Война, сын и отец гл. 2

Санька издалека увидел БЗ-38. Раскрашенная зелёными и коричневыми фигурами камуфляжа, как того требовало военное время, российская полуторка с цистерной вместо деревянного кузова  дежурила рядом со стоянкой самолётов.
«Дядя Гриша здесь! Первым делом к нему», – радостно забилось в мыслях. Санька прибавил шаг и направился к водителю  самолётного   бензозаправщика.   

Шофёр  дядя Гриша – сибиряк.  Он спокойный и добрый. Никогда не кричит на Саньку, не ругается. Когда Саня ест  прибережённое шофёром БЗ для своего маленького друга, как иногда он называет Саню, то смотрит на него почему-то влажными  и печальными, но добрыми  глазами.
Ладонь дяди Гриши – большая и широкая. На неё он ставит  круглый красноармейский  котелок и всё ещё остаётся свободное место.

Саньку он тоже увидел издалека. Приоткрыл правую дверь кабины. И маленький друг последние метры до машины бежал вприпрыжку.
– Ну, что? Опять сбежал с урока? – дядя Гриша притянул Саню к себе, когда тот уселся  на мягкое сидение рядом с ним. Ласково прижал к груди. Саньке стало так тепло, что даже с глазами что-то случилось. Словно мусоринка или мушка попала в них.  Предательская капелька была готова вот-вот скатиться вниз. Мальчишка-пятиклассник вздохнул тяжело и затаился, ещё сильнее прижавшись к такому теплому и большому человеку. Потёрся лицом туда-сюда о гимнастёрку дяди Гриши, незаметно вытирая щёки. Но слёзинки опять пытались проложить свой путь на щеках.
– Что это ты трясёшься? Иль ознобился? Саня знал от дяди Гриши, что в Сибири «ознобился» – это замёрз.
– Нет. Не замёрз. Выгнала Мариванна. Кто-то свистнул на уроке, а виноват всегда Иванов, – глубоко вздыхая, рассказал он дяде Грише о том, как его несправедливо наказали. И про воробья со шмелём рассказал. И про горечь обиды своей.

– На-ка лучше хлебушка с сахарком. Приберёг тебе и утром, и днём. Нам сегодня на обед много дали, – и дядя Гриша достал из противогазной сумки бережно завёрнутый ломтик хлеба.

Невдалеке  от общей самолётной стоянки, отдельно от других, выдвинутый   из-под маскировочной сетки стоял истребитель ЛАГГ-3. Его готовили к полёту. От него бежал к бензозаправщику моторист и призывно  махал руками.
– Надо работать, – сказал дядя Гриша. Запустил мотор и вместе с Саней,  продолжающим жевать хлеб, подъехал к самолёту. Техник торопил.
– Скорей! Скорей! Надо дозаправить. Комэск летит на новое место базирования, – приговаривал  он, торопя шофёра.

Дядя Гриша учил Саню, как открывать задние дверцы цистерны, как шланг разматывать и заправочный пистолет подавать мотористу на самолёт. Даже разрешал сделать это при заправке настоящего боевого самолёта. Даже порулить давал на «БЗ». Там, в сторонке от самолётов и от их стоянки. В поле Санька сам рулил. Это было счастье!

Сейчас Санька тоже знал свои обязанности. Заканчивая  жевать кусок чёрного хлеба, он бодро выскочил из кабины. На ходу постучал ногой по шинам двух  ведущих  мостов автомобиля – так учил дядя Гриша.  Открыл в задней части  цистерны металлические дверцы. На него глядели краны, краники, манометры, ручки и заправочный шланг с пистолетом. Вытащил этот шланг и ловко подал его технику на самолёт.

Поодаль, за хвостом истребителя, стояли два лётчика. Они ждали, когда всё будет готово к полёту. Один из них надевал парашют. Другой, который без парашюта  (Саня знал, что это командир полка), продолжал давать указания.
– Старший там – майор Иванов. Кажется, Александр Иванович. Вот с ним решай все вопросы.

