Розовый джинн из синей бутылки. Глава 27

Глава 27. Тёзки

      - Привет, тезка! Ты как здесь очутился? – спросил Пухов Алешу.
      - На кладбище к маме ходил, - Алеша попытался пройти мимо, но Пухов быстро нагнал и пошел в ногу.
      - В Лысогорске?! Ты же в Междуречинске с мамой живешь. Умерла, что ли?..
      - Умерла. Теперь я нигде не живу, -  замкнулся Алеша. – До свидания…
      - Постой, Леха, ты куда? Я тебя так не отпущу. Ты сначала расскажи всё по порядку, - Пухов крепко держал его за рукав.
      - Нечего мне рассказывать, - по-взрослому сказал Алеша. – Начну говорить, вам жалко меня станет, думать начнете, куда меня деть. А девать меня некуда, я не котенок. В детдом не пойду. Уже сбежал оттуда, и опять сбегу. Если решите силой меня туда отправить, я вас ненавидеть начну. Я теперь очень сильно ненавидеть могу!
      - Ну-ну, глазищами сверкаешь, уже боюсь! - улыбнулся Пухов. – Не хочешь, не рассказывай, неволить не буду. Пойдем в кафешку, перекусим.
      - У меня денег нет! Пустите, мне идти надо! – Алеша попытался освободить руку.
      - Зато у меня есть, пойдем, - решительно сказал Пухов, крепко держа за рукав. – Пока не поешь, не отпущу.
      - Меня полиция ищет, - шепотом сказал Алеша, увидев полицейскую машину, спрятался за него.
      - Ну, тогда точно расскажешь, что натворил. Иначе не отпущу. Ты же знаешь, от меня не убежишь, - строго сказал Пухов. Они зашли в кафе, сели за столик.
      -  Знаю, я от бабушки ушел, от детдома ушел. Наверное, вы та самая Лиса, которая меня съест.
      - Конечно, как только откормлю, так и съем, а пока слишком колобок костлявый, - подмигнул Пухов. Алеша впервые за долгое время скитаний слабо улыбнулся и вздохнул:
      - Это не смешно. Зря вы думаете, что я маленький, я старик совсем. Если бы вы знали, как я устал… Будто под бетонной плитой лежу, и крест на мне стоит.
      - Почему тебя полиция ищет?
      - Я из детдома сбежал, куда меня отправили, там воспитательница решила, что я пожар сделал.
      - А кто поджег?
      - Не знаю. Я во сне видел пожар, предупредить хотел. И меня как за вранье заперли. Когда загорелось, воспитательница решила, что я всем назло поджег. Меня она терпеть не может, уже в полицию, наверно, сообщила. Теперь, если поймают, в тюрьму посадят.
      - Да, влип ты, Леха!  Поехали ко мне ночевать, вместе подумаем, как дальше быть. У меня в Лысогорске квартира.
      - А почему в Междуречинске я вас встретил?
      - Похожи мы с тобой, Леха, как близнецы-братья! – горько усмехнулся Пухов.    – У тебя мама умерла, и у меня. Плохо без мамы-то!.. Вот и встретились по дороге в одно место. Только ты еще маленький, о тебе государство позаботится, а я  о себе забочусь сам, да, видать, плохо. Здесь работы не нашел, в Междуречинск поехал, там устроился, правда, ненадолго.
      - Плохая работа? – посочувствовал Алеша.
      - Ну,  как тебе сказать. Наверное, неплохая, да я для нее плох оказался. У тебя одни фокусы, у меня – другие.
      - Какие? – заинтересовался Алеша.
      - Ты пирожок доедай. Зайдем сейчас в магазин, купим пельменей - и ко мне поедем. Может, я тебе про свои фокусы расскажу, если вести себя хорошо будешь, - улыбнулся Пухов.
     После кафе они зашли в универсам. Потом поехали к Пухову.
     - Меня, наверное, сейчас тетя Марина ищет, - глядя в окно автобуса, сказал Леша.
     - Тетя Марина – это кто? – поинтересовался Пухов.
     - Следователь. Молодая, красивая и добрая. Если бы я был большой, как вы, я бы в нее влюбился.
     - Чудак ты, Леха! – улыбнулся Пухов. - Взрослые люди сами решают влюбиться или не влюбиться. Молодых и красивых  много. Почему ты думаешь, что она тебя ищет?
     - Чувствую.
     - Ну чувствуй дальше, - Пухов посмотрел в окно. – Через три остановки выходим. Две знакомые до мелочей картины параллельно двигались вдоль дороги. Даже если закроешь глаза, будешь знать, где ты и сколько еще ехать по знакомой на ощупь улице детства. Пухов погрузился в невеселые воспоминания.


