Домингас Часть 1

   


               


               

   - Андрюша! – окликнул пожилой плотный мужчина, - а я иду за тобой!
  Голос его прозвучал как армейская труба, играющая сбор, и сам он был как-то странно возбужден, будто ему только что привиделась Богородица, оповестившая о великом чуде.

   - Что-то случилось, Прокоп Игнатьевич?
   - Еще как случилось! Сашко приехал!.. Сегодня ночью,- ответил Прокоп Игнатьевич, и его голубые  глаза засветились из-под нависших бровей.

   Сашко, сын Прокопа Игнатьевича, мой однокашник, восемь лет тому назад уехал в долгосрочную командировку в Африку как специалист – механик и … пропал. Африка бурлила в революциях. От него не было ни слуху, ни духу: в стране, где был Сашко, начались волнения. Официальные известия были скупы: «Пропал без вести… Обстоятельства невыясненные…» Потом, когда все уже смирились с исчезновением Саши, вдруг пришло письмо из Португалии: Сашко жив, каким-то чудом он перебрался из Африки в Португалию и собирается вернуться домой. Но время шло, а он все не возвращался. Стало известно о каких-то трудностях, потом все будто бы наладилось. Он женился, родилось двое сыновей. Саша заключил новый выгодный контракт, и прилично зарабатывает.                Родные переживали, отец сердился («Какие еще такие обстоятельства?») А мать только вздыхала. И вот…

   Когда я в сопровождении хозяина вошел в дом, то первым, кого я увидел, была молодая женщина – негритянка. Она сидела посреди комнаты на низеньком стульчике и чистила картошку. Спина – прямая, отчего она, даже сидевшая на низком стуле, казалась статной и высокой. Руки ее двигались как-то не по-нашему, но проворно и ловко. Волосы густые, заплетенные мелкими завитками в косички, и замысловато уложенные. Глаза округлые – как две крупные черные маслины. На ее плечи была накинута бархатная душегрейка матери Сашка – такие носят пожилые женщины в украинских селах. В комнате было прохладно, а печь только что затопили. На полу возле матери двое курчавых чернокожих мальчиков катали картофелины, воображая себя автогонщиками.

   Сашко, заматеревший – превратившийся в крепкого мужика, возился с раздвижным столом. Увидев меня, он оставил стол и подскочил ко мне:

   - Андрюха! Здорово!

   Мы обнялись, похлопывая друг друга по спинам. На наши приветственные вопли из кухни вышла Клавдия Максимовна, Сашкина мать. Руки у нее были в муке. Отодвинув локтем в сторону выбившийся из-под косынки седой локон, она, улыбаясь, пригласила:

   - Андрюша! Проходи! Радость-то, какая! Посмотри-ка  на моих гуттаперчевых внучков, Вот старшенький – Ванечка! А это младшенький – Сашенька! А это наша Доня!..

   Темнокожая женщина поднялась со стула, и, немного смутившись, представилась мне:

   - Домингас.

   Ребятишки с любопытством оглядывали меня из-за спины матери.
   На кухне размеренно стрекотал нож – кто-то быстро нарезал овощи. Затем нож умолк, и в двери показалась Галя – соседка, помогавшая хозяйке стряпать.
    Собрались соседи. Сели за стол. Выпили за встречу, и, пока закусывали, было тихо. Молчание нарушила Галя:

   - Саша! А как же ты там… а?.. Расскажи!

   Сашко похвалил мать за маринованные грибы, подцепил вилкой очередную темно коричневую шляпку и, пережевывая, откликнулся:
   - Ох, Галя!.. Чего там  только не было! –
Он вытер бумажной салфеткой губы и начал…

   - Я и мой напарник, Костя, налаживали технологическую линию на одном заводишке в провинции на атлантическом побережье…

   Сашко рассказывал живо, переживания еще будоражили его, и мы, буквально, раскрыв рты, слушали эту невероятную исповедь.

   - Работа близилась к завершению, но вдруг все разладилось: местные работяги, и без того не слишком-то охочие к труду, совсем перестали шевелиться, ударились в политику, предпочитая шумные сборища. Формально завод еще работал. Заводские начальники требовали от нас поскорее  запустить линию, вероятно полагая, что с ее пуском улягутся революционные страсти, и рабочий люд утихомирится. Однако вскоре управленцы перестали нас досаждать, а потом и вовсе исчезли…

   А из столицы нас обнадеживал шеф:
   -Ситуация под контролем, все уладится. Еще немного потерпите…
   Время шло, но ничего не улаживалось…
   В пятницу, утром, как сейчас помню, раздался телефонный звонок. Звонил шеф:

   - Ребята! Немедленно в столицу! Закругляйтесь!..
   - Да нам осталось…
   - Никаких «да нам»! Немедленно!

