Достал уже, Устин этот...

  - Дед Кузьма, а ты директором – смог бы тогда  работать? Или – управляющим? – в шутку спросил я, встретившись с жившим неподалеку от меня пенсионером.

Дед Кузьма, маленький, сухонький старичок, неторопливо дымил толстенной самокруткой.  Густые клубы от ядреного самосада покачивались над ним:  напитывая воздух пахучим дымом,  табачный туман плавно утягивался  вверх, в небо.

  - Нет! Я всю жизнь, как приехал на целину, так трактористом проработал! Правда, смолоду был,  звеньевым, комсоргом бригадным,  но – завязал, бросил… Непростое это дело, народом управлять. Я лучше – сам на сам, на своем «Касимсоте!».  Спокойнее было! Отработал – и точка! Конечно, местами работа, тоже, не в мед была, но спокойнее. Да и зарплата, побольше, чем у «управа» или бригадира… Хороший рабочий, на целине и в почете, и с деньгами был! Вон у меня – два ордена, грамоты! Медали! Правда, медали юбилейные, но ордена – даром не давали! Пахать надо было, чтобы,  дым не только с трактора шел, но и из  задницы  твоей!  Да - а! Было времечко!

  Дед призадумался, глядя в поле выцветшими от старости глазками. Глядя на него, было удивительно думать, как он справлялся со степным гигантом «Кировцем!», ведь даже колесо – было выше щуплого дедка.  Чужие люди, издалека принимали его за подростка, которому доверили одиннадцатитонную  махину на колесах!

- А специалистам, ордена редко давали! -  оживился в воспоминаниях дед Кузьма: - Чаще всего, агрономам, если урожай – выше крыши! Только, порой – зря! В степи всегда говорили: «Будет дождик, будет гром, - на *** нужен агроном!» - старик хитро щурился, посмеивался.

- Не совсем, конечно так, но приблизительно! Дождя нет, никакая технология не спасет! Страшная штука, засуха! А если,  вдобавок – года два, три подряд? Беда!  Ну, ясно, без агронома, управляющего, тоже никак! Севообороты, организация и прочее, много от них зависит! Хлеб сам не сеется и в закром не падает! Много пота пролить над зернышком нужно! Много людей, с хлебом – заняты! …А был, на моей памяти – управляющий один! Устинов, фамилия его! Я застал его, когда ему было уже под пенсию! И представь, на должности этой – он целых восемнадцать лет проработал! Не представляешь?  То-то! – дед победно вскинул к верху остренький подбородок, словно это он сам, так долго протрудился «управом»: - Самая что ни на есть – собачья работа на селе! Управ! Ну, еще и бригадир! Только – управом  хуже!

- Так он, два ордена Ленина, на этой должности заслужил!  Говорили, что таких как он,  управов орденоносных  – всего двое, трое, по области было! …Совхоз наш не богатым числился… Так, в середочке, дним словом не показательный! Но земли, было много! Почти сорок тысяч гектар! Сила! Скота мясного – десять тысяч голов! И половина земли, вдобавок еще тысяч  шесть скота – у Устинова! Первое отделение называлось! Так он – как директор был! И правда, главные спецы – в редкость на отделении бывали! Директора, месяцами не видели, кому надо, к ним в контору шли! Конечно - они руководили, и Устин, каждый  день на планерку, под вечер в контору  ездил! Но отделением – правил сам! Наверное, правильно говорю: правил! И царь и Бог, и директор и остальное – все в нем одном было! Сам он – из  рабочих  вышел. В то время, на такие  должности, из механизаторов, шоферов, людей ставили! Тех, кто от природы, и половчее и с умом! Мало кто из них  с образованием был. Правда, требовали, тогда -  учились заочно! … Дураков не держали: дурни да карьеристы – быстро уходили! Где сами, а когда и попросят!
 … Вот и Устин, уже под пятьдесят, заочно выучился на агронома! Только, таких как он – учить, больше – портить! Сами, кого хочешь – научат! Монстры, зубры степные! Крепкий мужик был, рослый!  Как то помню, в районе совещание было, и меня, как передовика пригласили. А в  обеденный перерыв, гляжу – он с двумя соседними управами сидит! Все трое – как быки и под столиком – водку разливают: бутылку за раз, на троих разлили. Выпили, поели и только порозовели чуть-чуть! Так он заметил, что я это вижу, и из - под бока – кулак мне показывает! Смеется! А кулак – как гиря пудовая! Вот люди были! И не верится!

