Добрых людей гораздо больше

Не так давно в Санкт-Петербурге довелось услышать разговор двух туристов. Пожилой мужчина и мальчик ожидали экскурсионного автобуса. На билетах два коротких слова: «Блокада Ленинграда».
— Дед, неправильно написали. Города такого нет.
— Города, может быть, и нет. А мама есть…
Оказалось, 12-летний Юра и 83-летний Виктор Иванович приехали из Казани. Пенсионер рассказал, что ребенком пережил блокаду. Последние пять лет он каждый год бывал в северной столице, несмотря на преклонный возраст. Пенсионер приезжает к маме, которая похоронена в одной из могил Пискаревского кладбища. Нет, он не ходит на погост каждый раз. «Был там лишь однажды. Тяжело. Просто гуляю по городу, предаюсь воспоминаниям», — объяснил мужчина. И признался: несмотря на пережитое, он любит этот город без солнца. «Ленинград — это мама. Вот правнука привез показать… Успел».
Люди, для которых Ленинград — особенный город (несмотря ни на что), живут и в Краснодарском крае. Накануне Дня снятия блокады (27 января 1944 года) они заново пережили события тех лет. 872 дня осады, каждый третий дом был разрушен, больше миллиона смертей. Историки говорят, что ни один город мира не отдал за победу столько жизней за всю историю войн.


