Север

Границы

Север не имеет границ. Ты хотел чего-то определенного, но этого не будет. Как географический термин понятие Север является лишь символом бесформенности, и ни на что другое не указывает, указывает лишь в пустоту. Это направление туда, где нет определений. В этом север смысле смотрит на тебя с иронией, как на того, кто не добился цели. Откуда он смотрит? Из какой-то области бестелесности, обитания невидимых форму, которая тебе недоступна, и ты всегда лишь приближаешься к ней. А он это знает. Тому, кто хочет определенности и для этого требует наличия границ подобный объект представляет символ ошибки, признак грядущего поражения, четким знаком, который не только известен но и точно указан на карте, и такой символ должен быть помещен к другим, таким же.

Север бесконечен, так как на карте нет линии, указывающий на его границу. Ты ее не найдешь, даже если она тебе нужна. У севера нет предела. В тундре ничто не остановит даже взгляд. Ты посылаешь зрительный луч в надежде, что хотя бы он вернется, и принесет весть, но и он не вернется, а если и вернется, ты его не узнаешь. Он будет как призрак с пустыми глазами, вернее, глазами, наполненными особой местной белесой синевой, как будто он приобщился той жизни а тебя забыл. Даже летом там где есть тундра на плоской равнине она нигде не заканчивается, подтверждая это блеском бесконечных озер уходящим за горизонт а там она, как ты знаешь, сливается с океаном.

В этом смысле зимой торосы, горы вечно покрытые снегом, айсберги и льдины есть буквы алфавита которыми выложена надпись постулирующая твое невежество. Для тебя постулируется необходимость вернуться назад, так как неясно, зачем ты вылез. Твои глаза тоже заполняет синева, словно ты тоже забываешь начало пути и потеряв надежду добраться до цели незаметно для себя переходишь в эту новую жизнь, постепенно начиная понимать жизнь невидимых форм.

Отсутствие границ и невозможность рано или поздно встретить то, что тебя остановит, это явное указание на конкретные обстоятельства. Хотя бы это указание это что-то точное. Раз никакого указания нет, то приходится принимать указание от обратного. Здесь важно то, что это ощущение дает точку отсчета, то есть хотя бы кто-то, пусть даже такой, вышел из пустыни тундры, и говорит с тобой. Ты бы ожидал кого-то, кто дал бы какое-то другое указание, полное доброты и заботы, но этого нет.

Снег

Север ассоциируется с белым цветом снега и льда. Между севером и снегом присутствует точная ассоциация. Это тот факт, который будет найден при любом исследовании. Это то, от чего невозможно избавиться, то, что всегда придется иметь ввиду. Это тот, кто всегда явится, как бы ты не пытался избавиться от него, к чему надо быть готовым всегда. Здесь присутствует некто, кто в любом случае рано или поздно выйдет вперед, и ты окажешь с ним лицом к лицу. Всегда надо помнить что это случится.

По крайней мере это хотя бы что-то точное. Хоть что-то определенное, то, что больше уже не обманет. Это признак, некий указатель, то, что появившись укажет точный знак, так что ты будешь знать, что теперь ты не ошибаешься. Здесь, в этом месте, с этого момента ты в чем-то можешь быть в чем-то уверен. Здесь не надо переспрашивать, а значит, хотя бы в этом вопросе можно отдохнуть. Это и есть достигнутая уверенность хотя бы в чем-то, доказывающая, что такая уверенность вообще возможна.

В любом случае придет осень, и она тоже закончится тем, что однажды утром появятся белые пятна на вершинах сопок, или прямо на земле покрытой мхом или лишайником. Даже летом, когда месяцами горит солнце и прозрачный воздух обрушивает звенящий металлом свет на камешки, нет гарантии того, что в одной из долин на северном склоне сопки ты не найдешь сугроб плотно слежавшегося снега, который в эту пору будет похож на слежавшиеся стеклянные гранулы.

Ночь

Другим признаком севера является полярная ночь. Это то, что по крайней мере обладает какими-то характерными признаками. Это хоть что-то. Для этого подозреваемого хотя бы есть словесный портрет. Ночь обладает набором признаков которые ее точно идентифицируют. Здесь хотя бы есть надежда на то, что ты будешь общаться не с неизвестным, как происходит до этого.

