Метаморфозы Уклейкина или быть добру!..

                ЧАСТЬ I

                ЧЕРТОВЩИНА


"Просите, и дано будет вам;
ищите, и найдете; стучите, и отворят вам;
ибо всякий просящий получает, и ищущий находит,
и стучащему отворят."(Матф.7:7,8)

                Глава 1

   Тело Вовы Уклейкина, неполных тридцати трёх лет человека, как от бессилия сброшенная на пол вдрызг замасленная телогрейка тракториста за ночь на 200% перевыполнившего месячный план, уже едва ли не сутки валялось почти убитым рядом с осиротевшим диваном и фактически не подавало хоть сколько-нибудь заметных признаков жизни. Лишь иногда оно, вдруг, импульсивно меняло положение в пространстве, издавало слабый, неопределённой тональности звук и снова замирало на часы, будто спутник, менявший геостационарную орбиту по сигналу с Земли из центра управления полётами.
   Физиологические параметры в беспамятстве распластавшейся субстанции были обыкновенными для среднестатистического москвича начала XXI века за исключением разве что некоторой полноты, впрочем, впритык вписывающейся в разумные рамки тогдашней зауженной моды. Характер же, рухнувшей в бездну неведения, равномерно посапывающей разумной части вселенской материи, выделялся из обычного ряда рода человеческого разве что некоторой взбалмошностью и горячностью, что в итоге и являлось причиной периодически всплывающих из бездонных глубин провидения неприятностей на ухабистой дороге бытия.  И, тем не менее, несмотря на это (будем откровенны: ведь в воспалённом жизненными неурядицами мозгу каждого из нас в той или иной степени нагло бесчинствуют, кажущиеся странными для стороннего наблюдателя «тараканы»), Вова был добрым, хорошо воспитанным и весьма образованным человеком, что в целом уравновешивало импульсивные выбросы его эго. Правда, только до тех пор, пока кто-то или что-то вновь не выводили его из относительно гармоничного состояния умеренно-пассивного существования в окружающем пространства и некоего критического созерцании оного.
   «Раз я есть и пусть пока безнадежно пытаюсь пробить своим ничтожно-крохотным серым веществом бесконечно-бетонную тайну всего сущего и не явного – значит Природе, создавшей всё и вся, включая в том числе и меня – так, стало быть, нужно. Точка! Какие бы второстепенные по своей сути обстоятельства не пытались бы убедить меня в обратном», - часто рассуждал он и тем успокаивал себя после очередной бытовой загогулины.
    Не смотря на некую склонность к лености, Уклейкин был прилично начитан: удобный, вышеупомянутый диван, а главное – обширная библиотека, доставшаяся от рано умерших родителей, но успевших привить сыну любовь к знаниям - сему весьма поспособствовали. Этот факт с выгодной стороны выделял его среди внешне пёстрой, но в целом внутренне серой толпы сверстников того смутного времени, ну и как водится – раздражало самолюбие тех из них, чья завышенная самооценка зиждилась лишь на хлипких знаниях и что более прискорбно – на не желании посредством даже некоторого усердия их приумножить.  Тогда вообще многие, если не сказать – большинство жителей страны или как тогда их вдруг начали называть не русскими, но - россиянами, старались по меткому выражению Великого князя Александра Невского: не быть, а слыть, что и приводило в итоге к массовому невежеству через подмену вечных ценностей - бренными, материальными.
   Впрочем, вся информация – нужная и не нужная, обильно почерпнутая Володей из книг, была не достаточно систематизирована и размётана по закоулкам его сознания словно осенние листья после бури: от Библии до Маркса, от Блока до Петрарки. Но горе тому, кто выводил его из душевного равновесия некомпетентностью, очевидным ляпом и уж тем более откровенной ложью по обсуждаемому вопросу. Тогда по какой-то неизъяснимой причине, вдруг, все те знания, которые хаотично существовали в его мозгу, выстраивались в стройную логическую цепь, как патроны в пулемётную ленту и он с нескрываемым отвращением и злостью в прах "расстреливал" обезоруженного доказательными аргументами оппонента. А иногда в силу вышеупомянутых, относительно импульсивных свойств характера прикладывался к субъекту раздражения и физически - комплекция то весьма убедительная - от чего собственно в итоге и имел не иссякающие неприятности по жизни.
    Тем временем кануло в лету ещё с полчаса земного времени. И, наконец, ближе к обеду, когда плоть Уклейкина начала в очередной раз менять ориентацию в пространстве комнаты в его потухшем сознании, как в электрическом тумблере, что-то щелкнуло, и он очнулся. Вернее сказать его организм попробовал вернуться к чувствам свойственным нормальному человеку при полном уме и здравии.  Но первая попытка оказалась тщетной – глаза, как окна в мир – не открывались, будто наглухо были зачехлены чугунными ставнями, а плоть, словно чужая, предательски не подчинялась командам, поступавшим из неуверенно выходившего из почти комы мозга. Особенно невыносимо давило внутрь головы левое око и его окрестности, пышно и обильно расплывшиеся в виде сочного, переспелого кровоподтёка на четверть лица. Володя от физической невозможности увидеть свет Божий поначалу даже растерялся. И хотя подобное случалось с ним и ранее, ну может быть не в такой запущенной степени, усилием ещё не сломленной к жизни воли он мысленно ещё раз приказал всем составляющим своего организма привести себя в должный порядок.
   Первым, как всегда, со второй попытки откликнулся мозг и принялся за титаническую работу. По заложенной самой природой специальной программе, не много очухавшись, он тут же дал соответствующие распоряжения нервным окончаниям, и еле шевелящиеся пальцы правой руки, неимоверными усилиями таки раздвинули менее припухшие, но почему-то ещё гуще, отливающие ядовито-сизым цветом веки противоположного правого  глаза. Мутный, почти потухший зрачок Уклейкина полосонуло светом так же, как в страшной сече разъярённый казак наотмашь срубает шашкой от плеча до пят врага своего: молниеносно и окончательно; после чего дикая боль насквозь пронзив всю плоть жертвы, мгновенно и уже навсегда исчезала из разрубленной пополам плоти. В данном случае после резкого, секущего светового удара в раненый глаз боль также поначалу исчезла;  но, увы, через секунду предательской возвратной волной - вновь накатила изнутри пусть и с меньшей, но размазанной уже на всю голову нудящей силой. Не дожидаясь соответствующей команды измученного мозга веки мгновенно схлопнулись, словно дубовые двери в парадном на которые навесили новые, только что смазанные несмываемым солидолом, упругие пружины.
     И тут же живительные, крупные капли пота огромными, жирными мухами, не спешено, но уверенно, по-хозяйски, по знакомым, давно проторенным дорожкам, потекли с бледного лба Уклейкина, из висков, из-под волос и едва ли - не из глаз, столь варварски покалеченных пока неизвестными ему обстоятельствами вчерашнего дня. Со стороны даже могло показаться, что это слёзы - так всё перемешалось на измождённом лице его – возможно, так оно и было на самом деле – почём нам, грешным, знать.
    Солоноватая, горькая влага в виде отхожих шлаков выделялась уже изо всех частей тела Уклейкина в такт набирающему сил и оборотов сердцу, навсегда унося вместе с собой из постепенно очищающегося организма, отравленные накануне, жестоким принятием на грудь букета заражённых в разной степени алкоголем напитков. Крайне медленно и робко, но главное, - последовательно начали воссоединяться едва не оборванные неизвестными событиями вчерашнего дня не зримые нити сущего, связывающие жизнь Володи с внешним миром. Ещё слабо понимая происходящее, всё существо его уже предвкушало ту неописуемую радость надежды очередного избавления от рукотворных мук через своеобразное воскрешение.
    Итак. Получив через страдания и природную смекалку посредством подбитого необъяснимыми обстоятельствами прошлого зрака световой сигнал извне, мозг Вовы ещё более оживился и начал выстраивать простейшие причинно-следственные связи, чем, безусловно, обнадёжил впавшего в беспросветное уныние хозяина.
    «Раз узрел свет, то, следовательно, - я вижу; если свет проистекает от солнца или лампочки, - пока не суть важно – то и Вселенная существует; если же смог проанализировать сие – значит – я не только живой, но и с ума ещё, похоже, не двинулся», - пытался успокоить он себя. «Если, конечно, я не на том свете или в непролазном сне, что, по сути, пока одно и то же, правда, второе - предпочтительней», - тут же сомневалось заваленное трудноразрешимыми задачами все ещё ослабленное сознание его. «Но как же, блин, гадко: во рту не меньше батальона кошек, наверное, нагадило; мною теперь хорошо тараканов морить – дыхнул на пруссаков, - и подметай угорелых кучками в совочек, пока не очухались», - неуклюже пытался Уклейкин взбодрится горькой шуткою. «Ой! А кости-то как ломит, будто Мамай прошёлся: где же это меня так обласкали? - ни чего не помню», - тут же раздосадовался он своим трагическим состоянием, пытаясь безуспешно пошевелить затёкшими частями тела, но в ответ повсюду чувствуя лишь глухую, зудящую боль и встречая отчаянное сопротивление пока ещё неподконтрольных частей плоти. «Интересно, есть ли в холодильнике хотя бы бутылка пива или Петрович, как всегда, без спроса одолжился?.. Если – нет, то - хана, - могу не дотянуть до магазина. Но если, Бог даст, - выживу, разнесу этого почётного пенсионера ко всем чертям. Господи, да когда же это всё кончится…»
    Вова уже было начал, в связи с постепенным осознанием навалившегося на него из  бездны неизвестности гнёта тяжелейшего похмелья, как всегда, предаваться критическим рассуждениям о своей несчастной судьбе и в сотый раз клясться, что впредь - он более не будет так издеваться над собою, как вдруг, - укололся пятой точкой обо что-то...   Аромат раздавленной розы, словно едкий "нашатырь", удивительно быстро привёл в чувство, его едва не увядшую память.
    «ЁКЛМН! Какая же я все-таки, чёрт меня подери, скотина!» - тут же внутренне громко разразился Уклейкин сам на себя уничижительной тирадой, вдруг пусть и отрывочно, но таки вспомнив, что с ним приключилось, со злостью и даже остервенением рефлекторно почёсывая ужаленную шипами благородного цветка, простите, задницу.
    А вчера приключилось следующее. Будучи приглашённым своим лучшим другом Серёгой Крючковым на его свадьбу, под самый занавес, Уклейкин устроил форменный скандал в виде драки по стандартным на то основаниям. Ну, о чём обычно ведутся  споры в тёплой русской компании на подобных праздничных мероприятиях, когда количество выпитого уже в разы превышает соответствующие смертельные нормы ВОЗ (Всемирной Организацией Здравоохранения)? Да, конечно же, - о вечных и, кажущиеся неразрешимыми  в начале и вполне очевидными в конце бурного обсуждения вопросами:  о жизни и смерти, о любви и ненависти, о Родине и её врагах, о Боге и Дьяволе – смысле бытия одним словом.
   Опуская в целом интересные, но слишком уж объёмистые и порой не форматные подробности разразившегося под занавес свадьбы диспута о сути сущего и не явного, спонтанно переросшего в бурную потасовку между его участниками резюмируем: в конце – концов, какая свадьба без драки. Ну, с кем не бывает – главное, что все живы и относительно здоровы, если не считать ссадин, вывихов и синяков. Ведь традиция штука не простая: веками вынашивается и как настойка, во времени выстаиваясь, становится только крепче. Хороша ли она или плоха, кажется со стороны, – дело десятое, ибо, как говорится, на вкус да цвет - товарищей нет. Но не зря, видимо, мудрые пращуры наши завели уклад такой на свадьбах. Есть в нём, значится, скрытый от поверхностного, близорукого и осуждающего взгляда потаённый и важный смысл, коли, целый народ от поколения к поколению хранит и несёт его с собой из прошлого в будущее в течение столетий тернистого движения по спирали познания мира и своего совершенствования в нём.   
    «И какой же, чёрт поганый опять меня дёрнул ввязаться в этот бессмысленный спор о смысле жизни – вон даже сейчас: «масло масленое» получается», - с отвращением воспоминая обрывки вчерашних нелицеприятных событий, продолжал корить себя Уклейкин, безуспешно пытаясь преодолеть гравитацию, что бы по удобнее присев на полу окончательно размять затёкшие конечности.
    - Что значит какой?! Вы что ж, уважаемый, к нам так презрительно и обезличенно относитесь – меня, например, зовут Авов Никйелку, –  вдруг, чётко, как гром среди ясного неба, услышал рядом с собой Владимир чей-то, как ему показалось, слащавый, но абсолютно уверенный в себе голос. 
    «Это что ещё за…абракадабра? Наклейка… какая-то… опять, что ли меня в сон бросило», - недоумённо и чуть настороженно подумал Вова.
     - Это, Владимир Николаевич, – не сон,  как вы изволили, выразится, а самая, что ни на есть реальность, но если вы в таком количестве будете и далее поглощать алкоголь, то белая горячка вам гарантирована раньше, чем осознание происходящего. И не «наклейка», а Уклейкин наоборот. 
    «Стоп, стоп…это как в «Зазеркалье» Кэрролла что ли?» – неожиданно быстро сориентировался жёстко стиснутый тисками непонимания воспалённый мозг Володи.
    - Ну, слава Бо… ой! чур меня, чур, - извините, вырвалось: «поздравляю» - имел я ввиду: начали таки соображать, - смущённо осёкся, но затем также твердо и уверенно продолжил неизвестный Уклейкину холодный голос. - Я, кстати, всегда, отдавал должное вашей проницательности: жаль, что способности свои так бездарно растачаете, а могли бы при известном усердии добиться куда большего, чем должность рядового корреспондента ведущего мизерную и сомнительную колонку в «Вечерней газете» о, якобы, неизъяснимом.
    «Позвольте, позвольте, вы, что же это мои мысли читаете: я же ещё и слова не проронил?» - удивившись, ещё более насторожился Володя, - и потом, какое вам дело: где и кем я работаю?..
   - Ну, да… читаю мысли на расстоянии. А разве это криминал? В вашей же газетке, например, объявлений типа: «угадываю выигрышные номера лотерей», «восстанавливаю утраченный мозг» и прочей ахинеи – пруд пруди и никого в кутузку за это не сажают, даже напротив - народ в очереди стоит, дабы отдать «целителям» свои кровные.  Вы с похмелья молчите, как телёнок, а у меня времени в обрез, что бы ждать, когда вы соизволите привести себя в чувства свойственные нормальному, трезвому человеку; ну, а где и кем вы работаете – мне, если честно, – совершенно по барабану: так-с…- профессиональная привычка знать, так сказать, всю подноготную подопечного.
     Володя всегда (и в целом - заслуженно) считал себя человеком достаточно разумным, почти практичным: отчего, не смотря на вышеупомянутые проблемы связанные исключительно с локальной необузданностью собственного характера, безошибочно обходил расставленные расплодившимися в неимоверном количестве жуликоватыми дельцами житейские капканы вроде всевозможных бесплатных лотерей, распродаж и т.п. Опора на здравый смысл, подкреплённая пусть и не плотно систематизированными, но обильными знаниями, почёрпнутые из родительской библиотеки позволяли ему почти всегда избегать бытовых пробоин с этой стороны бытия, в том числе и для и так бесконечно дырявого и тощего кошелька. И когда он что-то не понимал, то прежде чем принять решение или выразить своё мнение по тому или иному вопросу во главу угла ставился принцип отточенный народом веками на собственной шкуре: «Семь раз отмерь – один раз отрежь». Но сегодня от неожиданности и необычайности происходящего он, что называется: выпал в осадок, и начал медленно, как ему тогда показалось, сходить с ума...   
    «Да кто вы, чёрт меня задери, такой! Как сюда проникли?! И, наконец, по какому праву вы лезете в чужые мысли?! Я вот сейчас глаза открою, встану и покажу вам, где раки зимуют!» - попытался, было, возмутится на не известного, не званого и крайне самоуверенного гостя Уклейкин. Но наглухо слипшаяся за сутки молчания после свадебных изобилий глотка, лишь еле слышно, совершенно неразборчиво и безобидно рыкнула чем-то среднем между писком нечаянно раздавленного слоном мышонка и хрипом подавившегося огромной сосиской щенка.
   - Как кто? Вы что же еще не поняли? – вновь искренне изумился незнакомый прохладный голос, - напрасно тогда я вас, Володенька, похвалил, напрасно...  - И, умоляю, вас, на правах, хотя бы, гораздо как старшего… э… скажем...  разумного существа: не стоит меня пугать какими-то там раками. Ибо, после вчерашней, развязанной вами же, на свадьбе друга драки даже без учёта смертельного количества выпитого - вам минимум пару дней отлёжаться надобно, а не кулачками размахивать; да и бесполезно это по отношению ко мне - в принципе. И потом, не всё ли вам равно: как я проник к вам в комнату, если именно вы меня и позвали? Для меня и нашего брата не возможного – нет, – как молотом по наковальне продолжал печатать каждый слог голос незнакомца. - Сначала приглашают, а потом чураются: что за люди пошли - прям, возьми и всё разжуй им: совсем думать разучились, – несколько раздражённо заключил он.
     «Не несите чушь! Никого я не звал и загадки ваши разгадывать - не намерен! Оставьте меня в покое и немедленно покиньте комнату от греха подальше», – всё более  раздражался Володя, в отчаянии сетуя про себя, что в действительности не может не только привстать, но даже и произнести членораздельно, в голос свой нарастающий по всему фронту возмущённый протест.   
    - Как же-с... не звали… – как бы передразнивая, немного обидчиво, но всё также уверенно и прохладно возразил голос, – сами же изволили чертыхаться почём зря – вот я и явился.
     «Погодите…, погодите…», - вдруг, после секундной паузы, в течение которой, ошарашенный уже откровенным признанием незнакомца мозг Уклейкина лихорадочно анализировал смысл услышанного, и откровенно побаиваясь  признаться самому себе о страшной разгадке, с еле скрываемым разочарованием, беззвучно выдавил из взмокшего от напряжения сознания: «Вы, это…чёрт что ли?»
    - Что ж: забираю свои слова, по поводу вашей не сообразительности обратно и позвольте ещё раз представиться: Авов Никйелку – по роду деятельности и, по сути – чёрт... и ваш, как бы это точнее, выразится... – куратор с тёмной стороны света что ли, ну или опекун, если вам так больше понравится!
     «Час от часу не легче, - действительно пора завязывать… или уже поздно?..   Вот она - белая горячка, во всей, блин, красе – дожил, с чёртом лясы точу», - пытался ещё раз сам от себя безуспешно скрыть страшную догадку Володя от чего обескураженный организм его стал вновь обильно выделять пот, но уже на нервной, около истерической почве.
     - Да не переживайте вы так раньше времени: я уже сказал, что недуг о котором вы так малодушно подумали про себя и страх которого пытаетесь безуспешно скрыть от меня может произойти, если только пить без меры продолжите. Так что свыкнитесь с тем, что всё это никакой не сон и не болезнь. И не тешьте себя напрасно бессмысленными иллюзорными надеждами, – словно доктор успокаивающе молвил голос, дав окончательно и бесповоротно понять Володе, что сделанный им вывод о том, что голос незнакомца исходит именно от некоего, пока невидимого им чёрта, носящего его имя наоборот.
      «То есть, вы и вправду что ли чёрт?» - обречённо и скорее не произвольно вырвался из Уклейкина импульс вопрошающей мысли, падающий со скоростью света в бездну отчаянья и с бесконечно малой вероятностью, но, всё же каким-то чудом надеясь услышать отрицательный ответ.
     - Нет в кривду! Опять двадцать пять! Не разочаровывайте меня снова, прям какой-то Фома не верующий, - послышались первые нотки раздражения в стальном голосе, весьма убедительно доказывающем, что он принадлежит именно чёрту. -  С вами, русскими, совершенно невыносимо работать: вечно вы начинаете во всём сомневаться и копаться пока сами себя и окружающих не изведёте до полного изнеможения. То ли дело Европа, а ещё лучше - Америка – одна приятность дело иметь: лишних вопросов не задают, что не скажешь им, сразу верят, - продолжал он, добавив тембр упоительной мечтательности, словно вспоминал о лучших годах своей жизни… - Впрочем, ближе к делу, - тут же резко одёрнул голос сам себя по причине дефицита времени. - Так вот, Владимир Николаевич, поскольку, вы, чертыхались всю жизнь сверх меры, то я по роду своей деятельности и явился, дабы предупредить, что если и впредь будете этим злоупотреблять, то большие неприятности в самом ближайшем будущем вам гарантированы.
     «То есть вы хотите сказать, что ко всякому сквернословящему человеку чёрт, что ль являться должен? В таком разе вы, наверное, с грузчиков и прапорщиков вообще никогда не слезаете?» - то ли от безысходности, то ли по причине, разом схлынувшего от него вдруг страха в связи постепенным выхода из оцепенения, съязвил, Вова. Он вновь вошёл в редкое, но весьма глубокое русло своего вспыльчивого характера, прорывавшегося в подобных ситуациях наружу мощным фонтанирующим гейзером.
    - Во-первых, - я ничего и никому не должен. Во-вторых, - это вы, люди, решили, что чёрт – ругательное слово. Но, согласитесь, любезнейший Владимир Николаевич, что это лишь дело вкуса и привычки, ибо, стоит дать вам любое иное имя для хулы, - вы также будете поносить им всё и вся. И, наконец, -  не ко всем мы являемся, а только к тем, кто перебрал опредёлённый лимит упоминания нас по любому поводу в строгом соответствии со своим социальным статусом. Последнее, кстати, сродни одному известному среди верующих Ему людей изречению: не поминай всуе Имя… далее я, надеюсь, вы, как человек начитанный и, не атеистический, - знаете, - жестко, как по стеклу железом, резанул голос.
     «Ну, допустим, что всё, что вы мне тут нагородили, правда. Дальше то что?! Мне и так хреново, что хуже уж и некуда…», – несколько устало и вызывающе мысленно ответил Уклейкин.
     - Опять «допустим»! Да что же это такое! Всё! Больше в Россию, а тем более в Москву – ни хвостом, ни копытом: достали эти пьянствующие полу интеллигенты! – еще более раздражаясь, повышая чугунный голос, извергнул на Уклейкина поток искреннего возмущения фантомный чёрт. «Этот вызов отработаю, а потом – шиш с маслом: начальству всё равно - оно вечное, а у меня нервы не железные», - уже про себя в расстройстве чувств добавил он. - Зря вы так, Володя, пренебрежительно к нам, чертям, в моём лице относитесь, мы ж не ангелы какие – и осерчать можем, ежели что не так, не по-нашему. Вы что ж думаете мне охота с вами тут нервы мотать, у меня, знаете ли, своих забот хватает. А насчёт «хреново», как вы изволили выразиться, со всей ответственностью замечу, что хуже, чем есть, - уж поверьте мне - всегда есть куда худшее положение, – попытался было поставить на место постепенно приходящего в себя Уклейкина некто, назвавший себя чёртом.
     Но было уже поздно. Вова, словно двигатель самого мощного в мире русского истребителя «Су-35» завёлся с пол оборота и со свойственной ему прямотой, скоростью, неуязвимостью, безупречно маневрируя логикой, был неудержим и по-хорошему дерзок:
     «Ну, так и убирались бы восвояси, к своей чертовой матери раз дел полно. Ещё пугает… - глюк похмельный… Я вот, блин, до сих пор не уверен - жив или мёртв, а ты уже весь мозг мой выел!»
    - Ну, знаете ли, это переходит все разумные границы приличия. Мало того, что вы, даже не соизволили, извинится за то, что своим частым поминанием нас по поводу и без - вынудили меня, бросив всё, явиться согласно инструкции к вам же на разбор полётов для вынесения должного предупреждения, так и постоянно меня перебиваете и фактически хамите. Из чего я заключаю, что вы, батенька, ко всему ещё и не воспитаны, как следует! А ещё коренной москвич, корреспондент, писатель-неудачник – позор! Теперь я не удивлён тому, что вы в таком разе сочиняете у себя в газетке! А потом, главное, удивляются: от чего это культурный уровень населения упал ниже плинтуса…  Мы, что с вами на брудершафт пили, что бы на «ты» переходить?! Впрочем, изволь – может так до тебя, Вова, быстрее дойдет, во что ты можешь вляпаться, если сию минуту не захочешь по-хорошему договориться!..   
    «А по-хорошему, это как?!  Душу, что ли заложить?!  Читали, знаем: нас на мякине не проведёшь, тёртые калачи!» - ощетинившись, парировал нравоучительную реплику чёрта Уклейкин, вконец вымотанный полу телепатическим диалогом и минувшими сутками, твердо, про себя решив, как можно скорее прервать бессмысленную неопределённость своего положения и к тому же задетый за живое упоминанием о своей никчёмной  работе в газете.
    - Ну, всё! Моё терпение лопнуло! Значит так… Вова Уклейкин. Дабы впредь, ты, нас, чертей, лишний раз не поминал, - то будешь, как и все подобные тебе постоянно иметь в грядущем дополнительные по жизни проблемы со сто процентной вероятностью! И не прервётся чреда неудач твоих до тех пор, пока не осознаешь вину свою и не покаешься любому из нас в содеянном ругательстве. Можешь и заочно: лишний раз видеть тебя - много чести! И запомни, щелкопер: мы, черти, - не особливо гордые, но уважение к себе имеем, и считаться с этим заставим любого, а уж тебя, неврастеника, тем паче!.. 
    - Да пошёл ты, к едрене фени! Дожили, блин! Мало того, что всякие залётные, да ещё, похоже, виртуальные чёрти угрожают, так они ещё и морали читают! - вдруг, впервые за сутки глухим и хриплым полу басом, с горем пополам прорезался Володин голос. - Тоже мне пророк рогатый, людей честных пугать вздумал. Сейчас я только глаза как-нибудь открою и покажу тебе, нечисть, где раки всё же зимуют! – уже близким к своему нормальному тембру голосом продолжал угрожать он голосу. - Господи! Да я ж крещённый! – вдруг осенило Уклейкина. - Ну, теперь точно вешайся бесовское отродье!!! – победоносно вскрикнул он, и вслепую, превозмогая боль, рукою окрестил место, из которого предположительно исходили угрозы.   
     «Ну, ну! Попомнишь ты ещё меня…», - последнее, что уловили слуховые рецепторы Вовы перед тем, когда он, наконец, вновь осознанно узрел свет Божий. 
      Но, со злостью и даже неким остервенением собрав в кулак остатки сил, естественным путём отвёрзши свои опухшие веки, пристально и гневно щурясь, с нескрываемым удивлением вместо предполагаемого и ненавистного чёрта, Вова разглядел сидящего напротив него за столом своего лучшего друга детства - Серёгу Крючкова, который с превеликим удовольствием неспешно потягивал свежее пиво и с пристрастием разбирал на косточки огромную астраханскую воблу.

                Глава 2

   - Ну, слава Богу, очнулся! Я тебя, мил дружок, битый час дожидаюсь! Ты чего же это, на звонки не отвечаешь, оглох что ли? Хорошо Петрович дома, а то и податься не куда: всех наших обзвонил – штабелями отлёживаются и никто не в курсе, - где ты, - чуть укоризненно, но искренне радуясь пробуждению друга, улыбнулся Серёга. - Ты чего мобильник посеял?
    -  Похоже...- печально огляделся Уклейкин, - чёрт его знает, куда я его девал... как теперь работать - у меня ж там все контакты...
    -   Ладно... не грусти, найдётся пропажа - не иголка, - утешал друга Крючков, с явным не терпением переходя к главной, по его мнению, теме.  - Лучше скажи, Джордано Бруно из Лефортово: ты хоть помнишь, что вчера учудил на моей свадьбе…красавец! Где у тебя зеркало-то? Впрочем: ну его к дьяволу - лучше тебе себя не видеть...
    - Да вроде помню... местами, – виновато буркнул Вова, одновременно озираясь по сторонам, будто ещё кого-то жадно искал взглядом, – извини, сорвался... ты ж знаешь – характер ни к чёрту, – нарочито отчётливо и с ударением на последнем слове пытался оправдаться Уклейкин.
     - А я всегда говорил тебе, Володька, - закусывай и меньше спорь с молодёжью, сам же знаешь какие они нынче деревянные, одно слово - пепси-кольное поколение.  Эх... знал бы ты, как потом Светкина мамаша меня пилила! И это в первый-то день брака! Что же потом-то будет? – теперь я понимаю, отчего столько анекдотов про тёщ. Одно утешает, что у них такие дочки-цветочки. Кстати, вот прими и вкушай: тут пирожки, салаты, бутерброды всякие: супружница моя собрала, - не без гордости заявил Крючков. - Говорит, мол, отнеси это всё бузотёру Уклейкину: пусть подкрепится, какой-никакой, а - твой лучший друг, кто ему сердечному ещё поможет, один одинёшенек. А я про себя молчу – хихикаю: "ему сейчас, болезному, пивка да чекушу, а не чай с ватрушкой". Вот по дороге и зацепил микстур соответствующих: глянь, натюрморт какой, - Петров-Водкин - отдыхает.
     Действительно, на небольшом журнальном столике находчивый и верный друг полукругом  расположил с десяток бутылок Жигулёвского, а внутри его, как стела, возвышалась запотевшая со слезой 0,7 литровая «Завалинка» по бокам которой, как гордые, стройные и бесстрастные, караульные, стояли, преломляя собой свет в радужный спектр, две хрустальные 50-ти граммовые стопочки. Чуть ближе к переднему фронту столика, как бы замыкая стеклянную часть композиции, величаво и даже солидно, но также симметрично, разместилась пузатая пара полулитровых пивных кружек, одна из которых была на половину отпита автором сервировки. Обрамляла же всё это импровизированное произведение угарного андеграунда, вышеупомянутая и паровозиком разложенная, оставшаяся со свадьбы часть дорогой снеди. Наконец, венцом шедевра, явился янтарно-жёлтый лимончик, как штандарт, искусно прикреплённый надрезом к пробке «Завалинки», невольно притягивающий своей вызывающей пестротой даже абсолютно равнодушный взгляд убеждённого трезвенника.
     Вообще, Крючков ещё с детства любил устраивать разнообразные эффектные штуки и если вначале «карьеры» он это делал нарочно, что бы привлечь к себе, таким образом, внимание окружающих, то со временем он настолько с этим свыкся, что практически любое будничное действо его непроизвольно становилось неким маленьким произведением «искусства».
    - Нда… впечатляет, - впервые за сутки неловко улыбнулся Володя, глядя на журнальный столик и едва сдерживая мгновенно и обильно выделившуюся слюну, несмотря на пересохшее, как обезвоженный арык в пустыне, горло.  - Ты, это…Серёга, прости меня,  если, я там разбил чего или поломал: с гонорара верну, если Сатановский не задержит. Ну, и спасибо, конечно, что зашёл – ты настоящий друг… «не то, что некоторые...», - подражая доброму, но чрезвычайно нудному ослику Иа из чудесного советского мультфильма про Винни-Пуха, снова грустно буркнул Уклейкин.
    - Ладно, – проехали, чуть смутился Крючков. - Все живы, здоровы и, слава Богу. А посуда… – да хрен с ней, как говорится, – на счастье. На то и свадьба – будет хоть что вспомнить. Давай-ка лучше, дружище, присаживайся и похмеляйся, а то на тебя смотреть больно.
     Уклейкин, словно на выросших крыльях, не смотря на очевидные физические и душевные травмы и изрядный упадок сил, помятой бабочкой всё же относительно ловко вспорхнул к столу и в два огромных глотка опустошил бутылку прохладного "Жигулевского". И впервые за сутки, он тут же всем существом своим почувствовал блаженствующее облегчение, ибо буквально каждая клеточка его организма, получив, наконец,  долгожданную толику необходимого вспоможения, впитав его, налилась энергией возрождения. Глаза Вовы, не смотря на известные физические препятствия, излучали ту редкую, ничем не поддельную радость вновь обретённого счастья бытия, что если бы, случайно оказавшийся рядом, фотограф запечатлел, сей ракурс, то оное произведение, несомненно, заняло бы достойнейшее место в мировой галерее искусств, как шедевр сурового реализма начала XXI века России. 
     Но, увы, человечество так никогда и не оценит по достоинству несостоявшийся уникальный снимок Уклейкина, как некий собирательный образ короткого, пусть отчасти и мнимого, счастья весомой части наших соотечественников всё чаще попадавших в затягивающую трясину житейских неприятностей в те непростые смутные времена перемен.         
   - Слушай, Вов, а ты это кого во сне так поносил, почти по матушке? - прервал затянувшуюся паузу Крючков.
   - Да, я, откровенно говоря, и сам толком не понял, – вновь растерянно и напряжённо ответил Уклейкин, непроизвольно озираясь по сторонам, – ерунда какая-то снилась: представляешь, чёрт какой-то явился и давай мне морали читать да стращать за то, что я, мол, чертыхаюсь много.
   - Что есть, то есть - это он, верно, подметил - есть за тобой такой грешок. А чёрт-то страшенный был или так себе… как, клоун ряженый, у Гоголя в «Вечерах на хуторе…»? – попытался подзадорить друга Крючков.
    - Да я его и не видел вовсе, но голос такой натуральный был: ну прям как… у тебя сейчас: ты их, что коллекционируешь – «страшенных» или ещё каких?! - беззлобно фыркнул, Володя на друга, слегка обидевшись.
    - Да будет тебе дуться. Уж и пошутить нельзя. С кем не бывает. Мне однажды, после Светкиного дня рождения - помнишь, когда люстру разбили, изображая пьяных Карлсонов, - вообще приснилось, что я в лотерее миллион выиграю. Да всё так явно привиделось, что на утро, не смотря на почти такое же как у тебя похмелье, побежал с дрожащими руками билеты покупать. Ладно бы ещё на свои бабки, так ещё у всех подряд денег занял… идиот, блин, малахольный! И, что ты думаешь?.. - пролетел как фанера над Парижем, даже рубля не выиграл: веришь ли, с месяц отойти не мог – аж трясло со злости на себя - до сих пор до соплей обидно: как последний дурак на какой-то сон повёлся... Так что с тех пор, во всякие знамения, якобы вещие сны и прочую ерунду - окончательно не верю и тебе не советую, плюнь и забудь, если не хочешь по собственной глупости иметь неприятности. 
    - Ишь ты, - занятно, хоть рассказ пиши, - снова непроизвольно, но абсолютно без тени насмешки и тепло улыбнулся Уклейкин поучительной истории товарища.  - Гм… теперь понятно, отчего ты всю зиму как в воду опущенный ходил – стыдно, стало быть, было; мог бы и поделится горюшком – глядишь и полегчало бы - я ж тебе, Крючков, всё-таки друг, а не налоговый инспектор. Впрочем, после такого количества выпитого - всё что угодно приснится.
    - Это точно... - тяжело вздохнул Серёга, с немым упрёком глядя на стоящие перед носом бутылки с алкоголем. - Кстати,  - впрочем, тут же оживился он, - знаешь, сколько мы вчера на свадьбе осушили? – очумеешь! Я специально прикинул с утра от нечего делать. Так вот: если брать только водку, то, на всех включая баб по 1,5 (полтора) литра на нос вышло: во как гульнули!..
    - Ну и чему тут,  хвастаться, – вдруг нахмурился Уклейкин, – видишь в итоге, куда всё выливается, – вновь угрюмо и натужно выдавил он из себя печально-покаянные слова, стыдливо указывая перстом на свои полыхающие заливным багрянцем веки.
   - Опять захандрил… - участливо забеспокоился Крючков, продолжая подбадривать Володю. - Зря, дружище, - на то и свадьба: вон у Петьки Лоханкина - вообще, как оказалось, челюсть треснула и то ничего – радуется, что, мол, могло быть и хуже – учись философскому взгляду на прозу жизни. Кстати, не твоя ли работа?
    - Да брось ты, и так тошно… там такая куча мала была, что чёрт ногу сломит, я вон тоже, как видишь, что светофор отсвечиваю, – досадливо бросил Уклейкин, невольно вновь осмотревшись по углам комнаты.
    - Ну, ладно, давай по стопочке, а то одним пивом реально здоровье не поправишь, да и через пол часика мне надо к дому двигать. Сам понимаешь: я теперь человек семейный – особо не загуляешь как прежде: как там говаривал старик Сент-Экзюпери: нет, мол, в мире совершенства… - как прав… лётчик… как прав…
    Они выпили. Помолчали. Крючков закурил, глядя на друга как, опытный доктор, на несчастного пациента. А Вова, тем временем буквально всеми фибрами души, ощущал вторую живительную волну, накатившую на организм с новой, упругою целительной силой, которая тщательно вымывала из его внутренностей не тронутые свежим пивом остатки изгаженных токсикозом шлаков. Мозг Уклейкина ещё более взбодрился.
   - Ну, как? Прижилось? – весело спросил Серёга, видя, как его товарищ на глазах преображался из раздавленного вчерашним катком обстоятельств субъекта во вполне узнаваемую человеческую особь.
   - Не то слово, - бальзам. Спасибо тебе, дружище, ещё раз - выручил. А то я и не знал что делать: сам, видишь, еле двигаюсь, а если ещё и Петрович заначку из моего холодильника сцедил, то думал всё - каюк, до магазина не доползу.
   - Не стоит благодарностей - ты меня больше выручал. Я ж тебе сто раз по гроб обязан. Помнишь, например, как в седьмом классе, когда за тиристорами для цветомузыки на свалку радиозавода лазили в Чертаново, меня хламом завалило, и ты до ночи меня выковыривал?!..
    - Да уж угораздило тебя тогда по самое некуда: я уж думал, если,  дотемна не успею, то придётся за помощью звать. А кого? – кругом ни души: один сторож и тот в хлам в будке валяется.
    - А я то, как натерпелся, аж, пардон, чуть не обмочился со страху, едва не помер – хорошо не песком, а радио платами всякими бракованными засыпало, хоть колются и режутся, собаки, да всё ж воздух проходит.
    Друзья вновь замолчали, ибо на каждого вдруг нахлынули, те яркие и светлые, более уже неповторимые, а потому никогда не забываемые воспоминания детства, которые каждый человек свято и бережно, как, едва ли, не самое дорогое в жизни, хранит до конца дней своих.
   - Вот ведь, блин, жизнь была – ни забот, ни хлопот! – первым не выдержал пресс ностальгии Сергей. - Пионерлагерь, кружки, на деревню к бабушке, рыбалка, грибы, футбол до упада, казаки-разбойники... А сейчас: сидишь эдаким офисным планктонным дурнем с умным выражением лица, улыбаясь как китайский болванчик и втюхиваешь втридорога снобирующим лопоухим клиентам, то чего нормальный человек даром не возьмёт. А жизнь-то мимо проходит… Ты только, Вовка, вспомни, о чём мы мечтали: о покорении Арктики, Космоса, о великой русской культуре и истории, о прогрессе, о том, как мы скоро вырастим и приложим тогда все наши силы, знания и таланты на том, или ином поприще во благо родины и человечества… эх!..
   - Ни трави, Крючков, душу – наливай лучше по второй, – зло рыкнул Уклейкин. - Ты думаешь, мне приятно писать всякую чушь о том, что, дескать, в кремлёвских подвалах, в очередной раз в неожиданно найденной библиотеке Ивана Грозного обнаружены откровения неизвестной любовницы Нострадамуса, в коих последняя предрекает очередной конец света в таком-то году и, встречать оный, дабы избежать неминуемых  фатальных последствий надобно исключительно в максимально длинном красном шёлковом платье от Versace, с головы до пят, облившись французскими духами, в изумрудном ожерелье и золотом кулоне весом от 100 грамм; или, мол, где-то за Уралом, у деревни Михрюткино некоему деду Ипату Беспробудному в наглухо дремучем лесу вдруг повстречались невиданные ранее никем на Земле маленькие зелёные существа о четырёх конечностях и двух головах, и передали ему запечатанную сургучом бутыль с посланием всему человечеству, которую он со страху выпил и от чего собственно до сих пор светится днём, как люминесцентная лампочка, потеряв, через три дня навсегда дар речи.
   - А что, правда? – притворно оживившись, глупо ляпнул Крючков, тут же сконфузившись, ибо мгновенно осознал, что невольно задел друга за живое.
   - Кривда... не ёрничай, – тут же почувствовав неловкость друга, смягчил ответ Уклейкин.  - Я ж, блин, тысячу раз тебе говорил, что подобные байки я вынужден сочинять, ибо ненасытному редактору нужны тиражи, а мне соответственно хоть какие-то гонорары, ибо, банально плоть свою нужно кормить, а я, как ты знаешь, кроме как писать ничего иного толком делать-то не умею. Да такой степени, блин, маразма мы доперестраивались в так называемый свободный рынок, что треклятые деньги стали смыслом и целью жизни подавляющего большинства людей! Так-таки нагнули банкстеры Россию ниц "золотому" тельцу - этому дьявольскому символу мерзкого, всё разлагающего стяжательства... Вот скажи мне, Серёга: какого спрашивается чёрта (в порыве нахлынувших чувств Уклейкин, уже не озирался по сторонам) мы заканчивали с отличием университеты?! Что бы как ты – стать безликим винтиком в чреде миллионов рядовых, серых, торгашей в посреднической конторе коих вместо заводов и НИИ развелось тьма тьмущая, расшаркивающихся пред первым встречным покупателем с рабской улыбочкой "чего, мол, изволите?"...  Прости, брат, я не про тебя лично...
     - Да ладно, чего уж там... так и есть... чуть не в пояс кланяемся клиентам, что б хоть что-нибудь купили, - с горечью, но без обиды на друга согласился Серёга.
     - А я во что превратился?! - продолжал гневную по себе отповедь Уклейкин. - Если уж говорить на чистоту: продажный, жёлтый и жалкий журналюга, ведущий бессмысленную колонку в газете, которую, как правило, читают только выжившие из ума старухи и ещё не наживший оного молодой офисный планктон, жаждущий вышеупомянутых псевдо сенсаций, что бы было что, как бы обсудить на досуге вне скучных рабочих стен за бесконечным пивом, ибо, увы, ему ничего иного кроме денег и карьеры ради барышей, - не интересно в принципе; и я невольно отвлекая всех их от реальных, насущных проблем в стране и мире, в довесок скрыто, а зачастую - открыто, в наглую рекламирую всякую ерунду, за которую нам в итоге и платит заказчик сего бреда!.. "А ведь прав был давешний фантомный чёрт на мой счёт - что б ему икалось не переикалось", - вдруг, совершенно неожиданно сверкнула уничижительной молнией и мгновенно исчезла в потёмках метущейся души Уклейкина кране неприятная мысль.    
    - Факт, Владимир Николаевич, никаких обид, всё правильно ты жжёшь глаголом: хомутали нас, гниды, - не дёрнешься - тут же плетью по загривку схлопочешь! Знаешь, на мне, сколько кредитов висит?.. жуть... А ты думаешь, на что свадьбу отгрохали, мебель новую, ремонт в квартире? - хочется ведь, чтоб всё было как у людей, чтоб Светка горя не знала хотя бы в бытовом плане: в конце-то концов,  - один раз живём...  Но если, ты думаешь, что эти буржуи доморощенные меня с потрохами купили и кредитами в рабство заковали, то уверяю, брат – это не так: пусть не надеются - я им, бляха муха, за деньги сапоги лизать не стану – хрен им по сытой морде – не дождутся! – горячо подхватил завод товарища Крючков.  Вот только расквитаюсь с долгами и всё: шиш им с маслом... хотя... кровушки моей, ироды, выпьют - к гадалке не ходи... видимо, - это неизбежная плата за нашу наивность и глупость...
       И тут же не сговариваясь, они синхронно опрокинули, пузатые стопочки внутрь себя, дабы вначале остудить, а затем поднять градус внезапно разгоревшегося разговора за жизнь. Они снова, но уже гораздо мрачней помолчали. На сей раз, первым прервал тяжёлую паузу Уклейкин.
    - А ведь у меня, Серый, давно роман задуман – никому не говорил – ты первый. Ничего, впрочем, эдакого. Но от души хочу пропесочить весь этот адский беспредел, куда мы вляпались, поверив в шикарный глянец модных буржуйских журналов и сверкающие ложным изобилием витрины Западного "рая", где, как оказалось, человек человеку не друг, товарищ и брат, а ненасытный серый волк, постоянно алчущий мяса своих же соплеменников, при этом трусливо спрятавшись за пустой дежурной улыбкой.
   - Ну и что…написал?! не томи!? …- уже по-настоящему возбудился, вскочив, как ужаленный дикой пчелой, от неожиданного откровения друга, Крючков. 
    - Да в том-то и дело что ничего…- сокрушённо ответил ещё более помрачневший Володя. - Я, блин, за два года даже трёх глав не написал! – то одно, то другое. Занимаешься всё какими-то второстепенными, пустыми делишками…  Думаешь: «потом», «после», «вот только чуть разгребу» и возьмёшься, наконец, за главное. Распыляешься эдак год за годом по мелочам: а к истинному, сокровенному, для чего, быть может, по Божьему провидению и рождён был на свет всё никак не приближаешься. Порой лежишь прокисшим студнем на диване и в тысячный раз мусолишь сюжет, диалоги, мысли, гиперболы и прочую атрибутику текста, а где-то в самой глубине рабской душонки червячок неуверенности, сомнений, и чуть ли не страха, всё точит, собака, и точит: как, мол, на это посмотрят - те, что возразят другие. И снова всё переносишь на потом и потом… А надобно, Серёга, писать правду, так как ты и только ты её понимаешь, ибо истина никому из смертных не ведома. А, правда, как известно, у каждого своя и настоящий писатель, как, впрочем, и обыкновенный честный человек, не должен боятся сторонних «правильных» и соответствующие текущему моменту конъюнктурных «мнений», если он искренен в своих пусть и пока тщетных попытках излить людям боль своего сердца от творящихся вокруг несправедливости и пороков; и, проанализировав причины происходящего, - докричаться, разбудить, предостеречь их о грядущих драматических последствиях, если всем миром мы не исправим ситуацию к лучшему, и изложение его основано на «здравом смысле и жизненной опытности», как говаривал Булгаков устами Преображенского плюс, возможно, на некой толике интуиции и таланта...   А я... как «тварь дрожащая»: в том смысле, что, имея не плохое образование, накопленные годами переживаний, размышлений чувства и мысли, и не исключаю, что даже и малую искорку дара Божьего - всё не решусь, возможно, на самое главное в своей по сути никчёмной жизни. Помнишь, у Шекспира « …так гибнут замыслы с размахом, вначале обещавшие успех, от бесконечных отлагательств…» - в яблочко, точнее и не скажешь…
    Стыдно, брат, ох стыдно… и тяжело вот так пустырником существовать и чахнуть -  хоть вой от тоски и безысходности... даже семьи не завёл, а ведь почти тридцать три - почитай полжизни коту под хвост, если завтра как-нибудь коньки не отброшу после подобно давешнему самобичеванием чёртовым алкоголем. А более всего противно, Серёга, то, что, понимая причины и, не дай Бог, ужасные последствия нашего трагического настоящего - осознавать, что ты, лично ты, даже пальцем не пошевелил, что бы хоть на самую малость попытаться изменить  этот скупленный под корень глобальными барыгами мир. Да что там - мир: в себе самом -  ничего изменить не могу к лучшему, - на одном дыхании, словно давно заученный текст, исповедался Володя другу, как священнику; и в изнеможении плавно переходящем в облегчение, словно от сброшенного, наконец, в пропасть откровения, носимого на душе мучившего его совесть камня, откинулся на спинку стула.   
    Крючков, не смотря на то что, казалось, знал друга как облупленного ещё с детского сада, тем не менее, был до глубины души поражён его криком души. За долгие годы настоящей дружбы ими  было переговорено бесчисленное количество тем, включая и эту, но в последнее время встречи становились реже и не такими длительными и откровенными как раньше.  Может от этого Сергей, который всегда отдавал должное интеллекту друга и считал Володю, если не умнее себя, то образованней - уж точно, хотя мало практичным в обыденной жизни, поначалу даже не нашёлся что ответить и, осмысливая услышанное, взволновано закурил ещё одну сигарету взамен только что потушенной:
   - …Да уж прищучили нас, дружище, торгаши властвующие по всем фронтам:  почти всё и всех скупили, суки, одни души остались, да и те разлагают до не возможности через дуроскоп и прочие продажные СМИ. Извини, брат, – это я не о тебе, разумеется. Нас-то им уже не околпачить: тёртые перцы – советское образование хоть и идеалогизировано изрядно было, но во всём остальном: от глубины до мозаичности познания – равных ему в мире до сих пор нет, и боюсь: ещё долго не будет. А молодёжь действительно жалко, нынче её так окучивают, что мама не горюй. Ещё двум-трём поколениям последние мозговые извилины выправят в бампер всякими ЕГЭ и пиши – пропало: вырастут такие же овощи одноклеточные как на Западе, смысл жизни которых – пожрать, поспать, пардон - трахнуться, обколоться и настучать на того, кто хоть на йоту попытается отойти от по сути тюремного шаблона их «прогрессивного» общества. И что с этим делать, я, откровенно говоря, - не знаю. Обложили, флажками - рта не открыть, а если и откроешь, то кто услышит - все рупоры опять-таки на корню скуплены. Народ, которого низвели до электората - вон... даже словечко импортное воткнули - в подавляющей массе своей занят сведением концов с концами; и на протест и прозрение уже, наверное, нет у него сил, разве что так припрёт безнадёга к стене - что просто край. Одним словом: поколения романтиков сменяет поколения скучных прагматиков - стяжателей денежных знаков и пошлых зрелищ, - также, словно из гаубицы выпалил Серёга, полностью солидаризируясь с Уклейкиным.
    Они вновь строго и даже зло помолчали, пряча глаза, друг от друга за мутнеющим стеклом пивных кружек, из которых рваными и нервными глотками, заливая вспыхнувший пожар внутреннего протеста, негодования и стыда. Отдышавшись, опять закурили. Крючков уже вновь было открыл рот, что бы развернуть мысль глубже, как, вдруг, чудесная по нежности, грусти и любви мелодия «Миленький ты мой, возьми меня с собой...»  хрустальной трелью начала распространилась по комнате из его мобильника, на дисплее которого светилось и подмигивало дорогое сердцу имя - «СВЕТА», что и вынудило его отменить почти выстроенное предложение.
   - Супруга… – вновь с некоторой гордостью от новости своего положения и с нескрываемым сожалением, что придётся прервать, столь острую и откровенную беседу, констатировал Крючков. - Извини, Володь... обещал ей, что не долго - вот ведь, блин, как не вовремя… - замялся он, разрываясь между двумя противоположными желаниями.
    - Да, не грузись ты – иди уже, муженёк, раз обещал: и так со мной почитай полдня потерял: только не забудь передать Светлане Андреевне мою искреннюю благодарность – эх... редкой всё-таки чуткости по нынешним временам человек… Это я тебе как настоящий друг и некоторым образом горе-писатель говорю: не огорчай её, Серёга, по поводу и тем более – без оного, - искренне и корректно пожелал Крючкову на прощанье всего наилучшего Володя, где-то в самой глубине душе по белому завидуя тому, что безусловная умница и красавица Света Колокольцева выбрала Крючкова, а не его.
   - Да ты что… я ж люблю её, как можно… - чистосердечно оправдывался и как бы клялся  другу Сергей. - Просто не привычно как-то: ухаживал, ухаживал, а тут: бац – поженились и конец мечте: начались счастливые, и в том числе, как я предполагаю - суровые будни совместной жизни. Ну, всё, дружище, – давай хлопнем на ход ноги и я полечу,  - заторопился Крючков, поглядывая на часы. - Давай, брат, в следующие выходные как-нибудь соберемся, только обязательно - хоть у меня, но желательно строго вдвоём: тёща не поймёт, а Светик – обидится, дескать, внимание ей не уделяем, -  завёл ты меня сегодня до невозможности.
   - Ладно, наливай уже и дуй к своей реализовавшейся мечте, женатик… потолкуем ещё, какие наши годы, - как-то заговорщицки одобрил сумбурные слова друга Володя.
   - Ага! Сей момент. По граммульке и алес, – моментально откликнулся действием Серёга, спешно разливая пиво и водку. - Слушай, Вовка, а ты дашь хоть отрывки почитать? – меня аж распирает всего от любопытства…
   - Допишу, тогда дам! – твёрдо отрезал Володя, решительно опрокинув очередную рюмку, и для пущей убедительности даже умудрился подмигнуть затёкшим глазом, несмотря на тут же вновь прорезавшуюся резкую боль.
   - Не вопрос, договорились! – также жизнеутверждающе ответил Серёга и сияющей трассирующей пулей вылетел на встречу со своей официальной любовью.

                Глава 3

             Оставшись наедине с необузданным вихрем чувств и мыслей, Уклейкин попытался хоть как-то привести оные в подобие порядка и, скорее машинально, отхлёбывая изрядное количество пива, съел два бутерброда с красной рыбой даже несмотря на измордованный до невозможности аппетит известными обстоятельствами. Но минимально упорядочить размётанные бурной дискуссией эмоции, равно как и мало-мальски систематизировать хаотично шныряющие в разных плоскостях сознания мысли, - с первой попытки не получилось. И что бы хоть как-то сосредоточится он ещё раз выпил стопку водку, тут же залил её пивом, прикурил сигарету и что бы ничего больше не отвлекало уставился на небольшой портрет Достоевского, висевшего над столиком в ряду между другими гениальными русскими писателями Толстым и Тургеневым: "Ничего, ничего Фёдор Михайлович" - сквозь непроницаемую бездну времени и пространства мысленно обратился он к любимому классику, как бы заверяя его в том, что обязательно исправит свою никчёмную жизнь и твёрдо встанет, наконец, на путь истинный и тем самым, всячески успокаивая себя: дескать это навалившаяся усталость и нервное перенапряжение никак не дают собраться и начать, пусть и тяжёлое, но единственно-спасительное движение по тернистой дороге избавления от трусости, лукавства и ложных ценностей к Воскрешению;  мол, надо только вздремнуть немного и вот тогда, потом, после..."
       Действительно, организм Уклейкина, получив первую необходимую помощь достаточно быстро вышел из едва ли не коматозного состояния и даже до известной степени взбодрился, но изначальный, свадебный алкогольный удар был настолько мощен, что Володя с трудом докурив в сигарету, вяло покинул "реанимационный" журнальный столик, сменив его на приятную упругость любимого с детства дивана. Но не смотря на вновь нахлынувшую усталость и некоторое притупление рассеянного сознания, бедная душа его хоть и с меньшим отчаяньем, но всё ещё продолжала клокотать, внося в физическое недомогание плоти ещё и дополнительную психологическую дисгармонию духа. Одним словом на душе было так гадко, что Володя даже в медленно угасающем сознании упрекал себя за бессмысленность и пустоту своего существования. Наконец, спасительная природа сжалилась над своим измученным творением и взяла своё по праву, начав его нежно окутывать в волшебные одеяла Морфея.
     И Володя, аккуратно уложив на до миллиметра знакомом пространстве постели максимально удобно свою телесную оболочку, начал всем существом вкушать приятно зудящую сладость восстановительных сил посредством уже настоящего, после похмельного, целительного сна. Уже первые неявные туманные образы сновиденья, как первые кадры долгожданного фильма,  начали мелькать согласно загадочному сценарию, написанному самим Творцом, как, вдруг, мочевой пузырь предательски прервал состояние великолепного небытия. Резкие позывы, знакомые большей части человечества, в особенности её сильной половине, и в первую очередь той её не малой толике, для которой пиво заменяет все остальные напитки за исключением более крепких, на практике означали одно их двух: или, собрав в кулак расслабленную волю, в сердцах смело плюнуть проклятой судьбе в издевательски смеющееся лицо, и отправится, как приличный человек, в ближайшее отхожее место, или, подобно стойкому оловянному солдатику, терпеливо и мучительно сносить все тяготы и лишения, карауля свой организм от произвольного мочеиспускания до невыносимого предела и через некоторое время всё равно оказаться там же, где и при первом варианте. Володя, будучи человеком относительно опытным, мужественно отверг  последний, требующий титанических усилий, план развития событий и, вынужденно прервав уже начавшийся сон, решительно возмутившись, начал действовать по более мягкой, разумной и обкатанной веками "методике":
     «Да что ж, блин, за чертовщина! Только улёгся по-человечески!» - зло про себя раздосадовался Вова и обречённо, словно под конвоем, с характерной случаю, меняющейся от каждого ужимистого шага гримасой, битым заключённым куце поковылял в туалет.
      Спустя пару минут этап был героически преодолён, но к глубочайшему разочарованию Уклейкина изнуряющая дух и плоть «экспедиция» провалилась: дверь в вожделенный клозет оказалась заперта изнутри. Характерный вышеупомянутому заведению запах, вперемешку с железобетонно узнаваемым прокисшим «ароматом» советских папирос «Север» со 100% вероятностью указывали, что отхожее место коммунальной квартиры было наглухо оккупировано не кем иным как пожилым соседом - Василием Петровичем Шуруповым, к слову, - ветераном Великой Отечественной войны и активным членом общественно-политического движения с лаконичным и ёмким названием: «За Родину и Сталина!».
   - Ну, ё моё! – едва ли не взвыл от вновь нахлынувшей на мочевой пузырь рези Уклейкин и от осознания безвыходности текущего момента. - Петрович, вылетай быстрей, а то обмочусь!!!
   - Потерпи малость, Володенька: диарея меня, собака, изгрызла всего…ох!.. ох! - раздалось в ответ за глухой дверью туалета. - Час уже как маюсь: траванулся, похоже, сардельками, мать их так… ах!.. ах!  Как тошнотик мотаюсь с толчка на кровать и обратно… о!.. о! Вот видишь, Володька, чем простой народ нынче пичкают ироды… ы!.. ы!..  Совсем буржуи недобитые страх потеряли… и!.. и!..  Пропесочь ты этих гнид Христа ради в газете у себя… а!.. а!.. - отстреливался, словно из окружённого врагами окопа, из последних сил отрывистыми мольбами-очередями тяжело «раненый» фронтовик, продукцией перешедшего за дарма из государственных в частные руки N-ского мясокомбината.
     Описывать дальнейшее в силу скоротечности последовавших событий, да и пикантности ситуации не представляется никакой возможности. Но ради логической последовательности повествования заметим: что обе стороны внезапного конфуза обошлись относительно терпимыми потерями, и уже спустя четверть часа поправляли, пошатнувшиеся было нервы и здоровье, остатками не допитого в комнате Уклейкина, былое вожделенное желание сна и отдыха которого, вызванное вторично навалившейся усталостью, как туалетной водой смыло в вечность.
     Шурупов деловито потягивал пиво и в силу старшинства, заслуженного в боях и по жизни авторитету, как всегда, нравоучительно и неспешно, явно растягивая удовольствие, повествовал:
    - Это что... Ерунда, подумаешь - портки обмочил, - высохнут, - и опять гуляй. А на фронте бывало, фрицы так обложит, что головы не поднять... иной раз и под себя ходили: а куда, мать их так, деваться-то, - жить-то хочется... 
   - Знаю… - равнодушно ответил Вова, занятый каким-то своими мыслями.
   - Да откуда тебе знать, сопляк!? Ты и в армии толком не служил: офицерские сборы после института – всё одни что пикник, - возмутился ветеран, задетый за живое, как ему казалось, не достаточным вниманием со стороны Уклейкина, впрочем, совершенно беззлобно.
   - Читал я, да и ты, дядя Вася, уже сто раз об этом рассказывал… - без тени обиды ответил Володя, привыкший за долгие годы сосуществования в коммуналке к подобным нравоучениям.
    - А ты ещё раз послушай... читал, видите ли, он.  Нас, фронтовиков, на пересчёт осталось – отомрём и хана: перепишут умники перестроечные историю, всё, псы, переврут, - и мы же ещё крайними останемся. Да чего там завтра! - они уже сейчас, иуды, клевещут, что, мол, СССР да Сталин во всём виноваты!.. и это, Вова, при ещё живых-то свидетелях! Зла на бесов продажных не хватает! - словно, праведно уничтожающим фашистских агрессоров залпом возмездия легендарной "Катюши" с небес на грешную землю, обрушился Шурупов, будучи крайне недовольный текущей внутренней и внешней политикой государства.
     - Да не переживай ты дядя Вася, - ничего у них не выйдет пока архивы и кинохроника существуют, - искренне сочувствуя фронтовику, пролившему свою кровь за Отечество и стыдливо уводя глаза, тактично пытался успокоить его Уклейкин.
    - Вот именно... пока!.. да и кто эти архивы читает? А молодёжь акромя телевизора ничего не смотрит, а там, мать их так, бывает, такое показывают, что я уж пару раз ватным тапком чуть вдребезги кинескоп не расколотил! А вам всё до лампочки…Родину, блин, помоями поливают, а вы всё утираетесь и улыбаетесь, утираетесь и улыбаетесь! одни деньги на уме... Что ж за, прости Господи, сучье время настало!..
    - Ну, а я-то тут причём, Василий Петрович, скажи на милость: сам видишь, в каких коммунальных хоромах обитаю, от аванса до гонорара впритык перебиваюсь, - вновь виновато и буднично, без огонька парировал справедливые упрёки Володя.
    - То, что ты, Володенька, гол как сокол, говорит лишь о том, что ты ещё не целиком продался этим чертям, как твой дружок-собутыльник Серёга: видал я его давеча в торговом центре... - ходит по залу, как павлин ряженый, и важно кланяется всем подряд. Тьфу!..  смотреть тошно... Только не думай, что это тебя как-то оправдывает: именно такие как ты, своим трусливым молчанием и понукают власть к воровству и лжи. А той того и надо, что кругом бараны безмолвные растут, дабы стричь сподручней было, а вы уже тому рады, что не всех сразу, а через одного. А ещё в газете работает... - срамота!..
     - Зря ты так, дядя Вася... ладно меня распекаешь - я уже по-соседски привык давно, а Серёгу-то за что? - всё-таки немного обиделся Уклейкин. - Он, что б ты знал, - сам в долгах как в шелках, и в отличие от некоторых,-  единственный кто поинтересовался: жив я или помер...  А всё что сейчас на столе это, между прочим, он лично три часа назад приволок и фактически с того света меня выдернул, несмотря на то, что только позавчера его свадьба была - вот это человечище, настоящий друг!
   - Да?.. то-то я смотрю у тебя стол такой кучерявый: икра понимаешь, салатики всякие, рыбка, - удивился Шурупов, сменив гнев на милость, - я и не знал: ну, прости...  А может тебе, Володенька, горяченького похлебать - я вчерась таких щец наварил - в миг на поправку пойдёшь.
    - Нет, спасибо, что-то не хочется пока... - снова вяло ответил Уклейкин.
    - Ну как знаешь - было бы предложено, - нарочито заботливо продолжал Шурупов, - так это ты на свадьбе фонарей нацеплял?
    - Там... - буркнул Володя.
    - Ерунда... Бывает... Я помню раз... в Подольском училище на танцах с местными так сцепились... - начал было в несчётный раз предаваться тёплым воспоминаниям бурной молодости Петрович, как Володя буднично оборвал его:
    - Рассказывал уже...
    - Да?.. извини, склероз, собака, всю мою былую могучую память изгрыз, ну тогда давай, что ли за дружка твоего Серёньку чокнемся, что б ему мир да любовь в семью.
      Василий Петрович, традиционно довольно крякнул, но по некоторым признакам, как-то: прищуренный, словно прицеливающийся правый глаз, и ощетинившиеся, как перед штурмом Берлина, усы было понятно, что он ещё не до конца отстрелялся по своей наболевшей теме; однако, что бы, не казаться слишком назойливым, хитро продолжил разговор по неожиданно всплывшему вопросу:
    - Кстати, и тебе, Володенька, пора жениться - мужик без семьи и детей, что дуб без корней: окатило ливнем сверху, дунуло бурей - сбоку... и нет тебя, - сгинул на веки семени не оставив.
   - Ты сегодня, дядя Вася, прям философ... только где их взять-то, что б на всю жизнь - сам знаешь какие сейчас девицы - им только богатых и известных подавай...
     -Таких стерв нам даром не надо, - согласился  Шурупов, - только ты не тушуйся - не все же они разом ссучились и по кабакам шастают: ты походи по театрам, библиотекам там разным, в церковь, наконец, зайди: уж там-то, наверняка, сохранились нормальные девушки, как были у нас в Союзе.
   - Легко сказать, сейчас и библиотек почти не осталось, да и в театрах видел я, как они в буфетах юбки задирают... - грустно заметил Володя.
   - Вот-вот, - зло, сжав кулаки, как перед долгожданной атакой, вновь напирал Василий Петрович на соседа, - куда не кинь всюду клин - опять мы возвращаемся к политике. - И, что б уж закончить об этом сегодня: заруби себе, Володька, на носу - мы не для того кровь проливали, что б нынче барыги и жульё недобитое затаптывали светлую память героев и превращали Россию в базар и проходной двор, где всякая залётная сволочь будет нас учить что делать и как жить! В общем, наливай лучше ещё раз по краям - хоть в этом от тебя прок... коли один чёрт тебе всё до лампочки...
     Уклейкин покорно, словно по безоговорочному приговору трибунала, с горочкой разлил "Заваленку" и они, молча, не глядя в глаза, друг друга, снова выпили.
     Надобно заметить, что Володя, безусловно, разделял справедливый гнев искренне уважаемого им ветерана, хотя и с некоторыми малозначительными оговорками, так как частично успел застать эпоху развитого социализма позднего СССР и мог сравнивать её с текущей вакханалией дикого капитализма, поднявшего своё алчное, пиратское знамя с людоедским лозунгом: «Все на продажу!» над почти руинами после перестроечной России. Кроме того Отец его, профессиональный военный, успел привить сыну искреннюю любовь к родной земле и уважение к великим подвигам пращуров. И, всякий раз, когда случались похожие разговоры, он не то чтобы возражал по существу реально наболевших в обществе проблемах, а скорее стыдясь и внутренне обвиняя себя за мягкотелую пассивность на фоне решительного и отважного фронтовика, который открыто и бесстрашно выражал всё что по этому поводу думает, лишь корректировал со своей точки зрения аргументированные доводы соседа.
  Таким образом, искренне и без всякой задней мысли Уклейкин всегда поддерживал подобные разговоры, которые походили скорее на нравоучительные монологи Шурупова с редкими репликами внимательного и подкованного образованием слушателя, чему одинокий пенсионер был по-своему благодарен. Более того, за долгие годы вынужденного сожительства в коммунальной квартире соседи притёрлись, свыклись друг с другом, как едва ли не родные. Но сегодня… сегодня, что-то надломилось в Володином терпении или, точнее сказать, в затянувшемся самоустранении от даже минимальных попыток изменения в лучшую сторону самого себя, не говоря уже, о пусть и, кажущемся, ничтожным, но крайне необходимом для истинного гражданина влиянии на положения дел в его собственном Отечестве, в пику ограниченному безучастному созерцанию и кухонному, безобидному, а главное - безопасному пустому осуждению безобразий, творящихся в стране.
    - Брось, дядя Вась, ну чего ты опять заводишься: ничего нам не до лампочки, как ты постоянно твердишь... Просто время такое: то, блин, одно, то - другое.  И потом, я тебе тысячу раз говорил: эволюция рано или поздно всё расставит по своим местам как надо, - невольно заводился Уклейкин, не смотря на то, что был глубоко поражён своими чувствами и мыслями, налетевшими как рой диких ос, во время разговора с Серёгой.
   - Да пока твоя эволюция всё ворье по столбам развешает, оно, Россию, не дай Бог, в гроб вгонит: революцию надо поднимать – и шабаш! - не чего с ними цацкаться, а то ишь - совсем, ироды, страх потеряли - Сталина на них нет! - вновь пошёл в традиционную контратаку на оппонента Василий Петрович.
   - Опять двадцать пять! ...проходили уже - те же грабли выдут, только в профиль, - всё-таки вспыхнул Володя, торопливо отхлебнув пиво, видя, как оное безнадёжно ускоренным темпом убывает под натиском несгибаемого ничем ветерана.
  - А ты на голос-то не бери! ишь… разошёлся, - слово ему не скажи - сразу в штыки, лучше слушай – может когда-нибудь и толк из тебя выйдет, - наседал на почти всегда тактичного соседа Шурупов.  - Вот что ты в своей газетке пишешь, например, - это ж полная белиберда! Нет, что бы врезать правду-матку на всю Ивановскую, да так что бы распоследнюю сволочь до коликов пробрало: вот тогда другое дело – тут тебе и почёт, и уважение от нормального, простого народа! – ещё больше напирал на Володю, подогретый Василий Петрович.
    «Гм… - грустно подумал Уклейкин, - что-то сегодня как сговорились - все моё «творчество» в вечёрке попрекают», - вдруг, опять вспомнив неприятный разговор на повышенных тонах с давешним незваным фантомным или, возможно, не дай Бог, реальным чёртом:
    - Да ты не хуже моего знаешь, Петрович, что редактор не пропустит, сам же говоришь, что всё куплено… только и остается, что писать всякую ерунду… жить надо на что-то…
    - Вот-вот… я и говорю, моя хата с краю – ни чего не знаю, дают паёк и ладно, не поколение, а вырожденцы сплошные. Ты ж, блин, советское время ещё застал – лично же видел, что было и в какое дерьмо всё превратилось. Дальше же хуже только будет, если этот беспредел не остановить. А!!! - махнул с досады сосед очередную стопку, которую он незаметно сам себе налил, - чего я тебя, бесхребетной амёбе, говорю, похоже, кроме нас, стариков, уже некому встать на защиту Родины.
    - Ну, вот опять ты на круг пошёл: повторюсь: и мне и многим из нашего поколения также не безразлична судьба страны – просто не всё так просто, как ты говоришь.
    - Ну да... конечно: простого вам не понять, а в сложном – не разбираетесь!.. Удобная, блин, позиция, беспроигрышная, как у либеральных словоблудов – словно жиды извернутся наизнанку, но задницу свою со всех сторон завсегда прикроют. А мы ведь, Володя, с твоим отцом корешами были, царствие ему небесное… настоящий человек был, старой закалки, я ж ему пред смертью клялся, что если что - пригляжу за тобой, подскажу, помогу, когда надо... а ты...
    - Эх! дядя Вася, ну чего ты мне душу изводишь – видишь же и так хреново… дай лучше закурить твоих термоядерных, а то чего-то я свои импортные уже не чувствую…
    - Держи уже, бедолага, до пяток проберёт, сейчас такого табака и не найдёшь – сплошная химия кругом, от того и народ хлипкий пошёл, - начал великодушно угощать соседа Шурупов пожелтевшей папиросой из своего неиссякаемого запаса сформированного еще со времён последнего места сверх срочной службы под Нарьян-Маром. И вдруг вместе с папиросами "Север" из нагрудного кармана, словно сытая бабочка с обглоданного кочана капусты, выпорхнула зеленовато-бледная бумажка с ярким, синим пятном и медленно спланировала к его повидавшим виды тапочкам:
   - Ба…! Глянь-ка! Экий я олух дырявый… тебе ж бумага казённая пришла - нынче из почтового ящика с "Красной звездой" вынул, да с этими сардельками ядовитыми, будь они не ладны, позабыл совсем, – немного виновато оправдывался Шурупов.
     «Явится Гр. В.Н Уклейкину  к  9:00 13 июня 2005 г. в  Лефортовское ОВД г. Москвы для дачи показаний в связи заявлением гр. У.К. Лейкина о нанесении последнему физических и моральных увечий. Майор юстиции, следователь Чугунов Х.З.» - чётко и однозначно гласила казённая бумага.
    - Ничего не понимаю, а сегодня, какое? - ошарашено пробуравил вопросом Вова соседа, лихорадочно оглядываясь по сторонам и вновь невольно покрываясь нервной испариной.
    - Так с утра 12-е было… понедельник, - участливо ко вновь открывшимся обстоятельствам судьбы озадаченного соседа откликнулся дядя Вася. - А ну-ка дай сюда, - деловито продолжил он. - Тэк-с… бумага, казённая и печать вроде настоящая, не смазанная и адрес верный – до боли знакомые казематы, нас ветеранов туда не раз с митингов, словно шпану дворовую, на допросы свозили,  – как бывалый сыщик понюхал он повестку. - Гиблое место, – зло добавил Шурупов.
    - Погоди, погоди, а я то здесь причём, – всё более волнуясь, накалялся Володя, – я этого Лейкина – знать не знаю, и ведать – не ведаю…
   - Да не дрейфь ты Вова раньше времени, если б реально было б за тобой что, то не бумагой бы вызывали, а наряд приехал: мухой скрутили бы и в околоток. Скорее всего, набедокурил чего по пьянке, да и забыл - дело житейское. С этого дела чего только не бывает: я по молодости однажды так надрался, что забыл даже имя своё. Представляешь, какая засада?.. Правда, в вытрезвителе напомнили так, что с тех пор свою норму чту, как отче наш. Давай-ка лучше, Володенька, ещё по стопочке: уж больно стол у тебя знатно накрыт – слюну так и вышибает зараза из глотки.  Ну! За Победу Правды над кривдой!
     Володя машинально выпил. Однако, и без того вдрызг подорванное вышеизложенными обстоятельствами равновесие души, было окончательно втоптано в беспросветное днище хаоса извещением от следователя. В голове его случился полный переполох. Он искренне не помнил и даже не догадывался, какой его проступок мог послужить причиной вызова в милицию. Также подсознательно раздражали инициалы и фамилия «потерпевшего», подозрительным образом складывающиеся в его собственную фамилию: Уклейкин. А явится же именно завтра, а хотя бы не спустя два-три дня на допрос в известном состоянии, представлялось ему крайне тяжёлым – почти не возможным делом. «Завтра», «завтра» - не выносимым свинцом начало капать на его воспалённый мозг пугающее неопределённостью будущее. 
      -Стоп! А какой сегодня год!? – не сдержавшись, выкрикнул он, когда в очередной раз, прожигая каждую запятую в повестке и, отчаявшись найти там скрытый смысл, взгляд его трепетно не заметался между четырёхзначной цифрой и почти аналогичной на стенном календаре, с фотографии которого, как всегда, загадочно улыбалась Мона Лиза неподражаемого Леонардо да Винчи.
    - Знамо какой – шестой, а что? – выдержав паузу, ответил, Шурупов, вынужденный прерваться от усердного разделывания воблы на готовые к приятному употреблению лакомые составляющие.
     - Так в повестке-то – 2005! – еще громче воскликнул Володя, уподобляясь Пифагору, выскочившему голышом из ванны и глаголющему на всю Элладу: «Эврика!»
    - Да тише ты, оглашенный, напугал! - возмущённо рёк, Василий Петрович в густые усы, которые из вздыбленных неизъяснимым образом сами сложились в аккуратно расчёсанные, одновременно уколов палец ребровой костью упругого леща.
     - Так ведь это же всё меняет, дядя Вася! - не унимался, вновь, оживающий и даже немного розовеющий на глазах Уклейкин.
      - Да не хрена это не меняет – секретарша тамошняя, лярва какая-нибудь, глазки строя, поди опечаталась - вот и вся твоя радость… или ты надеешься, что казённая бумага по Москве год в адрес шла? Хотя…сейчас и не такое случается в бардаке этом, - холодно окатил Шурупов весьма вероятным аргументом локальную радость соседа, отчаянно высасывая из проколотого пальца нечаянную боль.
   - Не скажи… - тем не менее, облегчённо выдохнул Уклейкин. - Опечатка там у них или ещё чего - пока не суть важно, а повод не являться на допрос – вот он – почти победоносно тряс он повесткой, сам себя тем самым успокаивая. - Если даже и набузил я где-то, не дай Бог, конечно, хоть отлежусь день-два: а то, с таким видом как у меня сейчас после свадьбы, пожалуй, всех собак не пойманных повесят.
   - Логично, – увесисто подытожил Дядя Вася, допив предпоследнюю бутылку пива, задумчиво глядя, на почти пустую ёмкость из-под водки. Он не без сожаления понимал, что дальше ничего интересного уже не произойдёт и неспешно, по-своему вежливо, ретировался, говоря дежурные фразы типа: «пора», «да и тебе выспаться надо», «заходи, если что – помогу… советом», «да и нечего уже… тут тебе самому на похмелье впритык».               
     Оставшись вновь один, Уклейкин окончательно впал, в мгновенно сотканную морфеем метафизическую прострацию, где и почивал относительно спокойно до раннего утра. С одной стороны после вышеупомянутых точечных вливаний организм его существенно восстановился, хотя общая усталость лишь ненамного отступив, - продолжала давить невыносимым гнётом на измученную плоть, с другой же – странная казённая  повестка с невнятной датой, как не выковыривающаяся заноза, зудела в нём и раздражала, также назойливо, как и не выходивший от чего-то даже из задремавшей памяти, давешний чёрт с его фантомными угрозами. Но боле всего тяготило Володю после разговоров с Серёгой и дядей Васей очередное для себя осознание собственной никчемности. Душа его крайне извелась тем неприглядным обстоятельством, что он - Владимир Николаевич Уклейкин, - объёктивно обладая, весомым багажом знаний, культуры, приобретённых должным трудом и усердием, не без толики способностей, и, следовательно, имея относительно ясный и цельным взгляд на окружающий мир, - в лучшем случае уподобляется Пушкинскому кощею "чахнущему на "злате", а - в худшем...  В худшем случае - он даже для себя боялся сформулировать, то кем он фактически является, бездарно расточив 35- лет своей пустой жизни. Постепенно и слабо пробивающееся сквозь дрёму очередное самобичевание его, рассеялось в бесконечном пространстве сна, как светлячок надежды в непролазном тумане.
     В калейдоскопе парализовавших организм сновидений, Уклейкину вразнобой мерещились динамические картинки, примерно следующего содержания: будто бы он, некой начитанной, "бесхребетной амёбой" ползает средь мириад других, погрязших в беспробудном невежестве, втайне осуждая их, но при этом ничего не предпринимая для приобщения соплеменников к свету знаний и культуры; то, вдруг, преобразившись в матёрого хряка с профессорскими очками, в огромном свинарнике, с украшенной траурными венками трибуны, вдохновенно повествует, наслаждающимся грязью братьям и сёстрам, лекцию о высоком предназначении личности для духовного развития общества и как в ответ они благодарно чавкают и хрюкают; или, наконец, обратившись путеводной звездой, он, рассекая тьму Вселенной, увлекает за собой к невиданному, за несчётными горизонтами тридевятому будущему счастью, всё самое лучшее на Земле, одновременно в прах, испепеляя на веки вечные все грехи и пороки человечества.
     Вышеперечисленные и иные, с трудом поддающиеся внятному описанию, фантастические сюжеты,  явившиеся в сновидениях Уклейкину с умопомрачительным разнообразием, переплетались и затягивались в клубок казавшихся совершенно неразрешимых проблем. Даже во сне они наложили на всё его существо роковую печать неопределённой безысходности, которая и без того сдавливала его бытие в явном мире.   Но где-то в самых укромных уголках его души, истерзанной, но, слава Богу, ещё не изгаженной всё разъедающей пошлостью окружающего социума, в массе своей сбитого с пути творческого созидания привнесёнными ложными материальными ценностями, было принято, возможно, самое важное в жизни решение, которое она так долго и мучительно, но с неистребимой надеждой вынашивала в себе, как одинокая мать - единственное данное ей Провидением вожделенное дитя…

                Глава 4

       Очнувшись, едва ли не с первыми лучами солнца, Уклейкин, совершенно неожиданно для себя, всем сердцем почувствовал крайне редко посещавшие его в последние годы раскованность и страстное желание творить и быть востребованным. Несмотря на известные и ещё далеко не решённые проблемы с пошатнувшимся накануне здоровьем, он, тем не менее, достаточно резко отверг тёплую негу дивана и, сдвинув на край столика вчерашний обветшавший натюрморт, с трепетом достал из ящика свою уже заметно пожелтевшую рукопись, о которой в порыве чувств рассказал Крючкову.
     Его вдруг начали обуревать те неповторимые ощущения знакомые всякому человеку, который благодаря снизошедшему на него с небес вдохновению начинает творить нечто большее, чем письмо к другу или будничную заметку в личном дневнике. Аккуратно разложив помятые листы сокровенного, Володя начал их жадно перечитывать, по сути, зная наизусть. Пробежавшись дважды по тексту, он, наконец, достал из ещё большей глубины того же ящика стола специально прибереженную для подобного случая чёрную гелиевую ручку, и, как в начинающийся шторм, начал сначала медленно, а затем - всё чаще и мощнее выплёскивать на листы-берега всё то, что держал в себе долгие годы раздумий и сомнений. Буквы сами собой выстраивались в слова, которые затем чудесным образом образовывали ясные без лишней шелухи предложения, синтезирующие в конечном итоге отшлифованный до блеска стройный и выверенный, как грани алмаза, текст мыслей и переживаний автора.
    Уклейкин был настолько поглощен работой, что не заметил, как безмятежное, чистое солнечное утро уже давно обратилось в багровеющий от надвигающейся грозы глубокий июньский вечер. Ни что не могло оторвать его от волшебного процесса превращения его внутреннего духовного мира в материальный, осязаемый текст, который на глазах становился бессмертным, памятуя о том что «рукописи не горят». Ни телесные раны, ни общая истощённость организма, ни даже стоявшая не початая бутылка пива, отражающая жалкие остатки «Завалинки» – не смогли вырвать его из пленительных объятий вдохновения. И только лишь первый мощный разряд молнии, резко, словно пырнувший кромешную тьму луч безжалостного солнца, рассеял сумрак комнаты в купе с последующей громовой канонадой, до звона едва не разбившегося оконного стекла смогли на мгновение вывести его из состояния созидания нетленного. Но не успел он должным образом сориентироваться в происходящем и выйти из многочасового, непрерывного пребывания в некоторой нирване, как, вдруг, почти одновременно, - раздался звонок в квартиру, а спустя минуту - тревожный стук в дверь его комнаты. После чего, не дожидаясь ответа, она медленно отварилась со стороны общего коридора, и появилась взъерошенная голова Петровича, уста которой нарочито удивлённо, громко и отчётливо произнесли:
   - Ах ты дома, Володенька?! А я думал - на работе… тихо что-то у тебя весь день, спал что ли?..
   - Да нет…так…дела… - немного смущенно ответил он, загораживая собой груду мелко исписанной бумаги, - тебе чего-нибудь надо, дядя Вася, а то я действительно очень занят?
   - Да мне собственно особо ничего… тут это…пришли к тебе, - и выразительной мимикой начал всячески подсказывать Уклейкину, что б тот вёл себя максимально сдержанней - благо Шурупов расположился таким образом, что быстроменяющуюся гримасу его лица мог видеть только Володя.
    - Кто там?.. – робко спросил Уклейкин, мгновенно севшим голосом от неожиданно накатившегося к горлу комка подспудного волнения.
    - Да ты, Вова, не тушуйся заранее. Это участковый наш, Семён Михайлович. Он даже пару раз у меня бывал на 9 Мая. Да и ты его видел, наверное. Повестку тебе принёс к следователю, – продолжал, как умел, успокаивать соседа Василий Петрович, чувствуя его растерянность. - Гм...– замялся он, не зная чем заполнить звенящую паузу, став  некой живой баррикадой, пусть и не надёжно, но временно разъединяющей неизбежное сближение противоположных сторон потенциального конфликта. - А ведь говорил я тебе вчера, что это какая-нибудь машинистка смазливая опечаталась, – всё-таки не сдержался он и таки  перешёл на привычную назидательную тональность, подзаряжаясь, как ветхий аккумулятор, новыми событиями и одновременно наполняя расширяющийся вакуум напряжения хоть какой-то логикой.
    - Да какая к чёрту лысому машинистка… я вообще не понимаю, о чём идёт речь, - тут 100 процентов явная ошибка, а не опечатка, - фыркнул, раздражаясь, Уклейкин.
   - Не скажи, Володенька… Ох, не скажи… Органы просто так на ночь глядя, да ещё в такую погоду просто так не придут - ты посмотри только что за окном-то творится – жуть сплошная, стихия, мать её так и эдак, - продолжал балансировать Шурупов. - Вот помню, стою я как-то в карауле под Смоленском в 41-м ночью, тьма такая, что ни зги не видно и, вдруг, бац – в секунду молнией полосонуло так, что ей-ей чуть не ослеп и тут же комиссар, как пятак из пыли выскочил, мол, что случилось: артобстрел или ещё что хуже?..
   - Ну, понеслось… - чуть развязней, но всё также напряжённо ответил Уклейкин. - Ты, дядя Вася, ещё про Куликовскую битву расскажи. Говорю же - занят я сегодня, а ты будто нарочно в сотый раз про свои подвиги рассказываешь...
   - А ты, Володя, лучше слушай, а не кочевряжься - в жизни пригодится. У меня ж опыту как у батальона, таких как ты – вникай, покуда я не помер, сам же потом спасибо скажешь, - войдя в утрамбованную годами коммунальную колею, начал было возбуждаться Шурупов.
   - Э... граждане, позвольте мне всё-таки войти? – лужёным басом прервал диалог участковый, погонами почувствовавший, что оный грозит перерасти в бесконечную и бессмысленную перепалку, и в ту же секунду грузно переступил порог комнаты, так и не дождавшись утвердительного ответа её хозяина. – Так вы, стало быть, и есть гражданин Уклейкин Владимир Николаевич? – спросил лет пятидесяти капитан, слегка хмуря густые, давно не чесаные брови, аккуратно, словно старый торшер, переставив  Василия Петровича с порога к рядом стоящему шкафу, тем самым освободив себе, наконец, дверной проход.
    - Ну, я, Уклейкин, чем обязан? - с едва уловимым раздражением подтвердил Володя, внутренне ощетинившись и, скорее от растерянности, нежели умышленно, вызывающе присел на стул, закинув одну босую ногу на другую.
   - А тем, что по повестке на допрос не являетесь, – ещё более нахмуривавшись, жёстко ответил габаритный участковый, профессионально уловив в интонации подопечного некое к себе пренебрежение.
   - Это что ли, вы, имеете в виду? –  продолжал, уже более осознано, ершиться Володя, победоносно взметнув над головой вчерашнюю повестку, словно учитель дневник с затёртой двойкой перед хлюпающим носом уличённого в этом проступке школьника. – Вы, уважаемый, (он специально нарочито слащавым тембром подчеркнул это слово так, что оно приобрело как бы противоположный смысл) на дату обратите внимание, прежде чем честного человека обвинять в неизвестно чём.
    - Никто вас, гражданин, ни в чём не обвиняет, - всё также строго молвил участковый, параллельно тщательнейшим образом разглядывая повестку и, как вчера Шурупов, едва не попробовал её на зуб, и заметно раздосадованный, добавил: - Пока (он в свою очередь также нарочно выделил паузой это слово от чего, оно стало фактически угрозой) во всяком случае. – Так что не нервничайте. Моё дело маленькое – выяснить причину неявки гражданина и вручить ему новую повестку под роспись. Кстати, похоже, ты прав Василий Петрович, опечатка это, а иначе на крупные не приятности мог бы твой сосед нарваться: подделка государственных документов - это, сам понимаешь, реальная статья. Так что оставьте гражданин Уклейкин автограф и извольте завтра к 9:00 явится по указанному адресу, а у меня и без вас забот хватает.
    - Ну! Я же говорил – опыт не пропьёшь, - с нескрываемой гордостью воскликнул Петрович, также зайдя глубже в комнату без приглашения за участковым и, как футбольный арбитр важно вышагивая от двери до журнального столика и обратно, с удивлением поглядывая на груду исписанной бумаги, недопитую водку и целую бутылку пива, а в те мгновения, когда участковый не мог видеть его лица - отчаянно жестикулировал Володе о том, что бы тот ни в коем случае не прекословил и уж тем паче - не хамил капитану.
   - Ладно, чёрт с вами, давайте казённую бумагу. Только не стоит, товарищ капитан, неуклюже  намекать и уж тем более угрожать всякими там дешёвыми словечками типа «пока» и «подделка». Я человек свободный и свои права знаю, и вы мне не судья! – понесло, как дырявый баркас на скалы, Уклейкина. Он даже успел поймать себя на мысли, что, видимо, перегнул палку и в тысячный раз проклял свой проснувшийся не к месту дурной характер, но было поздно – относительно спокойный участковый тоже вышел из душевного равновесия:
    - Нет, вы только погляди на него – где-то, очкарик, набедокурил и ещё же возмущается! Ну и сосед у тебя, Петрович. Прям правозащитник какой-то – слово ему, понимаешь, не скажи – сразу в штыки. Ишь цаца какая! И как это он мне раньше на карандаш не попался?!
    - Не смейте обзываться, я на вас жалобу напишу за хамское поведение! – огрызнулся Вова и, как не пытался сдержаться, хоть и не громко, но отчётливо выдавил, шипя как проколотый иголкой воздушный шар, - цербер...
    - Да… я тебя, червь бумажный, сейчас на пятнадцать суток упакую за оскорбление при исполнении! Ты глянь, Петрович, что делается: совсем народ страх потерял! Пол страны кляузы пишет, а другая – их разбирает, и никто работать не хочет.  Что за сучье время настало, а?! -  всё больше распалялся капитан, таки расслышав последнюю фразу Уклейкина. - А это что у тебя тут за листы? Доносы что ли строчишь или байки сочиняешь?! Писатель, блин, выискался на мою голову… жаль психушки для них позакрывали! Ну, ничего... этого Кузьму, я и сам возьму!..
     - Да погоди ты, Михалыч, не горячись, - никакой он не писатель – обычный журналист, в Вечерке работает и, между прочим, - на хорошем счету, хоть и муру всякую сочиняет... Его, как сам видишь, порой заносит, но парень в общем честный и порядочный. Я его батю лично знал – кремень, а не человек, был, сейчас таких почти не осталось.  А Вовка у меня на глазах вырос: так что, я его как облупленного знаю. То, что где-нибудь по глупости и горячности накуролесить мог – допускаю, а что б закон по серьёзному нарушить - это нет: воспитание, слава Богу, успел получить нормальное – не то, что нынешняя молодёжь бесшабашная, да и кишка у него тонка, духом слабоват.  Прости ты его дурака Христа ради - он и так судьбой наказан: родителей нет - царствие им небесное, жены нет, детей нет и, кстати, - не запойный, - лично гарантирую, - горячо вступился Шурупов за Уклейкина как за внука.
     Услышав про газету, капитан немного дал по тормозам, но добавил, скорее уже по инерции не сдержавшись:
   - А по мне, так все эти щелкоперы - суть бездельники и даже вредители, это они призывают доверчивый народ через безумные идейки ко всяким беспорядкам. Им бы только своё самолюбие потешить, а там хоть трава не расти. Так что, журналист (он снова негативной интонацией подчеркнул своё личное призрение к данному понятию), скажи, лучше, Василию Петровичу, нашему геройскому ветерану, спасибо, что он за тебя поручился, а то б я тебя вмиг, как паука, хомутал на 15 суток за грубость и не уважение к власти. Распишись тут и не дай Боже завтра тебе опоздать к следователю – вывел ты меня сегодня, бумагомарака, из себя порядочно, - отчеканил сквозь зубы участковый, голосом нетерпящем никаких возражений.
      Во всё время пока капитан произносил свою финальную, почти обвинительную тираду, Петрович, видя, как Володя, еле сдерживая себя и уже было, открыл рот для как всегда убийственно аргументированных встречных возражений, вновь всей своей мимикой и жестами умолял его промолчать и дождаться ухода участкового. Уклейкин же, словно загнанный в угол медведь, готовый вот-вот броситься в контратаку, переводя взгляд от участкового до дяди Васи и обратно, замешкался и машинально расписался в повестке, после чего капитан резко развернулся, всем свои видом показывая серьёзность возможных последствий, и тут же грозно покинул комнату.
     Первым, не выдержав звенящей тишины и почти искрящегося напряжения, прорезался всегда слово охотливый Шурупов:
   - Ты чего как с цепи сорвался? Первый раз тебя такого вижу...
   - Да достало всё, Василий Петрович: я им что осуждённый, что бы со мной так обращаться или мальчишка сопливый?!..
   - А ты что сахарный?.. не растаял бы. Подумаешь, его очкариком назвали, - не по матушке ведь. Да если б и по матушке – не велика беда. У нас на фронте иной раз старшина так обкладывал, что даже пушки от страха смолкали – и ни чего, как видишь, жив и здоров. Я тебе сколько раз говорил, что с представителями власти надо вести себя спокойно, а то там народ в основном нервный, высокомерный – долго ли до греха. Хорошо Михалыч пришёл, он хоть и с норовом, но мужик правильный – за зря никого не обидит, и нас, ветеранов, как сам убедился, уважает, а по нынешним временам это большая редкость.
   - Да не в этом дело, дядя Вася, просто противно, что почти все кто хоть мало-мальски наделён властью, относятся к тебе как холопу бесправному. Но будь ты, в свою очередь, хоть на волосок кого-нибудь из них выше по положению, то он, тут же пред тобой раболепно на колени падает: мол, «чего изволите-с».
   - Ну, эдак всегда было: тоже мне, блин, Америку открыл. Так уж люди устроены… Правда, нынче это у нас до крайности дошло - тут ты прав, Володенька, на все сто.                                - Вот я и говорю, что достала меня вся эта безнадёга и серость до невозможности, - продолжал сокрушаться Володя, - но главное: не понятно, что делать…- этот вечный русский вопрос постоянно висит надо мной как дамоклов меч... "Хотя"… - у него, вдруг, маленькой искоркой сверкнула шальная мысль, от которой его даже внутренне передернуло, но озвучить он её так и не решился, во всяком случае, сейчас.
  - Ну, а раз не знаешь, что делать - молчи и меня хоть слушай. А ещё лучше - на митинги к нам приходи: у нас, Володька, такие люди в активе есть, что хоть пули из них лей и пали по недобитой контре, как в гражданскую из максима, даже я пред ними - пацан безусый, да чего там я, - они не хуже Ильича народ зажигают...
 - Гм... как ты, дядя Вася, глаголешь складно, - невольно улыбнулся Уклейкин, услышав из уст ветерана ныне модное среди молодёжи "зажигают", - ладно, может, и зайду к вам когда-нибудь...
  - Вот и правильно, вот и молодец, давно пора! - словно ребёнок, искренне возрадовался Шурупов тому, что, наконец, уговорил Володю, пусть пока и формально, влиться, в, увы, немногочисленные и неумолимо стареющие ряды вышеупомянутого патриотического движения "За Родину и Сталина", согласно решению его актива о скорейшем омоложении кадров. - А сейчас, Володенька, - Шурупов боясь спугнуть удачу, словно дед внука, начал всячески его охаживать, - тебе перво-наперво надо готовься, милок, к завтрашнему визиту к следователю: помойся, побрейся, прогладься, синяки под глазами замажь, как следует: в общем, - прими нормальный человеческий вид. Сам ведь знаешь, - у нас всегда по одёжке встречают. И главное: запомни раз и навсегда, если хочешь избежать крупных неприятностей, даже если ты в чём-то и чувствуешь за собой вину - никогда сразу не сознавайся: не пред Господом каешься, мало ли чего: могли ведь и напутать что-нибудь - люди - не ангелы, в конце концов, или ещё чертовщина какая-нибудь приключилась - кто ж его знает. Далее: ни в коем разе не пререкайся со следователем и уж тем более не дерзи ему – это я уж тебе, как человек, познавший эту систему на собственной шкуре, говорю. В общем, не дрейфь, Володенька, ни раньше времени, ни тем более - после. Жизнь штука такая – никогда не знаешь, где тебя судьба лбом об стену приложит, а где соломку постелет. Так что в данном конкретном случае Володенька, - уже по военному, как генерал солдата перед битвой, продолжал наставлять Шурупов соседа, - лучше тактически, то бишь - намертво стиснув свои гордость и самолюбие в кулак, временно отступить, но в итоге - стратегически выиграть сражение, когда противник, в запале выпустив в тебя весь свой боезаряд, останется пред тобой обезоруженным.
     Во всё время ценного инструктажа, детали которого Уклейкин пытался аккуратно складывать в ячейки своей памяти, до селе рассеянный от бурных перипетий вечера хаотично блуждающий взгляд его, вновь сфокусировался на исписанных за вдохновенные сутки лисах бумаги, и, Володя, словно ребенок потерявший конфету и вот-вот было готовый расплакаться, но тут же найдя её, мгновенно обрадовался, как чуть ранее Шурупов, хотя и по совершенно иной причине: он, возможно впервые в жизни, всем существом своим ощутил дуновение некой одновременно снизошедшей со всех сторон благодати, невидимая материя которой, чудотворным образом согревала сердце и проясняла разум, отчего ему стало, наконец, необыкновенно легко и он вновь улыбнулся, искренне поблагодарив Петровича:
   - Спасибо, тебе, дядя Вася, за всё…
   - Гм… спасибо не булькает, – взаимно улыбнулся Василий Петрович, непроизвольно уронив тут же заблестевшие глаза на остатки «Завалинки» и целую бутылку пива, чудом уцелевших после вчерашнего.
   - Ой. Извини, дядя Вася, что сам не догадался: бери на здоровье, я уж и смотреть в эту сторону не могу, все не приятности по жизни у меня от этого алкоголя, - с радостью передал он Шурупову предметы искушения.
    - Вот! Это уже речи не мальчика, но мужа – уважаю, глядишь так постепенно и настоящим человеком станешь, – по-стариковски, ласково похвалил ветеран соседа.
     - Будет тебе, - смутился Уклейкин, - лучше скажи – ты случайно, не видел мой сотовый – вторые сутки не могу найти... он же редакторский - меня Сатановский за него убьёт...
    - Нет, Володенька, не видал. Ты его, небось, на свадьбе посеял или свистнул кто, забудь лучше: теперь уж не вернут, пиши - пропало, не то время, - опытно констатировал Василий Петрович, нежно забирая посуду и вежливо пятясь к двери. - Вот раньше другое дело. Помню, лет тридцать тому, играли как-то с мужиками в домино - дело обычное - мы в нашем дворе всегда по вечерам собирались после работы, что б малость развеется. Понятное дело - немного портвейшку с устатку - всё, как всегда: чин чином... ну, и чего-то разошлись на Хрущёве, мол, был культ личности или он его специально раздул, что б всех собак на Виссарионыча повесить: так почитай до ночи и проспорили - благо пятница была; и развезло меня, Володька,  как пацана в зюзю - утром еле очухиваюсь прям как ты давеча, а лопатника - нет... ну думаю, всё кранты - потерял или подрезали... а там, блин, получка... И вдруг, ты только представь! стук в дверь и входит Кузьма Козявкин - дворник наш, в одной руке мой кошель, а в другой - авоська, а в ней - ты не поверишь - две бутылки "Памира" и говорит: "Ты, Петрович, меня извини, что я у тебя трёшницу без спроса одолжил, но как увидал, когда двор мёл, что твой бумажник со Сталиным под столом в пыли валяется так сразу и решил - не иначе гульнул вчерась наш фронтовик - надобно перво-наперво похмелить..." Вот какие, Володенька, прежде люди были: последнюю рубаху с себя сорвут, а чужую трудовую копейку не возьмут. Я ему тогда от всего сердца червонец подарил, когда мы портвейн прикончили... так-то...
   - Занятно... теперь действительно такие поступки редкость, - ещё вежливей согласился Володя, терпеливо дожидаясь ухода соседа и стараясь не проронить лишнего слова, справедливо опасаясь, что Шурупов за него зацепится и расскажет очередную историю своей бурной жизни, коих у него было нескончаемое множество. 
  - Да, - вдруг остановился на пороге Шурупов, - а что это ты тут понаписал-то? - Неужто и в правду рассказ какой-нибудь или чего другое?
  - Так... кое-какие записи... для себя... - неуклюже пытался скрыть смущение Уклейкин,  - потом как-нибудь расскажу… возможно.
  - Ну-ну…- хитро покивал головой дядя Вася, -  если чего надо – стучись, не стесняйся, я один хрен толком не сплю – старость – не радость… эх-хе-хе... - пробормотал он, пересёкши, наконец, вместе с дырявыми тапочками порог комнаты, неспешно растворяясь в пространстве.
    Оставшись один, Уклейкин, было вновь взялся за заветную гелиевою ручку и уже почти коснулся листа бумаги с прерванным вышеописанными событиями предложением, но случайно остановив взгляд на новой повестке с огромной свинцового, как его кровоподтёк, цвета печати, задумался и нервно закурил. Мысли его, потеряв, чудодейственным образом приобретённые свежесть и последовательность вновь спутались: ссора с  участковым, а главное -  неотвратимость явки к следователю по совершенно непонятному делу опять расшатали его едва обретённое душевное равновесие,  а от вдохновения ни осталось и следа.               
     В голове его в очередной раз за короткий отрезок времени творилась форменная абракадабра. И всё-таки, пытаясь хоть как-нибудь проанализировать произошедшее, он в итоге поймал себя на крайне прискорбной мысли: ни угрозы участкового, ни даже возможные неприятности от предстоящего визита к следователю, ни пусть и фантомные, но всё-таки угрозы явившегося без приглашения в его сновидение чёрта, так не пугали, а вернее - не принижали его эго, как брошенная Петровичем вскользь и внешне безобидная фраза: «кишка у него тонка, дух слабоват».  «Неужели прав старик?» - словно от огромного медного колокола гулко разносившееся тяжёлое сомнение, взламывая перепонки самолюбия, больно пронзало его душу и сознание, отчего он вновь впал в уныние, но, которому, пожалуй, впервые со стороны его ныне воскрешающегося духа был дан пусть пока и слабый, но отпор, а не безвольное повиновение как случалось ранее в подобных случаях.
     Но что же явилось той неосязаемой, спасительной нитью, удержавшей его и подобным ему людей от скатывания в безвозвратную бездну пошлости и ложных ценностей? Безусловно - одной из точек опоры были его родители. Повторимся чуть подробнее. Володя был поздним и единственным ребёнком семье, и когда – сначала отец, а через год и мать - волей рока покинули этот мир ("лихие" 90-е слепой, безжалостной перестроечной косой, прошлись по тому поколению, лишив его одновременно материальной основы и смысловых ориентиров жизни), он семнадцати лет отроду остался один на один с бесконечно огромной Вселенной; но, слава Богу, родители всё-таки успели воспитать его подобающем образом, что и явилось, в конечном счёте, спасительным кругом. Конечно, Володя не остался совсем один - дальние родственники всячески опекали его, школьные товарищи и учителя - помогали, а не безызвестный уже Василий Петрович Шурупов, будучи соседом по коммунальной квартире, а главное - крайне порядочным и совестливым человеком и вовсе стал ему чуть ли не дедом. (Но при всей благодарности к подобным людям за проявленные участие и не равнодушие к не своей судьбе они никогда не заменят той подлинной, на уровне инстинкта любви, которая неповторимым теплом пронзая души и сердца благоговейно исходит от родителей к детям и обратно до конца дней их.)
     И Василий Петрович, говоря участковому о том, что Володя, несмотря на некоторую вспыльчивость характера почти всегда свойственную даже относительно молодым людям, в отличие от подавляющего большинства более молодых своих сверстников свято хранил и, как мог, руководствовался теми немногими, но цементирующими личность и общества библейские табу, благодаря которым во многом хрупкий человеческий мир ещё не превратился в свою противоположность, - ни на грамм не покривил душой.
     Отец Володи - инженер-конструктор одного из закрытых НИИ - привил сыну понятия чести, уважения к себе и окружающим, честность и принципиальность, разумную твёрдость и последовательности в делах. Мама же – учитель русского языка средней школы, (в тайне и не безосновательно лелеявшая надежду о том, что сын обретёт успех и на литературном поприще) – как, впрочем, и абсолютное большинство матерей – усердно втолковывала ребёнку, что надо быть вежливым и мягким, стараться не впутываться в неприглядные истории, чтить старших и не прекословить им, и вообще быть крайне осторожным в жизни, так как, любая ошибка стоит очень дорого. 
     И, видимо, от того, что отец умер годом раньше супруги, а до этой трагедии - частые командировки отрывали его от семьи и не давали возможности плотнее общаться с сыном и, следовательно, мать вольно и невольно находилась гораздо чаще с Володенькой,  – Уклейкин, в итоге, в некоторой большей степени впитал в себя её, женский взгляд на мир, нежели мужской - отца. Хотя, кто знает... что или кто подталкивает нас в роковую минуту к поступку или проступку, которые порой бесповоротно определяют всю дальнейшую судьбу, и исправить оную уже не представятся почти никакой возможности...
    Таким образом, благодаря привитой родителями должной культуре поведения, - в целом, Уклейкин был достаточно осмотрителен и старался отдавать себя отчёт о последствиях своих поступков, прежде чем их совершить, за относительно редкими, сродни развязанной им драки на Серёгиной свадьбе исключениями.
     Но сегодня, душа Володи истерзанная последними передрягами и постоянным внутренними пустотой и одиночеством, как и накануне, когда перед долгожданным творческим рассветом, всё более укреплялась в правильности сделанного тогда, возможно, единственно верного выбора, о сути и тем более деталях которого, её земной хозяин пока не знал ничего определённого, но уже подсознательно чувствовал, ведомый судьбой своей в непроницаемое будущее.
     Так верно и в каждом из нас есть благодатная почва, из которой всегда взрастут семена любви и добродетели - надобно только изо дня в день, с рождения до последнего вздоха пропалывать её от сорняков...