   Разговор на этом прервался, и восстановить связь больше не удалось. Похоже, дело принимало серьезный оборот…

   Через пару часов мы уже мчались на север. Костя сидел за рулем, а я, откинувшись на сиденье, оглядывал местность. На душе было тревожно. Дорога, поднимаясь вверх, шла по гигантскому гребню застывшей сине-зеленой каменной волны, повторяя все ее изгибы. Лес то подходил вплотную к дороге, то отодвигался и прятался за огромными каменными истуканами – обрывистыми горами. За каждым поворотом открывались новые виды, залитые ярким африканским солнцем,- природа писала свои картины здесь широкими мазками, но краски были жесткие, контрастные, что еще больше усиливало наше беспокойство. Мы ехали молча…

   Костя сбавил газ: машина вошла в крутой поворот, впереди над дорогой нависала скала, шоссе  сужалось и резко уходило влево. Едва миновали скалу, как перед нами возникла группа вооруженных людей в камуфляже. Они размахивали автоматами, требуя, чтобы мы остановились.

   - Что за черт!.. Засада?! – произнес, скрипнув зубами, Костя и, нажав на тормоза так, что завизжали колодки, резко закрутил руль, пытаясь развернуться…

   От неожиданности  я сильно ударился в лобовое стекло, в ушах зазвенело, а в глазах засверкали молнии. И в этот момент сквозь звон прострекотала автоматная очередь…

   Едва придя в себя, я увидел Костю, низко склонившегося над рулем, - на спине его светло-серой рубашки стали расходиться кровавые пятна…

   Машина уперлась в скалу. Мотор заглох.
   Дико шумело в ушах. В следующий момент я почувствовал, как мне заламывают за спину руки. Оглушенного меня выволокли из машины, связали, выпотрошили карманы. Я огляделся – вокруг толпились возбужденные вооруженные чернокожие люди. Они галдели на незнакомом наречии, и невозможно было понять, чего они хотят…

   - Мы советские инженеры. Помогаем строить завод… - попытался  я объясниться с ними по-английски, потом, как смог, повторил это по-португальски, но вряд ли кто хотел меня слушать…

   Толпа разделилась. Двое потормошили Костю, по их жестам я понял, что он мертв.  Они обшарили его, вытащили бумажник с документами…

   Третий, по видимому старшой, направив мне в лицо автомат, что-то стал требовать. Глядя в черный зрачок автоматного ствола, я почувствовал, как от затылка по спине прошел холодок. Все происходило быстро, как в кошмарном сне. Не то, чтобы я испугался, нет, я просто ощутил каждой своей клеткой, как рядом, скалясь, проходит смерть, уводя за собой Костю…

   А тем временем остальные открыли багажник, забрали все, на их взгляд, ценное;  старшой объяснил мне знаками, чтобы я взял рюкзак. Я повернулся к нему боком и показал, что мои руки связаны. Он приказал развязать меня.
   В рюкзаке был инструмент и небольшой электрический фонарь – он же одновременно и керосиновая лампа, подзаряжавшая аккумулятор, когда она горела. Этот фонарь потом здорово меня выручал. Я развязал рюкзак, главарь осмотрел содержимое. Не обнаружив ничего интересного, он засунул в него что-то, после чего меня заставили надеть на себя рюкзак и вновь связали мне руки длинной веревкой.

   Машину вместе с Костей столкнули в пропасть…

   Группа посовещалась и двинулась вниз сначала по шоссе, а потом по узкой тропе. Я шел с завязанными руками, конец веревки был у поводыря.

   Пройдя несколько километров, мы остановились под кроной раскидистого дерева. Трава вокруг была вытоптана; валялись почерневшие кости – следы былых звериных пиров. Где-то в небе раздался рокот вертолета. Вояки в камуфляже, как по команде, задрали вверх головы, замерли на месте, а затем сгрудились у дерева. Судя по всему, они не хотели, чтобы их заметили.

   Когда начало смеркаться, снова двинулись в путь. Шли до рассвета, днем  отсиживались где-нибудь в укрытие. Страшно хотелось пить, донимали мухи. Иногда давали выпить несколько глотков какой-то бурды. Так продолжалось четверо суток. Мы двигались на восток.