Например, это огни порта, горящие на бескрайнем побережье, где нет даже зрителя, чтобы оценить, насколько они здесь одиноки и никому не нужны. Или непонятное движение на отдаленных островах, например, тайная жизнь каких-то тюленей, проходящая не только в ночи но и подо льдом. Полярное сияние над замерзшим океаном.

Полярная ночь является признаком всего севера. Более того, почему-то она такой признак и тех частей, где она не выражена, как будто, несмотря на то, что она никогда не посещает эти места, здесь, на сопках закрытых снегом, она имеет на это право. Как будто все заранее сдались, признали, что потерпели поражение, и знают, что эти сумерки в которых уже не видно хвою на земле могут кончится ночью, которая уже, может и не закончится, как сама пожелает.

Это то, с чем приходится мириться настолько, что никаких возмущений, претензий или попыток протеста быть не может. Первый иней намерзший на коре лиственницы однажды появившийся утром является предвестником того, что скоро придет полярная ночь, и этот объект включен в то, от чего нельзя избавиться.

Ночь, это еще один признак, как будто их мало. Ты еще не разобрался с предыдущими. Признаки выстраиваются в ряд, составляя загадку из которой не выбраться. И без этого происходит вторжение и окружение, так что приходится признавать их частью реальности. Теперь добавляется еще один признак, как символ того, что вторжение остановить нельзя. Добавляется еще одна буква алфавита, тогда как ты не разобрался еще с предыдущими.

Темнота длящаяся более чем полгода, расцвеченная полярным сиянием в местах, в которых для этого явления практически нет зрителей. Длительность этой ночи придает ей нечто цельное, переводит его в другую категорию чем ту, которую ты хотел к нему применить. Ночь ускользает от определения снова оставляя тебя с этой стороны какой-то непреодолимой границы. Это что-то другое, чем ты хотел это назвать, а значит, твое положение ложно. Ты находишься неизвестно где, как будто заблудился в этой ночи. Здесь полярная звезда всегда над головой.

Получается, надежным и определенным остается только отрицание. Отрицание остается прочно и надежно, находясь при тебе более верно чем твоя же одежда, таким образом отдаляя от тебя ветра дующие на острове Жохова, да еще и в тех местах острова где никогда не было никакого живого существа, показывая тебе точно только то, кем ты не являешься и указывая на места, в которых ты точно не находишься.

Лед

Лед покрывающий северный океан никогда не исчезает. Так или иначе ты обнаружишь здесь льды, даже если начнешь поиски с открытой воды и обнажившейся суши.

Есть даже периоды, когда кроме него ничего нет. Лед может уйти от берега, и тогда олени и белые медведи могут быть заперты на какое-то время на островах, но он обязательно вернется, и превратит целый океан в продолжение земли, так что до островов можно будет дойти пешком, тем самым представляя альтернативную сушу, как будто обычной недостаточно.

Возвращение льда неизбежно, так как здесь действует закон севера, проявляя неодолимый порядок. Ты с этим ничего не можешь поделать. Это проявление чужого порядка, выражающееся в том, что пришествие льда здесь является законом, подтверждает, что ты здесь гость, приглашенный, не тот, кому здесь место, а совсем не тот, кто может приказать или попросить, и это указание будет исполнено.

Царство льда расцветает как раз в период полярной ночи, когда нет даже света, который выявил бы детали искрами и блестящими радугами. Вместо этого царство льда, в точности как непонятный тебе порядок, расцветает под освещением полярного сияния или под блеском звезд. К тому же добавляется ветер, делающий наблюдение над тем, что здесь происходит невозможным, намекая, что ветер и есть содержание местной жизни в которую тебя никто не звал.

Такое содержание жизни неприемлемо, не может быть оценено и как-то включено в число принятых к рассмотрению вещей. Тем не менее над большей частью севера постоянно дует ветер, гонящий тонкие иглы над просторами льда. Даже само сознание, даже в попытке самого общего анализа отказывается искать здесь что-то, предлагая рассматривать что-то еще, что-то, находящееся не здесь.

