерадивого псаря. Псарь недоглядел за собаками, и они сожрали хозяйскую курицу.
- Здравствуй, Донна! – поприветствовал её Дэвис, улучив момент, когда Клычиха перевела дух, чтобы испустить новый поток ругани. Женщина воззрилась на него в изумлении, отшатнулась и, мелко перекрестилась. Какое-то время она стояла в растерянности, хлопая глазами, позабыв про курицу. Псарь, воспользовавшись моментом, тут же исчез.
- Господи! – наконец, произнесла она, - Господи! Давидушка, нешто ты это?
По её круглому, румяному лицу вдруг побежали слёзы.
- Я, конечно, полагал, что моё появление произведёт  впечатление, - пробормотал Дэвис, наклоняясь к Кауле, - но это слишком.
- Я, Донна, я! Что это с тобой? – он взбежал на крыльцо, и Клычиха обняла его своими полными руками, прижала к своей пышной груди, потом отстранила, пристально глядя ему в лицо. – Илья! Поди сюда! – истошно закричала она. – Илья! Да, Илья же!
На крыльце показался воевода Клык в одних портах и рубахе, на ногах у него, несмотря на жару, были войлочные катанки.
- Чего орёшь? – буркнул он недовольно, но, увидев Дэвиса, хрюкнул и  расплылся в своей щербатой улыбке – А, мудище аглицкое заявилось! Я ж говорил им, говно не тонет, а они знай своё талдычут.  – Клык оттеснил супругу и сгрёб Дэвиса в охапку, - Тебя ж где леший носил? Люди по тебе уже панихиду отслужили, девять дней справили, сороковины скоро, а тебе как есть - ни х..я и не сделалось!
Вскоре Дэвис с Кауле уже столовались у воеводы в трапезной, и Клычиха подкладывала жмудину лакомые кусочки. Дэвис сидел как на иголках. С одной стороны радовало то, что  сумка с документами нашлась, с другой тревожило то, что Агафья, наверняка, считала его погибшим.
Наутро, отлежав бока на воеводских лебяжьих перинах,  Дэвис устремился в Москву. Душа его рвалась в Рославль, к Агафье, но Клык упредил.
- Погоди, сперва дело, а после бабы. Агафья, ничего, справится, чай у родных людей как-никак. А Мишка в Москве в темнице сидит зазря.
Дэвису пришлось согласиться, воевода, как всегда, был прав. Да и в Москве проще ему будет найти на князя Андрея управу, а уж затем он немедля помчится в Рославль.

- Вставай, выходи! – сумрачно произнёс вошедший в темницу дружинник. – И вещи свои забери.
Михаил зажмурился от пламени факела – глаза уже привыкли к темноте. Он уже не помнил, сколько времени тут находится, и ему казалось, что целую вечность.
 Сперва Вельямин допрашивал его, затем повелел отвести в подвал, где подвергали наказаниям провинившихся.  С него сорвали одежду, привязали к скамье. Палач в огромных рукавицах калил на огне железные щипцы, пощёлкивая время от времени своим орудием.
- Сейчас ты мне всё расскажешь, - тихо произнёс Вельямин, но от этого тихого голоса у княжича душа ушла в пятки,  – Очень не хочется тебя калечить, но ты не оставляешь мне выбора. Я должен знать, кто и за что убил Давида. Говори лучше сразу, не губи свою молодость. Тот, кого ты выгораживаешь, не стоит твоих мук.
Но на Мишку накатило какое-то непоколебимое упрямство. Даже не из-за брата, нет, а просто потому, что так несправедливо и гнусно с ним обошлись. За всё то, что он сделал, за то, что доставил бесценные документы, ему отказались верить. Он вцепился ногтями в дерево скамьи, к которой был привязан и стиснул зубы, приготовившись терпеть. Он покажет им, что его, потомка великого Рюрика, нельзя сломать, нельзя принудить силой. Он скорее умрёт, чем станет плясать под чужую дудку.
Палач раскалил щипцы докрасна и изготовился над распростёртым телом княжича. Михаил чувствовал, как от них пышет жаром. Пот выступил у него на лбу. Он зажмурил глаза.
Вельямин смотрел на него с сожалением.