Дед Кузьма тихо улыбался, сладко жмурился. Видно было, что воспоминания  доставляют ему большое удовольствие.

- Когда он все успевал? – развел дедок сухими ладошками: - И зимой и летом, в пять утра – он  в конторке своей! В шесть ноль ноль, все бригадиры и зоотехник, уже ему отчет давали: что за ночь было, кто на работу вышел, что делать надо! Что сдохло, что сломалось! Кто трезвый, пьяный – больной и прочее… Постоянных рабочих, не менее чем сто пятьдесят человек у него было! А в сезон? Командировочные,  военный «автобат» на полсотни машин! Почти сотня душ добавлялась, и ничего, справлялся, Устин наш!

- Жил как все! На одной улице со мной, в таком,  как и у меня домишке! Жена у него, не помню точно, вроде в кадрах работала. Два сына! Старший – трактористом в бригаде трудился! А с младшим, у него беда была! В школе учился, а шкодил – ужас как!... Корову держали, хозяйство! Наверное, на семье, хозяйство - дома держалось! Оно как: не только управ, но и работяги – от темна до темна работали! Одним словом, хоть и хозяин на отделении, а ничем от нас  не выделялся: время такое было! О том, чтобы украсть, продать - зерно, скот, запчасти или ГСМ и речи не  было! Было маленько: сенца, соломки, чуток зерна на корм скотине, но только для себя! Тайком! …Это сейчас, прости Господи – что творится! Наши директора, по сравнению с иными нынешними – сущие ангелочки не  смышленые! И то, следили за ними! Народ все видел! Деревня, брат! Она все знает!

- Так и Устин! – дед передохнул, закурил новую цыгарку: - Не желаешь? Хе-хе! Мой табачок, не каждый курить сможет! Сам выращиваю! Так вот…   В общем – жили как все! Требовательный, хозяйственный мужик был! Сам пахал как вол, и от других требовал! Бывало, и перегибал с кем-то! А как тут иначе? Работа! Все и всех не учтешь! Не все его любили да уважали! Кто терпел, кто – может и ненавидел, но  больше – понимали, подчинялись! Самодуром, врать не стану – Устин не был! С толком ко всему  подходил! Но на всех не угодишь!

- Оно – везде так по жизни! В общем, нормальный управ был! Только, с годами – нервный стал, вспыльчивый… Что не этак, кепку – хлоп о землю: ругается, топчет ее… Успокоится, отряхнет и начинает решать! Бояться его не боялись, хотя и всякое было. Лишний раз на глаза не попадались! Но – мстительным, Устинов не был! Да и ругать, никого не ругал впрямую! Людей не унижал! Были и такие, которые критиковали его: и за дело, и за так, из неприязни! Особенно, помню – механизатор один! Фамилию его забыл, вроде как из немцев был. Володей звали. Устин его выделял: в звеньевых, наладчиком держал в бригаде. А Вовка, крепко управа не любил! Он партийным был, бывало на партсобрании – так своего шефа песочил, только держись! Тогда такое было не в диковинку!  Парторг, иногда – ругался: «Что за партсобрание, никакого критического отношения к работе!». Кряхтел Устин, терпел!   Вовку, сильно не притеснял, работник он  – неплохой был, только шустрый больно! И все с Устином боролся! Только и слышно: «Это не так, другое не этак! Вот бы я, вот бы мне! Я бы, по другому делал!» Везде у него Устин неправ был! «Задолбал, Устин… Достал, Устин!» Вроде и не дурак, Вовка этот, а только – гордый, самолюбивый…

- Сейчас, попробуй так! Быстро с работы выставят! А Устин – терпел! Многое он ему дозволял! – дед горестно вздохнул: - Только бывало, слушает и молча, долго в глаза смотрит: Вовка и притихал! А однажды – подшутил над управом! Вроде  как смех вышел, да неловко было…

Дед Кузьма прищурился на закатное солнышко, встал с лавки, походил.