      ...Брат приехал из плаванья через полгода после смерти матери, загорелый до черноты. Зашел с ярким «африканским» чемоданом в наклейках в осиротевшую квартиру. Широко улыбнулся, обнял Алексея, сунул в руку зеленую тысячу, отправил за едой и водкой.
     - Дома чисто! Справляешься с хозяйством. Только худой и белый, как сахар! – крепко похлопал по плечу и засыпал вопросами.  – Ну, рассказывай! Учишься, не бросил? Ну, молодец, скоро журналистом станешь.  Работаешь, кем? Шофером?! Деньги есть? А главное, расскажи, как мать проводили…

      Брата все звали не Сашей, не Александром, а Алексашкой. Было в нем что-то  бесшабашное, широкое, но неглубокое. Бурлящее и живое, как говорливая вода ручья, живущего весной от таянья снега. Снег ушел, иссяк ручей. Таковыми были для Алексашки деньги. С ними он становился героем, которому море по колено. Без них становился серым и скучным, будто припорошенным пылью. Лежал на диване, молчал, курил и крестиком отмечал в календаре дни до нового рейса. Очень похожий на отца. Три года назад Алексашка неожиданно женился, зачем и сам не понял. Наверное, потому что были деньги, и захотелось событий.

     Его жена Неля, похожая на ручную мышку, никак не соответствовала Алексашкиной второй половине. Чистенькая, аккуратненькая, с маленькими ручками, она работала учительницей-логопедом. Казалось, «говори правильно», - было написано у нее на носу – несуразно большом на  мелком личике.
     Алексей, когда они пришли в дом после бурного романа, с отметками в паспорте, удивился и решил, что, скорее всего, Алексашка ее охмурил и ошарашил бурной любовью, как умел только он один - цветами, ресторанами, непредсказуемостью поступков – после рейса он всегда дурил по полной. Но вот деньги кончились, и оказалось, что между ними очень мало общего. Но что-то было, поэтому оба никак не могли собраться в загс, чтобы развестись. И превратили свою жизнь в вялотекущую шизофрению, когда он и она живут сами по себе, натыкаясь друг на друга,  ссорятся и скандалят, а потом снова разбегаются по углам. Хорошо, что детей им Бог не послал.
      
      За столом они с Алексашкой помянули мать.
      - Пьешь? – испытующе спросил он брата. Алексей отрицательно покачал головой. - И не тянет? Молодец! Ничего, у тебя еще все впереди! Ну, давай, за мать! Чтоб царство ей небесное и земля пухом! Здесь на земле мало радости видела наша Валентина Ивановна,  пускай там боженька ее приютит и пригреет. Хороший она человек была, наша мать…  – закончил он, опрокинув стопку в рот. Алексей рассказал, как мать умирала. 


      Худенькая и подвижная Валентина Ивановна Пухова сдала  пять лет  назад. «Не баба, бабочка», грубо шутил Федор Пухов в молодости. Так и называл всю жизнь Бабочка. Он был моложе жены на четыре года, но она,  легкая на подъем,  казалось, - износу нет, всегда выглядела моложе его, - одутловатого и быстро вылинявшего до сивой седины, с пятидесяти лет нетерпеливо ждущего пенсию.
Последние годы он жил отдельно от семьи – в двух комнатах трехкомнатной коммуналки, доставшихся ему после смерти его матери. С Алексашкой совет не брал, слишком похожи они были друг на друга – внешностью, походкой, характером. А кривое зеркало, как известно, с души прет. И Федор, «чтобы пожить спокойно», прописался по уходу за матерью-старухой. Ухода оказалось немного, бабушка быстро умерла.
     С Валентиной Ивановной они были разные люди, но женились по  страстной любви. Через год-два жизнь развеяла в прах романтику, но Бабочка верно, до старости терпела все его пьяные выходки, живя на два дома. То наводила порядок у него, варила суп, стирала белье, то уезжала домой – к сыновьям. И там чистила, варила, мыла, наводила порядок. Это была самоотверженный труд во имя любви, - именно она, слепая и безропотная, руководила всеми поступками в ее жизни. Только сейчас Алексей понял, что материнская любовь маленькой хрупкой женщины спасала их всех, как островок в бушующем море жизни. Крохотный островок, но там тебя примут всегда, таким, каков ты есть.  Однажды, перебрав лишнего, Федор уснул и не проснулся. Инфаркт.