- Говори же, мать твою! – выругался он. –  Откуда ты только такой взялся?
Михаил отрицательно мотнул головой и ещё сильнее вцепился в скамейку.
- Ладно, убери свои клещи, - сказал Вельямин палачу, утирая пот со лба, - Убери, говорю! Довольно с него на сегодня. Развяжите и отдайте одежду.
Михаил сел на скамье и трясущимися руками стал натягивать на себя штаны.
- Я вот одного не пойму, - тяжело сказал Вельямин, - ты же вроде его другом был. Почему  ты молчишь, а? Почему убийц выгораживаешь? А?
Но Михаил не удостоил его ответом. Он чувствовал, что если скажет хоть слово, не выдержит и разрыдается, как последний сопляк, от стыда и бессилия. Да, Давид был его другом, но Андрей был его братом и он хотел сам по справедливости с ним разобраться, без московских посредников. Ни на кого не глядя, Михаил торопливо оделся, и его снова отвели в холодную тёмную келью.
Вельямин Протасий не был злым человеком и ничего не имел против рославльского княжича, но он был человеком государственным.  Сотни нитей держал он в своих руках, ведущих в разные уделы, в Литву, в Орду, в Новгород. Отовсюду нужные люди слали ему депеши и Вельямин, словно играя на доске в тавлеи, продумывал ходы и комбинации. Как сказали бы в Европе - являлся серым кардиналом. Протасий был верующим человеком, но вера его была особая – он верил в Москву. Много раз на карте он очерчивал несуществующие пока границы московского княжества. Москва, верил он,  ляжет как раз посередине земли Русской, соединяя непокорный север и уставший от степных набегов юг.
Верил он и в своего князя, а по совместительству, друга детства Данилу. Тот не блистал учёностью и остро отточенным умом,не был мастером интриг, как Вельямин, но был человеком практическим. Волевым, властным, однако при всем при этом очень чутким, умевшим слушать других и делать правильные выводы. Князь Данила никуда не спешил, всё обдумывал не торопясь, потом делал и дело доводил до конца. Он совершенно не походил на своих братьев. Ему чужды были распри, княжеская спесь, пустое тщеславие, ради которых старшие князья на Руси губили кучу народа. Только единожды он показал норов, потребовав у братьев Москву, которая и так была ему завещана отцом. А получив свой удел -  всецело отдался его устройству. И любо-дорого поглядеть, как расцвела и разрослась Москва – теперь отовсюду сюда съезжаются люди, а люди, как известно, самое главное богатство на свете. Вот и инглина этого притянуло – учёный человек дороже золота, а инглин ещё к тому же и порядочным оказался. Регулярно отсылал он депеши Протасию из тевтонских земель, но что депеши? Разве много в них изложишь? Вельямин сам желал его увидеть, переговорить, узнать, что там у Божьих риторей, что в Литве, его глазами посмотреть, смекнуть то да сё. Ибо от разговоров с человеком умным, знающим, у самого в голове всё становится на свои места. И вот по какой-то, то ли случайной дурости, то ли умыслу злому инглина этого лихая беда утянула. Страшно досадовал Вельямин , зная, что так просто этого оставлять нельзя. Оставишь, спустишь один раз – растопчут тебя, разорвут, сожрут живьём и не помянут. Поэтому и держал он Михаила в темнице, надеясь разузнать от того подробности душегубства, а пуще того, надеясь, что и сам князь Андрей, коего полагал виновником, объявится.

Для Михаила потянулись дни в кромешной темноте, прерываемые только дважды в день приходом сторожей, которые приносили еду. Иногда вместе с жидкой похлёбкой ему передавали пирожок, завёрнутый в платочек, кусочек сала или рыбы. Даша помнила и заботилась о нём, а он думал о том, сказала ли она его тайну Вельямину? Он делился припасами с мышами, которые наполняли шорохом и жизнью его келью, и с грустью вспоминал запах её волос, её сиреневые глаза, стройный стан и высокую грудь. Им никогда не быть вместе. Что будет с ним дальше? Его казнят? Или выдадут брату, который тоже шкуру с него спустит за украденные документы? Или так и просидит он здесь до седых волос? Неизвестность эта была хуже темноты и сырости, хуже одиночества.