Кедровые орехи

Осенью на севере созревает много кедровых орехов. Север, который не нуждается в ком-то, и расцветающий по настоящему там, где не может быть даже зрителя, что и подтверждает невыносимый ветер там, где Север расцветает в полную силу, зачем-то создает обильный урожай, который содержит все, что нужно для пропитания многих существ в течение всей зимы.

Странная благотворительность, явно проявляемая жалость и милосердие там, где отсутствие такого милосердия объяснилось бы просто и естественно, без какого-либо обвинения. О причинах такой благотворительности, видимо, не следует рассуждать тому, кто принимает этот дар. Ты принимаешь помощь, не пытаясь разгадать загадку такого решения, за которым может стоять что угодно. Ты мог бы попытаться заглянуть за угол, но ты не будешь этого делать.

Здесь открывается жалость кого-то, кто совершенно не нуждается в зрителях или друзьях, что хорошо ясно в морозный солнечный день на заснеженном склоне сопки сверкающим тысячей искр. Окружающая тебя красота не предназначена зрителю. Тем не менее, эта жалость проявляется, хотя у того, кто ее проявляет, для этого нет и не может быть никакой причины.

Это странно и этот вопрос в любом случае остается без ответа, так что здесь следует просто пройти мимо и более к этому вопросу не возвращаться не явно ни мысленно, как к загадке требующей какого-то разрешения, просто потому, что такого разрешения найдено быть не может.

Вода

Также ярким признаком севера является большое количество воды. Летом на Севере проявляется какая-то структура кроме той, которую представляет снег или лед. Проявляются кусты, камни, деревья, мох. То, что формируется иными, можно сказать, стихиями.

Тем не менее пролет над тундрой дает картину воды блесками озер или лент ручьев и речек. Этот блеск похож на надпись какого-то текста, как будто летняя тундра используется лишь как бумага для какого-то текста.

Такой текст содержит полную информацию, возможно даже является лентой сообщений о том, что здесь происходит на самом деле. Ноо эта лента сообщений не предназначена тебе, она предназначена кому-то еще, тому, кто это прочитав мог бы сделать какие-то выводы, а это точно не ты.

Здесь где-то находится кто-то, наличие кого уменьшает значение тебя, практически вычеркивая и оставляя место, где ты мог бы найти для себя какое-то определение за пределами этих краев, где-то не здесь, в других областях, во вселенных, которые оборудованы иначе, и выглядят совсем не так.

Ягоды

Еще одной чертой севера является обилие ягод. Этим север разительно отличается от других широт.  Поля брусники или клюквы выглядят морем, ожидающим прихода кого-то, специально подготовленным для него. Никого соответствующего масштаба не известно, и этот кто-то остается невидим, между тем стол заново накрывают каждый год.

Это широкий стол закрывающий все доступное пространство. Сам размер этого стола подсказывает, что соответствующего едока не может быть по определению. Здесь ждут того, про кого заранее знают, что он не придет. Возможно, его никто и не видел, и для того, кто готовит угощение лишь есть лишь какие-то соображения, предание, игра воображения, подсказывающие как выглядит тот, кто должен подойти к столу, сесть, и радостно улыбнуться.

Ягоды могу быть всех цветов. Есть черная шикша, синяя голубика или жимолость, желтая морошка, красные клюква и брусника. Часть ягод покрыта матовым налетом который легко стереть прикосновением. В целом все создает маскарад цвета невозможный здесь на севере в каком-то другом виде, и передающий другой мир, как будто показывая его отражение здесь, в осколках разбитого зеркала, которое не может быть целым здесь, по определению.

Отражается тот самый мир, из которого, видимо, должен прийти гость, которого никто никогда не видел, но для которого каждый год накрывают стол. Или, иначе говоря, кто-то, с помощью ягод создает образ того мира снова и снова, как ребенок, который никогда не видел того, что пытается воссоздать, и что у него никогда не получается.