                Глава 5

      Ровно в 8:30 утра московского времени среды 14 июня 2006 г. от Рождества Христова Уклейкин решительно пересёк порог Лефортовского ОВД и уверенным голосом, не без сарказма уточнив у дежурного куда именно ему "идти сдаваться", и как перегруженный товарняк, отдышавшись, остановился напротив кабинета № 13, где на латунной табличке угрожающе черным цветом было отштамповано «Ст. следователь Чугунов Х.З.». Володя, специально прибыл на четверть часа ранее указанного в повестке времени, памятуя о конкретных угрозах участкового в связи с возможной не явкой или даже опозданием. Однако удивительней всего было престранное, новое для него состояние почти полного отсутствия подспудного страха наказания, которое в подобных ситуациях зачастую заранее парализует волю к сопротивлению большинства людей и до сегодняшнего дня высоковероятно также сковало бы и Уклейкина. Но сегодня, сегодня... всё было иначе.  Это, казалось бы, обыденное, разумное решение и без вчерашних мудрых житейски инструкций Петровича о том, что, дескать, не стоит лишний раз дразнить гусей - зиждилось в большей мере на иной, если хотите, фундаментально переформатированной основе внутреннего мира Володи, ибо главное, что так укрепляло доселе неощущаемою им уверенность в себе было принятое им накануне окончательное решение: во что бы ни стало доказать и в первую очередь себе, что он не «кишка тонка», а волевой, цельный и свободомыслящий человек, способный отстаивать свои и общественные интересы.
    Стильные зеркальные чёрные очки, подаренные Серёгой, скрывающие тщательно запудренные, но всё же, предательски проступающие желтеющие синяки под глазами; строгий, отливающий глубокой ночью, дорогой отцовский костюм с идеально подобранным галстуком на фоне белоснежной рубашки и до блеска начищенные итальянские туфли – также внешне немало способствовали его решительному настрою.  Со стороны, можно было даже подумать, что у дверей кабинета, стоит важный консул не самой маленькой африканской страны, в лоскуты законспирированный секретный агент всесильных и неуловимых спецслужб, ну или на худой конец что-то совершенно иное в этом роде. Володино лицо или, вернее сказать, та его часть, которая была не скрыта огромными тёмными очками, не выражало ровным счётом никаких эмоций, но, что в действительности творилось в душе его, и какой ценой ему давалась эта хорошо поставленная неприступная холодность – одному Богу было ведомо.
    Очередные десять минут безвозвратным порожняком канули в бездне неисповедимых путей времени, и, тут же, в конце коридора показался щуплый человек в милицейской форме очень маленького роста, который почти строевым, чеканным шагом направил свои облаченные в яловые сапоги (он единственный носил их во всём управлении во все времена года) стопы к кабинету за номером 13, у которого в глубоком одиночестве стоял преобразившийся Уклейкин.
   - Вы ко мне гражданин? – не смотря на чудесное, тихое утро, громыхнул майор, задрав вверх угловатую, как свёкла, голову и оценочно смерил Володю неприветливым хмурым взглядом.
    - Возможно, если вы Чугунов З.П., – максимально спокойно и даже чуть развязано ответил Уклейкин, протянув повестку человеку в милицейской форме.
    Юркий человек в майорских погонах сначала мельком пробежался по повестке, затем ещё раз, но уже гораздо пристальней прищурившись, словно в снайперский прицел, колко пробуравил пронзительным взглядом подателя документа; при этом на его тонкой, жилистой, как у змеи шее, которой неожиданно наступили на хвост, мгновенно вздулись и тут же вернулись в исходное положение мощные синие жилистые вены.
   - Чугунов - это я, обождите здесь до вызова, – коротко и холодно ответил следователь, в секунду исчезнув за дверью.
    Уклейкин для себя тут же отметил, что уже испытывает стойкую антипатию к совершенно не знакомому ему человеку, причём, как ему тогда показалась, – она была взаимной.
    Ровно в 9:00 Чугунов резко открыл дверь, оглянулся по сторонам и кивком головы пригласил в кабинет Уклейкина. Игра нервов началась.
  - Итак, гражданин, зовут меня - Харитоном Захаровичем Чугуновым, я назначен следователем по вашему делу, – сухо произнёс он дежурную фразу, исподлобья, как язвенник на редьку, снизу вверх глядя на Уклейкина.
   - Владимир Николаевич Уклейкин, – подчёркнуто вежливо ответил Володя, и чуть задумавшись, с трудом выдавил из себя, как из засохшего тюбика зубную пасту, - очень приятно...   
    - Ничего приятного пока не нахожу: таких как вы у меня за день до взвода проходит, - начал традиционную артподготовку майор, непривыкший сюсюкаться даже с потенциальными нарушителями закона чья вина ещё не доказана, - предъявите паспорт и снимите очки – не на пляже.
    - Пожалуйста, - невозмутимо исполнил всё Уклейкин, твёрдо помня инструктаж Петровича.
     - Та-а-а-к!.. - оживился Чугунов, увидев болезненно-жёлтые кровоподтёки на лице подопечного, которые, как проталины весной, нехотя, но, всё же, безропотно повинуясь самой Природе, проступали сквозь толщу пудры и крема, - а что это у вас?!
    - Как что, вы разве не видите? Обыкновенные синяки под глазами, – флегматично рёк Уклейкин и будь у него пилочка для ногтей, то он непременно воспользовался ей, дабы подчеркнуть свои уверенность и невиновность, что бы, ему не хотели при этом вменить.
    - Наверное, скажите, поскользнулись не удачно, два раза? – съязвил следователь.
    - А вот и неправда ваша: просто повздорил три дня назад на свадьбе у друга, дело-то житейское, со всяким ведь может случиться... – всё более, раздражая Чугунова спокойствием, так же ровно ответил Вова.
    - Ну-ну… проверим, - буркнул майор, продолжая не торопясь разглядывать документы Уклейкина и показывая всем видом, что ни на йоту ему не верит.
     - А позвольте, товарищ, наконец, узнать… в чем, собственно, дело? – всё же не утерпев, но, как бы, между прочим, спросил Володя, с показным интересом рассматривая немалого размера чугунный бюст Дзержинского, который в свою очередь, хитро прищурившись, зловеще разглядывал Уклейкина, как будто бы он - самый что ни на есть распоследний убивец на свете.
    - Гражданин, здесь, вопросы задаю я, и только я – и вы не забывайте, где сейчас находитесь, - с удовольствием, словно бы караулил вопрос обвиняемого, отрезал майор. – Итак, - продолжал он, последовательно и тщательно выводя каждую букву записав в протокол день рождения, семейное положение, место регистрации, - где и кем работаете?
    - В "Вечёрке", корреспондент, веду журналистские расследования… - Володя на секунду задумался, как бы по серьёзней себя представить, - … секреты спецслужб, коррупция, бюрократизм, разгильдяйство и тому подобные крайне острые в нашем обществе темы...
      После услышанного, на шее Прохор Захарыча, вновь мгновенно вздулись и испустили дух жилистые вены, а в слове «корреспондент» в протоколе он сделал сразу три грамматические ошибки, что с ним доселе никогда не случалось; и, зло выбросив, испорченный формуляр в корзину, внутренне по чём зря проклиная нагловатого Уклейкина, принялся переписывать бумагу заново и после звенящей трёхминутной паузы продолжил следствие по как ему казалось простейшему делу:
      - Значит так, гражданин, Уклейкин, - собрался Чугунов с мыслями, - на вас, заявление, поступило от некоего Лейкина Устина Карловича, в котором он обвиняет вас в нанесении ему тяжких телесных повреждений и о взыскании миллиона рублей компенсации за лечение и моральных ущерб.
     - Сколько, сколько!? Миллион?! – всё-таки не сдержался Уклейкин, - тогда расстреляйте меня сразу... – Бред какой-то, кто вообще этот… как его… Лейкин …Карлович?! Я знать его не знаю, ибо, первый раз слышу, – но, тут же, вновь взяв себя в руки, резко убавив фонтан нахлынувших вдруг справедливых эмоций негодования.
    - Допускаю, но улики категорически против вас,  - ядовито-слащаво ответил Чугунов, радостно почувствовав искреннее волнение журналиста, - возможно, вы не знали заявителя до трагического момента его избиения. - Но факты – упрямая вещь: по описанию потерпевшего, а также свидетеля Копытова Х.Х, случайно оказавшегося в два часа ночи рядом с местом происшествия и на основании сопоставления иных обстоятельств дела – именно вы и есть самый главный подозреваемый. Вот копии соответствующих документов - ознакомьтесь…
     Володя клещом впился в казённые листы и через пару минут, с трудом подавив в себе возмущённое волнение, всё же несколько эмоционально парировал:
    - Чушь полная!.. Во-первых: под это описание подходят, как минимум четверть москвичей мужского пола. Во – вторых: то, что якобы я сам несколько раз выкрикивал своё имя в ссоре, будучи, изрядно подшофе – ни о чём не говорит, ибо, откуда им знать, что я есть я, а не вы, к примеру – они документы мои видели что ли? Мало ли кто чего кричит – не всему же верить…  Да и темно было, если вообще что-то было. Лично я ничего не помню после того как после свадьбы до дома включил автопилот и только через сутки Серёга еле разбудил меня – а до тех пор был брошен треклятым алкоголем в бездну беспробудного морфея, - попытался отшутиться Уклейкин.
     «Складно упирается журналюга - ну-ну, сейчас я его дожму – вот тогда и поглядим, каков ты он на самом деле, клоун, блин, ряженый», - едва не роняя слюну на пол, как охотничья собака в предвкушении команды хозяина - «ату его, ату!» на расслабленного самоуверенностью зайца.
   - Алкоголь лишь усугубляет вашу вину, а не смягчает её - это, гражданин Уклейкин, азбука юриспруденции, - нравоучительно, в предчувствии главного удара заключил майор, и резко выдернув из-за спины какой-то предмет победоносно, словно флагом, начал размахивать им, - а! ну,  что ты... то есть... вы на это скажите?!
     И тут перед носом Уклейкина, как чёртик из табакерки, в целлофановом пакете появился, раскачивающийся нервным маятником, его телефон, (к слову, де юре принадлежащий редакции "Вечерней газеты") на задней крышке которого, с год назад, будучи в похмельной печали, он гвоздём прыгающими печатными буквами процарапал – «женюсь!»;  но совершенно непонятно отчего мобильник был треснувшим, грязным и даже будто бы помятым, несмотря на алюминиевый корпус.
   - Ваш?! – специально вышел из-за стола Чугунов, что бы стать физически чуть выше Уклейкина и таким образом психологически еще более поддавливать подследственного.
    - Не знаю, модель с виду похожа, но не факт, что мой телефон – таких по Москве тысячи, - без разрешения, вновь спрятал Вова глаза за непроницаемые очки, безусловно узнав свой до боли знакомый мобильник, и гордо распрямился на стуле так, что вновь сравнялся ростом со стоящим напротив его Чугуновым.
    - Не отпирайтесь, гражданин Уклейкин, - бесполезно: в нём СИМ-карта зарегистрированная на ваше имя, – поднявшись на цыпочках, торжественно объявил майор, жестом победителя сунув под нос оппоненту копию выписки с его лицевого счёта, заверенную печатью провайдера.
   - Ну, раз так – значит, может быть, и мой. Слава Богу, нашёлся! Третий день, как потерял: ведь работа стоит, а без него как без рук - контакты, агентура, ну вы понимаете... - хитро подмигнул Уклейкин, словно внештатный сотрудник спец органов. - Так что, искреннее вам, товарищ майор, спасибо от меня лично и всего коллектива газеты, что нашли телефон и позвольте... с благодарностью принять пропажу, - ответил Володя, изобразив на лице маску радости, и безапелляционно протянул руку к телефону, едва не похлопав по плечу, ошалевшего от вопиющей наглости Чугунова.
    - Вы... вы... в своём уме!? – резко одёрнул он руку с телефоном за спину, - это же вещественное доказательство того, что именно им вы и нанесли увечья голове потерпевшего, – словно беспричинно стёгнутый нагайкой мерин, фыркнул Харитон Захарыч, совершенно не ожидавший такого бесцеремонного "признательного" ответа. – Прям детский сад какой-то: читайте внимательно официальные документы: страница третья, первый абзац снизу: "несмотря на отсутствие в связи с солидным возрастом на черепной коробке потерпевшего шевелюры как таковой, тем не менее, на корпусе телефона обнаружены частички его перхоти».
    - Гм... как это... на лысине перхоть? - уже в свою очередь, отбросив маску радости, недоумённо скривил физиономию Уклейкин.
    - А вот так... - развёл руками следователь, как фокусник пред обалдевшей от непонимания публикой, - экспертиза врать не будет - это научный факт и точка!
   - И что это доказывает? Может, он сам себе по башке настучал телефоном, который у меня же и украл?! - возмутился от чистого сердца Уклейкин, казавшимся ему очевидной несуразице, которая выставляется следствием за стопроцентное доказательство.
   - Теоретически возможно, но практически - не вижу смысла, тем более заявитель согласно документам к нам приехал в бессрочную командировку из-за границы, - легко отбил очередную контратаку подозреваемого майор.
  - А я почём знаю, какой тут смысл - может он сумасшедший! вы его сами-то видели? И потом, иностранцы все сплошь святые что ли и из другого теста слеплены? – шиш с маслом - такие же как и мы, даже хуже – сплошь лицемеры и ханжи, повидал я их в редакции... пачками, - напирал Володя, едва сдерживаясь от более крепких выражений.
   - Потерпевшего лично я не видел, так как заявление от него принимал дежурный следователь, - сказал Чугунов, тут же раздосадовавшись про себя за то, что непроизвольно ответил Уклейкину, когда как лишь пять минут назад строго предупредил его что: "вопросы здесь задаю я, и только я».
   - Вот-вот, вы, похоже, и свидетеля в глаза не видели, как его чёрта - Копытов, кажется, - во!.. и фамилия подходящая... отлично работаете нечего сказать... - начал всё-таки заводится Уклейкин.
   -  Даже не надейтесь, подследственный: не далее как позавчера свидетель Копытов сидел ровно на вашем месте и дал подробнейшие письменные показания, - также не удержался Чугунов и с горяча, опять нарушил только что данное себе слово больше ни под каким соусом не отвечать на вопросы наглого журналиста. - И прекратите, наконец, ёрничать - не в  у себя в газете, - добавил он.
   - Я и не собирался ёрничать, - тут Уклейкин вдруг неожиданно вспомнил угрозы давешнего фантомного чёрта и чуть сбавил обороты, - а просто иносказательно утверждаю, что всё это, так называемое, дело - чистой воды липа и чудовищная мистификация...
  - Бросьте, Владимир Николаевич, - это всё ваши больные фантазии, поверьте мне как опытному следователю, - также притормозил воинственный  напор майор, - в том, извините, непотребном состоянии вы могли совершить всё что угодно: улики налицо, а алиби у вас нет. - Лучше сознайтесь – может вами скидка будет.
   - Да какая, блин, скидка – вы что же, уважаемый (он вновь, как и давеча участковому, нарочито вежливой интонацией выделил это слово, в результате чего оно приобрело крайне негативную окраску), всё это всерьёз говорите?! Совершенно же очевидно, что это чертовщина какая-то и ничего более. Все ваши улики притянуты зауши и любой нормальный суд разнесёт их в пух и прах. И я вам не подопытный кролик, что б сносить издевательства, а независимый человек и журналист, и не потерплю безосновательных обвинений в свой адрес! Я…  – всё же сорвался на оскорбительно-возмущённый голос Уклейкин.
    - Я очень не люблю говорить дважды одно и тоже! - в ту же секунду весьма грубо оборвал Чугунов Володю, - но в виде исключения, для особенно грамотных (он реверансом также выделил интонацией это слово, развернув его смысловое наполнение в противоположную сторону) повторю: не забывайтесь, гражданин, где, по какому поводу тут находитесь и с кем разговариваете! - У нас перед законом все равны, к..ккор...ре...спан..д...дент..., тьфу ты чёрт,  ...журналист ты или ещё кто! Не хотите сотрудничать со следствием: скатертью дорога – ваше право… только себе хуже сделайте. Одним словом, ознакомьтесь с протоколом и распишитесь в подписке о не выезде из Москвы, ждите уведомление о суде или о дополнительном следствии! – продолжил он, уже откровенно прожигая Уклейкина пылающими зрачками, сквозь стиснутые, как у попавшего в суровую песчаную бурю китайца гуталиновые ресницы.
     Володя, неимоверным усилием воли зажав вырывающиеся вовне эмоций в кулак, сумел таки удержаться и не проронить ни слова в ответ; он внимательнейшим образом ознакомился с протоколом, подписал его, и максимально неспешно чуть раскачиваясь, как переполненная негодованием баржа, направился к двери, подчёркнуто не оглянувшись на следователя, но спинным мозгом ощущая ласковый и тёплый, словно оторвавшийся от Солнца гигантский протуберанец, взгляд покрасневшего майора.
     Напряжение достигло апогея! – и оно по закону физики требовало молниеносного разряжения, что и случилось мгновением спустя. Уклейкин, выходя из кабинета, так хлопнул дверью, что Чугунов невольно вздрогнул (хотя, надо отдать должное, майор был не из робкого десятка) и совершенно случайно локтём задел бюст железного Феликса, который приняв дополнительное ускорение помноженное на силу притяжения Земли со всей революционной массой, безжалостно рухнул на его большой палец левой ноги  сильно ушибленного неделю назад при допросе, чем и воскресил неудержимую тягу к новой жизни, почти забытую дикую боль. «Посажу… гада!» - вновь прошипел придавленной змеёй Прохор Захарыч, лихорадочно и безуспешно снимая яловый сапог, ибо моментально распухшая конечность уже успела превысить и без того не детский 45-й размер оного.

                Глава 6
      
      Покинув таким курьёзным образом, серые стены милицейского участка Уклейкин с облегчением выдохнул из себя в лучезарный зарождающийся июньский день все едва сдерживаемые у следователя эмоции и тут же, вдохнув полной грудью ещё не загаженную бесконечным транспортным коллапсом исчезающую навсегда в прошлое утреннюю свежесть Москвы, направился, куда глаза глядят. Ровно через десять минут он придавленный неопределённостью навалившегося бытия стоял перед центральным входом в Лефортовский парк, раздумывая, куда податься дальше, а главное - что совсем произошедшим с ним за последние дни делать.
     И хотя настроение его несколько улучшилось (ему показалось, что во всяком случае  сегодня он сумел доказать себе что «не кишка тонка») на душе всё ровно занудно и в несуразном количестве, словно сбежавшиеся со всего района на запах валерьянки, скребли кошки. Ему не давало покоя неприятное ощущение некоторой не честности разового, нарочно приукрашенного зеркальными очками и дорогим костюмом спектакля, разыгранного им перед внешне простоватым, хотя и с твёрдым характером следователем. Кроме того, подспудный, обдающий зудящим холодком подсознание страх перед грядущим, временно отступивший под напором решительности Уклейкина, вновь медленно, но неуклонно возвращался и начинал тоскливо ныть, как зарождающаяся зубная боль, а, в и без того несвежей от эмоциональных перегрузок голове его опять воцарился хаос от новых вскрывшихся неприятных обстоятельств престранного дела, который требовал от Володи не малых интеллектуальных усилий по принуждению оного к хотя бы минимальному удобоваримому порядку, для которых, в свою очередь требовалось сосредоточенность, уединённость и время - тенистые аллеи парка оказались как нельзя кстати.
     Однако не успел он сделать и шага, как невесть откуда появился пёстрая и шумная ватага цыганок, которая плотным кольцом окружила его, а одна из них - самая нарядная, ёмкая и говорливая, с учащённо колыхающимся, как упругая волна семи бального шторма невиданных размера бюстом достойного отдельного описания - ловко схватила ладонь Уклейкина и пронзительным ля диезом шестой октавы начала буднично заниматься своими профессиональным ремеслом, в совершенстве отточенным за тысячелетия её пращурами и блестяще унаследованным ею:
   - Ай, молодой, красивый, позолоти ручку всю правду тебе скажу! Что было, что будет, куда дорога приведёт - всё поведаю! Где суженая ждёт, а где судьба побьёт - всё, яхонтовый, узнаешь!.. Денег не жалей, наживёшь барышей - позолоти ручку, брильянтовый! Не скупись - узнаешь всю свою жизнь!!!
     От неожиданности Уклейкин оторопел и что называется - завис, как процессор от перегрева. В правом внутреннем кармане пиджака у него была заначка - триста рублей - и расставаться с ней таким за здорово живёшь способом в его планы совершенно не входило; более того - у него ещё с детства было сформировано чёткое, негативное мнение об этой публике и на всякий пожарный случай, не смотря на палящее солнце, он непроизвольно застегнулся на все пуговицы и, пытаясь высвободится из плотного круга цыган, медленно попятился спиной к парку растерянно и, невнятно бубня, нарушив тем самым главное правило, предохраняющее от потенциальных неприятностей в подобных ситуациях: никогда не вступать в разговоры с цыганами:
   - С... спасибо... не стоит... мне идти нужно, да у меня и нет ничего...
   - Ай, ладно, соколик! - тряхнула она выдающейся грудью и театрально всплеснула руками, - смотри в глаза да на ус мотай: гляжу - хороший ты человек, чистый как снег, - за так расскажу, а что мне надо - сама у тебя возьму... Вижу, попал ты в беду, - будь начеку: караулит тебя враг хитрый, невидимый, ждут тебя печаль да тревоги, кривые дороги, казённый дом, но любовь и слава - будут за муки наградой, терпи Володенька  - и вернёт тебе, Боженька, как водится, - всё сторицей, верь и всё исполнится!..
    У Уклейкина, как человека весьма образованного и в целом отрицающего всякое потусторонне, тем не менее, от таких слов на мгновение помутилось и, в без того, опухших очах. Когда же организм его вновь восстановил зрение и развёрз удивлённые уста чтобы спросить: "...а откуда... вы ...знаете как меня зовут?!" - оказалось, что он стоит в полном одиночестве, а цыган и след простыл, словно их и не было вовсе; для пущей проницательности он даже снял зеркально-чёрные очки, но, увы, и это не помогло: "Это всё нервы..." - поставил он сам себе неутешительный диагноз и задумчивый поковылял в парк.
     Войдя, наконец, в цветущий исторический ансамбль, основанный самим Петром I Великим в честь своего друга, соратника, а по праздникам - и собутыльника – Франца Лефорта, и, проследовав в прохладную густую тень стройно посаженных лип, он уселся на первой же попавшейся скамейке перед небольшим, но симпатичным, вытянутым, как искусно зажаренная аппетитная сосиска, прудиком, что бы попытаться спокойно разобраться в навалившихся проблемах и выработать хоть какой-нибудь внятный план действий.
     «Перво-наперво», - пустился усердно размышлять Уклейкин, – «надобно выяснить кто такой этот чёрт лысый... Лейкин Устин Карлович – кочергу ему в дышло, надо же так назвать, судя по отчеству - немчик какой-то или из обрусевших, а имя вообще - времён царя Гороха. Так-с… - это по базе в редакции можно попробовать пробить через Наденьку Воскресенскую...".
     Но, как только он мысленно произнёс это имя, доселе рассеянный по зеркальной глади пруда взгляд его, тут же, будто инстинктивно, выхватил одиноко плавающего белого лебедя, Володя с нахлынувшей тоской на сердце продолжил печальные размышления: "Гм, а ведь всего месяц назад я себе слово давал, что, срочно за ней приударю и даже на клятом мобильнике после корпоративной вечеринки собственноручно нацарапал улику для Чугунова: "ЖЕНЮСЬ!", а воз, блин, и ныне там – проклятая робость!  Красивая, стройная и, что совсем уж редкость, - не дурра, филологический с отличием, ко мне, вроде бы, не равнодушна и я, если быть перед собой до конца честным, с тех пор как она в марте появилась, - неровно дышу в её строну... и, похоже, даже... влюблён... как мальчишка... Ну, чего мне, идиоту, ещё надо?! Уведут ведь девушку… Ладно после об этом…" - попытался он безуспешно взять себя в руки. "А когда после-то? Вон Серёга уж на что бабник – и то женился, а уж мне с моими увядающими внешними данными тянуть с этим делом - себе дороже: всё одно, что личный огород перекапывать - чем дальше, тем тяжелее и ленивее".
     Он, вдруг, так ярко и ясно представил себе сладостно-упоительную картину волшебных поцелуев и лобзаний Наденьки, её бездонные перламутровые глаза, распадающиеся по нежным мраморным плечам мириадами хрустальных ручейков русые локоны вьющихся волос, дикую упругость и божественно-свежий аромат её молодого, гибкого как у пантеры, тела, что едва не забыл, зачем явился в Лефортовский парк. Благо, что пронзительно-противный вой сирены, проезжающего по ту сторону пруда, вдоль Яузы, милицейского бобика хоть и с трудом, но вырвал его из иллюзорного плена наслаждений.
   "Всё! Решено! Точка! Разберусь с этим чёртовым делом и начну семейное гнездо плести – пора, блин, пора…" - восстанавливал он в нужном русле мыслительный процесс, столь неожиданно прерванный чудесным образом Воскресенской.  "Так-с, так-с... однако... в таком виде в редакцию не заявишься – лицо ещё синевой отсвечивает – тут же распустят сплетни – сам рад не будешь: им только палец покажи - по локоть руку откусят, ироды. Тогда методом исключения - получается, получается... - ни хрена не получается, - что ж делать... Кстати, надо будет сегодня кровь из носу, но как-нибудь дозвонится до Сатановского - два дня уже прогулял: перебор, он, гад, и уволить может, если сильно осерчает. Стоп! К Сашке Подрываеву!!!" – вдруг осенило Уклейкина, вспомнив про старинного приятеля, который жил по соседству и небезосновательно слыл в одном лице компьютерным гением и хакером, как минимум районного масштаба, - "лишь бы только дома был, правда пить с ним опять придётся... Ну, ладно, - там видно будет… да и мне не привыкать, увы... Так-с, так-с... уже теплее. А с другой стороны: ну, хорошо, узнаю я, что за фрукт этот немчик, где сейчас проживает… и что дальше? Поговорить с ним по душам аккуратно или вначале с Петровичем посоветоваться? Ладно, …тоже после – сначала – найти этого чёрта и обязательно с шефом связаться".
    «И всё-таки интересно: как это мой мобильный состыковался с лысой головой этого Карлы, будь он не ладен, - ума не приложу! – скорее по инерции продолжали самопроизвольно ползать в разные стороны неприятные мысли по его воспалённому сознанию. "Как пить дать врёт следователь или напутал чего, ибо быть такого не может: как сейчас помню – вышел из ресторана и напрямки до дома, в люльку! Если б чего и было по дороге, а тем более такое – наверняка запомнил бы. Хотя, откровенно говоря, как домой попал и мимо дивана рухнул – в голове не отложилось…  А может... кто-то всю это котовасию подстроил? Да нет, - это уж совсем шизофренией отдаёт…",  - испугался он последней мысли и тут же прогнал оную из сознания от греха подальше.
   "Нда... кругом засада - что ж за жизнь такая?! Ещё эти цыгане... Ну, разве можно знать имя совершенно незнакомого им человека? Может, как говорится, наугад по-Вятски: ляпнула грудастая, да и попала в яблочко... Или они вовсе померещилось мне, как давешний черт во сне - вон какая жарища навалилась - хоть целиком в костюме лезь в воду, плюс нервы после почти смертельного свадебного похмелья, хамоватого участкового и вредного следователя, как струны перетянутые, - ещё чуть-чуть - и лопнут к чертям собачьим".
     Действительно помимо известного внутреннего психологического дискомфорта на Володю, как впрочем, и на Москву в целом, к полудню, словно из гигантской огнедышащей печи размером с небо, начало неспешно и лениво, но угрожающе-неотвратимо, увеличиваясь в объёме и температуре, распространятся нестерпимое пекло.
  "Ну, ничего, ничего… – успокаивал, и едва не до слёз, жалея самого себя Уклейкин, непроизвольно сжимая кулаки, что бы хоть как-то противостоять несчастной судьбе, - "теперь у меня, наконец, истинная цель есть, даже две: Наденьке, лапочке, в любви открыться и роман дописать».   
    Приободрённый этим и, несмотря на не желающий растворятся в настоящем горький осадок минувшего и отбрасывающий тягостную тень на грядущее, Уклейкин, сняв пиджак, первый раз за день закурил, причём с подлинным наслаждением.
   - Молодой человек, вы с ума сошли... тут же ребёнок... - вдруг, откуда-то сзади прошипел проколотой велосипедной шиной сквозь плотный ряд зубов готовых перегрызть любой гранит за своё единоутробное спящее в коляске дитя женский голос неопределённого возраста.
   - Из... извините, - вздрогнул Уклейкин, выронив сигарету, которая едва не прожгла на брюках дырку,  - я вас не заметил... ещё раз простите... 
   - Простите... - по  инерции, но с гораздо меньшим возмущением, продолжила ворчать бдительная родительница, польщённая редкой для неё вежливостью одинокого и хорошо одетого мужчины, - а ещё с виду приличный...
    "Тут по неволе с ума сойдёшь", - согласился с удручающим диагнозом, поставленным случайной мамашей Володя, и молча, чтобы не, дай Бог, своим голосом не потревожить ангельский сон дитя, аккуратно затушив об урну окурок, продолжая жестами и мимикой извинятся за невольно причинённое беспокойство. Затем он элегантно развернулся и неожиданным для себя твёрдым шагом, косвенно подтверждающим осознанную решимость, во что бы то ни стало исполнить составленный им только что план первоочередных мероприятий, направился прочь из тенистого парка в продвинутое логово Саши Порываева.
     Но, если чёрная полоса неудач, как волна от фешенебельного круизного лайнера до тошноты переполненного фонтанирующим весельем, уже накрыла раз с головой проплывающего мимо человека, то, как правило, пока само Провидение не принудит нахлебаться горюшка в назидание за его проступки вдосталь, Фортуна, как её не зови и не подманивай,  - не обернётся своим редко улыбающимся лицом к нему вновь. Одним словом: пришла беда - отворяй ворота - она, собака, в одиночку не ходит, а исключительно стаей.
   Строго помня о том, что местный компьютерный гений был гораздо восприимчивей к отвлекающим его от творческих изысканий в бесчисленных лабиринтах интернета, софта и железа просьбам даже близких людей при наличии алкоголя у последних - по дороге Уклейкин зашёл в профильный магазин с намерением зацепить что-нибудь традиционное для подобных ситуаций и токмо за ради праведного дела.  Войдя в торговый зал, Володя, взглядом опытного маркетолога, из несчётного количества разной степени крепости напитков плотно оккупировавших собою все полки, тут же выхватил до боли знакомые этикетки и давно заученной в несчётных репетициях и премьерах фразой, поставленным мягким баритоном, изящно обратился к откровенно скучающей продавщице:
  - Будьте добры, - 0,7 "Посольской" и два жигулёвских светлых.
  - Пожалуйста, - оживившись, искренне улыбнулась она солидному с виду покупателю, невольно подыгрывая ему, пробив чек и артистично выставив на прилавок заказ.
  - Спасибо, - ответил тем же Уклейкин и уверено полез во внутренний карман пиджака за деньгами. Однако... судорожно обшарив пальцами неожиданно образовавшуюся пустоту внутреннего кармана пиджака, - заветной заначки он - не обнаружил: и первая волна подспудного страха тут же мириадами иголок начала пронзать всю его начинавшую трепетать плоть, а холодный пот предательски окатил спину.
   - Гражданин, не задерживайте... - нутром почуяв неладное, но скорее по привычке торопила Уклейкина продавщица, не смотря на то, что никакой очереди не было и в помине.
  - Одну минуточку, - глупо улыбаясь и учащённо моргая за непроницаемыми зеркальными очками, пытался успокоить себя и окружающий мир Володя с надеждой на катастрофически-улетучивающее чудо, в отчаянии, выворачивая наизнанку, увы, последний, задний карман брюк, где, к слову сказать, он отродясь не носил купюр.
  - С вами всё в порядке? - всё же откликнулось участием относительно молодое женское сердце стороннему переживанию опрятного, в самом соку мужчины, которое было уже не возможно скрыть, ибо лицо его стало белее белого, а капли пота проступившее на висках и шее - огромными и со страшным грохотом падали на пол равномерно прерывая невыносимую тишину драматической сцены. Но и это было б ещё пол беды или даже треть, четверть и так далее по убывающей в зависимости от ценностных приоритетов условного пострадавшего. Куда как гаже было убийственное осознание Уклейкиным того крайне прискорбного факта, что вместе с пусть невесть какими деньгами, и которые, как известно - дело наживное, - пропал паспорт; и вторая, на порядок более обильная волна ледяного пота окатила его уже с головы до пят.
   - Цыгане... - смог лишь обречённо, как окончательный приговор несчастной жизни, выдавить из себя Уклейкин.
   - Какие цыгане... гражданин, может вам скорую помощь вызвать?.. - продолжала сопереживать Володе продавщица, видя как тот буквально пал с лица на её сочувственных глазах.
   - Нет, нет... спасибо... я сам... - рассеяно бормотал Володя,  - может, обронил... - он машинально огляделся под ногами, но на полу кроме маленькой лужицы образованной его нервным потом ничего не было. И тут Уклейкин, вдруг вспомнил, что, возможно, документ и деньги просто-напросто выпали из пиджака, когда от нестерпимого зноя он снимал его в парке. Это была хлипкая, но хоть какая-то надежда; и как утопающий хватается за соломинку, - без объяснений, сломя голову он бросился к злосчастной скамейке парка, оставив неравнодушную работницу торговли вновь в полном одиночестве разбавленным, правда, недоуменным замешательством произошедшего.
    Не смотря на грузность и усилившуюся жару, преодолев в обратном направлении расстояние от магазина до парка со скоростью достойной пусть и меленькой, но заметки в спортивном разделе какой-нибудь районной газете издающейся раз в квартал, Володя, как сорвавшийся с цепи, не кормленный неделю пёс с ходу бросился обыскивать место предполагаемой утери. Но, увы, кроме своего окурка, сиротливо приютившимся на дне заплёванной урны Уклейкин ничего не нашёл, также неведомо куда исчезла привередливая мамаша с коляской. И вообще: полуденный, тенистый парк был на удивление совершенно пуст. Лишь на зеркальной глади пруда одиноко, как парусник, еле колыхался лебедь, однако по неизвестной причине он был уже чёрного цвета.
   От отчаянья Володя, обхватил руками голову и едва не заплакал, внутренне проклиная судьбу свою, ибо в довесок ко всем неприятностям он только сейчас обнаружил, что с левого запястья исчезли командирские часы, подаренные ему Шуруповым на 30-летний юбилей со следующими словами напутствия: "Береги их Володенька - я с ними до Берлина дошёл, заговорённые они... будь счастлив".
    Но как бы порою не было гадко и горько на душе у человека, как бы его не била судьба-злодейка о железобетонные стены бытия, - если он обладает хоть маленькой капелькой Самоуважения, хоть мизерной песчинкой Духа, и пусть ничтожной толикой Веры, то он всегда найдёт в себе силы с честью и достоинством противостоять любым невзгодам. И, слава Богу, - Володя был из когорты именно такого рода людей, но коих во многом и держится неустойчивый мир на Земле, впрочем, с пугающей периодичностью срывающиеся в пропасть безумия. Вернее, он в тайне страстно желал быть в их, увы, не многочисленном числе. Но любое значимое, подобающее свершение начинается с первого, пусть и робкого шага надежды, не правда ли? И без Надежды на лучшее это движение вверх почти никогда не происходит, а посему хоть и мысленно – всем сердцем поддержим нашего героя…
    Итак, Уклейкин, ни сном, ни духом не ведающий о свои грядущих свершениях, не смотря на известные злоключения, сумел таки взять себя в руки и во второй раз за день отправился к Саше Порываеву. По дороге Володя заскочил домой, что бы компенсировать, как он считал, навсегда растворившиеся в бесчисленных пестрых юбках цыганок 300 рублей, посредством разбития глиняной копилки в виде аппетитного молодого поросёнка. Не переодеваясь, он вернулся в давешний магазин с сердечной продавщицей и, как истый джентльмен, извинившись за конфуз перед ошарашенной в хорошем смысле дамой, высыпал на прилавок груду монет. Выкупив таким способом заказанный часом ранее алкогольный набор, добавив к нему шоколадку, которую, прощаясь, он эффектно её и подарил продавщице за невольно причиненные хлопоты и треволнения. Эх!.. надо было видеть какой искренней благодарностью, и едва ли не любовью, как два бескрайних бирюзовых озера, налились в ответ глаза впечатлительной средних лет женщины явно неизбалованной подобным к себе обращением, когда озабоченный силуэт Уклейкина, как заветная и мимолётная мечта, растворился в прозрачных дверях магазина.
    Но не будем отвлекаться пусть даже и на, в некотором смысле, нравоучительные сцены, что бы не отстать от стремительно развивающихся событий, ибо Володя уже вошёл в подъезд дома Порываева; тем более каждый мало-мальски воспитанный мужчина может произвести схожий "эксперимент" почти в каждом месте и даже в любое время, учитывая повальный переход розничной торговли на круглосуточный режим работы исключительно за ради удобств населения, а не, как некоторые, возможно, подумали  - токмо одной дополнительной прибыли для.
    Таким образом, имея на руках проходные козыри в виде "Посольской" и пива, при этом без паспорта, но с повесткой о не выезде в наглухо застёгнутом внутреннем кармане в который дома были добавлены журналистские корочки за ради хоть каких-то документов подтверждающих его возбуждённую личность, Уклейкин, нажимая на ультра навороченный звонок входной двери Сашки, которая в свою очередь была размалёвана как страшный сон позднего Сальводора Дали, уповал лишь об одном, что б компьютерный гений был, во-первых - дома, а во-вторых, - в потребном для работы виде.
     И превратная судьба первый раз за сегодняшний день, наконец, сжалилась над своим подопечным: спустя минуту-две за железным произведением сюрреалистично отмеченным вольной субкультурой местной московской молодёжи начала XXI века раздался недовольный и как будто разбуженный голос:
   - Ну и кого в такую рань чёрт принёс?!..
   - Саш, это я, Володя Уклейкин, дело есть на сто миллионов!
   - А… пресса, заходи… - спросонья зевнул за дверью Порываев, - давненько тебя не было…
   На пороге показался высокий худосочный небритый малый лет 30-ти с огромной нечесаной гривой в очках а-ля Джон Леннон, в драных шортах, с сигаретой в жёлтых, не чищенных зубах и рваной чёрной майке, на которой зиждилась огромная, смачная красного цвета фига, в центре которой узнавались контуры облика легендарного и несгибаемого Че Гевары:
   - Ба!.. да тебя, старик, не узнать: гонорар, что ли неслабый отвалили или на повышение двинули? – удивился Сашка дорогой и стильной одежде нежданного гостя.
   - Да если бы… скорее наоборот, - кисло ответил Володя, тем не менее, не без удовольствия оглядывая свой фирменный наряд.
  - Ну, ладно, заходи – рассказывай, что стряслось-то. Да!.. а ты захватил что-нибудь? – тревожно усомнился Подрываев, с надеждой вглядываясь в непрозрачный пакет приятеля, оттянутый вниз чем-то тяжёлым, – а то мы вчера с парнями в «Сталкер» переиграли – вон глянь, сколько пустой посуды скопилось. А трубы - поскуды, сам понимаешь, горят...
  - Не боись, Сашок, - всё пучком – держи лекарство!..
  - ОК! Я - мухой, – тут же ожил Сашка, шмыгнув на кухню подрезать вчерашний засохший сыр. - Так что всё-таки случилось?!
   - Надо срочно одно чёрта найти по твоим хакерским каналам, - ответил Уклейкин, снимая очки, так как окна однушки, расположенной на первом этаже, во все времена года и суток всегда были плотно зашторены от стороннего взгляда, - вопрос буквально жизни и смерти, – для приданию делу нужной серьёзности добавил он.
   - Да какой я к ляху хакер… – сколько раз вам всем говорить – так…  просто продвинутый пользователь, программист, если угодно, - немного смутившись, но, особо не протестуя, возразил Подрываев. - О! а что это у тебя, старичок, под глазами? – добавил он, невольно улыбнувшись, не понаслышке зная характер Володи. 
  - Да это я… на свадьбе у Серёги спьяну повздорил… ну и… сам понимаешь, – стыдливо ответил Уклейкин.
  - Теперь понятно, зачем я тебе понадобился….
  - Да вовсе не из-за этого. Тут совсем другая история, позже расскажу... хотя косвенно....
  - Как скажешь..., а за черта - не переживай, если не на Марсе живёт, то найдём – лишь бы было за что зацепится.
  - Кое-что есть… - неуверенно обнадёжил Вова.
  - Вот и ладушки. Только давай сначала здоровье поправлю, ну и ты присоединяйся, не обижай - за встречу же… с полгода, наверное, не видались…
    Выпили.
  - Ну?… - как и накануне вечером, будучи ещё в прекрасном расположении духа и плоти, сладко затягиваясь сигаретой, деловито рёк Подрываев, организм, которого получил восстанавливающие и приумножающие силы допинг, – выкладывай детали, кого нужно найти?
   - Некоего Устина Карловича Лейкина...
   - О, как! - обрадовался Сашка, - не Иванов, не Петров, не Сидоров - уже, считай, полдела сделано. - Да и имя, как на подбор, - такое нынче с фонарями не отыщешь… кстати, Лейкин, Уклейкин - прям рифма, не находишь? Ладно, не дуйся, старик, это я так - мозги размять после вчерашнего: пойдем к моим кормильцам.
    Они проследовали из крохотной кухни в чуть большую комнатку, где в углу расположился «священный Грааль» Подрываева в виде трех сплетённых между собой огромным числом кабелей и проводков, вынесенных из корпусов внутренних плат и прочих устройств компьютеров. Сашка подошёл к ним так, как бывалый пират к сундукам с сокровищами: с гордостью за обладание бесценным содержимым и одновременно, будто к единственному ребёнку, - с искренней нежностью и любовью. Сев пред ними на огромное крутящееся кресло, поглотившее его как прожорливый бутон азиатского цветка-убийцы - непантеса - зазевавшееся насекомое, он привычными, но едва уловимыми, почти сакральными для не посвященного человека движениями "оживил" их, и минут через пять на центральном мониторе высвечивался список из трёх Устинов Карловичей Лейкиных. Подрываев, явно довольный своей работой, немного вальяжно улыбаясь, спросил приятеля:
   - Тебе которого? Выбирай…
   - Ловко! - искренне восхитился Уклейкин, с волнением всматриваясь в экран, - как ты это делаешь – до сих пор ума не приложу…
   - У каждого свой хлеб, – философски ответил Сашка, с наслаждением открывая бутылку пива.
   - Это точно… - согласился Володя, - вот только какой из них мой: тут у тебя написано: один из Германии, что логично, судя по отчеству, другой - из Саратова, что также объяснимо - Екатерина II  немчуру пачками заселила в Поволжье, а третий - вообще чёрти где - в Австралии, а в Москве получается, - нет никого?
    - Не факт. Во-первых, ты должен чётко понимать, что базы данных обновляются весьма редко, да и не во все залезешь - иной раз - по секрету тебе скажу - порой легче небольшой банчок-с взломать, чем, например, - архивы ФСБ. Во-вторых, ты сам знаешь, что у нас пол страны без прописки вполне себе живёт и не жужжит по этому поводу: следовательно, если ты своего Карловича в Москве ищешь, то он запросто может проживать не зарегистрированным, ну, или, как частный вариант, - временно. А в-третьих...
 - Точно! Вспомнил: он же, вроде, как из-за границы, а в столице - в командировке какой-то... - на радостях перебил приятеля Уклейкин.
 - Вот видишь... - многозначительно поднял Подрываев вверх, перст, на котором как штандарт с изображением весёлого Роджера болталась модная, чёрно-белая флешка. - Уже гораздо теплее: значит, мог в гостинице остановиться или в частном секторе, но как видишь, старик, даже мои цифровые псы (он ласково оглядел груду переплетённого проводами мигающего железа) пока не могут отыскать московский след твоего Лейкина.
 - Нда… час от часу не легче… – расстроился Володя.
  -Да ты, погоди, старик, нюни-то распускать, - решительно вышел из мягких объятий кресла Сашка с твёрдым намерением вновь посетить кухню. - Может быть, ещё какие-нибудь зацепки вспомнишь… ну, там - возраст, рост, цвет волос и т.п. - глядишь и пригодятся.
  - Есть, есть! - лысый он, - вновь возрадовался Володя.
  - Лысый говоришь, - задумался Сашка, приглашая мимикой гостя за собой, - пойдём лучше спрыснем этот стриженый факт грамм, эдак по пятьдесят.
    Деваться было некуда и Володя за неимением внятных альтернатив, вынужденно, как арестант за конвоиром, поплёлся за Подрываевым в тайной надежде, что компьютерного гения осенит и по данному, не относящейся напрямую к эго епархии, вопросу. Однако процедура мозгового штурма, длившаяся минут пятнадцать и дважды прерываемая содержимым "Посольской" в союзе с никотиновым дурманом, к сожалению, для участников, ни к чему определённому не привела. И Володя, хоть и с трудом, но вежливо отказавшись от искушения третьего тайм-аута, засобирался искать выход из сложившегося тупика в неизвестность будущего, которое скрывалась за железной дверью квартиры Сашки. Видя намерения приятеля и его плохо скрываемую печальную озабоченность текущим моментом, Сашка как мог начал его успокаивать:
  - Ладно, Николаевич, не бери в голову: для начала возьми список - я тебе распечатал - какая-никакая, а всё-таки зацепка, ну, а если будут новые вводные – тут же звони: отыщем твоего чёрта на раз-два, я, брат, и не таких Карл из Мариинских впадин интернета доставал!
  - Спасибо. Договорились, дружище. О, кстати...  - Уклейкин вдруг вспомнил о сверх обязательном разговоре с Сатановским, - последняя просьба: можно от тебя один звонок сделать, а то мой сотовый, похоже, блин, навсегда медным тазом накрылся?
  - Не вопрос: хоть Нельсону Манделе в Африку звони, – всё оплачено несведущей, пальце гнутой клиентурой, у которой бабки куры не клюют, – обрадовался Подрываев возможности хоть таким образом помочь загрустившему приятелю и для пущего эффекта добавил: - А, в общем-то, коли так: забирай аппарат прямо с зарядником, номер - на задней крышке.
  - Вот спасибо, дружище: выручил, так выручил, а то я без связи, как без рук, мне хотя бы день-другой перебиться и я тут же верну! - благодарно улыбнулся Володя, разглядывая навороченный мобильник.
 - Брось, старик, не мелочись - насовсем бери: я добро не забываю: помнишь как вы с Серёгой на дискотеке в "Прожекторе" меня от Перовских отбили?..
  - Да уж... было дело… еле ноги унесли, - неприятным осадком всплывали из занесённых илом времени памяти драматические эпизоды той крайне опасной драки. В которой, если бы не природная сила Уклейкина и находчивость Крючкова, то, Мир никогда бы не узнал, что обыкновенный с виду ученик 10-го "А" класса школы №1228 Саша Подрываев, спустя всего полтора десятка лет превратится в короля интернета и компьютерных технологий пусть пока и местного разлива.
  - Факт... - даже чуть побелел, от, казалось бы, давно выветрившегося страха волнительно дрогнувшим голосом солидаризировался Сашка, - могли ведь запросто подрезать: с них станется - лихие парни... каждый третий уже со сроком.
   - Это да... - напряжённо выдохнул Володя, - но, всё-таки такая дорогая вещь... - продолжал вежливо мяться Уклейкин, не решаясь положить в карман телефон.
   -Всё! Точка! Решено: дарю! - воскликнул решительно Александр в порыве нахлынувшего чувства искренней благодарности, - да и мобильников этих у меня ещё с десяток, - это, что б ты, старик, зря за меня не переживал: излишки, понимаешь, творческого процесса, - хитро добавил он.
   - Ну, Сашка, ну, друг… тогда, - хаотично пытался подобрать Володя нужные слова благодарности, остановившись, на прозаичном, - …тогда с меня причитается!..".
   - Это, старичок, само собой, - весело подмигнул ему Сашка,  - ну, давай хоть на посошок, а то ещё пол пузыря осталось - мне одному как-то неловко, да и воспоминания, собаки, нахлынули.
    Могли ли возразить Уклейкин после всего пережитого, даже не смотря на твёрдо принятое решении о воздержании алкоголя, дабы он - треклятый - не спутал все планы по спасению себя самого любимого от чертовщины?.. Чисто теоретически, возможно, но практически - это было нереально в силу культурно-исторических традиций сложившихся в России за десяток веков только официально истории в миропонимании среднестатистического мужчины средних лет от роду к началу XXI века.
   Поэтому ему пришлось не вынужденно, а исключительно по доброй воле, - вновь присоединится к Сашке и в тёплой компании предаться воспоминаниям бурной юности, разбавляемым остатками "Посольской" периодически проявляющейся, как бакен в речном тумане, в пелене сигаретного дыма. Пока, наконец, последние капли оной навсегда не исчезли из внутренности бутылки, растворившись в возбуждённых, полных жизни и энергии организмах друзей, на что, собственно, и ушло ещё с полчаса Московского времени, приблизив его к 14:00.

                Глава 7
         
      Надобно заметить, что в любом другом случае при подобных обстоятельствах приятели согласно непоколебимым столетиями канонам традиции вряд ли бы ограничились принесённым с собой Уклейкиным; но сегодня Володя был почти сама стойкость к искушениям, если не считать того в целом ничтожного для здоровых мужчин объёма жидкости, именуемой в народе верхним или лёгким ершом (отличие от глубокого или тяжёлого - это не посредственное смешивание пива с водкой в ёмкости, а разнесённое на незначительный промежуток времени их поочерёдное употребление), который они по-братски разделив пополам, без остатков для потенциальной улики - уничтожили.
     С превеликим "трудом" (намеренно повторимся: осознанно! супротивившись "продолжению банкета") расставшись на пороге квартиры Подрываева в дружеских объятиях и едва от переполнивших воспоминаниями чувств на прощанье не расцеловавшись, выйдя из латаной-перелатаной работниками местного ЖЭКа ветхой хрущёвки, Володя с наслаждением вдохнул полной грудью, пусть и раскалённый, но на порядок свежий воздух чем в заживо гниющем подъезде вышеуказанного, с позволения сказать, - жилища.
     Контраст, представший пред его очарованным взором в сравнении с убитым временем и куцым финансированием подъездом был воистину разителен: в маленьком, но чрезвычайно уютном дворике, который среди прочих близнецов-братьев по счастью ещё не успели навсегда закатать в асфальт и окружить безликим панельным ново строем, несмотря на обеденное время, было так мило и тихо, что он, невольно присел на скамейку под детский грибок песочницы дабы насладится этим почти городским оазисом, и переведя дух, структурировать новые информацию и мысли.  Несмотря на известные обстоятельства постоянно поддавливающие его истощённую нервную систему, впервые после Серёгиной свадьбы душа и плоть его находились в таком редком благостном состоянии гармонии, которое известно всякому человеку, когда неожиданно, вдруг, мигом как бы исчезают проблемы и пусть на короткое время ему становится так хорошо, что буквально хочется петь и летать от простой радости осознания того, что жизнь прекрасна уже хотя бы по тому, что ты просто дышишь, чувствуешь, осязаешь, созерцаешь, в чём-то участвуешь, нужен кому-то, сам востребован кем-то, любишь и любим, наконец, хотя последнее подсознательно всё-таки ревностно подвергалось эго Уклейкина сомнению.
   Володя, с умилением разглядывая яркие детские качели, начал неспешно рассуждать о том, что, мол, по большому счёту, информация, добытая для него Сашкой ничего не давала.  Но, главное было не в этом. Простое человеческое внимание, сочувствие, помощь стороннему горю, бескорыстие в виде подаренного телефона были на порядок важнее неведения. Ибо, эти фундаментальные составляющие настоящей дружбы давали столь необходимые ему надежду и силы, без которых человек подобен одинокому увядающему древу, не имеющему возможности в трудную минуту опереться о крепкие ветви товарищей и противостоять вместе с ними любым ненастным ветрам. 
   Вдохновлённый благородным поступком Подрываева, Уклейкин сосредоточился и быстро провернул в голове примерный ход разговора с шефом. После чего он резко выдохнул, словно опасаясь, что пронырливый начальник через мобильную связь сможет учуять запах дневного алкоголя, - и решительно набрал его личный номер, которым пользовались сотрудники «Вечёрки» только в экстренных случаях. К коим Володя и отнёс произошедшие с ним злоключения, дабы попытаться хоть как-то оправдаться и выторговать ещё пару дней, безусловно, умышленно скрыв все ненужные подробности.
   «Да, Сатановский слушает…", - раздался набатом в трубке знакомый и ненавистный многими в редакции издательства полу-бас.       
  - Здравствуйте, Борис Абрамович,  - это я Уклейкин.
   «А!… на ловца и зверь бежит! Ты на сколько, мил дружок, отгул брал?!» - как всегда, начал с дисциплины главный редактор, не терпевший неопределённостей и неизвестности от подчинённых.
  - Я... приболел немного... недомогание... о... общее... - запланировано жалостливо кашлянул, отчасти совравши, Володя, исключительно для того, что бы на корню пресечь ненужные кривотолки крайне любопытного до сторонних житейских проблем коллектива газеты основанием, для которых со 100% вероятностью послужили бы медленно сходящие с лица его следы драки на Серегиной свадьбе.
  "Ну, и сколько тебе, болезный, ещё недомогать... я за тебя что ли вкалывать буду?!" - продолжал наседать шеф без тени внешней жалости, хотя внутренне, не афишируя, относился к Уклейкину достаточно уважительно и даже с некоторой симпатией, зная не понаслышке о нереализованных талантах и эрудированности своего журналиста, в особенности в сравнении с болеем молодыми коллегами.
- Два, максимум - два дня, - умоляюще молвил Володя, - вот только отлежусь и всё с лихвой  отработаю.
   "Ладно, черт с тобой, так и быть, - долечивайся, но что бы послезавтра, как штык, был в наших окопах" - с явным неудовольствием разрешил Сатановский, - "...а теперь о..."
  - Спасибо вам огромное, Борис Абрамович, - обязательно буду! - радостно перебил Володя шефа, который будучи весьма мудрым руководителем, только готовил подчинённого к главному, и к тому же многоопытной печёнкой почуяв неискренность в словах Уклейкина, тут же хитро добавил:
   "Надеюсь… что так и будет, но почему ж ты, мил дружок, тогда на звонки не отвечал или ты ко всему и оглох?"
   Этого, казалось бы, резонного, вопроса Уклейкин не ожидал и вновь вынужден был сказать полуправду с учётом открывшихся сомнительных для него обстоятельств в кабинете дотошного следователя:
  - Да я... это... мобильный потерял, извините...
  -"Так-с!" - громыхнуло тут же в трубке, - "час от часу не легче! ты мне..."
   - Вы не беспокойтесь: Борис Абрамович, - опять перебил его растерявшийся Уклейкин, - я обязательно новый куплю...
   «Это само собой, куда ты, денешься, но дело в общем даже и не в этом, ибо, всё это, так сказать, - мелочи...".  Сатановский сделал угрожающую, как перед апокалипсической бурей, паузу и, чуть смягчив тембр, продолжил: "...ты это... там ляг, если сидишь, что б при падении не сломать чего-нибудь... я дополнительный бюллетень по этому поводу оплачивать тебе не намерен!..".
   Володя насторожился, словно загнанный в угол заяц, на которого взмыленный погоней охотник в упор направил заряженную двустволку. Машинально убедился, что сидит на  скамейке, высота которой составляла порядка 20-ти сантиметров. В принципе, это не  представляла серьёзной угрозы в случае падения с оной, тем более, внизу, словно бы специально, земная твердь была обильно усыпана мягким песком, дабы детишкам было сподручней делать из него "куличи" и прочие хрупкие копии всего того, чего, словно губка, впитывал их пытливый и быстрорастущий разум. Уклейкин съёжился и едва не закрыл от напряжения ожидания приговора глаза, так как даже  представить себе не мог, что же могло быть хуже того, что с ним уже случилось.
   "Так вот... о главном: тут по твою душеньку Чёрт приходил...", - тихо произнёс шеф с ударением на предпоследнем слове, но в Володиных, навострённых до предела ушах, они прогремели подобно грому и молнии среди абсолютно ясного московского неба.
  - Как это чёрт?!.. - полным отчаяния, одиночным выстрелом автоматически вырвалось из Володи, в помутившейся голове которого мгновенно случилось короткое замыкание, а по вздрогнувшей плоти прокатилась очередная волна необъяснимого, подспудного страха повышенной агрессивности.
  - Как, как?!.. - вот так… обыкновенно - без рогов, если ты об этом, даже напротив - лысый, как коленка. И не перебивай меня больше - и так времени нет: фамилия у него, видишь ли, такая, но мозг мне, этот Франц Карлович выел капитально, так что вполне себе, этот тип, соответствует своему имени.
  "Вот так... так...", - хаотично заметались по тут же вскипевшей черепной коробке Уклейкина нейроны мозга, крайне возбуждённые совершенно неожидаемым известием. - Что это?!..  Случайное совпадение?.. Или, не дай Бог, это именно тот самый чёрт, который мне, якобы, приснился – всамделишный?..  И теперь гадит, сволочь, как и клялся, мне по жизни?..  Нет, - это уже точно фобия какая-то, …бред, а с другой стороны: повестка, мобильник, Карл I, цыгане, пропажа паспорта, часов и денег, а теперь вот... Карл II - это же факты, а с такой фамилией - не косвенный, а прямой мне намёк... Или, может, я действительно... болен… ведь в противном случае придётся признать, что в мире действительно существуют какие-то потусторонние тёмные силы...".
 "Ну, так вот..." - продолжал, мощно выдохнув в трубку Сатановский. – Заявился,  вчера вечером этот Чёрт в редакцию с нотариусом, фамилия которого, кстати, тоже ещё та - Банкротов, и сразу, понимаешь, ко мне в кабинет без очереди. В крик возмущается, собака, мол, немедленно дайте опровержение по статье В.Н. Уклейкина "Нострадамус - мифы и реальность".  Так вот… поскольку этот Чёрт – его Нострадамуса то бишь, хоть и дальний, но потомок, то он, как наследник, - категорически не согласен с изложенными в твоей статье якобы фактами и настаивает на публичных извинениях, иначе через суд грозился, ирод, финансово уничтожить нас. И, представляешь, -  нагло швырнул мне на стол документы на немецком языке, подтверждающие его родство с грёбанным предсказателем, прямо опровергающие твои выводы! Это уж мне потом с их копий Воскресенская подтвердила, бегло переведя... Одним словом - этот полоумный Чёрт, милостиво, чтоб ему пусто было, дал нам на всё неделю на опровержение и извинение - один день уже прошёл... Каков сюжетец!.. Ты меня, Володя, давно знаешь, - я бы и послал этого Карла по матушке - туда, откуда он явился не званным - за мной не заржавело бы, но на носу выборы… А значит, что вот-вот поступят очередные заказы от желающих на свой счёт порулить Россией и лишний скандал нам сейчас ни к чему, как это было бы просто замечательно в любое иное время. Одни словом: ты эту кашу заварил - тебе и расхлёбывать: напишешь, как ты умеешь, вежливое опровержение с извинениями и шабаш на этом; копии документов я тебе перешлю сегодня же с кем-нибудь на дом, адрес-то прежний, не снесли ещё вас?..
 - От них дождёшься, - рефлекторно ответил Уклейкин, мысли которого были на 99,99% заняты исключительно чертом и связанными с ним злоключениями, а не с крайне ветхим домом, расселить жильцов которого обещали ещё с Брежневских времён.
  "Вот и отлично, то есть - не переживай я имел в виду: скоро дадут вам квартиры - я давеча случайно в Мэрии на конференции главных редакторов мельком видел новый план района - вроде нет там вашей холобуды.
  - Спасибо, Борис Абрамович, я понял, но... возвращаясь к моей статье и этому треклятому Чёрту... - попытался вновь перебить шефа Володя, дабы разузнать хоть что-нибудь ещё, но Сатановский бесконтактным апперкотом резко оборвал его тщетную попытку и быстро завершил незримый бой-диалог с вдрызг подавленным подчинённым: 
   "И никаких "но" – это приказ! Да... и ещё, Уклейкин: токсикоз у тебя там или, пардон, понос, - лично мне до лампочки, но справка от врача для порядка чтоб была! Точка! Будь здоров, не кашляй!.." - и отключил телефон.
   Относительно удобоваримое настроение пусть даже и на краткий миг было снизошедшее на Уклейкина после неожиданной помощи друга после звонка шефу, буквально камнем рухнуло в пропасть под невыносимым гнётом вновь вскрывшихся крайне мутных и абсолютно не  вменяемых обстоятельств. Кроме того, помимо неожиданно навалившихся на него житейских гадостей, особенно страшила ужасная догадка, которую он всячески гнал от себя. А именно, то, что он, Уклейкин Владимир Николаевич, почти 33-х лет от роду, здоровый в принципе человек, возможно, просто банально болен или только начинает заболевать каким-то неизвестным душевным недугом типа нервного расстройства или чем-то подобным. Ибо, иных внятных объяснений нескончаемой чреды откровенной чертовщины – в его восполнённом и крайне переполненном тщетными размышлениями мозгу не находилось. Приватно же проконсультироваться по этому поводу пока не представлялось Володе возможным.
    Во-первых, - судорожно перебрав круг своих знакомых, он не нашёл в нём кого-либо кто бы работал в этой тёмной области человеческих знаний и кому можно было бы вполне доверится. Во-вторых, и это главное, - даже если такой специалист был бы, то далеко не факт, что он решился бы на медицинское обследование: а, вдруг, действительно окажется, что он нездоров; и что тогда с этим делать, как жить дальше, будет ли это полноценной жизнью и будет ли тогда вообще возможна жизнь?..
   Эти вопросы-сомнения всё мучительнее жгли его метущуюся в лабиринте неизъяснимых перипетий бытия душу и почти не давали покоя сознанию для взвешенного, критического анализа происходящего и целенаправленных действий по возвращению самого себя хотя бы в прежнее, обыденное русло течения жизни. Но Уклейкин, как мог, пытался способствовать этому, памятуя о данной менее суток назад клятве доказать, что он "не кишка тонка".
   И при прочих равных, надобно всё-таки отдать Володе должное. По уши, увязнув в каком-то болоте неизъяснимых метаморфоз, он не ретировался, не отступился от поставленной цели, а как мог начал сопротивлялся известным несчастьям. Согласитесь, неведомый читатель, ведь совершенно неизвестно как бы мы с вами повели себя в этой или подобной неординарной ситуации. Не сломались ли бы, прежде всего, - духом, при первом, даже не ударе судьбы по носу, а - только лёгкому щелчку по органу обоняния, дерзко и без гордыни поднятому над смирившимся со своей участью большинством соплеменников.
   Всё это чрезвычайно напрягало Уклейкина, и загоняло, как бы, внутрь себя для поиска ответов, тогда как окружающий Мир, словно нарочно не замечая его треволнения и безрезультатные изыскания, ни на ничтожную терцию не переставал присутствовать Вселенной во всём её бесконечном разнообразии:
  - Молодой человек!.. - раздался, как будто отдалённо знакомый, женский голос с прижавшихся от зноя вплотную к земле небес, - …ну как вам не стыдно курить на детской площадке: немедленно убирайтесь отсюда, а то я милицию вызову!
 - От неожиданности, помноженной на "милицию" Вова вздрогнул, (в горьких раздумьях он даже и не заметил, что закурил) и, откинув руки, как стапеля ракеты от поникшей головы, медленно поднял оную, обратившись напряжённым, прикрытым всё теми же непроницаемыми черными зеркальными очками, лицом в сторону источника предупреждения. - Извините меня, пожалуйста, я больше не буду...
- Ах!.. так это, стало быть, опять вы хулиганите?!.. - смешанной интонацией, но уже сдержанней воскликнула женщина, нежно раскачивая детскую коляску из которой, бережно хранимое её ангельской любовью семимесячное дитя небезуспешно пыталось из бессвязного лопотания выстроить мало-мальски понятную взрослым людям речевую конструкцию типа: "Ма-ма...  мы-ла Па-пу".
    Вне всяких сомнений это была та самая мамаша, которая часа три назад в Лефортовском парке уже попеняла ему по поводу неуместного курения, и Володя, у которого в самых отделённых уголках души робко забрезжила туманная надежда, глупо улыбаясь, кое-как притушив сигарету о песок и положив её в карман пиджака, неуклюже признался:
 - Я... наверное...
 - Вы Уклейкин Владимир Николаевич? - загадочно улыбнулась она в ответ.
 - Да, но... - ошарашенный снайперской точностью вопроса, только и нашёлся, что ответить Володя.
 - А где вы прописаны? - продолжала она, невозмутимо и последовательно, словно утренний  следователь, но в противоположность Чугунову, - не в пример приветливым голоском.
  - На Красноказарменной 13, квартира 3... - как на давешнем допросе машинально отвечал Уклейкин, безуспешно пытаясь постигнуть раскалённым пеклом и очередным ребусом мозгом, смысл и причину подобных казённых и совершенно не уместных  вопросов, тогда как сердце его, ведомое расцветающей надеждой из интуитивных глубин души, забилось чаще и громче.
   - И холостой… - уже совсем тихо, на секунду задумавшись о чём-то своём выдохнула она, с едва уловимым огоньком в глазах.
  - Да... - почти также беззвучно ответил Володя, глядя на неё преданным взглядом щенка, который уже почуял умопомрачительный запах свежей сахарной косточки и вот-вот получит её из рук любимой хозяйки, и за это - готовый преданно лизать их ей до скончания своего недолгого собачьего века.
  - Ну, тогда держите ваш паспорт, молодой человек, и больше не теряйте, а то ведь люди разные бывают... - и протянула ошарашенному чудом Уклейкину самый главный в России документ, идентифицирующий совершеннолетнего и дееспособного её гражданина во все времена и при всех режимах.
 - Вот ...спасибо! огромнейшие, вам спасибо!.. извините, не знаю вашего спасительного имени, а то ведь... - сбивчиво от нахлынувших чувств искренней благодарности отсыревшим фейерверком начал искрить словами Володя.
  - Не за что... вы его в парке выронили, а зовут меня Верой.
 - Очень, очень, приятно!.. а меня Володей, - признательно встал он с детской скамейки, окрылённый неожиданным поворотом судьбы в нужную, столь редко ей посещаемую сторону.
  - Я знаю... - хихикнув, вновь улыбнулась она.
 - Ах, да, простите, это у меня, наверное... нервное, - сами понимаете... я уже и не знал что делать, в Москве и без паспорта... вы меня так выручили, так выручили... – продолжал Уклейкин благодарить свою спасительницу как мог. - И имя у вас чудесное, словно у ангела-спасителя, - Вера!..
 - Тише, тише, молодой человек, тут же ребёнок в коляске спит, не дай Бог, разбудите.
 - Да, да, конечно, извините, - тут же перешёл он на шёпот.
 - Там ещё и деньги какие-то... я не считала, проверьте...
 - О! - все-таки вырвалось по инерции у него груди, но, взяв себя в руки, мгновенно убавил громкость до минимальной,  - ещё и это... впрочем, это уже неважно, мелочи, так сказать... А, может быть, извините, вы в знак благодарности их себе возьмёте?
 - Вы в своём уме, не надо мне ваших денег... – немного обиделась добропорядочная мамаша.
 - Извините, не подумал... совсем голову от нечаянной радости потерял… – смутился Уклейкин. "Тут поневоле с ума сойдёшь от таких кульбитов" – оправдывался он про себя.  - Так чем же мне вас всё-таки отблагодарить?
 - Тем, хотя бы, Володя, что как можно быстрее покинете двора, а то у меня муж очень ревнив, а соседки - зоркие, - не без внутреннего сожаления, пристально оглянувшись по сторонам, ответила Вера.
 - Ага, спасибо, понял... ухожу... и всё-таки я постараюсь, Верочка, вас как-нибудь отблагодарить...  вы же ведь тут живёте? - попятился он со двора, максимально вежливо раскланиваясь.
 - Тут, тут, прошу же - уходите скорее, - тихо повторила она, и сразу же, нарочито громко для возможных сторонних ушей добавила, - и впредь не курите на детских площадках, а то я вас за хулиганство в милицию сдам!
 - Я больше не буду, извините... - подобно пойманному за руку нашкодившему мальчишке, но счастливому уже тем, что о его проступке не сообщили родителям. И на вновь обретённых крыльях, Уклейкин выпорхнул из уютнейшего дворика-оазиса, неожиданно ставшим столь редкой отдушиной удачи, в целом равнодушные к чужим проблемам лабиринты жаркой Москвы.
    Однако, если, вдруг, читатель подумал, что, кроме всего прочего Уклейкина, возможно, окрылила ещё только зарождающаяся любовь к миловидной, средних лет замужней с ребёнком благодетельнице, то со всей прямотой, надобно заметить, что Володино большое сердце, ничем большим кроме как чистой, искренней благодарностью не откликнулось Вере. А чем в свою очередь засел Уклейкин в её также не маленьком сердце и сохранился ли он там, в особых чувствах вообще, - остаётся лишь догадываться. Ибо, чужая душа, как известно - суть непролазные потёмки, а уж женская, - теп паче дыре чёрной подобная, которая, как вечный пылесос, безвозвратно засасывающий в себя свет любых строгих мужских логик и даже предположений.
   Уже было, совсем расставшись со своей спасительницей, при выходе из арки, спохватившись, Володя обернулся, так как неожиданно вспомнил об ещё одной пропаже:
- А, вы, случайно, не видели ручных часов, с красной звёздочкой на циферблате, командирские... - и тут же, осознав, что сказал очередную обидную глупость, смутившись, густо покраснел, и виновато спрятал глаза, как ощипанный страус в раскалённый песок голову.
 - Нет, - ответила она заметно прохладнее, но в очередной раз великодушно простив его, справедливо, в общем, решив, что причиной невежественного вопроса послужила его заметная рассеянность и нервная утомлённость.
   - Простите, меня, Вера...  я опять глупость сморозил, …но, поверьте, - я не хотел вас обидеть... Это, извините, нервное...  - словно бы подтверждая её диагноз, сбивчиво ответил Уклейкин. -  Да и Солнце жжёт...
  - Я, верю, верю... - чуть теплее и даже как-то жалостливо подтвердила она своё искреннее прощение, - только уйдите же, наконец, прошу вас...
  - Да, да, уже ушёл, ещё раз спасибо и до скорейшего свидания...  – виновато развернулся он, с печальной озабоченностью про себя заметив: "Значит, всё-таки цыгане часы подрезали, вот ведь черти проклятые: из-за них честную девушку ненароком обидел!.." - и окончательно покинул дворик.
    А минут через пять, задумчиво и неспешно шествуя по обезлюженной от зноя улице ведущей к дому, немного успокоившись, даже, несмотря на обуревавшую его ужасную неопределенности в виде Карл,Чёрта, Нострадамуса, следователя, цыган и прочего ералаша у Володи мелькнула замечательное по простоте и очевидности предположение. "Поскольку всё так сейчас удачно сложилось, значит, высоковероятно, что есть силы Добра куда как могущественнее сил Зла, если всё-таки допустить реальное существование последних. И, следовательно, мне надобно, как минимум,  присоединится к первым и в незримом союзе с оными разгромить всю эту нечисть. А ради такой благой цели должно и претерпеть, ведь не зря сказано: "Стучитесь, и откроется вам…", а под лежащий, как я, камень и вода не течёт.
    И, пусть, чёрти: первый - фантомно-похмельный  или, не дай Бог, - реальный; и тот, второй, у которого даже и фамилия - Чёрт, а, возможно, и иные из бесовской банды всё ещё торчали ржавыми двухсот миллиметровыми гвоздями в измученном последними страшными загогулинами мозгу Уклейкина но,  (внимание!) исцеляющие пассатижи уже не казались Володе недосягаемыми. 
    Спонтанная встреча с Сашкой Подрываевым и добропорядочной Верой чьи, безусловно, благородные во всех отношениях поступки, придали Уклейкину ту необходимую ему твёрдую опору в настоящем и постепенно закаляющуюся, словно остывающий после ковки булат, уверенность в грядущем, без которой, как известно, не штурмуют, казалось бы, неприступные крепости. 

Глава 8

      А тем временем, когда перегруженный всевозможными чертями, но вдохновлённый надеждой избавления от оных, Уклейкин только покидал дворик Подрываева, рядом, через две улицы, уже в его собственном дворе, не уступающем уютом и тишиной, вовсю разгорались чрезвычайно бурные события.  Первопричиной извержения Везувия человеческих страстей, как давно заметил классик устами опять-таки, пусть, возможно, и вымышленной, но, таки нечистой силы, как известно, явился пресловутый "квартирный вопрос".
     Итак. Около полудня на всех обшарпанных людьми и временем, подгнивших дверях 4-х подъездной, и, как было замечено выше, весьма ветхой, хотя и из красного кирпича пятиэтажки, где волею судьбы жили прописанными Уклейкин, Шурупов и ещё, примерно, 120 семей, неожиданно появилось в тайне вожделенное всеми объявление о расселении в новые квартиры. Однако если начинался текст почти фантастически оптимистично, то заканчивался суровой прозой реалий сложившихся в строительно-жилищной политике Москвы начала XXI века. Вот поставьте себя, ну, хотя бы на пять минут, на место коренных москвичей известного нам дома, десятилетиями дожидающихся расселения из обветшалых коммуналок и рассудите сами:
    "Уважаемые  жильцы, в связи с тем, что Жилищной комиссией города Москвы  Ваш дом признан аварийным и подлежащим немедленному сносу, предлагаем Вам в самое ближайшее время, но не позднее 3 (трёх) календарных дней, незамедлительно явится с комплектом документов (список прилагается ниже) в Департамент Жилищной политики района Лефортово для выдачи смотровых ордеров с последующим заключением договоров социального найма или собственности на  новые отдельные, благоустроенные квартиры, расположенные в современном и экологически чистом районе Москвы - Южное Бутово".
     Кстати, внимательный обыватель давно уже заметил, что подобные объявления удивительным образом вывешиваются не утром, когда люди, зевая на ходу, в большинстве своём сломя голову вынужденно несутся на работу дабы снискать себе и близким хлеб насущный. Не вечером, когда ковыляя в обратном направлении, они замыкают, разрываемый, исключительно пенсионным возрастом и Роком трудовой круг, ложась на диван перед тщетно вселяющим надежду телевизором, что вот-вот всё будет хорошо. А исключительно - днём, чтобы, видимо, разнести во времени зачастую стихийную, взрывную, и зачастую - психологически отрицательную реакцию жильцов на содержимое текста, как, если бы оно было бы, вдруг, прочитано ими всеми разом с утра или вечером.
    И пока не истекли условные пять минут для тех, кто волей судьбы не был и никогда уже, видимо, не станет москвичом, а тем паче - коренным, уточним. Южное Бутово – это бывшая деревенька, расположившаяся за МКАДОМ (это самое знаменитое и огромное транспортное кольцо, отделяющее столицу бесконечным потоком автомобилей от остальной России). И ныне, развернувшееся там массовое жилищное строительство, что, конечно же, хорошо для массового обывателя, тем не менее, опровергло расхожий тезис: дескать «Москва – не резиновая». Эх, …ребята, ещё как, оказывается, резиновая, словно до распухших десён пережёванная, но всё равно растягивающаяся до несуразных размеров качественная жвачка. Как объявляют в электричках соответствующего направления: «Граждане, внимание,  Бутово, далее со всеми остановками». А там и до Калуги рукой подать…
    Да и всё бы ничего, в том смысле, что вот, наконец-то, людям предложили совершенно бесплатное, как в Советском Союзе, жильё, отчего новоявленных, доморощенных капиталистических акул, взамен навязавших кабальную ипотеку, трясёт, как перед занесённым над ними гарпуном справедливого возмездия. Почти невозможная нынче удача. Казалось бы, радуйся,  готовься, счастливчик, к новоселью! Однако есть один маленький, но чрезвычайно въедливый нюанс.
    Находясь десятками лет на чемоданах в ожидании чуда расселения, жильцы с тщательностью достойного особого курса для закрытых учреждениях специальных служб, отслеживали любой шорох на стройплощадках, расположенных не только в их районе, но и на всякий случай, - в близлежащих. И всё же, они никак, даже в страшном сне не могли предположить, что ареал их вожделений будет расположен столь безнадёжно далеко от родимых пенатов. Таким образом, достоверно зная, что совсем рядом возводятся такие же новые дома и пусть не в экологически условно-чистом районе их в целом праведное недоумение, вызванное странной географией медленно, но неуклонно нарастая, как гул сходящей с вулканических гор лавины начал превращается в гнев. Дело, как сами изволите видеть, начало принимать крайне напряжённый оборот, а потому - всё по порядку.
     Первой, направившись, как и обычно, покормить бездомных кошек у общественного помойного ящика, вышеуказанное крайне контрастное объявление дважды и по слогам, что бы ни чего не упустить, щурясь и морщась от каждой буквы, прочитала ровесница дома 90-то летняя Зинаида Ильинична Звонарёва, которую по осмыслению едва не хватил удар. Но чувство не исполненного долга перед дорогими, и не очень, сердцу соседями, заключающееся в незамедлительном их оповещении, причём, всенепременно раньше других, перед, не дай Бог, её собственной скоропалительной кончиной, оттеснило на неопределённое время самою смерть. Как шестовик-разрядник, ловко отталкиваясь клюкой, она в три скачка пронеслась от двери подъезда в знойную тишь двора. Тяжело соображая из-за дефицита времени, который давало шансы её конкурентам донести страшно важную новость раньше, так и не придумав ничего адекватного критическому моменту, - взвыла пожарной сиреной способной принудить к телесному содроганию даже абсолютно глухого человека:
  - Ка!-ра!-ул!!!
   Сперва из распахнутых настежь жарой окон коммунального улья показались немногочисленные мамаши, всерьёз испугавшись, за полуденный сон своих неприкасаемых чад и вопросительно-грозно жестикулируя, зашикали на источник невыносимого для перепонок, пронзительного, как зажатая в дереве ржавая пила, старушечьего фальцета. За ними, незначительно уступив в скорости реакции на внешний звуковой раздражитель, во двор обильно высунулись и свисли переспелыми, увядающими грушами седые головы пенсионеров в диапазоне четырёх октав наперебой извергающие тирады, примерно следующего содержания: "Что случилось?!", "Пожар!?", "Убивают!!!", "Ты чего Ильинична, ополоумела?!", а кое-кто, не смотря на сопоставимый со Звонарёвой возраст, не постижимым образом уже очутился рядом с ней, войдя в непосредственный контакт посредством одёргивания бабы Зины за рукава для выяснения причины нечеловеческого вопля.  Последними же, невесть откуда и традиционно на изрядном веселе, как трещины на вечно латаном асфальте, проступили печально известные всему дому не просыхающие даже в каракумский зной, заросшие, словно трухлявые пни мхом, щетиной и потому - почти одинаковых с лица субъекта: Толя, Коля и Егорыч - совершенно неопределённого возраста; и в один голос влились в общий шквал недоумённых вопросов:
   - Баба Зин, что за шум, а драки нету?!..
    Таким, в общем и целом, стандартным для новейшей истории России образом стихийное собрание жильцов означенного дома началось. Минут пять-семь вынужденного хаоса, который обильно сопровождался ёмкими и отрывистыми комментариями тщательно  перемешенных с нелитературными эпитетами,  потребовалось, что бы разобравшись в сути причины побудившую Зинаиду Ильиничну к столь радикальному оповещению соседей и дать схлынуть первой волне гневных эмоций. После чего неуправляемый процесс возглавил поднаторевший в подобных ситуациях Василий Петрович Шурупов, который по причине отменённого в связи с жарой дежурного митинга движения "За Родину и Сталина" пребывал дома и, кроме того, пользовавшийся заслуженным уважением жильцов:
   - Товарищи! Товарищи, прошу тишины и слова!
    "Давай, дядя Вася!" "Валяй!" "Жги..." - одобрительно отозвалась толпа, как только что выключенная сковородка, на которой постепенно уменьшалось шкварчение остывающей яичницы.
    - Спасибо, товарищи, за доверие! - уверенно вскинув руку, как Ильич на известном всему миру революционном броневике, одновременно успокаивая и привлекая к себе внимания народа, и как бы обозначая пока невидимую цель, к которой, лично возглавив процесс, и поведёт его путями торными:
   - Итак, товарищи-соседи, событие, которое мы так долго, почти тридцать лет, ждали, наконец-то свершилось!
    Толпа поначалу вновь недоумённо зашикала.
    - Но, спрошу я вас, того ли мы алкали от властей, терпеливо перенося долгие и мучительные годы все ужасы коммунальных невзгод насквозь прогнившего дома?! - Нет, товарищи! И ещё раз нет! Я имею в виду - Южное Бутово - эту Тмутаракань, ставшей по решению вороватых чиновников, вдруг, Москвой и куда в хорошую погоду на хромой козе в три дня не доехать, и куда, словно в ссылку, сплавляют нас - коренных москвичей! А на месте наших снесённых холобуд тут же строят шикарное жильё для доморощенных воров-буржуев и понаехавших изо всех щелей бывшего Союза недобитых барыг!
   "Так их, Василич, гнид кабинетных!", "Правильно!", "Понаехали тут!", "Одно жульё кругом!" - и т.п. возгласы одобряющим, высоко нервным напряжённым гулом пронеслось над возмущённой очевидной несправедливостью толпой.
    - При этом товарищи! - продолжал клеймить стальным глаголом сложившееся вокруг их кровных интересов положение, а заодно и внутреннюю политику государства, допускающие подобные негативные по отношению к гражданам спекуляции, Шурупов, - мы достоверно знаем, что в нашем районе на  новостройках возводятся 12 домов, и большая часть из них фактически готова к заселению!
   "Точно!" "На Краснокурсантской уже вселяются!", "Они, собаки, думают, что мы не в курсе, а мы - всё знаем!", "На кол их, иродов, да в суд на нары!" - оживились люди давно уже представляющие себя справляющими новоселье в одном из вышеупомянутых домов непосредственно рядом со ставшим навсегда родными сердцу местом жительства.
   - Спокойнее, товарищи! Прибережём эмоции для организованного протеста, а сейчас они ни к чему. Итак, я предлагаю, всем тем, кто категорически не согласен с выселением за пределы Москвы проголосовать за следующий план:
     первое, - сегодня же избрать оперативный штаб из трёх-четырёх человек для координации действий по отстаиванию наших прав всеми законными методами;
    второе, - составить и разослать коллективные письма во все органы, пусть и чуждой нам власти и одновременно оповестить, пусть и скупленные на корню чиновничьей буржуазией СМИ - авось и проскочит, а также - оппозиционные  политические партии и движения;
     третье, - в самые ближайшие дни организовать митинг, для начала у Управы и выдвинуть, как коренные москвичи, наше категорическое требование о выделении квартир только в нашем районе, тем паче оные имеются в наличии;
    наконец, четвертое, - и не мене важное: по возможности - держаться друг друга ближе, без необходимости не отлучатся далеко от дома, ибо, лично, зная не понаслышке методы продавливания клятой бюрократии нужных ей решений, надо быть готовыми к любым провокациям с её стороны.
   - "Добро!" "Так!" "Ловко!" "Голосуем "За", чего там!" "Молодец, Петрович! - в начальники штаба его!" -  вновь громогласно поддержала подавляющим большинством масса четкий и последовательный план действий их новоявленного лидера протеста.
    - А тем, кто не из Москвы, как быть? Я, например, в Усть-Каменогорске родилась... -  засомневалась, 25-ти летняя миловидная Олечка, которая невыносимо удачно, по мнению оставшихся там навсегда подруг, лет пять назад вышла замуж за Игоря Пумпянского, художника-декоратора небольшого театра и коренного жителя столицы, который будучи на гастролях втрескался в неё по самые уши на банкете, устроенном, как водится, администрацией города в честь приезжих артистов в местном ресторане "На посошок".
   - А мой Фрунзик вообще только год назад купил тут две комнаты и оба мы из Еревана, - фыркнула 40-летняя, никогда не работавшая Агнесса Моисеевна Стуканян, которую все, включая даже и мужа - мелкого, но ушлого бизнесмена державшего пару овощных ларьков, недолюбливали по причине несносного характера и чрезмерной чванливости.
  - Ну, считай - подфартило... - опять в триедином хоре, словно отрепетировав, вставили свои пять копеек Толя, Коля и Егорыч.
  - Хорош, мужики, дело-то серьёзное! - тут же осадил Шурупов, развязный и острый на язык, трилистник. - Все мы, товарищи, прожили вместе уже много лет, и я могу ответственно заявить, что, не смотря на то, что всякое промеж нас бывало, - в общем и целом, - коллектив нашего дома - это порядочные и ответственные люди! А под коренными москвичами я, в том числе, понимаю и всех тех, для кого это место в Лефортово стало по настоящему родным.
    "Правильно, Петрович", "Ну, это другое дело…", - положительно откликнулась малочисленная, сомневающаяся часть жильцов.
   - И, тем не менее, я вновь повторяю: прежде чем вступать в ряды сопротивления крепко подумайте. К вечеру вернутся с работы ваши мужья и жёны, поэтому в семейном кругу взвесьте все плюсы и минусы, но прошу - не затягивайте и, желательно, не позже 10-ти утра понедельника дать знать. Время, товарищи, дорого: и посему сразу предлагаю - в связи с высказанным обществом доверием, организовать штаб у меня в 3-й квартире. Далее. Кто ещё готов на добровольных началах подключиться к работе?
    - Я! Меня возьмите, я первая объявление прочитала!..  - подняла трясущуюся руку, как на уроке прилежная школьница перед учителем баба Зина, - я с них, сволочей, живьём не слезу - чуть до инфаркта, ироды, не довели!
    - Да, куда тебе Зинаида - в таком деле мужики нужны, а не старухи, - запричитали чуть более молодые её сверстницы, - иди лучше сериал свой смотри - сейчас уж начнётся...
     -Ну, девки, ну плутовки, слова прямо вам не скажи!  -  расстроилась она, ибо внутренне была раздираема почти инстинктивным желанием посмотреть предпоследнюю 217-ю серию "Роковой любви" и непременно, любыми путями, влиться в актив штаба, что б хоть как-то скоротать невыносимые скуку и одиночество.
     - Извини, Ильинична, я хоть тоже - не молодёжь, но тут, бабы, правильно говорят, - лучше кого покрепче избрать, а тебя я лучше на митинг в первый ряд поставлю, отведёшь душеньку, - может, в свой любимый телевизор попадёшь...
     - Ну, ладно, уговорил Петрович, крикнешь тогда в окошко, если что - я и сковородник не пожалею для супостатов, -  облегчённо выдохнула Звонарёва само собой разрешившейся дилемме и медленно ускоряясь, попятилась узнавать как подлый Родригес будет, наконец, отомщён благородным Карлосом за надругательством над бедной красавицей Луизой.
    - Товарищи, активней, активней выдвигаем кандидатов! - подгонял свежее избранный начштаба жильцов.
    - А может, Вася, твоего соседа - Володьку в штаб, он же в газете работает, вроде, - предложила внимательная баба Люба. Она вдруг вспомнила, как однажды, Уклейкин, возвращаясь с юбилея издательства в изрядно приподнятом настроении, расцеловал её как, внук, не видевший год любимую бабушку, - и в сердцах подарил ей разноцветные рекламные буклеты "Вечёрки" с автографом.
     - Гм, хлипковат он малость, хотя, может и сгодится, как ни крути - пресса, вот только что-то его не видать, давно должен тут быть. "А не замели ли его часом в милиции на пятнашку?" - параллельно неприятно заискрило в его напряжённом лидерской нагрузкой сознании. - Ладно, товарищи, я с ним потолкую, когда объявится... - поблагодарил деловито Шурупов отзывчивую и памятливую соседку за предложение.
       - И Варвару Никитичну можно из 7-й квартиры - она, кажется, юрист или адвокат! - продолжалось стихийное выдвижения кандидатов в штаб народными массами. На сей раз, предложение поступило из окаймлённых пышными гусарскими усами уст, вынырнувшего из канализационного люка аккурат посреди собрания, как потревоженный сом с проруби,  местного сантехника Ломакина, больше известного в доме и округе как Стёпа "разводной ключ". Он также, как и баба Люба, вспомнил, что однажды, упомянутая мадам, помогла ему дельным советом в пустяшном сутяжном деле, когда не официально монтируемая им стиральная машина, вдруг, на вторые сутки дала течь, и которая за ночь вылилась через нижние этажи в скандал и судебные иски от заказчика и залитых соседей. - Да и отзывчивая она… - непонятно для чего, добавил он, слегка, покраснев.
     - Добро, это уж точно не помешает: с крючкотворами их оружием биться придётся, - как она появится, - тут же ей передайте, что б ко мне срочно зашла в 3-ю квартиру, а я пока начну письма составлять в инстанции...
   Тем временем толпа, в основном, одобрительно гудя, нервно мялась на месте и всё чаще поглядывала на часы. Шурупов почувствовал это напряжение и решительно завершил не санкционированное властями стихийное собрание:
   - Итак, товарищи, поскольку новых кандидатур больше не последовало, предлагаю временно свернуть наш учредительный слёт и собраться сегодня же ровно в 21:00 тут же в расширенном составе, когда отсутствующие подтянутся с работы, где мы и доизберём, в случае необходимости, не достающих членов штаба. Если, вдруг, появится новая информация, то незамедлительно - делитесь ею между собой, ибо, как говорили древние Римляне: "кто предупреждён - тот вооружён!". И последнее, товарищи: бдительность, бдительность и ещё раз бдительность!  Верю, что враг будет разгромлен и победа будет за нами!   
      Шурупов даже хотел было крикнуть "Ура!", но бегло окинув опытным взглядом хоть и внешне приветливые, но внутренне заметно озабоченные лица соседей благоразумно решил воздержаться до лучших времён, ради которых собственно постоянно впрягался со своими соратниками по движению "За Родину и Сталина" в крайне тяжёлый хомут борьбы за всеобщую справедливость.
  - Ну, и мы пойдём... надо это дело очень внимательно вспрыснуть, может, братцы, последние деньки на родной землице гуляем, - грустно обратился, бывалый Егорыч к своим неразлучным двум третям. И, одолжившись в связи с чрезвычайными обстоятельствами суммарно очередной сотней рублей у расчувствовавшихся пенсионерок, они, составив собою своеобразную траурную процессию, направились до насквозь опухших печёнок знакомой дорогой к ближайшему пивному ларьку, покинутому ими лишь пару часов тому назад.
  Однако не все участники стихийного собрания дождались его окончания. К уже упомянутой Зинаиде Ильиничне, безвольно гонимой, как на расстрел, сериалом, стараясь не привлекать к себе внимания бурлящего общества, потихонечку ретировалась также и Агнесса Моисеевна. Но движима она была не тягой к сомнительному телевизионному искусству, а исключительно корыстными мотивами. Абсолютно не веря в способность простых людей организованно отстаивать свои интересы перед железобетонной властью, она, не долго думая, решила как можно быстрее известить мужа о свалившимся на них ожидаемом счастье в виде новой потенциально двухкомнатной квартиры. Дабы максимально быстро собрав нужные документы, - первой явится в Департамент, что бы любыми способами добиться лучшего смотрового ордера. Операция с недвижимостью сулила им очень хорошие барыши от всего лишь год назад задёшево купленных двух комнат, в которых, какими-то окольными путями они успели прописать ещё и дедушку Фрунзика, который, к слову, за всю свою традиционно долгую кавказскую жизнь ни разу не покидал пределов солнечной Армении. Детей же у предприимчивой парочки не было.
   Тем не менее, как ни старалась Стуканян остаться незамеченной, её манёвр не ускользнул от цепкого взгляда слывшей промеж соседями склочницей - Трындычихи, а по паспорту - Клавдии Ивановны Сорокиной. Она всем сердцем, почуяла неладное, ибо с детства помнила, как в первые часы войны с прилавков начали повально исчезать соль, спички и мыло. Будучи практичной и ещё в здравом уме пенсионеркой, даже, несмотря на солидарность с благородным планом Шурупова, имея твёрдый, хотя и заносчивый характер, а также пусть и местечковый, но - патриотизм,  она быстро смекнула, что лучше реальная синица в Южном Бутово, чем журавль в Лефортово. И едва сдерживая себя от того, что бы не предать гласности, побег Агнессы, также, стараясь быть не замеченной собранием, тихо шмыгнула мышкой домой, дабы дозвонится до дочери и внука.
     Впрочем, как было сказано выше, по чёткой команде начальника Штаба, минут через пять суетливо разбежались, озабоченные новыми обстоятельствами жизни и все остальные, вследствие чего местная АТС начала медленно, но уверенно зависать, от шквала нахлынувших на её видавшие виды реле эмоциональных звонков абонентов. (Мобильная связь ещё только начинала в России свой феерический марш-бросок по вытеснению на обочину истории человечества проводной связи). И, чуть позже, не выдержав истового напора,  телефонная подстанция Лефортово ожидаемо вырубилась, приказав долго жить своему в прах сгоревшему трансформатору.
    Но, что бы сенсационная информационная волна поставила на уши родных и близких, средь бела дня разбросанных работой и иными делами по всей Москве и даже за её пределами вполне хватило и этого относительно краткого промежутка времени.  И уже спустя полчаса к дому, как в сливную яму, начали стекаться первые, переполненные страхами и надеждами ручейки прошедшего новостного дождя, в виде означенных родственников и знакомых, включая и совершенно далёких. Одним словом, помимо внешней накалённой солнцем атмосферы на взбудораженных жильцов накладывалась не менее горячая – внутренняя, и закономерно ожидавшаяся прохлада наступающего вечера вызывала большие сомнения в рамках уютного и пока не снесённого решением городских властей обрамляющего ветхий дом дворика.