Дружинник вывел Михаила на двор. Ослепнув от яркого солнечного света, оглохнув от шума, он стоял, растерявшись, не зная, куда ему идти. В ореоле солнечных лучей, прямо через двор к нему приближался Дэвис. Михаил сперва испугался, думая, что сошёл с ума или увидел привидение. Неподалёку стоял Вельямин и усмехался. Он также явно видел то же самое привидение.
- Мика! Ты как это? Ты это – хорошо или плохо? – путая от волнения русские слова Дэвис встревожено вглядывался в его лицо. Он приближался и вот уже совсем рядом, явно он, исхудавший, заросший  бородой, левый рукав завязан тесёмкой.
- Ты что, живой что ли? - Мишка всхлипнул и вдруг почувствовал, как дыхание перехватило и жгучие от обиды и переживаний слёзы потоком хлынули из глаз. Он тут же спрятал лицо, уткнувшись в плечо друга. Потом рванулся к ненавистному Протасию.
- Ненавижу тебя! Убью, гада! Ненавижу! Всех вас убью!– кричал он, давясь слезами, пытаясь вырваться из объятий Дэвиса.
- Мика, успокойся! Всё, всё уже сзади, взади, позади или, как это сказать, чёрт, всё кончилось, Мика! Ну всё, тихо, тихо. – Дэвис  обернулся  и с укором воскликнул, обращаясь к Вельямину, -   Tu insanis? Quid fecisti cum illo?*
- Yeah, overdid paulo,* - Протасий протёр залысины рукавом, -  Exponam ei, quod erat necesse .*
- Post non nunc*,  - Дэвис махнул на него левым своим рукавом. Здоровой рукой, всё ещё прижимая к себе всхлипывающего Мишку.
- Ежели что, баня у меня натоплена, стол накрыт,  - крикнул Протасий, затем повернулся и пошёл через двор к себе в терем.
Вечером они уже сидели у Протасия  в горнице, за накрытым столом. Распаренные после бани, разомлевшие, в чистых рубахах. Во главе стола восседал сам князь Данила.
- Ешь, давай, ешь, - приговаривала Наталья, жена Вельямина, подкладывая Михаилу лучшие куски.  – Ищь, ирод какой, морил в погребе голодом. – приговаривала она, поглядывая на мужа с осуждением. Она снова была беременна, и ей разрешалось говорить что угодно. Протасий и ухом не вёл, считая всех женщин неизбежным злом, вроде непогоды, с которым, хочешь не хочешь, а надо мириться. В детстве он был худосочным и болел золотухой. Бабы объясняли его болячки злыми чарами и советовали матери окрестить сына ещё раз, чтобы сбить нечистую силу с толку. Так Вельямин стал ещё и Протасием и с тех пор носил оба этих имени.
- Ты не обижайся, - сказывал он Мишке, изрядно выпив медовухи, - ты меня пойми. Я за человека отвечал, а тут ты со своим ослиным упрямством. Я просто в бешенстве был.
 - Зато теперь мы знаем, что ты за человек. Знаем, что доверять тебе можно, – поддержал его князь.
Мишка сидел за столом красный от смущения и глаз не сводил с Даши, которая помогала Наталье прислуживать за столом. А Дэвис удивлялся, насколько русы отходчивы и незлопамятны – только рвался княжич расквитаться со своими тюремщиками, а теперь сидит, как ни в чём не бывало, ест-пьёт с ними. Он даже позавидовал. Чего-чего, а прощение врагов всегда было для Дэвиса нелёгкой задачей.
Он рвался наутро в Рославль, мысль о судьбе Агафьи его не оставляла.
- Сиди, - тяжело промолвил  князь Данила, - я человека туда послал для объяснений. Вскоре тот князь Андрей сам пожалует во Владимир, только  трудно будет доказать, что именно по его воле тебя собирались убить. Тех, кто тебя отделал уже и след простыл.
- А как он объяснит, что у него оказались мои документы?
-  Документы – это аргумент против него, интересно, как он выкрутится. Я таких знаю -  скользкий, как угорь. Вот посмотришь, ещё вывернет, что ты сестрицу его обесчестил.