Ход рыбы

В определенное время года рыба из моря поднимается по рекам для нереста. Рыбы поднимаются из моря, из среды, из которой ничто не изгоняло. Перед этим рыбы выросли в океане, нашли там пищу и возможность жить, и не было никаких причин для того, чтобы оставить это место. Нет никакого окрика, нет никакого подвига, никто не предлагает тебе покинуть это место, тем не менее ты выходишь отсюда. Ты сам не знаешь эту причину, но по какой-то причине не требуешь ее сформулировать.

Лосось покидает бескрайний простор океана ориентирами в котором могут служить только столбы света идущие в глубину, и движется в мир устроенный совершенно иначе. Рыба меняет обстановку, как поступает тот, кого в прежнем состоянии что-то оскорбило, и он уходит навсегда, не желая давать никакие объяснения, просто по той или иной причине окончательно решив для себя, что связи между ним и прошлым для него навсегда разорваны.

Рыба идет в узкие русла рек зажатые извилистыми берегами, сдавленные даже намерзающим за ночь льдом по краям. Осень как будто проявляет эти протоки окаймляя их красным цветом зарослей карликовой березы. Лосось стремится туда, где глубина не превышает двух сантиметров, и вода не привычного сине-зеленого цвета а совершенно прозрачна. Это так, как будто решение переселиться окончательно, и не может быть пересмотрено, что и подтверждается гибелью рыб после нереста.

Пушица

Белые головки пушицы, украшая болота своими белыми  точками создают разметку, формирующую контур рисунка. Такой рисунок вводит в транс особым образом. В солнечный летний день под косыми лучами северного солнца на тусклом но особым образом насыщенном фоне появляются белые точки пушицы и это вызывает странное оцепенение. Это похоже на то, как будто тебя, во время бега кто-то останавливает жестом руки. Ты замираешь, внезапно остановив побег.

Пушица проявляет белые ватные головки осенью, когда почти целый день стоят сумерки, и низкое небо придавливает долину и без того стиснутую сопками. Все вместе с ожиданием близкой зимы заставляет искать возможность побега, возможность избавления, вызывает необходимость поиска какого-то решения ситуации, которая начинает угрожать, тем самым как бы отодвигая тебя, сдвигая к краю стола и вовсе убираю отсюда.

Это поиск избавления, желания уйти в какое-то другое измерение. Это странно, так как именно этот мир сейчас представляет особую, утонченную красоту, при этом скупость приемов, с помощью которых сформирован этот образ выдает особую сдержанность, обещая нечто большее, так как то, что ты видишь это лишь след присутствия кого-то, встреча с кем важнее, а то что ты видишь, лишь знак его расположения к тебе.

Прекрасное и нежное чувство захватывает, когда утром свет спускается с сопок и разгоняет сумерки в долине, покрытой ягелем искрящимся иглами инея, пронизывая косыми лучами кусты голубики равномерно покрытые ярко красными листьями и фиолетовыми ягодами. И тем более странно, что видя все и понимаю все ты ищешь возможности уйти отсюда.

Возникает ощущение невозможности этой красоты, в котором знание о приближающейся зиме служит лишь оправданием собственного желание бежать, то ли в поисках чего-то другого, а вернее от невозможности сохранить это состояние, наблюдая которое ты твердо знаешь, что это все быстро и неизбежно закончится.

И вот появление пушицы вызывает ощущение останавливающее это движение, как будто ты застываешь в том состоянии из которого не следует искать выхода. Возможно, это какой-то вариант загробной жизни в котором душа пребывает в одном состоянии, глубина которого бесконечна, и в этом постоянном холоде содержится особое тепло и красота, наличие которое оправдывает прекращение любых движений, которые в качестве результата должны были помочь найти выход отсюда.

Белый пух на коротких стеблях каким-то непостижимым образом примиряет тебя с холодным воздухом, насыщенном водой мохом, черными кривыми стволами чахлых лиственниц болота и низким небом, про которое твердо известно, что когда он поднимется, на вершинах сопок ты увидишь снег. В любом случае, позже, все так или иначе разрешает и каким-то загадочным, непостижимым образом, оказывается, что это ощущение было верным.