Глава 9
   
     Войдя с улицы в свой двор, даже, несмотря на то, что Уклейкин был глубоко поглощён своими мыслями, ему сразу же бросилось в глаза непривычная суета жильцов и их чрезмерно напряжённые лица. Все шушукались, сбивались в кучки и тут же рассыпались, носились с какими-то бумагами и жестикулировали о чём-то друг другу на ходу. А у крайнего подъезда в фургон даже загружалась какая-то мебель. В общей суете его никто не заметил и он спокойно, ни сном, ни духом, ни о чём, не ведая, поднялся на второй этаж в квартиру. Входная дверь в коммуналку была открыта настежь, а на кухне за своим обеденным столом заваленный исписанными листами, пыхтел Василий Петрович, как лет сто назад в Финском заливе на пеньке у шалаша Ильич.
      - А это ты, Володя, не посадили, значит? - бросил он мельком, даже не обернувшись, узнав соседа по его характерной, вразвалочку походке.
     - Да с чего вдруг - умоются... - неожиданно для себя зло и не без чувства собственного достоинства отрезал Уклейкин, - вот только подписку о невыезде вручили.
      - Вот и замечательно, давай тогда подключайся - тебя тоже в штаб выбрали, а времени в обрез, - как ни в чём не бывало, продолжал он.
      - Куда, зачем, в какой штаб, ты, Петрович, о чём вообще? - напрягся Володя, сердцем предвкушая что-то из ряда вон выходящее косвенными признаками, которого были: военный термин, излишняя суета жильцов во дворе и пока непонятное его, Уклейкина, к этому причастие.
       - А ты что ничего не знаешь?! - наконец обернулся Шурупов, сняв очки и недоумённо выстрелив, тут же расширившимися до неестественных размеров, зрачками в Уклейкина.
      - Н...нет, - отрывисто вырвалось из его пересохшей от волнения глотки Володи, и он инстинктивно сделал шаг назад от неистового напора в виде исходящей из ветерана, едва не искрящейся энергии неизвестности.
      - Наш дом расселяют... - выдержав тяжёлую паузу прикуриванием папиросы, как завещал великий Станиславский, отчётливо и неспешно процедил Шурупов сквозь стиснутые внутренней злобой стальные зубы, - причём срочно...
       - Как это?! - заколотилось сердце Уклейкина в том сладостном ритме, когда лелеемая долгими годами призрачная надежда, вдруг обретает конкретные, осязаемые формы; кроме того, он на всю жизнь запомнил слова родителей, которые они украдкой от него, с грустью, тяжело вздыхая и с угасающей со временем надеждой, часто произносили, говоря о коммунальном бытие: "Господи, помоги ему, может хоть Володенька наш, когда-нибудь поживёт по-человечески в отдельной квартире...". 
     - А вот так это! - как бы, передразнивая Володю с едва уловимым раздражением разводя руками и нарочито вежливо склоняя голову, словно в реверансе, но также сидя на табуретке, ответил Шурупов,  - уже ордера, ироды, смотровые раздают....
      - То-то я смотрю все по двору, как угорелые, носятся: ну, наконец-то и до нас добрались, - естественно реагируя на сногсшибательную новость, облегчённо выдохнул Володя, тут же представивший себе новенькую, тихую однокомнатную квартиру; и, лишь, где-то на обочине заполненного счастьем сознания, немного, удивляясь, странной и неадекватной моменту хмурости дяди Васи. 
     - Рано радуешься, Володенька, - лучше угадай с трёх раз: куда наши верхние благодетели хотят нас переселить? - с издёвкой, впрочем, обращённой не к Володе, прищурился в упор на мгновенно растерявшегося соседа, чудесное было настроение которого, начало убывать на глазах.
     - Брось, дядя Вася, не томи... - дальше Москвы ведь не выселят?.. - робким утверждением, похожим, скорее на тревожный вопрос, но с ещё не залитой ушатом холодной воды неприятной правды огоньком надеждой взмолился он на неожиданно сурового ветерана.
     - Ага, счас! Нынче Москву, суки, прости, Господи, как гандон, в пол Московской области натянули! - жёстко рубанул с плеча и едва не сплюнул Василий Петрович со злости на пол, -  про Южное Бутово слыхал?
     - Ну... - кивнул побледневший Уклейкин, который, наконец, всё понял.
     - Баранки гну! Вот туда нас, морды чиновничьи, как щенят сопливых пинком под зад с Лефортово и вышвыривают!
     - Так это ж, ... это ж, блин, у чёрта на рогах...
     - Вот именно - к чертям собачим, они нас и отфутболили!
      Володю, который вдохновлённый удачным возвращением из небытия паспорта с деньгами и на преждевременных радостях по поводу новоселья, уже было подзабыл про свои, скажем прямо, - не простые взаимоотношения с чертями, как предполагаемую им первопричину причину всех своих последних бед от очередного упоминания оных даже передёрнуло.
      - Да как же это можно... так вот... с людьми... есть же новые дома рядом?! - окончательно осознал он всю циничную наглость, с которой чиновники поступили с москвичами, чьи корни десятилетиями и даже веками служили духовными, культурным и физическими сцепами во многом благодаря которым Москва и стала столь благолепным центром государства Российского и даже Третьим Римом.
      -Эх, Володька, говорил я тебе, что кроме деньжищ, этим козлам, ничего не надо, и плевать они хотели из обдолбанной Европы, куда свои жирные задницы с их отпрысками давно прописали на русский народ, - а ты всё: "эволюция, эволюция", "само рассосётся" - и что рассосалось?!
     - Так что ж делать-то?! - начинал медленно закипать праведным возмущением Уклейкин, не находя себе места от клокочущей в его и без того измученной душе энергии возмездия.
     - Упираться - вот что! - привстал от негодования Василий Петрович. - Никто кроме нас этих сволочей не остановит, так что - лучше садись и помогай для начала письма писать, журналист ты или где: между прочим, люди тебе высокое доверие оказали - так что соответствуй. – Или?.. - Шурупов сделал ещё одну классическую паузу и по обыкновению через прищур густых седых век прямой наводкой выпалил бронебойным, - ...или ты, извиняюсь, лапки к верху и в кусты?!"
     - Что ты, что ты...  дядя Вася, Господь с тобой, я же, я же... -  чуть не заикаясь от волнения, вызванного неожиданным недоверием, открестился тут же покрасневший Уклейкин.
    - Ладно, не дуйся, - брось, я, Володька, в тебе ни на грамм не сомневался - просто профессиональная привычка прощупывать бойца, прежде чем идти с ним в разведку, - и он, будто ничего не случилось, в двух словах спокойно рассказал о стихийном собрании, избрании членов штаба и примерном плане первоочередных действий.
      После этого, на повышенных тонах откровенного диалога они с удвоенным усердием, дружно налегли на письма, пока через час вежливый стук в открытую дверь не прервал их труд, и на пороге не показалась уже упомянутая ранее Стёпой "разводной ключ" Варвара Никитична Стечкина. Она действительно оказалась юристом широкого профиля пятнадцать лет проработавшая на заводе "Серп и Молот" пока производство совсем не перенесли в Смоленскую область, а ныне - консультантом по общим гражданско-правовым вопросам при районной бирже труда. Кроме того, она и в правду оказалась очень отзывчивым человеком, ибо, несмотря на профессиональную занятость тут же участливо откликнулась на просьбу. А будучи коренной москвичкой в четвёртом поколении и, что называется, женщиной хоть и разведённой, но в полном соку, - оказаться посредством произвола городских чиновников фактически вне пределов Столицы в её планы не входило никаким боком.
    Таким образом, пополнившись ещё одним стойким и мотивированным членом, штаб с утроенной силой продолжил свою работу над письмами, скорректировав их чрезмерно эмоциональный слог, более казённым, и юридически выверенным. Кроме того, Стечкина предложила, не откладывая дело в долгий ящик и сразу готовить коллективный иск в суд, на администрацию Москвы вменяя оной притеснение прав коренных жителей на приоритет при выборе места жительства, и, возможное, злоупотребление служебным положением. - За спрос - не бьют... - философски - житейски подытожила она своё предложение по инициации судебной тяжбы.
    - Молодец, Никитична, к тебе можно повернуться задом!.. - неуклюже, по-солдатски пошутил Шурупов, восхищённый деловой хваткой нечаянной помощницы, не переставая с момента её появления, молодецки и безуспешно накручивать свои усы торчком вверх.
     Ещё через полтора часа бурных обсуждений, правок, уточнений и дополнений работа над текстом, который получился достаточно жёсткий и даже, в некоторой степени, ультимативный, хотя и юридически чёткий - была завершена. Осталось дождаться второго, уже максимально полного собрания жильцов, назначенного на 21:00 и, собрав подписи, отправить каждое письмо с обязательным  уведомлением о вручении во все возможные инстанции включая и Прокуратуру РФ.
      С чувством выполненного пусть пока и не до конца долга недоукомплектованный штаб единодушно постановил попить чайку с ватрушками, которые предусмотрительно купила отзывчивая Стечкина, когда узнала о варварском выселении и о включении её в актив, противостоящий этому форменному безобразию.
    Однако, лишь только чайник издал сигнал о том, что вода в точном соответствии с законом физики начала менять своё жидкое состояние на газообразное, на кухню влетела Звонарёва. Окончившийся сериал развязал ей руки и ноги, и она, проклиная гадкого Родригеса, который в сотый раз, как змея ускользнул от благородного Карлоса, не хуже чем ЖЭК в непрекращающиеся периоды отключения воды, вышла на улицу отдышаться от накатившего удушливой волны гнева, где лоб в лоб столкнулась с Трандычихой. Та, будучи не в силах удерживать в себе жгущие её нутро самые последние новости, поведала ей по большому секрету, взяв предварительно клятвенное уверение  - "хранить вечно", что Стуканянша и Губерман, который, к слову не появлялся с полгода и она лично - уже смотались в Департамент и даже получили смотровые ордера. А для пущего эффекта вынула из-под безразмерной юбки заветную розоватую бумажку с синюшной печатью; и, как красной тряпкой перед быком, помахала ею перед тут же вздувшимся от негодования носом Ильиничны. В возмущённом понимании Звонарёвой, - это был удар ниже пояса, ибо граничил с предательством, которое она терпеть ненавидела. Отчего собственно, задыхаясь, выдавив из себя презрительно "штрейк... брейк... херы, мать вашу!", смачно сплюнув под ноги Трындычихи, бабка Зина, недолго думая, на всех дозволенной природой парах понеслась в штаб.
    - Измена, Петрович! - заглушила она с ходу вышеупомянутый упоительный свист чайника.
    -Что? Где? Когда?! - словно в одноимённой популярной интеллектуальной телевизионной игре, одновременно вскочив с табуреток и обступив с трёх сторон, осадил её вопросами оперативный штаб.
     - Беда, сердечные мои, - народ за ордерами повалил! - и, обессилив, плюхнулась на освободившуюся под Уклейкиным табуретку.
    - Все!? - недоумённо продолжил допрос Шурупов.
     - Нет, по моим данным - пока трое... - выдохнула Зинаида Ильинична, и, видимо, от забродивших, как в жару трёхдневная брага, чувств, надкусила единственным зубом ватрушку, превратившись в самый слух, благоговейно ожидая реакции и распоряжений.
     - Это естественно, друзья, - начала всех успокаивать Стечкина, - а главное: законно, хотя и соглашусь с вами - не совсем по-товарищески...
      - Точно, в самую точку! -  решила ещё раз попытаться активностью влиться в ряды штаба Звонарёва, а если опять не примут - здраво рассуждала она, то хоть скрасить горечь неудачи дармовыми ватрушками. - Вкусные, заразы, сама чай пекла, Никитична?
     - Да погоди ты Зинаида, со своими ватрушками, - говори толком, кто перебежчики? - рыкнул Шурупов.
     - Так я ж и говорю, касатик: Армяне, Трындычиха... и... этот, как бишь его дьявола носастого ... Гу... гу... Губерман, - польщённая всеобщим вниманием, выдавала, как на духу, тайные расклады Ильинична.
      - О, как, и Витя нарисовался, - неприятно удивился Уклейкин, вспомнив, что был должен пронырливому приятелю что-то около 200 рублей, взятых по случаю с год назад на восстановление здоровья после очередной бытовой загогулины.
     - Что ж... крысы побежали с корабля... скатертью дорога, - мрачно подытожил печальные новости Шурупов, как опытный боец, понимая, что редеющие ряды снижают шансы к обороне.
     - Ничего, Василий Петрович, - вновь начала утешать его отзывчивая Варвара, - я полагаю, что тех, кто приселился в наш дом не давно и сомневающихся в нашем успехе наберётся не больше 30% жильцов.
    - Хорошо бы так, а то знаете, как на фронте бывало: один-два шибздика драпанут с окопа и, если не остановить паразитов, то и вся рота за ними может усвистать с передовой, - заключил многоопытный ветеран, искренне поблагодарив отзывчивого юриста.
    - Вот ироды!.. лично на месте пристрелила бы... без всякого вашего военного трибунала... - с удовольствием дожёвывая вспухшими дёснами сладкую, а главное - мягкую, сдобную ватрушку и прожорливыми глазками выбирая следующую жертву, - сердито прочавкала баба Зинаида.
     - Ты, главное штука, не подавись баб Зин от злобы раньше времени, а то кто у нас на баррикадах будет сковородником чинуш нерадивых крошить... - невольно улыбнулся ей начштаба.
    - Ладно, Петрович, это я так... шутейно, - сверкнув, как на солнце булатным клинком возмездия, единственным и золотым зубом, успокоила она Шурупова, ту же жалостливо обратившись к Володе, как к родному внучку, - налил бы чайку бабушке, а то вся глотка пересохла...
     Уклейкин, вежливо исполнив нижайшую просьбу Звонарёвой, и также возмутившись, предложил радикальную контрмеру:
       - А может с ними поговорить по душам, что б знали гады, как малую родину сдавать, я Серёге свистну, если что - он не откажет?!..
      - Спасибо, за мужество, Володя, - по-генеральски потрепал его по плечу начштаба, не без удовольствия заметив, "а может у него уже кишка-то и не тонка", - но нет у них Родины, ни малой, ни большой, раз ради корысти всё бросили и тут же побежали за ордерами, дабы выгадать квартирку получше. – И тем не менее, мы, товарищи, всё равно не будем опускать ниже закона, ибо, как точно заметила Варвара Никитична, - переметнувшиеся имеют полное юридическое право получить смотровые ордера без чьего-либо дополнительного согласия. - Кроме того, сейчас уже 19:00 и Департамент закрыт, следовательно, - и новых обращенцев до утра не будет, а колеблющихся попробуем через два часа на собрании вразумить.
     - Боженька не Тимошка - видит немножко, - как пить дать накажет оглоедов, ну, и я при случае добавлю!.. - не унималась любительница сериалов, громко прихлёбывая чай из блюдца и ревниво поглядывая на вожделенные ватрушки.
    - Не переживай, баб Зин, не стоят они твоих нервов, - мягко успокоила её отзывчивая Стечкина, - скушай лучше ещё ватрушечку...
    - Ладно, Варенька... я мигом, - понимающе подмигнула они хитрющим глазом, и, тут же, с удовольствием вонзила свой клык в очередную ароматную творожную сдобу, не до конца дожевав первую.
     - Таким образом, - решительно продолжил Шурупов, - предлагаю сделать вот что: я, пока есть время, схожу до Железнова Иван Иваныча - это самоотверженный вождь нашего движения "За Родину и Сталина" и договорюсь по поводу ветеранской подмоги, ибо, печёнкой чувствую митингов и столкновений нам не миновать. - Ты, Варвара Никтитична, - сходи до дома, дочку там проведай, по хозяйству или ещё что, а ты Володя - будь тут, на связи - мало ли что… - начштаба на секунду задумался и добавил:
    - А, кстати, ты мобильный так и не нашёл?
    - Нет... - чуть вздрогнул Уклейкин, сразу же вспомнив о въедливом следователе и проклятом чёртовом деле, загадочно помрачнев для окружающих. - Но теперь у меня новый есть, даже лучше... - спохватился он, показывая общественности новенький блестящий серебром аппарат, подаренный ему Подрываевым.
   - Всё-таки не доверяю я этим сотовым аппаратам, - скептически заключил Начштаба, -  с проводом телефон он завсегда надёжней; на фронте, бывало, возьмешь катушку и вперёд по кустам, да оврагам - и никаких проблем, если конечно, фугасом каким линию не порвёт.
   - Так нет ничего проще, Василий Петрович, - у меня же городской телефон есть, можно в случае сюда его и перебросить, я же всего двумя этажами выше живу, - проявила гражданскую инициативу Стечкина.
  - Ну, ты Варвара Никитична, прямо как Кулибин в юбке! Молодец! Объявляю благодарность за находчивость, технически – это максимум полчаса займёт. (Шурупов давно мечтал обзавестись городским телефоном пусть даже и обще-коммунальным для оперативной связи с соратниками по движению, но в какие бы инстанции он гневно не писал, в какие бы административные двери грозно не стучал - всегда находились какие-то причины для отказа.) И потому, неожиданно-приятное предложение Стечкиной легло на давно вспаханную почву: пусть на несколько дней, пусть в тревожной обстановке, но его в целом приземлённая мечта - наконец превратится в реальность.
     Итак, товарищи, - подводил черту под первым заседанием штаба его начальник, находившийся сейчас в отличном, боевом расположении духа, - очередной наш сбор предлагаю организовать тут же в 20:30. - Всем всё ясно?
    За исключением бабушки Званарёвой остальные члены штаба утвердительно качнули головами.
   - Ну, всё. Тогда - по коням, товарищи! - и, отхлебнув чаю, кавалеристской рысцой засеменил к Железнову, который жил не подоплёку.
   - А я, Петрович, как же я?!.. - чуть не подавилась Звонарёва предпоследней ватрушкой от невыносимого для неё не внимания со стороны руководства штаба, которому она принесла столь важную информацию.
   - Ах... да, а, ты, а ты... - Шурупов напряжённо морщил лоб и чесал затылок, - ты, баб Зин, - пойдёшь в разведку - будешь собирать все слухи, новости - одним словом, гляди и слушай в оба глаза и уха.
    - Генерал, чистый генерал! - аж хлопнула она от нежданно свалившегося на него счастья в ладоши, и, схватив третью ватрушку, метнулась на заданье, как молот из жилистых рук профессионального метателя, едва не сбив своего в дверях своего только что обретённого командира.
     Оставшись в одиночестве, Уклейкин, глядя на мобильный телефон, опять с грустью задумался о своих прискорбных делах. Былая радость, вызванная находкой паспорта, вдруг сменилась гложущей изнутри душу тоской от чёртовых пакостей. Так и не найдя здравых объяснений, он всё более склонялся к пугающей мысли о своей неизвестной нервной болезни. Плюс ко всему навалилась неопределённостью ситуация с переселением дома. И лишь только истощённый желудок невзирая ни на что в строгом соответствии с заложенными Природой функциями, требовал пищи, ибо, кроме  пересохшего сыра, которым Володя закусывал с Подрываевым добытую им из интернета информацию о злосчастных Карлах за истекшие сутки, он ничего не перерабатывал в столь необходимые организму белки и углеводы.
      Следствием этого медицинского факта стало окончательное уничтожение Уклейкиным последней ватрушки любезно принесённой для поддержания работоспособности коллектива штаба отзывчивой Варварой Никитичной Стечкиной.
      Червячок голода был заморен, и на время - заглох, а вместе с ним - слегка притупились душевные терзания. И Володя в чуть приподнятом настроении вышел на балкон, что бы, будучи оставленным штабом на связи занять удобную точку обзора, а заодно и перекурить на свежем воздухе последние события. Но едва присев на уютной балконной скамеечке он мгновенно вскочил, словно незамеченный ранее ржавый гвоздь, снизу, предательски пронзил его пятую точку. Но, ни гвоздь, ни шило, ни даже канцелярская кнопка или что-то ещё в этом колючем роде были причиной столь пружинистой реакции Уклейкина: в арке его двора, подобно давешнему белому лебедю из Лефортовского парка, показалась точеная лучшими скульпторами Мироздания фигурка, которою он узнал бы из мириад других. Вне всяких сомнений - это была божественная Наденька Воскресенская.
    Сердце его мгновенно превратилось в клокочущий пульсар, а дыхание перехватило, отчего он сдавленно, зажав ладонями рот, что бы ни обнаружиться, закашлялся сигаретным дымом и покраснел: "Зачем она тут?!" - мысленно спросил он себя и тут же вспомнил: "Сатановский же обещал прислать кого-нибудь с претензией от Чёрта".
   А тем временем, Воскресенская, подобно лучезарной волне переливающейся волшебной палитрой на алеющем московском Солнце, что-то спросив у седевшей в засаде на центральной скамейке бабы Зины, ещё ближе накатывала к подъезду растерявшегося Уклейкина. Володя заметался, как влюблённый юноша, застигнутый врасплох плодом своих вожделений в тот момент, когда он украдкой наслаждался наблюдением за ним. Едва он успел, бросившись в ванну, кое-как расчесаться и оправится, как с порога так и не закрытой членами штаба входной двери раздался вежливый ангельский голосок:
    - Извините, а могу я видеть Владимира Николаевича Уклейкина?..

ЧАСТЬ II

ЛЮБОВЬ

«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует,
любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует,
 не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,
не радуется неправде, а сорадуется истине;
все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит».

1 Коринфянам 13:4-7

Глава 1

      -  Да, да!..  Можете, разумеется, можете!.. - входите, пожалуйста, он сейчас выйдет, одну минуточку... - путаясь и сбиваясь по всем фронтам, неуклюже ответил о себе в третьем лице, растерявшийся Уклейкин.
      - Это вы, Володя?.. - удивилась она, узнав его голос, хотя искала именно его.
       - Я, я... - глупо отозвался он, словно немец из окопа, и, наконец, предстал пред нею в том же обличии, как утром перед следователем, за исключением стильных чёрных очков, в суматохе оставленных в ванной, и с красноватой физиономией от табачного кашля.
      - Ой, что с вами, вы, что - действительно больны?.. - участливо приняв розовость лица за температуру, а ещё не сошедшие гематомы под глазами - за последствия какой-то крупной бытовой травмы.
     - Да... так получилось, не беспокойтесь, скоро всё пройдёт, -  как у хамелеона, поменялся  цвет лица Володи до бледного. И он с ужасом осознал, что на нём нет непроницаемых чёрных очков, а, следовательно, всё ещё продолжает отсвечивать желто-сизым угаром Серёгиной свадьбы.
     - А, Борис Моисеевич, ещё сомневался... - смутившись, сказала Надежда. - Но, я всё равно ему не поверила... - тут же, как бы нивелируя чрезмерную подозрительность шефа, нашла она примирительные слова, которые подобно бальзаму, мгновенно согрели растерянную душу Уклейкина.
     - Спасибо, Наденька вы очень, очень чуткий человек, а Сатановский... - он мучительно искал подходящий эпитет, но не найдя оный, добавил, - ... у него работа такая...
     - Да, именно так… - согласилась она, приподняв в знак согласия, как воробьиные крылышки свои острые плечики.
    - А что мы в дверях стоим, проходите в комнату, только у меня не прибрано… немного. Вы уж, ради Бога, извините: холостяцкая жизнь, так сказать, не способствует должному порядку, - неожиданно для себя добавил в оправдание Володя свой не женатый статус, и, сконфуженно уронив глаза на пол, начал вновь нежно розоветь лицом.
   - Ничего, спасибо… - я не привередлива, да и... могу помочь вам навести порядок, - искреннее почувствовав, как у ребёнка разбросавшего игрушки, смущение Уклейкина, ответила она открытой, заботливой улыбкой и белым лебедем вплыла в его комнату, где действительно был вполне себе творческий беспорядок, не вылезавший впрочем, за разумные пределы бытового хаоса одинокого мужчины.
    "Могу помочь, могу помочь!..", - малиновым колокольным эхом радужно звенело в его мгновенно окрылённом вожделенной мечтой сознании. Что же она имеет в виду, что, что!?  Неужели... о, Боже, не может этого быть!!!" - боясь спугнуть свалившееся с небес возможное счастье, отмахивался он от только что возродившейся, но давно и бережно хранимой им вожделенной мечты.
     За всё время в целом их мимолётного знакомства, когда Наденька три месяца назад впервые появилась в издательстве, они ещё никогда не были так физически близи друг к другу и уж тем более - наедине. Даже в мае на юбилее газеты, когда алкоголь сбросил сковывающие его ненавистные цепи робости, которые всегда предательски при виде красивых девушек делали Уклейкина аутсайдером в этом приватном вопросе, он не осмелился соприкоснуться с ней рукавами, ограничившись лишь знаками внимания и эрудицией, которые обильно фонтанировали в подобных ситуациях, компенсируя указанный комплекс. Теперь же, он всеми фибрами сердца буквально ощущал её горячее, сладкое дыхание, а дурманящий аромат духов, волшебным эфиром слетающий с её, как у лани, молодой и загорелой шеи мутил и без того перегруженный известными проблемами разум. И Уклейкин едва сдерживал себя от вдруг выскочившей, как лучик света из кромешной тьмы, любви к этому божественному созданию по имени Надя, и, не зная, куда себя деть, нервно перетаптывался на месте, как жеребец перед необузданной кобылицей.
     - А у вас, очень даже мило, …зря вы на себя наговаривали, Володя, а библиотека... - она, будучи дипломированным с отличием филологом, пробежав по огромным полкам великолепно подобранных книг, - восхитилась ими, и как-то более уважительно, по-новому, оглядела Володю. - Неужели вы всё это прочли?
    - Да... - скромно ответил он, - библиотеку ещё родители начали собирать...
    - А где они сейчас? - по инерции спросила Надя, когда взгляд её остановился на их, по-видимому, большой фотографии в рамке, висевшей над диваном.
     - Их... их… давно нет, - печально выдохнул он, с тоскливой нежностью, также взглянув на чёрно-белое свадебное фото отца и матери.
      - Ради Бога, извините, Володенька, я, я... не знала, -  дрогнул её голос, при взгляде на растерявшегося и печального Уклейкина.
     - Ничего... я привык, - отвёл он глаза, которые еле заметно увлажнились, в сторону от неё.
      Воскресенская, всем сердцем своим добрым почувствовав, что невольно причинила Володе боль горьким воспоминанием, решила, как можно быстрее переменить тему и растерянно-виноватый взгляд её остановился на письменном столе.
     - А это что?.. - Надежда нежно взяла среди груды мелко исписанных листов первый попавшийся, и пробежалась по тексту широко раскрывающимися изумрудными глазами, - вы, вы... Володя, сочиняете?! - её искреннему удивлению не было предела....
     - Так... иногда, в свободное время... - всё более краснея, вынужденно признался он.
     - Простите, Володенька, меня, пожалуйста, если я невольно опять как-то задела ваши чувств, но... это так неожиданно... - бездонные глаза её буквально пожирали Уклейкина, внешне смущённого, но внутренне крайне польщённого граничащим с восхищением столь неожиданным вниманием со стороны обожаемого им человека.
     - Что вы, что вы - напротив: мне, некоторым образом, очень приятно любыми способами доставить вам хоть какое-то удовольствие, Наденька, - нашёлся он, кое-как совладав с волнением.
     Бывает так, что почти вызревшая любовь как, чувство, безусловно, чистое и высокое, но зачастую  слепое, - бродит, словно в полутьме, в поисках своей второй половинки, дабы полностью, без остатка, как протон с электроном слиться в цельное, гармоничное ядро. Скопившаяся за долгие годы энергия нежности, ласки, обожания, фантазии, требуя своего обильного извержения, - с каждым днём всё более бурлит, клокочет, мечется, и уже едва не бросается на первого встречного, который хоть как-то отвечает давно сформировавшимся минимальным требованиям тайной, вожделенной мечте обретения Божественного счастья любви. И только какая-то абсолютно не видимая нить, порвать которую в состоянии лишь совершенно бесшабашная, искромётная, безумная, почти животная страсть, иногда сдерживает от импульсивного слияния женского и мужского начала в единое нераздельное целое.
    Что же явилось той мизерной капелькой, которая переполнило чашу "воздержания" любви Надежды? Обыкновенная ли женская жалость к Володе, восхищение ли его знаниям и эрудицией, удивление и благоговение его возможному писательскому таланту или совершенно иное, а может быть, - всё это вкупе - один Создатель ведает.
    Мы же со своей стороны лишь повторимся, что чужая душа потёмки, а уж женская - тем паче. Одним словом Наденька Воскресенская по-настоящему влюбилась в Володю Уклейкина, который, как говорится, ни сном, ни духом не ведал сего чуда, и лишь в тайне продолжал истово надеяться, моля Творца о взаимности и его высоких чувств.
    - А у вас, Володенька, найдётся ведро воды и тряпка? - совершенно с неожиданной стороны раздался вопрос, и Уклейкин уже не смог отвести свой взгляд от её очаровательных перламутровых глаз.
     "Володенька, Володенька, - она всё чаще говорит - "Володенька"... да неужели... же она?!..” - продолжало звенеть хрустальным переливом у него параллельно в сознании, а сердце, преисполненное сил и надеждой, как жар-птица, рвалось из грудной клетки:
    - Да, конечно, найдётся, одну минуточку, я мигом… - собрался он, и, вдохновлённый почти свершившемся чудом, на огромных крылах было полетел в ванну за инвентарём, но по дороге застряв ими в узком дверном проёме, всё же засомневался, - а как же документы… этого чёртового родственника Нострадамуса, вас же с этим, по-видимому, Сатановский прислал?
     - Обождёт ваш Чёрт, …никуда не денется, здоровье дороже… смотрите, сколько пыли скопилось - просто ужас: этим же невозможно дышать, - мягко отрезала она сочувственным голосом, в упоительных нотках которого уже чувствовалась некое влияние над Володей, но которому, подобно добровольному рабу, он был готов слепо и без остатка подчинятся всю свою жизнь.
    - Полностью согласен с вами, Наденька: а, ну его к чёрту этого Чёрта! - простите меня за невольную тавтологию. - "Утрётся, гад, рогатый!..", - добавил он уже про себя, и в прекраснейшем настроении со второй попытки, немного прижав крылья невозможного счастья, - всё же выпорхнул сквозь дверной проём в ванну, что бы вернувшись, быть может, навсегда очиститься от удушливой пыли серого одиночества.
      И спустя всего полчаса под чутким руководством и при непосредственном участии  Наденьки комнатку Уклейкина было не узнать. "Вот что значит женская заботливая рука: земля и небо", - мечтательно подумал он и ободрённый этим непреложным фактом, тут же, дабы не остыло железо для дальнейшей плодотворной ковки счастья, предложил:
    - А что мы с вами всё "на вы" да "на вы"? - Давайте перейдёмте на «ты»?
    - Давайте, ой... - мило хикинула она, - ...давай.
     - Может тогда чайку?!.. - как ребёнок, которому родители, наконец-то, разрешили посмотреть фильм для взрослых, обрадовался Володя.
    - С удовольствием, Володенька, а я пока материал подготовлю: как, увы, не неприятно, но с этим странным делом Чёрта придётся разбираться, Борис Абрамович едва ли, не слёзно, меня умолял помочь тебе… с переводом.
    - Ничего, теперь вдвоём мы во всём разберёмся!.. залихватски подмигнул он Воскресенской. 
     И полный мощи и надежды, курьерским поездом Уклейкин рванул через коридор на кухню. Однако невесть откуда взявшийся Крючков, словно наглухо отстающий от графика товарняк, на полных парах уже летел ему навстречу с подъездной лестницы сквозь порог, так никем и неприкрытый в суете сумасшедшего дня входной дверью коммуналки. Поскольку общий коридор не превышал утверждённые САНПИНОМ зауженные нормы, а приятели были весьма плотной комплекции, то они были обречены на столкновение, тем более что физический закон инерции на планете Земля ещё никто не отменял.   
    Друзья отскочили друг от друга на пол, как увесистые кегли, и каждый, ошарашено вытаращив глаза на очевидную противоположную причину столкновения, молча, с полминуты переваривал случившееся. Первым негласный анализ неожиданной «аварии», не выдержав напряжённой тишины, прорвал Серёга:
    - Ты чего ж, мил дружок, такой упругий, а?..
    - А ты чего летишь, как угорелый?! - вопросом на вопрос парировал Уклейкин.
    - Так меня только что следователь по твоему делу вызывал - полетишь тут!.. - сделал укол "рапирой" Крючков.
     - И что?.. – настроение Уклейкина тут же рухнуло мрачной тенью вслед за его телом на пол коридора.
     - Да ничего, собственно такого, конечно, - всякое бывает, но мог бы рассказать мне, с чего это тебя вдруг в милицию таскали …друг я тебе или как? - обиделся Серёга, недовольно отряхиваясь и медленно поднимаясь на ноги.
     - Друг, друг! - подскочил Володя и протянул ему руку, опершись на которую Крючков полностью поднялся и в чувствах обнял Уклейкина, как родного брата, каковыми собственно де факто они и были с детсадовских времён, сидя радом на горшках и совместно постигая бесконечно-разрастающуюся для них сущность бытия. И не «таскали», а я сам пришёл… по повестке.
     - То-то... - улыбнулся Серёга, а то стоишь перед следователем как, блин, этого козла хромого звали?..
     - Чугунов, наверное? – подсказал не уверено Уклейкин.
     - Точно, он, пёс… дотошный!
     - Согласен, вредный дядька,  - только он не хромал, вроде…
      - Не, Вовка: ковылял за милую душу, как треснувшая табуретка нашего школьного трудовика.
      - Странно, а утром он строевым шагам, как на параде чеканил…
       - А… - снисходительно махнул Крючков рукой, - тут как раз ничего странного, – это ты, его, оказывается, мил дружок, покалечил… вернее Дзержинский…
      - Что за дичь…как это? – фыркнул недоумённо Уклейкин.
       - Элементарно, Ватсон, помнишь там у него на краю стола такой не слабый чугунный бюст железного Феликса стоял?
       - Ну, был… вроде… - неуверенно согласился Володя.
        - Вроде в огороде – а я сам видел, что он теперь с отколотым носом. Так вот, когда ты выходил из кабинета, то так хлопнул казённой дверью, что Эдмундыч всей пролетарской злостью спикировал аккурат на любимую мозоль майора. Это уж мне напоследок Чугунов в сердцах ляпнул.
      - Вот, блин, теперь он ещё один ядовитый зуб против меня наточит… - опечалился Володя, - кругом засада…
       - Да ладно, - перетопчется гусь лапчатый, тоже мне Мегре районного разлива.  - Ну, так вот: стою я пред ним в кабинете, как кролик перед удавом, и не знаю, что и как лучше соврать, чтоб тебя не подставить случайно – ведь я ж ни сном, ни духом, что с тобой на самом деле приключилось…  В общем, он, собака, меня и так и сяк пытает, – но, печёнкой чую - всё в молоко, аж красней варёного рака стал, болезный, от злости.
       - Спасибо, Серёга, я никогда в тебе не сомневался – ты настоящий друг, а что до моего так называемого дела, то, если честно, я и сам ни хрена не понимаю: что, когда и как это было, если вообще было, сплошной бред какой-то.
       - Гм…а, мне, майор, сказал, что, дескать, ты по дороге с моей свадьбы поколотил немца какого-то... и, вроде, даже улики есть, - насторожился Серёга, внутренне готовый принять любую горькую правду, но кровь из носу помочь попавшему в беду верному товарищу.
     - Да липа всё это. Вот сам, Серёга, смотри. Я от тебя ушёл с синяками где-то в два ночи и при тебе же вот тут же в комнате рядом с диваном очнулся спустя почти двое суток. Так?
     - Факт! ты ещё всё чёрта какого-то поминал почти по матушке перед пробуждением, как сейчас помню, и весьма убедительно должен заметить, - подтвердил, слегка иронизируя, Крючков.
     - Погоди, не смейся... и до чёрта дело дойдёт, - таинственно понизил голос Уклейкин до шёпота и чуть ощетинившись, огляделся по сторонам, - тут, похоже, Серёга, без него не обошлось...
     - Брось, брат, что за ерунда! ты ж фактически учёный человек, какой к ляду чёрт и прочая метафизика, может ты, дружище, просто болен или ещё что... - разочарованно отреагировал Крючков, думая, что Володя всё-таки чего-то не договаривает или путается.
      - Серёг, блин, ты - спросил, я - ответил! Хочешь слушать - слушай, нет - до свиданья, - у меня дел, как песка в пустыне, -  в свою очередь обиделся на недоверие товарища Володя.
     - Ладно, ладно, чего ты сразу в штыки... – безобидно огрызнулся Крючков.
     - Только, смотри, Серёга, - это строго между нами... – подчеркнул Уклейкин.
      - Могила... зуб даю, - и Серёга, зацепив ногтём большого пальца передний левый резец, известным среди  подростков характерным жестом, очертил в воздухе что-то типа знака Зорро из одноимённого фильма, убедительно подтвердив данное клятвенное слово.
    - Так вот, когда ты ко мне пришёл, уж не знаю с чего: то ли с тяжёлого похмелья после твоей свадьбы, то ли ещё с чего - перед самым пробужденьем во сне мне действительно привиделся чёрт, вернее, я  его - не видел, но так явственно слышал, что показалось что он реальный. Опять-таки во сне, ведь иное состояние, я, как человек фактически учёный, говоря твоими словами, отмёл напрочь, - ну, и в пух и прах разругался с ним, то есть с чёртом. А после виртуальной перепалки – пока остановимся на этом термине - я, совершенно заслуженно и по делу, послал его туда, куда обыкновенно русский человек от всей души посылает всевозможных гнид, а он, гад, в свою очередь пригрозился, что, теперь, мол, мне крышка - и все неприятности, которые только возможны в мире - отныне мои.
     -Ну!? - перебил Серёга друга, нетерпение, которого, к разворачивающемуся странному сюжету перевесило предвзятость и неверие, сложившееся поначалу.
    - Ну, и понеслась, блин, жизнь по кочкам! Ты ушёл, а к вечеру Петрович, с почтового ящика приносит повестку к следователю Чугунову, которая оказывается отчего-то прошлогодней. Затем выясняется, что это просто опечатка, и я, естественно, не явился в срок на допрос. Но в связи с этим, как ком с горы, вдруг, наезжает участковый и чудом меня не упекает на пятнадцать суток - спасибо дяде Васе - выручил. А когда через сутки я являюсь в кабинет майора, то он мне выкатывает обвинение от какого-то Карла, которого я, возвращаясь ночью от тебя, как бы ударил своим мобильным по его лысой голове! И при этом на телефоне будто бы мною сброшенном как улику в кустах на соседней улице обнаруживается его перхоть, а некий свидетель Копытов, любовавшийся в эту тёмную пору красотами Москвы, всё это видел и подтвердил! В итоге - мне повестка о не выезде из города и в скорости - суд. А я вот тебе, Серёга, крест даю, - ни черта не помню, как на автопилоте от тебя до себя на бреющем полёте дотащился, а что б ещё и такое - ни в жизнь. Ну, и как тебе, брат, такой расклад?!
    - Да, извини, дружище, действительно жесть... - есть от чего тронуться...
     - Ты это о чём?.. - как-то рассеяно переспросил Володя, целиком поглощенный злосчастными туманными воспоминаниями.
    - Прости, не так выразился… - смутился Серёга, - Я имел в виду, что есть от чего голове кругом пойти...
     В любой другой раз Уклейкин бы зацепился бы за подобный неприятный намёк пусть даже из уст лучшего друга, но сейчас, он фактически пропустил это мимо ушей, ибо, ему, было, совершенно необходимо выговорится, поделится с близким человеком горем, что бы стало хоть чуть-чуть легче. И лучшей отдушины, чем Серёга Крючков на тот момент времени во всей Вселенной не существовало.
     - Вот и я про то... Так это ещё не всё... - выдохнул Уклейкин, безуспешно похлопав по карманам в поисках сигарет.
     - Ну, не томи, Вовка, дальше-то что? - торопливо дал ему закурить Серёга.
      - А дальше, - больше. Выхожу из милиции и прямиком к Лефортовскому парку дух перевести. Вдруг, у его центрального входа, как десантура с неба, - цыгане, которых, между прочим, я лет десять тут не встречал: шум, гам, "не погадать ли и вам" и прочий балаган. А через полчаса - бац! - обнаруживаю, что у меня ни паспорта, ни денег, ни часов...
     - Конокрады блин! надо было сразу в милицию, - возмутился Крючков.
      - Да погоди ты, какая милиция, я ж только от туда еле ноги унёс… ну, то есть только вышел, я имел в виду, и опять что ли в эти казематы: нет уж - дудки. Но это, Серёга, ерунда, главное, что паспорт с деньгами вскоре нашлись, я, оказывается, их выронил на скамейке в парке, когда пиджак снимал от жары.
      - Да уж сегодня жжёт не по-детски, - согласился Крючков и словно бы в доказательство вынул из заднего кармана потёртых джинсов носовой платок и утёр им свой влажный от волнения и повышенной температуры лоб.
     - Не перебивай. Так вот - хорошо, что мамаша с коляской их подобрала - она в парке рядом прогуливалась - и я с ней, спустя три часа буквально чудом встретился во дворе Сашки Подрываева, а то бы плюс ко всему - ещё и без документов остался.
    - Да уж... без бумажки человек у нас... букашка, - философски согласился Крючков, но тут же спохватился, - а часы?..
     - А часы пропали, прямо с руки... командирские, Петрович подарил... эх, до соплей обидно...
     - Ну, это уж точно цыгане - к гадалке не ходи! - резюмировал грозно Серёга.
     - Я тоже так думаю - она и подрезала, но и это, брат Серёга, всего лишь полбеды...
      - Как это?! - совершенно искренне удивился Серёга, и даже насторожился, что случалось с ним редко.
       - А так! Звоню я Сатановскому - это наш главный - с тем, что бы выпросить еще пару-тройку дней, что бы хоть синяки сошли, а он мне, как Гёте, блин, меж глаз наотмашь: а знаешь ли ты, мол, Володька, сукин сын, что по твою душу к нам в редакцию со скандалом чёрт приходил!?
     - Как это?! - заклинило Серёгу, - не может быть - это типа... шутки что ли?
    - Знаешь, Крючков, я теперь уже ни в чём не уверен, …да только - этот чёрт, вроде как, предъявил паспорт, где черным по белому проштампована фамилия: Чёрт, а имя - Франц Карлович! Смекаешь, Серёга, - тот первый, который на меня заявление в милицию накатал, тоже Карлович, правда, Устин, но фамилия-то почти как у меня - Лейкин... - это ж форменный заговор какой-то...
      - Да, дела... прям детектив какой-то психологический, -  разинул от не притворного удивления Крючков, слипшийся рот и нервно вставил туда сигарету.
    - Так я о чём тебе толкую - полнейшая, блин, засада.  Дальше - больше. Карл I, ну то есть Лейкин, который телегу Чугунову накатал, требует с меня компенсацию в один миллион рублей за якобы понесённые им физические увечья и моральные страдания…
     - Ни фига себе, губу раскатал, я, блин, банкам и то меньше должен!.. – опять оборвал возмущением Серёга друга.
    - Вот-вот… - согласился с вопиющей несправедливостью Уклейкин и продолжил с негодованием выплёскивать из себя тяжёлые и мутные воды, загрязнённые необъяснимыми обстоятельствами последних дней:
      - …а Карл II, т.е. Чёрт, который к Сатановскому завалился вместе с адвокатом по фамилии Банкротов,  - грозится всю редакцию по миру пустить, если я лично не напишу опровержение с извинением на свою статью, где по обыкновению, развенчал ряд мифов о Нострадамусе. Он, видите ли, согласно представленным документам ему чуть ли не прямой потомок и моя критика якобы причинила ему чудовищные нравственные страдания! Ну, что, скажешь, Крючков, хорош сюжетец?!..
    - Бред какой-то... - только и выдавил из себя напрочь сбитый с толку Сергей, - разве такое может быть?..
    - Всё-таки сомневаешься, а зря… этот, как ты говоришь, "бред" сейчас мне Наденька из редакции принесла, - пойдем, покажу... о, чёрт! - в пылу исповеди Володя совсем забыл о своём, оставленным в  одиночестве, предмете тайной страсти и теперь не представлял, как из этого выпутываться. Однако, как это часто бывает в нашей жизни, всё устроилось само собой.
    - Да верю я, верю, Вовка: просто всё это чрезвычайно странно и маловероятно, - попытался хоть как-то успокоить взволнованного друга Крючков, в том числе и уводом разговора в иную плоскость, - а Наденька… кто это?
   - Э…это… - растерялся в конец Уклейкин, так и не решив, как поступить.
    - Наденька - это я, Сергей, здравствуйте… - вновь белым лебедем выплыла она из прибранного гнёздышка Уклейкина в коммунальный коридор и протянула ему покрытую нежным бархатом загара руку.
    - Ой, здравствуйте... - оторопел Серёга, не ожидавший, увидеть у лучшего друга столь красивую девушку и смущённо поцеловал её запястье. Володю при этом внутренне автоматически передёрнуло.
    - Извините, мальчики, что я вмешиваюсь, но поскольку уж так получилось, что я невольно услышала твой действительно странный рассказ, Володенька, то, полагаю, что это, скорее всего, - обычные переутомление и нервы.
   - Да, да…я, честно говоря, друзья, и сам склонялся к этой печальной версии, только… боялся себе признаться – все эти последние злоключения так измотали меня, что я, наверное, действительно болен… - грустно выдохнул Володя. Но на душе его стало, вдруг, светлее и покойнее от этого признания, ибо тяжесть мучительных сомнений разрядилась об сочувствие и участие самых близких ему людей на Земле.
     - Володенька, даже если ты и болен, то это совершенно не опасно – уверяю тебя, - утешая, подошла она к нему вплотную и, взяв его ладонь, нежно погладила её, как испугавшегося котёнка. - У моей мамы есть старинная подруга, Ирина Олеговна - она великолепный врач-психотерапевт - и если б ты только знал сколько знаменитых писателей, артистов она привела в чувство, то не переживал бы так. И потом, ...ты должен всегда помнить, что с этого дня… - комок окончательно сформировавшейся любви подкатил к её тоненькому, как у молодой лани, горлу, и, не отводя, сияющих от проступающих слёз счастья, бирюзовых глаз от влажнеющих голубых глаз Уклейкина она дрогнувшим голоском, тихо добавила, - …я не брошу тебя…
    Сердце Володи, едва вновь не выскочило за физиологические пределы, отведённые для этого самой Природой, так как, от висков до пят, всю сущность его, Рождественской звонницей, пронзала столь долгожданная чудесная, радостная весть своеобразного Воскрешения: «я не брошу тебя!», «я не брошу тебя!», «я не брошу тебя!»…
    - И я, и я… тоже… -  сами собой также тихо, словно птицы после зимы навстречу тёплому Солнцу весны спорхнули с уст его, возможно, самые важные и дорогие слова в жизни.
   - Вот и отлично, обрадовалась она, - с трудом совладав с налетевшим бурей обжигающим волнением взаимной любви, которую уже было ничем не скрыть, - я сегодня же вечером с Ириной Олеговной созвонюсь, и завтра мы съездим в больницу…ты, Володенька, не против?..
    - Конечно, конечно, да и Сатановский требовал медицинскую справку за мои вынужденные прогулы, - ни на миг, не отводя больше глаз с её волшебной красоты лица, ликовала Воскреснувшая к новой жизни душа Уклейкина, -  я с тобой, милая, теперь хоть к чёрту на край Света!
    - Нет уж: нам и своего Чёрта хватит, - чуть охладила она пыл Володи, обладая среди прочих привитых с детства положительных качеств ответственностью, памятуя о поручении главреда разобрать документы на немецком языке. - А на край Света… - почему бы и нет… - улыбнулась она так искренне, что со стороны могло показаться, что у неё в руках два авиабилета на мыс Доброй Надежды, остров Пасхи или ещё куда подальше.
      Всё это время Крючков стоял, как вкопанный по самые провода телеграфный столб, разинув до не приличия рот и вытаращив очумелые зрачки, жадно улавливая каждый звук бессмертного диалога московских Ромео и Джульетты, в современной интерпретации. Будучи гораздо опытней Уклейкина в подобных вопросах, он тут же, безошибочно, словно своеобразный куратор сердец, про себя вынес абсолютно точный вердикт: «это - любовь».
     С одной стороны он был несказанно рад за друга, что, наконец, и Володю поразила волшебная стрела Купидона, а не достаточно редкая и в основном пустая, очередная мимолётная шпилька, как правило, иногородней девицы, которая в Володе для себя искала скорее сугубо бытовую выгоду в виде московской прописки, чем искреннее, взаимное чувство. А с другой - было жаль того, что их, и без того, не частые, встречи «по душам», теперь неминуемо станут заметно реже, чему неумолимо свидетельствовал его собственный, пусть пока и трёхдневный, опыт семейной жизни.
     - Ну, милый, - взглянула на него Наденька, первой выйдя из завораживающего оцепенения, - а, где твой обещанный чай, на кухне? ведь мне ещё нужно претензию этого Чёрта разобрать, что б ты успел написать официальное извинение. - И вы, Сергей, присоединяйтесь за компанию.
     - Да, да, там, конечно, - и Уклейкин, также выйдя из состояния заоблачного счастья, заглаживая пустяшную вину, широким жестом пригласил друзей пройти в коммунальный пищеблок, одновременно служащий любимым у русского народа местом самого плотного и откровенного общения на всевозможные темы, включая в первую очередь - запрещённые.
      И чайная процессия, возглавляемая Воскресенской, тут же вереницей проследовала на кухню, где и разделилась на две неравные части. Наденька по-хозяйски сходу взялась за заваривание свежего «Индийского», а, Володя, подобно прилежному пионеру, неустанно хлопотал вокруг неё; Крючков же, подойдя от нечего делать к огромному окну, внимательно прищурившись, с неподдельным интересом наблюдал режущую глаз непривычную нервическую суету жильцов.
    - Слушай, брат, Уклейкин, а чего это все, словно скипидаром намазанные, носятся и шушукаются?
    - А… так я вам ещё одну новость не сказал, пожалуй, это даже не новость, а настоящая «бомба» и, кстати, не исключаю, что и тут без чертовщины не обошлось, хотя другого, скорее местечкового рода и порядка…
    - Что… дом заминировали?! – попытался пошутить Крючков, нарочно скривив испуганную физиономию.
   - Гм… можно и так сказать. В общем, наш дом признали аварийным… и всех расселяют в новые отдельные квартиры… - на удивление мрачно разъяснил ситуацию Володя.
     - Ну!!! Поздравляю, дождались-таки! – аж подпрыгнул от искренней радости за друга Серёга.
     - И я присоединяюсь к поздравлениям, Володенька… - солидаризировалась Воскресенская.
     - Может, тогда по этому случаю, шампаньолы?! – я мигом сбегаю: сразу отметим новоселье и знакомство, а?! – весело подмигнул всем сразу Крючков.
      - Эх, друзья… - рано радуетесь. И Уклейкин поведал всю трагическую подноготную принудительного выселения в Южное Бутово, включая  решение несогласных с этим произволом властей жильцов организовать сопротивление посредством создания координирующего их действия народного штаба, в который его, оказав высокое доверие, выбрали всего три часа назад.
     - Да, брат, ни понос, пардон, Надя, так золотуха… - зло подытожил текущее положение дел Крючков, с нестерпимой горечью понимая, что если не отстоять всем миром дом, то встречи с другом, отселённым за МКАД, могут фактически прекратиться.
    - Так, говоришь, в 21:00 собрание? – решительно нахмурился Серёга.
    - Да, - также решительно подтвердил Володя.
    - Буду! – вбил финальный гвоздь Крючков. - А то, ишь, чинуши мордатые моду взяли – коренных москвичей из столицы вышвыривать: умоются, сволочи, я им, блин, устрою 17-й год! А сейчас, братцы, что бы вам не мешать разделываться с местными и прочими чертями - смотаюсь к себе, может чего эдакого и придумаю, да и супруге надо на глаза показаться от греха...
      И Серёга, не прощаясь, по-английски, лишь чуть убавив громкость, но, не стесняясь особо в выражения, тем не менее, относительно тактично, вылетел разгневанной шрапнелью из тягостного напряжённого пространства, доживающей, возможно, последние дни старой московской коммуналки своего лучшего друга.

Глава 2

      Оставшись одни, Надежда сразу же начала тщательно переводить с немецкого претензию Чёрта Володе, делая пометки и заостряя внимание на значимых с её точки зрения моментах. Уклейкин же в свою очередь, прилежно делая записи в блокноте, как, впрочем, и Воскресенская, одновременно думал о своей судьбе, которая за столь короткий срок щедро наградила его счастьем взаимной любви, чёрной полосой неизъяснимых обстоятельств и грядущей неопределённостью с жильём, которое, как известно, является едва ли не основой бытового корневища человека.
     От этого фантастического житейского клубка мысли его путались и не выказывали обыкновенную стройность, убедительность и последовательность. Тем не менее, спустя полтора часа черновой вариант извинения всё же был готов и он, неохотно, ибо, пребывал далеко не в восторге от сухого текста, которым пришлось оправдываться, запинаясь и несколько злясь от этого на себя, прочитал его Наденьке:
     «В связи с обращением в редакцию гражданина Чёрта Ф.К. с претензией на материал нашего журналиста Уклейкина В.Н. «Нострадамус: вымыслы и реальность» от 16 мая с.г., в котором изначально обоснованно подвергалось сомнению сама возможность предвидеть грядущие события на примере 15-ой катрены  (стихотворения) 1-ой Центурии, Лионского издания 1555 года:
«Марс угрожает нам ратной силой,               
Он семьдесят раз вынудит проливать кровь.               
Крах соборов и всех святынь.               
Уничтожение тех, кто о них не пожелает слышать»…   
   …и учитывая, что вышеупомянутый Чёрт, согласно представленным нотариально заверенным документам архива города Монпелье является наследником знаменитого предсказателя Мишеля де Нотр Дама Прованского, пророчество которого с нашей стороны подверглись сырой критике, в той смысле, что, поскольку, до сих пор официальной наукой не представлены 100% доказательства того, что на Марсе не существует разумной жизни, и, следовательно, наличествует не нулевая вероятность «кровавой» угрозы землянам «ратной силой Марса» до «семидесяти» раз включительно, то это означает: предсказание не является не сбывшимся как с юридической, так и с фактической точки зрения, ибо не указана конкретная дата его реализации, «Вечерняя газета» и лично автор приносят Чёрту свои искренние извинения. Кроме того, в качестве жеста примирения, редакция за свой счёт готова предоставить заявителю стандартную колонку в газете для его интерпретации пока ещё не реализовавшейся 15-й катрены своего, безусловно, великого и знаменитого пращура, но, которая, возможно, сбудется в неопределённом будущем. Однако, в случае, если, впоследствии, у редакции и/или автора появятся, неопровержимые свидетельства обратного, мы, в свою очередь, оставляем за собой право на незамедлительное опровержение со всеми вытекающими юридическими и моральными обязательствами для господина Чёрта и его родственников».
     - Уф… - кисло выдохнул Уклейкин, -  курам на смех: после таких вот извинительных опровержений либо коллеги по цеху засмеют либо в психушку упекут.
    - А, по-моему, - начала его успокаивать Наденька, - вполне сносно… не смотря на очевидный бред всего происходящего – ведь формально ты написал всё верно, а для Сатановского – это сейчас главное… он тебе про выборы намекал?
    - Прямым текстом так и сказал, мол, сейчас – никаких скандалов с газетой – предвыборная жатва на носу… - подтвердил Володя.
     - Ну, вот... так что, не волнуйся, Володенька, у тебя и так переутомление: всё рано или поздно забудется, да и не думаю, что кто-то это воспримет всерьёз… скорее, как некий розыгрыш или шутку.
    - Эх, Наденька, твои бы слова да Богу в уши, а то эти чёртовы метаморфозы – меня действительно до жёлтого дома доведут…
     - Что бы ни случилось, милый…, я не брошу тебя, – повторила она гораздо твёрже, чем в первый раз, ставшие святыми для Уклейкина слова, которые вновь, словно чудодейственным исцеляющим елеем, успокоили изрубцованное жгучей неопределённостью метущееся сердце его: «я не брошу тебя», «я не брошу тебя», «я не брошу тебя», - и добавила:
      - А на счёт Бога, ты – прав, после того, как завтра съездим к Ирине Олеговне надо обязательно найти время и сходить в ближайшую же Церковь или… постой… - на секунду задумалась она, - вспомнила: тут недалеко в Карачарове храм есть, а там - Отец Михаил  - школьный друг моего папы – настоятелем служит. - Удивительный человек: он родителей венчал, потом меня крестил, а уж как прихожане его любят за доброту и мудрость – это и вовсе словами не выразить. Всё: решено, рано утром в ближайшее же Воскресенье пойдем в Церковь – тебе надо обязательно поговорить с ним, исповедоваться. Если б ты только знал, Володенька, - всплеснула она восторженно руками, - какие порой чудеса случаются с людьми, которых измучили хворь и всевозможные злоключения после откровенных бесед с Отцом Михаилом… Я, надеюсь, ты не возражаешь, дорогой?..
    Володя, который всего пару часов назад мог только лишь грезить о подобном отношении к себе со стороны  бесконечно обожаемой им Воскресенской, сейчас пребывал в состоянии чем-то схожим с тем, в котором был, гадкий утёнок Андерсена преобразившийся в прекрасного лебедя; он уже совершенно не представлял, каким образом мог бы сбрасывать свинец проблем со своих крыльев без её чуткого участия. Все её, внешне очевидные и простые советы, были удивительно разумны, последовательны и своевременны, видимо, потому, что они исходили от ясного сознания питаемого полным чистой любви сердца. И Уклейкин помимо прочего, был совершенно очарован этим, крайне редким сочетанием качеств молодой красивой девушки, которая благодаря самому Провидению из миллионов мужчин, среди которых, несомненно, есть куда как более достойные, выбрала именно его.
    - Что ты, Наденька… напротив, в моём положении - это твоё решение кажется очень своевременным, если не сказать, - и, возможно, единственным: спасибо тебе, я даже не представляю, что бы без тебя делал… - тут же признался он ей в только что сформировавшихся потаённых мыслях.
    - Не стоит благодарностей, - тактично заметила она и чуть настороженно спросила, - а ты, Володенька, крещёный?
      - Да… ещё с детства, - подтвердил он и сам себе задал вопрос: «а ведь и в самом деле: как это я раньше сам не сообразил – это как раз то, что является, едва ли, не самым действенным противоядием от всякой потусторонней нечисти, если предположить, что она действительно существует…»
      - Слава Богу, – обрадовалась она, - можно сказать, полдела сделано, а остальное от нас с тобою зависит, верь мне – всё будет хорошо…
    - Я верю тебе, Наденька… и… люблю… - наконец материализовалось его святое чувство в слова и, покинув пределы его сущности, обрели ещё одно новое вечное и благодатное пристанище.
    И её, женское сердце вновь и уже окончательным согласием дрогнуло, откликнувшись полной и безоговорочной взаимностью. Впитав в себя все его переживания, надежды и сомнения, Наденька, одёрнув штору, одарила Володю, небесным поцелуем такой божественной нежности, что он едва не потерял сознание от безграничного блаженства, равного, которому, пожалуй, нет во всём Мироздании со времени его сотворения.
     Мгновенно вспыхнувшая обоюдная страсть уже было швырнула их, как очередную дань, к ногам Эроса, и они почти слились в не контролируемом мозгом хаотическом нежнейшем лобзании друг друга, как, вдруг, с улицы раздался душераздирающий вопль, резко оборвавший сей волшебно-интимный процесс, являющимся едва ли не самой сладостной составляющей Любви:
    - Караул, шпионы!!!
    И постепенно, как снежная лавина, также неудержимо начал ускоряясь, нарастать людской гул разноголосых жильцов, угрожающе окружающих эпицентр очередного происшествия, из которого перманентно можно было разобрать лишь весьма сочные и забористые непечатные тирады.
   - Ну, что там, блин, опять стряслось?!.. - вздрогнул Уклейкин, в глубине души проклиная противный фальцет неугомонной старухи Звонарёвой, который он, вынужденно, запомнил, как некий символ вопиющего облома, до конца дней своих.
     - Не знаю… - также растерялась Надежда, с трудом сдерживая схожие с Володиными эмоции крайнего возмущения столь бесцеремонно вторгшимся безумным воплем в их сугубо личную и почти полностью состоявшуюся интимную жизнь. - Но, вероятно, на надо помочь…
     Уклейкин, категорически недовольно подошёл к окну, и, увидев, как возбуждённые соседи во главе с неутомимой бабой Зиной окружили двух представительных дядек внушительной комплекции и что-то настойчиво добивались от них. Таким экстренным образом выдернутый, как не дозрелая морковка из грядки, из сладострастного ложа неги любви, он вынужденно вспомнил, что среди прочего является действующим членом народного штаба.  И в этом новом качестве был оставлен для связи и наблюдением за складывающейся вокруг дома обстановкой. Невыносимое в данном контексте чувство общественного долга, путь и с микроскопическим преимуществом, но на удивление одолело природный инстинкт:
    - Придётся мне, Наденька, всё же спустится во двор, - похоже, запланированное через полчаса собрание началось досрочно и стихийно с какого-то ЧП…
   - Я с тобой, - решительно сказала Воскресенская, и они, быстро приведя себя в порядок, смело отправились навстречу неизвестности.
    А пятью минутами ранее случилось вот что. Зинаида Ильинична, будучи назначенной, начштаба караулить во дворе всевозможные новости, слухи и подозрительности, стойко выполняла поручение. Оправдывая высокое людское доверие, она часа два к ряду периодически меняя дислокацию в густо посажёных кустах, старалась быть незамеченной и, подобно всепогодному военному локатору космической разведки, несмотря на возрастную глухоту, удивительным образом улавливала любые, даже нарочито приглушённые разговоры, не находя в них, впрочем, пока ничего криминального.
    Вдруг, её пристально прищуренный и менее слеповатый правый глаз усиленный диоптриями узрел у первого подъезда двух, не внушающих ей никакого доверия, типов. Плотные мужчины лет 30-ти, в чёрных костюмах и очках, словно однояйцевые близнецы, смахивающие на вражеских агентов вроде 007, недобро озираясь по сторонам, и что-то молча, и усердно пришпиливали к дверям. И, Звонарёва, словно полжизни доблестно отслужив в спецназе ГРУ, лихо, преодолевая скамейки и кустарники, в три секунды предстала пред ними с резонными вопросами: «Вы кто такие, внучки, и чего тут трётесь?!»
     Незваные агенты, презрительно взглянули на полоумную старуху, как им изначально показалось, и один из них, видимо старший, необдуманно бросил ей, как обглоданную кость дворняжке: «Не твоё дело, бабка…» - о чём впоследствии оба горько сожалели.
    «Какая я вам, ироды, бабка!» - ощетинилась Звонарёва, - «повторяю: а ну-ка колитесь живее, бугаи: кто такие и что вы у нас без разрешения на дверях развешиваете, пока я не осерчала!»
    «Смотри-ка, «Круглый», а старуха-то с норовом – дай-ка ей буклетик, что б не нудила и пусть валит отсюда по-тихому», - распорядился он же.
   - Легко, «Сытый», - и хамоватый помощник с чванливой ухмылкой протянул неудержимо закипающей Ильиничне рекламный проспект, в котором цветные фотографии новых домов на фоне окружающих их густой зелени леса сопровождались восторженными комментариями, из которых выходило, что самое лучшее место на Земле для проживания – это, безусловно, Южное Бутово.
     Не смотря на более чем почтенный возраст, обветшалому серому веществу бабе Зине хватило две-три секунды, чтобы разгадать коварный план быковатых типов, которые намертво пришпиливали огромными кнопками к двери красочные плакаты и собирались бесплатно раздавать буклеты всем жильцам дома. Кроме того, возмущённую душу её невыносимо жгла обида, что клятый и неуловимый Родригес так и не ответил собственной головой за надругательство над бедной Луизой, несмотря на все усилия благородного Дона Карлоса. Всё это спрессовалось в «пластид» негодования и требовало немедленного выхлопа. И взрыв праведного гнева не заставил себя долго ждать, оглушительно прогремев на весь двор чуть вышеупомянутым, душераздирающим воплем: «Караул, шпионы!!!»
    Володя и Надя подошли к очагу противостояния в тот момент, когда уже человек тридцать хмурых жильцов, плотным кольцом обступив пришельцев. Все они, пока ещё относительно мирно, требовали от залётной парочки документов и объяснений, хотя и так было понятно, что навязчивой рекламой их склоняют как можно скорее получить ордера и, оставив навсегда родное Лефортово, переселится до конца дней своих в Южное Бутово. Именно это обстоятельство умышленного подталкивания сродни пинку под зад, собственно, особенно и озлобляло и без того возбуждённых людей.
      «Ишь что, бандиты, удумали!», «Торопятся, суки!», «Да купил наш дом олигарх какой-нибудь - вот и шестёрки и суетятся, падлы!», «А связать их  - и всех делов – пусть колются, гады, что, блин, и как!..» - разрывались над бурлящей человеческой массой справедливые снаряды объяснимого гнева.
      Но, несмотря на подавляющий численный перевес жильцов, никто из них пока не решался идти в рукопашную. Впрочем, и быковатых типы, серьёзной наружности, уже не выказывали пренебрежения, как поначалу к бабе Зине, а вели себя подчёркнуто вежливо и сдержанно, дабы ненароком не спровоцировать физический конфликт, исход которого, высоковероятно, был бы не в их пользу. И видимо поэтому, один из них, тот, которого «Круглый» назвал «Сытым», уже что-то нервно шептал по мобильному телефону, стараясь быть не услышанным окружающими.
    - Небось подмогу, собака, вызывает, - предположил бывалый Егорыч, авторитетно возглавляющий известную всей окрестности весёлую троицу, которая традиционно занимаясь вечерней дегустацией  портвейна в противоположных подъезду кустах, едва ли не первой откликнулась на сигнал тревоги Звонарёвой.
    - Ага, вон как скукожился, бычара, - согласились не разлучные с ним "оруженосцы" Коля и Толя, пошатывающееся, как на незримом ветру пожухлая осока, и, обильно отравляя и без того не свежий московский воздух, ни чем уже не изводимым амбре.
    - Жору! Надо позвать Жору… - осенило сметливого Степу-слесаря, в правой руке которого недобро раскачивался увесистый полуметровый разводной ключ.
     - Точно – зовите Жору, едрёныть! – поддержал отличную идею Егорыч, изрядно отхлебнув портвейна, что бы, в случае чего, использовать бутылку как подручное средство борьбы с врагами, ни пролив, в пылу возможной битвы, ни капли драгоценной жидкости.
    - Жора, жора!!! – задрав головы в район третьего этажа, с надеждой и не без гордости за наличие богатырского вида соседа, как на стадионе, начали дружно скандировать, предвкушавшие скорую и безоговорочную победу, жильцы.
     - Ну, чё?!.. - нехотя, ибо только что вернулся со смены, с нанизанной на вилку огромной надкушенной котлетой, с трудом протиснувшись в распахнутое масштабное окно коммунальной кухни, ответил он.
    - Жорик, глянь, родненький, что делается: провокаторы засланные, - народ смущают! - точно сформулировала суть происходящего Звонарёва.
     - Ща, баб Зин, спущусь… - буднично ответил Жора Коловратов, - ведущий забойщик метростроя. Будучи человеком добрым и воистину выдающихся форм с неимоверной силой, он за эти впечатляющие редкие качества был наречён местной детворой уважительно Ильёй Муромцем.
     Доселе непроницаемые лица двух «рекламодателей» тут же заметно посерели. И засланная агентура пока ещё неизвестного заказчика, инстинктивно прижавшись, друг к другу, медленно попятилась к двери подъезда. И если бы не раздавшаяся вдруг сирена милицейского бобика, показавшегося в арке двора, то один Бог ведает, во что бы выплеснулось нарастающее противостояние.
    - А, ну, граждане, разойдись! – сходу грозно рыкнул участковый, грузно вывалившись из машины вместе с двумя округлыми сержантами, из оттопыренных карманов которых на радость голубям обильно просыпались семечки.
    - Ты, погоди нукать, Михалыч, - узнал бы сначала, что у нас тут делается! – сходу тормознула его, вошедшая в раж, баба Зина.
     - А, ты, я смотрю, Звонарёва, всё не угомонишься: гляди у меня - загремишь на старости лет на 15-ть суток.
    - А ты меня не пугай, мне немного уж пугаться осталось, - как в битве за Москву, стояла на смерть Ильинична, - совсем ослеп от власти: мы тут провокаторов поймали, а ты их, стало быть, выгораживаешь?!
     - Да какие мы провокаторы, командир, а бабка эта… наглухо полоумная, - наконец, вышел из минутного оцепенения «Круглый», - просто плакаты развешивали, а эти, – он обвёл восстановившим уверенность взглядом возбуждённых жильцов, - как с цепи сорвались, блин: документы им покажи, да всё расскажи. - Ещё и угрожают… - добавил «Сытый» совсем тихо, вновь упавшим голосом, заметив как из соседнего подъезда, неспешно раскачиваясь, как огромный перегруженный нефтью танкер, приближался Жора-Илья Муромец, в едва заметной на выпуклом мускулистом теле майке 65-го размера и неприветливо чадя «Беломором».
      - Я тебе покажу, бандит, "полоумная"! Ты у меня, гнида, кровью харкать будешь, я партизанкой эшелоны под откос с фрицами пускала, а уж вас, христопродавцев, как клопов, самолично раздавлю! - всерьёз завелась баба Зина в ответ на оскорбление.
     «Так их, Зинаида!»,  «Молоток,  Ильинчна!», «Кремень, а не бабка!..», - одобрительным гулом пронеслось невидимое напряжение в перегретый эфир. И жильцы, сплотившись плотным поукольцом, социализировано сделали шаг к непрошеным хамам.
     - Ну, я ж говорил, капитан, что по ней дурдом плачет… - ещё менее уверено ответил «Сытый», которого до глубины души поразило неожиданно-слетевшее с уст внешне безобидной бабуси крайне грозное и, что более всего странно, – весьма убедительное: «кровью харкать будешь».
   - Ты бы, болезный, бабушку-то нашу не обижал… не надо, - холодно заметил ему, наконец пришвартовавшийся к колыхающейся толпе Жора Коловратов, медленно затушив папиросу о свою безразмерную мозолистую ладонь, вызвав у окружающих чарующую смесь ужаса и восторга.
    - Стоп, стоп, стоп! – тут же смекнул участковый, почувствовав несорванными погонами, что дело начинает принимать неуправляемый оборот. - А ну-ка, ребята, покажите-ка всё-таки документы… от греха.
      «Вот это правильно!», «Давно бы так!», «Ещё бы в кутузку их!..» - прокатилась над эпицентром разворачивающихся событий, в целом одобряющая  действия участкового, народная волна эмоций.
     - Да, не вопрос, командир, - и оба быковатых типа самодовольно протянули ему красные, украшенные позолоченной вязью, внушительные корочки.
     - Так-с… Караваев и Шаров – помощники независимого депутата московской городской думы Лопатина Петра Петровича… - зачитал вслух капитан Потапчук содержимое корочек.
      - Ну, теперь понятно, откуда руки к нашему дому растут, - быстрее всех сообразил Уклейкин, - продали нас с потрохами олигарху! - вспомнив, как Сатановский характеризовал недавно данного «слугу народа» на одной из редакторских летучек, как очень влиятельного в строительстве бизнесмена.
       «Вот ведь, ироды: совсем страх потеряли!», «Пропал дом!», «Как холопов, суки, нас торгуют!..» – вновь начали угрожающе разрываться осколочными фугасами гневные чувства жильцов.
       Пока разгневанные люди обильно, ёмко крестили, на чём свет стоит продажную власть и воров, участковый, подойдя вплотную к помощникам депутата, вернул им документы и что-то шепнул «Сытому», который оказался  Караваевым и старшим Шаровым («Круглым»). После чего сомнительная по виду парочка, сбросив, словно улики, на скамейки рекламные буклеты, быстро ретировались восвояси, сдавленно изрыгая из себя нецензурные выражения в связи с не выполненным до конца заданием высокопоставленного шефа и, более чем, прекрасно понимая, какого свойства из этого залёта их ждёт завтра «гешефт».
     -Так, граждане!.. – продолжал, как мог, понижать напряжение капитан, убедившись, что помощники депутата Лопатина поспешно скрылись в арке, - конфликт улажен и прошу, незамедлительно разойтись по домам.
    - Э… товарищи, порошу не расходиться! -  на правах члена штаба в пику Потапчуку, начал в свою очередь удерживать соседей Уклейкин. - Напоминаю, что  примерно минут через десять у нас состоится запланированное штабом общее собрание.
   - Не понял?! - искренне удивился капитан тому крайне возмутительному для него факту, что какой-то наглец посмел ему перечить и, обернувшись, узнал Володю:
   - А… журналистишка, кажется?!.. - сержанты напряглись, сплюнув семечки, почувствовав в голосе начальника знакомые нотки раздражения, - опять воду на моём участке мутишь?!
       Уклейкина словно бы торкнуло от вновь, как и накануне, презрительно брошенного в его сторону, словно дуэльную перчатку в лицо: «журналистишка»; и он опять начал согласно известной черте характера уверенно закипать, тут же вспомнив и о данной самому себе и всем клятве доказать, что он «не кишка тонка»:
      - У нас народный сход начинается, и вы, как представитель исполнительной власти, не смеете мешать реализовывать нам конституционное право на свободное собрание.
      «Вот-вот!», «Правильно, Володька! – жги их, чертей», «Совсем оборзели, оборотни в погонах!» - пронеслась очередная канонада народного возмущения, взрывная волна от которой, на сей раз прошлась по призванной их защищать, милиции.
       - Э!.. потише там: я за оскорбление и привлечь могу, - бросил, словно парализующую успокоительным газом гранату, грозное предупреждение в возбуждённую толпу жильцов участковый. - А тебя, правозащитник липовый, - он снова нарочито подчёркнул последние два слова в ярко отрицательном смысле, - за организацию незаконного митинга в Москве могу эдак годика на три привлечь… - будешь в Кандалакше пенькам на зорьке зачитывать их права!
     Потапчук уже победоносно предвкушал усмирительный эффект от обкатанного веками на населении метода вербального устрашения оного. Но вдруг, подобно известной всему миру советской ракетно-зенитной установки «ГРАД» сверхточно и уничижительно в ответ ему прилетела, тирада которую он совершенно не ожидал услышать ни во сне, ни наяву, ни тем более публично:
    -Вы, капитан, в своём уме?! Вам же русским языком сказали: не препятствуйте свободному волеизъявлению граждан… или звёздочки на погонах жмут?! - совершенно невероятные по своей наглости слова услыхал в свой адрес, на глазах краснеющий участковый, из прекрасных уст Воскресенской, которая для пущей солидарности специально взяла Володю за руку.
     Никогда ещё за все двадцать лет, в целом безупречной службы Семён Михайлович Потапчук, не был так прилюдно, как сопливый мальчишка, отчитан;  даже из лужёных глоток вечно недовольного начальства его барабанные перепонки не огорчали подобные обидные эпитеты, а потому, растерявшись, он не нашёлся возразить что-либо адекватное унизительному моменту, кроме как личностное:
   - А ты кто такая?..
   - Во-первых: не «ты», а «вы», - извольте соответствовать пока ещё офицерскому мундиру. Во-вторых: я, гражданка Российской Федерации, общественный деятель и так же, как и Владимир, журналист… или вам, пока ещё капитан, этого недостаточно для осознания должностного соответствия происходящего текущему законодательству… или мне ещё добавить?..
    Эти слова, произнесённые хрупкой никому неизвестной девушкой, произвели на всех неизгладимый эффект и подобно грому накалили атмосферу до предела, которая по всем законам физики обязана была неминуемо разрядится репрессивной молнией со стороны окончательно покрасневшего участкового. Все действующие лица, как в театре, затаились в предвкушении неминуемой драматической развязки, но… в этот раз - сама Природа сделала исключение, ибо, не смотря, на нанесённую публичную обиду, Потапчук был опытным участковым и вполне разумным человеком. Он понимал, что два журналиста на один конфликт было уже перебором, и ненужная огласка действительно могла угрожать его карьере, тем паче, что симпатии агрессивных жильцов были явно на противоположной стороне: и он, благоразумно отступил, сбавив обороты, пытаясь неуклюжей шуткой всё-таки разрядить обстановку так и не выйдя из состояния некоего замешательства:
     - Прокурор нам всем добавит… если что. Поступил сигнал – мы отреагировали: так что, граждане, - всё по закону.
    - Ладно, Михалыч, не серчай: ты к нам - по-человечески, и мы к тебе по-людски… -  примирительно  икнул Егорыч, предварительно, на всякий случай, отставив опорожненную бутыль портвейна за скамейку.
    - Да что я… - пожал капитан в знак примирения по-простецки погонами и сочувственно повёл густыми бровями. -  Работа, братцы, такая… - оправдывался он, заметно стушевавшись перед возбуждённым и не довольным народом, хотя, сердцем всегда был с ним, ибо, и сам, будучи коренным москвичом, жил в схожем соседнем доме, судьба которого висела на волоске расселения уже с четверть века. И, исходя из складывающейся обстановки, высоко вероятно, что и ему грозила незавидная судьба вынужденно осваивать новое место для проживания где-нибудь за МКАДОМ. - Что ж я не понимаю как обидно, когда нас, местных из центра к чёрту на рога высылают… 
    -Так, стало быть – ты с нами?! – аж взвизгнула от потенциальной подмоги в виде сразу трёх  милиционеров бабка Зинаида, - вливайся тогда, соколик, со своими орлятами к нам в ополчение, - нам сейчас бойцы с пистолетами позарез нужны.
    - Э… э!.. – что ещё за «ополчение», что за «пистолеты», вы, меня тут точно под сокращение штатов подведёте?! – всерьёз насторожился он военной терминологии совершенно неожиданного предложения капитан, выйдя из как бы оцепенения.
     - А вот наш начштаба всё и растолкует, - с радостью кивнула  Звонарёва на уверенно приближающегося к ним Шурупова, который, словно бы проверяя, нет ли за ним шпионского хвоста, - периодически и с подозрением оглядывался через левое плечо назад.
   - Здравствуйте, товарищи, и благодарю за организованность! - через пять минут, как и договаривались, ровно в 21:00 начнём наше общее собрании, - сходу принялся Петрович к исполнению своих обязанностей. - Уф… еле успел… - чуть отдышался он. - Зато с ветеранской поддержкой вопрос решён крайне положительно. – А ты, Михалыч, что тут: решил нас поддержать в роковую минуту? – молодца, так держать, народ это запомнит!
    - Погоди, погоди...  Петрович, - тут же прервал его, насторожившись, участковый. - Пока ты там к своим ветеранам бегал, тут дело чуть до рукопашной не дошло… - вот мы на вызов и прибыли: хорошо успели, а то бы я всю вашу партизанскую компанию в околоток упаковал, особливо вон тех, - он недобро кивнул фуражкой в сторону решительно настроенных Володи и Наденьки, - правозащитничков…
    - Уж, не с теми ли двумя хмурыми бугаями в костюмах, которых я встретил у арки, рядом с чёрным джипом чуть буча не случилась? – спросил наблюдательный начштаба.
   - С ними, с ними… с помощниками депутата… - было, начал участковый прояснять драматическую суть текущего момента, как в свою очередь был мгновенно и бесцеремонно оборван Звонарёвой, которая просто-таки невыносимо жаждала лично донести всю подноготную случившегося ЧП начштаба. Словно диктор центрального телевидения, предваряя очередную серию мыльной оперы, она, крайне быстро, но ярко и не стесняясь в выражениях, во всеуслышание пересказала Петровичу, едва ли, не речитативом, содержание – предыдущих.
   Пересказ её был столь неожиданно подробен и сочен, что ошалевший от неслыханной дерзости капитан сразу же забыл о таком к себе презрительном отношении, ибо, словно бы он вновь вместе с восхищенными жильцами пережил чрезвычайно взрывоопасные события 15-ти минутной давности.
     -Ну, Зинаида Ильинична, ты даёшь, прям как Левитан, - крайне одобрительно удивился Шурупов. - И как, от имени начальника штаба, лично от себя и от лица всех присутствующих товарищей объявляю тебе за проявленную бдительность и мужество, - благодарность!
    - Служу Советскому Союзу… и трудовому народу! - не задумываясь, выпалила она в ответ первое, что ей вспомнилось, и, горделиво улыбнулась единственным зубом, который, как золотая звезда с серпом и молотом, победоносно сверкнул в лучах московского заката.
     Люди, в первую очередь среднее и старшее поколения, одобрительным гулом откликнулись на подзабытые в эпоху убийственных перемен 90-х священные слова, которые ранее вызывали чувство искренней гордостью за великую Родину и зажигали их сердца на подвиги и свершения ради её благополучия и безопасности. Как равно и неподдельный трепет всех её врагов и завистников.
    А расчувствовавшийся ностальгией по легендарному прошлому капитан едва не отдал честь Звонарёвой, и, впервые застеснявшись своей милицейской формы, отводя глаза, буркнул в усы:
  - Ну, ладно, вы тут это… особо не шумите… - и, грузно сев в уазик с молчаливыми сержантами, от которых остались лишь две кучки шелухи семечек, задумчивый покинул двор.
 
Глава 3
      
       К 21:00 к подъезду подтянулись почти все жильцы дома, их родственники и даже близкие друзья среди которых, как и обещал, был Серёга Крючков, решивший для себя, что сделает всё, что бы его лучший друг жил, как с детства - рядом, а не у чёрта на куличиках. Хватало и зевак из соседних домов, которые узнав о потрясающей новости, прониклись пока сторонним участием, но внимательнейшим образом отслеживали ход исторических с точки зрения среднестатистического обывателя событий, ибо, повторимся: вопрос жилья, а тем паче отдельного и нового – есть наиважнейшая составляющая бытия человека любой национальности, политических убеждений и вероисповедания.
      Пару минут посовещавшись с Уклейкиным и Варварой Никитичной по ведению предстоящего собрания, Шурпов, бойко взобравшись на скамейку и нарочито встав сандалиями на провокационные рекламные буклеты, выкинув правую руку вверх, как пролетарский вождь всех угнетаемых распоясавшейся буржуазией народов, искромётно начал:
    - Итак, товарищи, мы только что убедились, как прихвостни доморощенного олигарха Лопатина, без объявления войны, первыми вероломно начали против нас агрессивную информационно-психологическую атаку! И теперь, когда фактически вскрылась истинная цель - я не побоюсь этого слова - вора-депутата: захват наших дома и земли с предварительным выдворением нас за пределы родного Лефортово, а на освободившемся месте отгрохать ради очередных барышей какой-нибудь бордель или супермаркет, - я - спрашиваю вас, братья и сёстры.  Готовы ли вы, как в 41-м, дать достойный отпор ворогу, дабы дети наши и внуки – прямые наследники по праву и крови – жили на этой московской земле настоящими хозяевами: счастливо и долго, в свою очередь, передавая её, как зеницу ока, своим потомкам?!!
     - Да!!! Готовы!! Хрен им! – дружно громыхнули, как на митинге, стиснутые общей проблемой и зажигаемые речью начштаба нестройные ряды жильцов и им сочувствующих.
     - Спасибо, друзья, иного не ждал от наследников неувядающей славы отважных отцов и дедов наших! – и невольная слеза благодарной гордости скупо проступила из тщательно прищуренного правого глаза Шурупова, не оставшись незамеченной искренне внимающим ему жильцами-соратниками.
      И сердца их тут же откликнулись оратору в такт теплой волной глубокого сочувственного уважения, которую Василий Петрович буквально ощутил всем существом своим:
    - Ещё раз спасибо, друзья… Однако на собственной шкуре зная методы давления на не согласных с похотями сросшегося в алчный спрут беспредела и безнаказанности власти и барыг, обязан, товарищи, честно предупредить вас, что предстоящая схватка, вероятнее всего, будет жёсткой и затяжной. Поэтому, все те, кто не готов ни морально, ни даже и физически к изнурительной борьбе по отстаиванию своего права жить там, где жили наши предки и родились мы, ещё раз подумайте до утра и примите ответственное решение! Уверяю, что из уст оставшегося к решительной битве народного ополчения с клятыми капиталистическими супостатами, - никакого осуждения не будет, ибо у каждого могут быть свои мотивы! Да и юридически вы вправе поступить, так как считаете нужным: вот Варвара Никитична, как наш опытный юрист, подтвердит.
     После последних предостережений три-четыре руки неуверенно протянулись за буклетами, тут же быстро спрятав их за взмокшими от внутренней борьбы между страхом неизвестности и гарантированной, пусть и на краю новой Москвы жилплощадью, спинами. Но Василий Петрович и глазом не повёл, продолжая твердо и последовательно свою пламенную речь:
    - Как фронтовик, прошедший с кровавыми боями до Берлина, добавлю, что колеблющийся соратник порою хуже врага, ибо в самую важную минуту он может дрогнуть и, создав, например, панику, подорвать изнутри весь отряд, всё наше правое дело! Поэтому, думайте, товарищи, и ещё раз думайте!
    Со скамейки исчезли ещё пара буклетов, но Шурупов продолжать растапливать сердца соседей железным глаголом, выкованным богатейшим жизненным опытом и на бесчисленных публичных собраниях общественно-политического движения «За Родину, за Сталина», активным членом которого, напомним, он являлся:
    - Те же из вас, чей дух, совесть и бытовые обстоятельства позволяют до конца исполнить свой гражданский долг – прошу для начала подписаться под коллективным воззванием во все возможные инстанции и СМИ, составленным активом штаба у товарища Стечкиной Варвары Никитичны. И один было взятый буклет, в порванном виде, подобно одному из штандартов разгромленной фашистской дивизии, пал обратно на скамейку к сандалиям Начштаба, как пред мавзолеем Ленина на параде Велико Победы в Отечественной войне 24 июня 1945 года.
     Воодушевлённые зажигательной речью начштаба жильцы, в основном мужчины, потянулись к юристу на подпись, робко одёргиваемые сомневающимися супругами. И лишь Агнесса Моисеевна с Трындычихой, криво улыбаясь, в стороне от собрания, негромко о чём-то судачили меж собою, взывая у зоркой бабы Зины зуд нервного гнева от их предательского с её точки зрения проступка. Губерман же, - страстный игрок всевозможных сомнительных заведений типа казино и бирж, где законно можно в минуту лишиться собственных сбережений, и который, также как и Стуканян и Сорокина, овладев днём смотровым ордером - отсутствовал, вновь, по-видимому, канув в неизвестность бесконечность азартного бытия.
   - Далее, товарищи, – продолжал чётко вести народный сход Шурупов, - надо доизбрать, штаб; есть ли достойные кандидатуры?
    - Жорика! – они, ироды, от одного его вида заикаться начнут! - возопила, вошедшая в сладостный вкус остросюжетных перипетий Звонарёва, которая была искренне разгневана удушающей жизнь перспективой навсегда, покинуть, родное Лефортово, и проверенных годами соседей, - твердо, про себя решив, заняться общественно-полезной деятельностью.
     - Ты как, Георгий Иванович, не возражаешь?.. – уважительно поинтересовался Василий Петровичу у чадящего папиросой, как небольшая городская ТЭЦ, богатыря-забойщика метростоя.
      - Не… повоюем ещё, дядя Вась… - только и обронил он в знак согласия, громко похрустев костяшками пальцев на выдающихся кулаках, чем, как в цирке, вновь вызвал у ошарашенной публики вздох благоговейного восхищения.
     - Ну, и… З… Зинаиду в штаб за мужество и б… бдительность! – быстро посовещавшись, дружно двинула очередную кандидатуру, колыхающаяся в полный штиль неразлучная тройка (Толя, Коля и Егорыч), внутренности которой одновременно жгли речь начштаба и алкоголь, с тем ещё расчётом, что на радостях боевая пенсионерка одарит их похмельным рублём, а то и двумя.
      «Точно!», «Если б не она!..», «Огонь бабка!», «С мертвого не слезет!..» – парадным салютом засверкали над Звонарёвой хвалебные вспышки - эпитеты благодарных за её отважный поступок людей.
     - Вот она, Ильинична, народная слава: молодец, так держать! – присоединился к поздравлениям Шурупов, - теперь и я не возражаю.
      Счастью бабки Зинаиды не было никакого вменяемого предела. Она, о, Боже! даже заочно простила клятого-переклятого ею душегубца Родригеса, ибо сериал всё равно завтра неизвестно чем закончится, а вместо него, наконец-то, уже сейчас начнётся настоящая реальная жизнь, которая растворит в своей бурной пестроте её серые дни одиночества.
    - Итак, товарищи, считаю, что оперативный штаб вполне укомплектован и пока идёт сбор подписей, ещё раз довожу до вашего сведения, что мне удалось договориться со своими одно партийцами о том, что в случае необходимости нас поддержат людьми и транспарантами, ибо, скорее всего, без массовых митингов протеста не обойтись.
     «Молодец, Петрович!», «Прям, генерал!», «Кутузов!..» – тут же пролетело одобрительно над собранием.
   - Но, предполагаю, что этого будет недостаточно: так как нас, боевых ветеранов, с каждым часом, увы, - всё меньше и меньше…
    Люди чуть нахмурились, потупив глаза, и сочувственно промолчав, ещё более внимали речи своего авторитетного лидера:   
   - Поэтому призываю всех вас завтра же предварительно переговорить со своим кругом друзей, приятелей, коллег по работе, спорту и другим интересам с тем, что б в решающий момент максимально массово вступить на защиту нашего права жить там, где мы родились и пустили корни наши предки, геройски положившие за это свои жизни! Ещё раз повторюсь: наша сила - в единстве! и чем больше нас будет, тем труднее будет продажной власти поставить нас на колени! Вспомните, товарищи, великие слова страстного борца с несправедливостью поэта Серхио Ортеги, которые в драматические моменты истории сплотили не только чилийский, но и иные народы мира, отстаивающие свои право на свободу и независимость: «Когда мы едины - мы непобедимы!!!»
      Люди, растерянность которых в последние годы безнадёжного лихолетья порой доходила до отчаяния, буквально на уровне инстинкта самосохранения почувствовали ту, видимо, неистребимую в человеке волю к достойной жизни, порядку, самоуважению и одновременно – сострадание к ближним своим, что с сотворения Мира отличало его от зверя. А уж у русского человека с обострённым чувством к воле и справедливости - тем паче.
    И они – каждый в отдельности и все вместе, самой плотью чувствуя, эту неувядающую силу вечного сопротивления бренному унижению со стороны так называемых вершителей их судеб – внутренне, душевно и духовно, сплотились, полностью солидаризируясь со справедливыми словами Василия Петровича. В это вдохновенное мгновение они уже были ни жильцами, ни соседями, ни обывателями, а именно - людьми, - достойными этого высочайшего в природной иерархии звания.
    - И последнее, товарищи, – предлагаю организовать круглосуточное дежурство по охране нашего дома от всевозможных провокаторов из расчёта – один  человек от подъезда, ибо, бдительность – это наш щит, а единство – меч праведного возмездия!
    На этой высокой ноте Шурупов закончил народный сход и взволнованные люди, перегруженные эмоциями и навалившимися вызовами времени, начали медленно расходиться по квартирам, что б на семейном совете ещё раз взвесить все «за» и «против» воистину судьбоносного выбора. Дилемма, как всегда случается в переломные моменты жизни, была внешне крайне проста, но именно эта кажущаяся очевидная лёгкость приводит к невыносимо тяжёлой внутренней работе любого человека, которому предстояло в короткий срок принять роковое решение. На кону изменчивой фортуны, переливаясь в лучах тревоги и грёз, стояли, ожидая «жребия», лишь два условно счастливых выбора в зависимости от тайных желаний того или иного претендента:
1. затяжная борьба за право достойно жить в Лефортово с совершенно непредсказуемым исходом неизвестно когда;
2. новая отдельная квартира в Южном Бутово прямо сейчас.
   Одним словом, подавляющему большинству жильцов дома 13 по Красноказарменной улице Москвы предстояло пережить возможно одну из самых тяжёлых ночей в их и без того далеко не лёгкой жизни начала XXI века новой России. Впрочем, как относительно верно говорится, - а кому сейчас легко?..
     Последним эпицентр собрания покинул Крючков, в голове которого искрились высоким напряжением различные, включая авантюрные, - идей, дополнительный вольтаж которым добавила зажигательная речь Шурупова. Но, перво-наперво, дождавшись, когда лобное место освободится от лишних глаз, он собрал все оставшиеся буклеты с твёрдым намерением отправить оные, навсегда разлагаться в ближайший мусорный ящик, что и было сделано им в две минуты. Попутно туда же отправился и единственный пришпиленный к двери быковатыми помощниками депутата плакат. Затем, нагнав Уклейкина у его подъезда в сопровождении восхитительной Наденьки, Серёга по обыкновению особо не церемонясь, перебил их какой-то трепетный разговор на нарочито приглушённых приватных тонах:
   - Ну, брат, я и не думал, что твой Петрович, таким глаголом жжёт – у меня, веришь ли, даже кулаки сжимались!
   - Мне тоже понравилось… - поддержала Воскресенская, не отрывая от Володи нежного взгляда, - …очень убедительно, а главное – по существу и совести верно…
   - Это что… - подхватил волнительную тему Уклейкин, также, не сводя счастливых глаз с Наденьки, - бывало, сойдёшься с дядей Васей по-соседски на кухне, например, в политическом споре, так порой еле ноги уносишь от его железобетонной аргументации.
   - Ладно, я вижу вам сейчас не до меня… - Крючков ещё раз убедился, что любовь окончательно и навсегда приковала ребят друг к другу невидимыми цепями, - я собственно по делу, на минутку… помнишь, ты, Вовка, говорил про информационную бомбу?
   - Ну, было… - это я образно про Южное Бутово имел в виду.
    - Так вот… – Серёга заговорщицки обернулся по сторонам, - предлагаю заминировать весь дом к чертовой бабушке…
     - Ты, офанарел! – мгновенно вспыхнул Уклейкин, сбросив шлейф секретности, - тут же кругом дети, старики!..
    - Да уж… вы, Сергей, прям как революционер-бомбист какой-то… разве так можно… - поддержала любимого Наденька.
     - Да вы не поняли, друзья, всё будет понарошку, блеф, если хотите, - главное, что б они думали что всё реально и мины настоящие. Ну, вы только представьте себе картину: вокруг милиция, пожарные, МЧС, телевидение, журналисты всякие, толпы зевак и сочувствующих, начальство нервное с мегафоном. Вот это и будет «бомба» на всю страну! – накалялся Крючков.
     - Ну, не знаю… слишком авантюрно, - перевёл дух Уклейкин, - но Петровичу передам, может и сгодится твой вариант, как, не дай Бог, крайний метод защиты.
    - А я про что! - удовлетворённо воскликнул Серёга; и, пообещав к следующему вечеру придумать ещё что-нибудь эдакое и, понимающе подмигнув влюблённым, - был таков, растворившись в сгущающихся сумерках дворовой арки.
     Влюблённых же более никто не сдерживал и они, как два мотылька, ни проронив, ни слова, вспорхнули вверх, дабы восстановить божественный процесс вкушения страстной неги любви, столь бесцеремонно прерванный караульным воплем бабы Зины. Однако, влетев на крыльях счастья на лестничную площадку второго этажа, они с невыносимой горечью в бешено метущихся сердцах поняли, что в данную минуту сие не представляется возможным, ибо коммунальная квартира обрела полноценный статус оперативного штаба.      
      Действительно общая часть коммуналки преобразилось за счёт новоизбранных членов штаба: Жоры Коловратова и бабы Зинаиды. Первый - подобно скале несколько неуклюже мялся, не умещаясь в дверях, вникая в наставления начштаба и одновременно являясь караульным живым щитом, прочность которого ставила под сомнения схожие характеристики высококачественного бетона; вторая - хлопотала на кухне, как у себя дома, проворно разливая чай и бурча про себя что-то нечленораздельное с негативными, дребезжащими нотками. Отзывчивая Варвара Никитична подсчитывала подписи, что-то писала и, не поднимая головы, отвечала на какие-то юридические вопросы тут же находившихся супругов Кречетовых и Авакумовых. Кроме того, в коридоре, словно запутавшийся в клубке проводов кот, возился, Стёпа «разводной ключ», едва ли не первый раз в жизни, совершенно бескорыстно монтировавший стационарный телефон, любезно предоставленный на общенародное благо Стечкиной, проживающей двумя этажами выше.
     «Чёрт!..» - только и смог с душевной болью разрядить внутри себя Уклейкин энергию глубокого разочарования, - «когда же всё это кончится?!..» - в нём сейчас яростно боролись между собой инстинкт любви и чувство долга перед товарищами по ополчению.
    «Я ж сказал тебе, щелкопёр, когда …» - вдруг раздался беззвучный, но конкретный ответ, как бы, ниоткуда или вернее – отовсюду, тембр, которого удивительным образом похожий на слащаво-холодные нотки того, первого виртуально-реального чёрта. Но общая штабная суматоха, тут же, отвлекла его от поиска неприятного источника странной телепатической информации и Уклейкин, в душе которого вновь начал кровоточить пакостный осадок предыдущих сомнений и терзаний. Поначалу растерявшись, он, тем не менее, смог скрыть от окружающих своё, проснувшееся, как прорвавшийся гнойный чирей, внутреннее волнение, и, влившись в общую работу, на некоторое время, даже позабыл о странном казусе, предыдущая череда которых, стала, как он в тайне надеялся, понемногу и навсегда отступать в прошлое.
     - А… Володя, наконец-то пришёл, присоединяйся, а то время позднее, - тут же взял его в оборот Шурупов, лавируя между людьми, словно горнолыжник, при этом умудряясь держать командирскую прямую осанку и печатая властные шаги в стёртый до основания времён позднего НЭПа кафель кухни. Помимо дежурных распоряжений положенных в подобных ситуациях он усердно пытался генерировать новые стратегические и тактические идеи по обороне дома, но ничего достойного внимания не выходило: по-видимому, напряжение сверх бурного дня давало о себе знать, и от этого Василий Петрович внутренне злился на себя и немного нервничал.
   - Девонька, а тебя как звать-то, милая?.. – крайне уважительно обратилась баба Зина к красивой, но неизвестной её пока спутнице Уклейкина, смелостью которой она восхитилась ещё на собрании, когда та, вся такая внешне хрупкая, в раз поставила на место тяжеловесного Потапчука.
   - Наденькой, бабушка… - ответила она так нежно и ласково, что Зинаида Ильинична, у которой, по воле рока, на всём белом свете ни осталось, ни единой родной кровиночки, чуть в сердцах не прослезилась:
   - Умница, внученька: как ты участкового-то нашего пузатого отутюжила! - я едва не родила на радостях, дай-ка я тебе чайку налью, - и она, не дождавшись согласия, ловко плеснув кипятка с заваркой в чашку, подала ей её, ибо, места, что бы присесть на кухне уже не было физически.
    - Спасибо… - но в любом случае, если бы не ваши, бабушка, бдительность и мужество - то, возможно, провокация с противной стороны удалась, - вновь искренне похвалила Воскресенская Зинаиду Ильиничну.
      Баба Зинаида в очередной раз до предела польщённая тёплыми словами стоявшей рядом с Уклейкиным Наденьки размякла в доброте душевной и, впав в мечтательную нирвану, предалась меланхолии, начав неспешный разговор и раздачу бесценных советов:
    - А ты, стало быть, внученька, то же в газете работаешь с нашим Володькой?
    - Да… уже три месяца почти… - скромно отвечала Воскресенская.
     - Гм... - лукаво прищурилась, словно бывалая сваха, Звонарёва, переводя поочерёдно взгляд с Наденьки на Володю. - Ты, красавица, присмотрись к нашему Володьке-то: он хоть и недотёпа, но зато честный и воспитанный...  Всегда сердечный спросит, как, мол, здоровье, баба Зина, не помочь ли чем?..
    - Баба Зин… ну, что ты ей Богу, говоришь… - начал традиционно розоветь Уклейкин, особенно не возражая, так как внутренне был бесконечно благодарен неожиданной своднической ролью словоохотливой пенсионерки, ибо, о возможном браке с Наденькой он и мечтать не мог, не рассматривая это вожделенное счастье даже теоретически.
    - А что я такого сказала?.. – изумлённо-уверенно ответила Звонарёва, - правду и только правду, а её стыдиться, милок, – грех: пропадёшь ведь, горемыка, без женской руки-то: что мужик без бабы – бобыль трухлявый…
    Володя, почти не сводящий влюблённого взгляда с Воскресенской, был положительно потрясён выражением её чуткого лица, которое как минимум не возражало нравоучению Зинаиды Ильиничны, а как максимум – он не мог в это поверить – было согласно с доводами пенсионерки во время фактически открытого инициированного ею сватовства.   И кто знает, до чего бы они договорились, если бы Начштаба, получив из рук отзывчивой Стечкиной отчёт по итогам сбора подписей, командным голосом не потребовал тишины для их оглашения:
   - Итак, товарищи члены штаба, сочувствующие и колеблющееся, – он твёрдым взглядом осмотрел Наденьку и глав семей Ромашовых и Перекатовых с домочадцами, которые сменили предыдущих консультирующихся у Варвары Никитичны, отчего пространство кухни стало ещё менее способствовать прямому её предназначению. – Из 120-ти ответственных квартиросъёмщиков против произвола властей и за право продолжать жить тут в Лефортово, подписалось 90, при явке, согласно протоколу, - 97-ть. То есть из тех, кто был на собрании, 7 человек уже решили покинуть ряды нашего ополчения, а трое нарочито не учувствовавших: Губерман, Сорокина и Стуканяны даже умудрились получить смотровые ордера. Но повторимся - это их законное право. Итого, наши невосполнимые потери – минус 10 семей, оставшиеся 20 в основном находятся в отпусках, командировках, и по мере их появления проявится и их позиция по данному вопросу. Мне достоверно известно, что из этой двадцатки, мой друг и коллега по партии Бутыркин Тит Борисович вторую неделю томится в застенках СИЗО Матросской тишины за сопротивление милиции во время не санкционированного митинга, а наша с Володей соседка – Роза Карловна Флокс, 100%, как всегда, растит цветочки на даче и пребудет сегодня-завтра.
    Услышав про тюрьму, у Уклейкина одновременно сжалось сердце и помутилось в глазах. Он столь явственно вспомнил (а, Крючков, подтвердил), как следователь Чугунов после того как в прямом смысле железный Феликс жёсткой пикировкой со стола на сапог реанимировал адскую мозольную боль в ступне, - угрожающе прошипел в след: «Посажу… гада!», что, чуть пошатываясь на ватных ногах, и, слегка побледнев, - вынужденно прислонился к стенке. Впрочем, в суматохе и тесноте никто этого не заметил, ибо были всецело поглощены разворачивающейся историей, в которой каждому предстоит пережить отведённую Провидением роль с абсолютно неведомым финалом.
    - С Бутыркиным, который незаконно задержан на неопределённое время я постараюсь связаться в самое кратчайшее время через адвоката, также, к слову, активному члену нашего общественно-политического движения «За Родину, за Сталина!», - решил, пользуясь подходящим моментом Шурупов совместить функции командира ополчения и агитатора. - Соответственно, прошу вас, товарищи, если кто-нибудь знает, где сейчас находятся оставшиеся 18 квартиросъёмщиков, то немедленно передайте им информацию о сложившимся положении вокруг дома и принятых нами решениях, что бы у них было время определиться с выбором позиции. Хотя, я больше чем уверен, что великое беспроводное русское сарафанное радио да ещё по такому острейшему вопросу у нас во все времена работает без сбоя, и они уже со всех парах мчатся домой.
   - Точно, Василий Петрович, мне уже Нюрка Зюзина с полчаса назад из Пицунды звонила, сказала, что послезавтра со всей семьёй в Москву вылетает, -  подтвердил версию Начштаба неравнодушный к слабому полу Славик Ромашов, который был её женатый сосед и украдкой как-то сладострастно и лукаво улыбнулся. - И откуда они, плутовки, так быстро всё узнают?.. - ума не приложу.
   - Одно слово, бабы… они не умишком, а сердцем чуют… - вот, помню, у меня один случай был… - начал было разъяснять обществу дьявольскую осведомлённость женщин слесарь-универсал Стёпа «разводной ключ», но тут же был резко осажен возмутившейся Звонарёвой:
    - Сам ты без царя в голове!.. только и знаешь, как халтурные рубли с честных людей вымогать, бракодел!..
   - Всё! хватит, друзья, брейк, - авторитетно встрял между условными апологетами патриархата и матриархата на правах Начштаба Петрович, - пошутили, побузили и хватит: не хватало ещё и нам меж собою собачиться. - Подведём, лучше итоги тяжёлого дня.
   - Действительно, хорош попусту балаболить, - негромко зевнул Жора, отчего на кухне задребезжали чайные ложки в чашках, и настала подобострастная тишина, - …завтра ж на работу.
    - Спасибо, Георгий Иванович, опять уважил… - восхитился Шурупов, удивительному дару выдающегося метростроевца умиротворять всё и вся вокруг фактически одним своим видом.
   - Итак, - закруглялся Василий Петрович, - на сейчас мы несём потери в 10 семей из изначальных 120. Конечно, не факт, что и все подписавшиеся примут окончательное решение о тяжёлой и изнурительной борьбе за свои права, но в целом - цифра совпадает с нашим приблизительным анализом, проведённым накануне собрания, и это - осторожно обнадёживает. Но к вечеру пятницы, когда мы постараемся достоверно узнать, сколько ещё человек обратилась в департамент за смотровыми ордерами, картина будет яснее и тренд очевиднее, так что придётся немного подождать, но отнюдь - не бездействовать.
     Шурупов взял паузу, что бы закурить, но случайно обнаружив в самом углу кухни чьего-то малыша, тихо сидевшего на горшке и восхищённо внимающего огромному окружающему Миру, благоразумно воздержавшись, продолжил:
    - Все мы на собственных шишках знаем, товарищи, что жизнь порой выдаёт такие загогулины, что хоть стой, хоть падай. Поэтому, в сложившейся обстановке, предлагаю следовать древнему принципу: «Доверяй, но проверяй». Повторюсь – это не от того, что мы сомневаемся в ком-то, а именно – что бы владеть реальной информацией, ибо у кого она есть, тот и обладает преимуществом при прочих равных, разумеется.  Поэтому, надо устроить, желательно скрытое, наблюдение за жилищным департаментом, в то время, когда там выдают смотровые ордера. Кто возьмётся курировать этот ответственный вопрос?
    - Я! - молниеносно среагировала Звонарёва, войдя во вкус реальной, полной насыщенных событий, жизни. - У меня там боевая подруга рядом живёт - Макаровна - правнуков выгуливает, она 40-к лет в цирке отработала гримёршей, так что, если что – нас никакое ЦРУ не узнает.
   - Отлично, Ильинична, так держать, …значит, с маскировкой проблем быть не должно…
   - Зуб даю, …последний! – подтвердила баба Зина,  - она ж ещё самому Карандашу усы клеила.
   - Добро, - полностью удовлетворился ответом Шурупов и продолжил давать ценные указания. - Ну, а с тебя, Георгий Иванович, силовой блок.
   - Не боись, Петрович, справимся… чай не впервой… - с завидным, как у слона безграничным спокойствием, зачадил он папироску, дабы не заснуть после тяжёлой рабочей смены.
    - Только прошу тебя, Жора, если не дай Бог что, то действуй по обстановке, но крайне аккуратно: полагаю, что одного твоего вида с сотоварищами будет вполне достаточно для умиротворения пришлых агрессоров.
    - Сделаем… - неподъёмным булыжником вывалилось из Жоры железобетонное уверение в том, что в этой плоскости бытия проблем быть не должно, а в подтверждение словам чуть напряг и без того выдающиеся бицепсы, которые окончательно надорвав по шву безразмерную майку, вызвали очередной вздох восхищённого благоговения.
    - Готово, Петрович! Можешь хоть в Кремль звонить – я подключил телефон! – предавшись, обшей атмосфере народного единения внешнему злу, почти по-военному доложил Стёпа «разводной ключ».
    - Благодарю за службу, Стёпан, по-военному похвалил соседа Начштаба. – Сам знаешь, служивый, без связи на фронте, как без ушей.
    - Не за что, …дядя Вась, сам связистом в армии служил: знаю, как отцы-командиры нашего брата чихвостят, когда рация не работает…
     Шурупов, словно отец-генерал рядового, снисходительно, но с уважением похлопал Степана по плечу и продолжил:
     - Ну, а я буду до 4-х утра дежурить и составлять дальнейший план первоочередных мероприятий, а ты, Володя, потом меня сменишь, и главное – хорошенько подумай, как нам с максимальной пользой можно использовать твои журналистские возможности.
   - Хорошо, Василий Петрович, у меня уже есть кое-какие мысли: завтра-послезавтра постараюсь окончательно сформулировать.
      - Вот и ладно. Да...  – спохватился Шурупов, - а ты ещё бюллетенишь или завтра уже на работу надо идти?..
      «Черт… про медицинскую справку за прогулы для Сатановского я и забыл …» - вспомнил Уклейкин об ещё одной неприятной проблеме, которую только ещё предстояло неизвестным образом решить:
      - Ещё день-другой на больничном листе буду дома, которого, правда, пока… нет, а там, кровь износу, надо на работу выходить, иначе меня главвред с очками съест.
     - Справка будет, даже не переживай Володенька, - участливо вклинилась в диалог Воскресенская отчего у Уклейкина по всем клеточкам измождённого организма тут же излился исцеляющий его бальзам нежной Божественной любви.
     - Огонь девка, чистая броня!.. – не удержалась Звонарёва, продолжая восхищаться Наденькой, и многозначительно подмигнула Уклейкину: «мол, не будь, дураком, Володька, - упустишь своё счастье».
       К этому времени первая волна юридически просвещающихся вместе с членами их семей схлынула, и Шурупов, поблагодарив от лица всего штаба Варвару Ильиничну за кропотливую работу, подчёркнуто уважительно, предложил ей передохнуть до утра, когда неминуемо накатит – вторая.
    - Итак, товарищи, по местам - нам предстоят, возможно, тяжёлые испытания, но мы, наследники героев, не имеем права очернить трусостью и бездеятельностью их неувядающую славу! Перефразируя известную фразу времён 2-ой Отечественной войны, резюмирую: «за МКАДОМ – нам жизни нет!». А пока, - всем спасибо и до завтра, товарищи.