- Буран был! Три дня метелил, как с цепи сорвался! Замело – наглухо! Крайние улицы – одни трубы, откопанные торчат. А на ферме, скота – полно! Мучились – вспомнить страшно! Всех, Устин поднял! В норы снеговые – тюки сена спускали, как могли – кормили! Скот есть скот, его не бросишь, как трактор в борозде… Как стихло, Устин с отделенческими спецами – обход по базовкам стал делать.  А че ходить, одни сугробы….Идут значит! И вдруг видят, из под снега – рога и морда коровья мерзлая торчит, глаза выпучила… Спины не видать, а хвост – есть! Устин и так не в духах был, как увидел мерзлую корову, так и разошелся! Как водится, шапку в снегу  потоптал, покричал, не зная на кого… Успокоился, шапку вытряс, одел – и хвать, за хвост, что из снега торчит и потянул! А хвост – оторвался! Упал Устин, хвост в руках держит, матерится… Разобрались: корова та и не мерзла! …Вовка, сильно обиделся на Устина, возмущался что в буран на ферму всех загнал, и устроил  фокус… В тамбуре, увидел он коровью голову и шкуру, от забоя остались, и додумался же! Воткнул голову в снег, а поодаль – как положено, хвост вкопал! Знал, что Устин придет, увидит! Все у него получилось! На смех управа поднял, только одного  не учел – лопнуло Устиново терпение: на два месяца, тот Вовку на ферму законопатил, на самую гадкую и старую базу… Вот тут, Володя – еще пуще в критике  разошелся…

Дед Кузьма беззвучно смеялся, закашлялся, вспоминая давний розыгрыш. Крутил седой головой.

- Н-да! Дела были! – продолжал он, вытерев рукавом рубахи заслезившиеся глаза: - Смех был, да не веселый! …В тот год, после посевной, слух прошел: Устин рассчитывается, уезжает! Не поверилось, только – так и было! Год ему до пенсии оставался, и он уехал на родину, в Краснодарский край… Всю жизнь – целине отдал! И с собой, считай ни чего не забрал! Было наверняка, что-то на сберкнижке, у  многих тогда – было! Только – сплыло потом все, обобрало государство новое, до нитки! И меня обобрало! Тридцать лет, по рублю – на старость собирал, и все – в говно втопталось… До копейки! …А-а! – махнул дед рукой: - Хрен с ними, с ворами! Пережили мы, не сдохли!

Дед, особо и не рассердился, видать – устал уже обижаться на случившуюся несправедливость и унижение.

- Уехал Устин! Детей, внуков – всех увез! – снова продолжил он: - А тут, как раз,  перестройка гахнула! Стали решать, кого управом ставить. В то время, дурная мода пошла:  рабочим собранием выбирать – директора, управа, бригадиров…Тогда, вроде как правильным казалось, а только на деле – дурь  великая! Как хохлы на Майдане: «Любо, нэ любо!». Мы тогда доигрались в демократию, и хохлы сейчас, тоже,  доиграются! Да! Много партия тогда начудила, ошибок наделала! И сама сгинула, и нас – в дерьмо кинула…   Давай пройдемся немного, засиделся я…

Дед неторопливо шел по улице. Строго и хмуро смотрел по сторонам. Вечерело, но было жарко. Лето, в этом году, выдалось на редкость знойным. Поникшие листья деревьев и кустов были покрыты тонким налетом серой пыли…