По крайней мере, здесь что-то с тобой говорит, и слова эти почему-то тебе знакомы, тогда как точно известно, что в большинстве других случаев голос, который ты можешь слышать на севере, это голос отрицания. Например радость от тепла нагретой комнаты рождается от отрицания возможности долго находиться на улице, а красота залитых солнцем снежных гор и вовсе бесчеловечна. Здесь же говорит что-то знакомое, как будто кто-то тебя знает, и этот голос звучит там, где по идее никто тебя не может знать и ты по идее никому не нужен.

Хариус

Хариус это странная рыба с плотным телом покрытым мелкой чешуей складывающейся в ряды, огромным неестественным плавником на спине и обладающая странным огуречным запахом. Эта рыба является в виде наваждения тем кто практикует рыбалку на севере. Сама сила наваждения подсказывает, что за этим стоит что-то другое, неизвестное, скрывающееся и проявляющееся лишь в образе этой рыбы.

Открывающий охоту знает, что он ловит не рыбу, и отправляется не на рыбалку, а в загадочное путешествие по стране севера. Не имея другой возможности приблизиться к загадочной вызывающей непреодолимое движение жизни поступает таким вот нелепым образом. Он собирает удочки, готовит болотные сапоги, каким-то образом находит требуемую наживку, и отправляется на выбранный ручей, где дождавшись вечера будет наблюдать танец хариусов на подходящей стремнине.

Эти действия представляют собой странный цирк и дурацкое кривляние того, кто получает в руки лишь рыбу, приближаясь хотя бы так к тому состоянию, которое кажется доступным, но приблизиться к которому возможно лишь совершив ряд шаг уводящих все дальше и дальше, как кажется, приближающих требуемое состояние, но очевидно, на деле лишь отдаляющих от него, своей дикостью и явной нелепостью лишь проявляющих невозможность на деле понять чего от тебя хотят.

Киты

Киты существуют в своем измерении, они не выходят на связь и полностью закрылись от реальности. Между ними и тобой плотная дверь в креплении которой нет никаких щелей и зазоров. Образом этого может являться то, что они свободно перемещаются вдоль кромки льдов, населяют полярную ночь, игнорируют ветра которые легко гоняют километровые айсберги, и погружаются на глубину где сильное давление и нет никакого света.

Для них нет реального окружения, для них есть какой-то их собственный мир, обустроенный ровно так, как им надо. В их мире тихо, тепло, там горит мирный огонь заметный и нужный только им.

Киты отличаются от белых медведей которые приспосабливаются и живут в согласии с ритмами среды. Киты не замечают окружения вовсе. Они являются существами для которых вообще не существует особенностей окружения,точно также, как могли бы подчиняться движению галактики. Для них не существует и галактики тоже. Для них ничего не существует. Поэтому они и могут погружаться за едой на глубины до тысячи метров. Им все равно.

Кит проходит мимо тебя как поезд, который не остановить рукой. Они свободно перемещаются подо льдом, игнорируют полярную ночь так, как будто могут плавать и среди лент полярного сияния тоже, проходя над горами полярных островов, не предавая особого значения тому, где они находятся.

Горб кита заметный в сером заливе продуваемом ветрами есть знак чужака, того, кто даже пойманный гарпуном будет по ту сторону, так как он не замечает тебя также как не замечает ни льдов ни полярной ночи. Его можно вытащить на палубу китобойного судна и даже подвесить в ангаре для разделки, но он все равно уйдет, и ты за ним не сможешь последовать.

Горы

Северные горы резко отличаются от гор в других широтах. Северные горы даже небольшой высоты резко разделены по высоте климатическими зонами. Растительность на разных уровнях сопки резко отличается, вовсе исчезая к вершине. На самом верху не остается ничего кроме камней.

Это попытка сбросить всех тех, кто полагал здесь наличие защиты и дома. Попытка избавиться от живущих рядом, не занимаясь их судьбой, и не провожая их далее, дав им некоторую помощь и проявив жалость, но не более определенного предела. Ты отпускаешь их туда ради освобождения какого-то собственного пространства.

