Солнце вундеркинда

«Спи, дитя моё, спи-усни, спи-усни. Сладкий сон к себе мани-и-и-и…» Но дитя, сладостно чмокая, вращало огромным, окружённым чёрной радужкой зрачком и не собиралось засыпать. Голос матери совсем ослаб, затих. Дитя тут же прекратило сосание и, оторвав губы от материнской груди, громким низким голосом без слёз завело на всю многоквартирную ночь:
— А – а – а – а – а!..
Так Олечкина мама сделала своё первое открытие: ребёнок даже у груди не хотел засыпать, пока не запевала мать тихую песню, всё равно какую – колыбельную, новомодную или жестокий романс… Наталья пела душевно, нефальшиво, хотя и слабым голоском с дрожью. «Ишь, как музыку Оленёнок мой любит, – радовалась Наташа, – может, певицей станет!» Радио тоже помогало: как какой-нибудь концерт, девочка примолкнет, слушает, перестаёт бросаться игрушками из кроватки или обследовать кухонные шкафы и ёмкости, в том числе, мусорное ведро. Кормить Олю под музыку – одно удовольствие! Только ложку поднесёшь, ротик открывается, чтобы своими «амами» не отвлекали, а всё внимание к мелодичным звукам: ушки на макушке, только что не шевелятся.
До Олиного трёхлетия Наташа ждала чудесного проявления музыкального гения дочери. Она купила ей барабан. О, Боже! Полюбившаяся игрушка испортила жизнь не только родителям (папа часто дежурил по ночам и нуждался в дневном отдыхе), но и немалому  количеству соседей справа, слева, вверху и, особенно, внизу. Папа поначалу показал Оле, как можно выбивать различные ритмы, и музыкальная девочка преуспела. Она и чётко выбивала ритм марша: раз-два, раз-два, и на три такта не сбивалась, хоть вальсируй: раз-два-три, раз-два-три… Но особенное удовольствие доставляла ей дробь: т-р-р-рам, па-па-па-па-пам…
Слава Богу, барабан лопнул (мама всё-таки подозревала, что папа его чем-то проколол накануне). Оля смотрела в рваное отверстие и глотала тихие слёзы. В утешение ей была куплена дудочка с пятью дырочками. Достойная замена барабану! Ребёнок упивался инструментом, пока не пошла носом кровь. Пришлось сменить музыку. Наташа, горестно вздыхая, вырвала из домашнего бюджета увесистый кусок и принесла домой игрушечный рояль. Жертва оправдалась. Звонкий, но не громкий, мелодичный инструмент покорил Олю. И среди россыпи холодных колокольных звонов вдруг сложилось: спи-ди-тя-моё-спи-ус-ни, спи-ус-ни, спи-ус-ни. ..
Оля часто просила маму:
— Мама, пой! Пой!
Наташа пела. Потом сама просила дочь:
— Олечка, и ты пой! Пой с мамой!
Но Оля молча мотала головой.
«Нет, видно, не будет она певицей…» – разочарованно вздыхала Наташа.
И вдруг на пятом году жизни Оля запела. Жуткий бас понёсся по квартире:
— Вон там грибок, вон там грибок, вон там грибо-ок растё-ё-ёт!..
Этот грибок рос полдня. Видимо, он перерос все известные гигантские экземпляры, и по нему плакала книга Гиннеса. У Натальи ныла душа: «Господи! Да что ж  она заладила! Или в садике учила этот грибок?..»
— Оля! Иди сюда. Детка, про что ты поёшь?
— Прро гррибок.
— Я слышу. Откуда ты узнала эту песенку?
— Прридумала.
— Как?.. Сама придумала? – Оля кивнула, – и слова? – Тот же утвердительный кивок. – Так когда же он, грибок твой, вырастет?
— Там, мама, мно-ого грибков! И тот растёт, и другой, и ещё… Для зайки, для белки, для з-зжука!..
— А-а-а-а…
Потом была ещё более жуткая песенка про то, как «детки на пля-азже игрра-а-юут в песо-о-ок!» Голос Оли из пропасти низин долетал до заоблачных высот и, пропарив над горами да лесами, снова низвергался в бездны.
— Нет, ну чего она так воет? – муж едва скрывал жалостливую тревогу, – это, вообще-то, нормально, а?
Наташа пугалась и пожимала плечами. Подруга Света на её очень деликатные жалобы посоветовала сводить девочку к старой учительнице музыки, заслуженному педагогу, воспитавшему даже состоявшихся лауреатов конкурсов пианистов, Ноткиной Музе Борисовне. Та, несмотря на послепенсионный возраст, продолжала преподавать и пользовалась неувядаемым авторитетом. Света написала записку, напомнив о дружбе Музы Борисовны с её, недавно упокоившейся, мамой и о своём у неё, правда, безнадёжном, обучении. Старая учительница поразила Наталью своим остро-модным нарядом – брюками и пончо, умным, похожим на кору дуба лицом и зычным молодым голосом.