      После смерти мужа ей остались две комнаты в коммуналке с нехитрым скарбом  человека, живущего от пенсии до пенсии. Мать ездила туда редко. Убогое жилье в старом доме с прокопченными куревом стенами угнетало ее воспоминаниями о беспутном муже.
      Однажды она приехала к чужому замку. Соседка сказала, что работники ЖКО сломали дверь, вещи, которые складывал Федор в третью пустую комнату коммуналки, погрузили на машину и увезли. Врезали новый замок, а ей передали ключ. Лишенная части «наследства», она бессильно махнула рукой.

     Но Алексашка возмутился.  Сходил к адвокату, тот сказал, что это беззаконие, составили жалобу в суд. Судья, ведущий дело, под разными предлогами откладывал суд почти полтора года. Когда Алексашка приехал к нему в очередной раз, судья отвел глаза в сторону и сказал, что хотел бы поговорить с матерью, а не с ним. «Пускай приезжает на разговор». Валентина Ивановна приехала, внезапно появились вызванные по телефону ответчики из ЖКО. Тотчас «состряпали» судебное разбирательство. Бедную женщину высмеяли и унизили. С алыми пятнами на щеках, как оплеванная, ушла Валентина Ивановна из зала суда. Эта несправедливость и унижение надломили ее.

      После суда она стала замороженной и забывчивой. Начали дрожать руки. Первое время Алексей  не понимал, что происходит с матерью. И брату было не до того, как раз женился и разбирался с женой, потом ушел в рейс. Алексей, лишившись суетливой материнской опеки, вначале даже почувствовал облегчение, когда она замкнулась в своем мирке на кухне. Ему шел двадцатый год. Сидел за компьютером, который купил с очередного рейса брат,  отрастил волосы и бренчал на гитаре, общался с друзьями, приглядывался к девчонкам.

      Мать стала капризной, часто кричала на него, требовала то одно, то другое. У нее все больше тряслись руки, шажки стали медленными, походка шаркающей, лицо вытянулось, голова стала дрожать. Невролог поставила диагноз болезнь Паркинсона и выписала пожизненное лекарство - циклодол.
Брат налил третью стопку, слушал его рассказ, ероша волосы, подперев взлохмаченную голову рукой, нетерпеливо перебил:
     -  Так, значит, простыла, лекарств не было под Новый год в аптеках, ты найти не смог, слегла и ходить перестала! Потом воспаление легких, сердце не выдержало… Царство небесное! – он опрокинул стопку в рот. – Упустил ты мать, Леха! Неужели нигде ее лекарство купить не смог?! – угрожающе вытаращил глаза Алексашка, хлопнув кулаком по столу. Алексей молчал, опустив глаза.

      Первую группу инвалидности матери дали за неделю до смерти. Чтобы глушить бесконечное дрожание рук, по специальным рецептам каждый месяц Алексей выкупал дешевый циклодол… Потом он узнал, что есть дорогие и эффективные средства, которые выписывают инвалидам с подобным заболеванием, но о них ему даже не намекнули. Перед Новым годом циклодол изъяли из аптек за вредность и сказали, что списали с производства.
 
      Алексей обегал весь город, таблеток не было. Мать била дрожь, от которой она слабела на глазах и бессильно костенела в кресле с гаснущим взглядом. Невропатолог ничего не выписала взамен. В Новый год люди покупали подарки, Алексей мечтал о циклодоле. Мать угасала на глазах.