У подножия северной горы может бушевать настоящая тайга, но на вершине всегда будет арктическая пустыня, как признание невозможности найти какой-то смысл и как освобождение от всего лишнего, в попытке оставить только какой-нибудь один объект, тот, от которого избавиться уже невозможно. Например, солнечный свет который может свободно ударять по камням вызывая стеклянный или металлический звон.

Возможно, в этом одном оставшемся и будет какой-то смысл, тот самый, что не может быть найден нигде в другом месте, и ради которого можно избавиться от любого другого построения. Это та чистота, которой уже ничто не помешает, ничто не будет препятствием, когда кто-то, неизвестно кто, наконец, решит что наступила нужная тишина, и он может выйти вперед.

Между тем, вершины гор ведут какую-то собственную жизнь, например, иногда оказываясь в тумане тогда как ниже этого тумана нет, или раньше долин покрываясь снегом, или оставаясь под снегом на все лето. Часто зимой, в сумерки вершины вспыхивают ярко-оранжевыми огнями. Это следы какой-то собственной, независимой от окружения жизни, которая никого не спрашивает и ни на кого не оглядывается.

Интересно, что также ведут себя киты. Здесь есть какая-то аналогия, но уже ясно, что эта аналогия, как и сами киты и собственно вершины находится за той границей которую преодолеть будет нельзя, поэтому никакого объяснения или никакой разгадки этой жизни которая существует не нуждаясь в твоей разгадке предложено быть не может. Поэтому и тот простой смысл ради которого горы освобождаются от всего чтобы осталось то, что здесь должно быть, определить нельзя. Также, нельзя определить, удается им это или нет.

Иван-чай

Заросли иван-чая создают целые цветочные поля. Там, где позволяет местность, все пространство занимает нежно розовое равномерное полотно образованное головками иван-чая. Встречается это редко, как будто обстоятельства препятствуют такому разливу цвета, видя в этом какую-то опасность, как будто лишь случайность позволяет цвету образовать здесь какое-то собственное царство.

Это целые моря розового цвета которые колышутся между тусклыми зарослями, по своим законам, как будто не только не замечая неуместности и неестественности своего положения, но и не желая считаться с этим. Возможно, это похоже на свет флуоресценции кальмара на той глубине, где не должно быть никакого света. Кальмара не волнует наличие какого-то закона, имеется в виду закон темноты, который он нарушает так, как будто ничего не знает о нем.

Это цвет который продолжает гореть даже когда туман удаляет солнце возвращая вечные северные сумерки. Рядом протекает ручей по серым камням, намывая в излучинах пляжи из серого песка которые никто не посещает кроме медведей и северных оленей. Так как для пляжей нет никаких зрителей и посетителей, также нет зрителей для разливов цвета образованных зарослями иван-чая. Никакого цвета здесь нет, но заросли иван-чая продолжают излучать тепло, хотя оно и особого, неестественного оттенка.

Как будто явился гость, расположившись здесь лагерем, который образует замкнутый мир, словно он здесь случайно, а не зашел насладиться местными красотами. Местные красоты он не замечает, занимаясь только своими делами, если и отмечая окружающую его красоту, то не придавая ей абсолютно никакого значения.

В результате цветные поля выглядят неуместно, как гость, которого можно было бы и прогнать, восстанавливая нарушенный порядок, но не делая этого, поскольку такой призрак не оставляет следа, а значит, не может нарушить никакой порядок, просто потому, что от зачеркивает его одним своим визитом.

Светло-розовое поле иван-чая выглядит как простыня, или ковер, или цветная скатерть, которая расстелена там, где ее стелить не положено. Тот, кто это сделал, не спрашивал разрешения, но ему никто не возразит, как будто зная, что тот, кто неуместным вторжением нарушил местный покой рано или поздно уйдет и местный порядок неминуемым образом восстановится.

На некоторых холмиках иван-чай белый. Такое встречается крайне редко и выглядит удивительным нарушением, что подтверждает твое положение как положение наблюдателя со стороны. Твое положение, это положение того, кто не понимал, не понимает, и держится только одной модели, той самой, на которую надеется, не имея чего-то еще.