                Глава 4
         
    Восстановив прерванную суровым реализмом начала XXI века России,  уединённость в коммунальном гнёздышке Уклейкина, ставший благодаря Воскресенской чуть уютней, влюблённые, пройдя Рубикон сверх волнительных колебаний, - таки слились в единое целое. В те уже никогда неповторимые мгновения счастья их духа и плоти, не смотря на более чем 7 миллиардное население планеты, на Земле едва ли нашлась бы вторая подобная пара людей до конца испивших сладостную чашу блаженного наслаждения, - настолько она было фантастически упоительна и обоюдна. Словно молодые гибкие и упругие лианы, Володя и Наденька почти мёртвым узлом сплелись друг в друге и, как набирающая скорость и мощь лавина неукротимой страсти животного инстинкта продолжения жизни тысячекратно помноженного на истинную человеческую любовь, они разом рухнули ею в бесконечно бездну божественных услаждений, испепелив там без остатка эмоциональную энергию.
    Обессиленных до невозможности пошевелить даже малыми частями тела, их тут же, безропотных и беззащитных, взял в плен Морфей, высота и широта невидимых стен крепости которого, не давали им ни малейшего шанса на досрочное пробуждение. Более того, фонтанирующее буйство красок, сравнимых разве что с волшебно мерцающей недосягаемой красотой бесчисленных галактик Вселенной, их сновидений было настолько фееричным, что адекватно передать его даже самыми яркими и насыщенными словами не представляется никакой возможности.
     Однако, будильник ещё советского производства 1-го московского часового завода 1961 года выпуска, заведённый Уклейкиным на 3:55 утра, подобно огромному стенобитному крану, раскачав верещащую в пронзительном ля-миноре металлическим скрежетом биту-колокольчик, напрочь снёс незримые пудовые замки сна. И лишь, ловкий поставленный удар Володи кулаком в центральную область циферблата трёхкилограммового отечественного раритета, смог отбросить его атаку на Наденьку, реакция которой выразилась лишь только в смене положения её великолепного во всех отношениях упругого тела.
     Отправив апперкотом будильник в глубокий нокдаун, Володя тихо сменил на посту Шурупова, который по-военному доложил, что за время его дежурства ничего серьёзного в обозримом пространстве двора дома не произошло. Оставшись на кухне наедине с ночью и переполнившими его счастливую произошедшим чудом душу чувствами и мыслями, Уклейкин решил, дабы не терять напрасно время - продолжить написание романа, тем более, что его план, сюжетная линия, характеры героев давно были им тщательнейшим образом разобраны – и требовали лишь физического воплощения на бумаге. Как и в прошлый раз, сейчас, словно некая Божественная муза, безупречно вела его перо: буквы чудесным образом складывались в слова, слова в стройные и осмысленные предложения – творчество пусть медленно, но неуклонно складывалось в великолепную литературную мозаику, оценить которую по достоинству ещё только предстояло современникам и потомкам.
     Но, время, отпущенное Провидением для вдохновения, крайне скоротечно: и три предутренних часа пролетели в вечности, как молнии подобные стрелы Робин Гуда, материализовавшись в два десятка страниц мелкого убористого текста, благо, что ничто не потревожило Уклейкина за время его дежурства. Окончание же творческого процесса созидания романа совпало с нежнейшим поцелуем Наденьки в самое темечко Уклейкина: она, проснувшись в 7-мь часов не менее счастливой, чем он, подобно кошке на мягких лапках, подкралась к нему для сладостных лобзаний, от чего его, вновь, словно чистым и тёплым дождём, насквозь окатило Божьей благодатью.
    Он, было, хотел ответить ей тем же, но Воскресенская, одарив его не менее сладостной улыбкой, аккуратно наложила свой волшебный пальчик на его вожделенные уста. Наденька лишь тихо сказала, что ей надо обязательно к 10 часам быть в редакции, что бы передать Сатановскому опровержение по делу Чёрта, а до этого – всенепременно успеть заехать домой, дабы лично успокоить родителей, так как вчера в счастливой головокружительной суматохе даже не позвонила им, что случилось впервые в её жизни.
    И в одно мановение утренним мотыльком она растворилась в просыпающемся пространстве, как мимолётное виденье, на прощанье лишь обещав непременно вернуться как можно раньше, что бы непременно попасть до вечера с Володей на приём к её знакомому врачу-психотерапевту - Ирине Олеговне.
    Едва чарующий аромат духов Воскресенской развеялся в специфических и крепких разносольных запахах коммунальной кухни, как в штаб, начали неспешно стекаться соседи и новости, ибо вызовы бытия никто не отменял, а до законных выходных оставались ещё целых двое суток.
   Шурупов, Володя и присоединившаяся к ним чуть позже Стечкина вместе со собственноручно испечёнными пирогами с капустой продолжили отвечать на всевозможные вопросы людей, дабы хоть как-то уменьшить их естественное сомнение в связи с грядущей неопределённостью, вызванной туманной перспективой борьбы за право жить достойно на своей родной земле.
    К 9-ти утра явился Жора Коловратов, и как ответственный за силовой блок, доложил, что за время организованного ночного караула (по человеку от подъезда) также никаких серьёзных происшествий в охраняемом доме и его ближайших окрестностях не случилось. О меловой надписи на дверях Губермана: «ЖИД» и, которую, впоследствии затёрла половой тряпкой, однако внутренне согласившись с содержимым, его, радеющая за всеобщий порядок, пожилая соседка, - Марфа Капитоновна Ливанова, выйдя в 6:30 утра на рынок за молоком; и о наглухо проколотых кем-то колёсах битых-перебитых Жигулях овощного олигарха местного разлива Ашота Стуканяна, - выдающийся метростроевец, посчитав их малозначительными пустяками недостойными высокого внимания Начштаба, - умолчал. А уж про то, что у Трындычихи пропал огромный домашний рыжий кот, который за всю свою 13-ти летнюю, ограниченную безжалостным медицинским секвестрованием, жизнь ни разу не покидал пределов её коммуналки, забойщик-метростроевец даже мысленно не пытался заикнуться, рассудив, что это и вовсе ничтожное недоразумение с нулевыми следствиями.
    А к 9:30-ти, гонимый трудовыми договорами и набирающими мощь лучами, восходящего к зениту, московского Солнца,  пересох и утренний ручеёк озабоченных квартирным вопросом жильцов. Последними же кто покинул ряды оперативного штаба, - были  Коловратов и отзывчивая Стечкина, которых также  не радовала перспектива разрыва трудовых договоров отношениями с работодателем.
    Оставшись, таким образом, вдвоём, Шурупов и Уклейкин по-братски разделили жалкие остатки вышеупомянутые пирожков с капустой наскоро залив оные холодным чаем. Затем Начштаба занял наблюдательную позицию у окна, периодически созваниваясь с товарищами по партии, предварительно отправив Володю за острой ненадобностью отдохнуть пару часиков, чему тот не стал возражать ни внутренне, ни внешне. Причина же его непротивления лежала сразу в нескольких пересекающихся меж собой психологически-эмоциональных плоскостях не евклидовой геометрии неустойчивого душевного равновесия.
     Действительно: с одной стороны – свалившееся на него, как манна небесная, счастье в виде уже не образа, а реальной Наденьки Воскресенской во взаимной любви, - вознесли его к доселе не испытываемому во всех смыслах блаженству, с другой – вновь объявившийся чёрт со всеми вытекающими негативными житейскими загогулинами посредством отчётливо слышимой им вчера фразы: «Я ж сказал тебе, щелкопёр, когда …» никакими здравыми аргументами не объяснялся и назойливой занозой торчал в воспалённом мозгу и, похоже, не собирался покидать его. И хотя Уклейкин, не смотря на то, что был хорошо образован, со скепсисом относился к возможностям психиатрии, как к новомодной составляющей современной медицины, - предстоящий визит к знакомому врачу Наденьки в данном контексте давал ему пусть и слабую, но надежду. И если в полное излечение своего нервного недуга врачом он не верил, то, во всяком случае, удобоваримое разъяснение  подорванному иррациональностью душевному состоянию, которое он сам всё чаще начал характеризовать как паранойя, непременно желал услышать.
   «Даже если ничего и не изменится, то справка о болезни за вынужденные прогулы для Сатановского, которую при любых раскладах гарантировала Воскресенская - будет пусть слабым, но практически полезным утешением», - рассуждал он, пытаясь, хоть как-то, утешится. Мысль же о Церкви и о предстоящей в ближайшее воскресенье беседе со священником, отцом Михаилом, отчего-то до поры выветрилась из его воспалённого сознания.
    Однако как бы не угнетала его навязчивая паранойя, реализовавшаяся наяву, словно чудесная сказка, любовь безусловно перевешивала чертовщину: и Володя, окрылённый высоким чувством и желанием доказать всему миру, а главное – себе, что он «не кишка тонка», - вновь с головой окунулся в созидание романа благо муза не улетучилась на недопустимое творчеству расстояние.
    Первая половина дня прошла на удивление тихо – без происшествий и новостей, - и Шурупов, как умудрённый опытом руководитель, не тревожил Володю, полагая, что он спит, а сон, как известно – лучшее лекарство для восстановления сил, которые вне сякого сомнения ещё понадобятся в начавшейся необъявленной войне между властями города и частью его жителей.

* * *
     Покудова в измученном временем и вновь открывшимися обстоятельствами доме по адресу: Красноказарменной 13, и его окрестностях всё шло будничным чередом, четырьмя часами ранее, а именно - ровно в 10:00 Воскресенская, как, и было договорено накануне, с главредом, пересекла порог его личного кабинета с проектом извинений, которые вчера, с отвращением и, внутренне традиционно чертыхаясь, накропал Уклейкин.
     Читая вынужденную отповедь своего подчинённого, Сатановский нервно прохаживался вдоль огромного, обитым ярко зелёным атласным сукном, как принято в писательской среде, редакторского стола. Всё это время, не свежее лицо его судорожно дёргалось. Мрачно посмотрев в окно, где властно блистали кремлёвские звёзды и имея накануне приватный разговор сразу с тремя заказчиками предвыборной политической рекламы, он, резко развернувшись к Воскресенской, наконец, безысходно рёк:
   - Бред, чистый бред!.. Но деваться некуда, всё равно «лучше» никто не напишет. Наденька,  разместите это (брезгливо подчеркнул он) в понедельничный номер на последнюю страницу и самым мелким шрифтом, авось и прокатит… - подписал он Володин текст о чём-то напряжённо думая.
   - Я сейчас же отнесу верстальщикам и поставлю в очередь на контроль, Борис Абрамович, - и было направилась из кабинета, как главред заискивающе-вежливо остановил ее:
    - Ну, а как там наш Уклейкин, вправду болеет или как я и предполагал – опять, как и всегда, во что-то влип?..
    - Что вы, Борис Абрамович, как… можно - он действительно болен, но сегодня уже идёт к врачу и я, надеюсь, что через два-три дня…
   - Извините, Наденька, и, ради Бога, не обижайтесь - ничего личного… это у меня профессиональное. Тем более что я искренне симпатизирую Володе за его несомненные литературные способности и завидную образованность, часто закрывая глаза на его периодические хождения по бытовым граблям. - Более того, - Сатановский многозначительно съёжился, - скажу вам по секрету, что сегодня мною принято окончательное решение о его повышении в должности: ведь талант надобно поощрять, - в противном и в лучшем случае – он банально сопьётся от собственного непризнания. Я в данном случае не имею в виду конкретно Володю - в этом смысле он пока, слава Богу, не в не зашкаливающих общегражданских рамках приличия, - а просто рассуждаю как человек, редактор, ответственный за людей которые мне доверились, нанимаясь на работу. Вы согласны с этой тезой, Наденька?..
    - Более чем, Борис Абрамович…
    - Спасибо…я всегда про себя отмечал, что помимо всех удивительных качеств, которыми вас столь щедро наградила Природа, вы – очень чуткий человек.
    - Благодарю вас, - чуть смутившись, ответила Воскресенская, впрочем, без тени подхалимажа, ибо с детства благодаря достойному воспитанию родителей не терпела подобного, в чём Сатановский и все кто её знали, успели убедиться и по-человечески уважали эту весьма редкую по нынешним временам черту её характера.
    - Так вот, в этой связи у меня к вам ещё одна маленькая, но очень важная просьба, Наденька…
    - Да-да… я внимательно слушаю вас.
   - Итак, -  начал главред, продолжая по стандартному совету врачей бороться с излишним весом посредством накручивания метража вокруг внушительного стола. - Вы, Наденька, как и Володя, уже в курсе того, что в Москве в частности и в России в целом начинается очередная выборная компания, и для нас, для редакции, как бы это, не было противно убеждениям, политическим взглядам каждого – сие пусть и банально и пошло, но - «урожайное» время. Нужно ли, лишний раз повторяться, что в эпоху всеобщей неопределённости воцарившейся в нашей стране, сей процесс – есть, к сожалению, едва ли не единственная возможность накопить финансовый жирок для поддержания, простите, штанов. И всё это, извиняюсь, вынужденное лизоблюдство пред «сильными мира сего» лишь для того, что б в после выборное время, как и не дремлющие конкуренты наши, было на что крутиться, словно ужи на сковородке, дабы элементарно снискать хлеб насущный… и, желательно, - с маслом…
    - Я всё понимаю, Борис Абрамович, увы, но таковы ныне навязанные «правила» игры… -  с искренним сожалением согласилась Воскресенская.
    - Спасибо, Наденька, я, собственно, никогда не сомневался в вашем объективном мнении, просто иногда хочется выговориться, а адекватных к трезвому восприятию положения вещей в России, да и в мире людей всё меньше и меньше… и света в конце тоннеля массовой деградации почти невидно, как не печально это констатировать. А всего ужаснее, - осознавать, что мы, как СМИ, не вольно, что ни в коей мере не оправдывает нас, то, что все мы, каждый, разумеется, в разной мере, но, непосредственно причастны к этому пагубному процессу всеобщей деградации масс.
      От воспламенившегося волнения, которое Сатановский тщательно и тщетно скрывал, всегда помня, что он всё-таки начальник, - закурил, что случалось весьма редко, и Наденька сочувственно поднесла ему пепельницу.
     - Ну, так вот, - продолжил он, собравшись, - я искренне надеюсь, что время возьмёт своё и этот чёрный период культа стяжательства и невежества, чумой распространившейся в нашем Отечестве, сгинет, как страшный сон, но жить… как-то надо уже сейчас…
    - Я, также, Борис Абрамович, верю, что наше общество, каким бы ни было сегодня больным рано или поздно справится с этой заразой, тем более исторический опыт, а значит некая вакцина – имеется в генетической памяти нашего народа.
   - Ещё раз благодарю вас, Наденька, за внятные и обнадёживающие слова: беседовать с вами – одно удовольствие. Но, увы, суровое бытие порой сильнее нашей воли, а посему - ближе к делу, - и он брезгливо достал из ящика стола шесть огромных запечатанных конвертов. - Возьмите, пожалуйста, любой из них и передайте Володе, что бы он для начала сделал положительный очерк о кандидате в депутаты на основе собранного материала: мне всё равно кто ему достанется , ибо все они, по сути - одно и то же.  И наконец, о сроках: недели, полагаю, хватит?..
     - Вполне, - решительно ответила Воскресенская и взяла первый попавшийся запечатанный конверт без надписи.
    - С вами приятно работать, чёрт меня подери! – улыбнулся он уверенности Наденьки.
    - Спасибо, Борис Абрамович, но будьте осторожны, чертыхаясь: нам и своего Чёрта хватит: ещё неизвестно, как он отреагирует на наше публичное извинение…
    - Да уж… упаси нас Господи от чертовщины, - мысленно перекрестился Сатановский и мимолётно помрачнев, задумался, но тут же сконцентрировавшись, - с акцентированным оптимизмом в голосе добавил:
    - Ну, и всенепременно передавайте Володе мой горячий привет и пожелание о скорейшем выздоровлении - полагаю, что новость о его повышении в должности вкупе с новым окладом сему непременно поспособствует.
    - Ещё раз спасибо вам, Борис Абрамович, обязательно передам, удачи вам и до свидания, - не менее обнадеживающе, наполнила нежным бархатом голоса Воскресенская кабинет шефа и растворилась на его пороге в обратном направлении вместе с загадочным конвертом.
      А главред, оставшись в одиночестве, со сложными чувствами, истлевающими изнутри его душу, вновь прищурился из окна на рубиновые звёзды Кремля, и, погрузившись глубоко в омут собственных мыслей, не сводил с них сосредоточенный взгляд до первого телефонного звонка, раздавшегося, впрочем, уже через пару минут.
_______
       А, примерно, в это же время, в самом центре Москвы, в личных апартаментах, требующих в силу своих крайне выпуклых размеров и вопиющей роскоши особого описания, традиционно по четвергам принимал многочисленную свору шестёрок Пал Палыч Лопатин, более известный в узких властных и криминальных кругах под кличкой «Лопата». По его бурной биографии можно было писать новейшую историю России от позднего СССР до нынешних дней. Но, пусть этим займутся в своё время заинтересованные (органы) лица, мы же максимально сжато поведаем, о нём нижеследующее:
    Пересидев в тюрьме кровавые разборки 90-х за спекуляцию шмотками и валютой, которые сегодня являются легальными операциями, ибо новая власть, развернувшись на 180 градусов, взяла курс на очередное строительство капитализма, - Паша мало того, что умудрился сохранить жизнь, что само по себе дорогого стоило, но не потерял и даже приумножил здоровье. Сему редкому в подобной аховой ситуации обстоятельству немало помогло его удивительное качество приспосабливаться к быстро меняющейся вокруг обстановке: он сродни флюгеру, мгновенно чуял даже самый жиденький ветерок перемен и едва ли ни первым встраивался в его дуновение. Это - тем более удивительно, что, присев в начале перестройки на нары, он был тогда крайне неразвит физически: типичный мамин сынок, худосочный ботаник-очкарик. Однако, как уже давно известно: природа не терпит пустоты, и она наделила его не малыми способностями просчитывать ситуацию на пару-тройку ходов вперёд, что вкупе с начитанностью – делали его востребованным среди уголовной среды, включая  и её авторитетную составляющую.
   Обросши, как полезными связями, так и теорией выстраивания бесчисленных  мошеннических схем в упомянутой среде «джентльменов удачи», выйдя на свободу, Паша с энтузиазмом достойного лучшего применения с головой бросился делать «бизнес» на всём что попало. В итоге, после долгих исканий легальных способов выколачивания из окружающих сограждан денежных знаков в максимальных объёмах для личного обогащения, он остановился на строительстве (неоконченный институт архитектуры этому весьма поспособствовал), где и достиг на сём поприще немалых финансовых успехов, размер которых позволил ему даже стать депутатом Мосгордумы без особого напряжения. Властные корочки, сколоченный  изрядный капиталец, и, сохранившиеся, упомянутые связи в криминальном мире превратили бывшего недоучившегося недотёпу сопляка-студента и зека Пашку в уважаемого Павла Павловича Лопатина – заметную и солидную фигуру в строительной отрасли России.
     Аппетит, как известно, приходит во время еды – и Лопатин, для ещё большего понятия статуса и неприкосновенности решил баллотироваться в государственную думу РФ, как независимый кандидат. Бросив на это дело немало ресурсов, с лихвой, компенсировать которые он рассчитывал, в том числе и возведением на месте дома Уклейкина фешенебельного торгово-развлекательного комплекса, что и было им традиционно лоббировано в непрозрачных кулуарах московского правительства.
     И сегодня, среди прочих, так называемых помощников Лопатина, паркующих у его коттеджа дорогущие тонированные иномарки, большая часть которых составляли  Мерседесы  последних моделей, была уже известная нам быковатая парочка: Петя Шаров и Сёма Караваев по кличкам «Круглый» и «Сытый» соответственно.
     - Ну, гуси-лебеди, судя по вашим кислым физиономиям – очередной прокол? – спросил их с грустной иронией Лопатин, когда те робко вошли в его роскошный кабинет по звону специального разрешающего золотого колокольчика похожего на огромную корабельную рынду.
    - Не совсем, Пал Палыч… - немного заикаясь от волнения, начал оправдываться Круглый и сбивчиво пересказал шефу о том, что с ними приключилось вчера во дворе дома по Красноказарменной, 13.
     Лопатин, привыкший за годы отсидки к косноязычности подчинённых, и, понимающий её, скорее по рваной интонации и характерным жестам мрачнел на глазах:
    - Нда… надо быть круглыми идиотами, что бы засветить корочки с моим именем!
    - Так участковый документы потребовал, да и народ со всех сторон наседал… - оправдывался, как мог, Сытый, тупо хлопая взмокшими от волнения ресницами.
     - Да что мне участковый какой-то, и народ: я, блин, с губернаторами да министрами в банях парюсь, ротозеи! Не рекомендовал бы мне вас «Дикий» в своё время (к слову, –  авторитетный сокамерник Лопатина), то в лучшем случае быть бы вам охранниками на овощной базе.
    - Мы… исправимся, Пал Палыч, - словно проштрафившийся высоко возрастной детина пред разгневанным отцом, который уже снял ремень, уронив на шикарный персидский ковёр глаза, пробасил Сытый, усердно ковыряя его острым носком чёрного ботинка.
    - Надеюсь… - Лопатин при всей своей внешней жёсткости, внутренне был отходчив и даже сентиментален, -  и престань, наконец, портить ковёр! всякий раз: одно и то же: в чём дело, Сёма?
    - Это всё нервы проклятые, шеф, - чуть зардев, стыдливо ответил Сытый, - мы ж тоже за вас переживаем…
    - Ладно, ладно - проехали, - мягко успокоил Лопатин подопечных, - а то я прямо сейчас зарыдаю от умиления… - Одним словом так, архаровцы, - многозначительно встал он из безразмерного кресла, целиком оббитого занесённой в красную книгу редчайшей  крокодильей кожей. - Даю вам последний шанс: кровь из носу, но что б в понедельник к 11:00 у меня на столе лежал список всех ответственных квартиросъёмщиков и собственников этого клятого дома; и главное: разузнайте, кто конкретно из них мутит воду и отговаривает остальных отселяться.
     - Будет сделано, Пал Палыч! - синхронно выпалили они подобно персонажам известного советского мультфильма «Вовка в тридевятом царстве», почувствовав прощение из уст шефа, которое к слову случалось всякий раз, когда он давал им очередной последний шанс на исправление. Они пользовали эту мягкою черту характера своего начальника и по-своему ценили, стараясь, однако не злоупотреблять его доверием, не понаслышке зная, что бывает с теми, кто садится ему на шею и/или становится на пути.
    - Конечно, «будет сделано» - куда вам деваться-то? – и Лопатин сверкнул стальным взглядом в их сторону, словно достал финку из голенища, и от которого в далеко неробких душах быковатой парочки в раз похолодело. - Ну, всё, гуси-лебеди, - летите!
      И Круглый с Сытым, со смешанными чувствами, но с однозначным облегчением моментально убрались восвояси, а шеф, приглашая звоном золотого колокольчика в свой кабинет очередного осведомителя, про себя мрачно подумал:
    «Ишь, мать их так! Брестскую крепость хотят устроить из моего проекта, под который я кредитов набрал, как грязи… или, в самом деле, не перевелись ещё герои на Руси?!.. ну-ну, - поглядим: кто кого...».

                Глава 5

      Когда Василий Петрович Шурупов, в 14:00 решил, что пора будить Володю и постучал к нему в дверь, и по привычке не дождавшись ответа, открыл её, оказавшись двумя шагами в центре комнаты, то узрев Уклейкина за письменным столом, заваленным мелко исписанной бумагой, - был изрядно удивлён:
    - Так ты не спишь что ли?!..
    - Работаю, - сосредоточенно ответил Уклейкин, не поднимая головы, продолжая усердно расписывать очередной сюжет романа.
   - По нашему делу?..
   - Косвенно – да, - отрезал Володя, снова не удостоив ошарашенного соседа взглядом.
   - Как это?.. – удивился начштаба, который терпеть не мог неопределённостей, тем более в складывающейся прифронтовой обстановке вокруг их дома.
    - Да так, Петрович: роман пишу, - продолжал в порыве нахлынувшего вдохновения игнорировать Володя взглядом назойливого ветерана.
    - Ты?!.. - ещё больше озадачился Шурупов.
    - Я, - твёрдо ответил Уклейкин, азартно напирая на текст, - а что…думаешь не смогу?
     - Гм… - почесал затылок Петрович, не найдясь от неожиданности, что ответить.
       - Всё. Шабаш!  пора, дядя Вася, выходить из подполья в свет: надоело, блин, молчать… почти 33 года уже: а кто я есть? что сделал полезного? какой след по себе на Земле оставил?..
      - О, как!… - искренне возрадовался разительной положительной перемене Уклейкина Шурупов (он был польщён новости, ибо тут же отнёс перемены в Володе на свой счёт, во многом справедливо полагая, что его постоянные нравоучительные беседы – таки дали нужный результат), - молодец, коли так! - Давно пора: может действительно из тебя достойный человек выйдет… 
    - Вот и поглядим… - не отрывался от письма Уклейкин.
   - А о чём, Володенька, пишешь-то? – теперь уже крайне уважительно спросил он.
    - В двух словах не скажешь, дядя Вася, – давай так: как закончу – тебе первому дам прочесть, ...нет, извини, - ты, второй будешь: Серёге уже обещал. 
    - Ну, дай тебе Бог… - пожелал удачи Василий Петрович своему ученику (он впервые так про себя назвал его), гордый сопричастности к его своеобразному воскрешению и творчеству.  - А как же наше дело?.. - спохватился он, - ты ж обещал что-нибудь придумать на журналистском фланге…
    - Слово даю, Петрович, что-нибудь да отчубучу: кое-какие мысли есть, но всё как-то мелко… - так и не оторвал он голову от стола, …но за неделю, надеюсь, управлюсь… надо бы только материал накопать… на этого… как его чёрта звать-то?
   - Лопатин… кажись… - вспомнил Шурупов.
   - Точно! Он… депутат липовый…
    - Да уж, если он действительно заказчик сноса нашего дома, то удар по этому аспиду прямой наводкой какой-нибудь забористой статьёй нам бы здорового помог… - рассудил Петрович, сжимая в предвкушении почти неминуемого сражения кулаки.
   - Ничего… сдюжим, дядя Вася: сам говорил – «когда мы едины - мы непобедимы», да и Наденька обещала помочь, а она… - добавил он, наконец, подняв мечтательно-восхитительные глаза на соседа, - человек обязательный…
    Шурупов в очередной раз был несказанно рад правильным, а потому - сильным словам Володи, заметив про себя, что у этого парня, пожалуй, кишка не тонка и действительно из него может получиться толк:
    - Да это не я это сказал, а поэт чилийский. А вот ты бы лучше к Наденьке своей присмотрелся, а ещё лучше, Володенька, - женись, пока не увели красавицу: сам же только что говорил, мол, тебе почти 33. Эх! мать вашу, - с мечтательной грустью воскликнул Начштаба, пройдясь растопыренными пальцами ладони, как граблями, по редким седым волосам, - мне б сбросить годков эдак 40 только б ты её и видел: в раз бы отбил!
      Володя, вежливо улыбнувшись, вознеся глаза к седьмому небу, но тень сомнений тут же, вновь помутнила его вожделенный взгляд в незримый океан бесконечной любви:
    -  Эх… дядя Вася я об этом и мечтать боюсь: одно дело - чувства, а другое – брак… сам видишь, как и где живу, и что из себя представляю…
    - Отставить хандру! – по-военному скомандовал Шурупов. - Видел я вчера, как она на тебя смотрела. Уж поверь мне, как старшему товарищу, так бабы глядят, когда втрескаются по уши… и хотя понятно, что их души – суть тьма тьмущая и ядрёными фонарями не разглядишь чего там только не понатыкано, но если невеста не стерва последняя, а твоя Наденька, как пит дать, не такая, то по гроб с ней будешь счастлив в супружестве.
    - Твои бы слова да Богу в уши… - чуть успокоившись, с искренней надеждой на брачный союз с Воскресенской, ответил Уклейкин, - я, Василий Петрович, исключительно в бытовом плане сомневаюсь и статусном - смогу ли обеспечить ей достойную жизнь.
    - Опять двадцать пять! – как там у твоих любимых классиков, - традиционно наседал всей своей мощью Шурупов на ставшего ему сегодня ещё ближе Уклейкина, -  дескать,  «с милой рай и в шалаше…» так, кажется?
     - Так…
     - А раз так, то и не скули, Володька! Всё в твоих руках: здоров, не урод, журналист, книгу вот пишешь! А, если победим воровскую сволочь (он вновь уверенно сжал кулаки), то и новую отдельную квартиру получишь, прямо тут, в Лефор…
     Но не успел разгорячённый начштаба закончить фразу, как в туже секунду задребезжали стёкла и с улицы послышался отчётливый лязг тяжёлых гусениц.
    - Не понял…  танки что ли?! – и оба, как спринтеры, стремительно рванули к окну, жадно всматриваясь в кипящее новыми событиями пространство двора.
   - Может, война началась?.. - успел от неожиданного страха уточнить Уклейкин на сверхкороткой дистанции в 3 метра у бывалого фронтовика.
   - Да, какая к ляху война без артподготовки!.. – также умудрился успеть ответить Начштаба, прежде чем они  синхронно пересекли воображающую финишную линию, свесившись с подоконника, словно два только что постиранных пододеяльника для просушки.
     Конечно, никаких танковых манёвров они, к счастью, не увидели,  но картина, представшая пред их до предела расширенными от неожиданности зрачками, была вопиющей по своей угрожающей физической целостности их дома наглости. Из арки в крохотный дворик, оставляя за собой глубокие следы траков на мягком от жары асфальте, медленно выдвигалась механизированная колонна, состоявшая из двух огромных бульдозеров. Железные монстры, как два змея Горыныча, выпуская из огромных выхлопных труб, чёрную вонючую гарь, описали полукруг, и едва втиснувшись между помойными ящиками и выеденными до крайности коррозией Жигулями четы Стуканян, - грозно остановились, испустив пугающий гудок неприятной тональности.
    - Вот тебе бабушка и Юрьев день… - только и смог промолвить в ответ на увиденное Шурупов, отчётливо понимая, что противостояние принимает новый оборот, и, не сговариваясь, - вместе с Уклейкиным бросился со всех ног во двор для разъяснений.
     А покуда штабисты и остальные не обременённые работой жильцы, взволнованными ручьями стекались к эпицентру нового происшествия, изо всех щелей бульдозеров, проворно выскочили темнокожие гастарбайтеры неопределённой национальности и тут же рядом с техникой вкопали красно-белый столб, к которому прибили табличку следующего содержания:
    «Согласно решению жилищной комиссии г. Москвы снос дома по Краснокозарменной, 13 осуществляет СМУ- 66, прораб Китайцев С.З., по всем вопросам обращаться в секретариат департамента информационной политики ЮВАО по телефону 673- 1666».
    Не смотря на железобетонную однозначность толкования новоявленного объявления, на рабочих многоликой явно азиатской наружности посыпались недоумённо-возмущённые вопросы от недружелюбно обступившей их толпы жильцов. Однако так уж случилось, что изучение основ великого и могучего русского языка не было приоритетным направлением деятельности трудовых мигрантов, как, вероятно, и - начал теории относительности или термодинамики, в их, безусловно насыщенной иными увлечениями, жизни. А потому спонтанно завязавшийся диалог был сродни разговору немого с глухим; причём, фактически в одном направлении, ибо на рухнувший, подобно беспощадному граду, залпу разношёрстных и аргументированных вопросов, единственное, что можно было внятно разобрать в ответ, - было только два слова: «…нач…аль…никэ… сказ…а…л» с уважительно-трепетным указанием немытыми пальцами на фамилию прораба.
     - Не мычат, блин, не телятся: где начальник-то ваш?! - сурово вопросил их Егорыч, которого вместе с Толей и Колей отвратительный лязг гусениц бульдозеров с корнями вырвал из близлежащих кустов, прервав тем самым увлекательный процесс бурного обсуждения текущих событий и низкого качества дегустируемого ими по случаю портвейна.
      - Тише, Егорыч, тише, - принял бразды правления Шурупов, - видишь люди подневольные и по-русски не в зуб ногой, - надо на руководство выходить.
     - А чего тише-то, Петрович, - синхронно вступились Толя и Коля за своего неформального лидера, традиционно балансируя на асфальте, как два канатоходца в ветреную погоду, - их что под дулом автомата сюда гнали?!.. - Понаехали тут, а мы из-за них работу найти не можем…
     - Да, вы, ироды, уже лет двадцать работу найти не можете: жрёте водку проклятущую, как верблюды, не просыхая! - пользуясь удобным случаем, выплеснула на тунеядствующую троицу очередной ушат возмущения убеждённая трезвенница и кавалер знака почётного "Ударник коммунистического труда", весьма активная пенсионерка Любовь Гавриловна Втыкаева.
     - А ты, баб Люб, нас этим не попрекай, может мы идейные борцы с несправедливостью посредством алкоголя, - начал заводится Егорыч,  - если не сечёшь во внутренней политике, то колесуй отсель, хоть новости посмотри!..
    - А ты мне, алкаш, не тыкай! когда ты под столом в горшок гадил, я уже комсомольскую грамоту имела, - продолжала лобовую атаку баб Люба, - ишь, разошёлся - чёрт рябой!
    - А ты, ударница, на личность не дави, видали мы и таких и всяких… - упирался Егорыч, - всю страну так отстахановили, что от трудовых норм сдохнуть можно!..
     - Всё, товарищи, брейк! – вступился арбитром начштаба, не понаслышке зная, какую бездну времени займёт эта очередная бессмысленная перепалка, - тут чрезвычайные события назревают, а вы всякий раз, одно и то же талдычите друг другу, ну сколько можно…
      И, вдруг, с явным облегчением на загорелых лицах, как маленькие дети, которых в тёмном переулке обступили хмурые взрослые, и увидевшие направляющегося к ним на выручку могущественного отца, поначалу изрядно оробевшие гастарбайтеры начали радостно выкрикивать набившую оскомину «Начальникэ!», указывая руками на появившегося в арке двора прораба.
     Заинтригованные жильцы разом обернулись, и узрели, уверенно приближающегося к ним твёрдой походкой, с папкой под мышкой и в фирменной ядовито-зелёного цвета робе с логотипом СМУ-66 коренастого, небольшого роста, лет пятидесяти и, по всему видать,  – бывалого человека.
     - Спокойствие, граждане, только спокойствие! – будто Карлсон из чудесного советского мультфильма, хорошо поставленным командным, но вдрызг прокуренным голосом сходу принялся он за улаживание назревающего конфликта, которых, в его бурном трудовом поприще было больше чем у иного забуревшего ежика иголок при отсутствии авитаминоза:
     - Я, товарищи, указанный в объявлении прораб СМУ-66, - вот мои документы, -  и, опытным взглядом, определив старшего, передал оные для сверки Шурупову.
      -Так-с…Китайцев… - у начштаба от удивления сами собой выкатились глаза, - …Суринам …Занзибарович!?
     - Так точно, - абсолютно спокойно подтвердил Китайцев, давно привыкший к подобной реакции на своё уникальное и, пожалуй, – единственное на всей планете Земля, а, возможно, и во Вселенной имя.
       «Однако…», «Вот это да!..», «Ишь ты…», - разразились комментариями не менее удивлённые жильцы.
     - А почему в разнарядке на снос нашего дома не указана дата? – пытался, как корректор, зацепиться Шурупов за любую сомнительную запятую в документах.
     - Обычное дело, - также совершенно спокойно продолжал отвечать Суринам, - как только последнего жильца отселят, мы и начнём сносить ваши пенаты, а до того времени проведём подготовительные работы.
    - Долго ждать придётся! – резанул Шурупов, - никуда мы отсюда ни в какое Бутово не поедем: будем добиваться новых квартир в Лефортово, где и родились.
    - Эх... ребята, как я вас понимаю - сам коренной москвич, - неспешно закурил прораб, искренне солидаризируясь с взволнованными людьми, - но… знаете, братцы, сколько я вот таких вот Робеспеьеров на своём веку повидал, а в итоге - один хрен: почти всех на окраины из центра Москвы выселяют, - уж поверьте мне на слово…
     - А мы, приятель, упёртые, авось и прокатит, - вновь неизвестно откуда выскочил Стёпа Ломакин «разводной ключ», - с пристрастием разглядывая бульдозеры, в особенности их мелкие детали.
      - Ну, дай вам Бог, - от чистого сердца пожелал Суринам Занзибарович землякам удачи в бесперспективном, на его опытный взгляд, деле, - а моё дело, граждане, маленькое: снести вашу халабуду и начать строительство.
     - Послушайте, товарищ, - вежливо обратился к прорабу Уклейкин, -  вы я вижу вполне адекватный человек, скажите нам, пожалуйста, если это не секрет, а что планируется построить на месте нашего дома?
     - И вы я вижу, ребята, тоже не из робкого десятка… ладно уж,  шепну по-братски, - и он, жестом попросил подойти поближе, - в общем, торговый центр тут будет... хотя, повторюсь: вряд ли это вам поможет.
      - Всё одно - спасибо тебе, от лица всего народа… Су... Суринам За… Занзибарович, – поблагодарил его Шурупов, с сожалением про себя отметив: «Эх, ёлки-моталки, - наш человек, - жаль, что на супротивной стороне, переманить бы…».
      А прораб тем временем на тарабарском языке быстро построил загорелых подчинённых и они, молча выстроившись в колонну по двое и взявшись за руки, как малыши, с радостью направились в СМУ-66 на долгожданный обед. Китайцев, ещё раз пожелав всем удачи, уже было направился за ними, что бы сопроводить свою иноземную бригаду по городу без особых приключений до столовой, как его напоследок окрикнул не менее бывалый в иных вопросах бытия Егорыч.
    - Слушай, Занзибарыч, а это кто ж так тебя, мил человек, окрестил?!..
    - Ясно кто - родители мои, - добродушно отозвался он, - они, ребята, всю Африку с Азией при Союзе исколесили по коммунистическим стройкам, - вот для памяти меня и нарекли Суринамом, а по батюшке значится - Занзибарыч. - У меня вся родня - династия строителей, почитай от царя гороха по всему миру объекты возводим.
    - Вот! Сразу видно - ударник труда… - невольно восхитилась баба Люба, - …эх, такую державу дерьмократы картавые продали, ироды… 
     - Что есть, …то есть, бабушка, - с искренним сожалением согласился с ней Китайцев. - Да… и ещё,  братцы!.. -  в свою очередь обратился ко всем словоохотливый прораб, исчезая вместе с молчаливыми чернокожими рабочими в тени дворовой арки:
   - Вы это… с техникой-то от греха особо не озоруйте, – импортная она и больших деньжищ стоит!..
    - Не дрейфь, Занзибар Суринамыч, всё будет пучком… - едва услышал прораб вдогонку крайне интонационно-неопределённый спутавшийся ответ Ломакина, который уже выстроил в своей предприимчивой голове кое-какой коммерческий план в отношении будущего бульдозеров, вожделённо вглядываясь в них, как в своё.
    - Психологически давят… - после некоторого замешательства произнёс Уклейкин, смерив презрительным взглядом бульдозеры, когда небольшой отряд азиатских «скаутов» во главе с прорабом растворился в послеполуденном мареве Москвы.
    - Факт… -  согласился Егорыч. - Специально, гады, у помойки поставили свои жёлтые железки, что бы они каждодневно нам глаза мозолили. После чего он вяло развернулся и с ускорением отправился  в сторону ранее покинутых с сотоварищами близлежащих кустов, справедливо полагая, что ни чего интересного более не случится, тем паче, что там, в благоухающей тени разросшегося до безобразия шиповника осталось непочатая бутылка 33-го портвейна, которая требовала окончательной дегустации.
   - Ничего, товарищи: нервы у нас крепкие! Враг – не пройдёт, и победа будет за нами! – неожиданно взбодрил всех увесисто-оптимистической тирадой Шурупов, заметив, как у большинства присутствующих немного потускнела на лицах уверенность, и, пообещав со штабом во всём разобраться, призвал жильцов разойтись до особого распоряжения. Погудев ещё минут десять вокруг техники, обсуждая сложившееся положение, разошлись по делам и остатки тех, кто по разным обстоятельствам имел легальные основания не расточать свою жизнь на работодателя. Оставшись, таким образом, один на один с бульдозерами Ломакин, пристально щурясь, как кот вокруг сметаны, начал аккуратно обходить их кругами и о чём-то напряжённо думать.
    А вернувшийся в квартиру, Шурупов сел на телефон и начал последовательно и монотонно, подобно асфальтовому катку, донимать департамент вопросами о причинах и законности появления в их дворе техники. Уклейкин же, растеряв по этой причине мимолётное вдохновение, нервно прохаживался по кухне взад-вперёд, с нетерпением ожидая Наденьку. Новая мечта-мысль о женитьбе почти сутки не давала ему ни минуты покоя.
    - Да сядь ты, Володя, не мельтеши, - и так голова кругом, - не выдержал Петрович, когда Уклейкин, наверное, в сотый раз мелькнул перед его рассеянным взглядом.
   - Это нервы... - как бы про себя вслух ответил Володя, не прерывая мыслительный процесс, густо перемешанный с чувствами.
     - Кстати, - отчего-то вспомнил Шурупов об участковом и повестке в ОВД, связав ответ Уклейкина про нервы с этим обстоятельством, - и как там, в итоге в милиции вышло-то?
    - А чёрт его знает... - машинально отмахнулся Володя от соседа, как от назойливой мухи, целиком поглощенный иными размышлениями.
    - Зря ты так наплевательски, - набирая очередной телефонный номер, вслух рассуждал Шурупов, - это, Володенька, система: раз туда попал, - просто так не выскочишь, если не повезёт, конечно.  - Гиблое место...
    - Да ерунда всё это, дядя Вася, - чертовщина какая-то, - словно очнулся Володя, вспомнив о ненавистном ему и неуловимом чёрте, - чистый бред, шитый белыми нитками!
    - Ну-ну, - сомневался всё же ветеран, опираясь на свой огромный опыт, всей душою, безусловно, желая своему младшему товарищу всяческого избавленья от возможных неприятностей с этой стороны бытия, - дай-то Бог...
     Но Провидение оказалось глухо к искренним мольбам Шурупова на данном этапе течения времени жизни Володи, ибо в туже секунду в распахнутую дверь коммуналки в чёрном одеянии, подобно посыльному инквизиции, бесцеремонно вошёл местный почтальон Гоша Горемыкин и, смерив въедливым взглядом окружающее пространство, подземельным глухим голосом,  вопросил:
    - Кто из вас, граждане, Уклейкин В.Н.?!
    - Я... - дрогнувшим от неожиданности голосом ответил растерявшийся Володя.
     - Тогда распишитесь здесь, - протянул он казённый документ и холодным, крайне похожим на проклятущего чёрта голосом огласил "приговор", - вам повестка в суд.
     - Накаркал, блин... - только и смог горько выдохнуть Шурупов виновато глядя одним глазом на Володю, а вторым - в исчезающую в дверном проёме, как на страшное наваждение, спину почтальона, на которой по неизвестной причине был начертан огромный белый крест.
    - Брось, дядя Вася, - начал утешать, как мог, чуткого соседа Уклейкин и подбадривать сам себя, - говорю же - ерунда всё это – отобьюсь… как-нибудь. Однако, ненасытный червь сомнений и неуверенности уже начал опять ненасытно глодать и без того изрядно изъеденную душу его последними неприятными обстоятельствами необъяснимой природы. Кроме того, Володя тоже заметил странный белый крест на плотном и длиннополом чёрном плаще почтальона, одетого в самое пекло, что окончательно сбило его с толку. Но вида он не подал, хотя в возбуждённом мозгу его мгновенно сверкнула ассоциация о чёрном человеке из "Маленьких трагедий" Пушкина. От былого пусть и мимолётного состояния внутренней уверенности и пребывании в счастье чудом обретённой любви ни осталось и следа.
    - Как бы там ни было, Володя, а в суд вместе пойдём, а надо будет, - и общественность на ноги поднимем, - почувствовав подавленность Уклейкина, и, заглаживая нечаянную вину за пророчество, поддерживал его, всегда вселяющий в подобных ситуациях необходимый оптимизм Шурупов.
     - Спасибо, но боюсь, - это уже не поможет... - вновь, как бы сам себе сказал вслух Володя, посерев лицом.
    - Опять захандрил... - брось, говорю! только что громы и молнии метал, мол, "всё ерунда", "чертовщина", а теперь словно тебя подменили - хвост поджал?! - уже заводился Шурупов. Но видя, что это совершенно не действует на него, по-отцовски добавил, опять случайно задев самый оголённый нерв тайных сомнений Уклейкина:
      - А, может быть, ты заболел, а Володенька… переутомился там или ещё что?..
       - Не знаю... Может быть... я пойду... прилягу?.. - неуверенно спросил он соседа, наглухо погрузившись в трясину собственных закисающих мыслей.
     - Да-да, конечно, отдохни, …я справлюсь: всё равно пока тихо, - великодушно и искренне сопереживая Уклейкину, как внуку, ответил Шурупов, аккуратно сопроводив его за руку до двери комнаты. "Нда..." - с грустью подумал совестливый Василий Петрович, - "вот ведь к чему приводят самоедство и увлечение всяким сочинительством: молодой парень, а нервы, похоже, все, как мои дырявые тапки, изношены…",  - и с ещё большим упорством продолжил испытывать терпение секретарш Департамента.

Глава 6

     Оставшись в относительном одиночестве (за дверью Шурупов по телефону продолжал громогласно выносить мозг работникам департамента), так и не найдя сил вытащить себя из болота иссушающих сердце неподдающихся здравому объяснению сомнений, вновь отвратительно-пышным цветом возродившихся в нём, Уклейкин уповал только на скорейшее возвращение Воскресенской. Он продолжал наматывать километры из угла в угол своей "берлоги", как загнанный в угол медведь, практически не сводя воспалённых глаз с циферблата часов, на котором стрелки едва двигаясь, подползали к 16:00 четверга. У Володи не только не получалось собственноручно вытащить самого себя подобно доблестному барону Мюнхгаузену из трясины пугающих сомнений, но напротив - он всё более погружался в неё, путаясь в рассуждениях в пока что тщетной надежде избавления от чертовщины.
       "Ну, допустим, что явившийся с Воскресенья на Понедельник во сне чёрт и его угрозы, - это больное воображение по причине безумного вливания алкоголя на Серёгиной свадьбе", - пытался анализировать происходящее Уклейкин, что бы хоть как-то остудить градус неизъяснимого волнения. "Пусть по дороге домой на автопилоте я и задел «крылом» какого-то Карловича - чёрта лысого: хоть ни грамма не помню, но чисто теоретически исключать конфликта нельзя и сегодняшняя повестка в суд, а до этого допрос у Чугунова, - лишнее тому подтверждение. Далее: цыгане - померещились из-за жары и общего переутомления духа и плоти после допроса у следователя: ведь паспорт и даже деньги потом нашлись - так?  Так да не так!" - сам же себе, зло отвечал он. "А куда тогда в таком разрезе часы делись, причём с руки - ну, не спал же я наяву: точно помню, когда выходя из милиции, посмотрел на них, было что-то около 10-ти утра? Опять неувязочка, блин... Ладно, чёрт с ней, - может, когда-нибудь, и это всплывёт... Ползём дальше..." - он прилёг на диван, что бы никакое лишнее движение, не отвлекало его от мучительного процесса поиска внятных ответов на терзающие его загадочные происшествия.
    "Если вчерашнее: "Сам знаешь когда..." можно опять-таки списать на мою общую усталость и перевозбуждение от свершившегося чуда взаимной любви с Наденькой, и, как следствие, - это была очередная слуховая галлюцинация, то с претензией Чёрта ко мне через «Вечёрку» - полная засада! Во-первых, что это за фамилия такая и как её могли зарегистрировать? И хоть Гоголь справедливо писал, что каких только имён не бывает на  Руси - только плюнуть и перекрестится, но что-то я не встречал людей по фамилии, скажем, Дьявол, Вурдалак, Кикимора... Впрочем, сейчас любой документ можно подделать за деньги, а экспертизу паспорта этого Чёрта никто не проводил, как, кстати, и подлинность его документов о том, что он, дескать, родственник Нострадамуса: почему-то сразу все ему поверили и даже... Сатановский…
    Стоп! Получается, что есть подобные фамилии, - опять, стало быть, -  выстрел в «молоко»... Жаль... Хотя, постой..." - цеплялся Уклейкин за любые фантомные «соломинки», - "он же не Сатана, а именно - Са-та-нов-ский, а, это не одно и то же, не смотря на общий корень, - вроде, логично...  Впрочем, у главреда нынче одни выборы в голове и он, скорее, не глядя, раскланяется хоть пред Мефистофелем, нежели допустит исход жирных заказчиков на депутатство. Хорошо: пусть фамилия настоящая: что это принципиально разъясняет? Ничего..." - сокрушённо подытожил Володя. "То есть, получается, что, в самом деле, существует некий реальный человек, а не виртуальный чёрт (он всячески гнал от себя эту дикую мысль), который действительно из родственных чувств, добиваясь бездоказательной справедливости по отношению к знаменитому предсказателю, и затеял всю эту котовасию. Опять-таки, с минимальными шансами на правду допускаю и такой сценарий, но здравый смысл с учётом всех произошедших со мной в последние дни несуразиц, подсказывают, что это абсолютно не так и совпадения отнюдь не случайны, хотя до сих пор никак неизъяснимы. Тупик... и  безысходность", - горько выдохнул Уклейкин, тем не менее, продолжая нащупывать очередное дно безвылазного болота непонятных злоключений:
    "А если фамилия Чёрт поддельная, то тогда выходит ещё хуже: получается что кто-то намеренно, прикрываясь якобы опровержением написанного мной в статье, заварил всю эту адскую кашу, что бы отравить меня лично. Но зачем, какой в этом смысл?!.. А главное, - кто этот некто или что это, если допустить, что незримая нервная болезнь всё- таки сковала мой мозг и блокирует все попытки разобраться в этом непроходимом лабиринте несуразностей. Более того, твёрдо зная, что ни на работе, ни тем более в узком кругу друзей и родных у меня нет не только врагов, но даже и не доброжелателей, и отбросив болезнь, как возможную причину происходящего, остаётся предположить, что всё это какая-то страшная мистификация... Но в таком случае надо признаться, хотя бы самому себе, а, то ведь, могут не так понять со всеми вытекающими, что существует  некая, потусторонняя и научно необъяснимая сила, которая управляет тобой, так как возжелает. Впрочем, …во все времена, всё, что не поддаётся логическому, доказательному объяснению, люди всегда относили к ведению Бога или, как говорят, сегодня всё чаще иные верующие, называющие себя атеистами, - к тайнам Природы…
   …так-с... что-то меня не в ту степь понесло: религия и философия в одном флаконе это вообще бездна и глубже любой Вселенной будет, а у меня конкретика прокисает... " - нервно закурил он в надежде, что никотин взбодрит нестабильно функционирующий мозг на качественный интеллектуальный прорыв его торможения со стороны непостижимого.
    "Ладно, поехали с горем пополам дальше. Итак. Во-вторых, тот виртуально-сновиденческий чёрт представился Уклейкиным наоборот; полное имя, как бы, претерпевшего от меня ночью по дороге со свадьбы Крючкова к дому и официально отмеченное в повестке - Лейкин Устин Карлович. Если их элементарно сопоставить, то они удивительнейшим образом полностью совпадают с моей фамилией. Нагло обратившийся в редакцию «Вечёрки», якобы, родственничек Нострадамуса мало того что просто сам по себе имеет дикую фамилию Чёрт с англоязычным именем Франц, но и такое же отчество, как у моего невидимого обвинителя, - Карл!.. И как это всё называется?!.. Бред, галиматья, сон разума, абракадабра..." - отчаялся он, так и не найдя кончик ниточки в загадочном клубке противоречий, продолжая по инерции, выходившие пока пустопорожними и совершенно безрадостными рассуждения:
     "Наконец, сегодняшний белый крест на плаще почтальона одетого в самую жару во всё чёрное… это уже не могло померещиться: я лично видел, как Петрович его тоже заметил и даже украдкой перекрестился... Что это: очередное случайное совпадение?.. Не много ли совпадений для одного несчастного человека за не полных четыре дня: теория вероятностей, как строгая математическая дисциплина, была бы, не в восторге от подобного стройного ряда гадких случайностей: это всё равно, что, например, пять раз подряд поставить на зеро и выиграть: теоретически допускается, но практически почти не возможно. Или, блин, этот белый крест на чёрном фоне некий конкретный знак угрозы, намёк, предостережение мне от того, кто это всё затеял, как, всё у того же, Пушкина?.."
    Он вдруг ещё печальнее и крепче задумался, и его, как окутывающая перед бурей землю тень свинцовых туч, с головы до пят накрыл страшный вопрос:
   "Интересно, именно так начинают сходить с ума или чуть иначе; сразу ли народ с катушек слетает или постепенно: надо будет у Надиного доктора приватно спросить при случае, если не забуду...". 
   - Черт, ну где же, она?! - словно вырвавшись из удушающих цепей, вскочил он с постели и бросился в коридор, отчаянно надеясь застать там Воскресенскую, дабы растворить свои безутешные терзания в её волшебной нежности и почти материнской заботе.
     "Где надо..." - будто бы, послышался ему ответ, всё тем же беспристрастно-холодным голосом, от чего Уклейкин вздрогнул, и, как мириады взбудораженных медведем муравьёв, по его коже с неслышными воплями пробежали мурашки. "Это уже слишком! паранойя какая-то, неужели всё-таки я болен..." - в очередной раз сверкнула в нём всё прожигающей молнией страшная догадка, которую он уже едва сдерживал от прорыва наружу.
    Но, ворвавшись туда, кроме, раскрасневшегося как рак, злого Шурупова, который посредством телефонной связи наглухо осаждал департамент, едва не парализовав его работу, он никого там не обнаружил, продолжая опасливо озираться по сторонам.
    - Ты чего, Володя, такой взъерошенный: приснилось что?!.. - невольно отреагировал Начштаба, чуть не размозжив телефонный аппарат трубкой, в очередной раз не получив на другом конце провода внятного ответа.
     - Да что-то не спится... - машинально ответил он, мгновенно спросив соседа, - а ты, дядя Вася, Наденьку не видел, случайно... или ещё кого-нибудь?..
    - Да с чего вдруг, - я ж на телефоне, как прокажённый отжимаюсь, - головы не поднять, - тревожно взглянул он на Уклейкина.
    - Жаль… - сокрушенно ответил Уклейкин, безысходно вглядываясь через кухонное окно во двор и отчаянно борясь с затапливающими его сущность чувствами подспудного страха и неопределённости.         
   - Стало быть, переживаешь?.. – сочувственно откликнулся Шурупов, - правильно: Наденька того стоит, только напрасно, - придёт твоя невеста… это я тебе, как человек бывалый, твёрдо обещаю, потому что…
      Но озвучить, как всегда железобетонные, аргументы своей уверенности Василию Петровичу было не суждено, ибо, так же, как двумя часами ранее, ранее на пороге коммуналки, словно спустившись с небес, проявился волшебный силуэт Воскресенской, который собственно и оборвал его речь. Однако в отличие от странного почтальона, одетого в самое пекло в чёрный плащ с белым крестом, она была, подобно лебеди, вся в светлых одеждах, и, излучала собой, такую энергию надежды, что Володя невольно произнёс:
    - Слава Богу...
    Шурупов, также ошалевший, от неожиданного чудесного явления Наденьки в самый момент его пророчества про себя отметил: "Что-то я нынче прям, как оракул, какой - в десятку бью: почтальона накаркал, а теперь вот и невесту Володькину", - и удивлённый своим вскрывшимся способностям не без внутренней гордости задумался над этим. Он начал лихорадочно соображать, как бы ещё проверить открывшейся дар, что бы в случае подтверждения уникальных способностей, в дальнейшем с пользой использовать их в деле обороны дома. Но на возбуждённый фантазиями ум его пока, увы, ничего не приходило никаких идей. И растерявшийся Шурупов, что-то рассеяно-невнятно буркнул Наденьки на её почтительно-вежливое "Здравствуйте, Василий Петрович" и начал отрешённо вновь набирать очередной телефонный номер департамента, доводя его сотрудников до около истерического состояния.
     Уклейкин же возрадовавшись, как ребёнок увидевший, наконец, после долгой разлуки свою любимую мать, страстно ловил каждое её мимолётное движение, вздох, взгляд, не отступая от неё ни на шаг, опасаясь, вновь остаться в угнетающем и пугающем его метущуюся душу одиночестве. В Уклейкине помимо прочих изматывающих организм обстоятельств, сейчас, как пара свирепых псов, сцепились два основных и противоположных чувства: леденящий страх пред возможной болезнью и робкая, теплая надежда на её излечение. И он, терзаемый ими, не знал, как поведать об этом Наденьке и стоит ли вообще говорить ей, что бы ненароком не отпугнуть её от себя и тем самым начать невыносимый для него процесс охлаждения пламени любви с её стороны. А этого он боялся куда как больше своего возможного нервного заболевания и даже самой смерти…
     Но, когда они вновь уединились в его комнате, и Наденька, не без сожаления поведала что её знакомый врач-психиатр Ирина Олеговна в командировке, и будет в Москве только через неделю, Уклейкин окончательно пал духом. И, скорее от безысходности, сбивчиво, заметно нервничая, и едва не хлюпая носом, он рассказал ей, все свои чёртовы тревоги и сомнения, не забыв упомянуть и о чёрном почтальоне с белым крестом.
    Исповедь единственно-близкому человеку и её утешения с ласками сыграли свою целительную роль, и Володя будто бы вновь почувствовал было потерянные уверенность и жажду быть нужным и любимым Наденьке, полезным окружающим, целой Вселенной посредством благого созидания и самоотдачи. Воскресенская это тут же почувствовала своим большим сердцем, и дабы закрепить успех подробно пересказала Володе свой разговор с Сатановским, заостряя его оживающее внимание на повышении в должности и окладе. А в доказательство своим словам слов достала из сумочки ответственное задание от главреда: запечатанный конверт с материалом на неизвестного пока заказчика, который должен лечь в основу цикла рекламных статей для его продвижения к бездонной кормушке депутатства.   
     Уклейкин преображался на глазах. Он всегда верил, что рано или поздно, его несомненные таланты будут оценены по достоинству, хотя и давал себе отчёт в том, что относительный успех в журналистике и в серьёзной литературе – это, как земля и Небо. И, тем не менее, самолюбие и простая человеческая радость оттеснили на второй план весь скопившийся ворох неразрешённых проблем, и он, с невесть откуда сгенерированной энергией, ухватившись за конверт, как утопающий за соломинку, тут же вскрыл его. Изумлению его от увиденного не было предела, и Наденька, переводя крайне удивлённый взгляд с редакторских бумаг на Володю и обратно, не выдержав напряжения неопределённости, спросила:
    - Что там!?..
    - Наденька, у тебя определённо счастливая рука: ты послана мне и всем нам самим Провидением! - воскликнул Уклейкин не в силах сдержать себя, ибо в голове его, как на дрожжах, начал вызревать гениальный по своей простоте и коварству план.
    - Да что там, наконец, такое?! - буквально взмолилась совершенно заинтригованная Воскресенская.
    - Лопатин! - только и смог звучно выдохнуть Володя. Но глаза его при этом вспыхнули тем страстным огнём с оттенком злой хитрости и возмездия, с каким порой охотник, давно искавший матёрого волка, повадившегося разорять людские хозяйства, вдруг находит его и готовится к решающей схватке:
      - Ты даже не представляешь себе, дорогая, какая это удача!.. - и охваченный новыми эмоциями, обильно давшие ему сил и энергии расцеловал Наденьку.
     - Ты хочешь сказать, что это тот самый Лопатин, который хочет снести ваш дом?! - искренне удивилась она невероятному совпадению, заботливо стирая помаду с его горячих губ.
    - Именно! Он - чёртов Пал Палыч, якобы независимый депутат Мосгордумы и вор-олигарх в одном флаконе, возжелавший избираться ещё выше, - в Парламент России. От возмущения Уклейкин даже вскочил с дивана и, как разгневанный лев в клетке, начал метаться в зад-перёд по комнате. Ты представляешь, что творится! Если этого произвола и беспредела не остановить, то, что будет со страной, и как мы потом будем смотреть в глаза нашим детям! - последнее слово его одновременно вдохновило и насторожило: не перегнул ли он палку, но одобрительно-проникновенный взгляд Воскресенской, тут же, успокоил его в этой части. – Как прав, Василий Петрович, как прав, а я наивный Митрофанушка ещё спорил с ним, опираясь лишь на красивые идеи, теории, философии, почерпнутые из бесконечных книжных рассуждений. Обыкновенный человеческий, житейский опыт и нехитрый, но практичный ум простого ветерана перевесил всю напыщенную и щедро разбросанную, словно песок по пустыням, как бы мудрость на желтеющих страницах фолиантов!  Жизнь, как оказывается, куда как суровее и прозаичней возвышенных и академичных о ней рассуждений...  Я ещё не знаю, Наденька, наверняка, как мы используем этот козырь (он победоносно потряс документами), но то, что это будет информационная бомба - я тебе, любимая, обещаю!..
    - Я верю, Володенька... и... - добавила она тише, но так же, как и прежде, твёрдо, - я не брошу тебя... чтобы не случилось.
     Последние слова её вновь упали елеем, на его благодарную душу воскресающим надежду на избавление от последних привнесенных чертовщиной мук с обретением настоящего человеческого счастья. И Володя, вдохновлённый этим эмоциональным подъёмом, пусть и на неопределённое время, но опять воспарил духом, всецело готовый на благие свершения. Как и ранее в нём снова забил малиновым звоном колокол, побуждающий к любви и свершениям, многократно разливаясь в сердце фантастически-упоительным: "я не брошу тебя...", но уже вперемежку с Шуруповским: "может и выйдет из тебя настоящий человек...".
     В нём истово закипала та созидательная, творческая сила, которая в итоге и двигает человечество по изнуряющей дух и плоть спирали познания и обустройства Мира, самосовершенствуясь в этом вечном пути. Вдохновение и жажда быть востребованным людьми проступали очаровательной одухотворённостью на лице Володи, и Наденька, не сводя, немного влажных, но сияющих восхищением глаз с любимого, в эту минуту была беспредельно счастлива.
    И Уклейкин поначалу в тезисах, а потом, всё, более обволакивая их, словно кокон нитями, подробностями, которые генерировал его вдохновлённый на праведные свершения мозг, начал рассказывать предположительный план действий по отношению к Лопатину. Однако по мерее того, как вырисовывалась цельная картина предполагаемого действа, Воскресенская мрачнела лицом и по окончании страстного монолога мрачно резюмировала:
    - Ох, Володенька, уволят тебя, бедного, и это в самом лучшем случае... может как-нибудь иначе Лопатина 
    приструнить?..
     - Как ты можешь так говорить Наденька, когда на кону стоят судьбы простых людей в пику корыстному чванству одного зарвавшегося вора?! - продолжал он в запале.
   - Я, милый, с тобой полностью согласно, но с некоторых пор... - голос её дрогнул, - ты мне стал не безразличен, и я... банально боюсь за тебя - сам знаешь какое сейчас время...
     - Но, оно будет ещё хуже, если мы будем трусливо терпеть, как об нас вытирает ноги всякая обнаглевшая от безнаказанности мразь, уничтожая последние остатки человеческого достоинства! Он вдруг, осёкся, наконец, разглядев на её красивом лице тень неподдельной тревоги, и, гораздо, спокойней и ласковей продолжил:
    - Прошу тебя, дорогая, не переживай понапрасну, я отдаю себе отчёт, с кем мы уже фактически ввязались драку, и обещаю тебе, что буду максимально просчитывать каждый свой шаг, что бы, не дай Бог, тебя не огорчить...
     - Что ты, что ты... - в такт его благородному чувству откликнулась всею душою Надежда, - теперь у нас с тобой одна дорога... до самого конца...
    - Наденька... - пал в растроганных чувствах Володенька, которые невыносимо распирали его сущность, пред ней, как пред пленительной иконой, на колени, и едва слышно выдохнул, - ...выходи за меня... замуж...
   - Да... - через мгновение, показавшееся ему вечностью, чуть слышным, нежнейшим хрусталём рассыпалось в ответ из её прекрасных, подрагивающих от счастья уст.  И тут же, словно два влившихся друг в друга родника они растворились в объятиях, как в  едином потоке взаимных страстей, уже, по-видимому, навсегда...
     И на спонтанном семейном совете в порыве необузданных чувств только что де факто рождённой семьи, было решено, что завтра же они идут в ЗАГС, дабы ячейка общества максимально быстро обрела официально юридический статус.
    Конечно же, данное во многом судьбоносное для людей решение было исключительно следствием истинной взаимной любви; но среди прочего им хотелось заключить желанный брак до несуразного суда над Уклейкиным, который согласно повестке, вручённой пару часов назад причудливо-угрожающе одетым почтальоном, был назначен через три недели.
   Как говорится, от греха подальше, ибо, чёрт его знает, как оно там всё обернётся, а наличие добропорядочной семьи - это при прочих равных, разумеется, положительный аргумент для служителей Фемиды во все времена, если, конечно, рассматриваемая эпоха сама является подобающей.

                Глава 7
         
      Переговорив взахлёб ещё с полчаса обо всём на свете, Наденька с трудом нашла в себе силы расстаться с Володей, что бы переночевав дома, аккуратно подготовить родителей к сногсшибательной новости о замужестве. И если с матерью она, надеялась, "справится" относительно быстро, то с отцом, характер которого, был весьма твёрд, и прямой наследницей которого она сама являлась - предстоял, по-видимому, очень напряжённый разговор, требующий времени, выдержки и даже определенного мужества. В связи с этим, визит Володи, как бы, на смотрины в дом невесты, они решили отложить до того дня, когда последние следы Серёгиной свадьбы на лице Уклейкина окончательно не рассосутся в небытие, дабы не подавать ни малейшего повода к дополнительным, ненужным расспросам. По общему мнению, для этого требовалось ещё три-четыре дня, невыносимого ожидания. Но вне зависимости от ответа её родителей они, как было сказано чуть выше, окончательно решили завтра же, рано утром подать документы в ЗАГС, ибо уже не мыслили себя друг без друга; ну, и, кроме того, сам факт наличия официального свидетельства о браке, будет весомым аргументом "за" вынужденное благословение их союза.
    Сговорившись о встрече в 9:00 у дверей местного дворца бракосочетаний, что бы быть первыми, Воскресенская, одарив напоследок суженого волшебным поцелуем и раскрыв чудесные крыла женского счастья, белым лебедем упорхнула в родительское гнездо готовить твёрдую почву для мягкой семейной посадки, а Володя, оставшись один, начал буквально освещать собою сумраки комнаты. Радость его, от всего лишь несколько дней назад казавшейся несбыточной мечты, но которая божественным образом реализовалась наяву настоящим счастьем, была воистину безгранична. Душу Уклейкина распирало от рухнувшей с Неба благодати, ибо, иных причин для объяснения этого чуда, он, как не пытался, не находил. Кровь закипала в нём нарастающей энергией, мозг, словно разогнанный до технологического предела процессор, жаждал должного практического применения; одним словом, - организм, вдохновлённый любовью, требовал созидательной деятельности в благодарность за неизъяснимую помощь свыше.
     И Уклейкин приступил к детальной проработке своего плана по информационной нейтрализации Лопатина, как главного противника. В первую очередь, нужно было срочно собрать на него компромат. Что-то он осторожно намеревался раздобыть сам в редакции дабы не вызвать ненужных подозрений, что-то через знакомых коллег-журналистов, что-то обещала накопать Наденька по своим связям... И тут, само Провидение подкинуло в топку мозгового штурма, возможно, недостающее для полноценного жара "полено": неожиданно зазвонил мобильный, о существовании, которого, в суматохе буден Уклейкин совершенно забыл:
   - Привет, старичок! Как сам?.. - раздался бодрый голос Подрываева.
     - Здорово, Сашка, всё, слава Богу, хорошо! - также поначалу уверенно откликнулся Уклейкин, однако тут же всплывшая, как не тонущая отхожая субстанция, ассоциация с делом клятого Карлы в виде изъятого следствием мобильника слегка охладили его оптимизм, - но, сам понимаешь, не без проблем...
   - Наслышан, дружище... - сочувственно замялся компьютерный гений, - я давеча Серёгу Крючкова встретил во дворе случайно и он мне под дюжину пива вкратце обрисовал твою весьма мрачную картину маслом.
    "Трепло..." - скорее машинально заключил про себя Уклейкин, но обыкновенно, без тени злобы к своему лучшему другу  Серёге - уж кому, а Сашке Подрываеву, при удобном случае, он лично бы открылся, ибо, вполне доверял ему, как проверенному в критических ситуациях надёжному человеку. "Интересно, Крючков ему только про выселение в Бутово рассказал или про чёрта тоже?" - продолжал он бессмысленно сам себя спрашивать, параллельно рассуждая, что нежданное акустическое проявление Подрываева было, как нельзя, кстати, поскольку, кто как ни компьютерный гений пусть и местного разлива, сможет выудить из лабиринтов интернета всю недостающую информацию о Лопатине.
    - Так я чего, Володь, звоню-то... - продолжал Подрываев, затянувшись от нетерпения на другом конце воображаемой линии провода сигаретным дымом так, что у Уклейкина засквозило в ухе, - я это... пару идеек сгенерировал по твоей проблеме надо перетереть, что и как...
   - Не вопрос, дружище, говори: когда и где... - с искренней благодарностью в голосе отвечал Володя, соскучившийся по друзьям и жаждая деятельности.
   - Давай завтра ко мне часикам к шести подруливай, тяпница в этом смысле лучший день на неделе, и, Крючков, кстати, обещал живых раков притащить: я их, пучеглазых, как дед учил, по-казацки с лаврушкой запарю, - пальчики оближете... - мечтательно определил он окончательное время и место встречи друзей.
    - Добро! буду, как штык, - по-солдатски отрапортовал Уклейкин, в голове которого словно как при коротком замыкании сверкнуло: "Раки - это к драке" и тут же, чуть замявшись, добавил:
    - Слушай, Саш, мне, блин, так неудобно тебя опять напрягать...
    - Брось, старичок, - один раз живём, кто, если не мы сами себе поможем! - подбодрил товарища Подрываев, почувствовав его замешательство, говори, что лучше надо нарыть.
      - Лопатин Павел Павлович, и, вроде как, какой-то олигарх-строитель и депутат Мосгордумы: в общем надо всё его грязное бельё на свет вытащить на этого ворюгу! - жёстко, как из пулемёта отстрелялся Володя.
    - Это он что ли ваш дом заказал, - догадался Сашка, сопоставив факты.
    - Он, - чёрт чертовский! - твёрдо добавил Уклейкин из гаубицы.
     - ОК, старичок, сделаем всё в лучшем виде: раз олигарх да ещё строитель, то грязи на него должно быть, как навоза в коровнике деревне Задрищево.
   - Да, и последнее... - ещё скромнее и вежливей добавил Уклейкин, вновь вспомнив о другом деле, - не дающем ему покоя чёрте.
   - Давай уже, Вовка, без всяких там телячьих нежностей спрашивай что надо, не тушуйся - мы же свои люди, - опять поддержал друга Подрываев.
    - А как там по моему чёрту, нет новой информации?..
   - Какому черту?! - удивлённо переспросил Сашка.
   - Извини, вырвалось: я того Лейкина Устина, блин, Карловича имел в виду, помнишь?..
    - А... про этого... как не помнить, - такое просто так не забудешь, но пока ничего нового нет, старичок... да я бы тебе сразу звякнул, если что...
    - Ну, и хрен тогда с ним... - с невнятными чувствами по отношению к дальнейшей неизвестности ответил Володя, - и... это - спасибо тебе, брат, огромное, век не забуду!
    - Спасибо не булькает… - крепко прижившейся в русском народе фразой, традиционно отшутился Сашка.
    - Не вопрос - с меня "микстуры"!  - жизнерадостно подтвердил Уклейкин.
    - А то! само собой… ну, до завтра, пресса!.. - обрадовался Подрываев, и незримо подмигнув сквозь расстояние другу, прервал мобильную связь.   
      Всё складывалось как нельзя лучше. Единственное что реально напрягало Уклейкина в это светлое мгновение, так это осознания того неотвратимого факта, что завтра ему придётся с друзьями выпить и, возможно, как обычно, не мало. И хотя он дал себе твёрдое слово держать себя максимально в руках в плохо контролируемом процессе обогащения государства через алкогольные акцизы, сомнения в способности силы воли противостоять сему, грызли его, словно стая голодных псов: изрядно и крайне основательно. "Хорошо, что не сегодня вечером, накануне посещения ЗАГСа", - утешал он себя, как мог, - "а то б явился, блин, жених с перегаром, как купец с базара"; и почти полный непоколебимой уверенностью в завтрашнем дне отправился на кухню дать оголодавшему организму хоть какой-нибудь еды.
    Но внутреннее содержание легендарного по прочности и неподражаемости гулу мощного трансформатора всепогодного советского холодильника "ЗИЛ" до невозможности огорчило истосковавшийся по нормальной, горячей пище желудок Уклейкина, представляя собою жалкое зрелище. Из многообразия продуктов питания обильно наводнивших в последние годы полки магазинов в пугающей пустоте его внутреннего пространства присутствовали только небольшой кусок сливочного масла и непочатая бутылка уксуса. Хлеба даже в намертво засохшем, как булыжник с кремлёвской мостовой, виде, в стоящей наверху холодильника хлебнице, как не трудно предположить - также не наблюдалось. Ни он, ни Наденька, объятые искромётными чувствами любви, не позаботились о еде, ибо голод в те волшебные мгновенья счастья отступил почти в небытиё, как холод одиночества Зимы пред объединяющим теплом Весны.
   - Что, Володенька, мышь повесилась? - догадался Шурупов по грустному выражению лица соседа, оторвавшись от составления плана мероприятий.
    - Эх... если бы: тут, дядя Вася, говоря твоим военным языком, целая дивизия крыс полегла, - мрачно отшутился он, с грустью захлопнув дверь холодильника, как у только что сданного в металлолом, но ставшего родным  "Запорожца".
    - Война - фигня, главное - манёвры, - бодро среагировал фронтовик, не без гордости, с головой залезая в свой ещё более древний, но не менее надёжный отечественный холодильник "Север". – На-ка вот, похлебай борщеца, - продолжал он, как всегда, по-отцовски, опекать Володю, заботливо передавая ему огромную кастрюлю. - Пока ты там шуры-муры крутил, мне... - он немного запнулся, - то есть, нам, как членам штаба Варвара Никитична  супчику свежего наварила, …когда только успевает, чудо что за женщина... эх... "где мои семнадцать лет?.."
    Наскоро, но с превеликим удовольствием с головой утопив в наваристом борще своего прожорливого червячка, Володя, собрался раскрыть Петровичу свой коварный журналистский план атаки на Лопатина. Однако очередное не предвиденное обстоятельство, к непрерывной чреде которых он уже начал привыкать, и, даже настораживался, когда было подозрительно тихо в их отсутствие, - прервал его замысел.          
    На пороге почти никогда не закрывающейся в последние дни двери их коммунальной квартиры появилась неизвестная пожилая дама с раскрытым белоснежным зонтиком от солнца времён позднего военного коммунизма. Гордо поднятую голову украшал со вкусом подобранный фиолетовый старомодный чепчик с огромным оранжевым бантом, подчёркивающим удивительную, как тьма египетская, чернь вьющихся до острых плеч волос, резко диссонирующих с очевидно преклонными летами их обладательницы. Основанием же всего необычайного одеяния было тёмно-лиловое до самых пят платье викторианской эпохи, как арбуз раздающееся от сохранившейся чудом талии к низу. В руках же престранной особы, облачённых в длинные по локоть чёрные щелоковые перчатки, застыла миниатюрная дамская из кожзаменителя сумочка перестроечного лихолетья.
   - Вам кого собственно надо, сударыня?.. - неожиданно первым нашёлся основательно подкрепившийся Уклейкин, не выдержав затянувшейся паузы со стороны крайне необычно одетой незнакомки.
    - Мне, судари, надо передать народному ополчению важную информацию, кто тут главный?! - каким-то отделено знакомым слуху тембром, дореволюционным манером ответила она, искусственно искажая свой голос.
    - Ну, я, гражданочка, начальник добровольного штаба этого дома Шурупов Василий Петрович, майор в отставке, - проходите... - деловито встал со стула явно не ожидавший такого развития событий ветеран, сопровождая озадаченным взглядом нежданную гостью на кухню.
     Незнакомка, нарочито медленно и явно с удовольствием растягивая интригу, прошла до окна; затем она развернулась и, подойдя к столу с гордо поднятой головой, эффектно саморазоблачилась:
   - Ну, тогда держи, Петрович, отчёт о проделанной работе! - и словно козырной картой расфуфыренная дама вдруг хлопнула сложенными вдвое листами об стол; и медленно, театрально выдерживая необходимую по времени паузу, сняла чепец вместе с париком.
    - Зинаида?.. Ты что ль?! - воскликнул ошарашенный Шурупов.
    - Я, мой генерал! - барабанной дробью отчеканила она.
    - Ну, Ильинична, ну, плутовка, это ж надо так замаскироваться! - продолжал восторгаться ею Петрович, - будь моя воля - медаль бы вручил, а сейчас объявляю очередную благодарность за проявленную смекалку!
    - Служу трудовому народу! - вновь, как на Красной площади курсантский полк, рванула она твёрдым и звонким голосом, отчего у Уклейкина застывшего на табуретке с открытым от непомерного удивления ртом в продолжение всего микро бенефиса Звонарёвой, подкатил уважительный комок к горлу.
    Счастью бабы Зины вновь не было вменяемого предела. Смена тусклых бессмысленных сериалов, на яркие полные свежего дыхания реальные события жизни, совершенно преобразили её. Она словно помолодела: с лица не сходил здоровый озорной румянец, глаза излучали зажигательную энергию, а в измождённом временем теле появились почти навсегда забытые пластичная упругость и лёгкость.
    Пресловутый эликсир молодости был, наконец, найден и воплощён на практике одинокой российской пенсионеркой, а алхимики от фармацевтики в очередной раз посрамлены. Отзывчивость, неравнодушие, участие, совестливость, добропорядочность, терпение, здравый смысл, вера и отвага - вот непременные составляющие активного долголетия человека с большой буквы. Внешне они кажутся простыми и общедоступными, но, может быть, именно по этому, они достаточно редко встречаются при жизни в людях все вместе, ибо, требуют от человека не малого и, прежде всего, - духовного усердия.
    Итак. Из подробного рапорта Звонарёвой выходило, что за четверг смотровые ордера взяли ещё семь семей и, таким образом, с учётом Стуканянов, Трындычихи и Губермана, общее число потенциальных переселенцев возросло до 10, что пока укладывалось в рамки прогноза штаба. Кроме того, в департаменте она заметила своих "старых знакомых" - быковатых помощников депутата Лопатина, "Сытого" и "Круглого", которые будто бы у себя дома, сновали из одной казённой двери в другую, минуя очереди, что впрочем, также следовало ожидать. Бабе Зинаиде стоило немало и без того седых волос, что бы в праведной горячке возмездия не выдать себя, устроив прохиндеям заслуженный скандал. Но сдержавшись, она пока ограничила своё негодование лишь тем, что незаметно переписав номера их огромного чёрного джипа, запихнула в его выхлопную трубу морковку, купленную утром по дороге в департамент себе на ужин, скрыв, сей факт от соратников по штабу, посчитав его недостойным внимания.
     Едва закончила Ильинична отчёт, как на пороге показался Жора Коловратов, на левом плече которого сиротливо зиждилась 15-ти килограммовая ещё советская механическая сирена системы "Ревун", которую пользуют до сих пор в гражданской обороне и при взрывных работах.
    - Сегодня склады в метро разбирали, гляжу, эта штуковина валяется... ничейная, ну, и притащил, авось нам и сгодится... - доложил выдающийся проходчик.
    - Ещё как, Гриша, пригодится: на войне, да и в мирное время - мощные средства оповещения населения - первейшая вещь в предупреждении о нападении, - как ребёнок подскочил к сирене Шурупов. - Мёртвого поднимет, помню под Минском, мы фрицев окружили в лесочке, и подобной штуковиной до паники довели: все, голубчики, сдались - полный цугундер им вышел.
   - Может, опробуем?.. - загорелся Уклейкин.
   - Да ты что, Володя, очумел?! - остановил его Шурупов, - в помещение нельзя, все стёкла вышибет к едрени фени: в ней децибел 150 не меньше... она ж ревёт, как движок у истребителя на форсаже!
    На том и порешили: "Ревун" разместили на балконе, что бы в случае чего можно было  мгновенно оповестить весь дом, включая окрестности, о, не дай Бог, каком-нибудь ЧП. Смотрящим за надлежащее состояние аппарата назначили Уклейкина, по его же личной просьбе, и к его же искреннему удовольствию.
    - Ну, а как, Григорй, обстановка вокруг дома, ничего дежурные не заметили подозрительного? - спросил начштаба у ответственного за безопасность легендарного метростроевца.
    - Да ничего серьёзного, ерунда одна... - нехотя молвил он.
     - А всё же?.. - допытывался Шурупов, который, привык учитывать каждую, казалось бы, мелочь, что б видеть максимально цельную картину происходящего.
      И Григорий, который утром умолчал о том, что у Трындычихи пропал огромный домашний рыжий кот, Стуканянам прокололи все четыре колеса на их ржавых «Жигулях», а на двери Губермана кто-то аршинными буквами написал мелом "ЖИД", решил-таки поведать об этом товарищам. Знатный метростроевец, возможно, и сейчас бы не доложил штабу об этих пустяках, но въедливая, как серная кислота, Трындычиха и назойливая, как сибирская мошкара, Стуканянша ещё с утра, до работы начали одолевать его вопросами. И сейчас, после трудовой вахты, как только он появился во дворе, они вновь насели на Жору, как две голодные вороны, на огромный батон хлеба. При этом Губерман, как всегда, отсутствовал. Поэтому безмерный Коловратов и решил сказать всё как было, справедливо рассудив, что все одно эти «пустяшные» недоразумения рано или поздно, но неминуемо просочатся из народных уст в уста до чутких ушей Шурупова.
      "Гм... мелом, как у давешнего странного почтальона с крестом на плаще..." - отметил про себя Уклейкин, намотав этот странный нюанс себе на тщательно сбритый ус.
    - Ну, это, я полагаю, что кто-то из наших озорует... - вынес предварительный вердикт Шурупов, пристально вглядываясь в присутствующих; при этом баба Зина чуть заметно покраснела и закашлялась, чем нехотя привлекала к себе всеобщее внимание.
     - Да, вы что, соколики... не я это! - мгновенно соврала она, что бы сразу отмести все подозрения в свой адрес, почувствовав на себе любопытные взгляды товарищей разной степени теплоты, - оно мне надо... этих христопродавцев прессовать. - У меня и так нынче дел невпроворот...
    - Смотри, Зинаида... - погрозил ей пальцем Петрович скорее для проформы, нежели искренне, ибо в самой глубине души, каждый из присутствующих не то что бы одобрял указанные проступки, если конечно, к таковым была в действительности причастна всеми уважаемая Звонарёва, но и особенно не осуждал оные. Ильинична, будучи по возрасту самой старшей в штабе, чувствовала это её не осуждение со стороны его членов и не стала будить лихо, а ловко перевела разговор в сторону:
    - Господь с тобой, Петрович, я хоть ещё в соку, но на полноценного диверсанта уже не потяну… - зрением слаба, да и котов я страсть как боюсь - царапаются, они, как последние собаки… Плесни-ка лучше, Володенька, бабушке чайку, а, то глотка от жары пересохла...
    - И крендельков возьми, баб Зин! - как нельзя вовремя появилась на пороге последний член штаба - отзывчивая Варвара Никитична, - угощайтесь, товарищи, сама пекла, только что из духовки.
   - Ой, спасибо, Варвара, тебе б министром пекарной промышленности быть: чудо как пироги хороши: вкусные, мягкие –  аккурат по моему единственному зубу, - обрадовалась Зинаида и взяла сразу три пирожка впрок, что б потом не нервничать по поводу их наличия в принесённой Стечкиной достаточно скромной по размеру корзинке.
    - Цены тебе нет, Никитична, и когда только успеваешь? - в очередной раз похвалил народного юриста Начштаба.
     - Пораньше встала, и тесто замесила, а сейчас пришла да испекла... - скромно ответила она, раскладывая по алфавиту почтовые уведомления о посланных в различные казённые инстанции письмах, которых набралось ровно 33!
    - Кто рано встаёт - тому Бог даёт! - нравоучительно и бодро подмигнула сразу всем Звонарёва, счастливая сразу несколькими удачно сложившимися обстоятельствами: удачной операцией в департаменте, блестящей маскировкой, заслуженной благодарностью со стороны штаба, волшебными крендельками и отведённого от неё подозрения в "озорстве".
   Обсудив ещё с четверть часа текучку после неожиданного сладкого чаепития, штаб начал разбредаться по домам и постам в соответствии с утверждёнными графиками дежурств.
    В этот раз Володя первым заступил в гражданский караул до 2-х часов ночи, расположившись традиционно на кухне с бумагами своего незаконченного романа и с нетерпением ожидая грядущего судьбоносного для него дня.
     А впереди, в мечтательном сознании Уклейкина и подавляющего числа взрослого населения России уже начинала слабо мерцать (а на Дальнем Востоке - уже и засияла) долгожданная Пятница - день во всех смыслах особенный и требующий чуть подробного пояснения.