- Агафья – жена моя, мы обручены. И грамота имеется. Мика, у тебя грамота? – спросил Дэвис у Михаила.
- Грамота в Рославле осталась, - растерянно произнёс Мишка.
- Вот, то-то, - произнёс князь.
- Кольцо моё обручальное как у него оказалось? Мика сказывал, что Агафья его видала.
- Ну, так и что? Скажет, что в глаза никакого кольца не видывал, что Агафье померещилось с расстройства. Сиди, говорю. Брату, сперва, сообщу, будем думать.
- Чего думать, прижать его надобно, - Протасий хрустнул пальцами. – Тогда всё выложит, как на духу.
Князь Данила криво усмехнулся, - Прижал один такой. Так что сиди пока, жди.  – промолвил он снова обращаясь к Дэвису, - Не надо ему знать, что ты жив. Возможно, получится его во лжи изобличить.
Вельямин протёр залысины – Должен проговориться, если вопрос правильно задать. Можно будет поймать на нестыковках.

Князь Данила, как в воду глядел. Князь Андрей рославльский, действительно, появился во Владимире, не прошло и недели, дабы пожаловаться великому князю на неправедный навет брата его Даниила московского. Изобразив великую обиду, князь Андрей требовал справедливости. Он утверждал, что тело инглина выловили из реки, а сумку нашли на берегу, неподалёку. Но хитроумный Вельямин искусно расставил свои сети, обнаружив в рассказе князя пресловутые нестыковки и противоречия. Да и как не старался сдержать себя князь Андрей – не смог он скрыть изумления при виде живого и невредимого Дэвиса.
Уличённый во лжи, князь рославльский продолжал отпираться, но уже верить ему охотников поубавилось.
Дэвис в свою очередь выведал самое главное, что Агафья после неудачного сватовства за Олега  Брянского, пребывает в Чернигове у второго своего брата – воеводы Димитрия Васильковича. На следующий день он уже мчался из Владимира в Чернигов, предоставив Александровичам самим решать судьбу злополучного рославльского князя Андрея.

Дэвис ехал в Чернигов, непрестанно думая о том, как встретит его воевода. Почему-то ему казалось, что с Димитрием всё получится совсем не так, как со старшим братом. В Чернигове Дэвису сразу указали на терем воеводы – широкий, бревенчатый дом, стоявший на живописном холме, чуть поодаль, за крепостными стенами. Будто воевода черниговский никого не боялся. Сердце Дэвиса учащённо забилось, в другой раз он сам бы тайком отыскал Агафью, но ему хотелось сперва увидеть Димитрия. Дэвиса встретили приветливо, проводили в покои воеводы, который был занят где-то на заднем дворе. Седоусый  тиун  отвёл его в светлую горницу, которая служила воеводе кабинетом и библиотекой, и велел обождать хозяина. Горница была заставлена множеством сундуков – больших ларей и маленьких, совсем ларчиков. В углу возвышалось бюро, у окна стол с письменными принадлежностями. Повсюду, на сундуках, на столе лежали пергаментные свитки и книги – маленькие и огромные фолианты с медными и серебряными застёжками. Книги были писаны на разных языках – латинском, греческом, русском. Одна из книг, раскрытых на столе, показалась Дэвису знакомой. Он присмотрелся повнимательнее – ошибки быть не могло. Это была та самая книга, которую Ян Лужецкий купил у любечского хасида и которую они вместе читали  в Вильно. Внезапная догадка поразила его, словно молния – он вдруг понял, кого напоминал ему польский пан.
Дэвис услышал, как позади него скрипнула дверь. Он резко обернулся. Чуть согнувшись в дверном проёме, в горницу вошёл сам Ян Лужецкий – брат Агафьи и черниговский воевода Димитрий.

Tu insanis? Quid fecisti cum illo?* (лат) - Ты с ума сошёл? Что ты с ним сделал?
Yeah, overdid paulo,*(лат) - Да, перестарались малость.
Exponam ei, quod erat necesse .* (лат) - объясни ему,что так было нужно.
Post non nunc* (лат) - позже, не сейчас.

Продолжение: http://www.proza.ru/2018/02/06/2361