Саня, Александр Иванов, знал, что подслушивать чужие разговоры, особенно военных, не тактично, не положено и даже категорически запрещено. «Может быть – военная тайна».  Но, «не подслушивая», в него вошли слова:
«Майор Иванов Александр Иванович».

Командир полка посмотрел на свои ручные часы. Они были большие и круглые, Ленинградского часового завода. Такие же часы были и у папы.  Командир проверил время  и продолжал.
– Его эскадрилья Ил-ов сидит на этой «точке»  под Ржевом. Наша задача  будет – сопровождение и прикрытие от «мессеров» и другой нечисти во время их работы по переднему краю. Запомнил?

«Майор Иванов», – как током ударило Саню.  «Это же папа! Майор Иванов»! Сердце запрыгало, даже дышать стало тяжело. Папа, конечно, уже майор. «Надо, надо к нему!» Когда они  с дядей  Гришей подъезжали к этому ЛАГГ- третьему для его заправки, то всевидящие Санькины глаза отметили, что в фюзеляже, около хвостового оперения ястребка, открыт люк. «Ну, люк и люк. Открыт – значит  так  надо», не придавая этому особого значения, все-таки отметил в своей памяти маленький друг водителя БЗ-38. Советский боевой истребитель этого типа  имел  в фюзеляже около хвостовых рулей управления  технологический люк, возможно, для осмотра внутри или для  установки-съёмки оборудования. Раз конструкторы так сделали, значит надо.  Довольно большое отверстие, но не настолько, чтоб каждый взрослый мог через него пробраться.

Саня был знаком с этим люком. Его, худенького подростка, иногда техники просили слазить через этот люк в фюзеляж. Им надо было закрепить клемму тросика  антенны радиостанции  или  что-то достать за сидением лётчика.  Щуплого взрослого не нашлось, вот его и пригласили помочь им поддержать гайку. Непонятно, почему сейчас этот  люк  неожиданно стал особенно тянуть «сына» майора Иванова к себе. Тянул, словно магнит железку, а  объяснение было простое: «Там папа. Надо к нему. Надо!»

Техник самолёта заправил бак на одном крыле и перешёл с заправочным   пистолетом и шлангом на другое. Лётчики тоже были с другой стороны. Они были   закрыты  от Саньки носовой частью истребителя. Санька схватил свою командирскую сумку и через люк-отверстие в мгновение оказался внутри  фюзеляжа. Стараясь не опираться на  внутренний каркас, чтоб не повредить  обшивку, дополз до бронеспинки  пилотского сиденья и затаился. 
Осмотрелся кругом. «Главное – не касаться тросов и трубок – тяг управления самолётом в полёте. Главное… Главное… . А – там папа! К папе, к  папе!» – упёрся ногами в шпангоут  на борту противоположной стороны: «Трубки и тросы внизу – не мешаю им».

И вдруг – всегда в таких случаях бывает «вдруг» или «случайно» – грохнул взрыв! Раздался треск пулемётов. С завыванием над аэродромом пронёсся фашистский самолёт. За ним второй, третий. И каждый бросал бомбу, и стрелял из пулемётов. К нашему, стоящему на  заправке  ястребку от командного пункта  полка бежал посыльный боец.

Александр Иванов, подросток, несправедливо выгнанный из класса,  притаился в фюзеляже боевого советского истребителя. Он слышал, как боец докладывал лётчикам. Он выкрикивал   каждое слово отдельно,  задыхаясь  от бега и от страха потому, что кругом уже рвались бомбы.
– Товарищ, командир! Товарищ, командир! Воздушная  тревога! Посты ВНОС сообщили, что Юнкерсы! Лаптёжники! – доложил он, подбежав к самолёту.
– Спасибо ВНОСам и тебе, боец. Свободен. Дуй на КП. Скажи им, что комэск сейчас улетит. Пока его здесь не укокошили, – уже, почти шепотом, закончил  командир и посмотрел на комэска, чуть улыбнувшись только морщинками  у глаз.