                Глава 8

      И пришло время, и наступила Пятница! При прочих равных в России это самый любимый народом будний день. Конец рабочей недели и возможность по-взрослому расслабиться, имея впереди гарантированные Трудовым Кодексом два выходных для восстановления пошатнувшегося здоровья - вот главный козырь успеха пятницы у наших людей, которые давно её окрестили тяпницей. Но это так, к слову, на тот невероятный случай, что к данному тексту прикоснётся гражданин иностранного государства не знакомый с нашими традициями и укладом жизни, чудом дочитавший роман до сего места и не растопивший им, например, свой камин или не нажавший кнопку "Delete" с соответствующим фалом.
        Так вот, неотвратимо наступившая очередная долгожданная Пятница для Володи несла в себе особенный, можно сказать, - судьбоносный смысл. Через час-другой должно было  свершиться событие, о котором он мог разве только мечтать, да и то крайне осторожно, без мизерной тени надежды: подача документов в ЗАГС на брачный союз c Воскресенской по взаимной любви и согласию. В ночь накануне знаменательного события, которое подразумевало естественное волнения его непосредственного участника, последний после дежурства на удивление спал крепким сном: никакие внешние и даже внутренние раздражители не беспокоили его. Более того, сновидения, обильно посетившие Володино подсознание, с такой калейдоскопической пестротой и насыщенностью красками пронеслись фантастической вереницей образов будущей совместной счастливой семейной жизни с Наденькой, что, очнувшись в строгом соответствии с загодя назначенным боем будильника, лицо его сияло словно пышный блин в Масленицу.
       Тщательно умывшись, побрившись и аккуратно облачившись во всё с иголочки, он с огромным, редко посещающим его в последние напряжённые дни аппетитом, по рассеянности в один глоток выпил крепкого кофе и проглотил бутерброд, приготовленные Шуруповым себе на завтрак. Однако, опытный сосед, видя, что Уклейкин не совсем в себе, не стал заострять на этом пустяшном конфузе его распылённое внимание. На все же вопросы и намёки Петровича, который, сменил Володю в 2 часа ночи  и доблестно отсидел караул, по поводу вопиюще блистательного внешнего вида соратника, Уклейкин тактично уклонялся, боясь спугнуть своё сокровенное счастье. Но по хитро-весёлым глазам бывалого Шурупова было отчётливо видно, что для него причина такого выпуклого поведения Уклейкина давно не является секретом. Но из вежливости и искреннего участия в судьбе Володи,  Василий Петрович, словно отец, про себя давно одобривший выбор сына и благословив его, не стал оглашать явное, лишь многозначительно отпустив несколько раз уместное в подобных пикантных случаях неопределённое междометие: "ну-ну...".
    Володя же, окрылённый приближающимся счастьем, совершенно не обращал внимания на проницательного соседа и, мимоходом сказав, что отойдёт ненадолго по очень важному делу, ясным соколом сорвался из коммунального гнезда к своей возлюбленной, как только часы отмерили 8:00 часов утра Москвы.
      Встретив цветами Наденьку у метро в оговоренное ранее время, разодетую так, что её и без того природная красота, стала походить на переливающийся в солнечных лучах всеми цветами радуги бриллиант в оправе, он даже оробел, - "не сон ли всё это". Но Воскресенская, с радостной улыбкой приняв  из его чуть дрожащих рук букет алых роз, мимолётным поцелуем в щёку мгновенно привела его в чувство и они, как единое целое, упругим, уверенным в счастливом будущем шагом направились в ЗАГС.
    Здание районного учреждения официально регистрирующего радость семейного союза любви и невыносимую грусть смерти располагалось не далеко от метро и минут через семь оно показалось во всем своём строгом, монументально-торжественном величии, вызывающим у молодёжи лукавые улыбки, а у пожилых людей - душераздирающие ностальгию и трепет. Володя и Наденька нарочно пришли пораньше, что бы быть первыми, но каково, же было их удивление, что в этот относительно ранний час у ещё закрытых дверей ЗАГСА уже выстроилась небольшая очередь, к слову сказать – уже второй день подряд. Но это были ещё цветочки, ибо шокирующие их ягодки обильно осыпались впереди.
      По мере приближения к вратам официального учреждения удивление нарастало, как рокот двигателей взлетающего истребителя, ибо состав очереди был весьма зрелого возраста, и достигло апогея, в расширенных до невозможности скрытых солнцезащитными очками зрачках Уклейкина, когда он узнал что все эти далеко не молодые люди его соседи по дому. Они, в свою очередь, разглядев в приблизившейся паре Уклейкина, на его удивление, как-то стыдливо потупили глаза, будто бы в чём-то провинились пред ним, и в раз перестали шептаться меж собою. И лишь Егорыч, стоявший впереди всех и державший за руку мадам неопределённого возраста с плохо замазанным синяком под глазом, которого Уклейкин едва узнал, ибо впервые в жизни видел его чистым, относительно трезвым и в костюме, без своих неразлучных "оруженосцев" Толи и Коли, весело подмигнув, сказал:
     - Что, Володька, и ты тоже?!..
      - Да... - чуть растерявшись от внезапной сцены, неуверенно ответил Уклейкин, не зная как реагировать на происходящее.
     - Ты не тушуйся, тут все свои... - развязно продолжал Егорыч, - правильно, что пришёл расписываться: авось и прокатит - от нашего дорогого государства пряников хрен дождёшься, а лишние квадратные метры на дороге не валяются.
     - А причём тут метры?! -  мгновенно вспыхнул Володя, заметив, как Наденька смутилась, - ты на что, сволочь, намекаешь, - у нас любовь!
      - Ладно, ладно... любовь так любовь... - попятился, как рак от кипятка, Егорыч, зная взрывной характер Уклейкина, - одно другому не помеха...
     - Смотри у меня... - чуть остыл Уклейкин, и вплоть до открытия заведения очередь, разбившись на пары, молчаливо терпела удручающую меж собой неловкость и напряжённость положения.
      Для объективности складывающейся картины надобно всенепременно заметить, что не только ЗАГС был частично оккупирован жильцами известного дома по Красноказарменной 13, но также и местный паспортный стол. Предприимчивая часть закалённых не хуже булатной стали крайне мало решаемым жилищным вопросом людей выше среднего и старшего возраста, узнав о расселения их ветхого жилья, тут же принялась штурмовать вышеуказанные учреждения, ибо, понимали, что второго такого шанса увеличить свои кровные квадратные метры в этой жизни у них уже не будет.  А потому бабушки и дедушки срочно бросились прописывать к себе внуков и прочих надёжных родственников, разумеется, не без настойчивых просьб последних; часть доселе крепких семей мгновенно начали бракоразводный процесс, а другие наоборот - скреплять синей казённой печатью неформальные интимные взаимоотношения к обоюдовыгодному согласию. Конечно, все они понимали, что, скорее всего, их авантюра не просочится  нахаляву сквозь узкие бюрократические ячейки государственного сита, но, как справедливо говорится, надежда умирает последний, и уж затем, много позже - непобедимый русский авось вынужденно отступает под напором объективно непреодолимых обстоятельств.
    - Вы значит тоже с Красноказарменной, 13? - обратилась округлой формы и заматерелого возраста сотрудница ЗАГСА к Уклейкину и Воскресенской, разглядывая их паспорта, когда через полтора часа, они, вынужденно отстояв наэлектризованную очередь, наконец, подали документы на регистрацию брака.
    - Да, - решительно подтвердил Уклейкин, оскорблённый тем, что чисто корыстные интересы пронырливых соседей невольно бросили тень подозрений на искреннее чувство любви, приведшее его с Наденькой сюда.
      - Да вы что все сговорились: за два дня из вашего дома четыре заявления на развод, пять - на брак: вас, что там расселяют?! - скорее по инерции удивилась секретарь.
     - Да, - так же твёрдо признался Уклейкин.
      - Я так и думала, - сама себя похвалила за проницательность опытная работница ЗАГСА, - а то молчат, как партизаны, - слова не вытянешь и всем, главное, - срочно... будто закон для них не писан. "Ишь ты, а это-то, бугай в очках хотя бы не соврал...", - при этом отметила она про себя и добавила:
    - Что ж... документы у вас в порядке и если не передумаете, приходите ровно через два месяца, вот прейскурант - ознакомьтесь с дополнительными услугами...
    - Как два месяца?! - не сдержался Уклейкин, - нам сейчас нужно, мы, мы... любим друг друга...
    - Да, уважаемая Ольга Борисовна, - Наденька успела прочитать бейджик на огромной колыхающейся груди женщины и горячо присоединилась к просьбе, - мы любим друг друга... и я вас очень-очень прошу... я... я... не могу без него...
    - Это хорошо, что любовь... в сердцах, а не квадратные метры в головах, -  огромный опыт позволил ей достоверно определить искренность и в словах и в глазах молодых, которую невозможно подделать, и, по-женски, сочувствовала им, - но повторюсь, граждане, существует закон, по которому для проверки ваших чувств полагается два месяца.
    - Но, но... - лихорадочно искал выхода Володя, - ведь в любом законе, есть исключения...
     - Боюсь, что не в вашем случае, - чуть замялась она, - судя по всему, извините, вашей невесте завтра не рожать?.. - В этом случае допускается регистрация брака через неделю...
     - Но, у нас... у нас... будет ребёнок! - едва не взмолилась в отчаянии Воскресенская и чуть ли, не со слезами, и тихо добавила, окончательно растопив сердце Артюховой, - только его отец... к тому времени, может быть уже в тюрьме... 
     - Видите ли, уважаемая, Ольга Борисовна, -  меня суд в следующую пятницу... и один Бог ведает, чем всё там кончится... - пояснил Володя, не отводя полных любви и благодарности глаз от Наденьки, положив, доставленную вчера почтальоном с белым крестом на черном плаще повестку в суд на стол.
    - Ладно, ребята... - откликнулась растроганная материнская душа Ольги Борисовны, - давайте сделаем так: приходите в следующий четверг, часам к трём и я, надеюсь, что помогу вам...
    - Спасибо вам огромное... - синхронно поблагодарили они её, сжав крепко ладони от вернувшегося и едва не разбитого бюрократией законного счастья.
     Выйдя на уже изрядно прогретый, но относительный свежий воздух полуденной Москвы, Володя и Наденька испытали такой мощный прилив сил и симпатий друг к другу, что едва не расцеловались прямо на улице, не сводя друг с друга очарованных глаз, словно боясь, как в дремучем лесу, навсегда затеряться в громадном мегаполисе. Они поняли или, точнее сказать, - всей своей сущностью ощутили, что отныне и до последнего издыхания им самой судьбой предначертано быть вместе, как единое целое, и поэтому они способны преодолеть любые жизненные преграды на своём пути.
      Володя на радостях было предложил Воскресной скромно отметить знаменательное событие, в ближайшем кофе, предварительно заняв под это дело у Шурупова немного денег, но Наденька, которая в действительности здорово опаздывала на работу, предложила перенести празднование на потом, когда свидетельство о браке будет на руках.  Володя не возражал, сказав что, тогда с нетерпением будет ждать её дома с шампанским, правда, как-то неуверенно, с едва заметной тенью на лице, оговорившись, что в 6-ть вечера он должен будет навестить своего давнего приятеля Сашку Подрываева, который поможет ему достать компрометирующий материал на Лопатина. И, кроме того, его лучший друг Серёга Крючков, который также будет на встрече у компьютерного гения, грозился разродиться новыми креативными идеями по обороне дома.
       При этом во всё продолжение последней реплики Володи по прекрасному лицу Воскресенской также тревожно пробежала едва заметная тень, ибо, она понимала, чем обычно заканчиваются "мозговой штурм" в тёплой и дружной мужской компании да ещё накануне выходных. Уклейкин это почувствовал и заметно смутился, про себя в очередной раз, дав зарок максимально твёрдо держаться впоследствии на ногах, даже если придётся ради общего дела опуститься во все тяжкие.
      В свою очередь, Наденька поведала, что как только разделается с текущими делами по работе, то сразу же поедет снова домой "готовить почву", ибо, если мать, после вчерашних долгих и приватных разговоров в больше части полунамёками, кажется, всё поняла и хотя бы внешне не возражала, то с отцом - разговор не клеился. Зная его тяжёлый характер и негативное отношение ко всяким импульсивным непродуманным действиям вообще и любимой дочери в частности, Воскресенская, решила дождаться момента, когда хоть бы настроение отца будет приподнятым, что бы оно хоть как-то компенсировало, возможно, резко отрицательную реакцию, на то, что она фактически вышла замуж без предварительного благословения родителей.
    И сегодня такой шанс мог представиться, так как в 20:00 в Лужниках в отборочном матче чемпионата мира по футболу, встречались сборные России и Англии. Отец же её, будучи страстным почитателем этой самой популярной и массовой игры на планете Земля, со стопроцентной вероятностью должен быть дома и если наши не проиграют, а лучше всего выиграют (ничья в понимании отца - всегда категорически приравнивалась к поражению), то Наденька тут же и открылась бы ему. И лишь только после этого, когда сойдутся два события в одной точке: наша победа над британцами, что можно сразу прировнять к небольшому чуду и если будет не очень поздно, дабы лишний раз не нервировать папу, - она постарается вернуться к Володе глубоким вечером.
     Вот так, порой от, казалось бы, совершенно сторонних событий, как в данном примере, - спортивного подвига абсолютно незнакомых тебе людей зачастую, пусть и не фатально, но зависят вехи нашей судьбы. Посему, оставалось уповать на Небо и знаменитый русский характер спортсменов, который как никто помогает преодолевать ими же возводимые трудности.
    Влюблённые сжали, как водится, на счастье, кулаки, ибо, даже поверхностно разбираясь в текущем положении футбольных дел в стране, знали, что сборная России, как это, увы, не больно говорить, - всё ещё в большом долгу перед её преданными болельщиками. А наличие в соперниках самих родоначальниками этой замечательной игры и вовсе сводили вероятности чуда победы над ними к абсолютному нулю. Но, как говорится, - мяч круглый, а ворота - прямоугольные, а значит - всё может быть. И утешив Наденьку перед расставанием этой, в целом здравой и обнадёживающей, мыслью, Уклейкин нехотя выпустил нежную ладошку её из пальцев, преданно поцеловав оную напоследок.
      Вернувшись домой, тем не менее, в самом приподнятом расположении духа, захватив по дороге, как и задумал шампанского, что бы с Наденькой отпраздновать грядущий скоро брак, Уклейкин с отвращённым удивлением обнаружил, что в квартире вместо Шурупова, который  обещался его непременно дождаться, посреди коридора упёршись длинными нескладными руками в обвисшие, как у заматерелой коровы бока, подобно небезызвестного персонажу Фрекен Бок, грозно возвышалась Роза Карловна Флокс собственной персоной. Выражение, её серого с монументальным, как у профессионального боксёра, бульдожьим подбородком, лица, не сулило ничего хорошего.
     Надобно хотя бы вскользь заметить, что соседка была тяжёлым во всех смыслах человеком. Она, словно репейник, цеплялась ко всем и ко всему, по поводу и без оного, безудержно источала из себя коммунальный ад, которым сверх краёв заливала всю зиму, расшатанные нервные системы Володи и дяди Васи.  И только тогда, когда первые лучи весеннего солнца начинали превращать в лужи грязный залежалый московский снег, у них начинало медленно, как неспешно набирающие талые ручьи, подниматься настроение и восстанавливаться израненная психика. Они знали, что через неделю-другую жандарм в юбке до глубокой осени слиняет на дачу - это, по-видимому, единственное место в её колючей жизни, где она была по-своему счастлива вместе с обильно разводимыми там цветами; и с которых, к слову, - имела немалый доходец к пенсии.
    - Что же это... уже новоселье празднуете, охальники! - с нескрываемым упрёком кивнула она на бутылку Советского полусладкого, - хорошо мне соседка по даче сегодня утром шепнула, что наш дом расселяют!..
   - Да что вы, Роза... Карловна... - это совсем по другому поводу, как провинившийся школьник пред грозным завучем оправдывался он. И тут Володю, словно током торкнуло: он напрочь забыл, что у вредной соседки столь ненавистное ему отчество: "не может быть, снова совпадение, опять чертовщина какая-то?!" и на какой-то момент, растерявшись, впал в ступор, но агрессивная Флокс быстро вывела его из оцепенения громогласной тирадой:
     - Ты мне зубов не заговаривай... знаю я ваши поводы!.. давай рассказывай мне всё в подробностях, а не то ты меня знаешь: я вам устрою с Петровичем допрос с пристрастием!
     И Володя за полчаса вынужденно рассказал ей все перипетии столь болезненного для москвичей квартирного вопроса, параллельно думая о клятой чертовщине, которая, как ему казалось, начала преследовать его попятам уже повсюду. При этом, чем больше ведал Уклейкин, тем ещё более мрачным становилось лицо Розы Карловны, вплотную приблизившись к чёрному цвету; а когда он закончил она тяжело выдохнула, едва ли не впервые поблагодарив его:
    - Спасибо, Вова... Бутово, штаб, сопротивление, говоришь... - она крепко затянулась, сложенной гармошкой папиросой, - а я ещё ко всему... цветы впопыхах забыла полить...
       Но Володя уже не расслышал её задумчиво-удручённой фразы, ибо, уже вошёл к себе в комнату, что бы переодевшись из парадной одежды в обыденные рубашку и джинсы, попытаться передохнуть перед вечерним «мозговым штурмом» с приятелями. Однако помимо вдрызг измучивших его сущность неизъяснимых и, возможно, действительно потусторонних проблем, в связи с неотвратимо грядущей дегустацией раков по-кубански от Подрываева в нём продолжали аргументировано  боролись ещё два противоположных чувства.
   Во-первых, - он, небезосновательно, опасался споткнуться на неровной почве сопровождающих пучеглазую закуску горячительных напитков. Во-вторых, - алкал этой встречи, банально соскучившись по своим закадычным друзьям, ибо, проблем и новостей накопилось предостаточно, для чего хотя бы отчасти требовалось выговориться, дабы хоть немного разрядится, а даже фантастически любимая им Наденька, по его мнению, не подходила для этой непростой, доверительной и чисто мужской роли.
     Едва он начал очередную попытку расставить по полочкам архаично разбросанные факты, чувства и мысли, как минут через десять в дверь постучались и тут же - не дождавшись приглашения Уклейкина - к нему в комнату бесцеремонно вошла Флокс окончательно потемневшее лицо которой, приняло форму мучительного знака вопроса:
    - Так как же быть, Володенька, а?.. - совершенно неожиданно, ласковым и заискивающим голосом начала она. Этот принципиальный, наиважнейший вопрос выбора, за четверть часа, в течение которого, она отчаянно взвешивала все "за" и "против" так и не был ею разрешён. С одной стороны - новая отдельная квартира, хотя и чёрт знает где, а с другой - она теперь невольно в центре штаба и все новости мимо её не пройдут; а если ещё и примкнуть к сопротивлению, то в случае успеха, возможно,  выторговать жильё тут же в Лефортово. А это, как Земля и Небо. Кроме того на её взмокший от напряжения мозг обильно осыпались не политые на даче цветы: "вот ведь старая дура!" - с горькой досадой ругала она, несвойственную себе, беспечность.
     - Сами решайте... вам жить, Роза... Карловна... - прохладно ответил Уклейкин, всё еще скованный своими неупорядоченными мыслями вдруг раздражившись бесцеремонностью со стороны соседки с которой, казалось, давно свыкся.
    - Господь с тобой, я ж не молодуха какая - тут, Володенька, ошибиться никак нельзя - потом уже не исправить... - продолжала он в том же духе, как ни в чём не бывало. И тут Уклейкина, словно кто-то за язык дёрнул:
    - Тётя Роза, скажите, пожалуйста, ...а ведь ваш отец был... Карлом... почему?
     - Гм... - реально опешила она, от абсолютно неожиданного вопроса, и ляпнула первое, что пришло ей из Вселенной в одурманенную черепную коробку,  - в честь... Карла Маркса назвали, наверное...
      - А у вас в таком разе… и опять-таки совершенно случайно... нет родственников по фамилии... Чёрт?.. - подобно Шерлоку Холмсу, вальяжно, полу развалившись на диване, разве что без знаменитой трубки продолжал он бесстрастно расстреливать, кажущимися со стороны совершенно идиотскими вопросами багровеющую на глазах Флокс.
    - Ну, зараза! Всё-таки залил бельма!!! - мгновенно вспыхнула она магистральным газовым факелом, приняв пьяный бред Уклейкина за оскорбление на свой счёт, - будет тебе и чёрт и кочерга - алкаш очкастый!.. И развернувшись на месте, как перегруженный боеприпасами тяжёлый танк, с такой злостью захлопнула за собой дверь, что репродукция портрета Достоевского камнем рухнула со стены на пол, рассыпавшись битым стеклом.
      - Вот и тебе, Фёдор Михайлович, досталось... А, казалось бы, ну, что такого особенного я спросил?.. В конце концов, я же не поинтересовался, например, где у неё деньги лежат или отчего у неё носу такая огромная бородавка вскочила, а из подмышек постоянно разит потом, как из спортзала...  А ещё говорят, что на даче нервы воздухом лечатся: врут... причём, бессовестно врут... - сделал он, как опытный психотерапевт, очевидный вывод из разыгравшейся эмоциональной сцены, и как не бывало, начал вторую попытку по прерванному наведению порядка в голове.
     При этом, по опыту предыдущих тяжелых многолетних сражений с неуёмной соседкой, он знал, что вскорости надо будет ждать новую, ещё более мощную атаку тёти Розы, но закалённый в предыдущих продолжительных изнуряющих битвах Уклейкин был, как ушлый пионер, всегда к этому морально готов. Однако прошло пять, пятнадцать и страшно подумать - целых тридцать минут, а не была произведена даже традиционная артподготовка. Более того, за дверьми вопиюще гремела необычайная тишина... и Володя не выдержал затянувшейся сверх меры паузы: природное любопытство взяло свое и он, едва не по-пластунски подкрался к щели дверного замка, осторожно всматриваясь через него, как сквозь бойницу блиндажа в коридор. Но там, на удивление, никого не было за исключением импровизированного совещания, проходившего столпившейся вокруг кем-то оброненной корки бородинского хлеба группы взволнованных тараканов, и пары зевающих мух, от скуки наблюдающих за творческим процессом деления неожиданного подарка судьбы.
     "Наверное, по соседям пошла... искать ответа: "жить или не жить... в Южном Бутово?" - с сарказмом переиначил он Шекспира и только приложившись несколько раз плечом, открыл дверь, крайне плотно втиснувшуюся в коробку железной рукой Розы Карловны. "Неужели все Карлы такие вредные, вон... даже в сказках ими нарекают всякую нечисть?" - продолжал задаваться Уклейкин всплывающими из расстроенного сознания вопросами, вырвавшись, наконец, из случайного плена душной комнаты на изобилующий предвечерней свежестью балкон.
      И предчувствия не обмануло его: едва Володя глотнул толику свежего воздуха, как со двора, со стороны помойки у которой немым предупреждением о неминуемости сноса дома грозно томились два огромных бульдозера, донеслись разрозненные голоса небольшой группы с надрывом переживающих о чем-то граждан, являющимися друг другу соседями. Среди преимущественно женских и порой весьма крепких суждений, отрывками доносившихся до Володиного уха, явно солировал, вопрошая сразу ко всем окружающим о грядущем житие-бытие прокуренный баритон Розы Карловны. Кроме того, как всегда в минуты чрезвычайного волнения, своими длиннющими руками она нещадно секла воздух, как осерчавший казак кручёными плетьми уставшего коня, словно бы он был виновен в том, что на вторые сутки безудержной скачки едва переставлял копыта.
      "Интересно, - подумал про себя Уклейкин, - был ли у неё муж... ведь, наверное, и она кого-то любила и... даже - её", - нервно вздрогнул он от этой мысли, но, случайно-упавший  взгляд на лежащую в углу балкона механическую сирену "Ревун" ободрил его и в нейтральном настроении Володя вернулся в комнату, что бы продолжить начатое.
      Через час вернулся взмыленный Петрович и вновь оторвал Уклейкина от ставшего уже традиционным для последних дней тщетного анализа происходящего, по обыкновению стукнув в его дверь и не дождавшись ответа вломившись в комнату:
     - Володь, ты тут?!
     - Василий Петрович, - неожиданно холодно ответил Володя, - ну, вот вы - взрослый человек, а если у меня девушка?..
      - Так нет же никого... - пожал плечами начштаба, и ещё раз, для надёжности прищурившись по углам комнаты, искренне удивился, пропустив мимо ушей толстый намёк.
     - Ладно... проехали... - разочарованно выдохнул Уклейкин, поняв, что изменить к лучшему безалаберное поведение соседей не представляется никакой возможности кроме как запиранием двери на ключ, - ты чего хотел-то?..
    - Да ничего, собственно, просто хотел узнать тут ты или где...
    - Тут, я тут, дядя Вася, - всё так же холодно и даже несколько раздражённо, словно от назойливого комара, отмахнулся Уклейкин.
     - Я уж и сам вижу, что ты тут, а не там... - как-то нелепо вывернул фразу озадаченный неожиданной прохладностью соседа Шурупов и сразу же заполнил образующуюся неловкую паузу: - Меня же, Володя, как только ты ушёл, на пикет у Охотного ряда срочно вызвали, людей-то мало - многие на даче...
     Услышав "дача" Уклейкин слегка дёрнулся и скривил лицо, словно сел на специально подложенную кнопку, о которой он знал и которой как мог, стерёгся, но в итоге - всё равно не углядел, нанизав на неё свою пятую точку к вящему удовольствию устроившего эту острую шутку.
     - ... так вот, - продолжал, негодуя начштаба, - ты представляешь, что думаки надумали, мать их так и эдак: наши ветеранские льготы... как это... моне... моне... монетизировать - тьфу ты - гадское слово, и под это дело льготам, прости Господи, обрезание сделать! Суки...
      - Ясно... - ответил Володя всё ещё находясь в плену своих и без того невесёлых мыслей, как-то нехотя и с едва уловимым сочувствием. И это раздражённое безразличие сразу же не понравилось Василию Петровичу, который справедливо ожидал гораздо большей солидарности от члена своего штаба:
      - А ты чего такой нервный, будто тебя муха укусила? - насторожился Шурупов, нутром почувствовав неладное, - случилось что?
       - Можно и так сказать... только это скорее не муха, а бульдог по кличке... Флокс! - Володя специально сделал ударение, на последнем слове подражая герою Высоцкого в легендарном фильме "Место встречи изменить нельзя", когда тот называл неуловимого преступника из банды "Черная кошка": "Фокс!"
     - ЕПРСТ... Карловна приехала?! - опешил Шурупов и обречённо рухнул на ближайший стул.
     - Она, родная... - зло почесал Уклейкин после вскрытия им собственной двери опухшее плечо, едва не намертво захлопнутой соседкой часом ранее, - между прочим, она тебя страстно домогалась...
      - А меня-то зачем?!.. - инстинктивно вжался в стул видавший виды фронтовик, как на войне в окоп, услышав в воздухе смертельный гул фашистских Мессеров.
     - Полагаю, что у неё накопилась к тебе немало животрепещущих вопросов как к начальнику штаба... - чуть живее, как бы рассуждая вслух, растолковал Петровичу предыдущую фразу Володя.
     - А... - чуть успокоился Шурупов, как вдруг, это "А..." словно грозным горным эхом размножилось, по комнате Уклейкина, при этом кратно усилившись:
     - А!!! Вот вы где голубчики!
     От неожиданности Петрович вынудил бедный стул издать звук надломанного дерева, ибо, подобно калифорнийскому торнадо к ним влетела Роза Карловна, объёмная до пяток, юбка которой подобно парусному полотнищу, колыхнувшись от резкого торможения, сдула со стола на пол все бумаги Володи. Уклейкин же на удивление себе был почти хладнокровен аномальному явлению природы и лишь презрительно ощетинился ежом, приготовившись к продолжению атаки. Но, каково же, было их удивление, когда из-за спины, тётя Роза, как фокусница, достала немаленького размера торг, и из её уст, словно весенний ручеек, отражающийся в неестественно-приветливых глазах, пролилась неслыханная доселе тирада:
     - Ну, что ребятки, пойдемте... - взяла она вначале гнетущую мрачной неопределённостью паузу и вдруг радужно добавила, -  ...на кухню ...чайку попьём с тортом: я  - угощаю, родные мои!
      Не сговариваясь и не веря собственным ушам, члены штаба, как пленённые или, точнее сказать, - загипнотизированные, - молчаливым гуськом пошли вслед за Флокс на кухню, недоумённо обмениваясь немыми взглядами.
      Особенно удивлялся Шурупов, отчего левый глаз его, опасно вываливался из роговицы и подмигивал Уклейкину пытаясь разъяснить причину происходящего чуда, сравнимого с падением Берлинской стены, у Володи, который в ответ лишь рассеянно пожимал плечами. У последнего, конечно, вызревала версия, в соответствии с которой разительные перемены в поведении тёти Розы объяснялись принятым ею решением, не торопится с пожизненным переселением в Южное Бутово, а попробовать примкнуть к сопротивлению, в надежде улучшить жилищные условия рядом с центром Москвы: ведь недаром она битых полтора часа терзала соседей вопросами. Но, не будучи вполне уверенным в своём предположении, - он не решился поведать об этом Шурупову. Кроме того, Уклейкин хотел ещё раз убедиться в неожиданной адекватности Розы Моисеевны, дабы случайно не вывести её в обратное состояние со всеми вытекающими последствия для собственного, да и всеобщего безопасного бытия. И пока для членов штаба и окружающего их мира всё складывалось как нельзя лучше.
      Володя оказался прав: тётя Роза действительно обегав всех доступных к расспросу соседей, решила для себя остаться оборонять дом в Лефортово, в надежде получить новое отдельное жильё тут же. Однако не отступающие сомнения грызли её, словно, тысячи голодных крыс железобетонные стены элеватора, впрочем, как и подавляющее большинство соседей. Кроме этого, не политый огород грозил локальным крахом её маленькому цветочному бизнесу и также жёг напалмом ее душу, как отважных вьетнамцев, тем не менее, давших незабываемый отпор оголтелым американским агрессорам.
       Одним словом, ей надо было как-то общественно-полезно себя проявлять в глазах сопротивления хотя бы благими намерениями и на выходные быстренько смотаться на дачу и обратно, а там видно будет. Примерно так рассуждала Флокс, расстилаясь образцовым официантом на кухне. И первым шагом к этому, по её плану, было максимально сближение с непосредственным руководителем штаба - Шуруповым, по воле рока удачно оказавшимся её коммунальным соседом. Уклейкина она считала фигурой мелкой и недостойной внимания, кроме того она не забыла как этот полу пьянствующий очкарик-интеллигент (по её окончательному убеждению) всего пару часов назад по-хамски обидел её, спросив про какого-то Чёрта, да ещё намекал на родственные с ним связи.
      Поэтому всё нарочито заискивающее внимание её, самый большой кусок торта и  фарфоровая кружка липового чаю были предложены именно Василию Петровичу, которого она, не переставая, бомбила вопросами, впрочем, не наносящие серьёзного урона обескураженной психике последнего. Володя же сообразив, что он не нужен погруженному в не иссякающую чайную беседу тандему, проглотив на дорогу вдвое меньший, чем у Петровича кусок торта, предупредил его, что вынужден ненадолго уйти по делам, засобирался. Шурупов рассеяно кивнул ему, а тётя Роза даже глазом не повела в его сторону.
      И Уклейкин, пользуясь удобным моментом, покинул едва ли не идеалистическую компанию, тем паче, что время неумолимо подкатило к пяти, а надо было ещё купить обещанный Сашке Подрываеву магарыч за неоценимую помощь.
    "Бедный дядя Вася... ведь сожрёт она его вместе с тортом... " - с грустью подумал Володя, спешно покидая пределы столичного коммунального реализма начала XXI века России. 

Глава 9

      - Мужики... - взмолился Уклейкин, с трудом сдерживая согласно блистательным экспериментам академика Павлова мгновенно проступившую рефлекторную слюну, увидав изящно накрытый небольшой столик на кухне Подрываева, в экстравагантном убранстве которого чувствовалась опытная рука Крючкова, - сначала - дело...
      - Согласен, - не стал возражать Сашка, лишь остроумно уточнив, что «В начале было Слово...»
      - «И Слово было Бог…» - тут же блеснул эрудицией Серёга, находящийся в чудеснейшем расположении духа, предчувствуя великолепный пятничный вечер в тёплом кругу настоящих и единственных друзей.   
       Крючков наречно договорился с Подрываевым, что бы придти на полчаса раньше, дабы сделать их общему и лучшему друга максимально приятно, зная о навалившихся на него проблемах, о коих вкратце, как и накануне, поведал в процессе сервировки Сашке.
      Стол действительно получился на загляденье, как и в минувший понедельник, когда Уклейкин "воскреснув", узрел колоритный натюрморт из симметрично расставленных пивных бутылок, вокруг водки, сверху украшенной надрезанным лимончиком, и обложенной витиеватой цепочкой из деликатесных холодных закусок.  И вот, сегодня - пред его невольно изумлёнными глазами  предстало нечто подобное, с небольшим, но принципиальным изменением.
      Вместо всевозможной вкуснейшей снеди, частично уцелевшей в тот раз от массовой дегустации гостями свадьбы и принесённых Серёгой по любезному поручению его новоиспечённой супруги, сейчас на столе дымилась, источая ни с чем несравнимый аромат, первая порция пучеглазых и красных, как революционное знамя, раков. К ним были аккуратно нарезаны любимый Сашкой вечно пересохший сыр, чёрный хлеб и тёщино сало, которое тайком уполовинил у неё Крючков, рассудивший, что в данном случае ограниченный выбор простых закусок будет вполне соответствовать мужской полу спартанской обстановке, не отвлекая разнообразием от процесса пития и беседы. Но, главное, что не на шутку, до лёгкого помутнения, смутило Володю, было то, что на кухонном столике резко увеличилось количество алкоголя: две по 0.7 ёмкости "Посольской" окружала пара дюжин "Жигулёвского"; кроме того, в его собственных руках был обещанный магарыч в виде литровой экспортной "Столичной".
     - А может, братцы,  всё же хлопнем по рюмашке, так сказать, для тонуса?! - не удержался заводной Серёга от вида и ароматов великолепного живого натюрморта, который на 100% соответствовал дружеской обстановке тяпницы.
     "Не искушай..." - хотел было возразить Уклейкин. Но в глазах приятелей, которые ради него собрались и готовы оказать любую помощь, он увидел такую искрящуюся надежду на то, что он - их лучший друг - всё-таки не сможет отказать им в принципе пустяшной просьбе… и язык его сам собою брякну, - а... чёрт с вами... – банкуйте, братья!..
     - Это, дружище, скорее он с тобою... - скомкано отшутился Серёга по поводу упоминания Уклейкиным чёрта, и, залихватски разлив по пузатым рюмкам белой, в точности подражая известному персонажу Генералу Иволгину из "Особенности национальной рыбалки", коротко, но ёмко добавил тост: "Ну, за победу!"
    А, как водится, когда отличное настроение, - и дело куда как лучше спорится. И уже через час изрядная стопка компромата, частично выуженного накануне компьютерным гением из закрытых и полуоткрытых щелей интернета на Лопатина, упорядоченная и систематизированная, красовалась пред Уклейкиным, который рассыпался в благодарностях пред Сашкой.
     Крючков также не отставал от поглощённых работой товарищей и исправно носился курьерским поездом между кухней и комнатой с пивом и раками; и, примерно, раз, в четверть часа, разбавляя их с друзьями стопочками " исключительно для тонуса". Помимо этого он, как пламенный революционер, постоянно и страстно цитировал товарищам наиболее интересные места из специально купленной им позавчера неприметной на вид брошюры "Технология современных массовых коммуникаций". Автором книги неким англичанином Джоном Прогоном убедительно доказывалось, что уже сейчас, а в самом ближайшем будущем -  и подавно - доминировать в Мире будет тот, кто управляет средствами массовой информации. Это новое "оружие мягкой силы" - куда как страшнее традиционного, ибо зомбируя людей, манипулируя их подсознанием, вымывая остатки разума, совести, устоев и исторической памяти, делает их фактически информационными рабами, навязывая им культ стяжательства всего и вся, к вящей сверх прибыли и безграничной власти незримого капиталиста-заказчика.
   - Факт! - соглашался наиболее продвинутый в этом вопросе Сашка, - миром правят глобальные СМИ: помните, как в 93, когда из танков наш Парламент расстреливали... ведь только CNN давала картинку на весь мир, комментируя трагические события так, как им было выгодно!
    - Точно!.. - солидаризировался Уклейкин, - а лет 20 лет назад нам Сева Новгородцев - "город Лондон, BBC" лапшу на уши вешал под Deep Purple и Аквариум, а мы, балбесы и рады были: знали, кукловоды чёртовы, что делали... такую, блин, империю развалили!..
      И ещё через час, используя указанные в брошюре примеры массовых коммутативных связей на волне искренней ностальгии по утраченному навсегда счастливому детству и Советскому Союзу, и справедливого возмездия по этому поводу, друзья набросали весьма подробный план первоочередных действий на случай наступления время "Ч".
     Для максимального резонанса от взрыва информационной бомбы под Лопатиным в предварительный список экстренного оповещения мировой общественности были включены набирающие тогда бешеную популярность социальные сети и электронные почтовые адреса редакций информационных агентств, газет, журналов, включая и зарубежные. Оставалось под это дело сделать специальную компьютерную программу, которую компьютерный пират-самоучка - Сашка Подрываев обещался написать за три-четыре дня, что бы нажатием всего лишь одной кнопки известить Планету о творящемся беспределе в Лефортово и призвать на помощь всех неравнодушных жителей Земли. А вдохновившись благородным делом справедливого возмездия, Крючков тут же, не мудрствуя лукаво, окрестил её по Хрущёвски сочно и недвусмысленно: "Кузькина мать!", что и было утверждено заговорщиками на ура.
     При этом всё это время Серёга не только не сбавлял набранного хода курьерского поезда, но и намеренно ускорял его, ловко маневрируя по маршруту и, всё более, рискуя налететь на косяк, обильно поднося товарищам жидкие "боеприпасы" с подогретыми раками, что бы друзья, могли максимально творчески реализоваться, не отвлекаясь на бытовые инсинуации. И если Сашка и Серёга изначально не собирались себя ограничивать в этом плане, свято памятуя, что сегодня пятница и, стало быть, завтра хоть трава не расти, то Володя настолько увлёкся работой, что, напрочь забыл о намерении "держаться в руках" и ни на грамм не отставал от набирающих темп товарищей.
    Наконец, ещё через полчаса отчаянного мозгового штурма, когда почти все намеченные задачи были выполнены, приятели с чувством выполненного долга окончательно переместились на кухню, дабы в спокойной и расслабленной обстановки вкусить остатки натюрморта за неспешной беседой.
     Однако Володю подсознательно продолжали терзать, сугубо личные вопросы, связанные с Карлами, коих накопилось три (!) за неполную неделю, что само по себе уже странно, учитывая географию распоясавшейся чертовщины. Ведь к якобы битому мобильным телефоном Устину Карловичу Лейкину и задетому в статье Францу Карловичу Чёрту невесть откуда явившемуся и оказавшимся сильно обиженным родственником Нострадамуса, сегодня добавилась Роза Карловна Флокс, заподозрить которую, в связи с вышеуказанными фантомами, раскалённый непониманием разум Володи был не в силах. При этом Уклейкин пока не брал в расчёт, ещё трех полных тёсок Устина Карловича Лейкина, которых в среду Сашка выудил из омута интернета, словно заросших тиной неизвестности сомов.
   Но упрямые, странно упорядоченные факты от того, что интеллект Уклейкина не мог разрешить этот ребус, не перестали быть таковыми, что в итоге и угнетало его. Поэтому он решил, вернуться к этому пикантному вопросу чуть позже, когда сложится подходящая обстановка, чтобы не перезагружать друзей ещё одни ворохом своих проблем.
     Тем не менее, не смотря на эту нудящую занозу, общее настроение Уклейкина после заметных подвижек в деле нахождения компромата на Лопатина, и генерации превентивных мер по информационной обороне многострадального дома, подогретое напитками и аурой товарищей было почти великолепным. Разве что язык его начал едва заметно заплетаться.  Впрочем, разум, пусть и ненадолго, взбодрённый "боеприпасами" напротив: начал искрить обыкновенными в таких творческих посиделках философскими размышлениями:
    - Да... - благодушно рёк он, сладко пыхнув сигареткой, когда очередная рюмка водки растворилась в его организме блаженным нектаром, - коллектив  в …великая сила... - Прав был Ильич, говоря, кажется, так: "...мы будем работать, чтобы вытравить проклятое правило: "каждый за себя, один бог за всех" <...> и внедрить в сознание, в привычку, в повседневный обиход масс правило: "все за одного и один за всех".
    В подобных посиделках из бесчисленных закоулков обычно рассеянной памяти Володи всегда удивительным образом обильно всплывали нужные и точные цитаты, отчего в кругу знакомых он давно, как было сказано в самом начале повествования, прослыл весьма образованным человеком и был заслужено в связи с этим - уважаем.
    - Зело мудр был, вождь мирового пролетариата, - живо откликнулся Серёга, - только насчёт Бога он явно погорячился, коммунизмом хотел Его подменить: ан не вышло... - несоизмеримые величины, хотя как идея - коллективизм, но с человеческим лицом - вполне себе...
    - А я, старички, сомневаюсь как-то, - также с энтузиазмом подхватил бесконечную тему Сашка, - вот возьмём, к примеру, человека: компьютеры, интернет придумал, в космос скоро будет летать почти как сейчас Аэрофлотом в Сочи, а скоро и самого себя смоделирует... и без всякого вашего бога. 
    - Ну, ты, брат, хватил! - тут же резко среагировал несогласный Крючков. - Одно дело космические корабли клепать, а другое - самоё себя, т.е. того, кто эти ракеты придумал и сделал... - Это всё одно, чтобы станок сам себя взял да и построил... Спрашивается: с какого рожна, как это?!..
   - Да легко, если он на это же и запрограммирован! - парировал выпад Сашка.
  - И кем же, позвольте осведомиться?!.. - подражая профессору Преображенскому из гениального "Собачьего сердца" продолжал наседать Серёга, всё более заводясь по не имеющему ответа в текущем витке развития человечества вопросу.
   - Самим же  че… человеком запрограммирован, че… через гены всякие... - чуть менее уверенно ответил Подрываев.
   - Опять двадцать пять! -  подбрасывал "поленьев" в огонь спора Серёга, - то есть, иначе говоря, условное яйцо мало того что вывело условную курицу, но будучи само кем-то выведенным, научило её самовоспроизводится без яйца, так что ли?!
   - Не знаю... абракадабра какая-то… - немного растерялся от витиеватой аллегории Крючкова, Подрываев. - Ну, или самой Природой тогда, человек за… запрограммирован, если тебе так больше нравится... - ещё менее твёрдо добавил, скорректировав свою мысль Сашка, взглядом прося помощи или хотя бы разъяснений у Уклейкина, знаниям и уму которого он всегда давал предпочтениям в сравнении с более простоватым Крючковым.
   - Нравятся девочки, Сашка, - фыркнул беззлобно Серёга, - а у нас вполне себе к… конкретная дискуссия, а твои частные сомнениям только тумана бесполезного напускают.
   - С... сомнения - пусть к истине говаривал Вергилий, но только не в данном контексте, дружище, - вступил в полемику Володя, поймав молящий взгляд Подрываева. - Ты, Саша, будучи человеком, продвинутым и материалистическим, вполне обоснованно полагаешь, что люди, благодаря науке рано или п… поздно создадут неких биороботов и которые высоковероятно будут похожи на оригинал...
   - А я что говорил!.. - радостно прервал его Подрываев, победоносно доливая остатки второй бутылки «Посольской» по рюмкам и подмигнул Серёге, мол, знай наших - сейчас тебе вправят мозги как следует.
    - Погоди, Александр, я ещё не договорил... - осадил его мягко Уклейкин, продолжая:  -  Биороботы, возможно, и будут похожи внешне, а функционально, скорее всего,  мощнее первоисточника. Но, но …этот симбиоз продвинутого железа и искусственного интеллекта никогда не станет человеком, ибо, по моему скромному разумению, невозможно смоделировать душу, чувства, совесть... и прочие духовные, а точнее сказать, - Божественные признаки наши. И ещё крайне важное за… замечание: если внимательно присмотреться к окружающему нас Миру, то невозможно не заметить очевидного: потрясающую воображение красоту его!..
      - Факт!  - в свою очередь оборвал обуреваемый нахлынувшими чувствами Серёга, - я, братцы, когда на звёздное небо после шашлыков смотрю, почти всегда до соплей реву от бес… бесконечной и недосягаемой красотищи Мироздания…
     - Ну, насчёт души и всего такого, ты, скорее... прав, Володя, - я тоже пока не представляю: как это можно скопировать и… интегрировать в железную плоть?!.. – продолжал более вяло сопротивляться Сашка. - Но красота-то,  вещь субъективная... и...
    - Не с... скажи, брат, - настало очередь перебивать сомневающегося друга Уклейкину, - ты, как и многие, путаешь два вроде бы схожих, но принципиально разных понятия: вкус и красота: первое действительно индивидуально и меняется как ветреная мода, второе же - фундаментальная составляющая бы… бытия Вселенной. Ведь если предположить, как утверждает большинство земных учёных, что всё сущее образовалось случайно, из некой немыслимо-малой точки посредством её колоссального в... взрыва и выброса бесконечного количества энергии и материи, то следовало бы наблюдать хаос и разруху, как это всегда и бывает после кол… коллапса. Но мы созерцаем ровно обратное: Космос при всём его бесконечном разнообразии не только фантастически гармонично упорядочен и структурирован, но и Божественно к... красив! Подчёркиваю: именно Божественно... красив!!! То есть Мир мало того, что сотворён разумно, но и ...вдохновенно!!!  Так, будто Великий Художник создал вечное произведение истинного Искусства: без остатка вкладывая в него самоё себя, ибо, в противном случае вышла бы посредственность, халтура, жалкая, к слову сказать, копия... гнилого плода больного воображения, если бы вообще что-либо вышло. И с... собирательное имя этому Творцу, нарекаться который в соответствии с нашим сугубо личностным и конфессиональным мировоззрением может различно, - Бог!
    После последнего слова эмоционально-убедительного монолога Уклейкина на кухне воцарилась воистину космическая тишина, которую не посмели нарушить даже оробевшие, вжавшиеся в потолок мухи, и в течение которой, каждый из друзей, погрузившись в себя, синхронно опрокинул очередные 50 грамм.
     ... и, наконец, - главное... - продолжил Володя после минутной паузы, собравшись с мыслями и духом. - Как некоторым образом художник пусть и далеко не совершенного слова, но имея непосредственное отношение к процессу т... творчества... (Крючков словно в подтверждение многозначительно кивнул Сашке) берусь утверждать, что любой истинный созидатель, как высоко не вознёсся бы он в своём творчестве к совершенству, требует внешнего, стороннего признания.  В идеале он ищет признания от себя подобных, а если таковых не находится, то хотя бы от слепой, глухой и даже зачастую презираемой им толпы. Это, так называемый парадокс гения, когда тот привносит че… человечеству новые знания, вскрывает ранее невиданные горизонты, а в ответ вместо хотя бы элементарной благодарности в лучшем случае получает от людей тупое неприятия с прокручиванием пальца у виска, замешанное на банальном невежестве и не желании слезть с нагретой печи. И, как правило, только потом, через по… поколения, благодарные потомки с расстояния начинают осознавать масштаб великолепного творения гения, не признанного и не понятого своими современниками. Это так называемая аберрация времени: чем дальше ты от объекта, тем точнее видятся его сущность, прозрение. Лев Гумилёв об этом парадоксе замечательно написал - ре... рекомендую. Но повторюсь: гению, как правило, хочется признания сейчас, а не потом... после его смерти. Очень грубо - это можно назвать некоторым тщеславием Творца, но не в земном, обывательском смысле - получению взамен истинному шедевру всяческих ма… материальных пряников. В нашем примере Художнику нужна максимальная огласка его Творению лишь для того, что б среди сонма разнообразных голосов, взглядов, мнений нашёлся хотя бы один равный ему мастер-ценитель для должной оценки шедевра...
     - А теперь главный вопрос, друзья, - продолжал Уклейкин пытаться соткать логическое полотно. - Есть ли у Бога  сопоставимый по масштабу иной Творец, способный оценить созданную Им Вселённую пусть даже и критически, а, возможно, и создать, для объективного сравнения - собственную, разрушив Его "монополию" на Красоту ещё большей или совершенно иной Красотой?!..
    - Есть... Дьявол!.. - уверенно ляпнул, начинающий медленно, но неуклонно хмелеть Сашка.
     - Это противоположная с… сторона Бога, как у медали реверс... - немного снисходительно пояснил немногим отстающий от его состояния Крючков, но тут же, встрепенулся. - Стоп, дружище, раз ты сам признался, что есть Дьявол, следовательно, есть и Бог, которого ты так безуспешно и глупо отрицаешь… и о чём тогда спор?
     - Блин... опростоволосился…- сконфузился Сашка и начал как мог оправдываться, - просто вырвалось... случайно... вон уже вторая бутылка кончается: интеловский п... процессор и тот,  перегревшись, глючит...
     - Именно так, Серёга, вернее, почти так, - подтвердил внешне лучше держащийся, чем его соловеющие товарищи Уклейкин, - но сейчас не об этом. - Ответ, на мой взгляд, вполне очевиден: у Бога нет подобного Ему иного Художника, ну, или что бы быть максимально корректным - мы о Его существовании не знаем... пока.
    - "Не знаем" - не значит, что нет... - вновь уточнил друга Крючков.
   - Пусть так, - согласился Володя, - но кто доподлинно существует?
      - Мы!!! - словно бы осенило Сашку, как Архимеда, когда тот завопил на всю Грецию "Эврика!!! и отчего вышеупомянутые мухи доселе раскрыв в связи чрезвычайно увлекательной беседой расположившихся под ними людей, рты, молча и смиренно сидевшие на потолке, мгновенно бросились врассыпную, словно Мессеры при виде советских истребителей.
    - Вот именно! Бог создал человека по образу и подобию своему, по-видимому, уже после того как сотворил Вселенную в том виде в котором мы в меру нашего разума по… понимаем и уже даже вооружённым глазом созерцаем. И лишь после, осознав, что кроме Него во всём Мире по достоинству оценить уникальный шедевр попросту некому и создал людей, средь которых в свою очередь, возможно и найдётся, пусть и горстка, но достойных ему творцов-ценителей. Конечно, …я допускаю, и даже уверен, что у Него могли быть, в том числе, и иные мотивы к нашему со... созиданию, но этот считаю - одним из важнейших...
     - Да... - восхищённо выдохнул Серёга, с хрустом надломив клешню раку, - впечатлило, не скрою: вот что значит пи... писатель!..
    - Кто пи... писатель?! - удивился Сашка и, словно бы на кухне был кто-то ещё, огляделся вокруг, прищурив затуманенный сигаретной завесой глаз.
      - Володька, конечно... кто же ещё... - не без гордости констатировал Крючков. - "Человек и пароход",  т.е. - писатель и жу... жу... журналист, - отшутился он.  - Ты чего, к... компьютерная душа, не знал?..  - Охлади тогда свой процессор п... пивом...
    - Легко, - кивнул в знак согласия Сашка, и в два глотка осушив бутылку Жигулёвского, тут же предложил выпить за здоровье писателя, которым неожиданно оказался его друг - Володя Уклейкин, чему Подрываев был искренне рад и пущё прежнего зауважал его.
     - Мужики, хорош прикалываться... к... какой я писатель... Серёг не гони волну и не путай Сашку... - немного смутился Уклейкин высокому статусу "писатель", которое в глубине души, тем не менее, приятно тешило самолюбие его.
     - Э... нет... - теперь не отвертишься: назвался груздем - полезай в Достоевские, кстати, не забудь - ты мне первому обещал дать роман, я, брат, жуть как за… заинтригован... - продолжал настаивать Серёга на своём.
      - Сказал же, как будет готово - дам, а сейчас - всё это пустой трёп... - решительно ответил Уклейкин и как-то уклончиво мотнул головой, давая понять, что спорить с Серёгой по этому поводу, равно как обсуждать оный, он не расположен.
     Повисла некоторая неловкая пауза, которую требовалось срочно залить, дабы её уголёк не разгорелся в деструктивное пламя расстроенного вечера, что и было успешно сделано почти остатками второй бутылки "Посольской". Друзья вновь благодушно крякнули, закусили ещё не доеденным, а Сашка, на правах радушного хозяина, не найдя новой темы для разговора, решил реанимировать - старую:
     - И всё-таки, старички, при всём уважении - это лишь ве…версия про людей и Бога, хотя действительно: красивая и даже весьма убедительная, но ничего не доказывающая на 100%...
     - Ты, Сашка, меня тоже прости... - одёрнул мгновенно его Крючков, - но ты словно Берлиоз из "Мастера", который, - не комп… композитор. - Он ведь, как ты, сомневался, спорил, научными фактами фонтанировал, а Сатана его заумную башку - в раз и оттяпал трамваем в своё доказательство!
      - Гм... Это всё, Серый, литература - суть сплошные фантазии, да и Булгаков, говорят, на д... дозе сидел, - не сдавался Подрываев, решив для себя, как в Сталинграде, стоять до победного конца, что бы как можно дольше пообщаться со старыми друзьями по вопросу, интереснее и неразрешимее которого трудно найти во Вселенной.
    - Фантазии говоришь... ну-ну, - Серёга начал сосредоточенно искать весомые аргументы, и тут рассеянный взгляд его в который раз упал на начинающего заметно соловеть о чём-то задумывавшего Уклейкина. - А ты… вот у Вовки спроси: есть, например, черти или нет?!..  Извини, брат...  н... ничего, что я ... о как бы личном?.. А то, блин, Сашка, как Фома неверующий, упёрся...
     - Я, старички, не у... упёрся... я объективности жажду... - и демонстративно вновь изрядно отхлебнул пива, вскормив в себе очередного колючего и ерепенистого ерша.
     - Валяй... Серёга, поведай Фоме... - согласился, оживившись, Уклейкин, вспомнив, что сам искал подходящего повода к приватному обсуждению треклятой темы, что бы Сашка как бы невзначай ещё раз поискал в интернете хоть какие-нибудь зацепки о Карлах. Особенно его терзал Карлович с фамилией непосредственно Чёрт, и у которого Сатановский, что бы как можно быстрее замять скандал перед выборной компанией, даже не проверил подлинность, его, наверняка, липовых, документов.
     Серёга, получив благословение, прежде всего, ещё раз предложил выпить и закурить, ибо, по его мнению, рассказ требовал повышенного внимания, потому, что крайне скользкий вопрос непосредственно касался судьбы его лучшего друга. Многозначительно откупорив "Столичную" и разлив оную с бугорком по рюмкам, он продекламировал очередной тост "За дружбу!" и они, как по команде, лихо, опрокинув экспортную водку в себя, закусили её нежным оттаявшим салом и вдумчиво закурили.
     Закончив с традиционным ритуалом, Крючков, немного волнуясь, поперхнулся дымом, но звучно откашлявшись и вернув мгновенно вспухшему лицу отличный от раков цвет, за четверть часа немного сбивчиво пересказал всё, что ему в среду поведал лично Володя. После чего Уклейкин лишь добавил к рассказу вновь открывшиеся обстоятельства чертовщины, как то: повестка в суд, которую принёс черный почтальон с белым крестом на плаще и вскрывшееся отчество тёти Розы; и когда закончил, на кухне опять воцарилась гробовая тишина.
     Однако мух в тщательно прокуренном помещении кухни уже не было. Из сторонней публики подгулявшей троице внимала лишь относительно небольшая притаившаяся за плинтусами группа тараканов, терпеливо дожидающаяся расползания оной, что бы устроить себе ночное пиршество из остатков еды.  Но пока трое огромных существ перманентно поглощали их потенциальный ужин, вопрошающий взгляд двух из них - Уклейкина и Крючкова расплывчато завис на ошарашенном Подрываеве, который с открытым ртом недоумённо молчал, отчаянно пытаясь уловить ускользающую нить потаённого смысла услышанного.
      - Ну, что ты теперь, Фома, с... скажешь?.. - дожимал его Крючков, не без труда попав в пепельницу давно потухшим бычком.
      - А что тут сказать... - растерянно и с нескрываемой тенью печали отвечал Сашка, - либо невероятная и пока не... необъяснимая цепь случайных совпадений... либо...
     - Ну, что замолчал... про... профессор, тьфу ты - процессор? -  Серёге очень понравилось последнее слово.
      - ...либо,  - Сашка пытался как можно тщательнее подобрать каждое слово, что бы ненароком не обидеть Уклейкина - ...болезнь у Володи какая-то... нервная... либо я - ни хрена не понимаю...
      - Вот! - победно подытожил Сёрёга, - сам сказал, что ты "ни хрена не понимаешь", а всё туда же: "Бога нет..., Бога нет..." - поднял он вверх засаленный перст, как мудрый учитель пред учеником, возомнившим себя умнее наставника.
    -Да погоди ты, Серый, паясничать... дело-то серьёзное, - вежливо осадил разгорячившегося друга Уклейкин, - если нет ответа  - это не значит, что нет проблемы, которая породила вопрос - сам же так только что говорил... - А насчёт нервов мне и Наденька прямо сказала, на днях даже к врачу сходим, так что в этом тёмном направлении, надеюсь, хоть какой-то просвет забрезжит, - мрачно подтвердил догадку Подрываева Володя. - А вот как быть, блин, с чертями да с карлами, - сокрушался он далее, - вот это вопрос вопросов, они, собаки, мне весь мозг вынесли!..
      - Так нет же ничего проще, старички! - вновь, типа "эврика!!!" осенило Сашку, - по... поползли к моим кормильцам и спросим их: есть ли хотя бы в интернете черти с карлами или как?..
    - Точно, про... процессор! - похвалил его Серёга, - айда чертей ловить!..
     - Так мы же уже искали этого... как его первого чёрта... Устина Карловича Лейкина,  - двумя руками аккуратно ухватился за желанную соломинку Уклейкин, с трудом приподнимаясь на радость тараканам со стула.
      - А мы ещё раз пошерстим рогатых, - вон, сколько у тебя их стало, что нам будет – молодым, да ещё и крещёным! - завёлся Сашка, которого гнали вперёд два союзных чувства: кровь из носу, но помочь Володе и непреодолимая тоска по компьютерам, по которым он уже успел соскучиться за неполный час разлуки. - Тем более... - продолжал он источать надежду, - я вчера у приятеля на барахолке свежей базой МВД одолжился...
    -  Как это?.. - внешне оторопел Уклейкин, - это ж, наверное, криминал...
    - Вовка, вот тебе не всё равно "как это?", на войне как на войне, сам же видел, какими аферами твой ворюга-депутат Лопатин занимается, - вступился за Сашку Серёга, - главное сейчас с твоими чертями разобраться, согласен?
    - Ну, в общем... да, - не стал возражать Володя очевидной логике приятеля и на полусогнутых Подрываев возглавил изрядно шатающуюся процессию искателей неуловимых чертей и Карл в бесконечных лабиринтах всемирной паутины.
    - Слушай, Вов... иэ-а!!! - начал вдруг по дороге икать Серёга, - а что за... за... - от зараза привязалась - за Наденька, - та, которая в среду была с тобой?  - Иэ-а!!!
   - Не "что", а кто... - корректно поправил Уклейкин друга, расплывшись в улыбке от тут же представленного им любимого и чудесного образа Воскресенской.
    - Ну, кто... и-эа!!!  - Серёга вдруг так неестественно громко и резко икнул, что заставил, задремавших было в коридоре мух, ещё находящихся под впечатлениями спора трёх не трезвых чудовищ, метнуться обратно на кухню, невольно составив ожидающим темноты тараканам конкуренцию.
   - Крючков, блин, у меня язык не повернётся говорить о Наденьке, когда ты так икаешь... - мягко возмутился Уклейкин, оставив личный вопрос без ответа.
    - Да что я, блин, нарочно что ли... иэ-а!!! - продолжал Крючков методично разрывать не самым приятным гортанным звуком притаившееся окружающее пространство.
   - В натуре, Серый, заканчивай, а то у меня Флэшка заикой станет... - добавил свою претензию Подрываев.
    - Иэ-а!!!  - огляделся Сёрега, забыв тут же о Наденьке, - а это ещё кто?.. Иэ-а!!!
     - Хомяк мой, в банке живёт...
    - Как в банке... он же там все ку… купюры ночью сгрызёт... иэ-а!!! - замкнуло электрическим разрядом непонимания увлажнённый алкоголем помутившийся мозг Крючкова.
     - Ты, Серый, закусывай чаще, а икай р... реже, - начал учить прописным житейским истинам друга Сашка. - Он в трёхлитровой банке живёт, а не в Сбербанке - вон на подоконнике за занавеской: г... глянь, если не веришь, только не дыши на него перегаром - он этого не любит... его сразу стошнит... проверено...
    - Ясно... аи-э!!! Меня и самого что-то воротит, братцы ... иэ-а!!! - не споря, согласился Крючков со справедливой ремаркой друга.
      - Блин, забыл ему сы... сырку взять, побаловать, - едва не остановился Сашка, но по инерции двинулся дальше, - знаете, как он на задних лапках цыганочку выводит!..
    - Ты, Сашка, ври да не завирайся ... иэ-а!!! - всё же не унимался Крючков.
     - Вот тебе крест не вру... показать?! - упирался Подрываев.
        Крючков было хотел публично вывести Сашку на чистую воду, ибо его в целом богатое воображение не могло представить обыкновенного хомяка, выкаблучивавшего цыганочку, но в эту секунду вместо ответа раздалось очередное "Иэ-а!!!" и он мгновенно забыл о предмете спора.
       - Эти чёртовы цы... цыгане у меня часы командирские с руки увели... – машинально, с подчёркнутым сожалением и гневом прокомментировал Уклейкин, услыхав про "цыганочку".
      - С них станется... но, как же, братцы, меня задолбало икание иэ-а!!! - и в изнеможении опёрся спиной о стену коридора. До комнаты процессии оставалось метра четыре хода или, если измерять расстояние временем, то предположительно - минута.
      - Да попробуй ты Федота и Якова, - подсказал ему Уклейкин верный народный метод, ибо икание друга становилось воистину невыносимым.
    - А эти-то кто такие, иэ-а!!! - впал в очередной ступор Крючков, заливая образовавшийся интеллектуальную трещину в сознании рефлекторно захваченным с кухни пивом.
   - Ну, ты, блин, Серёга даёшь: я и то знаю... - беззлобно вставил шпильку Сашка за формально проигранный спор о Боге, - запоминай и повторяй, пока не о... отпустит: "Икота, икота, перейди на Федота, с Федота на Якова с Якова на вся... всякого".
    - Только не на нас… - уточнил Уклейкин.
     - ОК, мужики, иэ-а!!! - и он начал усердно бубнить древнее заклинание русичей до тех пор, когда его действительно не отпустила треклятая икота на примерно пятидесятый раз...
     Наконец, доковыляв до родных железок первым, Сашка от души поцеловал ближайший монитор, а затем, словно детей, обнял прочие периферийные устройства, пробормотав им ласково "ути-ути-ути", словно рачительная хозяйка, подзывая цыплят, что бы покормить их чем-нибудь вкусненьким. Но, не придумав, чем их сейчас конкретно побаловать, он почти со слезами публично поклялся, что с ближайшей халтуры обязательно купит каждому компьютеру по дополнительному вентилятору. Закончив по вежливой просьбе Володи кое-как с телячьими нежностями, Подрываев, как продвинутый папа Карло XXI века, - с третьей попытки изловчился, и чешущимся носом клюнув клавишу "Enter", - в тысячный раз вдохнул в своих "детей" цифровую жизнь.
      Сашка, утонув в любимом кресле как, выпивший тапёр, почти вслепую пробежался по клавиатуре, и на центральном мониторе угрожающе замерцало кровавым цветом "База МВД России- 2006". Друзья опасливо переглянулись, но природное любопытство, помноженное на относительную молодость, подогретую алкоголем, взяли верх, и Уклейкин, сглотнув, было перехватившее дыхания комок неуверенности, тихо скомандовал: - Давай, Сашка...
     Через четверть часа согласно базе данных оказалось, что в России чертей нет, в том смысле, что людей по фамилии Чёрт она не обнаружила. Однако было выявлено семнадцать Чертков, одиннадцать Чертил, шесть Чертовских и даже один Чорт, но через букву "о". Зато с Карлами вышло куда как лучше. Если в среду Google выдал трёх Устинов Карловичей Лейкиных, из которых только один проживал в России, то секретная свежая база МВД расщедрилась сразу пятью соотечественниками (заграница не входила в её компетенцию). При этом давешний саратовский Карлович в отличие от ново обретённых полных тёзок в базе отсутствовал, а остальные бессистемно, горохом рассыпались по необъятному Отечеству: Калининград, Орёл, Архангельск, Междуреченск Красноярского Края и деревня Кудыкино на Сахалине. Москву же, несмотря на её высокий столичный статус, вышеперечисленные граждане, из которых один состоял на психиатрическом учёте, а другой находился в общероссийском розыске, по неизвестным причинам не удостоили чести своим присутствием.
      Кроме того, оказалось, что дедушка Розы Карловна Флокс младшим офицером служил в штабе Колчака и был вынужден иммигрировать во Францию, где жизненный след его обрывается в 1929 году в Марселе, но этот трагический исторический факт никак не вязался с текущей чертовщиной Уклейкина, ни каким боком.
     Ещё через минут пять пустых, и по большей части уже бессвязных пересудов, окончательно загустевший Подрываев, с трудом распечатал всю нелегально добытую информацию, -  …и силы покинули его, как листы принтер. Он медленно, как воск по догорающей свече, стёк с кресла к системному блоку, где и засопел, обняв его, словно тёплого, любимого и довольно мурлыкающего домашнего кота.
    - Эх... процессор… всё-таки, перегрелся... жаль, - как медбрат, грустно заключил Крючков, с трудом отхлебнув  пиво. И вместе с Володей, они, нежно, как хрустальный ларец с заветной отмычкой, перенесли наглухо завязшего в трясине Морфея друга на маленький, продавленный временем и плотью его, диванчик.

                _______

    - Что, Серый, и мы по домам по... почапали? - задался вслух тяжёлым, сакраментальным вопросом Уклейкин, опираясь для большей устойчивости о кресло. Его, как и всякого другого в подобной ситуации, разрывали два взаимоисключающих желания: непременно продолжить "банкет" или сгрести остатки воли в кучку и отправиться, как он клялся себе и Наденьке накануне в люльку, дабы вновь обрести через сон достойный подобающему человеку внешний вид.
    -  Погоди, давай хоть хо... хомяка накормим, а то Сашка обидится... - цеплялся Крючков за любую былинку, что бы задержаться, также "свято" помня, что на кухне осталось пол литра недопитой "Столичной" и несколько бутылок пива.
     - Ну, ладно, аргумент при... принимается... кто, если не мы... его накормим, - полностью солидаризировался Володя с другом.
      И Серёга, взяв с подоконника подмышку трёх литровую банку с Флешкой, поковылял на кухню след в след за Уклейкиным, словно боясь затеряться в зауженном до предела пространстве коридора и наступить на условную мину какого-нибудь бытового препятствия.
    Подзарядив ослабленные организмы очередными "по пятьдесят" друзья начали поочерёдно откармливать хомяка всем подряд, что ещё осталось на столе и чему были крайне не довольны ворчащие за плинтусами тараканы и зудящие на потолке вверх головами мухи. Банка с Флешкой, поставленная в центр стола, теперь стала объектом пристальнейшего и плохо фокусировавшего внимания отчаянно густеющих друзей.
    - Смотри, какой он по... потешный! - как ребёнок, пришедший первый раз в цирк, радовался Серёга, скармливая хомяку остатки напрочь засохшего сыра, - надо будет себе тоже какую-нибудь зверушку завести. - Как там Печкин из Простоквашино говорил, ты, мол, приходишь до... домой, а она тебе радуется...
     - Зело мудр был деревенский по... почтальон... - согласился Володя, - не то, что... городские: шастают, понимаешь, в жару в чёрных плащах с белыми крестами - честных людей смущают...  - Мушкетёры, блин, долбанные!
     - Брось, дружище, ску... скулить, - успокаивал Серёга друга, - оно того не стоит: может твой почтальон с маскарада какого-нибудь притащился или… поспорил на пузырь... да мало ли что... - Глянь, лучше, как хомяк за моим салом тянется!
     - Губа не дура... - невольно улыбнулся Уклейкин.
      - А, то!.. Тёще с Запор... Запорожья родня прислала!.. - гордо констатировал Крючков. – Аромат-то как... какой: не хочешь, а закусишь... Сами ведь бабы провоцируют, а потом фыркают: что это мужики, блин, к водочке не зарастающей тропой тянутся!
      И в подтверждении своего, как ему показалось, безупречно выстроенного суждения, он разлил «Столичную», капнув случайно на сало, которое и было им без задней мысли презентовано хомяку, и на которое тот набросился с удивительной ловкостью, схватив его лапками на лету, и, словно маленькая мясорубка, в одно мгновение перемолол его.
   - О, как!.. - удивился неизъяснимой проворности потешного зверька Серёга, - а наш дрыхнущий компьютерный гений, похоже, бедолагу на ди... диете держит.
   - Бедный... хомя... хомячелло... - и Володя в знак сочувствия даже не пожалел единственную мятную таблетку "Антиамбрелина", бережно хранящуюся в заднем кармане джинсов, бросив оную в знак уважения Флэшки в банку. Однако, обнюхав подслащённое и источающим приятным запахом антиалкогольное  спецсредство, хомяк лишь смачно чихнул, и, заметно качнувшись, встал на задние лапки; и, вновь присев и обернувшись вокруг себя, он вдруг стал зажигательно откаблучивать чёрт знает какое па.
     - Смотри, смотри!!! - завизжал от восторга Крючков, - в натуре цыганочку пляшет! - Ей Богу, Вов, ну, Сашка, ну змей - надо же так обыкновенного хомяка научить!
     - Да!.. - также впечатлился реальному чуду Уклейкин, но не найдя внятного объяснения растерянно добавил: - а... может он пьяный?
      - Это скорее мы с тобою, дружище, в зю... зюзю наклюкались, а хомяк, - глянь, как солист театра "Ромэн" на гастролях! А я чуть было с Сашкой не поспорил, - воистину Господь упас, но как он его вы... выдрессировал  - ума не приложу...
     - Знаешь, Серёга, ещё пару таких фортелей, как с этим хомяком, и я окончательно в чертей поверю, - давай от греха закругляться....
     - Лады, только давай, брат, прежде на посошок, перекрестившись, - неохотно, но всё же согласился Крючков. - И будем расползаться по блиндажам: пока не поздно, а то, действительно, не дай  Бог, ещё что-нибудь при…. привидится. - Да и водка почти кончилась, - с нескрываемым сожалением согласился он, разливая горькую по рюмкам и тщательно отслеживая каждую каплю, оставив грамм пятьдесят на самом донышке на опохмел Сашке. Последнее обстоятельство, безусловно, было решающим, ибо появись сейчас неизвестно откуда ещё одна поллитровка, то друзья, согласно традиции, нашли бы тысячу весомых аргументов для её безусловного уничтожения и никакие галлюцинации и прочие аномальные явления Природы не смогли бы препятствовать этому.
    - За "...здравый смысл и жизненную о... опытность!" - вывернул Уклейкин свой любимый и широко разошедшийся в народе популярный афоризм Булгакова в тост.
     Друзья напоследок одобрительно чокнулись, едва не расколов рюмки от разнообразия нахлынувших чувств и частичной потери обыденной координации. Слив содержимое в плоть свою они "закусили" фактически рукавами, вдохнув с них скопившуюся недельную пыль, ибо почти всю оставшуюся закуску набросали в банку хомяку, как благодарная публика цветы любимому артисту, отчего тараканам и мухам стало реально плохо.
    Наконец, сконцентрировав остатки внимания и сил, товарищи не без труда выбрались из-за стола и, опершись друг об друга, словно на костылях, зигзагообразно поплелись в комнату к Подрываеву. Ещё раз убедившись, что хозяин квартиры спит беспробудным сном младенца и, следовательно, простится с ним подобающим образом, не представляется никакой возможности, загулявшая парочка, решила написать ему записку. Скачущие, как опрыснутые дустом блохи, буквы, тем не менее, сложились в относительно связный текст:
    "СаШка, друг. Спас... ибо тебе за всЁ, хомяк наКорм... лен... пляшет, своЛочь!!!
БутЫлка пИва и слЁзы водки на кухне.
Серый ВовкA..."
   Прилепив кое-как записку скотчем на лоб Подрываеву, друзья с чувством выполненного долга решительно засобирались домой. Сориентировавшись  в пространстве и оттолкнувшись от огромного осиротевшего кресла, как от спортивного "козла", парочка качнулась, и, нагнувшись вперёд, с ускорением катящейся с горы глыбы засеменила ватными ногами к выходу. Через мгновенье, строго в соответствии с законом инерции на полном ходу приятели приложилась своими немалыми телами о металлическую входную дверь. Причём Уклейкин вмазался тем же плечом что и пятью часами ранее о свою дверь с подачи Розы Карловны и такое вопиющее коварство судьбы не могло не вызвать в нём естественно-негативную и вполне ожидаемую реакцию, выразившуюся в традиционном поминании клятой потусторонней силы: "У чёрт!..".
      Менее массивный Крючков в отличие от "прилипшего" к двери друга, отскочил от неё в кухню, как теннисный мячик от корта, так и не успев понять причин такой загогулины, ненароком шуганув задремавшего в банке хомяка и не смыкающих за плинтусами прожорливых глаз тараканов, с вожделением ожидающих тьмы. Впрочем, кульбит, повторить траекторию которого Серёга, будь он стеклянно трезв и тренирован на уровне КМС, не смог бы ни под каким соусом, разве что исключительно под угрозой немедленного расстрела, не причинил ему даже мелких медицинских  последствий.
     Ещё через пару минут они, отряхаясь и почёсывая ушибленные места, вновь соединились и, собравшись с духом, покинули, наконец, радушную квартиру Подрываева, громогласно захлопнув дверь и потушив свет. Радости тараканов не было никакого объяснимого биологической наукой предела; и они, подобно, просидевшим в засаде несколько суток оголодавшим разбойникам с большой дороги, с устрашающими воплями, бросились, всей ватагой наперегонки к столу, словно завидев источающий аромат богатой снеди обоз, причём без охраны. Однако, строго в соответствии с теорией Кропоткина, мгновенно спикировавшие бомбардировщиками мухи составили прусакам жёсткую конкуренцию, лишний раз, подтвердив положения знаменитых работ князя о борьбе видов за выживание и ареал.
    Расстояние от двери до выхода из подъезда, несмотря на отсутствие освещения на лестнице по причине вывернутых заботливыми соседями лампочек с целью экономии электроэнергии было ими преодолено на ощупь относительно быстро и без значимых потерь, благо покинутая квартира Сашки находилась на первом этаже ветхого дома. И уже через минут пять, выйдя окончательно из затхлого помещения, синхронно, как прыгуны в воду с десятиметровой вышки, они глубоко нырнули в почти идеально свежий воздух надвигающейся московской июньской ночи. Необычная тишина уютного дворика, начинающие мерцать звёзды и словно бы нарочно ярко-золотой месяц в купе с обильно подогретыми алкоголем чувствами и мыслями требовали должного созерцания и осмысления. Ощутив пусть и куцый прилив сил, друзья, тут же, присели на детскую скамейку у песочницы под грибком, где двумя днями ранее уже располагался Уклейкин для размышлений обуреваемый бурными неизъяснимыми событиями, и, не сговариваясь, закурили, что б хоть как-то разрядить плотность дурманящей свежести заботливо обволакивающей их Вселенной.
      - Красотища-то, какая в бе... бездне небесной, глянь, Володька, - с трудом задрал глаза вверх Крючков, едва не чебурахнувшись с узкой скамейки, - у меня, блин, аж башка закружилась...
    - А я что говорил... - сфокусировав кое-как рассеянное зрение, присоединился к процессу восхищения волшебной красоты Мироздания Уклейкин, - ну кто так ещё "нарисует", как не вдо... вдохновенный Творец?!..
    - Факт! Точно ты давеча доказал, что су... существует неразрывная связь Красоты Мира и Художника её сотворившего, - полностью согласился Крючков, - и потому выходит, что Бог есть и точка!
    - А значит... и че... черти... - грустно добавил Уклейкин, опустив понуро голову к Земле, которая вращаясь по его ощущениям с повышенной скоростью, вызывала в нём, пардон, рвотные позывы.
    - Опять ты за своё... ну их к ле... лешему, вот помяни моё слово, брат, - всё обойдётся! - как мог, гнал Серёга цепкую хандру из друга.
    - Дай то Бог... – всё также неуверенно, но с едва уловимой надеждой ответил Володя.
    - Он и даст: кому же, как не Ему, помочь в беде коллеге по цеху! - вдруг выволок на свет Божий, словно самородок из штолен разума, Крючков изумительную по безупречной логике и красоте мысль, отчего друзья невольно переглянулись.
     По заблестевшим глазам Уклейкина даже в полумраке было видно, что простой, как всё гениальное, вывод друга, основанный на его же, Володиной, идее благоговейным теплом отогрел его сердце искренней верой в Творца и в Его помощь.
     "А ведь действительно, как просто!" - рассуждал Уклейкин, всеми фибрами души своей, чувствуя, как вся сущность его, наполняется уверенностью в скором избавлении от неизъяснимых злоключений, словно бы сам Господь покровительственно опустил свою всемогущую длань на чело его. "Кто как не Бог, сотворивший людей по образу и подобию своему, не заступится за них "в минуты наши роковые", как за собственных детей, попавших в беду... как за самоё себя, наконец".  Более того, согласно собственной же теории, Володя в тайне надеялся, что Родитель при прочих равных отнесётся к ничтожно малой когорте избранных (к коим небезосновательно причислял и себя, вернее, - трепетно тешил себя надеждой, что он вправе себя считать таковым) чуть бережней. Ведь небольшая горстка людей, будучи также творческой силой, пусть и не сопоставимой с Ним по масштабу, но, вероятно, почти равная Его вдохновенному таланту, и являющаяся, поэтому адекватными ценителями и критиками Его Искусства, наверное, будет хоть на ничтожный микрон, но ближе к Его бесконечно влюблённому во всё сущее сердцу... Всё это промелькнуло в сознании Уклейкина настолько быстро насколько и ясно, несмотря на известные обстоятельства, в соответствии с которыми, должно быть произойти ровно наоборот, что также немало удивило его.
     И в вечерней атмосфере уютного дворика благодатью над Серёгой и Володей зависла та чудесная пауза, которая часто случается между самыми преданными друг другу с детства людьми, а именно - настоящим друзьями, когда их мысли и чувства вдруг сливаются в унисон и волшебной гармонией переполняют души. Хочется до опустошения выговориться, как пред иконой, но никто, словно бы у каждого перехватило дыхание, не в силах начать первым бесконечный диалог в котором, как при восходе Солнца, сквозь тучи начинает брезжить луч приближения к истине.
       В благодарность за нежданно обретённую Веру в скорое избавление от нервных болезненных напастей, через лучшего друга - Серёги Крючкова, - Володе захотелось, во что бы то ни стало сделать ему что-нибудь приятное, но, не зная, как и с чего начать, он как в юности просто крепко обнял его, будто бы единородного брата:
     - Ну, ты, голова! Какая мы... мысль о "коллегах по цеху", веришь ли, от сердца, словно ледяная глыба отвалилась, - так тепло и легко стало! - не смог сдержать эмоций Уклейкин, - спасибо, тебе дру... дружище!..
     Схожие чувства захлестнули и Серёгу, который, от волнения не найдясь, что ответить, - залихватски подвигнув, выпалил универсальную в подобных случаях фразу-намёк:
      - Спасибо не булькает!..
      - Да... сейчас бы грамм по сто точно не помешало бы, у меня вся глотка пересохла...
       - Аналогично... шеф (с)! - ловко спародировал известную фразу из замечательного мультика "Следствие ведут Колобки" Крючков, обрадовавшись неожиданно замаячившему на ночном горизонте продолжению пятничного сабантуя, - тогда вперёд к ближайшей палатке, время не ждёт, коллега!..
       И закадычные друзья, цепляясь друг за друга, как за болтающиеся на ветру верёвочные лестницы, со второго раза привстав с детской скамейки, медленно набирая ход, отчалили от неё, взяв курс на известную в микрорайоне круглосуточную торговую точку, именуемую народом "площадь страданий".
     - Только надо домой заскочить за день... деньжатами, - попытался внести положительные коррективы Уклейкин в избранный, словно спасительная дорога Моисея, маршрут.
    - Не дёргайся, брат... братэлло: рублишки имеются: ломимся напрямки... - сходу, подобно бывалому капитану, отмёл Крючков предложение штурмана, дабы не терять ни капли времени.
      - Чёрт!.. - с отчаяньем в дрогнувшем голосе, тормознул Уклейкин, повиснув для удержания равновесия на рукаве друга, как на болтающемся над пропастью канате.
       - "Что... опять?!.." - подражая осипшему голосу бедного Волка из неподрожаемого мультфильма "Жил-был пёс" снова близко к оригиналу с небольшой тревогой вопросил Серёга.
     - Наденька... - выдавил из себя сокрушённо Володя, - она же меня дома ждёт... наверное.
      - Ну, и подождёт... подумаешь!.. - начал решительно, словно стенобитная машина, крушить сомнения товарища Крючков. - Меня Светик тоже сейчас ждёт - не дождётся, поминая на пару с тё... тёщей от всех щедрот, но, я, между прочим, ради этой встречи специально мобильник не взял, что б она не дё... дёргала всякими там: "Ты скоро, милый? Ты когда, дорогой?.."
     - Спасибо тебе, Серёга, ещё раз... - метался Уклейкин между двумя самыми близкими ему людьми в Мире, - но я же... обещал ей...
     - Опять двадцать пять! Да мужик, ты, Вовка, или где, в конце-то концов!? - не на шутку заводился Серёга. - Баб нужно вот как держать! – и он сжал кулак и вознёс к Небу, будто бы в нём держал за узды весь женский пол планеты от Евы до невыносимо любимой тёщи и, потрясая им, продолжал страстно жечь глаголом, как авторитетный вождь, взывающий народ на баррикады. - Никакого двоевластия и тем более матриархата: иначе кранты свободе и порядку в семье?! Согласен?..
    - В общем ...да, - вынужден был по крови солидаризироваться Уклейкин с твёрдым убеждением друга о строго патриархальном начале в иерархической структуре ячейки общества.
     - То-то... - немного успокоился Крючков и быстрее, чуть ли не волоком, тут же снова потащил друга к вожделенной цели что бы того вновь не стали грызть сомнения. - Кстати, ты мне так и не ответил у Сашки, что за Наденька-то, неужели та красавица, что я у тебя видел: кажется... Воскресенская?.. - удивительным образом вспомнил Серёга прерванный вопрос.
     - Она... - с плохо скрываемой печалью вздохнул он,  - любимая...
     - Да ну, не может быть... - искренне удивившись Крючков, про себя отметив, что такие действительно красивые девушки как Воскресенская, если и обращают внимание на парней типа Володи, то уж точно не в первую очередь. 
    - Почему это?.. - немного обиделся сомнению друга Уклейкин.
     - Ну, не дуйся, брат, это я... так, не подумав... ляпнул, - тут же извинился он, почувствовав неловкость за невольно причиненную другу обиду недоверием, в столь пикантном вопросе.  - Давай без обид, просто это так неожиданно, извини...
    - Эх, Крючков, сердцевед, блин, липовый... - всё-таки остался неприятный осадок у Уклейкина, - я тебе, как лучшему другу, больше скажу... - мы сегодня с Наденькой документы в ЗАГС подали...
    - Ну, дела!!! - выпали Крючков, как батарея салютующих нежданному празднику пушек, совершенно обескураженный невероятной в его понимании новостью.
      Он, обладавший весьма приятной внешностью, пользующейся успехом у слабой половины рода человеческого и посему считающий себя специалистом в женском вопросе сам года два ухаживал за Светкой, прежде чем та согласилась на брак.  А тут... в большого и не ловкого Уклейкина, которого за глаза иногда называли Пьером Безуховым, правда больше применительно к уму, впрочем, и к размерам и внешности - тоже, мало того что влюбилась, но и дала согласие стать его женой безусловная красавица Наденька... Но в Сердце Сергея не было, ни даже самой малой толики зависти к другу или неприятного чувства некоторого ущемления пусть и возможно завышенной самооценки, если так можно выразиться по отношению к тому смешанному настроению, которое обуяло его сногсшибательной вестью. Он лишь философски, отметив про себя, что "чужая душа потёмки, а уж женская  - тем паче..." продолжил, словно бы ничего не случилось, начатый им процесс примирения:   
     - Каюсь: и на старуху бывает проруху... Но, если б ты знал, брат, как я рад за тебя, то ты бы, сию секунду простил меня за невольно сказанную глупость!
     - Да чего там... - улыбнулся он чуть виновато, но с чувством скромной гордости Серёге, - я, если честно, скажи мне кто-нибудь неделю назад что выйдет, так как случилось, - первым бы гомерически рассмеялся в лицо самому именитому фу… футуристу...
      И они вновь крепко обнялись, как и всякий раз, когда мимолётная тень разногласий тщетно пытаясь быть клин ссоры между ними, сменялась не передаваемой радостью настоящей мужской дружбы.
      - И ведь молчал, как партизан?!! Ух, змей! Так что, первый тост сам собой нарисовался: "За любовь!" - призвал Крючков, с удивлением взирая на побледневшего вдруг друга, челюсть которого медленно опускалась к асфальту и не предвещала ничего хорошего.  - Ну, ты что от счастья, как пень в землю врос и па… пасть разинул, - надо ж вспрыснуть такое дело, айда за шампанским!.. - попытался он безуспешно сдвинуть остолбеневшего приятеля с места.
       Однако в этот вечер устроить "Северное сияние", смешав водку и "Советское полусладкое", друзьям было не суждено, ибо, на выходе из дворика, в арке, подобно страшному видению и сродни стражнику у адовых врат Данте, нарисовалась Серёгина тёща Мальвина Сидоровна собственной персоной. Крючков почувствовав на своей спине её "теплый" прожигающий до последней клетки организма взгляд, словно раскаляющийся утюг, и обречённо обернулся, готовясь к худшему...
      Что бы кратко характеризовать эту, безусловно, необыкновенную женщину, достаточно указать лишь один примечательный факт её биографии, который вполне объяснял, проступивший холодным отрезвляющим потом мандраж друзей: она являлась первоклассным ветеринаром, специализирующимся по хищникам.  Цари зверей - львы, завидев её, подходящую к клетке в белом халате с жёлтым чемоданчиком лекарств и медицинских хирургических инструментов, как жалкие суслики, впадали в глубокий обморок, что уж там какие-то... люди:
      - Значит, шампанского?! Светочка моя, деточка, места не находит, бедняжка, а он надрался, как свинтус! Неделя не прошла, как расписался, и началось!!!
      - Маль... Мальвина... Си... Сиси... Сидоровна, - начал мямлить, оправдываясь Крючков, - да вы что... я ж с, Володькой... у него тоже свадьба... будет... вот мы и...
    - Твой Володька мне уже устроил погром на свадьбе - опозорил до самого Запорожья,  хватит!.. - продолжила она, как укротительница хищников, строить закадычную парочку, чихвостя их и хвост и в гриву.
      - Из... извините, Мальвина Сидоровна, меня ещё раз: я... больше не буду, - понурив голову, отвечал проштрафившимся учеником пред застукавшим его за проступком грозным педагогом Уклейкин.
       - "Больше не буду!.." - передразнила она Уклейкина, впрочем, не злобно, - по 30-ть с лишим лет бугаям, а всё, как в детском саду прям.
     - Да не он драку начал, а студент этот как его, гада, ...Петрищев Женька из-за Ницше - будь он не ладен... - вступился за друга Серёга, кроме того, задетый за самолюбие упрёком о "детском саде".
     - Ницше или ещё какой Гегель, - сверкнула угрожающе она напоследок эрудицией, - мне теперь всё равно: разбитого не воротишь, а семью разрушить я не позволю! - А ну, пошли домой, адвокат! -  и, схватив зятя стальной рукой за воротник, словно безобидно тявкающего львёнка за шиворто, потащила его домой.
     -Вот тебе и патриархат... посадила Мальвина на цепь Артемона, - философски печально заключил Уклейкин, и, включив автопилот, на медленном бреющем полёте, вскользь задевая углы домов, пофланировал к своему, кстати, вспомнив про купленную ещё днём по случаю подачи документов в ЗАГС с Наденькой бутылку шампанского, томящуюся в холодильнике.