- И надо, случиться такому, выбрали в управы – Вовку! Я тогда уже из бригады ушел. В МТМ перевелся слесарем, по здоровью… Без меня все там решалось. В общем – пришел наш оппозиционер к власти. Встретил я его как-то… Фу-ты, ну-ты! Не узнать наладчика бригадного! Устин, тот, кажется, двадцать лет в одном костюме проходил… В сером… Только кепки менял, и то, от того что – топтать их повадился… Нервным, с годами – стал! А Володя, по имени отчеству – величаться затребовал, костюм в шкафу отыскал, праздничный, наверное! Парень он был видный, лицо – умное, красивое!  Грамоты у него не было: так, верхушек нахватался, одним словом – троешником  в школе был! А тут – такая власть пришла! Стал людей зажимать, был гордым -  гонор проснулся! …Был упрямым, самодуром стал!  Жаловаться начал народ, не слушается, а он – еще хлеще, порядки наводит…  «Ну как, спрашиваю, Владимир Александрович, идут – дела?». Хмыкнул в ответ, мол – куда денутся, дела эти… Посмотрел я, и советую ему: «Ты, говорю, наладчика в бригаду, не торопись, на постоянку  брать!». Понял намек, обиделся.  Только я – как в воду плюнул. Не выдержал он и года, через семь месяцев – сам запросился с должности. А народ, сам знаешь – какой: с той поры, его семимесячным и прозвали! За глаза конечно, но он знал! А чего обижаться, сам виноват!

- Вот и смех! Сходил парень в управы! – Кузьмич снова невесело засмеялся, переживая за несостоявшегося управляющего: - Не сдержался, спрашиваю его, как – поруководил? А он – разозлился! «Хули – ули! С нашим народом, да работать? Лодыри, пьяницы! Ничего не хотят!» и прочее, прочее. «А как же, говорю, Устин справлялся? Почти двадцать лет! Народ то, после него – тот самый остался?».

Лучше бы не прикалывал я его. Раскричался: «Что вы мне, Устином тыкаете! У Устина совести не было! Устин – всю жизнь, из людей кровь пил! Он, пожизненно… Его мать – управом  родила!» В общем, понесло Владимира, бывшего Александровича… «Нет, говорю! Устин, два года в ГДР танкистом служил, после – у себя дома, трактористом работал. На целину приехал, как и ты – наладчиком был, бригадиром на первом отделении… Потом – управом! Он этому отделению – три десятка лет отдал! Он, Володя, человеком был, и знал – как с людьми обходиться! А тут уж – кому как придется с ним,  работать и жить!»…. Расстались мы с Вовкой – плохо! Ну и хрен с ним! Если умный – дошло, а коль  дурак – это пожизненно!

Дед замолчал. Повернул назад, к дому.

- А дальше – что? – не выдержал я.

- Дальше? Дальше – беда пошла! С отделением, вышло как в дурной поговорке: «Была хороша девка, а стала – добра б***!». По рукам пошло хозяйство Устиново, что ни год – то новый управ! Захирело оно! Да и не только оно, вместе с ним – вся страна, по той дорожке пошла! Ельцин нарисовался! Только я  к тому времени, успел по выслуге на пенсию выйти! В пятьдесят пять! Уехали мы сюда, к дочке, внукам… Вот, доживаем с бабкой, потихоньку… Отработали свое!  За Вовку – не знаю! Слышал, что нет уже того совхоза! Совсем нет, развалины стоят! Устин – может и жив еще! Крепкий мужик был…Хотя, кто его знает?. Я уже, седня – завтра, восемьдесят будет, а Устинов – старше меня, лет на семь  или десять! Слышно было, что и в Краснодаре не успокоился: отдохнул, и там – в управы подался! Монстр, не человек – а зубр, тур степной! Ух, какие они были! Бык упадет, а такой –  дальше тянуть будет! Даром, управам – ордена не давали! Хотя – что они теперь! И у меня – лежат! Так, иногда даю внукам поиграться! Кому они теперь нужны?

- Вот так, было! А ты спрашиваешь, смог бы я быть директором! Людей понимать надо, и свои возможности правильно оценивать. Хороший руководитель – это от Бога! И от совести! А если во власть идти только – власти ради, добра не жди! Себе то  наживешь: или денег, или – позора! А людям, что останется? А-а?