Розовый джинн из синей бутылки. Глава 30

Глава 30. Котенок

        - Александр Иванович, уходит парнишка-то!.. Не есть, не пьет, лежит, смотрит в потолок, как бумажка, серый стал, пошли бы посмотрели. Я заговорить с ним пыталась несколько раз, не реагирует.
        - Ладно, Федоровна, не плачь, сейчас схожу, посмотрю. Давно очнулся?
        - Я полы мыть в восемь часов в палату пришла. Убираю, гляжу, не спит. Лежит, смотрит в потолок, молчит. Да так смотрит, аж сердце захолаживает.
        - Ты всех жалеешь, Федоровна, жалельщица ты наша!
        - Не всех! Того пьяницу-алкоголика, что до него лежал с сотрясением мозгов нисколько было не жалко! Шестнадцать лет, и как таких злобных земля держит, мать-то приходила, как щепка, высохла, всю заел! А этот малец, как ангел Божий! Отек с лица спал, глазищи синие, яркие и тоскливые, как у котенка брошенного. Странно, что мать-то не нашлась. Ведь по телевизору и радио объявляли вчера и сегодня утром, что парнишку сбило машиной, на вид лет восьми-девяти.
        - Может, детдомовский.
        - Может, и детдомовский… Нет, не детдомовский, уж больно глаза тоскливые. Детдомовские-то ко всему привычные, живучие, шустрые. Привыкли горе мыкать, им всё нипочем. А этот так смотрит сквозь потолок, будто не жилец, уже небо видит. Посмотрели бы вы его, Александр Иванович! Сердце кровью обливается!..
        - Сейчас пойду, Федоровна, иду! – врач Александр Иванович Синцов, высокий, плотный, с угольными бровями и мясистым носом мужчина, вошел в палату к Алеше.
        - Очнулся? Наконец-то очнулся! Говорить можешь? – молчание. - Как зовут? - Мальчик безучастно смотрел сквозь врача. - Ты говорить не можешь или забыл, как зовут? Саша, Петя, Коля? Как угадаю, моргни глазами. Сережа? Нет, давай по новой, не отстану, пока не скажешь. Будешь вредничать, укол сделаю! Саша, Петя, Коля, Алеша? Алеша?! Угадал, Алеша? Рассказывай, Алеша, зачем под машину полез? Не хочешь? Голова болит? Болит! По глазам вижу, что болит. Дай-ка я тебя посмотрю, послушаю! Давай вместе присядем! Так, всё хорошо, даже хрипеть перестал, глубже дыши, глубже! Ты, браток, хорошо отделался! Другого бы раздавило враз, а ты отлетел, как мячик. Только ребрышки помяли. Крылья что ли у тебя есть? Больно? Знаю, что больно! Ну-ка поворачивайся, показывай, дыши, глубже дыши! Ну, точно, лопатки острые, из-под них крылья растут. Только ты, пока не вырастут, больше не летай, птенец! Договорились? Кивни! Ну вот, договорились! Теперь лежи, отдыхай. Тебе лежать надо и поправляться. А чтобы поправляться, кушать надо! Будешь лежать и есть, быстро поправишься, мозги на место встанут. Тогда и поговорим. - Врач ушел. 
      
      Алеша безучастно смотрел в окно, потом закрыл глаза, погрузившись в мягкую ватную темноту.

      «Где ты, Люк?! Приходи, я хочу с тобой попрощаться!.. Скоро я уйду к маме на небо, попрощаться надо, приходи. Видишь, я не сгорел, не утонул, меня не убила машина, но я все равно уйду. Я никогда не стану Великим Костей, который победил огонь, я остался Костябкой и умру, как он, чтобы стать свободным». По стене полз паучок, похожий на черный крохотный мешочек-цветочек с кучей лапок. Алеша дотянулся до полотенца на спинке кровати и вяло махнул им по стенке, остался крохотный комочек желтой слизи.

      «Зачем я его убил? – вдруг испугался он. - Противно стало, и убил! Просто так, а он был живой. Полз к своей паучихе с паучатами, по своим паучиным делам. Есть какая-то глубина внутри меня, Люк, я в нее смотрюсь, и становится страшно. Я начинаю бояться той силы, которая во мне, потому что от боли она становится глубокой и злой и разрушает меня. Я не люблю себя такого! Что мне делать, Люк? Этот паучок был живым, никого не обижал,  а я его размазал по стенке!.. Может, Бог из глубины Вселенной тоже не отличает меня от паучка? Оттуда я такой же крохотный узелок жизни? И меня раздавить просто, как паучка. И никто не пожалеет, как его. Что будет с людьми, если они не будут жалеть друг друга, пока живые? …Слова похожи на скорлупки, одни болят и колют сердце, другие пустые, плывут по течению неизвестно куда, всё плывут и плывут. Неизвестно куда и зачем...
      Знаешь, Люк, я только и делал, что пытался приспособиться к этому миру, а он хотел меня раздавить. Что думает Бог из глубины, с высоты, почему он смотрит на все и молчит? Может, он надеется на людей, что они исправятся сами? А они или не могут, или не хотят…».


       К обеду Алеша не притронулся, к ужину тоже.
       - Не жилец совсем, по глазам вижу, не жилец мальчонка, - переживала Федоровна, глядя утром на стылую тарелку ячневой каши с желтой лужицей застывшего масла и яблоко на тумбочке около Алеши. – Как его к жизни-то привязать? Говорю, поешь, давай покормлю, а он не слышит…».
       - Федоровна, там в подвале больницы Муськиного котенка выкинуть хотят, один остался, пищит, и Муська куда-то запропастилась. Может, пристроишь? – спросила пожилая медсестра на посту. – У тебя всегда получается.
       - Это последнего, Рыжика? Иду, Галя, иду! - встрепенулась Федоровна.
«А батюшки, вот она привязка-то! – обрадовалась она, спустившись в подвал и взяв котенка на руку. - Худой-морной, как Леша, на хребтинке каждая косточка гвоздиком торчит, ребрышки цыплячьи, пушок редкий… - Федоровна сунула котенка в карман халата. – Вымою, высушу и отдам. Два бездомных уже мир, друг дружку поддержат. Поговорю с Александром Ивановичем. Он конечно, не разрешит в палате держать, но денька два потерпит, встряхнуть мальчонку надо, обратно к жизни вернуть, пока не ушел совсем… А там, как Бог даст…».
      - Леша, слышь! Леша, тут тебе подарок кто-то послал! – Федоровна положила живой комочек на одеяло и ушла.


     Алеша приоткрыл глаза. Маленький рыжий котенок на животе полз по одеялу,  дополз, ткнулся носом в его подбородок и засопел, громко пискнув от голода. Несколько минут Алеша лежал неподвижно, потом попытался приподнять голову. Она гудела, подташнивало, зацепил  пальцем на тумбочке кусочек каши и протянул котенку.

(продолжение глава 31. Эпилог)