К началу блокады краснодарке Лидии Хямеляниной было семь лет.
— До сих пор в моей памяти такая картина. Мы с мамой бежим под обстрелами, сверху падают бомбы, все вокруг рушится и горит… Летят осколки стекол, падают раненые и убитые. Гул такой, что больно в ушах и темно в глазах. Страх и недоумение сжимают мое детское сердечко. Я заглядываю в глаза мамы и вижу в них тот же страх и отчаяние. Мы пробегаем мимо лежащей на мостовой окровавленной женщины, а рядом плачут двое малышей. И я впервые понимаю, что мою маму и меня могут убить… Детство, такое безоблачное и светлое, закончилось с первой бомбежкой. Только спустя годы я нашла в Интернете статистику и узнала, что 8 сентября 1941 года на город сбросили больше трех тысяч бомб, в налете участвовали свыше двух тысяч самолетов…
Лидия Тимофеевна Хямелянина живет в Краснодаре. Ей 83 года. На момент начала блокады было всего семь. В осажденном городе они остались с мамой вдвоем. Отец, Тимофей Мишта, работал бухгалтером на военно-морской базе. Но как только началась война, 35-летний мужчина добровольно взял в руки оружие.
— Хорошо его помню. Был веселым и добрым человеком. Нравилось, когда подбрасывал меня под потолок. А еще часто читал сказки, стихи… Когда в клубе бывали концерты, обязательно выступал — с балалайкой, гитарой. Или отбивал чечетку… Запомнилось и то, что ему, такому молодому и веселому, удивительно удавались роли стариков в пьесах… С фронта от папы приходили трогательные письма. А потом писем не стало. Папочка погиб в 1942-м. Об этом мы узнали только после окончания войны.
Мама, Анастасия Мишта, пошла работать в госпиталь. Иногда она брала Лиду с собой. Но зачастую девочка оставалась дома одна.
— Дни в госпитале — счастье. Мама была рядом. Я ходила по палатам, пела раненым песни. Мне было очень жаль искалеченных войной людей. Всегда хотелось сделать для них что-то доброе. Я, семилетний ребенок, поправляла одеяла, поила водой, гладила по голове, говорила ласковые слова, помогала скручивать выглаженные бинты. Ночевать приходилось на топчане под лестницей. Но я чувствовала себя счастливой даже в такие страшные дни. Рядом была мама.
По словам Лидии Тимофеевны, осенью 1941 года в Ленинграде оставалось три миллиона жителей. Больше 400 тысяч — дети. Они испытали на себе все: холод, отсутствие электричества и воды, голод… В декабре суточная норма хлеба для стариков и детей достигла 125 граммов. Для объема в пайку добавляли несъедобную гидроцеллюлозу. В первую же блокадную зиму многие из детей стали сиротами. Для ликвидации массовой беспризорности и спасения юных ленинградцев в городе начали создавать приемники, через которые шло распределение по детдомам.
***
Дома Лиде было страшно и опасно. Маме пришлось отдать ее в детский дом. Находился он по адресу: ул. Мойка, 90. Сейчас неподалеку существует дом-музей поэта Пушкина. «Вот откуда у меня страсть к сочинению стихов», — смеется пенсионерка (она даже издала несколько книг). И так вспоминает детдомовские дни:
— Всех детей перевели в подвал, где мы находились и ночью, и днем. В первую военную зиму и до самой весны во двор не выходили. Тот крохотный прозрачный кусочек хлеба, что выдавался на целый день, я старалась не жевать — сосала. Чтобы продлить вкус. Нас стригли наголо, не купали, потому все тело было в болячках. Зимой морозы достигали 40-50 градусов. Чтобы хоть как-то согреть детей, топили печку-буржуйку. Она стояла посреди комнаты. Тянущиеся к теплу ручонки и качающиеся на тонких шейках головки врезались в память навсегда. Мама все время была занята в госпитале. Она не могла часто меня навещать. Помню, однажды принесла немного каши и хлеба, которым покормила прямо с руки. Чтобы ни одна крошка не упала! Много детей умерло от голода в первую зиму. Их тела складывали в пустом помещении, а потом увозили…
Лидия Тимофеевна вспомнила, как однажды в детдоме ее навестил дядя, Андрей. Ему было 18. Парень ушел на фронт добровольцем.
— Андрей принес хлеб и шоколад. Я кричала: «Мне, мне!», а он угощал и других детей. Мне было жалко, хотела все съесть сама. Помню, Андрей сказал: «Лида, так нельзя. Надо делиться». С той поры во мне на всю жизнь осталась потребность делиться с другими. Особенно с теми, кто нуждается. У всех блокадных детдомовцев есть эта черта. Отдавая другим, мы испытываем счастье. А еще в нас живет обостренное чувство справедливости. К слову, мой дядя, как и папа, не пережил войны. Он погиб в 1943-м под Всеволожском.
Историки пишут, что в январе 1942-го улицы Ленинграда были усеяны трупами. Их хоронили в братских могилах. На пустыре северной окраины Ленинграда основали Пискаревское кладбище. Рядом располагалась железнодорожная станция Пискаревка. Людей во время блокады хоронили каждый день. По данным разных источников, только 20 февраля 1942 года были погребены больше 10 тысяч человек. Сейчас Пискаревское кладбище представляет собой мемориальный комплекс (с музеем). Там больше 180 братских могил. Около 500 тысяч человек покоятся на Пискаревском кладбище. Это жители города и воины-защитники…
***
В детском доме Лида оставалась до июля 1943 года. После воспитанников детдома эвакуировали. По знаменитой «Дороге жизни», которая действовала с 22 ноября 1941 года. Хотя правильнее было бы назвать этот водно-ледовый путь через Ладожское озеро «Дорога жизни и смерти». Как пишут историки, фашисты атаковывали ее с воздуха и земли. Вдоль дороги стояли разбитые машины, лежали трупы людей. «Светлая им всем память», — вздыхает Лидия Тимофеевна.
— Помню, нас погрузили на баржу. Впереди ее тянул буксир. Проплыть нужно было 50 километров. Мы были уже довольно далеко от берега, и тут застрочили вражеские пулеметы, стали падать бомбы. Над баржей развевался флаг международного Красного Креста. То есть фашисты понимали, что стреляют по старикам, раненым и детям… Помню, детей накрыли брезентом, а мы все равно продолжали кричать и плакать…
Те, кому удалось выжить, добрались до Большой Земли. Детей впервые накормили наваристым горячим супом. После их перенесли в вагоны, поезда направились в глубь страны. Многие дети умерли в пути. «Желудки отвыкли от нормальной пищи, появились расстройства», — объяснила Лидия Тимофеевна. Детские тела клали под нары, на которых спали живые малыши, а на ближайших остановках выносили из вагонов. Так Лида добралась до села Алексеевка (Башкирия). Здесь ее снова поместили в детский дом. Но жить стало легче и спокойнее. Дистрофиков (слово возникло в русском языке именно в пору блокады) откармливали хлебом и отпаивали молоком, давали брюкву и морковь. Многие из них заново учились ходить — такие были слабые и истощенные. Окрепнув, школьники сели за парты. В одной комнате занимались ученики 1-3 классов.
— Однажды утром, перед занятиями, я проснулась и увидела родное лицо. Мама! Она меня отыскала. В Башкирии мы жили несколько месяцев. Сегодня я часто вспоминаю это село Алексеевка. Оно спасло меня и многих других детей Ленинграда.
***
В Краснодаре Лида и ее мама оказались случайно. В башкирском селе они познакомились с блокадницей, которая собиралась ехать на Кубань, к родным. В 1943 фронт отступил от Краснодара. Дыхание войны чувствовалось, но жизнь была легче блокадной. Лида пошла в первый класс. Школа № 23 находилась в полуразрушенном кирпичном здании. Столов не хватало, дети приходили со своими табуретками. Девочку, пережившую блокаду, в классе называли «маленькая старушка». Долго не проходили на лице морщины, которые оставили голод и холод осажденного Ленинграда.
— После войны я ходила в несколько кружков, например, литературный и театральный. В 1953 году закончила 10 классов и поступила в Краснодарский станкостроительный техникум — освоила профессию технолога холодной обработки металлов резанием. Параллельно была редактором газеты — писала… Кстати, пожить довелось не только в Краснодаре. 28 лет я провела в Ставрополе, еще два года — в Подольске. Это Подмосковье. Жизнь подарила мне друга-мужа и замечательного сына. Я назвала его Андреем, в честь дяди, который научил со всеми делиться, — рассказала Лидия Тимофеевна.
И добавила: «Сынок погиб при выполнении служебного долга. Ему было 40, дослужился до звания полковника ВВС»
Говорят, тяжелые испытания по-разному сказываются на людях. Одни становятся жестокими, другие — сильными, мудрыми, понимающими и способными сострадать. Лидия Тимофеевна, несомненно, второй вариант. «В жизни добрых людей гораздо больше. И мне посчастливилось жить среди них», — завершила она интервью.

 Из статьи "Города нет -  память жива"
Источник: "Московский комсомолец на Кубани"( январь 2018)