                Глава 10

        Автопилот, словно бы вмонтированный самой Природой в человека гироскоп, выравнивая хаотичную траекторию полёта Уклейкина к запрограммированному в его подсознании курсу, и на сей раз великолепно справился с поставленной задачей, доставив Володю на половичок пред дверью родной коммунальной квартиры. Минут 15-ть он передохнул калачиком на тёплом, но колком войлочном сукне бывших валенок Шурупова, но ощутив проступивший сквозь дрёму дискомфорт, - собрав остатки сил, заставил себя пересечь заветный порог, где едва лоб в лоб не столкнулся с вынужденно бодрствующим соседом. Однако опытный фронтовик, будучи почти всегда начеку, ловко увернулся от Володи,  как от вражеского штыка при рукопашном бое; сам же "клинок", зацепившись о сбившийся половик, отчаянно хватая руками, воздух, пролетев коридор, по инерции вторично воткнулся больным плечом в собственную дверь, если не считать схожий плотный контакт у Подрваева.
      - Уй!.. - взвыл в очередной раз раненый обстоятельствами сурового бытия Уклейкин,  но приглушённо что бы в случае наличия Воскресенской не выдать себя в таком непрезентабельном, скорченном виде.
      - Что, Володька, земля не держит?.. - с лёгким сарказмом и раздражением прокомментировал Шурупов явление загулявшего соседа народу.
    - Да об ва… валенки твои бывшие зацепился... - оправдывался Уклейкин, почёсывая больное плечо, продолжая сдавленно шипеть, - лучше скажи, Петр…Петрович: Наденька тут?..
     - Не было её... - а на валенки не греши: им сносу нет, если б не мыши проклятые...
      - Значит, наши всё-таки про… продули... Англичанам, - со смешанными чувствами, словно бы озвучивая внутренние мысли, выдохнул Уклейкин, вдруг вспомнив одно из двух условий Наденьки при которых она должна была прийти к нему сегодня поздно вечером.
     - С чего это?.. - удивился Шурупов, - я хоть футбол и не смотрел, ибо, много чести смотреть на наших, прости Господи, пешеходов, но ничья, вроде была, - в новостях передавали...
     - З... зря... не смотришь, а вот папин Надя... смотрит, - в очередной раз сбился Володя, погружаясь в похмельную прострацию, - а, ни... ничья для него – это поражение... - А ведь ещё Суворов говорил: "Англичанка гадит", - вот они и мне нагадили... гады.
    - Нашим бегать надо больше, а тебе пить меньше... - перешёл на традиционный нравоучительный тон Василий Петрович, машинально ответив на полубред подвыпившего соседа, - ...и всё бы было в ажуре и любых бы англичан на лоскуты бы в футболе рвали… хотя гадят они России испокон веку, действительно, изрядно... тут ты прав.
    - А может тогда, шам... шампанского... с горя... а, Петр... Петрович, - предложил Уклейкин, горло которого пересохло, как жабры у выброшенного судьбой на солнечный берег окуня, а душа всё ещё требовала продолжения банкета.
     - Эх, Володька, а ведь я в тебя почти поверил!.. - разочарованно прокомментировал Шурупов непотребный вид развязно сидящего на полу члена штаба ополчения, мрачной тенью нависнув над ним, словно судья, отсчитывающий нокаутированному боксёру, последние, угрожающие его карьере цифры.
       - А з... зря не веришь, д... дядя Вася, - хитро подмигнул ему Уклейкин, продолжая спотыкаться в словах, - может ты, мной ещё гор... гордиться будешь...
       - Сомневаюсь... – прохладно, но с едва заметной ноткой надежды ответил он, - ты глянь на себя, все углы, небось, собрал пока дошёл - чумазый, как помазок... смотреть тошно!
      - Да по... погоди ты, Петр... Петрович, - это всё мелочи жизни... - почувствовал на себе Володя искреннее разочарование со стороны отважного ветерана и, решил тут же всё исправить, - я ж не пь... пьянства ради, а дела для!..
      - Какое ещё... дело, едва лыко вяжешь... - чуть живее отреагировал Шурупов, не показывая, впрочем, виду.
      - Фи... - поморщился Уклейкин, словно бы закусил водку жгучим перцем.  - Какие у тебя, дядя Вася, го... горькие архаизмы... "помазок", "лыко"...  Сам же знаешь, что слова - ни... ничто, ибо, по делам нашим Там спро... спросится... – и кое-как указал пальцем в направлении потолка.
      - Ну, ты ещё проповедь, на ночь, глядя прочти, тоже мне архиерей нашёлся, - ультимативно осадил соседа Шурупов, до зуда в почках зная, как тот, любит пофилософствовать спьяну сутками на пролёт, - либо говори своё дело, либо отсыпаться ползи, - в четыре разбужу на дежурство: раз народ избрал в штаб, - соответствуй!
     - Да какой к чёрту из меня поп, в лучшем случае - спившийся учитель словесности средней школы в Затьмутаракнске, ...но насчёт дела, командор, - не сомневайся... - Вот!!! - и Володя, словно Прометей, выкравший у богов огонь и сбежавший с ним с Неба на Землю к людям, гордо распахнул на груди извазюканый пиджак и с пуговицей внутреннего кармана выдернул стопку распечатанных листов, протянув их округлившему глаза Петровичу.
    - Это что ещё?.. - опешил Шурупов, никак не ожидав такого продолжения от всё более густеющего Уклейкина.
      - Бомба, mon g;n;ral! - спаясничал Володя, одним глазом заметив какой неизгладимый эффект произвёл на Петровича его театральный жест.
     - Всё шутки шутишь?.. - рефлекторно сделал шаг назад опытный фронтовик.
      - Не... дядя Вася, теперь всё по взрослому: тут ком… пот, тьфу-ты, блин, комп… компромат на Лопатина и спец… специальный план оповещения мировой общественности на случай шу... шухера....
      - Ну-ка, ну-ка... - ухватился начштаба с нескрываемым интересом за листы. - Коли так, это совсем другое дело...
       - А я что го... говорил! - с гордостью пытался жонглировать словами, продолжая постоянно ронять оные на пол Уклейкин, - вначале дело, а потом - слово... или стоп: как там... в первоисточнике?.. - Сначала бы... было слово... и было оно Бог - ты не помнишь, дядя Вась, что или Кто... раньше?..
      - И всё же, Володенька, надо как-то аккуратней, - словно не слышал его Шурупов, жадно вчитываясь в компромат, -  ...закусывай, что ли, больше, а то опять вляпаешься в историю как с тем, как бишь его...
      - Уклейкиным... тьфу ты чёрт - Лейкиным!.. Уу... Устином, блин, Карловичем... - невольно содрогнулся Володя при упоминании ненавистного ему имени.
      - Во-во... - я и говорю, - закусывай, - в том же нейтрально-поучительном духе ответствовал Шурупов, всецело поглощённый текстом.
      - А м... мы, между про... прочим, раками закусывали, а драки - не было, почему так? - продолжил Володя вдруг изъяснятся загадками, цепляясь за диалог, что бы отогнать от себя медленно, но верно  подползающую дремоту.                               
    - Бывает... но, если б натощак пили, то чего-нибудь, как пить дать... набедокурили, - стоял на своём Василий Петрович, в глазах которого появился озорной огонёк, как у командующего, перед долгожданным наступлением.
      - Бог упас!.. - сам же и ответил Уклейкин, на свой риторический вопрос, вспомнив, что он Ему "коллега по цеху". - Ну, или Серёгина тёща... - неуверенно добавил он.
    - Может и так... - согласился Шурупов, вежливо спросив его: - Володенька, я у тебя возьму на ночь почитать - очень уж дельно и занятно? Вижу, что не зря посидели, молодцы! - и одобрительно подмигнул ему хитрющим глазом.
     - Легко!.. ты, Петрович, как генералиссимус просто обязан быть в курсе всех планов, современных инно... инноваций и тех... технологий!.. - как бравый солдат отрапортовал Уклейкин, продолжая расслабленно полусидеть на полу, изредка почёсывая плечо.
     - Будя, будя... ишь разошёлся, - всё-таки улыбнулся Шурупов, чуть засмущавшись высочайшей военной должности, коей его запросто удостоил Володя.
    - Слушай, Петрович, - как из окопа настороженно огляделся Володя, - а где наш цепной пёс, что-то подозрительно тихо?..
     - Карловна, что ли?.. - на удивление себе невольно напрягся новоиспечённый главнокомандующий и тоже на всякий случай обернулся по сторонам.
     - А кто же ещё?.. - вновь передёрнуло, как затвор, Уклейкина, - у нас один цербер!..
     - Это да... - вздохнул тяжело Шурупов. - Так она как весь торт до конца мне скормила, так на дачу и усвистала, - цветочки свои полевать... до сих пор изжогой мучаюсь.
     - О, как... значит вновь свобода?! - облегчённо воскликнул Уклейкин, ибо он не оставлял надежды распить с соседом бутылку шампанского; и вдруг очередное препятствие к этому, словно бы по его хотению и щучьему велению, рухнуло.
    - Рано радуешься: в понедельник вернётся... - ещё тяжелее вздохнул помрачневший Шурупов, - вновь уронив глаза в текст компромата.
     - Вот зараза... - а чего это она вдруг на... назад решила вернуться?! - заметно потемнел лицом Уклейкин.
    - Сам не пойму, - пожал плечами озадаченный ветеран, - разве так бывает: жил человек всю жизнь поганкой и всё вокруг себя отравлял, а потом бац - и в белый гриб превратился; слышал бы ты, что она мне наговорила, через слово "извините", да "пожалуйста". - В общем, хочет активно помогать штабу...      
     - Ну, это-то как раз по... понятно: квартирку хочет тут, в Лефортово оттяпать, - заключил Володя, - что в принципе, вполне естественно: кто бы отказался...  - И всё же, такие, как она, в о... одночасье, не меняются…  Скорее всего, - обыкновенная корысть, прикрытая хам... хамелеонством.  Разве что... какое-то в человеке Преображение... - неожиданно задумался Володя, спроецировав последнее слово на себя в свете невероятных событий текущей недели, которые буквально взорвали и развернули на 180 градусов его в целом пресную и пассивную жизнь.
    - Вот я и говорю, - согласился Василий Петрович, - чудно...
     - А ну её и всех Карлов к чё... черту! - встрепенулся после некоторой паузы Уклейкин, - целых два дня - это вечность, давай выпьем, пока плен... пленительный воздух свободы свеж и наполняет на... надеждой наши грешные души, как вольный ветер паруса кораблей в у… унылый штиль, а?!
      - Володенька, может всё-таки не надо... поздновато уже и я всё ж в карауле, - попытался робко ещё раз отговорить Шурупов возбудившегося соседа от его неуёмного желания продлить праздник тяпницы за счёт только что начавшейся субботы.
     - Надо, дядя Вася, надо!.. - весело подражая экранному Шурику, из озорной и великолепной кинокомедии Гайдая "Напарник" напирал Уклейкин, - с шампанского всё равно ничего не будет, а настроение поднимем! - И потом... - он сделал многозначительную паузу, вновь подняв к потолку руку со скрюченным из-за общей неважной концентрации организма пальцем. - Есть ещё один крайне важный, можно сказать судьбоносный для меня повод - тебе как другу, со… соратнику по оружию, ветерану, и просто, - замечательному соседу и одновременно че… человеку скажу...
     - Ну?! – таки сорвался, не выдержав психологического давления небольшим отрезком времени искренне заинтригованный Шурупов.
      - Мы с моей лю… любимой Наденькой документы в ЗАГС подали - теперь выпьешь?!.. - провёл он, как Иван Поддубный, эффектный, а главное - эффективный "бросок" через себя, после чего Шурупов, оказавшись на лопатках придавленным сверху железно-бетонным аргументом, окончательно сдался:
    - А.., чёрт с тобой, это дело святое, - наливай свою шипучку!
    - Это точно… эта нечисть… уже неделю со мной!.. - с какой-то надоевшей обыденностью, но уже без прежней беспросветной безысходностью согласился он с фразой соседа, в первой её части и, искренне возрадовался - второй.
      Сегодня, сейчас и даже в это мгновенье под гнётом рассеивающего сосредоточенность мозга хмеля, Володя всё более начинал уверовать в свою же спасительную теорию, в Его помощь "коллеги по цеху". Единственное, что его подсознательно среди прочего в эту минуту смущало, было, то неприятное обстоятельство, что он несколько охладел в последние дни к написанию романа. Но, дав себе очередной зарок: завтра же, как следует, прищучить проклятую лень, Уклейкин немного успокоился и, собравшись с духом, дал команду затекшим членам своей расслабленной плоти собраться с силами для движения по коммунальному коридору Вселенной.
     - Только, чур, уговор, - немного оправился от "приёма" Шурупов. - Как выпьем, сразу отбой: никаких там "давай я сбегаю", а то и так… первый час ночи.
   - Nat;rlich, mein General, - по-немецки нарочито бодро рапортовал Уклейкин и на корачках, зигзагами двинулся по направлению к холодильнику, про себя удовлетворённо отметив, что тяпница вполне себе удалась...  И хотя непреодолимая тоска по Наденьке отравляла ему радость насыщенного вечера, но пока ещё функционирующий рассудок компенсировал этот "изъян" на удивление трезвой мыслью. Показаться в таком непотребном виде пред её чудесной красоты очами было бы откровенным и, возможно, не дай Бог, - не поправимым свинством, тем более, сразу же после только что чудом обретённого счастья взаимной любви.
       Однако "продолжение банкета" с солированием Уклейкина оказалось к его глубокому разочарованию скоротечным, как шахматный блиц. Второй бокал шампанского вперемежку с ядрёными папиросами "Север" добил его, как тапочек возмездия, в разгневанной руке человека, уничтожает зарвавшегося таракана, возомнившего себя хозяином кухни. И Петрович, традиционно охая и ахая, привычным маршрутом оттащив Володю к его дивану, аккуратно уложил его, словно перебравшего на выпускном вечере внука, и пошёл выполнять свой общественный долг далее, стойко неся ночное дежурство на почти боевом посту.
     Последнее, что относительно членораздельно пробормотал угасающий Уклейкин, вслед Шурупову, было: "я - це... цеховик...", "все на... нагличане... сво... сволочи", а "хомяк - пьян... ица..." или "ум... ница", после чего он окончательно канул отвесным булыжником в небытие дремучего сна, в котором виртуализировалось нижеследующая над ним форменная вакханалия:
    - Ну-с, кто у нас следующий?.. - услышал где-то поодаль от себя Володя, подуставший со знакомой хрипотцой голос.
    - Какой-то толи Лейкин толи Уклейкин... - ответил не менее узнаваемый, но более молодой простуженный сопрано, - документов при себе нет, только это и бормочет постоянно... не разберёшь.
   - Бомж что ли?.. - немного брезгливо и буднично поинтересовался первый и, по-видимому, главный.
   - Да с виду не похож: одет вроде прилично, вон - даже очки нацепил, правда, весь облёванный... - отозвался третий голос, схожий со вторым, но с лёгким присвистом.
    - Эх... чёртова пятница, - тяжёло вздохнул старший, - каждый раз одно и то же: от меня уже жена шарахается, говорит, провонял, как алкаш последний, - и с досады и для успокоения отхлебнул из нержавеющей карманной фляжки немного портвейна. - Ладно, Бог с ним, вкатывайте бедолагу, - утвердительно икнул он, - поглядим, что с ним и куда его дальше...
     И двое почти близнецов-санитаров в белых халатах и с марлевыми повязками на лицах на медицинской тележке привычно ввезли Уклейкина в сизо-желтое, словно бы насквозь прокуренное небольшое помещение, совершенно без окон, с потолка которого, на оголённых проводах (средство от мух) завядшей грушей свисала тусклая лампа.
    В одном углу затхлой комнатки, стоял высокий и кособокий тронутый ржавчиной шкаф с выбитыми стёклами, содержащий хаотично разбросанный медицинский инструментарий: от зажимов и скальпелей до ножовок и клещёй. В противоположном корнере на вспученных сыростью ядовито-зелёных полках также хаотично расположились всевозможные лекарства в пачках и склянках: от зелёнки с йодом до аспирина и спирта, который подобно неуловимому эфиру, полностью выветривался в первый же день его получения со склада для профилактических нужд из расчёта на одну неделю.
    И сегодня был как раз такой день и поэтому весь персонал экспериментального медицинского учреждения уже с утра находился в приподнятом настроении и особенно рьяно предвкушал окончания смены, так как к вечеру в заветных емкостях ещё плескалась алкаемая ими жидкость самого высокого в мире качества и градуса.
    В промежностях же периметра сиротливо приютилась пара горбатых табуреток, треснувший венский стул и даже акушерское кресло пусть и со сломанными подлокотниками. На одной стене весел строгий портрет профессора Мечникова, супротив которого чуть веселее обосновался доктор Чехов, а между ними - прибитый 150-ти миллиметровыми гвоздями агитационный плакат изобличающий пьянство, над которым провис, как древняя новогодняя гирлянда, выцветший транспарант с глубокой философской сентенцией: "Каждому своё!.."
    На распахнутых облупившихся дверях скромного помещения изоляционной лентой был приклеен листок в клеточку, заменяющий отсутствующую латунную табличку с надписью печатными от руки буквами разного шрифта и размера:
     "Смотровой кабинет №6 всенощной амбулатории при НИИ Неотложного вспоможения Министерства проблем нездоровья".
      Всё это Уклейкин успел странным образом разглядеть, будучи не в силах открыть даже веки, ибо, его страшно мутило и периодически рвало. По этой же причине он был не в состоянии хоть что-то произнести членораздельно, так как из расстроенного желудка к горлу поднялось чёрт знает что, и, скопившись там, - застряло, едва давая возможность хоть как-то дышать. Поэтому единственными органами чувств, относительно удобоваримо связывающими его с внешним миром, были, обострённые от невыносимо-гадкого положения, - обоняние, осязание и слух.
     - Ну-с, коллеги, приступим, не чокаясь... - традиционно мрачно пошутил доктор, испитый тембр которого всё более напоминал Уклейкину, неподражаемого голос его бывалого и на 99,99% проспиртованного соседа по дому Егорыча. - Распахните бренное тело, - приказал он чрезвычайно услужливым и юрким санитарам.
     - Нда... вот что значит, будущие мои врачи, смешивать алкогольные напитки... - устало заключил доктор, бросив вскользь опытный взгляд на слабо пульсирующую и чуть вздутую у живота плоть Володи.
     - Это точно... - солидарно почесали запущенные, как давно не метёные дворы, подбородки медбратья и потупили стыдливо глаза, в свистяще-хрипящем ответе которых, угадывались голоса Толи и Коли - верных "оруженосцев" Егорыча, составлявших вместе не разрывный и никем ещё на Земле не разгаданный и не выпитый до конца условный алкогольный Бермудский треугольник.
     - На сей раз обойдёмся без вскрытия, - моментально поставил диагноз Егорыч, - итак всё видно: раздутая печень, токсикоз и общая истощённость организма... кстати, что-то мне его зелёная физиономия знакома...
     Санитары, как всегда, параллельно пожали плечами, предано смотря в глаза непререкаемого авторитета и жадно ловя каждый его звук, готовые молниеносно выполнить любое поручение.
      - Ну, я ещё понимаю... водка... пусть даже и с пивом, - продолжал он читать в тысячный раз одну и ту же лекцию, благодарным молодым слушателям в некогда белых халатах. - В жизни всякое бывает: жарко... или просто запить, под воблу или раков, промежуток между тостами залить, что б, не было скучно, так ведь, друзья?..
      - Конечно, так!  - одобрительно отрапортовали они, синхронно покосившись к основанию шкафа, где гуртом стояли пыльные пустые пивные бутылки, плотно окружившие такие же - водочные, и вынужденно сглотнули, было обильно выделившиеся слюни.
      - Но понижать после ерша градус, да ещё шампанским - исключительно бабским напитком, - продолжал нравоучительно доктор Егорыч, - это, коллеги, говоря очень мягко, прилично и, если, не по-русски, говоря, - зверский моветон!..
      В этот момент Уклейкина вновь вырвало. И только удивительная проворность Толи и Коли, которые успели подставить тазик под "водопад" позволили оставить помещение смотровой в относительной чистоте, правда и без того - далеко не стерильной: лишь немного забрызгав нижнюю часть брюк и новые ботинки Егорыча:
    - Вот сволочь очкастая!.. только ведь вчера туфли купил, муха, блин, не сидела!..
    - Третий тазик уже... - пытались хоть как-то сгладить нечаянное горе шефа подчинённые.
    - Вспомнил!.. - не отводя печально-злых глаз от заблеванной обуви, воскликнул доктор, - я этого типа у ЗАГСА видел, он гад, мне ещё угрожал морду лица набить... - Значит так, товарищи, санитары,  - продолжил он, сложив сердито руки крестом на вздымающейся от негодования груди, - вколоть ему два кубика пирамидона и на органы!.. То есть, блин, к органам, во 2-ю палату!..
     И, повинуясь  клятве Гиппократа, Толя и Коля, словно бобслеисты, оттолкнувшись от стены с портретом чуть улыбающегося Чехова и разогнав по длиннющему коридору тележку с бледно-зелёным Уклейкиным до нужной скорости,  - заскочили на неё; и с ветерком помчались по указанному начальством адресу. Они так ловко пролетали мимо многочисленных углов больницы, встречных шарахающихся на костылях пациентов и флегматичного персонала, а также многочисленных кадок с пальмами, что со стороны могло показаться, что они действительно профессиональные гонщики.
       А уже через минут пять виртуального времени, умопомрачительных виражей и жутких ускорений, в течение которых Уклейкин проклинал себя, что родился на свет Божий, "болид" со всего ходу вышиб дверь палаты №2, где естественным образом и упокоился, упёршись в спинку ближайшей железной кровати. А ловко спрыгнувшие с «саней» санитары, словно бравые спортсмены после финиша на телевизионные камеры хлопнули друг другу по поднятым вверх ладоням и выпалили дуплетом, стандартное, в подобных случаях восклицание: Yes!!!
     - Вы чего, олухи одинаковые, совсем рехнулись, - меня, блин, чуть с кровати не выбило! - тут же прогремела ответная жёсткая канонада вместо ожидаемых бурных аплодисментов из глубин потревоженной койки. - Я выйду, вы у меня, голубчики, тут же и присядете на всю пятнашку!
    - Извините, нас Харитон Захарыч, тормоза на тележке опять отказали, мы больше не будем... - промямлили виновато Толя и Коля, как "зайцы" пред суровым контролёром.
     - Извините... - передразнил их, чуть остывая, властный больной с подвешенной на грузе загипсованной ногой, - детский сад на лямках... - Ладно, помните доброту майора Чугунова, - благодушно отозвался он о себе во втором лице, - с вас, доходяги, три компота и пачка "Беломора" и считайте, что вам сегодня катастрофически крупно повезло.
     - Спасибо... - выдохнули с искренним облегчением взмокшие от напряжения санитары, а у Уклейкина, который был и так ни жив, ни мёртв после больничного "бобслея", услыхав неприятно знакомую фамилию, вновь усилились внутренние позывы к не прекращающейся тошноте.
     - А мы вам, товарищ майор, новенького привезли, - словно бы в оправдание нечаянной аварии и в надежде как можно скорее поменять опасную тему разговора, не понаслышке зная суровость характера следователя, с лихвой компенсирующий его комплекс маленького роста, мгновенно сориентировались Толя и Коля.
     - Ну-ка, ну-ка, - оживился Чугунов, - кто таков? откуда? покажите...
     - Лейкин или Уклейкин… его без документов скорая помощь в какой-то подворотне в усмерть пьяного подобрала... - стоя смирно отчитывались всё ещё бледнолицые медбратья.
     - Уклейкин?!.. - по медленно багровеющему лицу Чугунова пробежала, как битая собака, поджав хвост, мрачная тень. Майор с пристрастием взглянул на жёлто-сизую физиономию привезённого на тачке пациента, в котором, вне всякого сомнения узнал того нагловатого молодого человека в стильных чёрных зеркальных очках ставший причиной его прозябания с переломленной ступнёй в забытой Богом больнице экспериментального типа:
    - А!.. Кор... кор... респ... ппонд... ддент, мать твою! - так же как в своём кабинете в минувший вторник при допросе Володи в качестве подозреваемого заикаясь от нахлынувшего гневного волнения, вторично наделал он фонетических ошибок, в общем, не сложном слове. - А ну, держите меня семеро, иначе я ему тоже башку раскрою!.. Только уже личным кулаком, а не железной статуэткой дорогого Феликса Эдмундовича!..
    Абсолютно беспомощный Уклейкин лишь съёжился в ответ на зловещую тираду взбешённого опер уполномоченного, мысленно прощаясь со всеми близкими в процессе подготовки к неминуемой развязке разыгрывающейся прям на его закрытых глазах страшной трагедии с самим собой.
    - А вы, что, клизмы больничные, рты раззявили! - рявкнул он на обескураженных от вновь резко поменявшегося в худшую сторону настроения майора, почти одинаковых санитаров, - ноги в руки - и что б через секунду я эту гниду здесь не видел! Я за этого очкарика сидеть не собираюсь, и вы, мензурки небритые, у меня компотами на сей раз не откупитесь!..
      Всерьёз напуганные перспективой, как минимум, полмесяца бесплатно помогать родному государству, Толя и Коля, мощно оттолкнувшись от едва уцелевшего косяка разбитой двери палаты, рванули по "жёлобу" больничной трассы вместе с Уклейкиным, в обратном направлении заодно улучшив время на целую виртуальную минуту. Более того, аккурат в миллиметре перед шефом, который, только что, блаженно крякнул из заветной фляжки, разогнанная до почти первой космической скорости тележка со спасённым Уклейкиным и висящими по бокам младшими медицинскими работниками, остановилась, как вкопанная, воочию доказав, что иногда её тормоза бывают в полном порядке.   
    - Да... - крепко задумался Егорыч, выслушав сбивчивый доклад взъёрошенных лихой ездой и напуганных Чугуновым подчинённых. - Ишь как... и милиции видать что-то этот типчик нашкодил... тёртый, оказывается, калач.
    - Точно... - вторили Толя и Коля шефу, глядя на уже сине-зелёного Уклейкина, внутренности которого после головокружительного спурта едва нашли определённые самой Природой места в истощённой пятницей плоти.
    - Нда... а с нашими органами лучше не спорить - тут же разберут на органы и ещё скажут, что так, мол, и было... - кисло улыбнулся Егорыч невольному тавтологическому каламбуру. - Куда же его сбагрить-то?.. А,  давайте-ка, орлики, колесуйте этого бедолагу в 13-ю палату... там, вроде, тихая лежит, на сохранении... и что б у меня всё чин по чину, без скандалов, а то после смены жидких премиальных лишу...
   Последнее предупреждение для бесшабашной парочки было сродни приговору военно-полевого трибунала и они, вновь, как четверть часа назад, разогнав свою чудо-тележку до состояния предельной вибрации, усвистали подобно дикому горному ветру в строго означенном Егорычем направлении.
     Однако на сей раз экстренное торможение продвинутых носилок не сработало практически также как при их физическом контакте с кроватью грозного майора получасом ранее. Разница была хоть не принципиальной, но весьма ощутимой: двери палаты №13 совершенно неожиданно оказались бронированными, и "болид" отскочил от них, словно шарик пинг-понга от ракетки, рассыпав "пассажиров",  как горох по коридору.   Озадаченные крайне дискомфортным финишем, мастера коридорного "бобслея" почесали ушибленные затылки и, убедившись, что они живы, не без труда, но таки обрели вертикальное положение. Затем, вложив распластанное тело Уклейкина в заметно погнутое ложе тележки, одно колесо которой сиротливо лежало рядом с ним на полу, они постучались в дверь, ибо последняя  была заперта изнутри, что вызвала у них дополнительное недоумение, ибо, согласно строгой инструкции лечебного заведения этого не должно было быть не при каких обстоятельствах; даже в случае нежданного нашествия Мамая.
     Через минуту железный засов со страшным скрежетом отодвинулся и бронированная дверь медленно, словно свинцовые ворота противоядерного бункера отворились. На пороге с очевидными признаками поздней беременности стояла миловидная женщина средних лет и голосом очень близким к случайной знакомой Уклейкина, которая в прошедший злополучный вторник нашла и вернула его утерянный паспорт с деньгами, и с неподдельным любопытством спросила помятых санитаров:
     - Вам что нужно мальчики?
     - Мы, гражданочка, к вам на сохранение больного привезли...
     - Да вы что, ребята, рехнулись! - искренне испугалась она за санитаров и сочувственно покачала головой, или вам жизнь не мила?.. совсем ведь молоденькие...
      Володя и так почти бездыханный после второго за неполный час скоростного спуска на тележке, как смог напряг слух, также как и медбратья, абсолютно не ожидавший такого крутого и престранного поворота в развитии события и потерявшись, совершенно не знал к чему готовиться.
      - Дык... нам Главврач приказал... Егор Егорыч, - выдавила из себя оторопевшая парочка.
      - А ему-то сколько?.. - продолжала горестно покачивать будущая мать головой, покрытой пышными чёрными, как конская грива, волосами.
      - Пятьдесят семь... - машинально ответили они, - ... с утра было.
     - Ну, этот хоть пожил... - грустно подытожила она, - так всё равно, жалко ведь человека, да и доктор он сердечный, - я его запомнила на приёме - обходительный такой...
      - Но... - тщетно пытались сформулировать в слова Толя и Коля полное непонимание происходящего после недоумённой паузы.
    - Не напрягайтесь, мальчики, просто передайте своему доктору, - чуть напористей, но всё также сочувственно пояснила она, - что у меня муж дюже ревнивый, и посему - идите-ка поскорей отсюда от греха подальше, пока ваш больной, да и вы ещё живы... - Кстати, что-то мне его синюшное лицо знакомо... А!.. - узнала, - обрадовалась она своей зрительной памяти, - это, кажется, Лейкин или Уклейкин, - точно не скажу... А ведь предупреждала я его три дня назад, что б, не курил на детской площадке, а он с собутыльником своим - Крючковым сегодня опять за своё взялся!.. - вот черт и наказал его... вон как, хулигана, скрючило...
    - Но, позвольте, гражданочка... - всё-таки собрались с мыслями медбратья, пуская мимо ушей, как им показалось, совершенно неуместные женские воспоминания, - а, как же, ваш муж, узнает, что мы вам полумёртвого мужчину в палату на сохранение подложили?
   - Вам, ребятки, бронированной двери смотрю мало! - ещё твёрже, но всё также, загодя соболезнуя причастному к ней персоналу, ответила Вера, - а ведь её вчера не было...
    - Не было, вроде... - вынужденно согласились очевидному Толя и Коля, словно в подтверждение, почёсывая ушибленные бока.
    - Господи, и это будущее нашей медицины!.. - взмолилась она, всплеснув к небу руками, - куда образование катится?.. - Ну, тогда посмотрите, что подвешено в правом верхнем углу: ХХI век на дворе, а они всё будто в каменном застряли.
     - Камера?! - первым догадался Коля, который однажды видел подобную аппаратуру в милиции, когда проходил с полгода назад свидетелем по какому-то пустяшному делу.
     - Видео... камера, - уточнила Вера, и у обесточенного Уклейкина немного отлегло от сердца.
    - Ну и что, её и заклеить можно... - нашёлся вдруг Толя, не желающий уступать хоть в чём-то Коле.
     - Если вы, мальчики её заклеите, то вас уже гарантированно ничем не отклеить будет от асфальта... - ещё жёстче, но всё с той же сожалеющей интонацией в голосе ответила роженица.
     Уклейкин вновь до предела насторожился, а почти одинаковые санитары, синхронно селезёнками почуяв неладное, сбавив так и не проступивший гонор до сдавленного и чуть дрожащего полушёпота, наконец, вопросили главное:
    - А кто собственно в таком разрезе у нас муж?..
    - Бывший чемпион Москвы по тяжёлой атлетике, но до сих пор быков за шею, как цыплят, душит, ну и заодно район наш держит - Лёша Бурятский! слыхали?.. - выложила она, осерчав, последний козырь в надежде, что он урезонит непроходимую непонятливость ещё не битой масти и сохранит ей, как минимум, - здоровье. – Ну, ещё вопросы есть?!
    Но вопросов больше не последовало, ибо, кто в районе не знал печально знаменитого и ужасного местного авторитета по кличке Лёха Бур (Бурятский), которым мамаши весьма эффективно пугали непослушных детишек. Толя и Коля были готовы добровольно сдаться в кутузку к майору Чугунову и даже "доплатить" ему за эту услугу целой кастрюлей компота, лишь бы не попадаться на кровавые от ревности глаза блатного Бурятского Отелло. 
    И санитары, безоговорочно повинуясь инстинкту самосохранения, подхватив на руках тележку без одного колесика вместе с Уклейкиным, который про себя благодарил Бога, что в среду авторитетный муж случайно не заметил его с Верой в уютном дворике Сашки Подрывева, исчезли также мгновенно как свет от лопнувшей от перенапряжения лампочки.
     Очутившись через несколько минут на относительно безопасном расстоянии от бронированной двери в другом конце огромного корпуса больницы, медбратья, отдышавшись, начали судорожно решать дальнейшую судьбу Уклейкина. Их одновременно поджимало и время, которое неумолимо, литерным поездом, летело к окончанию смены и нервировали жёсткие, однозначные, слова шефа о том, "что б у меня всё чин по чину, без скандалов, а то после смены жидких премиальных лишу..."
     А это значило только одно: надо было срочно, а главное - самим, без сторонней консультации начальства, принимать ответственное решение о госпитализации до невозможности надевшего им пациента.
      - А давай этого доходягу цыганам в подвал сбагрим, - Егорыч давеча ругался с завхозом по их души, они там всем табором с ветрянкой вроде бы с неделю ютятся, - предложил Коля, который всегда был в курсе всех новостей и сплетен больницы.
     - Ага... сейчас!.. - категорически возразил Толя, - я позавчера пошёл туда, градусники им ставить, так у меня эти бродяги часы с руки подрезали! хорошо ещё, что я без лопатника был а, то бы и последние деньги - тю-тю... ну их на фиг!.. - Хочешь, Колян, один иди, а я - пас...
    Услышав про цыган и "подрезанные" с руки часы, Уклейкин, было, возмущённо оживился, но неподъёмный пресс навалившейся со всех сторон рукотворной хвори вновь не позволил ему даже пискнуть. Коля же, с тоской оглядев свои китайские электронные "котлы" и, машинально прикрыв оные засаленным манжетой рукава, рассудительно возразил:
     - Не... чо... я сам себе мышьяк... что ли...
     - О, точно! - осенило вдруг Толю, - а давай его к мышам свезём с глаз долой!
      От "мышей" Уклейкина передёрнуло, словно враз очумевшего слона, с ужасом узревшего как через его хобот в плоть с гиканьем и улюлюканьем влетело полчище этих наглых и развязных грызунов.
     - Это в 66-ю, экспериментальную?! - обрадовался отличной идее напарника Коля.
     - А то! - весело подтвердил Толя, - один хрен там, кроме подопытных грызунов никого нет, а завтра с утра студенты-лаборанты придут и куда-нибудь этого тошнотика пристроят...
     Сказано - сделано. И еще через четверть часа, плутая бесчисленными, как притоки Амазонки, лабиринтами лечебного заведения они безошибочно вынырнули пред искомой заветной дверью, на которой кнопками был присобачен тетрадный в узкую линейку лист, где каллиграфическим почерком было выведено следующее:
      "Опытно-экспериментальная лаборатория №66 прогрессивно-эволюционного анализа болезней человека методом исследования грызунов посредством их трепанации и вакцинации".                Руководитель кмн. доцент Лоскутов Ф.Ф.
    Ниже, также аккуратно на тетрадном листке, но в клеточку было пришпилено следующее объявление:
Лаборатория выкупает за наличный расчёт:
мыши полевые и домашние - 50 коп., шт.;
хомяки разные - 1 руб., за особь;
крыс всяких - временно не принимаем...
оптовикам премия - 10 % от 100 штук.
     - Фу, вонища!.. - сдавленно взвыл Коля, задом открывая никогда не запирающуюся дверь и вкатывая тележку с Уклейкиным,  - как они, блин, тут вкалывают?!
      - Как?.. - Да, так же как и мы, - правильно Егорыч ворчит - насквозь пятничными отходами провоняли: человек ко всему привыкает... - философски заметил Толя, - а уж русский - в особенности, да и куда бедным студентам податься?..
     - Это точно... - согласился Коля, - сваливая Уклейкина, как мешок с картошкой, с тележки на единственную кушетку не занятую бесчисленными  клетками с метущимися в них зверьками. - Я даже слышал, что они мышей вымачивают, черным перцем с солью отсыпают, а затем с луком жарят, когда стипендию задерживают.
     - Да ну... ерунда... какая-то, - скептически фыркнул Толя,  - ты бы сам лучше чаще закусывал, а то несёшь всякую фигню галлюциногенную...
      - Не скажи... - упирался задетый за живое прямым и, к слову сказать, - справедливым упрёком Коля, - я один раз с одним из них как-то пил по случаю, так студент этот, засохшим хомяком занюхивал... типа там какие-то особо бодрящие гормоны выделяются...
     - Ты, дружок, ври да не завирайся... - стоял на своём Толя, - впрочем, - задумался он, - вон в этой как её... Азии, тараканов в два горла жареных уплетают...
      - Да точно тебе говорю, Толян, - также не сдавался Коля, - меня тогда, с оного вида дохлого хомяка чуть не вырвало...
      - Ладно, проехали: было - не было, мне, если честно - фиолетово, хоть лягушек жри - осмотрелся, словно ревизор Толя, - переверни тошнотика на живот, что б, не захлебнулся и тазик подложи рядом, а то загадит тут всё, - и валим отсюда, а не то док в одно лицо остатки премиальных вылакает...
     Положение Уклейкина оставшегося один на один с озверевшими от людского насилия несчётными грызунами в самой дальней палате больницы было не просто жалким, а катастрофически жалким. Как говорят в подобных критически положениях, главному герою романа оставалось уповать только на реальное чудо, а поскольку сие явление кране дозировано даже в фантазиях литераторов, ибо, в противном случае девальвировало бы самую суть себя, то его, увы, для Володи, не случилось.
      Более того, минут через десять, как медбратья бросили его на произвол судьбы ради пусть самого чистого и крепкого в мире пятничного спирта, Уклейкин буквально кожей почувствовал как её начали со всех сторон обнюхивать, осторожно касаясь, тысячи слюнявых, холодных, по-видимому, носов грызунов с щекотливыми усами. Убедиться в этом более или менее определённо не представлялось никакой возможности, ибо, санитары согласно инструкции вырубили в ветеринарной свет; впрочем, веки Володи, как у гоголевского Вия, без посторонней помощи по прежнему не раскрывались, а руки были связаны простынями с кушеткой.
      И вдруг, прямо над его ухом раздался чей-то чрезвычайно писклявый голосок:
      - Стойте, братья и сёстры! Мы ж не варвары-люди, а звери! И прежде, чем сожрать с потрохами этого гнусного представителя мучителей наших, мы должны огласить приговор, дабы пред адской смертью он знал, за что приносится в жертву! Вы согласны?!
    - Да!!! - раздалось тысячекратно эхом, - давай хомячелло!!! Жги Флешка!
       - Иного, друзья, не ожидал от цивилизованных соплеменников... - ответил взволнованный массовым пониманием Флешка, и уронил на небритую щёку Уклейкина благодарную слезу.
        "А вот это точно шизофрения..." - в немой панике заставил признаться сам себе Володя в неизлечимом диагнозе и, потеряв окончательно способность адекватно воспринимать происходящий бред вместе с волей к сопротивлению, стал обречённо и смиренно ожидать своего конца, ни на что уже не надеясь...
      - Итак. Братья и сёстры, пред вашими полными справедливого возмездия зрачками лежит Володька Уклейкин - представитель рода людского, возомнившим себя царём зверей, и на этом беспочвенном основании уничтожающий всех кто слабее его! Более того, они в своём чванливом высокомерии скатились до катастрофического уровня духовной деградации, ниже которого только вырождение, ибо никто кроме человека в бесконечно многообразной разумной фауне Вселенной не убивает себе подобных ради власти, мнимых материальных благ и тщеславия, но сейчас не об этом, в конце концов - Бог им судья!
       Вы, только, вдумайтесь, многострадальные братье и сёстры, хотя бы в текст объявления, которое висит на двери нашей душегубки - это ж форменный беспредел: нас скупают на гибель по 50 копеек за мышь и рубль за хомяка! А крыс - этих вульгарных, злобных существ, например, - вообще не трогают! Странная, если не сказать преступная избирательность?! Вы не находите, дороги мои обречённые друзья?!
      В ответ на страстный вопрос раздалась настолько мощная, полная дикого гнева упругая волна, от которой Уклейкин качнулся вместе с прикрученной к полу, аршинными болтами кушеткой.
     - Триллионы наших родственников, - продолжал Хомяк зажигать ненавистью сердца грызунов, -  уже загублено людьми, и Бог весть скольким, только предстоит принять мученическую смерть; но всякому терпению есть свой конец!  Ведь даже кроткий, слабенький, беззащитный мышонок или хомячок от безысходности рано или поздно начинает по-человечески звереть!!! От себя же лично добавлю, что этот Уклейкин со своим подельником Крючковым мало того что перекормили меня сворованным у его тёщи салом, которое как известно богато строго противопоказанным нам холестерином, но и смочив его водкой, вынудили меня себе на потеху отплясывать цыганочку, после чего я едва кони не двинул.
     Таким образом, суммируя всё вышесказанное, я от своего и ваших печальных лиц, обречённых на раннюю смерть посредством проведения над нами смертельных экспериментов людьми в белых халатах, резюмирую, что это -  чистый геноцид мелких грызунов всех мастей. А посему, только лютая смерть Уклейкина пусть и ничтожной каплей в океане несправедливости, но хоть как-то возместит нам горечь невосполнимых потерь близких и послужит должным уроком подобных ему извергов. Вы согласны со мной о, бедные мои, братья и сёстры?!
     - Да!!!!!!! - раздался дичайший вопль разъярённых зверьков.
     - Ну, тогда - ату его, ребята!!!
     И тысячи острейших, как иглы, зубцов одновременно и со всех сторон, мгновенно вонзились в уже почти остывшую от страха плоть Володи.
     - На... на... тебе, гад! - отчётливо слышал средь несчётного чавканья Уклейкин, как Сашкин хомяк-оратор Флэшка методично и остервенело, отгрызал хрящ его уха, окончательно теряя сознание от болевого шока и апокалипсического ужаса.
   - Ма!.. Ма!!  На!.. Наденька!!! - взвыл предсмертным, отчаянным воплем Уклейкин. И тут же из огромного, раздувшегося как зоб жабы, горла его, словно прорвав бетонную плотину, вырвался отвратительного цвета сгусток, невыносимо визжа и судорожно шевелясь, до краёв наполнивший собой стоящий на полу тазик.
     - Я тут, Володенька, не волнуйся и помни: …я не брошу тебя… никогда, - услышал он откуда-то с Неба ангельский голос Воскресенской и в совершеннейшем холодном поту, абсолютно бледный таки открыл воспалённые, полные ужаса глаза.
      Рядом с ним на постели в девственных лучах утреннего Солнца, переливаясь в них словно живительный родник, с взглядом переполненным любовью и состраданием, кротко сидела Наденька, и нежно гладила его взмокшие волосы.
      - Господи ...спасибо, что …ты есть... - едва слышно успел вымолвить Уклейкин, и, из последних сил, улыбнувшись ей и потеряв сознание, вновь забылся. 

                Глава 11

     Если бы состояние здоровья и настроение человека можно было выразить соответствующим цветом, то вся суббота для Уклейкина была бы измалёвана серыми грубыми мазками маляра на угрюмо-чёрном фоне и лишь к вечеру мрачные тона начали немного светлеть.
    Как уже упоминалось, Воскресенская спасительным ангелом влетела к Володе в семь утра, уставшим сердцем почувствовав неладное, после очень долгого и серьёзного разговора с отцом, когда закончился футбол глубоко за полночь. Шурупов, который должен был разбудить Уклейкина в 4 утра, что бы сменится на дежурстве, разочарованно-ожидаемо узрев в означенный срок, совершенно плачевное состояние Володи, опираясь на собственный богатый опыт, - не стал этого делать, с прискорбием осознав тщетность любых подобных попыток. А потому, когда Наденька тихонько постучалась в дверь коммунальной квартиры, что бы ранним звонком никого не разбудить, чутко дремлющий на кухне ветеран был несказанно рад, увидав её на пороге, и вкратце без лишних подробностей пересказал текущее плачевное положение Володиных дел.
    После этого Наденька подобно сестре милосердия весь день хлопотала у постели любимого: меняла тазики, компрессы, простыни, отпаивала отварами и бульоном из свежей курочки, которую по её настоятельной просьбе на Лефортовском рынке купил Василий Петрович. На все же намёки соседа, что подобное надо лечить подобным, Наденька вежливо уклонялась, дав ему твёрдо понять, что всему своё время, - и оно ещё не наступило, приняв, впрочем, от него целительную чекушку «Праздничной» водки, которую он предусмотрительно захватил по дороге с рынка.
    Лишь к полудню Уклейкин более или менее очнулся и начал что-то адекватно воспринимать, хотя по-прежнему ему было весьма хреново: внутри жгло так, словно бы собравшиеся со всей Вселенной черти запалили мировой кострище, на котором хотели испепелить всех грешников разом. При этом всё это время Володе было невыносимо стыдно перед Наденькой, Василием Петровичем, самим собой, а теперь ещё пред Ним за то, что мало того самонадеянно и пока безосновательно причислил сам себя в «коллеги по цеху» Творцу, но неподобающим проступком тут же и дискредитировал свой статус.
      Ведь только на этой неделе он раза три свято клялся самому себе, что докажет, что он "не кишка тонка" и что... все благие начинания коту под хвост?.. Сама судьба, фантастически расщедрившись, подарила ему взаимную любовь в виде волшебной красоты Наденьки и вместо того, чтобы беречь её, как единственный огонёк дающий свет, тепло и самый смысл его жизни, он словно нарочно задувает его отвратительными поступками. Это ли не рукотворное безумие?!.. Сии очевидные и крайне печальные мысли дополнительно отравляли и без того воспалённое сознание его и бередили и без того измученную чертовщиной душу.
     В самом деле, терзал он себя вновь и вновь: Наденька принесла ему долгожданную и радостную весть о том, что её родители согласились на их брак, и по нежному лицу её было заметно, как тень тяжёлого ночного разговора с отцом ещё не растворилась во времени, а сердце наверняка уже навсегда обрело новый рубец. И случилось это чудо, даже не смотря на нашу ничью с англичанами. Переменчивая фортуна явно благоволила им, ибо, настроение отца Наденьки было удобоваримым, и объяснял он его тем, что игра футболистов сборной России наконец-то обрела стройность, смысл и волю, и, следовательно, - положительный результат рано, или поздно придёт.
     Казалось бы, вот оно счастье, само плывёт в твои руки - бери и наслаждайся жизнью: радуйся, твори, люби, рожай и расти детей. Но именно это особенно угнетало Уклейкина, который вместо того, что бы встретить Наденьку с благословением подобающе: цветами, улыбками, поцелуями и объятиями, предстал пред ней в жалком непотребном виде.
    По-видимому, Наденька чувствовала все эти внутренние терзания Володи и вплоть до его относительного выздоровления мудро не касалась неприятной темы, о которую, как корабли в ночной шторм, было разбито в щепки несчётное число семейных браков, в том числе построенных, казалось бы, на самых надёжных в мире верфях любви.
     И это чрезвычайно важное обстоятельство в поведении Воскресенской оставляло высокие шансы на то, что их семейный фрегат ещё не спущенный официально со стапелей в бескрайне разнообразные воды бытия, - благополучно минует на своём житейском пути коварные рифы, бури и штили.
    Среди прочего, Уклейкин твёрдо решил ни в коем случае не рассказывать Наденьке про ужасный сон, опасаясь, лишний раз огорчить её окончательным осознанием своего психического нездоровья, с которым он сам, если так можно выразиться, - свыкся и воспринимал уже как нечто неизбывное и свыше данное в искупление грехов его. В особенности после того, как после обеда позвонил Сашка и непривычно взволнованным голосом, перемешенным с усталостью и невыносимой, чувствующейся на расстоянии, грустью, спросил:
   - Здорово, старик... как сам?..
   - Привет, Саш... так себе, - насторожился Уклейкин, почувствовав неладное, и едва шевеля засохшими губами, вынужденно добавил:  - ...А если честно... - хреново...
    - Ясно... - такая же беда... я что звоню-то... Володь... - хлюпнуло на том конце беспроводной связи, - у меня это... флешка издох...
   - Как это?!.. - испугался Уклейкин, вспомнив жуткий сон с Сашкиным хомяком, и всею кожею своей почувствовал, что его и без того крайне бледный вид становится абсолютно белым, словно скатерть на поминальном столе.
    - Как?.. обыкновенно... - тяжело выдохнул Сашка, - я в полдень кое-как очухался, - и ползком на кухню: хорошо, что вы хоть пива оставили...
    - Там и водки... чуть-чуть было... - всей измученной душой сопереживал горю друга Уклейкин, пытаясь хоть как-то загладить свою возможную вину за несчастье, при этом понимая всю тщетность утешений, зная привязанность Сашки к Флешке.
     - Да... спасибо... на рюмку хватило,  - подтвердил с едва уловимым упрёком Подрываев. - В общем, немного поправился, продираю глаза, а на столе 3-х литровая банка с моим хомяком; пригляделся, а он будто бы в судорогах дёргается... и весь такой жалкий, …всклокоченный, и…  и… из малюсенького глаза такая огромная слеза выкатывается, а вокруг … мокрота какая-то, остатки сала, куски сыра, крошки хлеба, тараканы дохлые... понимаешь... Володь, меня от жалости чуть Кондратий не схватил…- дрогнул его голос.
    - Ох, Сашка... понимаю... - солидарно тяжело выдохнул Уклейкин, продолжая тщетные попытки разбавить горе друга собственным, - ...веришь ли, я сам сегодня едва ласты не склеил, - сутки, прости Господи, блювал ...до сих пор воротит...
    - А он... он… умер... прямо на моих руках... из-за меня... - тихо ответил Сашка самобичующей интонацией, - я, Вовка, как последняя институтка, растерялся.  - Ладонь в банку засунул, а она обратно с флешкой не лезет; ну, я в панике и разбиваю банку о стол... и... осколок, его как ножом, полосонул... на смерть... представляешь...  А меня, урода, даже не царапнуло...
    - Судьба... - выдавил из себя Уклейкин, не найдясь, что сказать в драматическую минуту.
    - Никогда себе этого не прощу... - продолжал корить себя почём зря Подрываев.
    - Брось, Сашка, ты ни в чём не виноват! - не вынес терзаний друга Уклейкин, - ... это мы с Серёгой его, наверное, салом до смерти перекормили... когда ты спал...
    - Салом?.. - ни на грамм не удивился Сашка. - Причём тут, Вов, сало: он у меня гайки на раз переваривал - не желудок, а печь мартеновская... Ладно, что, теперь говорить... я собственно и позвонил, что б душу отвести, да заодно и тебя проведать.  В общем, спасибо, дружище, что выслушал...
     - Да что ты... - проникся Володя участием и отзывчивостью друга, - может тебе надо что, - я мигом, - вот только оклемаюсь... немного...
     - Нет, спасибо... мне уже легче, да и Серёга уже забегал... все нужные микстуры приволок... мы даже помянули Флешку по маленькой... не чокаясь, - чуть спокойней ответил Подрываев.
      - А Серёга-то как?.. - в очередной раз восхитился товарищеской неутомимостью друга, всегда готового прийти на помощь.
    - Как всегда, - свеж и бодр, - также с восхитительными нотками и с ещё меньшей грустью ответил Сашка. - Только, говорит, с тёщей немного поцапался...
    - Да уж... было дело, - смутно припомнил вчерашнюю трагикомичную сцену Уклейкин, когда Мальвина Сидоровна, железной рукой, схватила Крючкова за воротник, и, словно нашкодившего щенка, потащила в  будку для дальнейших воспитательных процедур самого различного свойства. – А вообще, кремень наш Серёга, ничего его не берёт, - ещё раз подтвердил Уклейкин удивительные физические свойства организма их друга, - а теща у него, между прочим, тоже ещё та дамочка в своём роде - хищников лечит...
    - Стало быть, они нашли друг друга... - философски подытожил Подрываев, как будто, даже чуть усмехнувшись. - ...Ну, ладно, старичок, выздоравливай, пока...
    - Спасибо, брат... всё будет хорошо... верь... только... - откровенно волнуясь, тактично подобрал утешающие и благодарные слова Уклейкин.
     Обессиленный тяжёлым разговором, а главное - совершенно потрясённый смертью хомяка, который пусть и во сне, но в свою очередь организовал его собственную пусть и виртуальную жуткую казнь, лично вонзив в хрящ уха свои беспощадные, как у бензопилы, зубья, Володя, снова побледнев, измождёно откинулся на постель. После чего собственно, он твёрдо и решил утаить от Наденьки очередную чертовщину с реальным летальным исходом, благо в это время она находилась на кухне и готовила из купленной Шуруповым на рынке вышеупомянутой курочки суп и не слышала телефонного разговора. А в расстроенном и расщеплённом неизъяснимыми трагическими обстоятельствами бытия сознании Уклейкина свершилось очередное помутнение неподдающееся внятному описанию, отчего он вновь впал в полу сонливую прострацию, которую вплоть до вечера, путь уже значительно реже, но периодически прерывала проклятая тошнота, а также  Наденька, кормящая его с ложки бульоном.

     Между тем, штаб ополчения, несмотря на внезапно выпавшего из его рядов члена, продолжал свою работу в отличие от государственных учреждений к коим относился и департамент жилищной политики Лефортово. А посему в связи с отсутствием необходимости следить за указанным объектом, первой в 9-м часу утра с отчётом о проделанной работе в 3-ю квартиру заявилась Звонарёва, гонимая свежими, яркими ощущениями полной жизни, обретённой с началом формирования народного сопротивления, словно открывшееся, как у марафонца, второе дыхание. Кроме того, дополнительную свежесть впечатлений предавал окончательный и бесповоротный факт того, что она невероятным усилием воли, наконец, сбросила с себя оковы бесконечных сериалов, которые постоянно угнетали её, вгоняя в навязчивый невроз и старческую депрессию:
     - Что, Петрович, голову повесил, словно тебя всю ночь гестапо пытало?! - бодро и без всяких обиняков выпалила она с порога коммуналки, как из мортиры в дремотную тишину кухни.
    - Зин, ты бы это... хоть в дверь постучала, - очнулся Шурупов клюющий носом от хронического недосыпа, а то голосишь как труба иерихонская, эдак и заикой сделаться можно...
    - Не тушуйся, Петрович, тебя уже после войны никаким фугасом не прошибёшь, да и дверь у вас какой день нараспашку, правильно - чего зря электричество звонком жечь, -  мимо ушей пропустила она упрёк, - давай лучше, генерал, сразу к делу, а то у меня на всю эту банду давно руки чешутся.
   - Ну, давай, разведка, докладывай... - тряхнул он, как старый застоявшийся в конюшне мерин, головой, что бы сбросить с редеющей шевелюры сонливую перхоть, свято и ответственно повинуясь чувству священного долга перед гражданами, доверившими ему руководство над ними.
     Согласно рапорту Звонарёвой, оказалось, что за отчётную пятницу еще четверо ответственных квартиросъёмщиков взяли смотровые ордера в Южное Бутово. Само по себе это не значило, что с пристрастием оглядев предложенные квартиры, люди, тут же согласятся в них въехать, ибо по негласному правилу претенденту на новую жилплощадь предлагалась до трёх попыток выбора. Однако все понимали, что тянуть с этим весьма чревато в том смысле, что, как правило, первыми уходят квартиры в домах, которые более удачно расположены и на этажах удалённых от чердаков и подвалов. Иначе говоря, народная пословица: "кто первый встал, того и тапочки", - полностью отражала остроту текущего момента в данном квартирном вопросе, той части жителей  ветхого дома которые практически решились переселиться в новостройку пусть и за МКАДОм.
     Складывающаяся тенденция безусловно напрягала членов штаба, тем более, что по непроверенным слухам Стуканяны, Губерман и Трындычиха в столь невероятно короткий срок, использовав все три попытки уже подписали окончательные ордера и открыто готовились к переезду, тем самым, показывали пример сомневающимся. При этом, за исключением неуловимого Вити, они при всяком удобном случае, словно бы нарочно, а, быть может, - по чьему-то заказу, нахваливали пышную зелень Южного Бутово и новые действительно абсолютно отдельные квартиры. И это, увы, также косвенно свидетельствовало, что не зримый Лопатин держит ситуацию с расселением под полным и неусыпным контролем. А тот факт, что известные помощники вора-депутата бугаи Круглый и Сытый были замеченные Звонарёвой трущимися не только в департаменте, но и в паспортном столе иными не менее бдительными жильцами, лишь укрепляло, тяжёлую мысль о том, что за их родной дом местный олигарх взялся всерьёз.
     Затем к десяти часам подошла отзывчивая Стечкина и немного рассеяла, появившиеся над штабом тучки неуверенности, ставшими уже традиционными, собственноручно испечёнными нежнейшими ватрушками чему была в первую очередь неописуемо рада Зинаида Ильинична, сходу умяв сразу две даже не дождавшись чая. Кроме этого лакомого вспоможения товарищам по сопротивлению Варвара Никитична поведала, что как она не старалась, но ей пока не удалось найти в судебной практике массовых прецедентов, когда жильцы выигрывали бы у города право на получения нового жилья на месте или непосредственно рядом со старым. Хотя, и крайне редко, но бывали случаи, когда отдельным гражданам Москва шла на встречу и отселяла их во временное жильё до той поры, когда на месте их сносимого дома не построят новый. Да и то все подобные исключения относились к центральному административному округу столицы, для которого даже сделали специальную оговорку в законе, и где, как известно, проживают весьма непростые москвичи.
     Одним словом, по любому выходило, что складывающийся жилищный вопрос всё более обрастал густым туманом неопредёлённости. И посудачив об этом ещё с час, все разошлись по домашним делам, а дом с его окрестностями вновь окутала субботняя полуденная дрёма.
       Послеобеденная тишина двора лишь перманентно прерывалась вялым, но зычным стуком костяшек домино о пластиковое покрытие стола схожим с одиночными выстрелами на стрельбище какого-нибудь отставного генерала, решившего вспомнить молодость в бывалой компании однополчан. В перерывах  между "выстрелами" даже было слышно как под столом, свернувшись в крохотный клубок, сладко мурлычит - любимец детворы - котёнок "Тишка", - настолько зной сковал в бездействии всё живое. Но только не наших бдительных игроков во главе с выдающимся Жорой Коловратовым.
     Забив "рыбой" очередного "козла", словно двухсотмиллимтровый гвоздь по самую шляпку в гроб мирового импириализма, метростроевец уже было начал открывать могучую челюсть дабы хорошенько зевнуть, как вдруг откуда ни возьмись в арке нарисовался какой-то человекек очень пёстрой наружности. Средних лет человек, буд то бы типичный турист на Красной площади, совершенно спокойно войдя во двор, начал фотографировать его внутренности.
     - Не, ну вы видали, мужики, этот перец даже не шифруется!.. В наглую щёлкает наши обронительные объекты, - до не возможности возмутился "Илья Муромец", у которого тут же, как орда половцев при виде русского богатыря, сгиуло сонливое состояние.
      - Как пить дать шпик лопатинский, под иностранца, сволочь, косит, - вторил приятелю Лёха Залётов, угрожающе приподнимаясь из-за стола вместе с Жорой, - вон какие шиотки буржуйские нацепил.
      - Берём его, ребята, - не громко скомандовал Коловратов, -  только тихо, а то ребятишки спят. И уже через минуту таинственный незнакомец иностранной наружности был им собственноручно, но аккуратно задержан; и как нагадившего щенка схватив его за вортоник, как за шкирку, одной левой, "турист", едва ли не в пред инфарктном состоянии был доставлен в штаб ополчения.
     - Вот, Петрович, глянь... кажись, шпиона поймали: ходил по двору с фотоаппаратом и дом наш щёлкал, - наконец, поставил Коловратов на пол, совершенно перепуганного мужчину, выпустив его из могучей руки.  С виду ему было лет пятьдесят или, пожалуй, чуть больше, росточка - небольшого, щупловат, но при этом с заметным бюргерским брюшком. Трясущиеся тело было облачено в полосатые брючки-трубочки, в футболку с надписью "Back in U.S.S.R", обуто в белые кроссовки "Adidas", а клетчатая шотландская кепи с помпоном слабо прикрывала сияющую лысину. - Лопочет, бедолага, что-то не по-нашему, под иностранца видать шифруется... - заключил неподражаемый забойщик-метростроевец.
     - Так-с... - прищурился строгим следователем Шурупов, достав блокнот с ручкой, - вы, гражданин, кто такой будите?
    - Йа... я... Short!!! - с жутким акцентом заикаясь от волнения, в котором чувствовались слабые нотки возмущения подавленные страхом, на двух языках сразу пытался объясниться задержанный незнакомец.
    - Ещё и чертыхается... ишь, гусь, какой... - перевёл Жорик несвязное бормотание, - традиционно спокойно поигрывая бицепсами, словно силовой жонглёр в цирке огромными стальными шарами, от чего у допрашиваемого лишь добавлялась бледность на подвижном и не понимающем лице.
    - Йа нихт чьёрт, йа is Franz Short from Switzerland! - не унимался странный незнакомец, тщетно пытаясь представиться.
    - А походу, Григорий Иванович, он немчура... - я на фронте таких пачками давил, жаль языками не владею... - ещё больше прищурился Шурупов, словно наводчик через дуло гаубицы, на испуганного подозреваемого в шпионаже врага.
    - Ай м нот Дойч! - I'm a freeman из Щвейц.. Швейцария!.. – от страха начал импульсивно возмущаться, одетый во всё модное и инородное гражданин, и в доказательство достал причудливую книжицу, по-видимому, паспорт.
     Бог знает, сколько времени безвозвратно кануло бы в бездну, пока Шурупов с Коловратов смогли бы постигнуть смысл совершенно незнакомых им букв, если бы на шум в коридоре, не явилась эдаким Иеронимом из Стридона в юбке - покровителем  переводчиков - Воскресенская, и не разрешила бы ситуацию, готовую вот-вот перерасти в нешуточный международный конфликт.
   Вот что значит, граждане, достойное образование: вы только представьте, сколько б войн, стычек и банальных ссор на Земле можно было бы пресечь в корне, только благодаря знанию языков соседей, какими бы они вредными не казались друг другу - это ж уму непостижимо! Впрочем, к делу...
     Итак. Оказалось, что пойманный бдительными жильцами гражданин странной внешности, действительно подданный Швейцарии из Цюриха по имени Франц Карлович Шорт, если буквально переводить на русский, а не Чёрт, как показалось вначале Жоре. В Москву прибыл неделю назад по издательским делам и кроме того увлекается фотографией и историей России вообще и Москвы в частности, периодически выпуская за свой счёт в Европе соответствующие тематике красочные и интересные буклеты, пользующиеся там неплохим спросом. Более того, будучи по материнской линии дальним родственником самого Лефорта и названным в его честь Франц, он и зашёл в очередной двор, фотографируя всё старинные постройки и достопримечательности района. А затем, собрав материал, планировал издать книгу о верном соратнике Петра Великого и о месте, где они творили Историю, для которой уже придумал и название: "Франц Лефорт: от Альп до Лефортова".
    - Ну, камрад... - произнёс начштаба, найдясь после замешательства, интернациональный аналог нашему ёмкому слову "товарищ" немного виноватым голосом, - в таком разе, прости нас Христа ради за недоверие - мы тут почти, что как на фронте в полной засаде.
     - Йа, йа... – чуть успокоившись, сочувственно покачал Short головой, солидаризируясь со своими недавними невольными захватчиками, и протянул Шурупову свою визитную карточку, когда Наденька вкратце пересказала ему суть сложившейся вокруг дома проблемы.
   - А может мировую?.. - я мигом сбегаю, - хитро подмигнул Жора, сопроводив предложение запить недоразумение ярким жестом - щелчком по горлу - известным на всех континентах и среди всех народов, а посему не требующий перевода.
     - Оу! нот... нот... friends, - со смешанными противоречивыми чувствами в душе отреагировал Франц на вроде русского: "и хочется и колется". - I'm very busy... next time! Sorry...
    На том и высокие договаривающиеся стороны и порешили.  Шурупов, взял с иностранца честное слово, что как только тот разберётся со своими неотложными делами, они созвонятся и вновь встретятся тут, что бы отпраздновать курьёзное знакомство и укрепить дружбу между народами.
     - Ишь ты... - почесал голову безразмерный Коловратов, когда Шорт растворился в лестничном пролёте подъезда, - я отчего-то всегда думал, что Лефорт немец...
    - А мне… после войны, что Французы, что Швейцарцы какие - все на одно лицо немцами кажутся, - согласился Шурупов с озадаченным руководителем охраны штаба народного сопротивления, после чего все вновь разбрелись в тишину субботнего дня, который всё глубже погружался в вечер, растворившись затем навсегда в ночи без каких-либо новых значимых происшествий.

     Рано же утром Воскресенья, Наденька, как и обещала Володе, повела его в церковь, что бы полностью отстояв службу, по её окончанию попытаться побеседовать с отцом Михаилом - настоятелем храма. Не смотря на общий упадок сил, Володя мало того что не стал возражать, а, напротив, - всячески старался загладить свою вину пред ней и, словно прилежный послушник, повиновался во всём; кроме того надо было договариваться и о венчании на котором он сам же едва ли не настаивал накануне ЗАГСА.
     Однако по пришествии в храм, там им сказали, что настоятель, возглавив группу паломников из прихожан, - отправился на святую гору Афон и вернётся предположительно через пару недель. И, тем не менее, Наденька и Володя решили для себя до конца отстоять молебен в связи с последними участившимися неурядицами.
     Надобно заметить, что Уклейкин в отличие от Воскресенской, которая старалась присутствовать в храмах во время значимых христианских праздников, пересекал порок церкви третий раз в жизни. Первый, - невольно, когда его в неосознанном младенчестве втайне от родителей и вообще от лишних глаз крестили в крохотной подмосковной деревянной церквушке, чему поспособствовала всей душой набожная бабушка. Второй, - уже целиком отдавая себе отчёт лет в 20-ть, в крестный ход с однокурсниками, когда постсоветскую Россию накрыла волна некоторой оттепели к Вере, если так можно выразиться, и миллионы вчерашних "атеистов" отпущенные идеологией на "волю" ринулись наполнять собою обветшавшие храмы за долгие годы запустения.
     И вот сегодня, спустя ещё 13-ть лет жизни, он вошёл под свод церкви: купол, стены, иконостас и прочая искусно сделанная руками людей храмовая утварь разительно отличались красотой и убранством от виденного ранее во времена массового "отречения". И пусть внутри храма ещё не всё было обустроено - в углу перестилали продавленные мраморные полы, а окнах меняли помутневшие от древности стёкла - благодушное и даже, как будто бы, не земное великолепие тронуло неизъяснимым теплом сердце Володи.    Будучи ещё с детства наблюдательным человеком склонным к внимательному созерцанию окружающего его мира, Уклейкин начал всматриваться и вслушиваться во всё особенно пристально с каким-то медленно нарастающим трепетным благоговением и всё поглощающим интересом. Хотя в самый момент вхождения в архитектурное лоно церкви он, по-видимому, в силу истощённости организма, подумал, что мол, зря в православной ветви христианства не предусмотрена возможность сидения прихожан на скамейках, как у католической сестры её.
     Впрочем, уже примерно через полчаса некоего стоицизма он начал ощущать в себе удивительный прилив свежих сил, а главное - необыкновенное облегчение в перегруженной неизъяснимыми тёмными бытийными обстоятельствами душе. Он не понимал, как, вероятно, любой иной человек, живший до него на Земле и ощущавший подобные чувства, отчего это происходило, но негласно искренне поблагодарил Наденьку и Его, как своего "коллегу", сотворившего всё это чудо преображения своим промыслом.
    Постепенно Володя свыкся с непривычно-благоденствующей обстановкой церкви и украдкой начал обращать внимание на лица разночинных и разновозрастных людей стоящих подле него вменяющих проповеди священника: почти все они были удивительно одухотворёнными. Это более всего поразило его ещё и потому, что ранее при входе во врата храма он мельком запомнил некоторые из них, на которых лежала тёмная печать какой-то не уверенности, рассеянности, скрываемой печали с едва заметной надеждой в уставших глазах. Да и сам он всего полчаса назад был таким же потрёпанным жизнью, едва ли не потерявшим в себе некий цельный, волевой стержень человеком, опираясь о который куда как легче и уверенней преодолеваются многие неурядицы на витиеватом и торном пути людей от великого таинства их рождения до вхождения во власть смерти.
    "Через искреннюю Веру даётся нам возможность Преображения себя в лучшее подобие человека, обретается истинная Любовь к ближнему своему, к окружающему Миру, к Нему, наконец, сотворившему всё и вся", - как бы сама собой, подобно зерну, брошенному в благодатную почву, проросла в прояснившемся сознании Володи простая мысль к завершению службы.
    Покинув церковь, они шли некоторое время, молча. Каждый был глубоко погружённый в свои мысли, навеянные проникновенной красотой икон, строгим великолепием настенной росписи, оплавляющимися свечами, напоминающие о бренности всего материального. Неизъяснимая благодать и ещё не растворившиеся в уличном пространстве трепетное дыхание и молящие взгляды людей, полные веры, надежды и любви с которыми они только что расстались в храме, переполняли души Уклейкина и Воскресенской, согревая их незримым пламенем Божественного бессмертия Духа.
      Дойдя до железнодорожного переезда, на одном из столбов которого заметно висел траурный венок, украшенный ниспадающими чуть колыхающимися на слабом ветру, алыми лентами, словно истекающие из сердца струи крови, они остановились, пропуская два мчащихся в противоположные стороны поезда. Наденька мысленно перекрестилась, ибо считала неуместным делать это публично вне свода церкви и похорон тихо спросила у Володи:
    - А ты знаешь историю названия "Карачарова"?..
   - Так... в общих чертах: вроде бы, при Петре I сюда ссылали пьяниц: кара за чару, - но увидев, что её печальный взгляд, словно чугунными цепями, был прикован к символу смерти, сразу догадался о скрытом смысле её вопроса. - Я... я... больше не буду, так как вчера... клянусь тебе... жизнью...
    - Не клянись, Володенька, никогда… - ей тут же вспомнились слова отца Михаила из проповеди, - ни чем-либо, ни тем более - кем-либо, а просто постарайся сам справится с искушениями,  а я буду верить в тебя... и помогать...
      - Хорошо, любимая, ...я постараюсь, - уводя влажные глаза от траурного венка и в сторону от Наденьки, что бы она случайно не заметила в них внутреннюю боль и переживания его.
      Пожалуй, что ещё никогда в жизни Володе не было одновременно так стыдно, больно и страшно за свой вчерашний проступок, когда он пусть и невольно, а точнее сказать - безвольно, прикрываясь благими намерениями, не удержал себя в руках и изрядно набрался с друзьями. Он не пал вчера до свинского состояния, как лет двадцать назад, когда его чуть старшие дворовые ребята, сами едва держащиеся на ногах, притащили, как мешок с гнилой картошкой и, выгрузив перед квартирой, рассеялись в туманном угаре подъезда, а мать не закатила скандал; напротив - уложила своё сокровище на кровать и трое суток кряду (отец был в командировке) не отходила от него, ухаживая, словно за смертельно больным. Лишь на четвёртый день, когда мать выходила его до вменяемого состояния, она, невыносимым укором глядя в его виноватые глаза, одними губами сказала, что б он больше этого не делал, и со слезами вышла из комнаты, он был готов отдать полжизни, что бы навсегда стереть в её памяти свой низкий проступок.
     И сейчас Володя готов был даже вновь испытать невыносимую горечь того чёрного для него дня раннего юношеского максимализма, когда желание стать быстрее взрослым, напрочь застилало разум вредными привычками, которыми он и его сверстники наивно полагали, что приближают себя к старшему возрасту, лишь бы Наденька забыла вчерашнее неприглядное состояние его.
      И Уклейкин прижался к Воскресенской, словно раскаявшийся грешник губами к намоленной иконе. Как и тогда в глупой молодости он виновато обнял Наденьку, как мать, растворяя свою боль и стыд в её прощающем всё сердце, на котором в туже секунду появился очередной незаживающий, уже более, никогда, рубец. И она, почувствовав удушающую волну искреннего покаяния Володи, прикрыв чёрными бархатом ресниц свои влажные изумрудные глаза, с тяжёлым облегчением поцеловала его в лоб, как старшая сестра, просящего у неё прощения, провинившегося пред ней брата.

      Воскресенье также как и Суббота закатилось за горизонт истории без особых происшествий, связанных с описываемым домом и его жителями, включая главных действующих лиц.
     Ну, разве что мелкие недоразумения, локального характера. Битым Жигули Стуканяна, вновь кто-то пропорол все четыре колеса, с трудом заклеенные им накануне, что вызвало у его супруги приступ гомерического хохота и нервный тик подбородка, когда она узрела сию вакханалию, вытряхивая мусор из ведра в рядом стоящий контейнер. К Трындычихе на рассвете вернулся пропавший огромный пушистый рыжий кот, похожий, правда, скорее, на огромную крысу, ибо, был почти совершенно лыс (острижен), как новобранец после гигиенической стрижки машинкой, что и вызвало помрачение её рассудка на четверть часа, реанимированного, впрочем, обыкновенной валерьянкой. Губерман же на сей раз отделался разбитым яйцом, которое, по-видимому, следуя немыслимой траектории влетев через форточку в его комнату, расположенную, к слову, на четвёртом этаже там навеки упокоилось, разбившись об пол и источая протухшее зловоние. Впрочем, азартному Вите лишь предстояло обонять всю суровую тяжесть скупой химической палитры всё проникновенного сероводорода.
      Среди относительно "новенького", пожалуй, стоит упомянуть о том, что с бульдозеров, покоившихся, подобно двум поражённым желтухой гиппопотамов, также рядом с помойкой и с вышеупомянутым, с позволения сказать, легковым авто, исчезли фары, зеркала и прочая внешняя мелочь. Внутри же новой импортной принадлежащей СМУ-66 техники к концу выходных уже отсутствовали свечи, аккумуляторы и последний писк своеобразной моды - кондиционеры. Ну, и на самой табличке, о подрядчике кто-то к двум шестёркам подрисовал третью.
     В общем, всё, как и всегда - жизнь брала своё, эволюционируя, порой, в крайне причудливом разнообразии, отчего собственно мы её так часто ненавидим и бесконечно любим.

                ЧАСТЬ III

                БЛОКАДА

                «Всё мое»,— сказало злато;
                «Всё мое», — сказал булат.
                «Всё куплю», — сказало злато;
                «Всё возьму», — сказал булат.
                (А.С. Пушкин)
                Глава 1

     "И сказал Бог: «Да будет свет!» И стал свет. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро. Это и был первый «день» мира", - именно так повествует книга "Бытия". И этот первый день по здравому разумению и был наречён Понедельником, днём во всех смыслах судьбоносным как для Вселенной, так и для всего её наполняющего. И лишь миллиарды лет спустя, от дня сотворения Мира знаменитые братья Стругацкие уточнили с поправкой на местный менталитет, что, дескать, "Понедельник начинается с Субботы". Мы же в свою очередь, исключительно в нашем контексте осторожно добавим, что начинается он в тяпницу.
    Одним словом, как не трудно заметить из вышесказанного, Понедельник в иерархии дней недели совершенно справедливо занимает перовое и особое место, ибо, если сам Господь начал Творить в сей день, то уж нам грешным остаётся лишь следовать мудрому примеру. Собственно, именно эта логика и до сих пор подвигает подавляющее число людей начинать "новую жизнь" исключительно c Понедельника. И пускай уже во Вторник, как правило, большинство сходит с условной дистанции по совершенствованию себя или чего-либо иного, решительно заявленного накануне желаемого преображения, главное заключается уже хотя бы в том, что человек задумался о себе и своём следе в Мире. И пусть немногие доберутся с первого раза до финиша достойно и подобающе, - ведь путь этот торный и зачастую неблагодарный, - самое важное, для начала, - участие, а ...результат обязательно придёт при должной Вере и усердии...
    Посему, следуя устоявшейся традиции Уклейкин, после всего, что на него со всех сторон рухнуло, включая даже божественной явление ему Воскресенской, пусть и не первый уже раз, решил начать "новую жизнь" с наступившего Понедельника, готовится к которому начал ещё вчера, вернувшись из Церкви, словно бы очистившийся от скверны.
    Во-первых, вместе с Наденькой они сделали генеральную уборку комнаты, а заодно и всех иных мест общего пользования коммунальной квартиры, чему Шурупов был несказанно рад и даже лично поспособствовал, как обычно, взяв на себя руководство трудоёмким процессом.
   Во-вторых, пока Воскресенская хлопотала на кухне, Володя на основании информации из пухлого конверта от Сатановского об исключительных «положительных» качествах Лопатина, сделал рыбу предвыборный статьи о том, какой замечательный человек Павел Павловичи, и почему в таком разрезе он ещё не депутат Государственной думы РФ, дабы там, на поприще законотворчества послужить Отечеству.
     Так же, вскользь заметим, что после ужина, уже на основании материалов выуженных Сашкой из тайн всемирной путины, Уклейкин начал скрупулезно, взвешивая каждую букву и знак препинания, готовить статью, совершенно противоположного содержания, о чём будет сказано в своё время.
    Ну, и, в-третьих, - сменив в 2 часа ночи дремлющего Шурупова на посту, Уклейкин, вновь, но с особенным усердием принялся за продолжение романа, свято памятуя об обещании данное Ему накануне в Храме соответствовать высочайшему статусу причастности к узкому кругу "коллег по цеху".
     И вот сегодня на рассвете Понедельника он едва ли не впервые после офицерских сборов сделал зарядку и облился холодной водой, благо горячей не было по причине традиционной летней профилактики исключительно ради того, что бы в дальнейшем предоставить гражданам в полном объёме ныне отсутствующую и оплаченную ими услугу. Приготовив завтрак, Уклейкин отнёс его в постель благодарной Наденьке и, с забытым аппетитом наскоро перекусив, они вместе отправились в редакцию. Следы бурной свадьбы Крючкова на лице Володе практически исчезли, оставив под глазами лишь едва заметную желтизну, и более не могли удерживать его дома, дабы не давать пищу для лишних взглядов и ненужных вопросов на их основе в редакции.
    Дружный коллектив газеты встретил влюблённую парочку, которая, к слову, не стала скрывать своих чувств, друг к другу, но и не выпячивала их, дежурными улыбками и недоумённым шушуканьем, когда он оказывался за её спинами. Одному Богу известно, - по каким неведомым каналам просочилась информация об их неожиданно вспыхнувшем романе, который собственно и вызвал в целом осуждающую реакцию у коллег обоих полов. Причём, так сказать, для более точного психологического портрета современников того смутного времени России, представляется не безынтересным расклад сложившихся мнений коллег Наденьки и Володи.
     Итак. Мужская половина «Вечёрки» в ещё неженатой её части сходилась в том, что считавшемуся пусть и умным, но недотёпой Уклейкину не заслуженно и крупно повезло в том, что безусловная красавица Воскресенская остановила свой выбор именно на нём, игнорировав их притязания, имеющие, как им однозначно представлялось, более веские к тому основания. Женская, - почти единодушно, - осуждала Надежду, называя про себя, - дурой, ибо, считала, что такой великолепный, до невыносимой зависти, внешний вид Наденьки требует куда более выгодного ему соответствия, во всех смыслах. И вот что характерно: никто из коллектива, за исключением старшего корректора Элеоноры Генриховны Заславской, дамы многих не увядших достоинств, хотя и в почтенных летах, даже не упомянул о любви, как о единственно возможной и должной причине союза мужчины и женщины, вызвав у возмущённых коллег ещё одну волну не понимания... 
      O tempora! о mores!.. - ни убавить, ни прибавить, из гранита мудрости, в высеченном изречении древних латинян.
     Однако к обеду градус самой обсуждаемой в редакции новости ожидаемо понизился, и работа вошла в привычное рутинное русло, медленно стекая остывающими утренними ручейками с берегов любопытства и вывешивания ярлыков: Воскресенская затерялась в лабиринтах гранок, а Уклейкин был неожиданно оторван от сочинительства очередной статьи из серии «Невероятно и очевидно» вызовом к Сатановскому.
    Борису Абрамовичу, безусловно, доложили о «фишке» дня чему он поначалу также весьма удивился. Впрочем, это почти мгновенно выветрилось из его занятой головы, ибо, в ней роились куда более интересные ему мысли: официально стартовавший сегодня предвыборный марафон сулил немалые барыши, которые он мечтал, наконец, материализовать в виде коттеджа где-нибудь на солнечном побережье Испании, дабы провести там с наслаждением и без нервов остатки дней своих. И исходя из непересыхающего потока валивших валом к нему кандидатов, алкающих во что бы то не стало поиметь высокий государственный статус, дающий воистину безграничные возможности, дела складывались как нельзя лучше. И, собственно, от этого главред пребывал в прекраснейшем расположении духа и чуть ли не с порога начал обнимать ошарашенного подчинённого, как родного:
     - Ну, что брат, Уклейкин, поздравляю, наслышан... так держать!..
      - Спасибо... - немного растеряно поблагодарил Володя, не понимая истинных причин столь бурного и горячего к нему расположения шефа.
     - Спасибо на хлеб не намажешь, - покровительственно похлопал его главред по ещё не залеченному плечу, -  вот предвыборную жатву закончим, - я тебе, дружище, премиальных подброшу: будет хоть чем невесту-красавицу удивить: хочешь в свадебный круиз, а хочешь мебель в новую квартиру!
    - А... вы... в этом смысле... - чуть смутился Уклейкин.
     - В каком же ещё?..  - вся редакция гудит, а работа, между прочим, - тормозится, - поднял начальник в верх указующий перст, что бы подчеркнуть важность непрерывности трудового процесса, мол, "делу время, а потехи час". - Кстати, как там у тебя дела с моим маленьким, но очень ответственным поручением... тебе Наденька передала конверт?..
     - Да, конечно, вот набросал «рыбу», посмотрите, пожалуйста, Борис Абрамович, а то для меня эта тема новая... - протянул Уклейкин шефу черновик хвалебной предвыборной статьи о Лопатине.
     - Ничего, научишься... про Нострадамуса вон какую статью накатал, аж целый Чёрт заграничный возмутился, что б ему пусто было! - неуклюже попытался пошутить Сатановский с едва заметным раздражением, - чуть всю обедню, сволочь, не изгадил...
     - Так он всё-таки снял претензии?.. - с явным облегчением спросил Уклейкин.
     - А шут его знает... - не поднимая головы, отвечал Сатановский, жадно вчитываясь в предвыборный рабочий текст о Павле Павловиче, - мы твоё опровержение, кстати, - тоже отлично написал, - только, завтра, в номер тиснем: пока молчит, чёртов родственничек предсказателя, надеюсь, что пронесёт...
    - Хорошо бы... - вырвалось у Володи, по лицу которого параллельно пробежались тень усталости от неизъяснимых злоключений и лучик надежды избавления от оных.
     - Так-с, так... - оторвался от текста Борис Абрамович, дочитав его до конца, - а, что, - неплохо для первого раза. - Только добавь каких-нибудь трагических подробностей из биографии, нарой где-нибудь или пофантазируй немного, что б слезу из избирателя выдавить - у нас народ даже отъявленных прохиндеев жалеет, если у них горе какое-нибудь было.
      - Это точно, - согласился Уклейкин с как-то неуловимой злой хитринкой в глазах, - я постараюсь, Борис Абрамович...
     - А вообще,  - вновь покровительственно и не без удовольствия потрепал шеф подчинённого по больному плечу, - если, Володя, так и дальше стараться будешь, глядишь скоро и отдел политики возглавишь, хватит уже всякую небывальщину сочинять, пора расти над собой и заняться серьёзной темой!..
     - Что вы... -  замялся польщённый Уклейкин. - Я, наверное, не потяну,  - тут же добавил он, скромно и заметно растерявшись.
     - Не скажи... - Сатановский, - я вон тоже не думал, не гадал, что главредом "Вечёрки" стану, после двадцати лет службы замполитом, а оно, видишь, как судьба вывернула... - Мы предполагаем, а Господь располагает... - философски заключил он, провожая с наставлениями Уклейкина к двери, словно отец сына.
     - Это точно, - неожиданно для себя и главреда твёрдо согласился Уклейкин.
     - Ну, а раз так, то бери свою «рыбу» и приготовь из неё к пятнице достойное блюдо, успеешь?.. - подытожил Сатановский давая понять, что разговор окончен.
      - Я постараюсь... - заклинило Володю на одном и том же слове от неожиданного поворота в необъяснимо доверительном разговоре с шефом, пусть и питавшем к Володе симпатию.
      - Вот и ладушки, привет Наденьке... - весело подмигнул он на прощанье Уклейкину, а когда тот покинул кабинет, развернулся и, подойдя к огромному окну, вновь с тоскливым трепетом взглянул на кремлёвские звёзды, замерев в задумчивости пока телефонный звонок очередного кандидата в депутаты не вывел его из состояния философской созерцательности действительности.
       Эх... знал бы Борис Абрамович, какую бомбу невольно готовит ему и всему издательству Уклейкин, то уволил бы любимчика тут же к чёртовой матери и даже лично выплатил из собственного кармана выходное пособие, что бы тот не маячил перед округлившимися до предела глазами постоянно-подожжённым бикфордовым шнуром положенных по КЗОТу две недели.
     Однако, "всему свой срок", - сказала как-то ветхозаветная Ева, сплёвывая кислующее яблоко на твердь Земную в саду Райском. Ну, и мы, памятуя о мудрой мысли первой женщины, торопиться не будем, повествуя последовательно.
      От главреда Уклейкин вышел со смешанными чувствами. С одной стороны он был искренне благодарен Сатановскому за доверие и некоторое покровительство по работе, а с другой - Володя прекрасно отдавал себе отчёт, какому риску с неизвестными и, скорее всего, крайне негативными последствиями подвергает он Бориса Абрамовича в случае реализации тайного плана, разработанного у Подрываева. И сколько не прикрывайся пусть  благородной и оправданной целью, - по любому выходило, что Уклейкин подкладывает под главреда изрядно вскормленную свинью вместо благодарности. При всём уважении к шефу, посвящать его в секретное авантюрное дело не представлялось никакой возможности, ибо Уклейкин на 100% знал, что реакция его будет - сугубо отрицательная, поэтому Володя в связи с особыми обстоятельствами, авансом попросил у него мысленно прощение и отправился наводить мосты к выпускающим редакторам, коих было двое: Демьян Тарасович Яценюк и Алла Ивановна Кривицкая.
      С обоими Уклейкин был почти не знаком - иногда пересекался на корпоративных вечеринках, летучках и в курилке. Однако осторожно наведя справки, Володя узнал, что Демьян Тарасович - без пяти минут пенсионер, а потому относился к своим должностным обязанностям крайне внимательно. Кроме того, оказалось, что он действующий поэт, и в далёкой советской молодости в Ужгороде даже был издан его небольшой сборник стихов "Любовь и Украина", к слову сказать, в первый и единственный раз в жизни. Но мимолётная слава, так вскружила голову, а необоримая тяга к высокому слогу настолько укоренилась в его вдохновлённом сознании, что он до сих пор обильно засыпал своими произведениями все подряд литературные издательства, пусть пока и безуспешно.   
    Кривицкая напротив, была чужда высокой лире, ибо, обладала редким для женщин аналитическим складом ума, с успехом окончив в своё время МАИ. Но последующая постперестроечная вакханалия бардака каким-то образом забросила её в "Вечёрку", где прилежно выполняя работу, она дослужилась до заместителя главного редактора ответственного за выпуск и числилась на хорошем счету. Впрочем, среди мужской части спаянного коллектива она слыла непреступной крепостью, в том смысле, что, будучи дамой в самом соку бальзаковского возраста и свободной от брачных уз, пресекала любые притязания на свой счёт, вызывая естественное внутреннее раздражение уязвлённым эго у отшитых ею претендентов.
     Смысл установления по возможности максимально коротких отношений с вышеуказанными лицами в сжатый срок, заключался в том, что бы Уклейкин смог получить доступ к сформатированным к выпуску файлам или на худой конец понять технологию этого процесса. Это и было решающей частью коварного тайного плана разработанного посредством мозгового штурма трёх товарищей в минувшую пятницу не пожалевших собственного здоровья ради благой цели, и даже невольно лишив жизни любимого хомяка Подрываева.
     Таким образом, задача представлялось очень не простой, ибо, Володя совершенно не представлял себе, с какой стороны лучше подкатится аппетитным колобком к кому-либо из них, что бы, не спугнуть в зародыше столь необходимую удачу. Но деваться было некуда: выбор был сделан - на кону стояло слишком многое, что бы позорно отступать. И Уклейкин, решив про себя, что литература ему гораздо ближе авиации, - отправился в ближайшую районную библиотеку искать вышеупомянутое творение Яценюка среди прочих несчётных произведений признанных и абсолютно неизвестных авторов, коих было, как и во все времена, подавляющее число.
    Задумка Володи была крайне проста в сложившемся цейтноте: прочитав хотя бы пару стихотворений Демьяна Тарасовича, как бы восхитится ими и на этой вспаханной его возможно несправедливо забытом талантом современниками почве максимально сблизится с выпускающим редактором.
    Однако обойдя три ближайшие библиотеки, Уклейкин не обнаружил куце растиражированного в 60-е годы советской эпохи для потомков творчества Яценюка, чему, впрочем, не удивился, помня его некоторое, режущее слух, окраинное косноязычие.
    "На нет и суда нет", - как-то на удивление спокойно про себя подумал Уклейкин, с пустыми руками пересекая в обратном направлении порог третьей и последней библиотек района за минуту до её закрытия. Впрочем, в загашнике оставались надежда на бессрочный абонемент Воскресенской в Ленинскую библиотеку и, на компьютерный гений Подрываева, хотя обращаться к Сашке за помощью в траурном свете случившейся трагедии с Флешкой Володя пока не решался, дабы лишний раз не теребить ещё не затянувшиеся временем раны души настоящего друга. Кроме того, в самом худшем раскладе, можно было, всегда рассчитывать, что всё как-нибудь само собой решится или, иначе говоря, - вновь уповать на чудо русского авось. На том Уклейкин и порешил, направившись в весьма радужном настроении домой, которое переливалось верой в лучшее, с упоением купаясь в ласковых лучах великолепного заката Московского вечера.

    А пока Володя пружинистой походкой направлялся в родные ветхие пенаты, шестью часами ранее, отстояв прежде немалую очередь из подобных себе помощников Лопатина,  шикарном кабинете размера не менее четверти футбольного поля его хозяин выслушивал своих угловатых помощников: "Круглого" и "Сытого".
   - Ну, гуси-лебеди, что на сей раз: снова порожняк?..  - позёвывая, начал рабочую неделю кандидат в депутаты государственной думы России.
    - Что вы, Пал Палыч, как можно... – стараясь тщательно взвешивать каждое слово, и улыбаясь золотыми коронками, отвечал Петя Шаров, он же - "Круглый".
    - Вижу, вижу по вашим сияющим рожам, что кое-что нарыли, - крепко пожал довольный шеф руку каждому, - а ну: вываливай на стол всё что есть!
    И на идеально ровное зелёное шёлковое сукно огромного стола Сеня Караваев, он же - "Сытый", распахнув настежь малиновый пиджак, аккуратно, словно карту несметных сокровищ самого Флинта, выложил немного мятую и засаленную неподписанную школьную тетрадку в клеточку без обложки. 
    - Так-с... - нарочито брезгливо взял её самыми кончиками холёных пальцев Лопатин, словно за кончик хвоста дохлую мышь, - вы, блин, что в ней чебуреки заворачивали?
   - Никак нет, Пал Палыч... жарко: вот, тетрадка и взопрела... в кармане, - виновато оправдывался Сеня, вновь ковыряя музейный персидский ковёр ботинком, пряча глаза в уникальном ворсе.
   - В следующий раз, гуси-лебеди, в таком виде работу не приму - зарубите себе на носу - ни в тошниловке... надо соответствовать высокому статусу помощников кандидата в депутаты, - начал не в счётный раз учить нерадивых помощников уму-разуму Лопатин, открывая тетрадь. - А это что?! - округлил он до физического предела глаза, будто внезапно напуганный японец.
    Желтоватые листы были плотно нашпигованы хотя и крупными, но крайне неровными печатными буквами, выведенными рукой, которая, по-видимому, держала перо два-три раза в жизни.
    - Вы вообще, ребятушки, в школе-то учились? - отчаянно прищуриваясь, с трудом разбирал шеф скачущие друг за другом наперегонки обрусевшие иероглифы.
     - Давно... отвыкли мы, - начал в свою очередь оправдываться Петя "Сытый", - нам бы, Пал Палыч, чего попроще: прессануть кого или должок там выбить...
    - Эх, гуси-лебеди, - всё в 90-х тусуетесь... учу-учу вас, а всё бес толку - сейчас мозгами бабки зарабатываются, а вы всё по старинке отжимаете, - тем не менее, продолжал Лопатин упорно читать бесконечный лекцию об особенностях текущего периода. - С кем приходится работать... хоть бы на курсы какие-нибудь записались, - в тысячный раз резюмировал он, но всё-таки держал при себе далеко неблистательного ума парочку за редкую силу, преданность и надёжность. - Хорошо, что хоть печатными буквами додумались накарябать, а то вовсе бы не разобрать...
    - Ага... мы специально так нацарапали, что б вам удобнее читать было, - довольные хоть какой-то похвалой из уст грозного шефа чуть повеселевшим дуплетом выпалили они.
     - Ладно... проехали, - смягчился Лопатин. - Так-с... Выходит, что из 120-ти квартиросъёмщиков всего 14 взяли смотровые ордера и только троё из них согласились на Южное Бутово, - не густо... хотя всего за три дня... ну, поглядим-поглядим... А это, стало быть, актив народного сопротивления исходу коренных Москвичей из столицы?
     - Ага... четыре терпилы... - аккуратно подглядывая из-за плеча в тетрадь, услужливо поддакивали шефу помощники.
    "Пинсионеры Шурупов и Звонарёва" - продолжал расшифровку клинописи Лопатин, сокрушённо покачивая головой, как учитель словесности, проверяющий сочинение неисправимого двоечника, - охо-хо... пенсионер через е пишется, олухи царя небесного.
       В ответ подопечные лишь традиционно виновато шмыгнули носами, молча, переминаясь с ноги на ногу, как ломовые жеребцы в стойле, почёсывая огромные бритые затылки.
      - И "...бугай из метро с Уклейкиным кажися газетчиком" - наконец дочитал он до конца, смахивающий на тяп-ляп составленный ребус отчёт, наглухо хромающих по грамматике и синтаксису "учеников", и откинулся в мягкую глубину огромного из реликтовой кожи нильских аллигаторов кресла. - Нда... высокий штиль... - после минутной паузы осмысления, капнул себе сотку грамм "Лопата" эксклюзивного коньяку, что бы потушить неугасающий фитиль возмущения вопиющей безграмотности. "...с  Уклейкиным кажися газетчиком...", "... с Уклейкиным кажися газетчиком..." - неприятно звенело в голове шефа.
     Однако приняв последний оборот шефа за очередное неудовольствие, Петя и Сеня, на всякий случай, наперебой принялись уточнять устно то, что коряво изложили, с позволения сказать, - письменно:
     - А бабка эта - походу партизанила... или в ЧК работала, ей Богу, - чуть мне в кадык не вцепилась... зверюга!
    - Да и у деда метла путём подвешена... пипл аж по самые гланды хавает...
    - А который из метро мужик - вообще беспредельщик - майки на груди рвёт, здоровенный  бычара!..
    - А журналюга этот - так себе... очкарик недоделанный, сразу видать - хлюпик... хоть и упитанный...
    - Стоп! Прям детский сад... на базаре... - оборвал их резко Лопатин, - до 62-го размера доросли вы, гуси-лебеди, а главного так и не поняли: вот как раз от таких очкариков Л... Лейкиных или как его чёрта - Уклейкин и жди подляны... тем более от журналиста...
     - Угу, - вынужденно согласились помощники с мудрым шефом, вновь, качнув головами, шмыгнув носами и неуклюже перетаптываясь.
    - Значит так, горе-следопыты, - начал подытоживать Лопатин, взглянув на внушительные напольные золотые часы, расположенные в углу кабинета стилизованные под Спасскую башню Кремля. - Я на днях заскачу в жилищный департамент и выпишу местной бюрократии хорошего пинка, что б шевелились лучше за мои кровные, а вы, без палева продолжаете наблюдать и аккуратно агитировать - рекламный материал возьмёте у секретарши. И главное, - никакой самодеятельности, действуем в рамках закона, а там видно будет... Хорошо бы, конечно, кого-нибудь в штабе завербовать... или свои уши туда тиснуть, - как бы вслух рассуждал он, - но у вас, ребята, боюсь, мозгов не хватит... Ну, всё, надеюсь, ясно?! - раздался контрольный вопрос шефа.
    - Так точно! - по-военному бодро отрапортовали помощники, радуясь про себя уже тому, что в этот раз всё обошлось без особых проколов.
   - Ну, тогда по коням, орлы! - подхватил боевой задор подчинённых Лопатин, решительным взглядом указав на выдающуюся бронзовую дверь с изумрудно-рубиновыми барельефами профилей Ивана Грозного и Петра I.
    Однако "орлы" неохотно седлали приказ главнокомандующего, продолжая, словно стреноженные топтать ковёр, едва пятясь к выходу.
     - Что-то ещё, гуси-лебеди? - слегка удивился шеф.
     - Там это... - замялся "Сытый", - ...пришлось бабули заслать в ЖЭК... паспортистке и ещё одному дядьке...
     - Сколько?.. - привычно спросил Лопатин, услышав традиционную причину заминки, и открыл безразмерный ящик стола, полностью забитый ограниченно и полностью конвертируемыми купюрами...
      - Триста бакинских... - выдавил из себя "Круглый" хорошо поставленной сожалеющей интонацией, 100% -но зная, что шеф всегда компенсирует затраты, даже если они завышены в разумных прелах.
       - Каждому... – подобно одному их колоритных героев неповторимой советской кинокомедии «Операции «Ы» скромно уточнил Сеня, и также нарочито тяжело и грустно выдохнув, и вновь начал нервно ковырять изящное персидское произведение искусства ручной работы тупым носком ботинка не менее известной питерской фабрики "Скороход".
     - А вы, ребятушки, часом не переплатили? - скорее ради проформы и укрепления дисциплины спросил "Лопата" нарочито пристально заглядывая в глаза помощникам, великолепно зная столичные расценки за подобные, нарушающие закон услуги.
    - Как можно, Пал Палыч, - преданно заморгали они, едва заметно розовея, словно два здоровых вызревших для холодца хряка завидевшие вдалеке хозяина с огромным тесаком.
    - Ладно, пошутил я,  - тем не менее, прохладно улыбнулся шеф, - держите с премиальными штуку баксов - на сей раз отработали почти без изъянов.
    - Ага... - искренне расплылись в неестественных улыбках подопечные по причине редкого появления оных на своих в целом хмурых физиономиях.
     - А ты Сеня, - тут же прервал мимолётную радость на лице "Сытого", - пришли-ка, родной, взад сотку за порчу персидского ковра, я тебя, блин, сто раз предупреждал.
     И зелёная банкнота с изображением Линкольна беспрекословно перекочевала из огромных ручищ помрачневшего Семёна в карман бархатного с золотым подбоем халата Пал Палыча.
    - Ну, теперь, ребятушки, надеюсь всё!? - театрально спросил Лопатин, разводя руками.
     - Всё! - находясь в хорошем профите, несмотря на упущенную по глупости сотку зелёных американских енотов, так же бодро подтвердили они.
    - И впредь, гуси-лебеди, за базаром своим следите, - не на кичмане, - обстоятельно напутствовал повеселевших помощников Лопатин.  - Сами знаете - как только осенью в государственную думу выберусь, так тут же будем на международный уровень выходить. А вы, непутёвые, всё по фене, как в лихие 90-е ботаете… опозорите меня в каком-нибудь Брюсселе на всю Европу, - скандала не оберёшься, англосаксы любят из мухи слона раздувать, хлебом их не корми. Так что в последний раз предупреждаю: учитесь английскому языку, хорошим манерам, грамоте, но… - угрожающе вознёс унизанный редкой красоты и ценности перстнем указательный палец, - …но, в свободное от работы время, если не хотите болтаться безработными в подворотнях, отжимая до первого шухера цацки у терпил… и это в лучшем случае.
    - Мы постараемся, Пал Палыч, - вновь синхронно отдуплились быковатые помощники и учащённо кланяясь подобно китайским болванчикам, с неописуемым облегчением покинули утопающий в роскоши кабинет могущественного шефа...
    - Не сомневаюсь... -  уже в звенящую пустоту мечтательно выдохнул Лопатин, и, важно подойдя к огромному хрустальному глобусу, - властно крутанул его вдоль собственной оси, на минуту задумавшись о чём-то сокровенном, пока очередные помощники не запросили у него аудиенции.

                Глава 2

        Вечер Понедельника так больше и не принёс хоть сколько-нибудь существенных новостей с полей двух противоборствующих лагерей накануне неизбежной схватки, разве что Звонарёва доложила вечером штабу, что сегодня за смотровым ордером обратилась только одна семья, и это вдохнуло в него свежий воздух осторожного оптимизма. Похоже, ситуацию удалось локально переломить без особенных на то усилий, что не могло не радовать лидеров народного сопротивления, ибо, говорило о, в целом, высокой сознательности жильцов и их готовности к защите своих, пусть отчасти и шкурных, интересов.
      Более того, чуть забегая вперёд, отметим, что во Вторник в Департамент жилищной политики Лефортово и вовсе никто не явился за ордером, оставив соответствующих работников администрации в полном недоумении, о чем один из них, будучи на конкретном кормлении у Лопатина, ему незамедлительно и сообщил, через своего непосредственного начальника в конце дня.
    И это несмотря на то, «Круглый» и «Сытый», которым не пришлось долго уговаривать местного почтальона уже известного нам экстравагантным одеянием, ещё к обеду понедельника выполнили часть хитроумных поручений их могущественного шефа. Гоша Горемыкин, едва робко подняв снизу вверх побледневшие глаза на двух характерных типов в малиновых пиджаках, которые его как бы случайно встретили в глухом переулке, сразу всё понял без лишних слов и уже к вечеру скрупулезно рассовал под двери и почтовые ящики жильцов новую партию буклетов о Южном Бутове. Из ярких глянцевых рекламных проспектов вновь выходило, что проживание в любом ином месте Планеты - есть сущая дичь, жлобство, безвкусица, моветон и откровенная глупость или иными словами – пустое, некомфортабельное прожигание времени и без того куце отпущенного человеку свыше.
     Вообще же второй день текущей недели был весьма скуден на выпуклые новости, достойные развёрнутой подачи. Хотя... как знать, памятуя о так называемом "эффекте взмаха крыла бабочки"... Что в итоге явится первопричиной того или иного судьбоносного события изначально одному Богу ведомо, а нам, грешным,  - лишь постфактум. А посему, что бы, не упустить что-нибудь на поверхностный взгляд кажущееся пустяшным, - не поленимся и изложим всё по порядку.
     Итак. По заведённому с незапамятных времён порядку застрельщик бытия Понедельник благочинно уступил место младшему брату Вторнику.

     Уклейкин, встав рано, вновь окатил себя относительно прохладной водой (горячую так и не включили) и сделал плотную зарядку, после чего опять сварив кофе и нарезав бутерброды, отнёс завтрак Наденьки в постель, чему последняя была несказанно рада и благодарна. Едва влюблённая парочка покинула коммунальное гнёздышко, отправляясь зарабатывать в редакцию хлеб насущный посредством творческой самореализации, с дачи вернулась Роза Карловна, заполнив собою только что образовавшуюся пустоту, хотя грозилась это сделать утром Понедельника. Но цветы, составляющие её основную статью никогда не декларируемых доходов, в образовавшейся в Московском регионе жаре требовали дополнительного полива, и Флокс, недолго думая, скорректировала план своего активного участия в помощи штабу на сутки, также памятуя и о сбыте оных в местном ЗАГСе и его окрестностях.
    Шурупов же в 9-ть утра узрев в коридоре до нервного зуда знакомый силуэт Розы Карловны, по выдрессированной годами привычке было шарахнулся, как задремавший кот от вдруг внезапно появившегося перед усами сторожевого пса, к себе в комнату, но был проворно схвачен за воротник железной рукой соседки. Но неожиданно заискивающая пусть и увядающая улыбка её вкупе с ласковым, как и в минувшую пятницу, приглашением на чай с тортом, вернули ему чувство внутреннего равновесия и последующей уверенности, когда он вспомнил причины такого разительного поведения по весьма убедительной версии Уклейкина.
    Более того, Василий Петрович воспользовался положением и, оставив вместо себя на дежурстве Флокс, предварительно снабдив соседку инструкциями, отпросился до после обеда к товарищам по партии, дабы сверить политические часы и ещё раз заручится поддержкой в случае активизации конфликта, что и было с успехом реализовано.
    После обеда отпросившись с работы, Воскресенская по настоятельной просьбе Володи и на основании бессрочного абонемента Ленинской библиотеки, так и не удалось найти в её уникальных запасниках хоть маломальского упоминание о творчестве Яценюка. Однако Наденька не опустила нежных рук и, заехав вечером к родителям, начала методично обзванивать однокурсниц филфака родной альма-матер, что бы с их помощью выйти на неуловимый поэтический след Демьяна Тарасовича в виде худосочной брошюры "Любовь и Украина". Большинство её подруг-филологов, даже после перестроечной чехарды в силу особой специфики полученного образования было разбросано по различным учреждениям, так или иначе, связанных с литературой: от библиотек до издательств и, следовательно, пусть и призрачная надежда отыскать избранное творение выпускающего редактора "Вечёрки" ещё теплилась.
     Далее. С полудня до обеда в местном отделение милиции на стол дежурного легло сразу два заявления с одним и тем же адресом, а именно, - Красноказарменная 13, вызвав у принимающего документы молодого лейтенанта плохо скрываемое раздражение. Причина подобного не подобающего поведения служителя закона лежала тогда, увы, на поверхности и не представляла никакого секрета, ибо, система МВД зеркально отражала общее деградирующее состояние российского общества после навязанных ему очередных псевдо переменах к лучшему. Почти любое зарегистрированное заявление гражданина на фоне общего профессионального упадка с высокой степенью вероятности, могло превратиться в не раскрытое дело, именуемые на милицейском сленге "висяком", за обильное наличие которых начальство всякий раз жёстко выносило подчинённым остатки и без того измученного пустопорожними реформами мозга.
      Тем не менее, хоть и со скрипом, но офицер принял оба, официально занеся в журнал регистраций правонарушений не сознательных граждан. Первое - милиционер акцептовал во многом потому, что оно было представлено лично темпераментной Агнессой Моисеевной Стуканян, в котором настоятельно требовалось найти и обезвредить банду хулиганов, терроризирующую её законопослушное семейство круглые сутки, протыкая колёса "Жигулей" с ужасающей частотой и с дальнейшей непременной материальной компенсацией нанесённого ущерба. Вторая же петиция была составлена обаятельным прорабом СМУ №66 Китайцевым, о порче вверенных ему заказчиком бульдозеров посредством кражи с оных аккумуляторов и прочих деталей, нарушающих должную их эксплуатацию и срывающие план сноса дома по вышеуказанному адресу. Завораживающая развязная флегматичность бывалого Суринамом Занзибаровича, да ещё обладающего уникальным именем, смотрелась куда как убедительней истерик сотни Стуканянш и также в определяющей степени повлияли на положительное решение дежурного.
      Надобно заметить при этом, что информацию о варварстве по отношению к технике прораб получил анонимно (анонимно женским голосом) по телефону, номер которого был предусмотрительно вывешен на табличке о подрядчике СМУ №66 на столбе рядом с помойкой между Жигулями Стуканян и бульдозерами. Многоопытный Китайцев лично явился к месту происшествия, и визуально убедившись в отсутствии фар и прочей мелочи, ничего не трогая, дабы случайно не уничтожить улик в виде отпечатков пальцев злоумышленников  вызвал наряд милиции, который всё и запротоколировал.
     По горячим следам прибывший наряд так ничего и не смог определить, ибо они, похоже давно остыли и более того, - были начисто затёрты, по-видимому, опытными преступниками. Также совершенно не было понятно: орудовала слаженная группа джентльменов удачи или вор-одиночка. За неимением подкреплённых уликами версий подозрение милиции от гнетущей их безысходности пало на актив штаба, о котором услужливо упомянула, мгновенно появившаяся невесть откуда Агнесса Моисеевна, с тем расчётом, что быстро покончив с бульдозерами, оперативники тут же займутся её Жигулями.
     Однако стражи порядка даже и не думали расточать на неё своё драгоценное время, лишь кисло взглянув на груду уныло-ржавеющего металлолома с вторично проколотыми колёсами именуемого с позволением сказать авто, на которое их всячески пыталась натравить Стуканян. Причиной такого брезгливо-равнодушного поведения милиционеров послужил не отвратительно-утилизационный вид частного транспортного средства заявительницы, а произнесённое Китайцевым как бы вскользь, но исключительно для их ушей всего лишь одно, но очень влиятельное в районе и его окрестностях имя: Пал Палыч Лопатин, который в одном лице был заказчиком, подрядчиком, а также - собственником запланированного к строительству объекта на месте ещё не снесённого дома.
      Таким образом, вокруг дома сложилась напряжённая криминальная обстановка, о чём, скрипя зубами, было доложено вышестоящему начальству УВД района, которое взяло чрезвычайную ситуацию на карандаш и в свою очередь поручило нижестоящим инстанциям в самые кратчайшие сроки ликвидировать очаг правового беспредела. Объединив, оба дала в одно, разобраться с оным, было поручено уже известному нам опытному следователю майору Чугунову Х.З., на котором, если кто вдруг забыл, весело незавершённое дело Уклейкина, проживающему по тому же злополучному адресу.
       Собственно это явление наряда милиции по поводу варварски обнесённых бульдозеров и стало главной обсуждаемой новостью истекающего временем вторника, когда люди, яки усталые пчёлы, начали, тяжело барражируя, слетаться в коммунальный улей, для восстановления сил к завтрашней очередной их растрате.
      В кулуарных разговорах на кухнях, большинство жильцов, поначалу склонялось к версии, согласно которой вина падала на Звонарёву ввиду её постоянных публичных угроз в сторону властей всех мастей, жаждущих ради очередных нечестных барышей лишить её возможности провести остатки дней в благоухающей тени вековых лип родного Лефортова. Однако противники этого поверхностного предположения в пух и прах разбивали обвинения железобетонным аргументом, о не подъёмном, для Зинаиды Ильиничны весе бульдозерного аккумулятора, масса которого была не менее трёх пудов, коих исчезло в лабиринтах мегаполиса аж четыре штуки.
      Некоторые, впрочем, грешили подозрением на пронырливую неразлучную троицу - Толю, Колю и Егорыча, которые ради внеплановых граммов спиртосодержащей жидкости могли отчебучить всё что угодно, правда, стараясь не переступать линию закона, которая, надобно сказать, - давно и изрядно истёрлась под их неуёмными ногами. Но и у этой в целом небезосновательной версии нашлись критики, говорящие, мол, что б тщательно и без шума провернуть операцию по обильному изъятию внутренностей бульдозеров, надобен навык работы с инструментами, а это вечно не просыхающее трио кроме стакана ничего в дрожащих руках последние лет двадцать не держало. Да и связываться с ними для выяснения возможного их правонарушения, добавим откровенно, - мало, кто из рассуждающих по этому поводу жильцов горел желанием.
     Были и вовсе оригинальные версии, в которых среди прочих упоминались залётные банды гастарбайтеров сникающие по ночам хлеб насущный, шастающие в поисках кладов и приключений по канализациям диггеры, прораб Китайцев в сговоре с некими страховщиками и едва ли не марсиане. Но все они, не выдержав копеечной претензии логикой, так и растворились в закатывающемся за горизонт бытия втором по счёту июньском Вторнике 2006 года от Рождества Христова.
      В общем, дом, не найдя общего знаменателя по бульдозерному делу, так и заснул в лёгком нервном предвкушении развязки посредством официального следствия. Но реально, сдерживая волнение, тихо психовал по вышеуказанному поводу, в одночасье, лишившись сна, аппетита и покоя, Степа "разводной ключ", никак не предполагавший такого скорого и бурного развития событий. Впрочем, к рассвету и его измученный тайными терзаниями совести организм сдался под агрессивным напором добившего его организм крайне мрачного чёрно-белого сна, мутного бессвязного содержания.
    Стоит оставить в памяти, как говорится, на всякий практический случай и тот интересный психологический эскиз, что, вторичное вспарывание колёс убитого судьбой и дорогами авто Стуканянов осталось как бы незамеченным всегда внимательными к чужой беде соседями. Все об этом, безусловно, знали и при встрече с разгневанно-раздражительной Агнессой Моисеевной даже сочувственно качали головами, говоря ей вслух, что-то типа "ай... ай, какое горе, - и куда только милиция смотрит?" Однако выглядела эта солидарность не своему несчастью, - не искренне, как в целом фальшивая, дежурная улыбка Запада.
     Более того, если большинство реагировало про себя в основном нейтрально, то нашлись, пусть и немногие, которые про себя уже добавляли: "так тебе, змеюка, и надо!"  И вот уже эта последняя ремарка была вполне искренняя, ибо исходила из сердца человека по разным на то причинам и, вероятнее всего, - сугубо личного свойства вследствие известного несносного характера потерпевшей.
      Кроме этого, в восьмом часу вечера к Уклейкину вбежал взмыленный Серёга и торжественно показал 3-х литровую банку, на дне которой беззаботно дремал похожий, как два капли воды, на нелепо погибшего Флешку хомяк. Володе от неожиданности даже показалось, что это он и есть, чудесным образом воскреснувший, но практичный Крючков мгновенно развеял было наметившуюся в сознании друга очередную неизъяснимую мистификацию:
     - Ну, что, брат, похоже это пушистое среднее между хорьком и мышью на Сашкиного бедолагу?!
     - Близнецы! - уже открыто восхитился Володя поразительной схожести потешных грызунов, один из которых прежде чем трагически кануть в лету, явился ему в ужасном сне, - я поначалу даже оторопел малость...
      - То-то, знай наших! - не без гордости и, как всегда, задорно воскликнул Серёга, - я после работы всю "птичку" раза три оббегал, пока этого хомяка нашёл. - Вроде бы все на одну мордочку, как китайцы, а приглядишься эдак с пристрастием - ан нет: то рожица глупей, то усики короче, то шёрстка не так блестит, то глаз не так косит... то даже прикус не тот.
     Тщательность подхода Крючкова к делу в очередной раз восхитительно поразила Уклейкина, при этом, упоминание им о прикусе хомяка вынудило Володю нервно передёрнуться, ибо, вновь ярко освежило в памяти давешнюю апокалипсическую картину сновидения, в котором ныне покойный Флэшка остервенело вгрызался в его ухо.
     - А он плясать-то умеет?.. - совершенно неожиданно для себя и, как оказалось, для Серёги спросил Уклейкин.
    - О, блин! а я и не спросил у продавца... совсем из головы вылетело... - растерялся, немного расстроившийся он.
      - Да брось, Серёга, - где ты видел, что б на рынках пляшущих хомяков продавали... - тут же успокоил его Володя,  - их и в цирке-то, наверное, нет... - это я так - шутейно...
      - Согласен... - успокоился мгновенно Крючков, обретя вновь бодрое расположение духа, - ничего Сашка и этого хомячеллу научит цыганочку отжигать!
     - Факт! Кстати, как он сам-то, отошёл или ещё в печали?
     - Внешне ничего, вроде, а в душе, наверняка, тоскует - любил он его...
      - Да уж... любовь она, как огонь, -  может и согреть и спалить дотла, - выдохнул понимающе Уклейкин, вспомнив нежно любимую Наденьку, которая тут же в пяти метрах в его комнате сосредоточенно разбирала взятую на дом работу.
    - И не говори... - философски-покаянно кивнул ухоженной модной причёской головой Серёга. - Я чего собственно к тебе забежал, - словно бы опомнился он, - Сашка-то наш делся куда-то…
    - Как это... пропал что ли?! - насторожился Володя.
    - Ничего не знаю, Вовка, я с птичьего рынка как хомяка купил, так сразу к Подрываеву и метнулся - хотел это чудо в банке от нас подарить, что б хоть как-то Сашку утешить: может мы действительно спьяна его хомяка до бесчувствия перекормили...
     - Вполне возможно... -  вынужденно согласился Уклейкин сокрушённым голосом, - я, например, вообще мало что помню...
     - Ну, так вот... - продолжал встревоженный Крючков, - звонил-звонил я ему в дверь - тишина, как на кладбище, и главное - мобильный недоступен. - Я даже чего-то волноваться начал - не случилось ли что?..
     - Брось... Серёга, - вновь начал успокаивать Уклейкин друга, - а то ты Подрываева не знаешь: куда-нибудь забурился наш компьютерный гений с такими же хакерами или с девчонками шуры-муры разводит - молодой ещё... вот и бесится неизвестно где...
      - Может и так... - гораздо спокойней выдохнул в задумчивости Крючков, - а всё равно что-то мне на душе как-то муторно...
       - Пройдёт... - продолжал, словно опытный психолог, вербальную терапию Уклейкин. - У меня тоже два дня после тяпницы душа отмокала в терзаниях, думал на лоскуты изорвётся... и ничего - отошёл, вроде. Может, чайку, чего мы в дверях-то стоим?..
     - Нет, спасибо, я и так как сто эстонцев торможу, - лучше возьми, дружище, хомяка пока Сашка не объявится, а то у меня Светик грызунов всяких жуть как боится...
      - Да ну?.. - чуть улыбнулся Уклейкин, - у неё же мама ветеринар, сам же говорил, что она всяких тигров со львами на раз строит.
      - Гм... ты не поверишь, дружище, тёща тоже как мышонка булавочного увидит - мухой на стол взлетает с визгом - парадокс...
     - Да уж, загадка природы... - пожал плечами Володя, - ну, давай тогда твою зверюгу - надеюсь, что Наденька от него на люстру не полезет...  А в случае чего - Петровичу одолжу, - он, говорит, после войны, пугаться разучился, а уж за чекушку - крокодила рядом с собой спать положит.
     - Классный дядька! - выразил своё искреннее восхищение фронтовиком Крючков, - веришь ли, я после того как он тут у вас во дворе речь зажёг, "Капитал" Маркса взялся читать.
    - Мощно, ну и как?! - удивился Уклейкин неожиданному увлечению друга, в своё время проштудировавший труд знаменитого немецкого теоретика коммунизма, который едва до основания не стряхнул весь мир.
       - Да я прочёл-то с гулькин нос... -  чуть смутился Крючков, взглянув на часы, - но честно скажу, - пока не впечатляет Карл шалом Генрихович, - муть какая-то... и как только народ на баррикады повёлся ума не приложу.
     - Маркса, Серёга, с наскока не возьмешь, - писал, чёрт, основательно и весьма убедительно, но слог действительно тяжёлый плюс издержки перевода, а на кровавую бузу людей уже другие вели, с револьверами в руках и с "Капиталом" за пазухой, из которого соорудили что-то типа библии для кучерявых революционеров-подвижников, прости Господи.  «Да что ж это такое!.. - автоматически, как приобретённый рефлекс на нечто ужасное, отложилось в голове Уклейкина, -  и этот, блин, Карл, со всех сторон черти обложили…».
     - Ладно, тебе видней... - небось, этого дьявола наизнанку вывернул ещё в институте? - в несчетный раз отдавал должное известной эрудированности и начитанности друга Крючков с едва уловимой интонацией белой зависти.
    - Был грех... - но нисколько, Серый, не жалею... хоть и пришлось изрядно попотеть, - не без гордости подтвердил Уклейкин, - всё-таки много интересного и полезного узнал при неоднозначности его выводов.
    - Ну, и к лешему его тогда!.. - в случае чего Ильича от пыли ототру - у меня полное собрание на антресолях давно томится, - Ленин, вроде, попроще излагает и даже с огоньком, - закруглялся Крючков. - А сейчас, брат, извини, мне домой дуть надо: Светка уже два раза звонила; держи хомяка, только салом не корми - не дай Бог и этого стошнит до смерти...
     - Добро... -  ответил Володя, аккуратно принимая из рук в руки хомяка в банке, который неожиданно очнулся и, как показалось, Володе многозначительно подмигнул ему, отчего он вторично за не полных пять минут внутренне неприятно содрогнулся.
      - Вот и отлично... давай краба, и я - полетел! - заключил удовлетворённо Крючков, пожав на прощанье взмокшую от нахлынувшего вдруг подспудного волнения ладонь друга.
      - Лети, Серёга, лети... - отстранённо прошептал немного растерявшийся Уклейкин вслед исчезнувшему в сумраке лестничной площадки Крючкову, и озадаченный неприятной галлюцинацией попятился с выведшим его из состояния относительного душевного равновесия хомяком в комнату.
     - Ой, какая прелесть, откуда это?! - как маленькая девочка воскликнула Воскресная, увидев окончательно взбодрившегося от постоянного сна пушистого зверька, и едва не захлопала от восторга в ладоши.
     - Серёга просил день-другой подержать его у нас, если ты не, конечно, не возражаешь, Наденька... - всё также слегка растерянно ответил он.
      - Что ты, Володя, как можно, он же такой смешной, и симпатичный, - подлетела она бабочкой к банке и, улыбаясь, стала с нескрываемым любопытством разглядывать хомяка. - Смотри, какие, шёрстка, хвостик, усики, носик и зубки, наверное, острые-острые?!..
      - Это точно... - согласился Уклейкин, непроизвольно проверив целостность мочки своего уха ощупью и, передав банку с грызуном Наденьке, побрёл к недремлющему Петровичу уточнить график ночного дежурства, что бы в работе над рукописью забыться от навязчивых ассоциаций.
       На этом собственно в исследуемом нами ареале главных и не очень героев вышеописанный Вторник и был перевёрнут временем, как микроскопическая страничка бесконечной книги бытия.