Ручьи

Еще одним признаком севера являются ручьи. Ручьи это еще один гость, тот, кто приходит в дом, чтобы покинуть его. Как далекую аналогию можно привести гостя, который приезжает раз в году, чтобы потом снова исчезнуть.

С его приходом дом преображается, как будто остальное время заполнено лишь ожиданием визита. Такой гость приносит свою жизнь, без обмана и насилия заменяя то что здесь было на что-то иное, и местные обитатели подчиняются произволу. Ручьи на Севере появляются весной, чтобы к лету исчезнуть, оставив только более-менее постоянные русла.

Весной ручьи создают сеть покрывающую все доступное пространство. Вода пробивает путь в слежавшемся снегу между ледяных кромок, проламывая и смывая все декорации. На склонах сопок ручью появляются всюду, среди кустов которые стоят еще без листьев, по слежавшейся прошлогодней траве, с шумом сбегая по камням, как будто в ходе какой-то работы перемалывая и унося солнце, которого здесь весной слишком много.

Такой подход не создает новую реальность а вызывает лишь образ устойчивый только в короткий момент обрушения того, что здесь было до этого. Этот новый облик севера неустойчив, он не образован объектами окружения а возникает как призрак, как след, как образ в памяти, или как наваждение. Это гость, который и не собирается здесь останавливаться, его не задержать, он все равно исчезнет. Жизнь и движение сопровождаются сложными звуками, то есть образ как будто создает не нечто прочное как камень, а лишь что-то мимолетное, как звук, который исчезнет.

Звук исчезнет, оставив тебя в прежнем состоянии, и ты не сможешь даже точно сказать, было реальное преобразование жизни, или это было какое-то наваждение, обман памяти, пытающейся создать какую-то реальность, и переселиться туда. Ты обнаружишь себя в прежних условиях, в прежних декорациях, ровно на том же самом месте.

Сама неуловимость этой формы является единственным ее признаком, тем одним, что ты про нее можешь сказать, тем одним, что после нее останется с тобой. Ничего устойчивого, явного, того, что можно было бы предъявить или использовать как явный и точный маркер, или признак реальности состоявшегося визита, нет. Больше ты ничего не можешь. То есть, ты всего лишь констатируешь какой-то факт, и это все, на что ты способен.

Хотя эта жизнь здесь явно присутствует, ничего другого кроме того, что она оставляет какой-то тающий след о ней сказать нельзя. Все что касается этого гостя находится где-то там, за углом, в местах где тебя нет. О его присутствии можно сказать только нечто неопределенное, что всегда можно опровергнуть, например то, что воздух стал более свеж или появились блики света как будто вокруг тебя повисли невесомые искры.

Неуловимость журчания, всплесков, бликов и искр на струях бегущих по слежавшейся траве, шуршания обламывающегося льда там где ломаются еще оставшиеся сугробы так и остается призраком. Ты ничего не поймаешь.

Зимний лес

Вход в зимний лес сужен. Вход как бы оформлен заваленными снегом стволами. Ты протискиваешься в узкие ворота, тайком, украдкой, как вор. То есть должен отдавать себе отчет в том, что попадаешь в чужие владения. Здесь не твоя жизнь, и если тебе здесь понравиться, то все равно ты должен будешь отсюда убраться. Здесь ходить можно только по тропкам, либо выбирая дорогу, все сужено, не оставляя сомнения в том, что ты находишься в чужих пенатах, в которых ты не можешь шагать широко так, как делал бы там, где тебя ждут.

Если ты будешь поражен красотой заката когда синие тени раскрасят сверкающие поляны, это ничего не будет значить. Это место придется покинуть, унося лишь память как признак того, что это место так и осталось недостижимо.

Шапки снега лежат на ветвях, кое где осыпается кора или чешуйки которые уронили птицы. Серые тени сугробов в пасмурный день создают рисунок выдающий наличие какой-то структуры, черные ветви и стволы служат то ли символами текста, то ли линиями разметки. Этот чертеж невозможно прочитать, но ты и не пытаешься, так как даже если поймешь это ничего не добавит. Сейчас, когда нет листвы, видно, как легко и просто птицы осваиваются в кронах деревьев.