Саня сидел не дыша, а снаружи в чистом российском небе, в стороне от аэродрома низко летели друг за другом три фашистских штурмовика «Юнкерс-87».
Советские лётчики называли их «лаптёжниками». Неубирающиеся шасси с обтекателями колёс казались в полёте неуклюжими лаптями.  Лаптёжники готовились к новому заходу.

Комэск вскочил в кабину самолёта, внутри которого, замерев от страха, сидел Саня. Он не знал, от растерянности, что ж теперь делать? Вылезать? Или?
– Всё готово? – резко, как команду выкрикнул из кабины комэск. Техник  в комбинезоне  с двумя кубиками лейтенанта в петлицах, только что  закрыл Санькин люк около стабилизатора. Он  не заметил пассажира внутри фюзеляжа. Дорога для Саньки  из самолёта на землю была перекрыта.
– Готово! – ответил техник-лейтенант и разрешил запуск, показав руками – «запускай»!
– От винта! – скомандовал лётчик.

Двигатель истребителя ЛАГГ-3 устойчиво заработал. Воздушный винт-пропеллер закрутился. По самолёту пошла дрожь, как у хорошего скакуна на соревнованиях. Самолёт покатился по краю поля, скрываясь в тени деревьев. Он быстро двигался  по остаткам следов старых борозд, покачиваясь с боку на  бок.

Полевые аэродромы, бывшие до войны колхозными полями, никак не хотели расставаться  со следами своих вековых предназначений – быть  пашней, выращивать зерно. С началом войны и  превращением хлебного поля в военный полевой аэродром наземные команды  выравнивали их скреперами, укатывали катками – летательным аппаратам  нужна ровная поверхность для взлёта-посадки.  А поля – не поддавались. Они словно ждали своего хозяина – пахаря. Никакие машины  не могли убрать эти вековечные, плодоносящие морщины земли. Борозды ждали, когда же положат в них зерно, чтобы осенью отблагодарить  человека сторицей.  Но люду человеческому было не до земли. Враг рядом. Горят жилища. Гибнут люди. Родина стонет от беды.

Комэск, не дожидаясь когда двигатель полностью прогреется, прямо из-под тени деревьев дал двигателю полные обороты и пошёл на взлёт, почти поперёк аэродрома, поперёк борозд.
– «Не подведи, дружок. Разгоняйся, разгоняйся», – уговаривал он своего  боевого друга самолёт, с силой сжимая рычаги управления  им и двигателем, словно вкладывал свою человеческую силу в стальную птицу.
И истребитель в ответ  набирал скорость.Бежал быстрее и быстрее.
 Саня внутри фюзеляжа, удерживаясь от толчков, упёрся руками и ногами о внутренние рёбра деревянных шпангоутов.

Фашисты уже разворачивались для нового захода, но опять не заметили взлёт нашего истребителя. Пыли не было, земля ещё не высохла и не пылила. Коричневые и зелёные пятна камуфляжа ястребка сделали его почти невидимым
на фоне такой же пятнисто-бурой земли. Борозды поля трясли самолёт так, словно бежал он по стиральной  доске. Саньку мотало во все стороны. Руки и ноги напряглись, удерживая  его тощенькое тело. И вдруг всё прекратилось. Толчков нет. Самолёт, плавно и приятно покачиваясь, набирал  высоту. Саня расслабился и понял, что они летят. Совершенно невероятное состояние  овладело им: ты лёгкий, свободный, чувствуешь, что летишь в небесном просторе. Как птица. Сердце радостно поднялось высоко, высоко в груди. Да там и осталось. Даже о еде забыл. Голод перестал терзать живот, мозги, всё тело. Всё, как во сне. Санька часто видел сны, в которых  летал сам по себе. А мама говорила: «Растёшь, сынок…».