                Глава 3

       На следующий день, ровно в 10:00 к зданию Департамента жилищной политики Лефортово подкатил шикарный серебряный Mercedes с позолоченными бамперами, в сопровождении огромного чёрного джипа "Круглого" и "Сытого". Из первой машины, как спецназ ГРУ из прижавшегося к земле военного вертолёта, выскочили три мощных личных телохранителя и, осмотревшись, почтительно открыли заднюю дверь, из которой величаво и вразвалочку вышел Павел Павлович собственной персоной.
       Столь относительно ранний визит депутата Мосгордумы, кандидата в нижний Парламент РФ, а также не мелкого строительного магната, был вызван вчерашним звонком из прикормленных источников в департаменте о том, что упала до нуля явка за ордерами жильцов дома, где он запланировал новый проект и, который по этой причине стопорился. Кроме того, обычно приподнятое настроение олигарха, подпортила, просочившаяся неприятность из некоторых особо питаемых им милицейских недр об акте форменного вандализма по отношению к бульдозерам его СМУ №66 всё по тому же злополучному адресу. Вкупе это ни сулило нечего хорошего руководящим сотрудникам департамента, а равно и всему иному персоналу, но чуть позже от вздрюченого Лопатиным непосредственно начальства, как говорится, строго по иерархии «пищевой» цепочки или пирамиды – кому как нравится.
      Тем не менее, высокую сторону, словно многоопытный швейцар, у чёрного входа учреждения уже лично ожидал начальник сего заведения Половиков Евгений Викторович с не менее прогнутой когортой замов, извергающих из себя подобострастные, отточенные до "совершенства" шершавой служебной лестницей дежурные, едва ли не мёртвые улыбки.
     Однако Павла Павловича встречали не только услужливые до отвращения чиновники, но и тщательно загримированный активный член штаба народного сопротивления, бесподобная Зинаида Ильинична Звонарёва. От проницательного взгляда бывшей партизанки (хотя, как известно, бывших не бывает) не ускользнул вызывающий справедливое раздражение рядовых граждан отблеск дорогущих иномарок, которые обогнув здание, подъехали к нему с заднего двора. Мгновенно сориентировавшись, она метнулась за авто и залегла в близлежащем густом кустарнике шиповника, стойко, как в армейском уставе, перенося тяготы и лишения его колючек и пристально всматриваясь в происходящее действо через выданный для общего дела Шуруповым трофейный морской бинокль. Помимо этого, она была вооружена подаренным ей накануне Коловратовым за проявленную смелость и находчивость миниатюрным фотоаппаратом, которым выдающийся метростроевец-забойщик был в свою очередь награждён за ударный труд на юбилей Московской подземки.
     Богатый опыт проведения боевых действий в тылу врага подсказывал бабке Зинаиде, что, судя по безумно дорогим автомобилям и безуспешной попытки скрытно от простого народа проникнуть в департамент с заднего хода, приехали какие-то важные прохиндеи.  "Возможно, это было как-то связано с их домом" - мелькнула искрой мысль в её седой, покрытой платком цвета хаки голове. Она ещё чётче навела окуляры раритетного бинокля и, стоически вжавшись в иглы шиповника, до предела навострила уши, хотя расстояние до объекта наблюдения было метров пятьдесят.
     И интуиция Звонарёву не подвела: из джипа с нагловатыми рожами выгрузились знакомые ей до мгновенно проступившего зуда возмездия быковатые помощники Лопатина «Круглый» и «Сытый», - и фотоаппарат застрочил как легендарный пулемёт "Максим" - отчаянно и кучно. Более того, от гнева рука её машинально достала специально припасённое для подобных случаев шило, посредством которого она планировала нанести материальный урон противнику, лишив его манёвренности в городе через прокалывание шин. Но коварную диверсию пришлось отложить до лучших времён, так как не вся охрана проследовала за своим шефом в логово департамента: два здоровущих шкафа в чёрных зеркальных очках и костюмах остались курить рядом с автомобилями.
     Ввалившись в кабинет Половикова, как к себе в офис, Лопатин плюхнулся в его кресло, и по-ковбойски закинув ноги на стол, начал метать громы и молнии в уныло и беспомощно стоящего на казённом коврике по стойке смирно начальника Департамента.
    - Я тебя, Жека, для чего на эту должность пропихивал, а?!!
    - Что б, т... так сказать, содействовать... - промямлил он в ответ, заикаясь в волнении, словно вдрызг проштрафившейся школьник пред завучем, великолепно зная мощь и дальнобойность гнева, скажем нейтрально, - своего негласного, но очень грозного и авторитетного куратора.
    - А почему тогда явка за ордерами упала из моего дома?!! - тут же добавил Лопатин бронебойных фугасов, - ты, что, дружок, первый день замужем или мы до этого мало домов расселили...
   - Но, Пал Палыч, м... мы сделали всё, как и всегда... по инструкции... - бледнел больной поганкой Половиков, покрываясь холодной испариной, так и не смея поднять с пола глаза.
    - Ты свои инструкции засунь себе и своим бюрократам в задницы!!! Видишь, людишки не идут за ордерами - тут же метнулся по скорому, узнал причину, исправил ситуацию и мне доложил. Или мозги совсем тут в кресле зажирели?!! Знаешь, во сколько мне обходится день простоя?! Может, ты, бездельник, из своего кармана покроешь убытки, а!? - нещадно и безостановочно продолжал палить около смертельными словами-снарядами в совершенно понурого начальника департамента Лопатин.
     - Да откуда у меня... -  еле слышно доносилось виноватое едва не хлюпанье в ответ.
      - Ты мне только про "откуда" не втирай, понял!!! - мгновенно добавил огня всё по тому же почти в прах раскуроченному адресу Павел Павлович. - Я, блин, на этой кухне не одну стаю собак сожрал и ни разу не поперхнулся!..
      - Так-то... вы... - как-то совсем уж глупо и не к месту подхалимничал Половиков, надеясь хоть на градус остудить ярость не официального, но реального шефа, зная его слабость к сантиментам и ностальгии, что отчасти и случилось.
      И действительно. Немного смягчившейся, в назидание, словно мастер ученику и не без удовольствия, Лопатин вкратце поведал самые яркие эпизоды своей бурной автобиографии, которые Половиков и без того знал на зубок. Ещё чуть остыв от гнева, кандидат в Государственную думу РФ минут пять разжёвывал окончательно взмокшему протеже тонкости психологического и не только давления упёртых, после чего зычным командным голосом, не принимающих никаких возражений, резюмировал:
    - В общем, так, Жека, если через неделю, хотя бы половину жильцов не возьмут ордеров в Южное Бутово, ты мало того, что, пулей с треском вылетишь из этого прикормленного мною кресла, но и, продав трёшку на Волхонке за мои издержки, в лучшем случае тоже будешь прозябать остатки дней за МКАДом! - Вопросы есть?!
     - Нет... - рухнула челюсть Половикова на ковёр к уже валявшимся там от страха глазам. Он никак не ожидал, что шеф уже знает, о купленной им недавно трёхкомнатной квартире в центре Москвы, тем паче, что этот факт он тщательнейшим образом скрывал ото всех, и от этого в заячьей душе Евгения Викторовича стало втройне поганей.
    - Ну, тогда, голубок, "прощай и помни обо мне!" - добавил Лопатин при выходе в дверях, очень убедительно продекламировав строчку из самой знаменитой трагедии Шекспира.
      Едва неотомщенная тень "отца Гамлета" исчезла в воображаемой предрассветной туманно-скалистой жути гениальной трагедии, как в Департаменте, словно в термоядерном чреве атомного реактора, мгновенно зародилась и пошла нервическая цепная реакция.
     Отойдя от минутного оцепенения, Половиков вызвал смазливую секретаршу Лидочку Сердцеедову и приказал немедленно найти своего пронырливого первого зама Коростелёва, которого он за собой тащил лет пять по служебной лестнице вверх из Сыктывкара, откуда и сам был родом и откуда его самого выдернул в Москву Пал Палыч после отбытия там срока.
     И уже через 30-ть секунд Станислав Игоревич стоял монолитно-вбитым в ковёр столбом пред превратившимся в огромную кувалду начальником, ибо все сотрудники учреждения, включая уборщиц и поварих, были уже в курсе приезда к шефу хорошо известного им очень влиятельного Лопатина, которые, как правило, заканчивались показательным разносом всего штата департамента. А потому все опытные сотрудники находились как можно ближе к искрившемуся невыносимым напряжёнием кабинету Евгения Викторовича в подобострастном ожидании, дабы быстро среагировать на любоё указание руководителя, максимально проявляя пред ним своё безусловное рвение и усердие в работе, следуя многовековой мировой традиции чиновничества вообще и России в частности.
    - Ты слышал, Стас, поговорку "Хочешь жить умей вертеться"?! - начал накатываться асфальтовым катком гнева Половиков на зама.
     - Да, Евгений Игоревич! - отвечал максимально просто и односложно зам, боясь сболтнуть лишнего и тем самым ещё больше озлобить своего взбудораженного шефа, предчувствуя что-то страшное.
    - Вот с этой самой секунды, - он назидательно посмотрел на часы, - закручивайся юлой, в мёртвый узел, во что хочешь коли жизни мила вокруг дома по Краснокозарменной 13, но что б через неделю, как минимум, половина жильцов были с ордерами в Южное Бутово! - И что б каждый вечер ко мне лично на доклад, уяснил!?
    - Так точно, Евгений Игоревич... - преданно моргал Коростылёв, взмокшими от перенапряжения  ресницами.
      - Смотри, Стас, ...тебе жить... - чуть сбавил обороты Половиков. "Вернее нам..." - поправился он уже про себя, и грустно выдохнув, с трудом отвёл тяжёлый взгляд от висевшей на окне в виде петли верёвки жалюзи, когда строптивый подчинённый, схватив ноги в руки, умчался на всех парусах выполнять поручение.
      Уже через минуту по департаменту, подобно  цунами, распространилась новая упругая волна приказов, инструкции, указаний для более мелких чиновников, импульсом которой был уже Станислав Игоревич, участившимся пульсом робкого сердца понимая, чем  грозит его изнеженной шкуре невыполнение ответственного поручения шефа. Вмиг начали клацать клавиатуры, судорожно заметались замы замов, их секретари, курьеры и даже вечно дремлющая охрана государственного учреждения, в виде двух отставных военных пенсионного возраста, но ещё крепкой наружности, нашла в себе силы стряхнуть с себя невероятно липкие остатки сна, и зачастила курить, в мельчайших подробностях обсуждая визит Лопатина.
      Одним словом, махровый и безоткатный маховик отечественной бюрократии был запущен на полную и беспощадную мощность, в очередной несчётный раз, доказывая, что когда кому-то очень надо он работает не хуже чем пресловутые швейцарские часы.
     И, спустя всего лишь два часа, весь дом, включая детскую площадку, частный автотранспорт и даже помойные ящики, были как новогодние елки, увешены объявлениями следующего содержания:

                "Уважаемые жители,
сегодня в среду 12 июня 2000 года в 20:00 состоится встреча с заместителем департамента жилищной политики по району Лефортово города Москвы Коростылёвым Станиславом Игоревичем в связи с признанием дома по адресу Красноказарменная 13, аварийным и расселением жильцов оного в новые отдельные квартиры Южного Бутово.                Явка строго обязательна".

     Более того, на всякий случай были официально выделены два не самых последних  сотрудника департамента с удостоверениями, что б никакая (в их понимании) сволочь, не смогла даже случайно сорвать казённые объявления. Вдобавок, болтаясь во дворе и подъездах дома, они дублировали суть объявления устно каждому встречному и поперечному, толсто намекая, что отсутствие жильца на встрече будет иметь для него самые негативные последствия, впрочем, не разъясняя их коварной сути.
     Это был неожиданный, весомый, а главное - молниеносный удар по обороняющимся позициям штаба народного сопротивления переселению жильцов из родного Лефортова к чёрту на рога - в Южное Бутово. Но самое неприятное заключалось в том, что всё было официально и законно, а потому как-то легитимно сорвать, отсрочить назначенное администрацией департамента мероприятие не представлялось никакой возможности, во всяком случае, пока. Оставалось придумать некую контригру и, Шурупов, будучи опытным боевым фронтовиком, молниеносно решил провести экстренное собрание штаба для мозгового штурма сложившейся чрезвычайной ситуации.
   Однако бабка Зинаида, как мы убедились выше, была на боевом посту у департамента, а Стечкина, Коловратов и Уклейкин - на работе, ибо текущее московское время только-только разменяло 2 часа дня. Оставалось ждать вечера, параллельно вызванивая соратников, что б они пришли как можно раньше. А меж тем дом и его ближайшие окрестности, разноголосыми устами тех его жильцов, кто по разным причинам не расточал свою жизнь в офисах и производствах,  уже начинали предсказуемо и неприятно гудеть, бурно обсуждая неожиданную новость.
    И начштаба, как и положено мудрому и ответственному руководителю, не теряя ни минуты, озадаченный мгновенно переместился в квартиру, где и принялся в одиночестве составлять примерный план возможных ответных действий, и, параллельно оседлав телефон, как лихой будёновец вороного коня, советоваться со своими старшими товарищами по общественно-политическому движению " За Родину, за Сталина».

     А примерно в это время, в центре столицы, в корректорском отделе "Вечёрки" раздался долгожданный для Воскресенской телефонный звонок от однокурсницы и подруги Сонечки Милорадовской, которая, как оказалось, работала секретарём-архивариусом в издательском доме Российско-Украинской дружбы.
    В последнее время подобные учреждения, стали появляется, как грибы после Чернобыльского дождя, словно бы компенсируя Великую трагедию XX века, когда в 91-м году на референдуме о независимости республик СССР народы дружно сказали "нет", и его организаторы-политиканы тут же объявили об окончательном разводе членов Союза. И теперь на обломках Советской Империи, традиционно гордо и одиноко, подобно  двуглавой птице-Фениксу, новая Россия, как всегда, медленно, но последовательно распрямляла помятые и обожженные лихолетьем крылья.
      И весь мир, и в особенности теперь уже ближайшие соседи, затаив дыхание, наблюдал, куда взлетит эта необъятная, никем так и несломленная загадочная русская Душа, когда вновь отрастут её перья, а окрепшие крыла нальются богатырской силой. Обретёт ли она растерянное, впитает в себя что-то новое или это будет нечто совершенно иное, фантастическое и будет ли она вообще?  - один Бог ведает...  В то переломное время, да и сейчас, как, впрочем, и всегда: очень, очень многие люди на Земле смотрели на Россию с надеждой, что, вновь возродившись, она сумеет отвести от планеты угрозу ложных материальных ценностей, вирус которых постоянно запускался алчущими безграничной порабощающей всё и вся власти денег ушлыми дельцами.
     Поэтому во все эпохи находилась те, кто смотрел на Москву с опаской и завистью к её необъятным богатствам и радостно потирали руки любой её неудаче, всячески этому способствуя.
     Но, как говорил проницательный гений Альберт Эйнштейн, всё относительно: и то, что сейчас кажется трагедией, завтра, пройдя болезненный кризис очищения от скверн и заблуждений, обернётся спасительным выздоровлением и отрезвлением, на пути торном к созидательно-творческой жизни человечества.
      Итак, о чудо! Соня поведала Воскресенской по телефону, что перебирая в издательстве архив, она таки обнаружила пожелтевший от беспощадного времени никем не тронутый экземпляр поэтического сборника Яценюка, который и обещала передать подруге после работы в оговоренном ими кафе, что бы заодно и поболтать о своём, о женском.
     Приятную новость Наденька тут же сообщила Уклейкину, встретив его в редакторском буфете за творческим обеденным кофе. Володя воспринял добрую весть с большим облегчением, ибо, уже сутки ломал голову над тем, как войти в доверие к неприступной Кривицкой, у которой ещё и высшее техническое образование в случае неудачи с Демьяном Тарасовичем. Теперь же оставалось дождаться вечера и, проштудировав сборник "Любовь и Украина", лавируя, как ценитель и едва не мастер художественного слова, средь вечно вздымающихся к идеальной форме волн поэзии ранних изысков Яценюка, отобрав лучшее, пришвартоваться к выпускающему редактору как можно плотнее.
     Дальнейшее представлялось делом техники, если конечно, удастся, коротко сойтись с напрочь забытым и презираемым критиками пожилым поэтом: проникнуть в «святая святых» выпускающего редактора, - его персональный компьютер,- скопировать и внедрить ряд файлов, что б получить удалённый доступ к нему. Ещё в трагическую для хомяка Подрываева тяпницу, когда трое друзей разрабатывали стратегический план мероприятий по экстренной защите дома от алчных притязаний Лопатина, Уклейкин получил от компьютерного гения тщательные инструкции: что, как и в какой последовательности делать с системным блоком. И, хотя Володя был в этом деле, что называется, заиндевелым "чайником", в его гуманитарном понимании - это не вызывало особого беспокойства, что несколько удивило, как его самого, так и сверх продвинутого инструктора.
    Безусловно, в идеале к винчестеру Яценюка стоило бы пустить самого Сашку, которому на всю операцию хватило бы и пары минут, но физически проникнуть в, достаточно добросовестно охраняемый кабинет, стороннему человеку было почти невозможным, ибо не всякий высокопоставленный сотрудник редакции мог туда проникнуть без разрешения выпускающих редакторов. Собственно именно поэтому роль Штирлица по копированию файлов пала на Уклейкина, заполучив которые Сашка мог бы на раз управлять компьютером выпускающим "Вечёрку" хоть из тридевятого царства - лишь бы там был высокоскоростной интернет. В этом и заключалось одна тактическая составляющая из сонма иных коварного стратегического плана, точная реализация которых в случае необходимости позволила бы взорвать Лопатина посредством информационной бомбы, "тротил" для которой уже тщательно собирался.
     Но одно дело план, другое - реальность: две вещи, крайне редко совпадающие даже в самом ближайшем будущем, разве что на самом верху, куда вход простым смертным заказан. Впрочем, будем - надеяться, что чаша незримых, но всегда наличествующих весов провидения склонится в пользу народного ополчения. Так как, правда, по нашему субъективному мнению, за ними; и русский авось, гонимый самым искусным во Вселенной Возницей, подобно лихой тройке, - вынесет их из алчной пасти обнаглевших от безнаказанности воров и бандитов, расплодившихся на просторах Отечества Российского в последние времена, что саранча ненасытная.
     А пока, в том числе и бесконечных коридорах небесной канцелярии, решается судьба всего предприятия, опустимся на грешную землю и продолжим повествование как можно ближе к хронологическому порядку.
    
    Между тем, примерно через час после того как в доме и его окрестностях окончательно примелькались два навязчивых представителя департамента, в его двор ступила немного хромающая, в яловом сапоге нога следователя УВД Лефортово Чугунова. Ловко подтянув вторую нижнюю конечность к первой, майор, наконец, твердо встав на асфальт под аркой, как бывалый сыщик, дотошно осмотрел двор. Прежде всего, он трижды обошёл осиротевшие без многих уворованных частей бульдозеры, на корпусах которых за истекшие сутки появились очень краткие и ёмкие не печатные слова, которые в свою очередь с неприязненной гримасой на чуть зардевшемся лице были скрупулезно занесены им в протокол осмотра места преступления.
     Не стал экономить Харитон Захарович своё драгоценное внимание и над беспросветно ржавеющими и вдрызг исколотыми Жигулями Стуканянов, дважды обойдя вокруг них и так же обнаружив свежие, однозначного толкования нецензурные выражения – хмуро занёс их в документ.
     Не побрезговал он заглянуть и в расположенные между покореженной злою судьбою техникой мусорные баки, отважно внюхавшись в их разлагающееся содержимое. Запомнив на всякий пожарный случай режущие до слёз "ароматы" отходов человеческой жизнедеятельности Чугунов, было, отправился осуществлять поквартирный опрос жильцов на предмет свидетельств воровства, как спотыкнулся о приоткрытый люк канализации.
    Во вчерашнем протоколе осмотра места преступления его коллеги об этой важной детали следствия даже не упомянули. "Эх... молодежь... " - сокрушался безалаберности и непрофессионализму подрастающей смене Чугунов, поднимаясь с асфальта и отряхивая бывший безупречно выглаженный и чистый мундир до нечаянного падения от дворовой пыли, насквозь пронизанной смрадным духом от помойных ёмкостей. Осмотревшись по сторонам и убедившись, что вроде бы никто не видел сего небольшого конфуза, майор принялся подручными средствами сдвигать неподъёмную крышку люка в сторону, что б исследовать спрятанное под ней канализационное пространство на предмет причастности к делу, как возможного пути подхода-ухода преступников.
     Однако Харитон Захарыч ошибался, что впоследствии с ним и сыграло очень злую шутку, которая в одночасье навсегда лишила его нервную систему пару миллиардов клеток и чуть не уволила с безупречной службы. 
     Фактически с момента его появления во дворе в него, словно рассвирепевший бульдог в шею кроткого кролика, вцепились взглядом Стёпа Ломакин, который со вчерашнего дня взял бюллетень по причине крайнего нервного расстройства вызванного, как уже наверняка многие догадались, своей непосредственной причастностью к порче дорогой техники СМУ-66. Всю ночь ему мучили кошмарные сны, угрызения совести и подспудный, не выветривающийся страх перед неминуем наказанием за преступление. И с рассвета, когда терзания оборвали ужасные сновидения, потерянный и несчастный, притаившись за занавеской, он обречённо и напряжённо взирал за всеми движениями во дворе, внутренне надеясь на неизвестно что. И когда во дворе появился какой-то прихрамывающий с папкой милиционер и начал нарезать вокруг треклятых бульдозеров круги, вынюхивая следы преступления, сердце слесаря почти остановилось. Оставалось только пропадать...
     Но, вдруг, когда Стёпа заметил что милиционер начал сдвигать крышку канализационного люка какая-то неизъяснимая сила, подтолкнула его, как бы говоря: "действуй, не сиди сиднем, защищайся пока не поздно!". И, в раскалывающейся от дикого перенапряжения голове Ломакина, сверкнула зловещая мысль, в отблесках которой он узрел, если не полное своё спасение, то пусть и временное, но отведение от себя конкретной угрозы в виде дотошного милиционера, напавшего на его след.
     Схватив полупустое мусорное ведро, он пулей вылетел из комнаты к двери подъезда и, убедившись, что майор опустился в люк, и никто во дворе не маячит, - метнулся к бульдозерам. Ещё раз оглянувшись, он ловко сдвинул тяжеленную крышку люка на прежнее место и, видимо, от страха, чудом, накатил на неё ближайший неподъёмный мусорный бак. Дело было сделано и с чувством выполненного долга, Стёпа Ломакин нарочито спокойно, чуть насвистывая и раскачивая пустопорожнее ведро, пошёл к дому, дабы не вызвать резкими, скованными от страха движениями подозрения в случайном взгляде, который мог появиться в любое мгновение став ненужным свидетелем.
    Положение же Чугунова было отчаянным, если не сказать больше. Как он, опытный сотрудник внутренних дел, следователь со стажем, медалями и грамотами от начальства за службу, как мальчишка мог попасться в такую нехитрую, а главное, - заполоненную мерзко воняющими нечистотами ловушку в виде канализации?! Майор по яловые с иголочки сапоги увязший в агрессивной для человеческого организма жидкости, и вынужденно вдыхающий пары разночинных миазмов, и ощущающий вечно голодное дыхание местных крыс, снующих со всех сторон, тщетно задавался этим вопросом. И не находя вразумительно ответа, - заочно проклял весь дом с его хулиганистыми жильцами, твёрдо решив для себя жестоко покарать всех причастных к своему профессиональному позору.
      Но прежде надо было, каким-то образом вылезти на свет из гадкого во всех отношениях положения. Однако спасительный путь наверх был наглухо отрезан пока неизвестными ему обстоятельствами, сколько бы он не пытался приподнять люк головой, неистово напрягая мышцы шеи и упираясь жилистыми руками. Его вопли о помощи вплетённые в непечатные устойчивый фразеологизмы характерные для подобных ситуаций беспощадно разбивались, как заблудшие корабли о ночные скалы, о непроницаемое равнодушие толстой чугунной крышки, наглухо придавленной вонючим с весом порядка 1/3 тонны железным помойным ящиком.
      В довесок ко всему, судьба, откровенно повернувшаяся сегодня к Харитону Захарычу задом, щедро отвесила очередной ломоть злого рока – единственная батарейка карманного фонарика предательски сдохла уже через минуту, в течение которой он, правда, успел разглядеть два теряющиеся в непролазной темени противоположных направления канализационного тоннеля. Ещё с час, безуспешно истязав голосовые связки и энергию, майор был вынужден признать поражение в сражении, но никак в битве. Будучи не из робкого десятка и атеистических убеждений, он, тем не менее, мысленно перекрестился, и принял решение искать другой выход.
     Напрочь потеряв ориентацию в замкнутом и лишённого хотя бы маломальского просвета пространстве канализации относительно внешнего благоухающего и пышно цветущего в июньском тепле московского двора, он воспользовался проверенной народной мудростью при выборе направления движения, всецело доверившись русскому авось, - двинулся, как говорят в народе, наугад, по-вятски. В нашем случае – налево.
     Сверх медленно и архи осторожно, крайне аккуратно ступая по скользко-вязкому днищу тоннеля,  словно по минному полю, черпая сапогами отвратительную субстанцию и стряхивая с погон, обнаглевших от безнаказанности крыс, проклиная всех и вся, майор начал неспешный путь в спасительную неизвестность, прилагая для этого неимоверные усилия духа и плоти.

                Глава 4

       Как и первое шоковое объявление о выселении дома в Южное Бутово, второе - также вызвало заметный резонанс среди ответственных квартиросъёмщиков, хотя и меньшей амплитуды. Очередной мощный шквал звонков родственникам в массе своей находящихся в тот момент на работе хоть и не вывел из строя местную АТС, как ранее, но перегрузил её по самые до предела перегревшиеся реле.
     В результате всеми правдами и не правдами к вечеру среды работящая часть жильцов дома, а также их дальние родственники, знакомые и жители близлежащих ветхих домов стеклись заметно раньше обычного времени, часа за полтора до собрания. При этом, поскольку максимально удельный вес в процессе коммуникативного обмена чрезвычайно важной информацией пришёлся на Шурупова, то члены штаба собрались ещё раньше, на чрезвычайное заседание экстренного характера. Василию Петровичу даже удалось почти невероятное: он буквально из под земли вызвонил Коловратова, оборвав провода начальству  московского метрополитена, в глубинах которого, Жора традиционно по-ударному отбойным молотком и не менее увесистыми матюгами вгрызался в породу, расширяя полезный для людей ареал подземки.
       И в 18:00 штаб в полном составе начал мозговой штурм, ощущая на себе прессинг цейтнота времени и бремя оказанного доверия со стороны других жильцов, взволнованный гул которых за стенами коммуналки и во дворе нарастал по мере возвращения оных с работы домой. Кроме того, на правах соседки и в качестве активного соратника (по крайней мере - на словах она так себя позиционировала), к заседанию присоединилась и Роза Карловна Флокс, сердце которой искренне ныло лишь по оставленных на даче без присмотра дорогих ей во всех смыслах цветах.
     Как и полагается в подобных критических ситуациях первым слово взял лидер народного сопротивления фактически принудительному выселению жильцов дома за МКАД в Южное Бутово - Шурупов Василий Петрович, настроив тембр на соответствующий серьёзности текущему моменту лад:
    - Итак, товарищи... Как вы уже знаете, через какие-то два часа, в форме собрания состоится активная агитация по скорейшему выселению со стороны чиновников департамента, но эффективных и главное -  легальных способов этому воспрепятствовать пока вы отсутствовали, - я, увы, не нашёл. Поэтому попрошу максимально кратко и по существу вносить предложения на обсуждение, если таковые наличествуют. И помните, товарищи, что за нами люди: братья, и сёстры, и их дети которые доверили  нам свою защиту от произвола властей.
      Штаб ещё больше наморщил разновозрастные и разнополые лбы, но все предложения, которые он отчаянно генерировал, - никак не вписывались во временные и законные рамки. По этим причинам среди прочих были отвергнуто предложение Уклейкина о ложном минировании дома, о котором ему в свою очередь неделю назад говорил Крючков, и - идея Жоры о блокировании в живую и возведением баррикады в арке, которая напрямую соединяла двор с внешним миром.
    - Эх... - сокрушался Шурупов, - всё не то... нам бы на заказчика выйти, - вмиг бы все чинуши схлынули и языки прикусили. - Как бишь его, дьявола-олигарха, Володь, кличут - всё забываю?..
   - Лопатин... - напомнил Уклейкин о чём-то напряжённо думая, - у меня, кстати, его фотографии есть - сейчас, принесу - врага надо знать в лицо, каким бы оно отвратительным ни было.
    - Это точно, - твёрдо подтвердил фронтовую истину начштаба, - давай неси быстрее.
    И Уклейкин уже через полминуты раздавал членам штаба с десяток различных фотокарточек Павла Павловича, которые были приложены к редакционному материалу в конверте от Сатановского.
    - У тебя, Володя, к слову, как с компроматом на этого прощелыгу, нарыл чего по своим журналистским каналам?.. - поинтересовался Шурупов, насквозь буравя злыми глазами фото Лопатина.
   - Кое-что есть, ещё бы неделю другою и можно будет...
   - Ба!!! - оборвал Уклейкина вопль бабы Зины, - это ж он, ирод сегодня в департаменте был - а ещё в очках, под порядочного, гад, косит!
    На всякий случай Володя быстро снял очки, и все взгляды, включая нарочито услужливый Фокс, с надеждой и искренним удивлением устремились на Звонарёву, которая продолжала заочно и нещадно клеймить супостата:
       - То-то я думаю, с чего вдруг пред ним всё начальство в Департаменте, как халдеи, спины в асфальт гнут! -  едва не разорвала она от гнева фотокарточку Лопатина, на которой тот довольно улыбаясь, резал ножницами ленточку, открывая какой-то свой очередной торговый центр.  - Ну, ничего… - кипела тульским самоваром Звонарёва, - у меня этот барыга, ещё взвоет козлом: на всякий воздушный шарик - всегда гвоздик вострый найдётся!
     Товарищам Ильиничны стоило не малых усилий, что б успокоить чрезвычайно возбуждённую соратницу и добиться внятного пересказа всего того, что она мало того что воочию видела у департамента, но ещё и засняла на фотоаппарат и не без гордости щеголяла этим полезным фактом или лучше сказать - уликой.
    - Что ж... - вот теперь всё окончательно и сошлось... - резюмировал Шурупов эмоциональный доклад Звонарёвой. - Судя по всему, товарищи, наши оппоненты также испытывают дефицит времени, и всеми правдами и не правдами будут пытаться как можно быстрее нас выселить за кудыкины горы в Южное Бутово и начать своё незаконное строительство на этом месте. А раз так, то в суматохе они не минуемо будут делать ошибки - это я вам как фронтовик говорю: даже опытные генералы просчитывались, когда сверху давили на сроки операций.   Поэтому этот фактор мы и должны использовать против них: и сегодня на собрании, и в будущем. Сейчас нужно составить примерный перечень вопросов, желательно около провокационных, требующих однозначного ответа, которые в последствие мы предъявим в качестве доказательной базы на суд не равнодушной общественности через прессу и иски в Прокуратуру. Следовательно, надо будет вести видео, и аудиозапись всех наших вопросов и ответов продажных чиновников департамента. Кроме того, надо постараться успеть до начала собрания разъяснить нашу позицию людям и предостеречь их от скоропалительных решений и резких движений - всё должно быть в рамках закона, во всяком случае, на этом этапе противостояния. На том и они решили.
     Однако членам штаба разъяснительную работу среди жильцов в полной мере провести не удалось. Вдруг, ровно за полчаса до начала собрания в уже почти заполненный гудящими, как улей, людьми двор вкатились белая "Волга", за которой прижимался, стараясь быть незамеченным, серый милицейский уазик. Из первой машины подчёркнуто скромно вышел заместитель начальника Департамента жилищной политики Лефортово Станислав Игоревич Коростелёв, одетый в строгий чёрный костюм, в сопровождении двух малоприметных помощников и внимательно оглядевшись, закурил; а из второй - местный участковый Семён Михайлович Потапчук, и также осмотревшись, достал газету и начал читать её с таким видом, словно приехал сюда исключительно для этого, при этом его сержанты остались в авто, по-видимому, что бы до поры не раздражать и без того возбуждённых граждан.
     Во дворе немного насторожились «гостям», но все сделали нарочито независимый вид, говорящий, что они тут хозяева и боятся никого - не собираются, продолжая обсуждать своё, словно бы их и не было, правда, искоса всё ж поглядывая на не званых пришельцев.
   Однако Коростылёв был из тех редких чиновников, которые подходили к своему делу мало того, что вполне профессионально, но и творчески за что собственно и был особо ценен вечно недовольным начальством. В свои сорок лет, он был весьма опытным переговорщиком и умел находить с различными людьми ниточки, которыми умело ими манипулировал, когда надо предлагая "пряник", а когда - и "кнут", свято памятуя об известном управленческом законе. Он не зря приехал за полчаса, внеся некую сумятицу в ряды штаба, о наличие которого был уже осведомлён, но и, привыкнув к местности, примелькавшись в глазах толпы, чувствовать себя более раскованным, естественным и хоть на миллиметр, но уже как бы "своим".
   Докурив, Станислав Игоревич в сопровождении помощников, руки которых оттягивали объёмистые хозяйские сумки, вежливо пришвартовался к группе старушек, расположившихся на близлежащей скамейки, живо что-то обсуждавших и, естественно, не сводящих пристальных взглядов с приближающихся к ним трём пиджакам.  В особенности, их заинтриговало содержимое пакетов, заметная тяжесть которых приятно волновало воображение.
     Аккуратно вклинившись в круг оживившихся пенсионерок, средь которых главенствовала бабка Зинаида, проводящая с пожилыми подругами что-то вроде политической информации, Коростылёв, нацепив маску сочувственной благотворительности, начал расспрашивать их о здоровье и вообще, о житие-бытие. Однако чиновник был немало обескуражен холодностью и даже некоторой враждебностью, сквозящей ледяной позёмкой в их чётких и лаконичных ответах. И лишь Трындычиха (которая уже получила ордер в Южном Бутове, но до конца не переехала) в силу природной пронырливости и богатого жизненного опыта притупляла колкость бывших соседок, сразу же смекнув, что назревающий конфликт может лишить её потенциального подарка, о наличии которых в сумках она не нисколько не сомневалась.
     И минут через десять пустых пересудов, Коростылёв подал условный знак помощникам, и содержимое сумок в виде продовольственных наборов было презентовано пенсионеркам от лица мэрии в счёт их заслуг перед страной вообще и Москвой в частности. Таким незамысловатым, но весьма действенным способом, Станислав Игоревич, всякий раз в подобных конфликтных ситуациях пытался вербовать себе союзников перед решающей перепалкой, тем паче за казённый счёт, …но только не в нашем случае...
     Как только последний продовольственный набор покинул сумку, Звонарёва таки выдавила из себя максимально громко то, что терпеливо сдерживала, каждодневно со скорбью памятуя о собственном плачевном финансовом состоянии и своих боевых подруг:
     - Всё одно, коррупционер, нас не подкупишь, если б не копеечная пенсия - видал бы ты свои суповые пайки у себя на голове вдребезги! Так и предай, пёс, своему хозяину - вору Лопатину - дырку от бублика он получит, а не наш дом!!!
     На минуту во дворе воцарилась гробовая тишина, в течение которой было отчётливо слышно как выпавшая из дрогнувших рук участкового газета, плавно описав зигзагообразные кренделя,  прошелестела по асфальту, и замерла на нём в оцепенении, предвкушая разрядку гнетущей атмосферы. Десятки напряжённых взглядов, как отточенные ледорубы скалолазов, мгновенно впились в замершую от неожиданности фигуру Коростылёва, а коллективный слух, превратившись в мощный локатор, настроился на малейший звук,  ожидая ответной реакции на уничижительную тираду Зинаиды Ильиничны.
    Но как отмечалось выше, зам начальника департамента был опытным чиновником и, перебрав с калейдоскопической скоростью варианты относительно вежливого ответа, остановился на нижеследующем, в целом нейтральном с едва заметной подковыркою, который весьма спокойно и даже подчёркнуто вежливо озвучил:
     - Была б моя воля, бабушка, - я бы всем пенсионерам министерские пенсии выписал, а вам ("а тебе, карга старая - вагон пургена", - зло сверкнула в нём потаённая мысль) от себя лично - персональную, как активному члену гражданского общества.
    Всем своим нарочито нейтральным видом он старался показывать возбуждённой публике, что отпущенная мощная и смачная фраза Звонарёвой прошла мимо его ушей и вообще была не по его адресу. Однако в душе внешне непроницаемого Станислава Игоревича было форменное смятение и растерянность. И, причина тому, лежала даже не в гневно-уничижительном вопле, с его точки зрения чокнутой старухи - к подобной реакции жильцов по роду деятельности он давно привык, а то, что она знает имя авторитетного шефа его начальника и непосредственного заказчика сноса дома – всемогущего Лопатина. Кроме того, - лихорадочно рассуждал он, - если знает полоумная бабка - вечный не иссякающий источник всех новостей и сплетен, -  то о Павле Павловиче уж непременно должны быть в курсе почти все вокруг, а теперь, после  агрессивной истерики этой сумасшедшей бабки, - знают на все 100%. 
     С таким поворотом дела он столкнулся впервые в своей практике и беспомощно "плавал", что называется, - не в своей тарелке. Но деваться было некуда, в особенности памятуя о "добром" напутственном слове непосредственно своего шефа – Половикова Евгения Игоревича.
     С трудом сохраняя внешнее спокойствие, Коростылёв взглянул на часы, медленно и важно прошествовал в центр двора, и, встав на канализационный люк, обратился к окружившим его жильцам с заготовленной речью, внутренне уже готовый к любому негативному развитию дальнейших событий:
     - Итак. Здравствуйте, граждане!
     В ответ весьма жидко и разрозненно раздались пожелания и ему не хворать; при этом в интонациях некоторых из них путь едва уловимо, но угадывался совершенно противоположный смысл, что дополнительно наэлектризовало расшатанный больше обычного почти оголившийся нерв чиновника.
    - Если кто не знает, меня зовут Станислав Игоревич Коростылёв, я заместитель начальника Департамента жилищной политики района Лефортова города Москвы и от имени власти уполномочен сделать следующее крайне важное для вас заявление.
     Толпа, в которую энергичным волонтёром успел влиться  Крючков, до которого из уст в уста докатилась весть об экстренном собрании, ещё более нахохлилась, интуитивно чувствуя, что ничего хорошего от подобного казённо-прохладного вступления чиновника ждать не приходится.
    - Итак, граждане. Прошу полного внимания. Неделю назад городом было принято решение о сносе вашего дома в виду его аварийного, опасного для проживания, состояния и отселении жильцов в новые благоустроенные квартиры в экологически чистом районе Москвы Южном Бутове.
    - Спасибо, что не на Колыму... - бесцеремонно съязвил Егорыч, которого дружно поддержали сдавленным полу гомерическим "хи-хи" его верные компаньоны-дегустаторы всех подряд напитков крепче кефира и кваса, - Толя и Коля.
   - Граждане... - обратил внимание, Коростылёв чуть загудевшей толпы, красноречивым взглядом на участкового, - я настоятельно прошу не прерывать доклад, - цените моё и своё время, - все вопросы после.
     - Товарищи... - призвал в свою очередь на правах лидера ополченцев Шурупов к дисциплине, - действительно, давайте - покамест поспокойней: пусть, уполномоченный представитель власти всё нам подробно расскажет, мы запротоколируем, запишем на видео аппаратуру и затем, коллективно рассмотрев суть дела, дадим свой письменный ответ. -  Продолжайте... Станислав Игоревич...
     - Спасибо... – не искренне отблагодарил Начштаба Коростылёв, в ноющей голове которого при слове: "запротоколируем", а особенно: «запишем на видео», - мгновенно засвербел очередной мириад нервных клеток, которые, как известно, - не восстанавливаются. И вынужденно собравшись, -  продолжил прерванную речь, стараясь тщательно взвешивать каждую букву в слове:
    - Итак,  граждане. Строго в соответствии с законом города Москвы №21 от 31 мая 2006 года и на основании решения жилищной инспекции ваш дом признан аварийным и подлежит немедленному отселению в совершенно новые благоустроенные, а главное,  - отдельные квартиры. При этом собственники комнат получают площадь не менее той, что владеют, а наниматели, т.е. те, кто не приватизировал жильё - и вовсе по действующему социальному нормативу  - 18 квадратных метров общей площади на каждого члена семьи! Это, граждане беспрецедентное решение властей, направлено исключительно на благо москвичей, что бы навсегда уничтожить такое позорное наследие социализма как коммунальное проживание.
     При последней фразе Шурупова, как члена общественно-политического движения "За Родину и Сталина",  передёрнуло, но он сдержался, что бы, тут же, не вступить в полемику, и, сжав кулаки и стиснув вставную челюсть, продолжил вместе с остальными вынужденно внимать чиновнику, ставшему ему сразу ещё и политическим врагом.
     - Граждане, любые даже такие уникальные по привлекательности права на новое отдельное жилище как у вас порождают и обязанности - это основа любого законопослушного общества. Однако за истекшую неделю ордера на новую жилплощадь оформили лишь четыре семьи и это, извините за прямоту, форменное безобразие, если не сказать больше - преступление. Мало того, что вы нарушаете закон, срывая сроки выселения, но и ежесекундно подвергаете опасности себя и своих беззащитных детей, оставаясь в аварийном доме, что уже абсолютно недопустимо.
     По толпе пробежала очередная рябь ответных приглушённых эмоций, в которой преобладала женская составляющая, включавшая широкий диапазон оценок: от, условно говоря, - "ишь как давит, собака", до - "упаси, Господи".
   - Я ни в коей мере не хочу пугать вас, - подбрасывал в топку сомнений новые "поленья" Коростылёв, чувствуя, что задел часть публики за живое, - но вы должны понимать, что закон есть закон, как говорили древние и не исполнение его ведёт к весьма жестким санкциям. - Поверьте моему опыту - а я расселял десятки подобных домов: завтра, через неделю или месяц - вы всё равно будете переселены, - не по доброй воле, так принудительно. При этом, ради собственного же блага вы должны отдавать себя отчёт и в том, что, несмотря на то, что на вас выделена квота в прекрасном Южном Бутово, но и она - нерезиновая в том смысле, что первые обратившиеся за ордерами, как правило, выбирают лучшие варианты новых отдельных квартир, а там ведь и Щербинка недалеко...
     Последнее предложение произвело на публику заметный эффект, ибо к уже привычному волнительно-сдавленному гудению, на лицах жильцов добавилась озабоченная растерянность и Станислав Игоревич, решил тут же закрепить успех, одновременно закинув увесистый камушек в огород штаба:
     - Поверьте, граждане, вы все без исключения, - он специально ласково посмотрел на бабу Зину так, что б все это заметили, - мне очень симпатичны, и я искренне не желаю, что бы вы питали напрасных иллюзий. - Возможно, ваши активисты по неведению ли или ещё по какой причине вас неверно информировали, но в соответствии со статьёй 3 всё того же 21 -го закона жильцы аварийных домов, могут быть расселены в любой район Москвы. Предоставление же новых квартир в месте бывшего проживания и граничащих с ним районах одного округа распространяется только на ветхое жильё и только в Центральном округе Москвы, каковым Лефортово не является.
     Эти слова с упоминанием конкретных пунктов закона ещё глубже вонзились отравленной стрелой сомнения в измученные тяжёлым выбором сердца жильцов, что ещё больше отразилось на их и без этого посеревших и крайне озабоченных лицах.
      - И, наверное, последнее ... - сделал многозначительную паузу Коростылев, собираясь в соответствии с проверенными веками правилом "кнута и пряника" подсластить в целом горькую пилюлю коренным москвичам, которые посеревшими лицами и без того внимали ему с неподдельной тревогой и нарастающим раздражением. - Пусть мне и влетит по службе, но вам, как почти своим, я открою маленький, но чрезвычайно важный секрет...
      Людская масса рефлекторно затаила дыхание и, как завороженная красноармейская рота перед зажигающим на трибуне Троцким, чуть ближе, доверительно прильнула к чиновнику, который выдержав ещё одну паузу, слегка снизив голос до уровня заговорщицкого, продолжил:
     - В последнее время на самом верху всё больше разговоров о том, что б сильно расширить границы Москвы на Юго-Запад за счёт области и едва ли не до Костромы, в связи с перенаселением, плотностью застроек и пробками чему вы сами свидетели. И в случае реализации проекта, вероятность которого крайне высока, Южное Бутово автоматически становится географическим центром Столицы со всеми вытекающими из этого дополнительными дивидендами. А о такой важной инфраструктурной составляющей как метро, строительство которого к слову уже там ведётся, -  даже и говорить не приходится.
     Все инстинктивно посмотрели на легендарного метростроевца Жору Коловратова, и тот, ощутив вопросительные взгляды соратников, отправил в гнетущую атмосферу густое папиросное кольцо дыма и утвердительно качнул головой на могучей шее.
     - Так что, завтра, граждане, -  победоносно завершал речь Станислав Игорович, - милости прошу в Департамент за ордерами. - И помните, что, как мудро говорили те же древние, - "Лучшее враг хорошего", а в русской интерпретации - " Лучше синица в руках, чем журавль в небе"! - А тут, - он с многозначительным сожалением огляделся по сторонам, - кроме как осыпающихся стен, дырявых крыш и прогнивших труб вам и терять-то нечего... того и гляди всё провалится в тартарары, - и, нарочито осторожно постучав по канализационному люку каблуком, сошёл с него в сторону как бы привлекая внимания к ветхости канализационной системы.
      Во дворе было натянулась мимолётная пауза осмысления сказанному чиновником, но вдруг она оборвалась абсолютно неожиданным истерическим стуком с обратной стороны люка, по-видимому, каким-то железным предметом. Добавившаяся к гулкому металлическому перезвону отчаянная приглушенная брань, с использованием крайне кратких и ёмких нецензурных обрывков и чуть дёргающаяся крышка люка, вынудило отпрянуть публику, словно от упавшего с неба снаряда, готового вот-вот разорваться.
     Единственным кто догадывался о вероятной причине происходящего, был Ломакин, который при первом же, раздавшемся для него как набат, металлическом стуке о люк - мгновенно окатившись ледяным потом, тут же эфиром испарился в неизвестном направлении, уповая лишь на чудо спасения. Для всех же остальных  - разыгрывающееся представление оставалось загадкой сравнимой, если не с тайной египетских фараонов, то уж во всяком случае, - не менее чем с прогнозированием погоды во время её аномального поведения.
      Бог знает, сколько бы ещё тщетно дрыгалась, "матюгалась" и противно скрежетала крышка люка, если бы Жоре это не надоело, и гонимый любопытством, метростроевец-забойщик не поддел бы её железным мизинцем, словно ломом, и не сковырнул в сторону, как блюдце.
      То, что узрела публика округлившимися до короткого помутнения зрачками достойно отдельного, пусть и краткого описания, ибо подобные житейские казусы случается относительно редко, хотя, безусловно, не доставляет особого эстетического удовольствия утончённым натурам.
     Представьте, что из прогнившего и зловонного канализационного люка, как пробка из специально взболтанного и перепревшего шампанского, с дикими воплями, разбавленными отборной неформатной бранью выскакивает некто силуэтом схожий с человеческой особью, заляпанный и истекающий, чёрт знает чем. Размахивая пистолетом с расплющенной рукояткой, в котором, слава Богу, не было патронов, неизвестное существо, описав в воздухе полутораметровую дугу, - пикирует пятой точкой на асфальт в ноги ошарашенному участковому, рука которого машинально потянулась к кобуре, но наткнувшись, на закусочный  огурец, драматически повисла в бессилии верёвкой, безропотно ожидая худшего развития нереального события.
    - Крысы!!! Кругом дерьмо и крысы!! Всех гнид расстреляю и посажу!.. - продолжал по инерции метать громы и молнии, неопознанный и, судя по членораздельно русской речи - всё-таки - человек, понемногу понижая градус отчаянного негодования, прищуриваясь по сторонам и вновь привыкая к свету.
    - Захарыч, ты что ли?!..  - реально опешил участковый даже в страшном сне не ожидавший узреть сидящего на асфальте у своих ног старшего следователя ОВД, узнав его, скорее по неподражаемому голосу и юркой фигуре,  нежели по облику, который слишком медленно проявлялся сквозь обволакивающие его плоть нечистоты.
     - Я, Михалыч, я... - уже совсем тихим, упавшим от разъедающего душу стыда голосом подтвердил майор, наконец, осознав, в каком плачевном положении оказался, когда его зрение после канализационного мрака полностью адаптировалось.
      Положение Чугунова было не просто аховым, а даже фантастически недопустимым. Вокруг него - майора милиции, следователя с безупречным послужным списком, - скопилось толпа глазеющего народу, который после некоторого шока, прейдя в себя, начала пусть и сдержанно и разрозненно, но непозволительно хихикать над его срамным видом. Такого позора Харитон Захарович не испытывал никогда, от чего даже сквозь изгаженную грязь было заметно как лицо его стало багроветь отборной свёклой, цвета которой впитали в себя одновременно стыд и жгучее желание отмщения. Он был готов снова с головой окунуться в отвратительные нечистоты канализации, и даже не один раз, лишь бы вылезти после, где-нибудь в Африке, на Северном полюсе да хоть к чёрту на рога, а не так невыносимо позорно, как сейчас - перед толпой сограждан и коллег.
    - Серёга, так это Чугунов... узнал?.. - толкнул друга плечом Уклейкин, первым после участкового распознав, в бедном, навсегда врезавшегося в память въедливого следователя.
     - Факт, Володька, он, гад... гадливый, - согласился Крючков, вспомнив каверзные вопросы майора, когда тот его муторно допрашивал в качестве свидетеля по липовому делу его лучшего друга.
     Харитон Захарыч, обладавший чутким слухом и будучи до предела наэлектризованный стрессом, мгновенно сориентировался в окружающей его публике и, как бульдог, колким взглядом вцепился в довольные физиономии приятелей. Но текущее, крайне неловкое, положение его не позволяло достойно ответить им, и он быстро, сжав кулаки, отвел глаза вниз на лежащий с ним треклятый люк канализации, твёрдо решив расквитаться с ними после. 
     - Давайте, товарищ майор, я вам помогу... надо бы мундир почистить, ну, и ещё кое-что, пройдёмте, у меня тут уазик стоит... - вовремя пришёл на помощь Чугунову, участковый, сообразивший, что негоже заслуженному офицеру позорится пред людьми в таком непотребном виде.
    - Да... да... - как за соломинку ухватился за предложение Потапчука Чугунов, качнув в знак согласия непокрытой головой с отсутствующей на ней фуражкой, которая, по-видимому, уже навсегда сгинула в тоннелях московской канализации.  И понуро, не поднимая злых и оскорблённых глаз, оставляя за собой на асфальте зловонные следы, следователь поплёлся за капитаном сквозь расступившуюся толпу гудящих ульем жильцов, в которой в целом незлобные усмешки уже разбавлялись сердобольными вздохами сочувствия курьёзному горю майора.
     - Вот видите, граждане, насколько прогнила система, если даже милиция проваливается под землю в го... ну, вы понимаете... - резюмировал Коростылёв в доказательство свои выводам, когда милицейский уазик скрылся в арке, направившись в близлежащую подконтрольную им баню под водку с пивом смывать канализационный позор следователя Чугунова.

                Глава 5

    Ещё с час после того как Чугунов в сопровождении участкового покинул двор дабы в буквальном смысле смыть с себя зловонные следы позора, Станислав Игоревич, не без труда, но и не безуспешно, по его мнению, отбивался от каверзных вопросов назойливых жильцов, главным из которых был, безусловно, территориальный. Окраинная расположенность Южного Бутово при наличие в Лефортово и в соседних районах почти отстроенной и только возводимой новой жилплощади вызывало самое острое раздражение, как рядовых граждан, так и очередников, справедливо рассчитывающих на законные привилегии.
    Наиболее же острые и неудобные вопросы были со стороны Шурупова и членов его штаба, в особенности - от юриста, Варвары Никитичны Стечкиной, для которой, как, впрочем, и для всех остальных, появление свежеотпечатанного (с почти месячной публичной задержкой) 21-го закона Москвы было крайне неприятной новостью и требовало тщательнейшего разбора. Баба Зинаида также не отставала от товарищей, последовательно нарезая круги вокруг хитро-слащавого заместителя начальника департамента, словно львица вокруг бычка, готовая вот-вот бросится на жертву и разорвать её в клочья, что, безусловно, дополнительно его нервировало. 
     Но Коростылев достаточно умело переводил стрелки на нормы закона и жилищную комиссии, которая собственно и приняла решение о признании дома аварийным, а не ветхим каковым он по существу являлся последних лет двадцать. Штабисты понимали, что этот раунд борьбы за право жить на своей земле они проиграли; единственное утешение заключалось в том, что все мельчайшие детали собрания, даже включая казус с «канализационным» следователем, были записаны на видео, которое впоследствии предполагалось использоваться как аргументы в возможном суде с властями.
     Отбившись, таким образом, относительно удобоваримо от основных тем претензий жильцов, Станислав Игоревич с помощью помощников, которые в свою очередь параллельно не менее красноречиво расписывали удобства и перспективы Южного Бутово, - не менее ловко справился и с более мелкими вопросами. 
     Затем, мало-помалу публика начала редеть, разбиваться на группки и в итоге рассосалась, как внезапная пустяшная опухоль, сама собой, а Коростылев с коллегами, плюхнувшись в белоснежную казённую "Волгу" с чувством выполненного долга ретировались на доклад шефу, который их ожидал неподалёку в ресторане "Анна Монс". И лишь убийственная осведомлённость жильцов о его прямой коррупционной связи с Лопатиным отравляла в целом удачный, как он безосновательно полагал, профилактический вояж; этот нюанс настораживал и противным слизнем сосал под сердцем Евгения Игоревича жгучим гадким предчувствием того, что с этим проклятым домом и его активными жильцами придётся серьёзно повозиться.
     Оставшись практически в одиночестве члены штаба, посовещавшись на месте, решили вновь собраться завтра вечером, а до этого поразмыслить о превентивных, законных  мерах по удержанию ситуации под контролем, дождавшись реакции сограждан на соловьиную трель Коростылёва в виде весьма грамотного принуждения оного к посещёнию департамента для получения ордеров.
    - Ничего, товарищи, -  подытожил Шурупов, подбадривая себя и заметно погрустневших коллег за исключением Звонарёвой, которая олицетворяла собой саму стойкость, - утро вечера мудренее, на войне тоже приходилось отступать, а в итоге, - Красное знамя Великой Победы, - над Рейхстагом!   
     - Точно, дядя Вася, - поддержал начштаба Уклейкин, - "всё, что не убивает, делает нас сильнее" - говорил Ницше!

      - Ещё каяться, ироды, будут, а мы - рассмотрим!.. - как серпом по …крапиве, резанула Звонарёва и в сердцах едва не выбросила в знак солидарности со штабистами продовольственный набор от Коростылева.
      - Ну, ты это… баб Зин, … того, не сгущай, - тут же охладил её чрезмерный гнев Шурупов, - мы не вправе им навязывать свою волю, ибо у всех свои резоны…
      И ещё через пару минут остывающей перепалки, - и эта кучка почти рассыпалась, оставив во дворе лишь Уклейкина и Крючкова, озадаченно закуривших. Все же, чуть ранее покинувшие собрание, в массовом порядке в это время уже держали семейные советы о том, как им быть с жилищным вопросом в связи с вновь открывшимися  напряжёнными обстоятельствами.
    - А ловко всё-таки этот змей, Корыстылёв тараторил, ничего не попишешь... - по инерции продолжал разговор Серёга.
    - Что есть, то есть... - согласился Володя с объективным замечанием друга, - хорошо, что хоть всё записать успели - может он, где и прокололся - тем и припрём его вместе с Лопатиным позже.
      - Факт! - решил подбодрить Серёга, загрустившего друга, - никуда не денутся, ворюги, - всем воздастся на орехи по делам их. - А уж с такой боевой некрасовской бабушкой как у вас - любые стены прошибить можно, - из неё аж искры сыплются от праведной злости.
     - Ильинична она такая, она может, - невольно улыбнулся Володя, - хотя до всей этой котовасии с домом была как божий одуванчик - ниже травы, тише воды - одними сериалами жила... парадокс...
    - Вот до какого каления буржуйские мыльные оперы могут пожилого человека довести, - философски вздохнул Серёга, - у меня ведь тёша тоже их смотрит... да и Светик иной раз поглядывает... вот и жди, где, когда и как это мне аукнется...
    - Это точно, - согласился Уклейкин, втаптывая бычок в лениво остывающий асфальт, - не зря Ильич, говорил что "важнейшим из искусств, -  для нас является кино". - Знал, чёрт, картавый, чем народ охмурять...
    - Зело мудр был пролетарский вождь, масштабно за горизонты заглядывал... - солидаризировался в превосходных эпитетах Серёга с другом, уже пожимая на прощанье его руку.
     - Да… - задержал его Володя, - а что Сашка, так и не объявился?..
     - Что-то нет его, я вот и сам волнуюсь: раз десять уже звонил, а он - всё не доступен, завтра в обед с работы забегу к нему может уже дома давно, а мы тут паникуем напрасно.
     - Дай-то Бог… - искренне обратился он, в том числе, и к Незримому, но везде Присутствующему "Коллеге по цеху". - Ну, пока, что ли, Серёга?..
     - До завтра, - оптимистично улыбнулся Крючков, - всё будет, Володька, хорошо, вот увидишь...
      - Надеюсь... - не громко и всё-таки с едва уловимой интонацией неуверенности ответил он вслед другу, исчезающему в сумерках московского вечера.
      Докурив, подобным образом, разговор они и разошлись по домам: Уклейкин, ожидая Воскресенскую, принялся стряпать лёгкий ужин в окружении возбуждённых Шурупова и Флокс. Серёга же всю дорогу к дому по мобильнику безуспешно вызванивал Сашку, параллельно думая, не «сломать» ли телевизор, дабы от греха отвадить тёщу, а за одно, и Светку от бесконечных депрессивных сериалов. Но была одна загвоздка… футбол. Пропустить прямые вечерние трансляции, да ещё с его любимым с детства ЦСКА, – было выше его небольшого коварного плана и фонтанирующей энергии.

     А ещё через полчаса, из кофе «Удача» со встречи с подругой-однокурсницей в приподнятом настроении вернулась Наденька и вручила, наконец, Володе, как выяснилось, редчайшее в контексте известных событий издание сборника стихов Яценюка "Любовь и Украина". Нежно расцеловав в ответ любимую, Уклейкин быстро пролистал тоненькую пожелтевшую книжицу, и начал сходу выискивать пару-тройку достойных стихотворений, посредством которых он планировал сблизиться с их автором, а ныне - выпускающим редактором "Вечёрки" - Демьяном Тарасовичем.
     Однако дело это оказалось не простым, в том смысле, что небрежно пробежав диагональю весьма ровные и стройные строфы, ни что его сразу не зацепило за ум и сердце, как того следует ожидать от высокого художественного и осмысленного слога. "Придётся вчитываться...  всё ж  - "коллега по цеху", - с грустью подумал Володя и решил сделать это во время своего традиционного дежурства на кухне, на зорьке, сменив начштаба на посту для бдения и написания своего романа. Тем более Наденька, вскользь узнав от Шурупова и Флокс, которые весьма оживлённо судачили о неожиданно произошедшем собрании, настаивала, что бы Володя всё подробно ей пересказал.
     В результате, тщательно  проштудировав от корки да корки ветхий сборник тогда ещё молодого и подающего определённые поэтические надежды Яценюка, к утру, среди прочих и в основном весьма пафосных и патриотических сочинений он остановился на нижеследующем, показавшимся ему вполне достойным произведении. Более того, чем больше Уклейкин вчитывался в стихотворение "Древо", тем проникновенней его открытое сердце благоговейной болью откликалось чувственным строкам, а растроганное воображение рисовало ассоциацию о Божественной встрече с чудесной Наденькой, которая любовью и нежностью воскресила и почти преобразила его:

"Прохудилось свинцовое небо,
Словно брюхо вспороли ножом;
Окатило засохшее древо,
Долгожданным, прохладным дождём.
Смыло пыль, мертвым слоем душившую,
Тонкоствольную шею Ольхи,
Как чума Ее стан поразившую,-
За какие, узнать бы, грехи?
Не за то ли, что в зной нестерпимый,
Укрывала от пекла собой
Вечно странствующих пилигримов,
Охраняя их редкий покой;
И… спалила до срока все листья,
Что гниют ныне подле корней -
Каково это матери видеть
Год от года останки детей…?
Или, может быть, в лютую стужу,
Ветви зря обрывала она,
Расточая в огне плоть и душу?
Боже… скольких она сберегла!..
 Может грех, уже: встать полным ростом
Против ветров, спасая поля,
И не гнуться напорам суровым
Пока корни приемлет земля?
 Для чего - задаюсь я вопросом -
Столько жертв, истязаний и мук?
В чем причина такого исхода,
Если столько несчастий вокруг?
Не найдя никакого ответа,
Я в отчаянии - …может, все зря?
Но какая-то тайная сила,             
Вдруг, подъемлет и гонит меня.
                _____
Ты не плачь измученное древо,
Не роняй на талый снег слезу,
Я пройду от юга и до севера,
Но, Тебя, распятое, - найду!
Протяну к Тебе я руки теплые,
Обогрею, сердцем напою,
Поцелую ветви Твои серые:
Я Тебя - любое полюблю…»
            
    Володя даже заочно посетовал на себя, что в результате спланированной операции по защите дома от Лопатина, выпускающий редактор, возможно, гарантированно пострадает, - и проникся к нему искренним уважением и состраданием, в том числе и как к "коллеге по цеху" и, по обыкновению, - засомневался.
     Но ушаты холодной воды вылитые им на себя в подтверждение начатой с Понедельника "новой жизни" несколько остудили присущее ему самоедство, а гимнастика - взбодрила тело и дух, - и он, полный надежд, в 9-ть утра отправился будить Воскресенскую ароматным кофе в постель. Ведь помимо будничной рутины им предстоял, оговоренный в прошлую пятницу, визит в ЗАГС, где возможно, "помоги Боже" - молился Уклейкин, - им пойдут навстречу и зарегистрируют брак. Кроме этого, едва ли не самого важного события в жизни, Володя надеялся, если представиться удобный случай сегодня же поговорить с Яценюком, причём его всё более волновала поэзия Демьяна Тарасовича как таковая, а не как способ проникнуть к заветным файлам компьютера выпускающего редактора.
     Однако едва распрощавшись с Шуруповым, который по утрам традиционно штудировал "Красную звезду" и, взявши Воскресенску нежно под руку, Уклейкин чуть было лоб в лоб не столкнулся в дверях с Гошей Горемыкиным. Не смотря на относительно нормальный внешний вид почтальона (в отличие от предыдущего чёрного плаща он был в сандалиях на босу ногу, драных шортах и сомбреро с трёмя огромными павлиньими перьями) сердце Володи, в предвкушении очередной гадостной чертовщины, - холодно ёкнуло.
    - Кажется, Уклейкин Владимир Николаевич?.. - прищурился, как показалось Володе, недобро Горемыкин.
    - Он, он... - ответил за него тут же подскочивший к ним Петрович, видя молчаливое замешательство растерянного соседа, - опять, небось, какую-нибудь дрянь приволок, павлин ряженый с перьями?..
    - Сам вижу, что это он, - распишитесь, гражданин, вам заказное письмо с уведомлением о получении, - совершенно флегматично продолжил Гоша, даже не удостоив Шурупова взглядом.
     Передав конверт Уклейкину Горемыкин, как-то странно подмигнул ему и, лихо, крутанувшись на стоптанных сандалиях, как на роликах, резко развернулся спиной к ошарашенной компании, - и был таков.  При этом все успели заметить, что на его мятой чёрной футболке большими, печатными и кровавыми буквами зловеще мелькнуло слово SHIT.
     В отличие от Шурупова, для которого иностранные языки вообще были чужды ещё со школьной скамьи, а английский в частности ещё  - и по идеологическим причинам, Воскресенская и Уклейкин перевели слово одновременно и однозначно: «ЧЁРТ» и напряжённо переглянулись.
     Володя, который начал было понемногу успокаиваться по поводу своих неизъяснимых навязчивых фобий связанных с всякими чертями, карлами и прочей мутью, вновь испытал внутри себя гадкое чувство подспудного страха вернувшейся неизвестной нервной болезни и побелел лицом. В мозгу его опять мгновенно всё смешалось в непролазную кучу тщетных догадок, подозрений и навязчивых предубеждений. Лихорадочно перебирая варианты разрешений тупикового положения, он, было, решил пуститься вслед за Горемыкиным что б, наконец, разъяснить причину такого маскарада, но замешался, а странного письмоносца давно уж и след простыл.
    - В натуре, клоун ряженый, а не почтальон, - сплюнул в сердцах Петрович, - что б ему, беданосцу, пусто было!
    - Володенька, может, ты сегодня дома останешься?.. - сердцем почувствовала Воскресенская внутреннюю болезненную тревогу любимого, тут же вспомнив его рассказ о чертовщине. – А Сатановскому я всё аккуратно объясню...
     - Нет... нет... как можно, Наденька, - попытался взять себя в руки Уклейкин, - мы же сегодня должны идти в ЗАГ... - осёкся он, постеснявшись Начштаба. - Да и дел полно...
    - Ладно, пойду я, …молодожёны, - понимающе хитро улыбнулся Шурупов и двинулся на кухню составлять примерный план мероприятий по обороне дома в новых условиях. - Да... и не забудь, Володя: сегодня в 20:00 собрание штаба...
    - Я постараюсь... - неуверенно подтвердил Володя, и, вновь, взяв Наденьку под руку, покинул квартиру, отправившись с ней на работу.
    "Странным он всё-таки какой-то стал в последнее время… или может действительно болен..." - заключил опытный фронтовик, заметив  разительную перемену, случившуюся с Володей после прихода пёстрого почтальона не найдя для себя внятных объяснений подобного состояния соседа.
     Но едва они вышли на лестничную площадку и чуть ли не в первый раз за суматошную неделю прикрыли за собой общую дверь квартиры, Володя с нервным нетерпением и с заметной дрожью в руках вскрыл яркий проштампованный и усеянный иноземными марками конверт. И, передав оный Воскресенской, начал жадно вчитываться в прыгающие от волнения малознакомые буквы вложенного в него непонятного текста. "Что за чёрт?!.." - ничего не понимаю, выругался он про себя.
    - Похоже, что письмо из-за границы, …а точнее из Швейцарии, хотя и на немецком языке… - пришла на помощь Воскресенская, переведя на конверте обратный адрес. - Цюрих, Цветочная улица, 13, а что у тебя?..
    - Письмо тоже на немецком, но - это, увы, не мой конёк... переведи, пожалуйста, Наденька, - передал ей Уклейкин всё ещё дрожащими руками загадочный листок.
    - Не беспокойся, Володенька, я всё сделаю, …только давай спустимся  во двор на скамейку, там хоть воздух посвежее, - пыталась она хоть как-то снять с него лишнее волнение.
    - Да, дорогая, как скажешь... - беспрекословно повиновался он ей.
    - Итак, - начала она переводить, чуть нахмурив свой прелестный нежно загорелый  лобик, когда убедилась, что Володя чуть успокоился и сидит рядом, не сводя с неё и с письма преданных, но всё ещё испуганных глаз.
     « Господин Уклейкин, в номере "Вечерней газеты" от 20 июня сего года Вы от своего имени поместили извинительную статью на предыдущую "Нострадамус - мифы и реальность", в которой неосмотрительно и видимо, что без злого умысла исказили исторические факты жизни и творчества моего великого родственника. И теперь в связи с публичным опровержением прошлого материала, я, в свою очередь, руководствуясь исключительно доброжелательными намерениями, - отзываю свои претензии как к вам лично, так и к редакции в целом.
   Постскриптум: полагаю, что впредь Вы не будете чертыхаться по поводу и без оного, а также - распускать руки, в особенности по отношению к неизвестным вам людям.
   В надежде на понимание, всегда Ваш Франц Карлович Шорт».
     Уклейкин, всё время, когда Воскресенская с листа переводила текст достаточно спокойно воспринимал информацию, едва ли не как должную, даже не смотря на очевидный маразм содержимого, но лишь до того момента пока не прозвучала слова "чертыхаться" и "распускать руки".
    В его сознании, невыносимо измученном непониманием происходящего, вновь заметались в панике нейроны, отвечающие за мыслительный процесс: "Как мог этот Чёрт или, пусть, - скандальный Шорт, которого лично видел Сатановский и треть редакции, а значит - он был реальный, - достоверно знать о том, что я чертыхаюсь и про угрозы того - фантомного, возможно, приснившегося  мне чёрта?!! Или... получается, что это... одно и то же... фактическое лицо... и выходит, что черти существуют что ли... - но ведь это же чистый бред или …всё-таки болезнь?!! И потом, причём тут "распускать руки"?! - разве что, он намекает...  что всё знает и про липовый случай с неким Лейкиным, которого я якобы зацепил по лысине мобильником, возвращаясь ночью изрядно подшофе со свадьбы Серёги?!.. Но, тогда, если на секунду допустить невероятное, и вовсе выходит, что всё это устроил именно чёрт …и никто иной, который себя выдаёт за Шорта для конспирации: но ведь это не возможно в реальном мире?!! И что значит «всегда Ваш», он, гад, всю жизнь меня, что ли мучить собирается?!! Господи, что же, блин, делать-то..."
    - Наденька… - цеплялся Уклейкин за всё что можно, собираясь с духом, - …извини, а ты правильно перевела слово "чертыхаться"?..
    - В принципе можно трактовать и как ругаться, но мне кажется первый вариант вернее... - честно ответила она, и тут пожалела, что настояла на своей трактовке, вспомнив о нервном расстройстве любимого и его престранном рассказе Сергею, тогда в коридоре с неделю назад, который она невольно услышала.
     Лицо Володи медленно, но неуклонно, как закатывающееся за туманный горизонт Солнце, блекло, а взгляд, потускнев, выражал крайнюю растерянность и неуверенность. Воскресенская всё это с болью в душе чувствовала и как могла, утешал его, в том числе и тем, что на днях вернётся опытная доктор Ирина Олеговна и излечит всё его возможные недуги. Уклейкин безропотно и что б, не дай Бог, не обидеть Наденьку совсем соглашался, кроме её просьбы остаться дома, и они, озадаченные и немного опаздывая, ускоренно отправились в редакцию нагонять упущенное чертовым письмом время.

                * * *
      Раннее утро четверга 22 июня рядовым работникам департамента жилищной политики Лефортово приходящим на службу раньше своего вечно «занятого» начальства, въелся навсегда в память тем, что у центрального входа за час до официального открытия уже возбуждённо колыхалось человек тридцать.  На взволнованных лицах граждан, как в оттепель грязь из подтаявшего буреющего снега, обильно проступали, следы решимости, нервозности и тревоги, - скрыть печать тяжело пережитой ночи у женщин не помогла даже импортная парфюмерия; от мужчин же, кроме того, исходило лёгкое амбре, слабо приглушённое различными отечественными одеколонами, не изысканными ароматами.
     Возглавлял же бурлящую очередь с соседями по дому, по известной причине, Ломакин в плотно натянутой на глаза огромной панаме, которые наглухо закрывали чёрные очки, не пропускающие невыносимо яркие искры даже от газовой сварки. Он решил, во что бы то ни стало - максимально быстро свинтить с места своего преступления для чего сразу взял первый же предложенный ордер на новую квартиру, наотрез отказавшись от смотрового, чему ни мало были поражены работники департамента, повидавшие всякое за десятилетия своей службы.
     Но невиданные удивления на взвинченной первым посетителем нервной почве для опытных служащих 6-го кабинета "Выдачи ордеров" - Антонины Ивановны Будкиной и её помощницы, - Анны Петровна Бобылёвой - в этот кошмарный для них день лишь только начинались.
    Следом за пронырливым водопроводчиком Степаном "разводной ключ" усердно работая локтями, в кабинет тут же протиснулась Флокс. Да, да, уважаемый читатель, - суровая проза жизни порой сильнее самых высоких патриотических обещаний: «активный», было примкнувший пусть и по чисто меркантильным соображениям неформальный член штаба, сегодня покинул его ряды, так и не вступив в них по существу. Роза Карловна, ссылаясь на крайнюю жару (свято памятуя об оставленных на даче без полива цветах), почтенный возраст, удалённость и прочая-прочая, - потребовала сразу три смотровых ордера и стояла на своём до тех пор, пока очнувшаяся по экстренному звонку охрана аккуратно её не выпихнула, как и положено, - с одним.
    Едва внеплановый валидол растворился в тучных телах Антонины Ивановны и Анны Петровны, как в кабинет с криком "я с детьми!" сквозь недовольную очередь, продралась, Ольга Пумпянская, с явными признаками очередной беременности. Кроме сладко дремлющего на шестом месяце в утробе настырной матери младенца, в поднятых над головой руках её, словно безоговорочный "пропуск" заливался слезами и рёвом трёхлетний Петенька, который первый раз узрел столько взволнованных людей в одном месте. За нею, как телёнок за коровой, крепко держась за край юбки, неотступно волочился его старший брат - пятилетний Васенька, и совершенно не обращая внимания на окружающий клокочущий в нервном напряжении мир, отчаянно дул в пластиковую дудочку, издающий редкий по пронзительности и противности звук.
     Пумпянская, как многодетная мать, сходу потребовала квартиру повышенной площади, окнами на южную сторону и непременно третий или четвёртый этажности. И в результате пятнадцатиминутной перепалки сопровождаемой угрозами написать Президенту, в ООН и даже Папа Римскому и всё заглушающим надрывным фальцетом Петеньки, - департамент был вынужден выкинуть белый флаг. За исключением лишних квадратных метров Ольга, лишь отчасти добившись своего, пообещав воплотить свои предупреждения в жизнь, наконец, со скандалом оставила раскрасневшихся от нервного перенапряжения работниц с не самым плохим смотровым ордером на руках. Прошло всего сорок минут рабочего дня, а на них уже было больно смотреть...
     Испытав схожие с вышеописанными «наезды» от последующих членов наэлектризованной до предела очереди за ордерами, к вечеру, когда последний из неё - до невозможности занудный преподаватель основ конституционного права института «Дружбы народов», Пустопорожнев Илья Ильич, - добросовестно выел остатки мозга и нервов Будкиной и Бобылёвой.  В результате, не дожидаясь окончания рабочего дня, они были вынуждены, запершись в кабинете, начать обильно отпаивать себя «подарочными» коньяками всевозможных просителей квартирных улучшений, ибо, валидол давно кончился, да и не помогал уже в принципе...   
     Таким образом, итоги четверга, активно "удобренные" Корыстылёвым вчера на собрании превзошла даже самые смелые его ожидания: в течение дня было взято сразу 33 смотровых ордеров и один окончательный (Степана Ломакина), о чём он незамедлительно и не без некой гордости отрапортовал Подстилаеву. Это радостное для начальника и первого заместителя департамента событие заметно заглушило в их заячьих душонках страх перед Лопатиным и даже вселила надежду на традиционно щедрые премиальные с его стороны в виде столь милых их разъёденному крайней скабрезностью сердцу хрусту денежных купюр.    
      Алчные прохиндеи небезосновательно полагали, что с такими темпами они досрочно выполнят план по переселению спущенный им сверху влиятельным и ужасным шефом, а потому, расслабившись, - отправились за город в коттедж Евгения Игоревича, как обычно, - обмывать локальный успех в ещё не выигранной битве.


Глава 6

     Добравшись с получасовым опозданием до редакции, на входе в неё Воскресенская и Уклейкин сходу получили замечание от Сатановского, который частенько любил лично вылавливать нерасторопных работников - привычка ещё с армейских времён, когда он, будучи замполитом, ловко вычислял бойцов, нарушающих дисциплину, зная все их уловки и маскированные дырки в огромном заборе части. Кроме того, Володе он нарочито торжественно вручил какой-то вскрытый конверт со словами: "Вот, держи, друг Уклейкин, на вечную память, - простил нас таки твой Чёрт",  - и хитро подмигнув, отправился в свой кабинет, напомнив на прощание, что завтра ждёт его с материалом о Лопатине.
    Володя не нашелся, что ответить удаляющемуся в прекраснейшем расположении духа главному редактору,  лишь как-то скомкано улыбнулся ему в заплывшую изрядным жирком спину, вновь похолодев изнутри подспудным страхом непонимания происходящего. Руки его опять задрожали мелкой рябью, которую заметила внимательная Воскресенская и вновь предложила помочь прочитать письмо, полагая, что оно также на немецком языке, как и то, которое они получили часом ранее.
    Однако на сей раз, текст отчего-то оказался на русском языке и Володя, поблагодарив Наденьку за участие, собравшись с духом и едва заикаясь от волнения, прочёл его нарочито не громко, дабы возможная абракадабра содержимого не улетела дальше её милых ушек и не вызвала у непосвящённых масс лишние недоумённые вопросы:
   "Уважаемая редакция "Вечерней газеты", в связи с тем, что в номере от 20 июня сего года Вы выпустили опровержение с извинениями к предыдущему Вашему материалу "Нострадамус - мифы и реальность", то в свою очередь, я, как наследник великого пращура, снимаю юридические претензии в Ваш адрес.
     С наилучшими пожеланиями, Франц Карл Шорт"
     Не обнаружив там никаких намёков на чертыханье и прочих факов сугубо личного характера, кроме вновь пугающей страной схожести фамилии Шорт с Чёрт, Володя немного успокоился. А затем рутина нового трудового дня и вовсе поглотила его вплоть до обеда, словно изголодавшийся бомж в раз проглотил благотворительный бутерброд,  и пусть на чуть-чуть, но, не много ослабив въевшийся в мозг невыносимый зуд постоянной нервной озабоченности.
    А после традиционно скромного приёма пищи обильно приправленным крепким кофе, влюблённые, отпросившись у Сатановского, который одобрительно и понимающе несколько раз подмигнул  им, они, наконец, отправились в ЗАГС, как было оговорено с его ответственным работником - Ольгой Борисовной ещё в прошлый четверг при перовом посещении. Всю прошедшую неделю, не сговариваясь, они старались не упоминать о важнейшем грядущем событии в их жизни, что бы тем самым не сглазить возможность расписаться ранее отведённых законом двух месяцев на проверку крепости чувств.
      Окрылённая верой на досрочное бракосочетание парочка, подобно весенним птицам пожирая нежными взглядами, друг друга, уже было выпорхнула из серого, бренно-бетонного здания «Вечёрки», как из тесного скворечника, к вольным небесам счастья. Но, со всего лёту... прямо в парадных дверях столкнулась (вот ведь судьба!) с Яценюком, который проживал поблизости, а потому в целях экономии бюджета и из-за проклятущей язвы, - предпочитал домашний диетический обед издательскому буфету, разнообразие запретных к употреблению блюд которого его очень изводило и раздражало.
   Едва устояв на ногах, Демьян Тарасович считавшим себя человеком солидным, уже разверз, было, рот, дабы, как следует отчитать бесшабашную молодёжь, как рассерженный взгляд его, скользнув по мраморному полу, буквально алмазным буром врезался в сиротливо лежащий там сборник собственных стихов, случайно выскочивший из рук Уклейкина при столкновении.
    Надо было видеть выражение крайне изумлённого лица и в особенности - чревато выкатившихся из орбит глаз выпускающего редактора, чтоб понять его вмиг наполнившееся подзабытыми грёзами литературной славы состояние, трудно описываемое прозаическим пером.
   Вы только представьте себе, уважаемый читатель...  Вам почти 60-т лет, большая часть жизненных свершений, увы, позади. В далёкой и, увы, безвозвратной юности вы сверкнули крохотной поэтической звёздочкой на скудном к признанию небосклоне несчётных туч критиков (как правило, на 99% всё тех же не признанных литераторов) и с тех пор сияние ваше лишь угасало, угнетая  вас год от года всё большей мыслью о возможной бездарности вашей. Но вы с маниакальным упорством продолжаете сопротивляться этой невыносимой, остро задевающей самолюбие и разлагающей душевный покой ядовитой мысли. И, тем не менее, вы, несмотря ни на что, - всё равно творите, продолжая безуспешно заваливать редакции равнодушные к вашему так и неоценённому ими гению произведениями всех форм и форматов.
     А время неумолимо истекает, как неудержимая живая вода сквозь рыхлый кладбищенский песок, и вы начинаете нервничать и едва не паниковать, обвиняя в неудачах весь мир, кроме, разумеется, себя самого. И лишь в самом сокровенном уголку души, вы, свято уповая на чудо, надеетесь, что когда-нибудь человечество прозреет и, наконец, признает в вас истинный, Богом данный талант. И именно поэтому, вы на протяжении всего торного творческого пути к признанию, цепляетесь, словно за ничтожную былинку, за любого обратившего на ваше произведение хоть самое мизерное внимание.
    И сегодня этой крайне редкой "былинкой" для Яценюка невольно стал, Уклейкин, из рук которого и вывалился на пол сборник стихов Демьяна Тарасовича и с помощью которого Володя намеривался коротко с ним сойтись.
  - Кажется... Володя?.. - первым нашёлся Яценюк, не зная как лучше подступиться к малознакомому коллеге, дабы всенепременно узнать причину удивительного явления из почти небытия его единственного прижизненного издания и всенепременно поговорить о своём творчестве и… о, Боже! возможно, услышать, почти не вероятные слова признательности долгожданного поклонника.
    - Да, это я, …Владимир Уклейкин, - у вас, Демьян Тарасович, отличная память... и извините меня... нас... ради Бога, - заметно волнуясь неожиданному повороту судьбы, не много сбивчиво ответил Володя, аккуратно поднимая с пыльного мрамора пола уже достаточно ветхий маленький сборник стихов.
   - Что вы, что вы... молодые люди, - в свою очередь щедро извинялся Яценюк, - это я, старый пень, замечтался в дверях... вот и вышел конфуз... надеюсь, вы не в претензии?..
     - Как можно... что вы, - это мы виноваты - неслись, как угорелые, и чуть вас с ног нечаянно не сбили, - не уступал в искреннем покаянии Уклейкин и, пользуясь неожиданным случаем, пытался познакомиться поближе, и также, как и Демьян Тарасович, не зная как лучше подступиться.
     В результате минут через пять образцовых вежливости, учтивости и политеса, слово за слово, обильно чередуя изысканные извинительные эпитеты, Уклейкин клятвенно обещался зайти в кабинет выпускающего редактора завтра после обеда, что б за чаем обсудить там творчество Яценюка, счастью которого не было вменяемого предела. Они в десятый раз раскланялись друг дружке и, наконец, с трудом расстались.
     "Ну, и дела... всё вышло само собой - лучше не придумаешь, просто удивительно!..  или, может, помог Кто?.." - отметил вскользь про себя Уклейкин и, взяв нежно Наденьку под крыло, они, голубками продолжили было прерванный полёт к ЗАГСУ.
   Послеобеденный дворец бракосочетаний встретил их почти пустым помещениями, ибо все запланированные к браку молодожёны были официально зарегистрированы в первой половине дня и в сопровождении уже изрядно подогретых друзей и чуть более сдержанных родственников укатили праздновать свадьбы, что называется, - по полной программе. Немногочисленные же работники казённого храма регистрации любви и смерти дорабатывали с документами и принимали редких посетителей, среди которых и были Володя с Наденькой, явившиеся в кабинет Ольги Борисовны, опоздав на 10 минут в связи с незапланированным, но крайне удачным физическим контактом с Яценюком.
     - Значит, не передумали?.. - скорее для проформы переспросила Мамаева усталым голосом Уклейкина и Воскресенскую, опытным взглядом уже заключив для себя по их лицам, что ребята настроены решительно, и готовы расписаться как можно скорее, так как действительно любят друг друга, и с намёком на их опоздание посмотрела на часы.
    - Нет, нет, что вы... как можно... - одновременно слаженным дуэтом ответили они виновато за то, что не смогли прийти вовремя и, опасаясь задать главный вопрос, ради которого пришли в ЗАГС и внутренне сильно переживали всю тяжёлую неделю...
   - Ну, что молодые люди... - почувствовала их искреннее волнение Ольга Борисовна, полноценно выдержав полагающуюся в подобных случаях паузу, - раз не передумали, то пойду вам навстречу, возьму грех на душу: держите приглашение для регистрации брака вне очереди на субботу 30 июня ровно в полдень!..
    - Спасибо, вам огромное, Ольга Борисовна!.. - вновь они начали наперебой благодарить её, едва не обнимая от нахлынувших потопом чувств искренней радости и признательности.
   - Это не мне спасибо, а той несчастной паре, которая позавчера забрала документы на регистрацию, -  грустно заметила Мамаева. - Впрочем, может оно и к лучшему: ошибки в браке дорого обходятся, особенно детям, - продолжала она своеобразное напутствие.  - Надеюсь что у вас, судя по всему, будет всё хорошо... - по- матерински тепло улыбнулась ответственный и сердечный работник ЗАГСА.
     - Конечно, да-да, спасибо вам огромное... - опять заискрили они  наперегонки друг с другом, всё так же уверенно фейерверком благодарности и клятвенных уверений о том, что всё непременно будет у них более чем хорошо.
     - Ну, тогда, дай вам Бог, ребятки, - словно церковная матушка благословила она сияющих от счастья Уклейкина и Воскресенскую.  - И  смотрите: не опаздывайте впредь, как сегодня, ещё бы четверть часа и я бы других вписала - желающих всегда хватает; да - и свидетелей не забудьте, а то на радостях и такое бывало...
     - Нет-нет, что вы, ни за что на свете! - в очередной раз раздались в ответ салютующие о счастье мажорно-благодарные восклицания. И на ещё более выросших крыльях небесной любви, без считанных дней новобрачные, - вылетели из казённого здания в едва ощущаемую свежесть знойной Москвы, которая с этой минуты обрела для них новый смысл будущего совместного бытия.
      Как и неделю, назад Володя предложил тут же скромно отпраздновать предстоящий брак в ближайшем кофе шампанским, но осторожная Воскресенская мягко разубедила его в этом порыве, предложив отметить долгожданный союз по факту, т.е. в следующую субботу, боясь сглазить грядущее событие, внешне не показывая этого.  Кроме того, продолжала она убеждать Уклейкина доводами: за оставшееся время, надо было приобрести обручальные кольца, выбрать свидетелей, попасть на приём к Ирине Олеговне, которая вот-вот должна была вернуться из отпуска, и главное - всё-таки предстать пред Надиными родителями и постараться получить их искреннее благословение, и прочее, прочее...
     И Володя, который и не собирался возражать любимой, также про себя опасаясь сглазить страстно желаемое им бракосочетание, одобрив очевидные аргументы нежным поцелуем, вновь взяв под руку Воскресенскую, гордо повёл её домой, что бы отдохнуть в сладостном уединении; да и денег в его вечно пустых карманах, было, что называется, впритык.
    Однако ступив через четверть часа во двор, они не обнаружили свойственной традиционному послеобеденному времени дремотный тишины, и были немало удивлены суетливой картине происходящего действа.
    Сразу у двух подъездов загружали мебель и прочий бытовой скарб в пузатые грузовики, вокруг которых сновали озабоченные жильцы, сбиваясь в кучки для обсуждения горячих новостей и снова, как атомы, рассыпались на время, дабы, вновь воссоединившись, коротко посудачить. На подвижных лицах метущихся людей отражался весь спектр естественных переживаний: от непоколебимой уверенности до полной растерянности, при этом указанные крайности проступали в незначительной доле, словно первые подснежники после суровой зимы. Большинство же, так и не решившись после тяжёлых ночных раздумий на семейных советах взять смотровые ордера, - пока продолжало наблюдать со стороны за первыми переселенцами и размышлять, взвешивая "за" и "против" согласия фактически принудительного переезда в Южное Бутово, надеясь отстоять право жить в новостройке на малой родине.
    Кроме того, Стуканянша, сторожевым псом контролировавшая на улице загрузку многочисленной семейной утвари, параллельно щедро и исключительно в превосходных эпитетах описывала качество новых отдельных квартир и общую экологическую великолепность новостройки за МКАДом, и клеймила почём зря штаб во главе с Шуруповым, предрекая бесполезность сопротивлению властям. Причина же нарочитой агитации переезду Агнессы Моисеевны заключалась не только в её мерзком характере, за что собственно весь дом и недолюбливал её. А ещё и в том, что «Сытый» и «Круглый», с особым рвением выполняя по своему усмотрению указания рассерженного проволочками шефа, крайне аккуратно, но очень убедительно наехали на её мужа - Фрунзика, держащему в Лефортово пару овощных ларьков.
    Впрочем, триединые «вилы» из Толи, Коли и Егорыча, опершись, друг о дружку в виде поломанной топографической треноги посылали Стуканяншу с её саботажем едва ли не по матушке в места значительно дальше, чем Южное Бутово под одобрение той части соседей, которая не поддалась первой относительно массовой волне исхода с малой родины.
    - Да  уж... - грустно заметил Уклейкин Наденьке, - капитально вчера этот Лопатинский холуй – Корыстылёв мозги прополоскал людям – многие уже съезжают...
     - Это их право, Володенька, - выбирать: мало ли у кого какие мотивы, да и не всякий способен бороться до конца... - поправила его Воскресенская.
   - Разве я что говорю... - тем не менее, также печально продолжил Володя, - просто нас становится всё меньше и меньше...
    - "Не числом, но уменьем..." - мгновенно приободрила она суженого словами легендарного русского полководца Александра Васильевича Суворова. - И... что бы, не случилось впереди... помни, - я не брошу тебя... - вновь произнесла она волшебные и исцеляющие слова, которые неделю назад преобразили Уклейкина, дав ему Веру, Надежду и Любовь в собственные дух, силы и саму жизнь, которая, наконец, обрела гармоничный смысл.
      И опять, как и тогда, чудодейственный малиновый перезвон, благодатно разлившийся в его, чуть было усомнившейся в победе над тотальной к нему несправедливостью душе, вновь предал ей непоколебимую уверенность. "Я не брошу тебя", "я не брошу тебя", "я не брошу тебя"... - счастливо билось в такт благодарное Наденьке и Богу, который, несомненно, так всё фантастически устроил, сердце его...
    И под внутренние божественные фанфары любви, оставив суматошный двор в треволнениях, они, вновь вспорхнули голубками по лестнице до комнаты и, запершись там от всего внешнего Мира, уединились в блаженном соитии, предвкушая скорый брак, назначенный щедрой судьбой в полдень субботы 30-го июня.
    Но около 20-ти часов вечера, божественную идиллию по-соседски, по-простому и, как всегда, безапелляционно, - прервал уверенным приложением кулака о дверь Шурупов, командным голосов вопросив сквозь вибрирующую от ударов уплотнённую фанеру:
    - Ты тут Володя?! Выходи - сейчас собрание штаба начнётся!..
    Деваться было некуда и Уклейкин, неохотно разъединившись с Наденькой из почти единого целого на две влюблённые его составляющие, осознанно повинуясь долгу, отправился вершить историю по зову начштаба.
    Однако Воскресенская, приведя себя в порядок, не могла оставаться в стороне от драматических событий, в которых участвует самый близкий ей человек во Вселенной, и через пару минут, присоединилась к обсуждению текущего положения дел вокруг дома к нескрываемому удовольствию Звонарёвой.
   Баба Зинаида, едва увидев лучистые глаза Нади, - сразу всё поняла и одобрительно засияла, как масленичный блин, радуясь за неё и Володьку, которому, наконец, улыбнулось истинное счастье любви такой умной, красивой, порядочной и смелой девушки. Да и все члены штаба, считавшие Воскресенскую после её знаменитой отповеди участковому своей, - приняли её взаимными улыбками едва ли ни как родную.
    Но Шурурпов, на правах руководителя, прервал сиюминутное умиление, взяв слово:
    - Товарищи, озвученные нашей уважаемой и доблестной Зинаидой Ильиничны цифры явившихся сегодня в департамент за смотровыми ордерами людей, увы, печальны в плане дальнейшей обороны нашего дома, но это железобетонный факт от которого нельзя отмахнуться. И пусть, возможно не все в итоге согласятся на окончательный переезд в Южное Бутово, резко увеличившаяся тенденция на исход жильцов после вчерашних увещеваний продажной администрации, что называется, на лицо и её надо выправлять. По злой иронии судьбы сегодня 22 второго июня, как и в 1941 году, мы получили серьёзный и неожиданный удар. А потому вынуждены были отступить, что б затем, собравшись с силами и волей, - водрузить знамя очередной Великой Победы Правды над Кривдой, над логовом нынешних доморощенных иуд, как ранее над Рейхстагом! Верю, друзья, что и в нашей борьбе за справедливость, враг, в виде всё разъедающей коррупции будет разбит и победа будет за нами... Но для этого нам необходимо сосредоточится и принять ряд первоочередных мер к тем, которые уже приняты ранее, поэтому прошу озвучить, товарищи, ваши предложения.
   - Да пора уже, Петрович, в рукопашной с иродами схлестнуться, почто отступаем-то!.. - первой откликнулась Звонарёва, вскочившая с табуретки, как с раскалённой плиты, - у меня уж и сковородник начищен до блеску, - приложусь - мало, охальникам, не покажется!..
     - Не горячись, Зинаида Ильинична, - всему своё время, - тут же осадил её Шурупов, не без труда вновь усаживая её, а отзывчивая Стечкина сдобным пряником также немного остудила гневный пыл гипер активной пенсионерки, чему последняя была неописуемо рада, с наслаждением вонзив свой единственный золотой зуб в мягкую ароматную сладость.
     На некоторое время рабочая атмосфера была восстановлена, и предложения посыпались, как из рога изобилия, ибо, прошедшие сутки не прошли даром для членов штаба и они, за исключением, пожалуй, Уклейкина, который был плотно занят вышеописанными обстоятельствами сугубо личного и фактически семейного характера, сумели сгенерировать ряд толковых и вполне законных идей.
    В итоге долгого и бурного обсуждения было решено остановиться на следующих первоочередных мероприятиях:
      1) размножить фотографии (ответственная Воскресенская), мастерски добытые Звонарёвой, на которых зафиксированы раболепные рукопожатия Половикова с Лопатиным с красноречивой надписью "Коррупция" и расклеить во всех людных местах района;
     2) с понедельника выставить у здания департамента (ответственная Звонарёва) и Мэрии (ответственная Стечкина) одиночные сменяемые пикеты «вооружённые» соответствующими плакатами, раздобыть и/или соорудить которые взялся Шурупов;
    3) в воскресенье вечером провести собрание оставшихся жильцов, что бы обсудить текущее положение дел и, возможно, предложить новые конкретные меры к тем, которые были уже приняты, если таковые появятся, - для повышения эффективности самообороны дома и отстаиванию своих гражданского права жить на малой родине.            
    Уклейкин же, чувствуя, свою вину за некоторую пассивность в генерации плана действий, попросил у товарищей максимум ещё одну неделю, что б окончательно собрав материал на Лопатина, наконец, попытаться взорвать под ним информационную бомбу, впрочем, не посвящая до поры штаб, в детали предстоящей операции. Единственное что его по настоящему тревожило в этом вопросе, было даже не предстоящая встреча с Яценюком с неизвестным исходом, а долгое отсутствие Сашки Подрываева и невозможность с ним даже созвониться: ведь на его «Кузькиной матери» замыкались все звенья цепи разоблачения коррупционных связей местного олигарха с властью.
    Собственно именно от этого у него всё чаще пульсировала неприятно-пронзительная мысль, которая иногда приглушённая, вырывалась, как и сейчас, наружу, когда Уклейкин в очередной раз безуспешно набрал его номер на мобильном телефоне.
   -  Чёрт, ну, где же всё-таки Сашка?.. – непроизвольно и достаточно громко вырвался из него роковой вопрос.
    "Где-где… у деда на реке..." - будто бы раздался, откуда-то из-за спины слащаво-ледяной голос, который он впервые услышал в том ужасном похмельном сне (или, не дай Бог, наяву) после Серёгиной свадьбы и который он так и не смог для себя до сих пор объяснить хоть сколько-нибудь разумно. И вполне естественно, что Уклейкин, вновь выбитый из относительного душевного равновесия, навязчивой чертовщиной, вздрогнув, начал медленно, но неотвратимо бледнеть на глазах...
    - Не чертыхайся, Вовка! - моментально среагировала глуховатая баба Зина, - а то накличешь рогатого на свою беду - будешь знать...
   - Что?.. – переспросил он Звонарёву, наполовину пропустив мимо ушей её замечания, так как был едва ли не парализован виртуально-реальным ответом, который толи был, то ли ему показался, о том, что Сашка, дескать: « …у деда на реке».
   - Не чертыхайся всуе, говорю, ибо, горе накличешь, - как заученную на зубок заповедь снова нравоучительно продекламировала набожная пенсионерка.
     - Да я случайно, баб Зин, - просто вырвалось... - растерянно ответил он ей, напряжённо оглядываясь, вновь безуспешно пытаясь найти реальный, а не виртуальный источник как будто бы явно слышанных им странных слов.
   - А всё одно, всё едино... - не искушай бесовское отродье, а то и вправду до греха не далеко… - продолжала учить Звонарёва непутёвого Володю житейскому уму разуму, словно родная бабушка.
   - Ох... - тяжело вздохнул Уклейкин, пытаясь ответить что-то путное и никак не находя нужных слов. Наконец, чуть смутившись добавил заметно тише:  - Я постараюсь, баб Зин... прости Господи...
     - Вот это хорошо, вот это правильно, внучёк, - кое-как умудрилась услышать она обещание Уклейкина больше не чертыхаться и довольная этим перекрестила его.
    - Боженька, ежели в Него всем сердцем верить, да самому не унывать, - завсегда заступится и поможет... так-то, милый, помни...
   - Я постараюсь... - вновь, как ещё плохо выученную молитву, рассеяно повторился Володя, так и не обретя пока полного внутреннего спокойствия, хоть и отнёсся к много мудрым словам Звонарёвой с крайним вниманием и почтением, и которые, тем не менее, немного отогрели, вдруг начавшую было снова застывать подспудным страхом истерзанную чертовщиной душу его.   