В солнечный день лес преображается. Все начинает сверкать и искриться. Лес меняет форму, оставляя прежний облик так легко, как будто он меняет одежду, не сохраняя ни малейшего сожаления по прежнему состоянию. Он легко и просто стал другим, не сожалея о прошлом так, как будто его ничто с ним не связывает. В новом состоянии нет никаких связей, не просматривается никакой преемственности с прошлым. Все отрезано и забыто. Это сделано так, как ты сам никогда не сможешь.

При солнце нет ничего похожего на этот лес в пасмурную погоду. Уходят серые тени, небо обретает глубину. Всюду появляются сверкающие дуги и небольшие радуги, чему способствует воздух в котором взвешенные кристаллы снега. Солнечные пятна равномерно покрывают все, создавая разный по виду рисунок на каждом из ярусов леса.

Потом ты начинаешь исследовать, действуя так, как поступает оставшийся на станции, когда поезду ушел, то есть, когда поделать ничего нельзя, и тебе надо обживать это место. Такое исследование похоже на месть, это единственное действие, которое ты можешь совершить. Эта месть говорит о том, что зимний лес и без солнца может легко измениться после выпадения снега или когда ветви обрастают инеем. То есть он и до этого показывал свою свободу, но ты не хотел этого замечать, то есть ты просто не обладаешь возможностью видеть. Ты заперт в темном месте и это становится ясно, когда тебе об этом говорят прямо.

Белые медведи

Белые медведи даже внешне сливаются с окружающей средой, стремясь хотя бы так уйти в горизонт. Белые медведи стараются уйти еще дальше, чем это вообще возможно если идти по льдам океана. Они сливаются с общим цветом снега и неба, окружающей среды, стремясь стать тем, кто находится там, с той стороны декораций. Они хотят стать теми, кого нет, кто победил всех, и ушел от всех туда, куда за ними никто не может последовать.

Конечно, им это не удается, и они лишь возводят декорацию, которая должна создать маскировку, лишь представляя дело так, как будто у них все получилось. Они остаются медведями, с горячей кровью, и нуждаются и в пище и в убежище. Их побег не удается, и даже их кто-то не пускает дальше определенной границы, поэтому они обживают лишь кромку льдов недалеко от берега континента и вокруг многочисленных островов.

Они сидят на кромке льдов на самых дальних из существующих островов, с помощью своей жуткой силы добравшись сюда, и знают, что дорога закрыта и никакие усилия не позволят продвинуться дальше. Невидимая стена не пускает их несмотря на все принесенные жертвы и даже несмотря на облик позволивший практически слиться с окружением. Это слово, практически, показывает наличие той самой границы.

Дальнейшая дорога возможна только по небу, и на самом северном участке Новой Земли это становится ясно, как будто это не было ясно до этого. Может быть поэтому белые медведи не впадают в спячку даже в полярную ночь? Они боятся пропустить что-то. Но никакие уловки не помогут и не решат проблему, про которую сразу было ясно, что есть граница, перейти которую не будет позволено.

Это становится ясно когда приходит полярный день, небо проясняется, океан очищается и становится яркого цвета. Даже горы освобождаются от снега. В этот момент видно, что никакой дороги нет, и попытка перейти границу заведомо обречена. Есть только то, что находится тут. Свежий ветер, какие-то цветы полярной весны, чистое небо. Только дожидаются новой полярной ночи, когда можно пытаться обмануть самого себя, представляя, что дорога на ту сторону открыта где-то на вершине одной из сопок.

На той стороне нет движения, также, как в глубине снежной берлоги. Такое затворничество и есть единственный возможный вариант ухода, там, где тебе во всем отказано. Ты уходишь своей дорогой и в случае белых медведей эта дорога проложена где-то там, в тех снах, в которых путешествие осуществляется в ходе полярной ночи в глубине снежной берлоги. Такая зимовка завершается неизбежным таянием снега, выходом наружу и продолжением поисков.