— Та-ак. И что же наш ребёнок?
— Полное отсутствие музыкального слуха, но любит музыку и всё время поёт…
— Любишь, детка, музыку?
— Люблю.
— Петь любишь?
— Н-не очень…
— Слушать?
— Да. И придумывать.
— Вот как! Придумывать! А что, песенки?
— Да. И музыку.
— Ага. Спой мне, пожалуйста, свою песенку.
По мере исполнения, лицо учительницы углубляло трещины в дубовой коре, темнело, опускалось. Четыре раза пропев строчку про «грибок»  и столько же про «плязжных деток», Оля умолкла.
— А-а-а-га-а-а… Муза Борисовна не скрывала полного недоумения, и Наташа ощущала горячие волны позора, бьющие ей в щёки.
— А давай-ка, детка, проверим слух…
«Чего там проверять, – раздражалась в мыслях Наташа, – от её пения уши болят…» Но Муза Борисовна, прищурив глаз, как учёный над микроскопом, не собиралась заканчивать эксперимент, несмотря на полный разгром.
--- Попробуй, детка, найти вот здесь, на клавиатуре, звук, который ты сейчас услышишь. Ну-ка, отвернись!
Оле игра явно понравилась. Она повернулась к пианино спиной, а, услышав извлечённый учительницей звук, подбежала к инструменту и, не ища, не раздумывая, ткнула пальчиком в середину. Наталья было сморщилась от этой легкомысленной резвости, но прозвучавший звук был точь-в-точь тот, что и прежний. Муза Борисовна, изумлённо приподняв брови, повторила опыт ещё и ещё. Оля весело вторила, словно ловила сачком бабочек. Она смогла взять два разных звука аккорда, а потом даже три, простучала все замысловатые ритмы и, наконец, одним пальцем сыграла свою любимую колыбельную, подбирая почти сходу. Но, главное, она наиграла две чудненьких мелодии в ритме своих «грррибков» и «плязжных деток», сообщив, что это они и есть, они-то и были пррридуманы ею и исполнены её старательным ужасающим басом.
— Ребёнок ваш с абсолютным слухом! Она не умеет воспроизводить голосом, но слышит безупречно! Девочка – вундеркинд, хотя я не люблю это… определение. Но таких я за свои шестьдесят лет практики не встречала! – Муза Борисовна была полна трепетного восторга, подбирала слова, сдерживая ликование, – у вас есть инструмент?
— Какой?
— Фортепиано.               
— Настоящее?
Кора дуба разгладилась, и непереносимые эмоции полились звонким безудержным смехом.
— Ха-ха-ха! Извините! Ха-ха-ха, конечно, настоящее!
— Нет. Да нам и не купить…
— Это мы ещё обсудим. Сдайте документы в школу, я беру Олю в свой класс.
— Но ей только пять лет!
— Тем лучше.
Через год, обив множество порогов, вспомнив всех состоявшихся учеников и состоятельных родителей, Муза Борисовна нашла Оле спонсоров, подаривших пианино. В восемь лет Оля победила на конкурсе пианистов в своей возрастной группе, а затем и в старшей по возрасту. А когда закончила семилетку, по музыке, конечно, после очередного конкурса пианистов в Москве, была оставлена там в колледже, получила стипендию  Владимира Спивакова и издала авторский альбом вокальных произведений: песни и детская опера «Аленький цветочек» на собственные тексты.
Ольга объехала с концертами, сольными и в группе исполнителей, многие столицы мира, её музыку записали известнейшие вокалисты, альбомы издали лучшие фирмы, и разошлись они по всей Земле.
Когда во время интервью корреспондент спросил её, каково в пятнадцать лет быть такой известной и что помогает выдержать все нагрузки, Оля вздохнула, потеребила кончики длинных тёмно-каштановых волос и, погрустнев миловидным остроугольным личиком, ответила:
— Ох… быть известной… Это – почти не отдыхать. Не видеть подолгу маму, папу, братика… Не гулять сколько хочешь по лесу, где грррибы  растут, или по песчаному плязжу… А помогает… Очень-очень помогла мне моя первая учительница – Муза Борисовна Ноткина, спасибо ей огромное! Потом и другие люди, другие учителя… И ещё помогает то, что я люблю музыку. Сильно-сильно люблю! Как… ззжизнь… как солнце!