     …Брат прав, это он упустил мать! Не выкупил раньше, поленился сбегать в аптеку, хотя рецепт уже взял. В Новый год два раза вызывал «скорую помощь». Из первой «скорой» - розовощекий врач, крепыш, похожий на пупсика в очках и белом халате, брезгливо, не прикасаясь к больной, послушал ее. «Все хорошо, чаще поите ее водичкой!» - сказал он, глядя на обессилевшую старуху. «Она не может пить!» - возмутился парень. «А вы ложечкой, через край, потихоньку, сидите и заливайте! Вы же любите свою мать?!» - посоветовал он с издевкой. И уехал.

     Во второй раз врач скорой был сердоболен. Он хорошенько отстукал ей легкие, видимо, почувствовал, что там все забито. Из-за рта у матери пошла розоватая пена, она чуть-чуть продышалась. Но в больницу ее не взяли. «После Нового года вызовите участкового, пускай выпишет направление. Так не берем!». Участковый врач после праздников до них дошла только через три дня. Было много вызовов, сказала она, не успела, направление выписала.

     Мать уже была полуживая. Алексей завернул ее, как куклу, в пальто, она еле не шевелила руками, ногами, и повез в больницу на скорой. В первой больнице их не приняли, но скорая выгрузила в приемном покое и уехала. Было очень холодно. Мать пролежала в коридоре несколько часов, пока разбирались, что делать. К ночи ее отвезли в другую больницу.


      На следующее утро он приехал. Врач сказал, что, скорее всего, у нее опухоль в желудке. «Рак?» - испугался Алексей. «Может быть…», - ответил он. Алексею стала страшно. Он испугался мучений матери, испугался своих мучений не меньше, чем ее. Что он будет делать с ней и ее страшными болезнями, которые не понимает и не хочет знать? Смотреть, как они медленно высасывают из нее жизнь по капле?! «Господи, если у нее рак, не мучай ее, возьми ее к себе!» – взмолился он, чувствуя, что предал ее живую, родную и любящую. Этого предательства он потом не смог себе простить. Не простил и сейчас.

      Перед ее смертью Алексей ошалел, чуя беду, пробился в реанимацию. Наверное, врачи уже знали, и сдались, пустили попрощаться. Мать лежала как ребенок, закрытая, до подбородка  белой простыней. Высохшая, бестелесная, почти не проглядывались контуры тела. Но глаза! Что хотели сказать эти глаза? Ведь они знали, о чем он молил! Простили его или не простили? Будто отдельно от немощного тела они говорили, светились умом и  из тепло-серых превратились в ярко-зеленые, чистые и лучистые, как два узких листочка ивы. Что они говорили?  Ведь они говорили о нем эти глаза?! Они знали его будущее, его судьбу? Но это неважно! Главное, простили или не простили?! Простили или не простили?! – мать молчала, она уже не могла говорить.
       Врач реанимации похлопал его по плечу и сказал:
       - Ничего! Будет жить, начнет есть и поправится!
       Он сказал то, во что Алексею страшно хотелось верить. И он ушел с этой подаренной, хрупкой надеждой. На следующее утро ее не стало.
       - На что похожа жизнь? – думал он тогда, размазывая слезы по щекам. – Она как яркая бабочка. Схватили, сжали в кулак, пыльца стерлась, хрупнули крылышки, и ее не стало. Вот и нашей Бабочки не стало…

       - Выходим, приехали!.. – Пухов потянул Алешу к выходу.

       Дом, где жил Пухов, Алеше не понравился. Двухэтажная, надломленная в хребтине старая деревяшка. А квартира двухкомнатная ничего, чистая, только нежилая. Сразу видно хозяин бывает раз в сто лет. На мониторе пыли слой… Словно поймав его мысли, Пухов сказал:
       - Не боись, Леха, сейчас пыль вытрем, порядок наведем, чайку вскипятим, пельмени сварим,  веселее станет. Привыкай к моей берлоге. Как мать умерла, я здесь раз в месяц бывал, и брат иногда заглядывает, если не в море. Сейчас, может, жить на совсем переберусь…
       - Почему?
       - Да, вышло так. Снова работу надо искать, Леха! Ну ладно, телек включи, чтоб не скучно было. Я на кухне пельмени сварю. По части пельменей, как сказал мой друг Андрей Серов, я гений!..

(Продолжение глава 28)