                Глава 7

    Воскресенская не могла не заметить перемену настроения Володи, который как-то замкнулся в себе и отвечал даже на пустяшные вопросы рассеянно и путано, когда по окончании собрания штаба они вновь уединились в его комнатке. Своим чутким и нежным к любимому сердцем, почуяв неладное, она всячески пыталась утешить его, лишь смутно догадываясь о причине его внутреннего напряжения и плохо скрываемой внешней печали, ибо, в пылу дискуссии не слышала короткого диалога Володи со Звонарёвой об опасности чёртыханья.
     Однако искренние теплота и участие Наденьки к суженому понемногу успокоили Уклейкина, и он, вновь обретя некоторую уверенность и спокойствие, - решил выговориться пред любимой, рассказав ей о треклятой, опять вернувшейся чертовщине, включая и драматическую историю с хомяком Подрываева и даже его страшный сон в котором тысячи грызун буквально поедали его.
     Поведав сбивчиво Воскресенской о своих неподдающихся здравому пониманию злоключениях, Володе как будто немного полегчало на душе, как всегда бывает в подобных случаях, когда открываешь сердце человеку и в особенности - очень близкому. Наденька же напротив, взяв часть горя Уклейкина на себя, - потемнела лицом, и, несмотря, на достаточно позднее время, начала отчаянно названивать Ирине Олеговне, как в скорую помощь, свято надеясь, что психотерапевт уже вернулась из отпуска. Для этого она тихой мышкой выскочила в пустой коридор и на третий звонок судьба, наконец, смилостивилась к ней:
   - У аппарата!.. - раздался уверенный женский голос, знакомый Наденьки с детства, когда мама приглашала свою лучшую подругу всякий раз при любом заболевании дочери.
   - Ой, здравствуйте, Ирина Олеговна... - дрогнул от неожиданной удачи голос Воскресенской.
    - Наденька?.. - удивилась позднему звонку Иконникова, который застал её в дверях,  и которая только что вернулась с Байкала, где традиционно активно отдыхала от нервной во всех смыслах работы. - Что случилось? - сразу же догадалась опытный доктор о произошедшем несчастье по характерным интонационным признакам взволнованного голоса Воскресенской.
    - Ирина Олеговна... - едва сдерживала горькие слёзы Наденька. - Одному очень хорошему человеку... нужна ваша помощь...
      - Ну-ну…  отставить сырость! - решительно скомандовала Иконникова, - успокойся, милая, и завтра же ко мне домой с твоим очень хорошим человеком, а то я на работу только с понедельника выхожу. - И запомни: всё, будет хорошо, поверь мне...
    - Спасибо большое, вам, Ирина Олеговна, …я верю... - уже куда как более спокойно и уверенно отвечала Воскресенская, смахнув проявившуюся влагу с длинных, как лепестки чудесного цветка, ресниц.
     - Вот и ладно, девочка моя, главное, - верь и всё образуется... - целую и жду вас завтра в любое время, а то сегодня я с ног валюсь, да и поздно уже...
   - Да-да, конечно, спасибо ещё раз, Ирина Олеговна, мы обязательно будем... - положила трубку Воскресенская и с лёгким сердцем упорхнула к Володе, что б утешить хорошей новостью.
    Едва Наденька закрыла за собой дверь в комнатку, как в квартиру ввалилась взмыленная Роза Карловна. Вчера она третьей из клокочущей очереди, , словно отстающая от графика колхозная молотилка, отчаянно работая колкими локтями, протиснулась в жилищный департамент за смотровым ордером и, отхлебнув изрядно крови и усердно потрепав нервы у Будкиной и Бобылёвый, со скандалом добившись оного, - сходу отправилась на перекладных в Южное Бутово.
     Путешествие туда и обратно в Лефортово заняло без малого 5! (пять) часов, без учёта осмотра собственно указанной в документе квартиры. Поэтому, когда Флокс, героически преодолев пространство и время, предстала на пороге до боли родной коммуналки, - внешний вид её был жалок, словно у выжатой на половину мочалки, с растрёпанных волос которой всё ещё продолжали падать на пол обильные капли крепкого запаха бабьего пота.
     В измученных долгой дорогой внутренностях же её, угрожающе вырываясь наружу, мощно пылал огонь не самой маленькой мартеновской печи, и она измученной жаждой ланью, чуть не сбив, дежурившего на кухне Шурупова,  - молнией метнулась к крану с холодной водой. Вылакав без посредничества кружки напрямую из под крана, словно загнанная в пену гончая собака, не менее двух литров остужающей жидкости, она, обессилено рухнула на табуретку, вызвав у последней отчаянный хруст недовольства. С превеликим трудом отдышавшись, Розу Карловну, наконец, прорвало, как водопроводную трубу под резко скакнувшим давлением, накопившимся негодованием, восстановив, было потерянный от дорожных мучений дар речи:
   - В гробу я видела… - это их Южное Бутово, Петрович!.. Едва жива!.. Мне до дачи, блин, ближе! Поубивала бы крыс департаментских!.. Говорила же, гнидам, дайте ордер поближе, а они, сволочи, будто нарочно в самую даль меня пихнули!..
     Затем, вкратце пересказав удивлённому соседу перипетии экспедиции за МКАД и обратно, и немного сняв тем самым градус внутреннего негодования, Флокс, не дослушав мнения Шурупова, из последних сил оторвалась от повлажневшей табуретки и поковыляла отсыпаться к себе в комнату, лишь бросив ему на прощанье выстраданную за тяжёлый день фразу:
    - В общем, так, сосед... - будь что будет, но я с вами остаюсь, со штабом, иначе, - хана моим цветочкам, а на одной пенсии я не протяну…
    Надобно сказать, что весьма не мало, пока ещё соседей, вернулось из Южного Бутово со схожими с Флокс чувствами, однако всё же заметно большая их часть по разным на то причинам всё-таки решила согласиться на предложенные департаментом варианты. И таким образом, многострадальный ветхий дом по Красноказарменной 13, скоропалительно и возможно, незаконно (о чём, Бог даст, будет поведано далее) признанный аварийным, начал печальный процесс своего сиротства: ибо, что есть жилище без человека - пустота, забвение, руины и смерть...
    Однако сумрак наступающей ночи зачастую наводит на людей и даже предметы, несмотря на их как бы неодушевлённость, излишнюю грусть и неуверенность в будущем, тогда как первые солнечные лучи, рассеяв собой тьму сомнений, напротив, как правило, с рассветом вселяют в них надежду. А посему, дом, стряхнув себя дрёму, несмотря ни на что продолжил выполнять свои обязанности пред дорогими ему жильцами, а Уклейкин, на удивление хорошо выспавшись, после нежданно вновь нагрянувшей вчера чертовщины, с бодрым настроем сменил на кухне в 4-ре утра вдрызг зевающего начштаба.
    Оставшись в одиночестве, он первым средь жильцов искупался в обнадёживающем утреннем сиянии восходящего к новому дню Солнцу и, вернув относительную крепость Духа своего, за полчаса закончил заказную статью о треклятом Лопатине и, наконец, снова принялся за заветное - продолжение написания своего романа.
     Наступившая утверждённым на самом верху Вселенной чередом пятница сулила немало хлопот для Уклейкина: встреча с Сатановским по поводу вышеуказанного материала, творческий диалог с Яценюком с мутными перспективами и самое главное, - ближе к вечеру: частный визит к психотерапевту - Ирине Олеговне. В самой глубине души он надеялся на положительный результат беседы с высококлассным доктором, но одновременно - страшно боялся постановки какого-нибудь заковыристого нервного диагноза, словно бы смертельного приговора, и как следствие установленного недуга - потерю Наденьки, которою он бы не вынес. Единственное, что его реально утешало и давало сил к преодолению щедро расставленных судьбой капканов бытия - были, навсегда укоренившиеся, словно проросшие семена, в сердце чудесные по своей нежной благости и любви твёрдые слова её: "Я не брошу тебя..."
     Эти мысли и переживания постоянно терзали его последнюю неделю. Вот и сейчас, когда он, дописав очередную главу своего заветного творения, взглянул с надеждой через кухонное окно на небо, то, увидел там, как на яркое Солнце, подобно неминуемой беде, наползает огромная чёрная туча. И Володя вновь начал явственно ощущать, как печальные раздумья, начали заволакивать воспалённый неизъяснимыми неопределённостями мозг, обволакивая всю его сущность, как невидимые, скользко-холодные и удушающие щупальца спрута, как, вдруг, сзади раздался до ужаса знакомый железный голос Флокс:
   - Пишешь?!  Вот и правильно, - уж пропесочь ты этих дармоедов в своей газете: я вчера все мозоли  в кровь истоптала пока до этого долбанного Южного Бутово добралась!..
    - Хорошо, тётя Роза, - я постараюсь... - вздрогнул Уклейкин, вернувшись в будничную реальность из едва не нахлынувших вновь муторных переживаний вызванных ассоциацией с неожиданно навалившейся на Солнце чёрной, как смерть, тучей.
    - Ты уж, Володька, постарайся, - нависла она над ним угрожающей глыбой, - а за мной не заржавеет: так уж и быть - презентую вам моих отборных цветочков на свадебку... оторву от сердца в убыток.
    - Спасибо... - опешил Уклейкин, - а откуда вы знаете про свадьбу?..
    - Слухами, Володька, земля полнится, исключительно слухами... - как-то уклончиво ответила она и, хмуро взглянув в потемневшее окно, озабоченно заторопилась. - Ладно, соколик, я на дачу смотаюсь, а то зальёт ливень все труды мои; ну, а вы тут с Петровичем, - держите оборону, что б ни одна сволочь нас с Лефортово не выкорчевала; послезавтра вернусь! - скомандовала Роза Карловна на прощанье и была такова.
   -Ушла?.. - короткими перебежками прокрался, озираясь по сторонам на кухню к Уклейкину взъёрошенный разбуженный наставлениями Флокс Шурупов, в полосатой, как взбитый матрац, пижаме.
     - Да, вроде на дачу к своим флоксам опять поехала на два дня... - подтвердил надежды Шурупова Володя давно укоренившейся между ними шуткой, собирая размётанные творчеством по огромному кухонному подоконнику мелко исписанные листы.
     - Ну, слава Богу, - выдохнул начштаба, - а то что-то я её, Володенька, по старой памяти опасаюсь: всё, понимаешь, не могу свыкнуться, что она теперь не лает на нас псом цепным, а чуть ли не ласкает. - Давеча, опять меня тортом кормила... как бы она в тайной злобности не траванула меня - с неё станется...
    - Не, Петрович, теперь вряд ли... - успокаивал настороженного соседа Уклейкин. - При всей её скрытой на время подлости и вредности, на настоящую гадость она не способна: как ты говоришь "кишка тонка", а то, что вдруг улыбается нам после десятилетий тявканья - тут всё ясно: просто её интересы совпали с нашими, - и в этом она вполне искренна...
    - Хорошо коли так... - перекрестился на всякий случай Шурупов и взбодрённый отсутствием Флокс с энтузиазмом приступил к приготовлению условно-стандартного завтрака среднестатистического пенсионера начала XXI века в России: чай с сахаром, два яйца всмятку и бутерброд с пересохшим сыром и маслом. А Володя пошёл будить божественную Наденьку, дабы вместе с нею максимально гармонично влиться в наступившее бытиё пятницы.
    Вырвав нежным поцелуем Воскресенскую, как спящую красавицу, из плена сновидений, Уклейкин напоил её бодрым кофе и они, выслушав очередное пожелания начштаба о скорейшем журналистском расследовании грязных махинаций прохиндея Лопатина, не смотря на разразившейся ливень через час уже были у дверей редакции, куда как ручейки в воронку вливался насквозь промокший коллектив.
     Единственным человеком, которого не замочила неожиданно разверзнувшая над Москвой водная стихия, был Демьян Тарасович Яценюк, который явился в редакцию до ливня и вот уже два часа нервно прохаживал в её вестибюле по периметру и обратно, как примерный часовой, с невыносимым нетерпением ожидая Уклейкина. После вчерашней случайной (а быть может – судьбоносной) встречи с Володей, в результате которой на затоптанном полу, как алмаз средь шлака, обнаружился единственный изданный за государственный счёт сборник его стихов, он не спал всю ночь, страстно переживая те чувства, о которых весьма подробно было сказано выше.
     От нахлынувших сверх всякой разумной меры чувств, Яценюк едва не явился к Уклейкину на квартиру в тот же день и хотел повторить не реализовавшийся порыв рано утром, для чего разведал в отделе кадров домашний адрес Володи. Но лишь неимоверным усилием воли, зиждущейся на некоторой гордости, а, точнее сказать, - просыпающейся после долгих десятилетий забвения творческой гордыни, он сумел удержать себя от скоропалительного эмоционального шага, дабы им ненароком не отпугнуть, возможно, единственного почитателя своего таланта.
   - Владимир Николаевич! - окликнул Яценюк, вошедшего в вестибюль до последней нитки мокрого Уклейкина, который неловко складывал постоянно сопротивляющийся вредный зонтик над наполовину сухой Воскресенской.
   - Демьян Тарасович? - немало удивился Володя, - здравствуйте...
   - Приветствую вас... молодые люди, - переминался он как старый мерин, не зная, как правильнее подступится к невыносимо волнующему его делу. - Как вас намочило-то, может горячего чайку, - чудесным образом быстро нашёлся он, - у меня свой липовый с самого Ужгорода лучше и быть не может, а то не дай Бог простудитесь...
     - Спасибо, Демьян Тарасович, вам за чуткость, - отблагодарил его, продолжающий удивляется учтивости выпускающего редактора Уклейкин, - только мне сначала к Сатановскому надо материал сдать - на 10:30 назначено, а сейчас – уже без пяти десять...
    - Так он не приехал ещё, наверняка где-нибудь в пробке торчит, - голову на отсечение даю - я уже тут битых два часа стою!.. - обрадовался он как ребёнок, - ...всё вас, Володя, дожидаюсь... - добавил Яценюк заметно тише, отводя, немного в сторону засиявшие надеждой  глаза. – Так что, успеем почаевничать…
    - Так мы же, вроде, вчера договорились у вас встретиться в обеденный перерыв... - ещё больше удивился Уклейкин.
    - Верите ли, Володя...  - аккуратно взял он его за локоть и отвёл в сторону, что б никто не слышал их приватного разговора, - ...не утерпел, сил нет ждать - так хочется услышать ваше мнение о ... моих стихах... - Всю ночь не спал... как мальчишка перед свиданием, - искренне исповедался он Уклейкину как на Духу, отчего у последнего сочувственно и понимающе, как у "коллеги по цеху" дрогнуло сердце:
     -Хорошо, хорошо, Демьян Тарасович, - начал успокаивать его Уклейкин, - пойдемте, пообщаемся, но только ...какой из меня критик...
     - Не скажите, Володя... - словно бы опомнился Яценюк, - ничего, что я вас так попросту... по имени?..
     - Как вам угодно, Демьян Тарасович... - согласился Уклейкин и жестом дал понять Воскресенской, что б она шла по своим делам, оставив их наедине. Но Наденька и без этого догадалась, в чём причина столь странного поведения выпускающего редактора, - и уже начала отдалятся от них самостоятельно.
    - Так вот... - продолжал он сбивчиво, направляя Уклейкина к себе в кабинет, - я вчера специально просмотрел ваши последние публикации в нашей газете и должен сказать, что у вас великолепный и цепкий слог даже, несмотря на откровенную, извините, ерунду о которой вы вынуждены писать по штату. - И Барис Абрамович вас ценит, и весь творческий коллектив, и эрудированны вы более чем достойно, воспитаны подобающе... - щедро, но без подхалимажа, раздавал хвалебные эпитеты Демьян Тарасович, гонимый обильно нахлынувшими чувствами творчества, найдя после долгих лет исканий благодарного слушателя в лице Уклейкина. - Всё это в купе и позволяет мне сделать вывод о вашей высокой компетенции в литературе; более того - я вполне допускаю, что и вы пишите в стол, разве не так, Володя? - хитро он улыбнулся, словно бы наверняка знал о тайной страсти Уклейкина к сочинительству.
      - Есть грех... - немного смущённый, но не без удовольствия, заочно польщённый высокой оценкой его пока ещё не видавшего свет творчества, ответил Уклейкин, проходя, наконец, в заветный кабинет вслед за седым поэтом, который суетился вокруг него как пчела у цветка с долгожданным нектаром.
     - Вот видите!.. - довольный своей догадкой радостно воскликнул Яценюк, - так что, дорогой Володя, кто же, как не вы сможете объективно оценить скромные плоды творческих мук, так сказать, - «коллеги по цеху».
     "Бог мой!.. - уже в свою очередь воскликнул про себя Уклейкин, - он в самую заветную десятку попал: "коллега по цеху", - неужели снова фантастическое совпадение …или продолжение чертовщины?!.."
    И словно слетевшие с самих Небес смерчи, противоречивые чувства буквально выворотили Володю наизнанку. С одной стороны он ещё глубже проникся искренней симпатией к Яценюку, как « к коллеге по цеху», и на котором также как и на нём, надеялся Уклейкин, не могло не быть опекунства Создателя в творчестве, а с другой – насторожила пугающая проницательность выпускающего редактора,  вмиг определившего его тайную склонность к сочинительству.
      Тем временем Демьян Тарасович, продолжавший хлопотливо кружить вокруг Уклейкина, машинально включил главный компьютер, электрочайник и начал было доставать с полки соответствующие аксессуары к чаепитию, но, увы, ничего кроме сахара не обнаружив, сокрушённо рёк:
     - Вот ведь досада...  наверное, Алла Ивановна всё выпила: и куда в неё только влезает - вчера ведь пол пачки заварки липовой было из моего Ужгорода?.. Володя, вы не могли бы, ещё пару минут обождать тут меня, а я быстренько в буфет и обратно?.. – едва ли не со слезами на глазах умолял Яценюк.
    - Может всё-таки не стоит?.. - тщетно попытался отговорить его Уклейкин, но при этом, ни коим образом, - не обидеть отказом. – Давайте, тогда, лучше я сбегаю.
    - Нет, нет, как можно, вы же гость, и я прилюдно обещал вас напоить горячим чаем, а то ещё, не дай Бог, заболеете, - и, не дождавшись ответа, спринтером выскочил за дверь, словно бы разом сбросил с себя лет тридцать.
    "Вот он… момент истины…"- мелькнула сама собой страшной ядерной вспышкой роковая мысль в тут же возбудившемся мозгу Уклейкина, как только за Яценюком захлопнулась дверь. Метущаяся Душа его едва не взвыла от невыносимого положения, ибо, он остался один и без лишних глаз; перед ним - заветный компьютер, в кармане - флешка с хакерским файлом от Подрываева... Осталось сделать последний шаг... Но... неизъяснимая сила, словно неподъёмные, невыносимые вериги сковали руки его, а сердце его едва не возопило к совести его: "Не делай этого, потом всю жизнь каяться будешь!"
    "Действительно, - начал лихорадочно соображать Володя, - что же это я делаю - человек, да ещё и "коллега по цеху" мне всю душу открыл, а я в неё плюю, как чёрт какой-нибудь?! Это, блин, уже ни в какие ворота не лезет!..  Надо как-то иначе, ...но как?! Разве что ...признаться... только не сразу, после как-нибудь..."
     На том он твёрдо и порешил, сразу же испытав в себе благоговейное облегчение, и нарочно отошёл от компьютера как можно дальше к окну, в котором после мощного ливня, словно бы омывшись ключевой водой от всего бренного и наносного, ещё ярче вновь радужно засияло обнадёживающими лучами жизни согревающее московское Солнце.
    А когда запыхавшийся Демьян Тарасович вернулся, то они, подобно двум бегущим навстречу ручейкам сначала робко, а потом всё уверенней, слившись, забурлили, ни на что, не обращая внимания в пылком обсуждении литературного наследия Яценюка. Для почина Володя страстно продекламировал его "Древо" вызвав у расчувствовавшегося автора едва сдерживаемые чувства безграничной сердечной благодарности. В общем, - они сошлись на ниве литературного творчества, как истинные "коллеги по цеху" - и не рабочая рутина, ни разница в возрасте и должности не смогли прервать их почти получасовую жаркую беседу взахлёб, пока в дверь не постучалась Воскресенская:
   - Извините меня, Демьян Тарасович, но Сатановский срочно Володю вызывает...
   - Ах, как жаль... как не вовремя... - зацокал вмиг помрачневший Яценюк, - но я надеюсь, дорогой Володенька, мы не раз еще поговорим с тобой о... в общем - заходи ко мне в любое время... без обиняков...
   - Обязательно подискутируем, Тарасыч! – жизнеутверждающим ответом удовлетворил его Уклейкин, перейдя, как и договорились на "ТЫ", и крепко пожав ему на прощанье руку, вдохновлённый столь неожиданной творческой дружбой, смело и подчёркнуто неспешно прошествовал на ковёр к главреду готовый к любым испытаниям судьбы.
      Борис Абрамович в ожидании Уклейкина заметно нервничал и как всегда в подобных случаях прохаживался вдоль огромного окна, искоса, с трепетной тоской и опаской поглядывая на кремлёвские звезды, отчаянно пыхтя сигареткой. Дело в том, что ему неожиданно позвонил Лопатин и сказал, что возможно заедет сегодня, так сказать, - сверить предвыборные часы, не уточнив даже примерного времени: когда, мол, случится быть в центре Москвы, тогда и заскочу. А неопределённость, как известно, хуже всего действует на психологическую устойчивость человека. К тому же Уклейкин опаздывал к назначенному им времени с рекламной статьёй о Пал Палыче на четверть часа, что вызывало у бывшего замполита, привыкшего добиваться от подчинённых точного и своевременного исполнения приказов, дополнительные конвульсии его и без того расшатанной, как больной зуб, нервной системы.
     - Ну, ёлки-палки! Володя, - это ж залёт: будь ты в армии, - я бы тебе тут же внеочередной наряд на кухню выписал! - бабахнул сходу из всех орудий Сатановский на наконец-то появившегося Уклейкина, что бы снять лишний градус внутреннего скопившегося нервного негодования и в очередной раз безуспешно призвать проштрафившегося журналиста к соблюдению элементарной дисциплины.
     - Так получилось... Борис Абрамович, вон какой ливень... - совершенно формально повинился Володя, находясь ещё под впечатлением встречи с Яценюком и потому посчитав претензии шефа – второстепенными, впрочем, не показывая вида.
     - Подумаешь ливень!.. - это ж не землетрясение, - мог бы и пораньше выйти из дома... - вынужденно сбавлял гневные обороты главред, ибо и сам из-за нежданно возникших потоков воды небесной, повлекшие огромные автомобильные пробки в столице, опоздал на работу почти на двадцать минут, что почти никогда не случалось с ним.
    - В следующий раз, Борис Абрамович, обязательно так и сделаю... - как-то неожиданно дерзновенно ответил для себя Володя. Но Сатановский будучи излишне возбуждённым перед встречей с Павлом Павловичем, которая могла произойти в любую минуту, словно обречённо снижающийся воздушный шарик над ежовыми иголками, - не обратил внимания на некую вызывающую тональность Уклейкина, уверенный вид которого напрочь отметал всякую вину за опоздание.
    - Ладно, чёрт с тобой, - ливень так ливень! - уже на всё соглашался главред, лишь бы быстрее добраться до главного, - ты о Лопатине статью доделал?
    - Даже не надейтесь... - не к селу не к городу ляпнул Уклейкин, словно кто-то его нарочно за язык дёрнул, услышав треклятое "чёрт с тобой", а у Сатановского потемнело в глазах и едва не остановилось сердце...
   - Ой... - как бы очнулся Уклейкин после короткого замыкания в его организме, - я хотел сказать лишь в том смысле, Борис Абрамович, что даже не надейтесь, что я вас когда-нибудь подведу... вот возьмите полностью доделанную статью о Лопатине.
     Последние корректировочные слова Уклейкина весьма вовремя проникли сквозь ещё функционирующие барабанные перепонки главреда, и целительным бальзамом растворившись в его, было начавшей холодеть грузной плоти, вернули дар речи:
    - Ну, Уклейкин, ну, сукин сын!.. Попался бы ты мне в своё время в армии - уж я бы тебя в раз научил шутки шутить... чуть в гроб досрочно не вогнал…
    Володя не нашёлся, что ответить и лишь красноречивой мимикой согласился с шефом, который вырвав из рук подчинённого разгильдяя гранки, впился в них настежь распахнутыми глазами, как безнадёжный больной в спасительный рецепт, только что выписанный ему доктором. И с каждой прочитанной строчкой серое от переживаний лицо Бориса Абрамовича буквально просветлялось, как хмурое небо после прошедшего дождя, а было загнанная в угол душа его, - вновь обретала спокойствие и уверенность.
     - Нет, всё-таки Бог есть!.. - дочитав рыбу статьи воскликнул облегчённо Сатановский будучи по жизни колеблющимся атеистом. - Не зря, я тебя, брат Уклейкин, сразу приметил - есть литературный талантишко, есть! хоть ты, прости уж меня за прямоту, - раздолбай редкостный...  Можешь ведь, когда захочешь!..
     - Я старался, Борис Абрамович... - как всегда нейтрально ответил Володя, слегка смутившись похвальной тирадой шефа, включая и "раздолбая", смысл которого в контексте сказанного показался ему исключительно положительным "ругательством", что-то типа "молодец", хоть и не на все сто.               
    - Вижу, теперь вижу... - подмигнул он Уклейкину, и весело привстав с кресла, многозначительно подошёл к хорошо известному всем в редакции тайному несгораемому сейфу, вмонтированному в стенку под репродукцией картины "Остров сокровищ" какого-то малоизвестного художника. - А раз старался, то и награждайся: вот держи, брат, Уклейкин, внеплановый гонорарий!.. - торжественно объявил главред и протянул ему весьма увесистый конверт с зелёными американскими денежными знаками, когда вынырнул вновь в кабинет из-под огромного полотна, изображающего пещеру, в центре которой сиял открытый пиратский сундук, переполненный несметными сокровищами.
    - Спасибо, Борис Абрамович... - искренне удивился Уклейкин неожиданной развязке, - если б вы знали как это сейчас кстати...
     - Эх... Володя, а когда эти деньги проклятущие некстати?.. - философски заметил тяжело выдохнувший Сатановский, в сознание которого на полминуты, бесцеремонно, словно наглая чайка, в тысячный раз, влетела его мечта - небольшая фазенда где-нибудь на берегу моря в Испании, после выхода на пенсию.
   - Это точно... - целиком солидаризировался с шефом Володя. А Сатановский,  несколько замкнувшись в себе, как всегда в подобные мгновенья, - пристально посмотрел на сияющие практически безграничной властью кремлёвские рубиновые звёзды с неизменной тоской и трепетом.
   - Впрочем, - тут же очнулся он от сладкой, как андалузское вино, паузы о вожделенной фазенде перемешанной с горьким привкусом подспудно давящего на него Кремля, и вновь хитро подмигнул Уклейкину, - тебе, я знаю, деньжата сейчас точно не помешают... такой бриллиант, как Наденька Воскресенская, требует достойной оправы!..
     - Да уж... не без этого... - почесал скорее машинально, нежели озадаченно затылок Уклейкин в ответ на последнюю во многом справедливую фразу шефа, но, не принимая оную близко к сердцу, ибо достоверно знал о равнодушие Наденьки к чрезмерным материальным благам, что называется, - из первых сахарных уст её.
    - Ну, ничего, ничего... - покровительственно подбодрил подчинённого  Сатановский, давая понять, что пора бы закругляться. - Главное-то ведь, Володя, любовь - верно?
    -  Абсолютно с вами согласен, Борис Абрамович,  - без любви только мухи женятся... - удачно и к месту чуть переиначил Уклейкин известную в народе шутку-прибаутку и они, довольные собой, - улыбнулись.
   - Вот и ладушки... - подытожил беседу главред, пожимая на прощанье руку, - и главное, Володя, - не пропадай и не болей, как в последний раз, будь на связи - нам предстоят великие дела!..
   "Не сомневаюсь... - про себя уже согласился Уклейкин на выходе из кабинета, тут же вспомнив о Лопатине и предстоящей с ним неминуемой схватки за дом, - и неприятный холодок мириадами незримых электрических иголочками пронзил возмущённое сознание Володи, - а деньги-то эти, наверное, его..."
    А Сатановский вновь обретя прекраснейшее расположение духа, с удовольствием закурил и опять прищурился на пылающие в ярком Московском Солнце кремлёвские звёзды, мурлыча в пышные, как у матёрого кота, усы: "Эх... где ж мои пятнадцать лет..." причём совершенно без ностальгии, опять задумавшись о чём-то своём, сокровенном.
    Однако промурлыкать до конца знаменитую песню Высоцкого Борису Абрамовичу, - сегодня было не суждено, ибо она была неожиданно прервана на холодящей в жилах кровь строчке "А где мой чёрный пистолет?..». За, только что закрывшейся за Уклейкиным дверью вдруг раздались пугающие суматошные звуки толи возни, толи ещё чёрт знает чего.
    Главный редактор в соответствии с армейской привычкой пригнулся и хотел уже короткими перебежками приблизиться к эпицентру пока неведомого ему шума, как дверь растворилась настежь и в кабинет, как всегда уверенной, вальяжной походкой вошёл Лопатин, милостиво бросив через барское плечо чрезмерно ревностной личной охране:
   - Оставьте его, ребята, от греха, - тоже мне... "человек рассеянный с улицы Бассейной"!
    - Здравствуйте, Павел Павлович, что-то случилось?! - напрягся Сатановский, чуть заикаясь от волнения; и не разгибаясь, - учтиво пожал ему руку, при этом опасливо вглядываясь ему в прихожую, где на полу сидел помятый, но возмущённый Уклейкин в окружении двух бугаёв устрашающих размеров.
    - Да ерунда... просто у тебя, Абрамыч, горе-работнички, что котята слепые. Вон этот, - он, обернувшись, презрительно кивнул на Володю,- очки напялил, а ни хрена не видит на кого прётся... - Подхожу я, понимаешь, к твоему кабинету, а этот, как чёрт из табакерки, из дверей выскакивает, зенки в конверт сунув. А у меня охрана, сам должен понимать, резкая, бывалая...
     - А... - немного успокоился главред, - так это Уклейкин... он действительно бывает немного рассеян, а так - отличный журналист... извините его, Павел Павлович...
    -Уклейкин?.. - удивился Лопатин, обладавший великолепной памятью. "Не тот ли это Уклейкин, который входит в актив того треклятого дома, жильцы которого упираются сносу?" - вспомнил он фамилию из списка засаленной тетрадки добытого его быковатыми помощниками «Круглым» и «Сытым». "Надо будет уточнить - тот вроде бы то же журналист, если мои балбесы ничего не напутали..." - и ещё раз обернулся что б запомнить лицо Уклейкина, который в свою очередь уж встал с пола и не сводил с Лопатина прожигающих глаз, недовольно отряхивая костюм.
   - Извините его, Павел Павлович, пожалуйста... - еще раз робко повторил просьбу Сатановский, зная крутой норов Лопатина и его связи в криминальном мире, - это наш ведущий работник... вот-вот женится... сирота...
    - Ладно, Боря, чёрт с ним с вашим Уклейкиным, пусть живёт...  - демонстративно удовлетворил вторичную просьбу главреда Лопатин. - Да я уже и забыл давно... про сей конфуз... - вдруг, куда как искренне добавил он, на мгновенье, предавшись, налетевшим из бурного прошлого сентиментальным воспоминаниям о собственной порой крайне тяжёлой жизни и мысленно даже покаялся пред Богом за все проступки.
    - Вот спасибо… - искренне обрадовался Сатановский улаживанию с виду пустяшного конфликта, но по известным причинам могущего окончиться весьма плачевно и даже трагически для Уклейкина.
   - Всё, Абрамыч, проехали, - поставил окончательную точку Лопатин. - Давай лучше рассказывай, печатная душа, как наши дела, а то у меня времени в обрез, -  и дал знак охране, что б она плотно закрыв за ним дверь, никого не пропускала.
    А Уклейкин, который, безусловно, сходу узнал Лопатина, отряхнувшись, и, машинально положив конверт с деньгами во внутренний карман пиджака, немного прихрамывая, поковылял на своё рабочее, место полон нахлынувших на него противоречивых чувств и мыслей. Среди прочего Володя всей своей сущностью осознал, что к заочному неприятию местечкового олигарха добавилась и сугубо личная неприязнь: обида, горечь унижения и едва ли не ненависть.
     "Пусть живёт..." - сотрясали его изнутри ужасные, циничные и  бесчеловечные, презрительно брошенные, слова Лопатина. "Кем он себя, гад, возомнил,  Богом?!  - возмущался, закипая праведным гневом Уклейкин.     "Ну, ничего, будешь, ты меня, чёрт, помнить!.." - твёрдо и окончательно вынес он свой приговор обидчику и решительно захромал дальше, шлифуя в возбуждённом мозгу утверждённый ранее план сокрушительной мести. 

                Глава 8

       К вечеру гнев Уклейкина, после мимолётного конфликта с Лопатиным, заметно поостыл, но не угас, затаившись до поры в самом тёмном уголке Души его, - и ждал должного отмщения. И когда он с Воскресенской, в связи с "короткой" пятницей на свой страх и риск, презрев соответствующие статьи трудового кодекса, на полтора часа раньше покинули издательство, и стояли на пороге квартиры Ирины Олеговны, волнения Володи были уже совершенно иного характера. И хотя внешне он старался держать себя в руках, что, в общем-то, вполне удавалось, внутри всё больше нарастал давешний подспудный страх постановки какого-нибудь заковыристого неизлечимого нервного диагноза профессиональным врачом. А раз такая вероятность существовала, то, даже свято помня ангелом хранимые слова Наденьки "Я не брошу тебя..." Уклейкин по этой причине всё равно панически боялся, не дай Бог, потери возлюбленной, а вместе с ней самого смысла своего последующего никчёмного существования...
     - Ну, покажись, красавица, покажись... давненько я тебя не видала... - начала с порога обхаживать Ирина Олеговна Воскресенску как родную дочку, которая по сути таковой и являлась на правах лучшей подруги её матери. Самой Иконниковой, увы, - Господь не ниспослал детишек - и всю теплоту своей широкой Души она щедро расточала на Наденьку всякий раз, когда видела оную с самого дня её рождения, будучи к тому же ей крёстной. - Ещё больше, цветочек мой, расцвёл... - искренне любовалась она ею.
    - Ну, тётя Ира...  - покраснела, Воскресенская, словно девочка, которую застали у зеркала с губной помадой матери, - опять вы за своё... я и так вся сгораю от смущения...
   - Красоту, Наденька, - выпячивать грешно, - а ты девушка с пелёнок скромная - людям, значит, на радость цветёшь, как колокольчик луговой, - и по-матерински поцеловала её в щёчку, при этом внимательно разглядывая стоящего за ней Уклейкина, переменяющегося ногами от внутреннего волнения на сбитом в гармошку коврике.
    - Апчхи!.. извините... - толи от перенапряжения толи от поднявшейся с половичка пыли совершенно неожиданно для себя и окружающих чихнул Володя, и виновато улыбнулся.
    - Вот видишь, Наденька, и молодой человек подтвердил мои слова! - в свою очередь улыбнулась Иконникова Уклейкину и любезным жестом пригласила званых гостей к себе в квартиру. - Так, стало быть, это и есть твой кавалер? - тактично сменила она тему личностным вопросом, кивнув Наденьке, и почти не сомневаясь в её положительном ответе. Ещё вчера во время телефонного разговора с крестницей Иконникова по одной ей ведомым признакам поняла, что речь идёт не просто о "очень хорошем человеке", но и, скорее всего, - о единственном и самым дорогим на всём белом Свете. И сегодня, когда доктор воочию увидела потенциального больного и то, какими благоговейными взглядами он обменивается с Наденькой, а та с ним, последние сомнения её пали, как маскирующаяся ложь под напором железобетонных фактов: вне всяких сомнений - это была настоящая Богом данная любовь.
    - Здравствуйте, Володя... Владимир, - представился Уклейкин, оказавшись под дружелюбным, но проницательным взглядом Иконниковой, и на всякий случай, для солидности добавил, - Николаевич...
    - Хорош!.. - подмигнула Иконникова Наденьке, - не дать, не взять, - Пьер Безухов... - сходу точно определила она всю схожую с персонажем бессмертного произведения Льва Толстого психологический типаж сущности Уклейкина по внешним, едва уловимым даже высокому профессионалу, признакам.
    - Что вы, Ирина Олеговна, - учтиво ответил Володя, стараясь быть максимально раскованней от нервного напряжения, -  ...мне даже до немногих достоинств, графа, как от Земли до Неба.
   - Ну, это вы, Володя... - позвольте мне так вас называть?.. - вежливо оговорилась Иконникова.
    - Да, конечно, как вам будет угодно... - ещё учтивей ответствовал ей Уклейкин, немного робея и теряясь, шагнул в огромное пространство прихожей трёхкомнатной квартиры сталинского дома.
    - это вы ...из излишней скромности, так вероятно говорите, -  продолжила вербально прощупывать пациента Иконникова. - Я, простите, от горшка знаю Наденьку, и если уж она с кем-либо дружит, то человек этот, как минимум, - приличный, а, как правило, - по-настоящему подобающий. А между вами, молодые люди, - одобрительно улыбнулась она, - насколько могу судить отношения зашли куда как дальше чем даже крепкая дружба между мужчиной и женщиной.
     - Тётя Ира... - вновь зардела Воскресенская.
     - Я, моё Солнышко, уже, увы, 50 лет как тётя Ира, - тут же мягко осадила Иконникова крестницу. - Да и что я такого крамольного сказала? Что вижу, то и говорю, сама знаешь... - стояла она на своём, - а родители то в курсе ваших отношений?..
      - И, да и нет... - уклончиво ответила Воскресенская, - мы у моих родителей ещё не были, - всё никак не соберёмся, а Володины родители... давно умерли...
     - Простите, Володя...- извинилась, перекрестившись Иконникова, - ...Царствие им Небесное.
     - Ничего, я уже привык... - и снова как-то виновато с едва заметной тенью печали улыбнулся.
      - К этому не привыкнешь... - грустно констатировала врач, - ладно... об этом после, поговорим... И дабы развеять нечаянно возникшую угнетающую атмосферу предложила пройти на кухню поить чаю, что и было сделано. В течение четверти часа за внешне, казалось бы, обычным разговором обо всём на свете и ни о чем, Иконникова сумела почти полностью успокоить Уклейкина и настроить его на максимальную откровенность.
     Закончив же с чаепитием, она проводила Володю для профилактической беседы в одну из огромных комнат, которая одновременно служила ей рабочим кабинетом и библиотекой, попросив  Наденьку не беспокоить их как минимум ближайший час.
     Трудно сказать чему именно нараспашку открылась душа Уклейкина пред Иконниковой в процессе их неспешного разговора. Толи профессиональным навыкам классного психолога, толи некоему собирательному образу горячо любимой, но рано покинувшей его матери, которая всегда умела дать совет, рассеять сомнения и отогреть все его горести теплом своего чуткого сердца, и вдруг воскреснувшему в лице чуткого доктора, толи просто возможности выговорится, толи чему-то иному или всёму вместе взятому... Но в итоге, когда минуло полтора часа откровенного разговора, Володя, удивительным образом почувствовал в себе, постоянно ускользающую от него в последнее время уверенность и даже нестерпимую жажду жизни, насыщенной смыслом и пользой для окружающих его людей и себя.
     Он вновь, как и почти две недели назад страстно возжелал доказать и себе и главное, -  людям, что он "не кишка тонка", а вполне состоявшаяся творческая личность, способная чуть ли на жертвенный подвиг ради благостного дела. Одним словом, Душа Володи будто бы снова обрела постоянно ускользающую гармонию смыслов своего бытия, сбросив удушающие её оковы невыносимых и неизъяснимых угнетающих сомнений, которые в своей чрезмерности грозили рано или поздно надломить его человеческую целостность и сущность... навсегда.
     Однако диагноз, которого так панически боялся Уклейкин, вызванный всей этой треклятой чертовщиной, когда они вышли из комнаты к томящейся в волнительном ожидании Воскресенской из уст Иконниковой прозвучал как благословенная молитва: общее нервное переутомление на почве синдрома навязчивых фобий. Или, если говорить, научно, - обсессия, которое, как оказалось, в современном перегруженном стрессами и напряжением мире, явление, увы, вполне обычное и в принципе безобидное, если конечно не запускать заболевание. Рецепт же, озвученный чудо спасительным доктором, был как всегда лишь внешне прост: свежие воздух и пища, положительные эмоции и главное, - любимое дело, в творческом процессе реализации которого просто не останется места для негативного самоедства и навязчивой разъедающей дух и сознание мнительности.
   - И повторюсь ещё раз и ещё, Володя, поверьте, мне как давно практикующему психологу и запомните на всю жизнь, - заниженная самооценка, как впрочем, и завышенная - расшатывают изнутри любую, даже очень сильную и цельную личность, - снова повторила для Уклейкина стержневую мысль, прощаясь с гостями в дверях прихожей.
   - Я верю вам... и постараюсь всё исправить, - с благодарностью заверял её Володя, - и  спасибо вам огромное, Ирина Олеговна...
    - Не за что, ребятки... и помоги вам Бог, - перекрестила на дорогу Иконникова влюблённых, устало закрывая за ними дверь.
      Всю дорогу до дома радостный Уклейкин делился с заметно повеселевшей Наденькой удивительными впечатлениями о докторе, и как она простыми словами смогла ему всё разъяснить, успокоить и вселить надежду на скорейшее выздоровление. Он в очередной раз про себя искренне благодарил Судьбу за щедрый дар в виде нежно любимой Воскресенской, которая в очередной раз посредством таланта Иконниковой буквально спасла его, почти окончательно вырвав его из трясины нервного недуга.

     А пока вагон метро буднично мчал вдохновлённых верой в лучшее Володю и Наденьку под московской землёй в неведомое им будущее, в коммунальной квартире Уклейкина произошла престранная встреча Начштаба с невесть откуда взявшимся и затем неизвестно куда исчезнувшим цыганёнком.
    - Эй, дядя, а Шурупов тут живёт?! - услыхал Василий Петрович нагловатый детский голос за своей спиной, когда обойдя двор, он отобедал, и принялся, как и всегда, на кухне штудировать 7-ой том полного собрания сочинений И.В. Сталина, что бы закрепить теоретическую базу. (Входная дверь в коммуналку с начала формирования штаба днём всегда была нараспашку, да и ночь порой не закрывалась.)
     Начштаба удивлённо обернулся и увидел развязно стоящего в открытых дверях шустрого мальчика лет 13-ти, в яркой красной рубахе, неопределённого цвета шароварах и босиком: в одной руке которого была непрозрачная сумка, а в кулаке другой – был зажат какой-то небольшой предмет.
    - Ну, я Шурупов, а ты кто такой будешь?.. - ещё больше изумился начштаба.
    - Неважно,  - отрезал пацан, - а кличут тебя, дядя, часом, не Василием Петровичем?
     - Им самым и величают…- признался Шурупов, и хотел было поинтересоваться неизъяснимой пока для него точности и цели вопросов чрезмерно уверенного в себе, неизвестно откуда и для чего взявшегося юного представителя самого подвижного племени в Мире.  - А, собственно, что?.. – не успел он уточнить, ибо, был подкошен обезоруживающим вопросом.
    - И воевал, стало быть, дядя?.. - невозмутимо и последовательно выстреливал, как из пулемёта, цыганёнок, цепким, но уважительным взглядом разглядев на пиджаке наградные ветеранские планки.
    - А то... как же, внучок... - начал окончательно теряться во всех смыслах бывалый фронтовик происходящему.
    - Ну, а кто был командиром роты, когда ты, дядя, с сотоварищами немчуру в Берлине на лоскуты рвал?.. - задал, совершенно нахраписто он, судя по интонации последний, контрольный вопрос.
    - Лисеченко… - как на духу, машинально ответил совершенно растерявшейся Шурупов, не зная, что делать и думать дальше.
    - Ну, тогда, держи, дядя, подарки… и жди гостя дорогого! - улыбнулся жемчужными зубами цыганёнок, всунул ему в одну ладонь какие-то часы, а в другую - увесистый пакет, и, беспечно насвистывая что-то своё, - поплясал к выходу.
   - Так кого и когда ждать-то?.. - едва не взмолился начштаба вслед малолетнему танцору в тщетной попытке добиться от него внятного ответа.
    - Скоро... жди, дядя, скоро всё узнаешь!.. - выкрикнул в ответ озорной цыганёнок через плечо, весело подмигнул ошарашенному Шурупову, и, сверкнув как солнечными зайчиками, голыми шлифованными пятками, - исчез в дверях так же неожиданно быстро, как и появился.
   - Что, блин, за цыганщина?.. - буркнул в седые усы Шурупов, оставшись один на один с возникшим за одну минуту из ничего ребусом бытия, пристально разглядывая знакомый циферблат и меняясь в лице от относительно нормального к бледному цвету. - Ба! - аж вздрогнул он, испугавшись собственного громкого голоса, - так это ж мои часы, именные, командирские... - Стоп... Я ж их Володьке подарил лет пять тому... - ничего не понимаю...
    Он вытер тыльной стороной взмокшей от волнения ладонью проступивший от напряжения на лбу пот и принялся с чудовищным любопытством разбирать пакет, надеясь в его недрах найти хоть какой-нибудь ответ странному происшествию. На кухонном столе последовательно появились: пятизвёздочный армянский коньяк в двух экземплярах, банка красной и чёрной икры, упаковка ветчины и палка сервелата, ароматный сыр, груши, яблоки, ананас, виноград, шоколадные конфеты в шикарной упаковке, чай кофе и ... внимание! – пожелтевшая пачка трофейных немецких сигарет.
    Сердце Шурупова дрогнуло, как перегруженный товарный состав при первом рывке локомотива, и начало медленно вновь набрать естественный, соответствующий почтенному возрасту ход: "Не может быть..." - мысленно шептал он. Дело в том, что это была именно та самая махорка, которую он с товарищами по оружию, в далёком, незабвенном 45-м году случайно отбил у фашистов с интендантских складов в предместье Берлина с надписью «Otto von Bismarck».
    - Не может этого быть... - вновь прошептал он, всё ещё не веря в очевидное, даже когда неповторимый ядрёный табачный «аромат», спустя более полвека, насквозь прошиб его слегка заложенное насморком обоняние. Но факт был очевиден и Шурупов, будучи человеком бывалым как не старался не смог его отрицать, а потому с трудом впихнув крайне давно невиданные одновременно в таком количестве и качестве деликатесы в холодильник, оставив лишь бутыль коньяка, принялся отчаянно искать разгадку случившегося с ним ребуса. Но даже четверть отпитого им великолепного креплёного виноградного напитка и три скуренные раритетные сигареты исключительно для бодрости ума и воображения не смогли поспособствовать начштаба разрешению нежданной загадки, отчего он собственно и прибывал в пространном положении.
    С одной стороны великолепный коньяк и почти музейный табак сделали своё дело: плоть Петровича ликовала и блаженствовала, но с другой - неразгаданная тайна зудила гадкой, застрявшей в подсознании занозой и портила всю, в целом - благостную картину.
    Бог весть, сколько бы еще алкоголя, никотина и нервного напряжения пришлось бы растратить Шурупову для возможного разгадывания заковыристой шарады, но неожиданное появление Звонарёвой позволили ему существенно сэкономить вышеперечисленные ресурсы пусть и на очень короткое время.
   - Всё, Петрович, баста, - отдежурила у этого клятого департамента! - сходу выпалила она визгливыми трассерами с порога. - Все гляделки проглядела, но за весь день только три перебежчика пришли за ордерами...
   - Ну?! - искренне удивился начштаба относительно доброй новости, рефлекторно вздрогнув от неожиданного появления гиперактивной соратницы.
    - Хоть "ну", а хоть - баранки гну, а вот тебе, генерал, поимённый список отщепенцев, - бравурно хлестнула она по-гусарски, словно козырную карту, взмокшую от жары тетрадку об стол, и взгляд её намертво застыл на початой бутылке коньяка.
     - Зря ты так, Ильинична... сколько раз тебе говорили: у всех свои причины, пусть люди сами решают с кем им быть и как быть... - начал  он традиционно сразу же  охлаждать закипающий огромным с медалями тульский самоваром гнев Звонарёвой. - А то, что нынче всего три человека пришло это очень даже хорошо: похоже, народ, окончательно определился, - кто в Южное Бутово колесует, а кто остаётся тут с нами в Лефортово до победного конца...
    - А ты чего-то, Петрович, в одно лицо пьёшь - случилось что?.. - пропустила она мимо ушей его замечание о праве людей на выбор, и на которое, в любой другой раз непременно отреагировала бы сокрушительной тирадой по поводу "отщепенцев". Но сегодня, по-видимому, вымотанная недельным напряжённым дежурством у департамента, она лишь сурово промолчала, так и не отрывая завороженного взгляда с дорогущего на вид коньяка.
     И Шурупов словно бы в оправдание вынужденно рассказал её в подробности необычайную историю с цыганёнком, параллельно угощая и себя и Звонарёву коньяком по её настоятельной, граничащей с ультиматумом, просьбе «жахнуть по маленькой», но исключительно в профилактических целях для расширения высушенных сосудов изнурительной жарой на боевом посту.
    - Цыгане, Петр... Петрович... - это к встрече... жди: кто-нибудь да заявится... - резюмировала после третьей рюмки, раскрасневшаяся, как в бане баба Зинаида. - "Только сильно жди...", - добавила она ни к селу, ни к городу строчки знаменитого фронтового стихотворения Твардовского, - что-то меня... разморило... генерал.
    - Пять звёздочек, не шутки!..  - попытался подбодрить соловеющую на глазах соратницу Шурупов, - ...а то, - шла бы ты, Ильинична, до дома... отдохнула...
    - Сча... ас! - неопределённо икнула она в ответ, - дай только хоть одним глазком порадуюсь перед смертью на твоё изобилие... - и тщательно прищурившись, сфокусировала критический взгляд не прошеного ревизора, на внутренностях наглухо забитого деликатесами холодильника тщательно сглатывая скупую слюну пенсионерки. С трудом перебирая в памяти подзабытые названия редких по доступности продуктов, минут через пять, когда Шурупов, сжалившись, выделил ей "по зубам" импортного сыру и коробку шоколадных конфет, Звонарёва, наконец, оставила его, удалившись неровными зигзагами, и проспала до самого утра едва ли не самой счастливой на свете.
     Вот так не вольно, измотанная недельным дежурством на адской жаре у равнодушных стен Департамента, баба Зинаида, лишний раз доказывала на своём примере, как порою, немного, в сущности, нужно человеку для обычной пусть и локальной радости в нашем столь несовершенном и одновременно прекрасном Мире.
    Оставшись вновь в располагающем для размышления одиночестве, Шурупов было опять, принялся искать объяснения случившемуся, в том числе и странному возвращению командирских часов которые он несколько лет тому назад подарил Уклейкину на день рождения, но появившиеся на пороге коммуналки Володя и Наденька прервали процесс.
    -  О, как! - обрадовался начштаба, - на ловца и зверь бежит. - Скажи-ка мне, Володька, как на духу, - хотел начать он как бы издалека, но выстрелил вопросом прямо соседу в лоб, - а что ты часы, которые я тебе подарил, - не носишь, ась?!
     Уклейкин машинально приподнял левую руку, зная наверняка, что часов там нет, и всё же ещё раз растерянно взглянул на пустующее запястье абсолютно ошарашенный неожиданным вопросом, а главное скрывающейся за ним пугающей неизвестностью подоплёкой. Володя лихорадочно начал припоминать говорил ли он Шурупову о встрече с цыганами у Лефортовского парка, после чего собственно и пропали часы или нет.  И сколько он не напрягал закипающий мозг, - выходило, что начштаба никак не мог этого знать. Это обстоятельство дополнительно напрягало его нервную систему, только восстановленною у доктора, ибо, в тот престранный эпизод с часами на всём белом свете были просвещенны лишь Серёга, Сашка, Наденька и всего час назад, - Иконникова. Ну, может ещё некто кто и затеял всю эту чертовщину, допускал Уклейкин в тщетной попытке молниеносного анализа происходящего, но более - ни одной живой Души:
   - Так я их… толи потерял, дядя Вася, ...либо цыгане... увели...
   - Стоп!!! - скомандовал Шурупов и, преобразившись в Шерлока Холмса, сосредоточенно набив очередную внушительную козью ногу отборной махрой, добавил, - а, вот с этого места про цыган попрошу подробней.
     И через пять минут Петрович стал пятым человеком на планете Земля из живущих, который был посвящён в эту часть тайных злоключений Уклейкина, связанную непосредственно с "делом цыган", которое начштаба пытался расследовать, объединив со своим. В свою очередь Уклейкин, с трудом постигая скрытый смысл удивительной точности вопросов следователя-соседа, также поинтересовался причиной их появления на относительно ровном пространстве бытия в виде коммунальной кухни; и в течение трёх минут после Звонарёвой вместе с Наденькой они были включёны в узкий круг посвящённых в неизъяснимый казус Шурупова и цыганёнка. А в качестве неопровержимых улик сказанному, он влил в себя рюмку презентованного элитного коньяку, открыл набитый деликатесами холодильник и явил на свет собственноручно подаренные Уклейкину часы, которые полчаса назад, обернувшись пока загадочным способом во времени и пространстве, вернулись хозяину.
    - Вот, держи, Володька! - вторично подарил Шурупов свои знаменитые командирские часы, -  и больше не теряй... понимать должен, - вещь, можно сказать, историческая, я с ними Берлин брал...
    - Ещё раз спасибо тебе, дядя Вася, за дорогой подарок, - значит, всё-таки цыгане подрезали... "...и, стало быть, не померещились они мне тогда у парка?.. - уже хорошо..." - про себя заключил Володя, подспудно осознавая, что одни узелок в опутавшей его до невозможности чертовщине вот-вот развяжется и заметно успокоился от этого осознания.  - А цыганёнок твой, Петрович, видимо из их табора, - продолжил вновь вслух рассуждать Уклейкин, - одно мне совершенно не понятно - где ж это видано, что б они возвращали награбленное, тем более что я и объявления о краже-пропаже не писал.
    - Вот и я о том же... - пыхнул задумчивым клубом густого дыма въедливого трофейного табака прожженный боями ветеран, - я такую благотворительность отродясь не видал...
    - А может, это кто-нибудь из фронтовых товарищей посылочку организовал, - ведь на часах с обратной стороны гравировано ваше имя... мне Володя рассказывал, - скромно заметила Воскресенская, пытаясь
   - Да нет, Наденька… - поблагодарил её тут же погрустневший Шурупов, - я об этом уже думал: всех моих боевых товарищей уже Господь к себе забрал... один я... ещё небо копчу...
    - Извините, Василий Петрович...
     - Ничего, внучка, ничего... Давайте-ка, ребятки, раз уж так всё сложилось, помянем, не чокаясь вечных павших героев, - предложил начштаба, и по обыкновению не дождавшись согласия, разлил по рюмкам коньяк.
    - По всему выходит, дядя Вася... - прервал, было зависшую мрачной тучей,  паузу Уклейкин, - что остаётся только ждать "дорогого гостя" о котором говорил тебе цыганёнок; скорее всего - он и будет недостающем звеном в разгадке этой чёртовой головоломки с часами и подарками...
    - Ладно, подождём... коли так, - вынужденно согласился начштаба здравому выводу соседа, - утро вечера мудренее... авось всё и разъяснится.
    И пожелав друг другу спокойной ночи, - они разошлись: Володя с Наденькой блаженно уединились в комнатке-гнёздышке, а Василий Петрович остался согласно штатному расписанию дежурить на кухне, размышляя о бренности человеческой жизни и удивительных зигзагах бытия, чему в немалой степени способствовал недопитый презентованный неизвестностью элитный коньяк.

Глава 9

        Сон пожилого человека, как правило, чуток и короток, ибо, всякий раз пробуждаясь утром, он волей неволей и всё чаще вынужденно и с трепетом вопрошает Создателя: а не последний ли раз на этом Свете я вижу блистательный восход согревающего Солнца, слышу чудесное щебетание птах небесных и упоительно вдыхаю нектар свежего воздуха? И не слыша чёткого ответа Творца всего сущего и не явного, человеку преклонного возраста остаётся не только Верить, что и завтра он Волею Судьбы вновь встретит рассвет, но и стараться прожить день так, "чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы" - как совершенно справедливо заметил Николай Островский  в легендарном романе "Как закалялась сталь".
       Баба Зинаида, как только вышла на пенсию, всегда старалась строго следовать вышеуказанной парадигме бытия, впрочем, и в пылкой юности, горячей молодости и даже в зрелом относительно взвешенном возрасте она не отклонялась от этого непростого во всех отношениях курса, ибо он требовал, прежде всего, - недюжинной Воли. И, давайте, друзья, признаемся себе, положа руку на ровно бьющееся сердце, что далеко не каждый из нас готов жить в таком ключе: не тлея, а сгорая, обогревая при этом собою окружающий Мир людей.
      И, сегодня, 24 июня Субботы 2006 года от Р.Х. Звонарёва несмотря на некоторое давление вчерашних незапланированных трёх рюмок коньяка Шурупова, встав с петухами, наскоро, но с повышенным аппетитом, перекусив презентованными ей Петровичем сыром и конфетами отправилась в очередной раз изменять белый Свет к лучшему. Покрошив залётным голубям чёрствого хлебушка у подъезда и тут же налив миску молока местным уже ожидающим её кошкам, пенсионерка отправилась в штаб, зная, что даже в столь ранний час кто-то из его членов должен быть на посту.
     На сей раз, сменив начштаба в 4-е утра, дежурил Уклейкин, который после оздоровительного психологического сеанса с Иконниковой и с наступлением некоторой ясности в эпизоде с цыганами и часами, чувствовал себя великолепно и как только проснулся, начал доказывать себе и Миру, что он "не кишка тонка". Словно изголодавшийся по волшебным рифмам поэт, он с новой силой и вдохновением с головой нырнул в бесконечные воды творчества, продолжая созидать свой роман, а в перерывах тут же начинял информационную статью-бомбу против Лопатина новым "тротилом", который стекался к нему от коллег в течение рабочей недели.
      - Что строчишь, касатик, ...заметку какую в газету или ещё что? - вздрогнув, услышал за спиной до боли знакомый фальцет Уклейкин, интонация которого была настолько безапелляционна, что со стороны могло показаться, что Звонарёва как бы продолжает прерванный на секунду разговор с Володей длившийся всю ночь.
      - Зи... Зинаида Ильинична... - дрогнул его голос в сдавленном негодовании, - ну вы б постучались что ли...
      - Так время-то, Володенька, ещё 6-ти поди нет, чего долбиться-то, твои спят небось... намыкались сердечные... да и дверь у вас всегда на распашку... - как ни в чём не бывало, аргументировала она своё неожиданное появление железно-бетонной логикой, безуспешно пытаясь через плечо Уклейкина вчитаться словно в свои мелко исписанные им листы.               
       - Ладно, баба Зинаида, проехали, - мысленно махнул рукой Уклейкин на беспокойную пенсионерку, до зуда понимая тщетность своих нравоучений в тут же натянувшихся в тонкие струны нервах, - случилось что?..
       - Да пока вроде всё ничего, внучек, - пристально оглянулась она бывалым командиром, словно готовясь к реконгсценировке вверенных ей войск, - слава Богу, упираемся: по делу я...
        - Так ...так... - мягко торопил её Уклейкин, которому, с одной стороны, - не терпелось поскорее вернуться к рукописи, а с другой - откликнутся живым участием и помочь в общем деле пламенной соратнице. 
        - Давеча твоя красавица обещалась листовки с этим супостатом распечатать, как бишь его ...чёрта?.. - наконец разродилась Звонарёва конкретикой.
         -  Лопатин... - подсказал Володя, внутренне передёрнувшись от озвученной и ставшей со вчерашнего дня к тому же и лично ненавидимой фамилии. 
         - Точно, он гнида... - чуть не сплюнула она на пол от злости, - так готовы фотки, а то у меня руки по нему чешутся?..
        - Ах да... - вспомнил Уклейкин как вчера перед сном,  Наденька выложила на холодильник увесистую пачку тайно отпечатанных на редакторском принтере листовок. - Вы баба Зина, извините, что мы вам домой их не занесли, весь день вчера кувырком...
        - Ничего, касатик, ничего... - добродушно успокаивала она оправдывающегося Уклейкина, - я всё равно вчерась притомилась... малость, ранёхонько соснула...
         - Да-да... - многозначительно улыбнулся Уклейкин, нарочито внимательно  разглядывая этикетку на сиротливо стоящей в углу подоконника пустой коньячной бутылке, - Петрович, говорил что-то:  мол, вчера вам немного нездоровилось...
         - Вот болтун... - чуть застенчиво и совершенно беззлобно улыбнулась она в ответ, - сам, ирод, напоил коньяком, да ещё и намекает. - Я ж говорила ему: мне, Петрович, только рюмочку для сосудов, а он - знай, подливает. Пей, дескать, Ильинична, пока пьётся, - всё одно - халява непонятная. - Ну, вот и развезло бабушку малость...
         - Бывает... - смущённо всё же хихикнул Уклейкин, - может баб Зин, чайку?..
        - Нет, спасибо, внучек, некогда - надо эти листовки везде поклеить пока милиция дрыхнет... - твёрдо отрезала Звонарёва, и на секунду остановила решительный взгляд на тарелку с хлебобулочными изделиями, -  ну, разве что этот бублик взять в качестве сухпайка... мало ли чего?..
        - Обязательно возьмите... с запасом, - обрадовался Уклейкин, протягивая сразу два бублика с маком. -  А может вам и с листовками помочь? - я мигом, только Наденьку предупрежу...               
        - Не, милок, благодарствую, мне одной сподручней: я уж и маршрут скумекала и маскировку приладила, - лучше уж пиши, но так чтоб потом стыдно не было, - взяла Звонарёва бублики с пачкой листовок и засобиралась к выходу. - А Наденьке своей - низкий поклон передай за помощь. - И запомни главное, - как всегда щедро делилась она мудростью, - не сиди сиднем, Володька, береги её пуще алмаза изумрудного, - таких хороших девиц нынче днём с огнём не сыщешь...
       - Да я, баб Зин, пушинки с неё сдуваю... - оправдывался Уклейкин, словно пред учителем провинившийся школьник.
        - Вот и сдувай, касатик, пушинки чаще... и будет вам обоим счастье, -  очередной мудрой рифмой одарила она Володю напоследок, - а я пошла наших дармоедов христопродавцев на свет Божий выводить, - и мгновенно исчезла на пороге, словно и не было её.
         И уже к девяти утра все места массового скопления людей района включая остановки общественного транспорта, магазины, аптеки, банки, рынок и даже несколько милицейских козликов были обклеены,  листовками следующего содержания:

"ВНИМАНИЕ, КОРРУПЦИЯ!!!"
                (Ниже уже известная нам фотография, сделанная Звонарёвой у департамента, где у его чёрного входа Половиков прогибаясь швейцаром, раболепно пожимает руку Лопатину), а собственно под ней накануне составленный Шуруповым текст:
           "Граждане! Москвичи! За нашими рабочими спинами, продажная власть в лице начальника департамента жилищной политики Лефортово Половиков Е.И. сторговала дом по Красноказарменной 13, вместе с жильцами под слом и с выселением оных за МКАД известному жулику-олигарху и криминальному авторитету Лопатину П.П. под застройку очередного борделя под видом торгово-развлекательного центра!
           Товарищи, не проходите мимо сращивания власти и криминала в алчный спрут, разъедающий нашу свободу и право жить на своей Родине, распространяйте информацию, не будьте равнодушными: Пока мы едины, мы непобедимы!
                Народное Ополчение".

       Первыми из жильцов вышеуказанного дома, ставшим "яблоком" раздора, была сразу трое его жильцов: Толя, Коля и Егорыч, ибо, как известно большинству взрослому населению планеты на собственном горьком опыте, - похмелье штука серьёзная и к долгому сну не располагает.
       С  третьей попытки, сфокусировав рассеянные вдрызг зрачки непомеченными возлияниями накануне алкоголя, неразлучная троица, постигнув смысл написанного, одобрительно и муторно раскашлялась, едва не выплюнув по причине невыносимого токсикоза прокуренные лёгкие.  Не проронив ни слова, словно по невидимой команде, они выстроились гуськом, и, сотрясаясь мелкой рябью, вынужденно направилась к ближайшему пивному ларьку, - повод для ситуационного анализа и немереных тостов был обретён ими на весь день.
       Застрельщиком же со стороны, прочитавшим пламенную анти коррупционную листовку, совершенно случайно, стал майор Чугунов, за которым в 7 утра заехал дежурный милицейский уазик, дабы довести его на работу в УВД не теряя ни секунды государственного времени.
       После форменного конфузного провала проводимого им следствия по "бульдозерному" делу под землю в нечистоты канализации, Харитон Захарович, получив сильнейший стресс, отпросился у начальства, и два дня приходи в себя, выветривая из одежды и плоти запахи неудачи, моясь, отстирываясь и заливая горе водкой, впрочем, - умеренно. Безупречный послужной список, который он лелеял с первого дня работы в органах, был столь позорно буквально изгажен ужасными обстоятельствами, что вызывало в старшем следователе удушающие раненое самолюбие бурлящие страшным штормом волны яростного гнева и мести.
       И вот сегодня, когда он твёрдо для себя решил реабилитироваться в глазах, хихикающих за его спиной коллег и даже прознавшего о зловонном конфузе начальства, от обострённо настроенного профессионального взгляда майора в  отличие от сержанта - водителя уазика, - не ускользнуло воззвание народного ополчения к гражданам, приклеенное к задней двери машины.
       - Опять этот чёртов дом... - прошипел он сдавленной асфальтоукатывающим  катком змеей, отрывая листовку, как улику и крайне задумчивый и раздражённый сел в уазик коим и был в пять минут доставлен до места службы. Несмотря на Субботу, Чугунову предстояло наверстать упущенное время за два дня вынужденных отгулов, ибо начальство начинало всё настойчивей давить по делу о доме по Красноказарменной 13, и всех происшествиях, так или иначе, с ним связанных. И ближе к полудню в рамках объёдинённого дела он запланировал продолжить прерванные столь позорно следственные действия, включая поквартирный обход жильцов, взяв с собой местного участкового Потапчука.
       Однако до полудня было ещё добрых четыре часа земного времени, в течение которых в исследуемом пространстве случилось следующее.
       Что-то около полдесятого утра к Уклейкину вбежал взмыленный, но сияющий масленичным блином Серёга, и сходу с упрёком отчитал вздрогнувшего от неожиданности друга мирно сочинявшего очередную фразу романа:
      - Ты что брат, опять телефон посеял, - час не могу дозвониться?!
      - Да нет, просто на зарядку вчера забыл поставить... беда у меня с техникой... - оправдывался Уклейкин, вынув в доказательство из кармана в прах потухший мобильник, и предъявил его Крючкову, параллельно пытаясь как-нибудь вникнуть в причину столь относительно раннего и бурного визита лучшего друга.
      - Это точно, - вынужденно согласился Серёга с Уклейкиным, дотошно зная с детства его натянутые взаимоотношения с бытом и продолжая  интриговать друга хитрой улыбкой, - любой мало-мальски сложный аппарат в руках лирика - груда не нужного железа...
      - Да ладно тебе, - улыбнулся искренне Уклейкин немного горьковатой, но в принципе терпимой по жизни правде собирая в стопку разметанные прерванным творчеством мелко исписанные листы, - сам знаешь: гуманитарий и техника "две вещи несовместные..." а ты, собственно, чего такой взъерошенный, дружище?
      - А ты угадай с трёх раз, - по-доброму заводился Крючков, решивший немного "помучить" друга за его наплевательское отношению к мобильному телефону из-за чего пришлось сделать лишний крюк.
      - Ну, откуда, Серый, я знаю, - нарочито задумчивою гримасу состроил Уклейкин,  - может ты в лотерею отыгрался?..
      - Ага... у них, блин, отыграешься... - легкая тень неприятных воспоминаний  промелькнула на всё ещё сияющей интригующей улыбкой физиономии Крючкова. - Первая попытка - мимо кассы, валяй дальше...
        - С тёщей что ли, наконец, разъехались? - выпалил Уклейкин первое, что пришло ему на ум, дабы как можно быстрее, исчерпав с издревле заведённый на Руси лимит попыток, узнать скрывающуюся в непроницательном друге загадку.
        - Хорошо бы, конечно...  - мечтательно было начал он отвечать, тут же впрочем, спустившись с небес на землю, - только её, Вовка, никаким домкратом от Светика не отодрать - вцепилась в неё, как в своих тигров, ни днём ни ночи покоя нет - всё учит нас жизни... - Ладно, не будем, брат, о печальном... но, однако и вторая твоя попытка - по воробьям, может намекнуть? - предложил Крючков, опасаясь, что третий промах Уклейкина окончательно испортит настроение какими-нибудь негативными ассоциациями и воспоминаниями.
        - Валяй, дружище, кидай соломинку... - сразу же согласился Володя, а то опять в молоко отстреляюсь.
        - А как у вас, Владимир ибн Николаевич хомяк поживает, не перекормили ли вы моего потешного зверька до смерти? - нарочито театрально вопросил Серёга.
        - Сашка?!! - мгновенно сообразил Уклейкин.
        - Он, родной! Жив, здоров, чего и нам желает! - победоносно поставил жирную точку в загадке ликующий Крючков, -  полчаса назад,  наконец, позвонил с Ленинградского вокзала.
         - Ну, слава Богу!.. - отлегло от сердца Уклейкина, который искренне переживал все дни угнетающей неизвестности о судьбе Подрываева, - а где он, как, что? 
        - Толком не знаю, сказал, лишь, что, мол, на Волге у деда почти неделю гостил и через час-полтора будет дома, так что хватай хомяка и пойдём встречать кореша... - бодро скомандовал Серёга.
         - Говоришь, Сашка на Волге у деда был?.. - как-то потеряно переспросил его Володя, темнея лицом, ибо он, вдруг, отчётливо вспомнил, как позавчера на его внутренний волнительный вопрос: "Чёрт, ну, где же всё-таки Сашка?.." получил треклятым потусторонним голосом престранный ответ: "У деда на реке". Конечно, это чертовщина могла ему просто напросто показаться, как вчера убедительна почти доказала Иконникова, но крайне неприятный и неизъяснимый осадок вновь выпал чёрным пугающим снегом в его измученную душу хотя и не в такой степени как случалось ранее, до визита к доктору.
       - Ну, ты чего, брат, тормозишь, не рад, что ли? - вывел Крючков из мимолётной задумчивости друга.
       - Рад, конечно... - очнулся Володя и натужно улыбнулся, - просто одна ерунда вспомнилась... - невольно слетела с его уст рассеянная фраза...
       - Ну, тогда, хватай скорее Флешку-2 и вперёд: надо же друга по-человечески встретить, - вновь приказал всегда не терпеливый Крючков.
       - Just, а moment, please, только Наденьку предупрежу, - с удовольствием подчинился Уклейкин, щегольнув для убедительности английским, - и в секунду исчез за дверью. Наскоро объяснив, уже проснувшейся от коридорного шума, возлюбленной причины по которым он вынужден на некоторое время оставить её одну, он взял насторожившегося хомяка в банке и, нежно поцеловав Воскресенскую, бодро направился было вон.
       - Володенька, - окликнула она его дрогнувшим голосом в самых дверях, -  только, пожалуйста, на радостях...
       - Ни-ни-ни, любимая... - решительно прервал её Уклейкин, успокаивая уверенностью, тут же догадавшись, о чём она его умоляет, - клянусь... - ни в одном глазу...
        И через пять минут закадычные друзья, поочередно и аккуратно передавая друг другу драгоценную банку с метущимся в ней хомяком в связи с резкой переменой окружающего его через уютное стекло мира, как факел с олимпийским огнём, дабы его случайно не задуло ветром, - покинули сквозь арку лениво просыпающийся двор. 
        Одновременно, но в противоположном направлении дворовую арку пересекла пестрая группа из трёх человек во главе с прорабом СМУ-69 Китайцевым, который увесисто шествовал впереди непререкаемым командиром, переливаясь фирменным жёлто-зелёным логотипом униформы компании. За ним озираясь по сторонам и что-то негромко лопоча между собою на тарабарском языке, словно связанные с начальником невидимой верёвкой семенили два неопределённого возраста и национальности работника восточной внешности, именуемые в русском народе отчего-то прижившимся немецким жаргонизмом, - гастарбайтерами (Gastarbeiter; дословно: гость-работник).
        И если понятие "гость" применительно к обильно нахлынувшим трудовым мигрантам стран бывшего СССР в метрополию за лучшей долей было весьма натянутое и даже вызывало заметное и законное  раздражение у коренных россиян, то - "работник", несмотря на низкую в целом их квалификацию, вполне соотносилось со смыслом по причине крайней дешевизны их труда. Тогда в постперестроечное лихолетье предприимчивые коммерсанты эшелонами завозили дешёвую и бесправную рабочую силу, как правило, из средней Азии, что бы сэкономив на издержках, снять максимальную прибыль  в свои бездонные карманы. Да и сами бывшие союзные братья от безнадёги и безработицы покидали свои, ставшие гордыми и независимыми, но нищими, страны, буквально пешком отправляясь в Москву и её бескрайние окрестности.
       Вот и сейчас за бывалым прорабом Суринамом Занзибаровичем, как за отцом родным, в полном и безоговорочном послушании шли два представителя одной бывшей среднеазиатской советской республики, именуемые согласно миграционной справке Фархад и Бахадыр, или, как для краткости их величал сам начальник - Фара и Баха.
       Известие о разорении двух бульдозеров у дома по улице Красноказарменная 13, принадлежащих СМУ-66, хозяином которого в свою очередь был Лопатин, дошло до него лишь на вторые сутки, ибо подчиненные не решались доложить шефу о печальном факте, опасаясь негативной реакции в свой адрес. А посему новость в виде предписании обеспечить охрану техники собственными силами от дальнейшего разграбления просочилась из местного УВД. Ещё один день ушёл на бюрократические согласования вышеуказанных мер безопасности, результатом чего собственно и стало субботнее появление Китайцева и двух его безотказных помощников во дворе известного дома в районе 10-ти утра.
      - Вот тут, мелиораторы заморские, вы теперь и будете жить, а заодно и охранять вверенное вам имущество, - повелевающей рукой, указал прораб на два огромных желтых бульдозера, варварски лишённых частично внутренней начинки и внешних атрибутов, обращаясь к гастарбайтерам. - Якши?..
       - Якши, начальник... э, якши... - закивали в знак согласия подопечные работники, как дети, улыбаясь выказанному им огромному доверию со стороны высокого руководства, к коему они с первых дней появления в СМУ-66 безоговорочно отнесли Китайцева.
      - Небось, отвыкли в таких хоромах жить? - сочувственно подмигнул им прораб, не понаслышке зная в каких ужасных условиях, словно селёдки в стиснутой повальной на них экономией бочке, живут приезжие подневольные работники, где придётся: от чердаков до подвалов. - Такой бульдозер, горемыки, по нынешним временам, как малогабаритная квартира, - грустно пошутил он. - Ты Баха живи вот в этом, - прораб, указал на один из них, зеркала заднего вида которого были нагло свинчены, а из-под капота торчали пестрые кое-как обрезанные и размётанные провода, словно косички у африканского людоеда после ритуального танца. - Ну, а ты, Фара - занимай второй агрегат, который без фар, - невольным каламбуром завершил он, хоть и временную, но совершенно бесплатную раздачу "жилья". - Якши?..
       - Якши, начальник... э, якши... - вновь учащённо закивали они в знак согласия, и ещё пуще заулыбались, ибо, наконец, осознали, какое на них вдруг свалилась "счастье".
       - Далее, - продолжил подробно разжевывать по пунктам инструкции Китайцев, включая и язык жестов, зная, что могут набедокурить брошенные в центре столицы несостоявшиеся азиатские мелиораторы без чётких ценных указаний. - Еды у вас на пару дней, а там кого-нибудь пришлю с оказией, питьевую воду экономьте, с местными жителями быть вежливыми, улыбаться и не в коем разе не пререкайтесь... Впрочем, вы и так друг друга, слава Богу, не поймёте от греха... - добавил он, немного отстранённо размышляя вслух. - Так-с... отправлять естественные надобности по маленькому будете в вон тех кустиках, - указал он перстом на густые заросли пышной сирени за частными гаражами вперемешку с крапивой и ещё какой-то одичавшей растительности неопределённого сорта, - и желательно ночью. - Ну, а если, вам по-взрослому приспичит... - Китайцев ещё раз тщательно осмотрел дворик, - то... - А вот, - обрадовался он удачному решению, когда проницательный взгляд его задержался на торчащем краешке канализационного люка под зловонным мусорным баком. - Сдвинете мусорный ящик, откроете люк, оправитесь, крышку закроете, помойку на место. Якши?
      - Якши, начальник... э, якши... - опять сияя, как два начищенных пятака, учащённо закивали они в знак согласия, не балуя находчивого руководителя, разнообразим лексикона.
      - Ну, якши так якши... - ответил прораб им тем же. - Ну, а что б вы, ребятушки, от безделья чего-нибудь тут не накуролесили вот вам русский разговорник - учите слова и не высовывайтесь из бульдозеров, через два дня лично проверю! - выдал строгий наказ Китайцев, отчего от страха азиатский тип их лиц даже будто бы на мгновенье принял европейские черты. "Может и будет когда-нибудь какой-нибудь из всего этого толк... ассимилируется" - было подумал про себя бывалый прораб. "Хотя... вряд ли..." - тут же засомневался Суринам Занзибарович, с печалью вспомнив, сколько безвозвратно он извёл собственных нервов обучая вдрызг неграмотных завезённых с бывших в основном среднеазиатских республик СССР горе-работников элементарным строительным навыкам по причине тотальной жадности начальства, экономившим на всём подряд, в том числе и на местных квалифицированных кадрах.
       И чуть загрустивший прораб, философски сплюнув на накаляющийся под жгучим московским Солнцем, грязный асфальт источающей крепкий смрад помойки отправился в соседний район контролировать ход вверенных ему СМУ-66 работ по сносу похожего дома.

                Глава 10
               
      - Ну, брат, ты и дал дрозда! - крепко обнимал Сашку на пороге его квартиры всегда слово обильный Крючков, - мы тут места себе не находим, а он, блин, рыбку к дедушке удить уехал... и ни слуху, ни духу!
      - Простите, старички, так вышло... - немного виновато приглашал он друзей в свою квартиру, на ходу взахлёб рассказывая им вкратце всю историю со своим "таинственным" исчезновением. - Не поверите, после той чёрной пятницы, когда я с похмелья угробил моего бедного хомяка флешку - сутки места себе не находил, да чего там - до сих пор каюсь... Вот и решил: надо срочно линять из Москвы, что б совсем не закиснуть. Взял ноутбук, сотовый, - и махнул, не глядя, на Волгу к деду в глухую деревеньку Харлово под Конаково с Ленинградского вокзала электричкой.
     - А почему именно "у деда на реке"? - перебил Сашку Уклейкин, которого всё ещё терзал мутный толи реальный толи виртуальный ответ до смерти надоевшего ему чёрта или нервная болезнь его вызывающая.
      - А где же ещё? – недоумённо пожал плечами Подрываев, продолжая рассказ. - Если б вы знали, братцы, какие там первозданная тишина, красотища страшенные, тогда бы не спрашивали. Там хоть век живи! одним словом, - благодать Господня, хотя и дыра клозетная в смысле бытовых удобств... Зато недалеко от Москвы - шесть часов в один конец и ты в совершенно другом Мире, почти как в раю... Когда-нибудь свожу вас туда - враз обалдеете от несказанного счастья. Там мало того, что ещё рыба до сих пор водится, так грибов и ягоды столько - хоть артель открывай, народишко-то почти весь в города разъехался, озоровать да гадить особо и некому... - продолжал он повествовать о деталях поездки, жестами усаживая друзей за кухонный стол. - Сейчас угощу вас, городских, божественной деревенской пищей, экологически безупречной: всю жизнь помнить будете, - и Сашка начал доставать из ёмкого рюкзака дедовские разносолы и прочую редкую по нынешним временам снедь, расточающую удивительные аппетитные ароматы, провоцирующее резкое и обильное выделение слюны.
       Крючков же пока Сашка был отвлечён сервировкой, подал сигнал Уклейкину, что бы он припрятал пока под стол сумку с банкой, в которой резко оживился хомяк, чуткого обоняния которого мгновенно достигли распространившиеся по кухне крепкие запахи уникальных Волжских разносолов, а из другого пакета Серёга достал полулитровую бутылку водки и десяток пива. По дороге к Подрываеву, не смотря на все протесты Володи, только что давшего себе и Наденьке убедительно слово-междометие "ни-ни-ни", Серёга буквально силой затащил его в магазин, где и был приобретён традиционный в России вышеуказанный "джентльменский набор" с простой, но безупречной мотивировкой: "За долгожданную встречу с другом и наше здоровье, - мы обязаны шлёпнуть по стопочке-другой!".
      - Ну, а дальше, - продолжал по существу повествование Сашка, - понятное дело: по приезду дед меня на радостях начал самогоном угощать, как в последний раз, - на утро едва очнулся... - А к вечеру, когда малость отпустило, пошли с ним рыбалку, встали посреди Волги, привязались тракторными траками ко дну, сидим, удим... не клюёт, зараза... Час проходит - тишина, хоть бы ерш сопливый клюнул - полный облом... Кузьмич от скуки полпачки папирос извёл, чадит спасу нет, зато комары налету дохнут, но виду не показывает, как пограничник с поплавков глаз не спускает, мол, жди Сашка, сейчас клюнет, никуда не денется... А я на грех телефон из плаща не выложил: дай думаю пока такой штиль с клёвом хоть тетрис погоняю - ещё на один уровень продвинусь, хотя руки немного и трясутся с вчерашнего самогона... Только я к 13-й ступени подхожу, как дед, словно труба Иерихонская на всю Волгу по матушке заорёт: "Подсекай его Сашка, уйдёт, сука!!!" Верите ли, старички, меня от неожиданности едва Кондратий за шкирку не схватил: ну я со всей дури машинально и дёрнул: удилище вверх, а телефон, как подлое мыло, - вниз бултых и с концами. А в нём, блин, две симки, бесплатный роуминг...
       В общем, таким Макаром я и остался почти на неделю без связи: ближайший телефон в Конаково, да и что толку - номера-то ваши на дне реки, теперь их рыбы изучают... и интернет там ещё в большом долгу перед местными. Ну, а как в Москву на Ленинградский вернулся, тут же в привокзальное интернет-кафе зашёл, а дальше - дело техники и звонок другу, - всё также немного виновато улыбнулся он Крючкову.
      - Брось, Сашка, переживать!.. - почувствовал скрытые волнения друга Серёга, главное что жив и здоров, а всё остальное фигня на постном масле, рыбу то хоть ту поймал?..
      - А то! Вот он, шельмец, эдакий... - и не без гордости достал из рюкзака огромного, килограмм в пять копченого леща, - минуты три с дедом вываживали с десяти метров, упирался, сволочь, как сковородка!..
       - Да уж, хорош, собака!.. - восхищённо рёк Серёга, неплохо разбирающийся в рыбных трофеях, из-за такого и мобильник утопить не жалко.
       - Это точно... - скорее по инерции подхватил Уклейкин общую волну ликования действительно редкому экземпляру семейства карповых, ибо возненавидел рыбалку лет с семи, когда случайно, но чувствительно, сам себя зацепил крючком с нанизанным на него противным червяком за указательный палец левой руки.
      - Но зато, старички, как говорится, нет худа без добра, - продолжал уже с видимым удовольствием отчитываться перед друзьями, заметно повеселевший Подрываев. - Волжские волшебные красоты и первозданная тишина сделали своё благое дело, и я таки дописал там, на ноутбуке хитрую антиолигархическую программу... Вот она: "Кузькина мать"! - и он, достав из кармана  флешку, победоносно помахал ей как грозным знаменем, не сулящим угнетающему права и свободы людей классу ничего хорошего.
      - А ну-ка постой, компьютерный гений, - неожиданно оборвал его Крючков и загадочно подмигнул Уклейкину, - закрой на минутку глаза...
       - На кой, старички, я и так соскучился: неделю вас не видел... - вяло возражал Сашка.
      - Много будешь знать, скоро состаришься, - твёрдо стоял на своём хитро сияющий Серёга, - сказано закрывай - значит надо, не бойся - не укусим, старичок...
       - ОК! - повиновался заинтригованный Подрываев и словно гоголевский Вий нарочито выразительно сомкнул веки.
       - Алей оп! - мгновение спустя, вновь весело скомандовал Серёга, - открывай, дружище, свои гляделки!
       - Ой, что это, то есть, - кто это?! - воскликнул ошарашенный Сашка, не веря своим расширившимися до физического предела зрачкам, когда вновь отверз веки свету Божьему.
        Тут было от чего едва ли не тронуться около атеистическому складу ума Подрываева, ибо, пред ним в центре стола, рядом с благоухающей снедью и гордо возвышаясь над нею, как на пьедестале, переливаясь в лучах полуденного московского Солнца, словно золотой кубок, стояла стеклянная банка. В её уютном трёхлитровом чреве, находился хомяк невероятно схожий с прежним и горячо им любимым потешным грызуном, которого Подрываев похоронил во дворе в ночь на прошлое Воскресенье, и который сейчас, так же как и его бедный предшественник, лихо отплясывал на задних лапках зажигательную цыганочку.
      - Флешка номер два! - радостно объявил Крючков, театрально раскинув руками и наклонившись, словно имя долгожданного и горячо любимого артиста, наконец вышедшего на сцену пред благодарной и истомившейся публикой.
      - Как это?.. Этого... не может быть?! - продолжал Сашка не верить очевидному, но совершенно невероятному сходству отплясывающего и трагически погибшего хомяков, - и на всякий случай даже перекрестился.
       - Для людей верующих в лучшее и ищущих, Сашка, ничего невозможного нет, ибо дорогу осилит идущий, - торжествовал Серёга и для важности кульминационного момента специально закурил и затянулся во все лёгкие. Его добродушное сердце и проснувшееся красноречие воспаляло осознание того, что он не зря полдня мотался угорелым по птичьему рынку и зоомагазинам, так как доставил другу истинную радость обретения, было навсегда утерянной привязанности к маленькому существу.
      - По счастью или нет, друзья, - продолжал, как Цицерон, искрить глаголом, крепко вошедший в образ едва ли не Спасителя, Крючков, - нам не дан волшебный дар Воскрешения ушедших от нас навсегда в не бытие близких. - Однако настоящая дружба, как мы должны свято помнить всю жизнь: "делает настоящие чудеса", превращая, казалось бы, невероятную мечту в реальность, как Вера, Любовь, Воля и трудолюбие рано или поздно преображает всякого подобающего человека в условную сказочную Золушку. Да, мы далеко не ангелы, но Души наши до краёв наполненные состраданием к близкому, и даже совершенно чужому горю самим Творцом, были, есть и будут вечными, скитаясь по бесконечной Вселенной в поисках нового достойного воплощения для дальнейшей её самореализации во исполнение Великого, неведомого нам, Замысла и для благ бесконечного Мира...               
      - ...впрочем, кто знает, - тут же решил подбросить "угольев" в разгорающийся на глазах огонь надежды Уклейкин, вдохновлённый пламенной речью друга. - Быть может, в этом милом зверьке, которого среди тысяч подобных с трудом отыскал на Московских прилавках Серёга, ныне светлая душа невинно убиенного Флешки и обрела свою новую, столь схожую, а, возможно, и даже братскую потешную плоть...
       - Ну, старички, я теперь для вас... хоть... Пентагон в... взломаю... - едва сдерживая слёзы благодарности, дрогнувшим от расплескавшихся взволновавшимся морем чувств голосом отвечал Сашка, - клянусь: век не забуду!..
       - Пентагон... хорошо бы, конечно, грохнуть, - мечтательно согласился Уклейкин, - а то достали эти пиндосы со своей демократией липовой по самые астраханские помидоры, но сначала, друзья, надобно нашего местного прощелыгу Лопатина дожать...
        - Не вопрос, Вовка, - поддержал Серёга воинский настрой друга, - вон Сашка-то "Кузькину мать" уже состряпал, осталось только зарядить её компроматом, - и хана твоему сволочному олигарху!
         - Факт! - в порыве разгорающейся благодарности подтвердил Подрываев, - я там такой алгоритмище в программе прописал, что все почтовые ящики газет от "Нью-Йорк Таймс" до "Колымского рудника" откроются пред нами, как Сезам перед Синдбадом. - Кстати, Вов, а ты файл из своего издательства достал: ведь главный, контрольный выстрел по Лопатину мы запланировали из твоей "Вёчёрки"?
        - И, да и нет... - как-то сконфужено ответил Уклейкин.
         - Расшифруй... - тут же интересующимся репейником вцепился Серёга в витиеватый ответ друга, ловко откупоривая пиво и с нетерпением, едва сдерживая дикий аппетитный рефлекс, в прах изголодавшейся собаки Павлова, разглядывая великолепные натуральные Волжские закуски.
        - Понимаете, братцы, - мрачно объяснял Володя, - я настолько близко в два дня сошёлся с нашим замом главреда Яценюком на литературной ниве, что он, открыв настежь душу, теперь мне едва ли не как родному сыну доверяет... и получается, что я должен в неё фактически плюнуть пусть даже ради благого дела ...
         - Да уж... вечная философская дилемма...  - согласился с Уклейкиным, задумавшись, Сашка.
        - И нам решить её поможет "Киножурнал "Хочу всё знать!" - начал заводить было приунывших друзей Серёга, знаменитым слоганом советского научно-популярного теле проекта, - залихватски разливая водку по стопкам. - Но, увы, за неимением оного, предлагаю, братцы, универсальное русское средство - "по пятьдесят!"
         - Я пас... - тут же, как от вдруг появившегося чёрта, открестился Уклейкин, - ... я тебя, Серёга, - предупреждал, что Наденьке слово дал: "ни-ни-ни"...
        - Да что тут пить-то?.. Кошкины слёзы...  - не унимался Крючков, - за нашедшегося друга и здоровье - грех не хлопнуть по рюмашке!..
         -  Нет сказал, - в крайнем случае: вон пива выпью с лещом, - с трудом упирался Володя, постепенно всё же сдавая позиции.
         - Это само собой, брат, - пёр бульдозером на дрогнувшие бастионы друга Серёга, подмигивая Сашка, что б тот включился в атаку, - ты глянь на деревенские разносолы: тут даже последний закодированный развяжется, а мы, слава Богу, не алкаши... так любители...
         - Согласен, старички, - осторожно вступил в бой компьютерный гений. - За встречу, ваш дорогой подарок и предстоящее серьёзное дело можно и "разговеться", но только на этом - стоп, без всяких дублей, лично мне прошлой пятницы за глаза хватило...
         - Ни-ни-ни! - радостно подтвердил трудновыполнимое условие Крючков, - зуб даю, никаких продолжений банкета: мне тёща уже с утра ультиматум выкатила: мол, говорит, если приползешь опять в зюзю, лично посажу в клетку ко львам, а оно мне надо, - собою ненасытных хищников вскармливать?..
         В результате под напором убедительных доводов Уклейкин выкинул белый флаг, и друзья с искренней радостью и зверским аппетитом принялись вкушать экологически чистые дары Природы, разливая на этот раз в рюмки поменьше обычного и большей частью налегая на пиво, дабы негласно растянуть удовольствие застольного общения.
         
      Когда же первые великолепные солёные белые грузди начали блаженно растворяться в молодых, но уже основательно лужёных разношерстной и неупорядоченной жизнью желудках дружного трио комбинаторов, во дворе дома Уклейкина в полный рост нарисовались худосочный следователь Чугунов и примкнувший к нему тюлене образный грузный участковый Потапчук.
          Вопиющий факт Субботы, изрядно поджаренный полуденным так и не прекращающим палить весь июнь Московским Солнцем здорово напрягал капитана в отличие от майора, который несмотря ни на какие обстоятельства был настроен крайне решительно, дабы реабилитироваться в глазах всё ещё хихикающих за спиной коллег раскрытием порученных ему дел. Однако служба есть служба и согласно приказу Семён Михайлович, тщательно скрывая на отёкшем и взмокшем лице недовольство и с трудом перенося невыносимое пекло, вынужден был подчиниться юркому следователю со свекольной головой и в знаменитых на весь район яловых армейских сапогах, которые он носил, не снимая, во всякое время года.
         Как не было противно и больно, Чугунову посыпать соль на свежую, да ещё и крайне нестерильную рану, объединённое следствие первым делом он вновь начал с осмотра треклятых бульдозеров, в настежь открытых кабинах которых, с удивлением были обнаружены неопознанные во всех смыслах люди, почти не говорящими на русском языке. По последней причине четверть часа драгоценного времени и нервов милиционеров было потрачено совершенно впустую, ибо кроме слов "начальник...э", "якши" и едва ли не внеземного происхождения междометий, скупо слетающих с подобострастных улыбающихся уст с рождения загорелой парочкой понять было совершенно ничего не возможно. Не исключено, что бестолковый процесс задавания конкретных вопросов и получение зашифрованных с дичайшим акцентом ответов кончился бы арестом бледнеющих в страхе перед возмущёнными органами растерявшихся гастарбайтеров или ещё Бог знает чем. Однако ещё минут через десять пустопорожней дискуссии, когда её градус превысил температуру раскалённого московского знойного воздуха, а и без того красный Чугунов начал багроветь на глазах, Фара, вдруг вспомнил о записке, которую им предусмотрительно составил прозорливый Китайцев на случае подобных эксцессов и трясущейся рукой явил её из кармана Свету:
        - Якши, начальник... э...

           "Податели сего действительно являются разнорабочими, выделенными СМУ-66 в соответствии с предписанием ОВД Лефортова для охраны, частично разграбленных бульдозеров, принадлежащей указанной организации на правах собственности и находящихся во дворе у помойки дома по Красноказарменной  12, для последующего слома оного.
                Прораб СМУ-66 Китайцев С. З."
               
        Дочитав до конца вслух взмокший потом подателя документ, Харитон Захарович, непривыкший тратить казённое время понапрасну, буквально почувствовал как на его жилистой шее, словно зоб кобры перед смертельным прыжком на обречённую жертву, вздулись вены негодования. Но благодаря железной воле и дисциплине он удержался от возможного спонтанного расстрела на месте без суда и следствия, учащённо моргающего иноземного дуэта косноязычных, практически молчунов.  Однако его лютое негодование вполне колоритно выразил, как огромная оплывающая огнём свеча, Потапчук, в сердцах сплюнувший на расплавленный асфальт, с поверхности которого, как пар из кипящего чайника, мгновенно испарилась слюна невыносимой досады:
        - Что ж вы, ёкараные бабаи, раньше-то бумагу не показали?!!         
        - Ладно, Михалыч... - как всегда в подобных случаях сдавленной яростью прошипел Чугунов, - пойдём по подъездам, - один хрен эти басурмане ничего не понимают...
        - Ну, ничего, Захарыч, - по инерции зверел участковый, утирающий огромным, будто косынка,  носовым платком, струящиеся из себя обильные ручьи пота, -  я, мать их так, с понедельника организую им в районе Холкин-Гол! Понаехали, блин, в Москву, а по-русски: не гу-гу, Бухара какая-то, а не Столица!..
        Таким образом, безвозвратно потеряв время и нервы, но обретя раздражение и первые гири усталости, милиционеры вяло двинулись в первый подъезд проводить поквартирный опрос жильцов на предмет "Бульдозерного" дела, по поводу которого сверху давило начальство, и которое в свою очередь напряг Лопатин. Вкупе с ним также, пусть и второстепенным, но неприятным "глухарём" зависло происшествие с систематическим глумлением над Жигулями четы Стуканян, прекрасная половина которой вчера вторично брала измором местное ОВД  с тем, что бы выбить хоть какую-либо компенсацию и моральный ущерб из преступника, в случае его поимки. Кром этого Чугунов захотел лично убедиться, соблюдает ли Уклейкин В.Н., обвиняемый по делу о нападении на иностранного гражданина - У.К. Лейкина режим подписки о невыезде накануне скорого суда (кстати, майор, как человек мстительный, не забыл, насмешливых улыбок подозреваемого и его дружка-свидетеля Крючкова во время позорного для него канализационного провала).
        И, наконец, сорванная им, сегодня, с двери милицейского уазика листовка-воззвание народного ополчения к неравнодушным гражданам и глухим властям, также исходила от ставшего ему ненавистным дома по Краснокозарменной 13 или перефразируя известную со времён, некогда, великого древнего Рима поговорку: "Все следственные дороги вели в вышеуказанный адрес"; а если быть ещё точнее - в коммунальную квартиру №3, где располагался штаб и был прописан Уклейкин.
       Собственно руководствуясь именно этими соображениями, Чугунов и Потапчук и начали следственные действия с посещения ставшей достаточно известной в узких кругах местных активных граждан квартиры, дабы компенсировать столь бестолково и навсегда утраченное с гастарбайтерами казённое время, убив сразу двух, а то и больше условных зайцев. Тем паче, что двери в 1-й и 2-й квартирах были уже опечатаны работниками ЖЭКа и пустовали в связи с переездом всех их жильцов в Южное Бутово, и среди которых, к слову, первым эвакуировавшимся был прижимистый в смысле левых заработков, - Стёпа Ломакин. Слесарь-универсал и водопроводчик в одном лице, постоянно хитром, а ныне ещё и испуганно-напряжённом, не стал по известным причинам дразнить судьбу-злодейку. Как только он получил ордер на руки, то в тот же день, погрузив, с помощью Толик, Коли и Егорыча за две поллитровки белой нажитый незадекларированным способом скарб в ёмкую фуру, - навсегда рванул из родного Лефортово за МКАД. А там, отсидевшись от следствия, Стёпа "разводной ключ",  планировал продолжить эксплуатировать для своей выгоды собственные профессиональные навыки посредством щедрой халтуры со стороны доверчивых и нетерпеливых сограждан, постоянно обустраивающих своё периодически протекающее сантехническое хозяйство.

Глава 11
 
         Однако сходу войти в первый подъезд без очередной горькой порции потери времени и нервов у размякшего, как пластилин от полуденного зноя, милицейского дуэта не получилось. Местные жители в составе трёх осанистых мужиков во главе с выдающимся по масштабам Жорой Коловратовым, умеренно и по делу матерясь, усердно вбивали молотом в петли короба железную дверь, вместо старой, деревянной, прогнившей ещё в момент её установки, Бог знает, в каком году.
        - А чего это вы тут делаете?.. - скорее для порядку и немного глуповато, как мальчик с сачком в знаменитом советском фильме "Добро пожаловать, или посторонним вход запрещён", спросил участковый, обращаясь к доморощенным монтажникам, перегородившим дорогу в подъезд.
        - Ты, чего, Михалыч, ослеп... - неспешно ответил ему Жора, играючи вгоняя мощными пальцами стальные клёпки в железную раму, - не видишь - дверь меняем...         
         - А кто разрешил? - вмешался, начинающий вновь закипать по причине очередного вынужденного простоя, Чугунов.
         - Кто, кто... Дет Пехто... - развязно и весьма вызывающе ответствовал бывалый дальнобойщик Фёдор Укатаев, чинно смазывающий петли солидолом, - захотели и поменяли - наше дело...   
         - Ну, вы это... не очень тут ...ишь языками ... не в бане, - чуть растерялся Потапчук независимости и едва не наглости ответов внушительной во всех смыслах бригады, после того как третий её член - свежеиспечённый в тельняшке и берете десантника дембель Лёха Залётов, - покачивая увесистым зубилом и пристально прищурившись на милиционеров, вызывающе вопросил:
         -  А вы, служивые, собственно, что у нас забыли?
          - А вот это не ваше дело... - едва сдерживаясь, вынужденно прошипел багровеющий Харитон Захарович, - а ну, живо, пропустите нас в подъезд!
          - Майор, остынь минут на пять... - абсолютно спокойно продолжал отвечать Жора, в ручную, словно постиранное бельё, отжимая стальное полотно, - видишь дверь заклинило сейчас выправим, - и иди к едре... куда глаза глядят...
          В любом ином случае следователь непременно жёстко ответил обнаглевшей, в его понимании, троице со всей накопившейся внутри суровостью, но сегодня невероятным образом он сдержался, лишь пренебрежительно обронив в знак принуждённого согласия относительно нейтральную по беззубости фразу:
         - Пять минут и не секундой больше... иначе пеняйте на себя...
         - Не боись, пехота, успеем!.. - задорно и многозначительно подмигнув посеревшим от накапливающегося, как мусор в помойке, раздражения милиционерам, в свою очередь моментально срикошетил улыбающийся сквозь ряд частично выбитых на службе зубов удалой десантник.
        Трудно сказать, что именно надломило доселе несгибаемый характер майора: внушительный ли внешний вид уверенной в себе троицы, не преодолимое ли желание скорейшей реабилитации после личной канализационной катастрофы, угнетающее ли давление начальства по накопившимся следственным делам или что-то совершенно другое, но факт остаётся фактом - он впервые за долгие годы безупречной службы отступил, почувствовав неприятный и непривычный холодок неуверенности.
      Впрочем, так или иначе, но ровно через пять минут, секунда в секунду, словно бы издеваясь над анти криминальной парочкой, продолжающей обильно обтекать нервным и тепловым потом, стальная дверь была намертво установлена несгибаемой во всех смыслах бригадой. И, представители внутренних органов, наконец, взошли, как из безжизненной пустыни в прохладный оазис, в спасительную тень подъезда, лишённого, к слову сказать, электрического освещения, по причине хронического отсутствия лампочек общего пользования.
      Подсвечивая путь, постоянно тухнувшей зажигалкой и обтирая плечами мелованные и обшарпанные временем расписанные местным юношеством стены, они, с одышкой поднявшись на второй этаж, с удивлением обнаружили ровно противоположную ситуацию: дверь в 3-ю квартиру была традиционно распахнута настежь, вызвав у них долгожданный вздох облегчения. Осторожно остановившись на пороге без звонка и стука по вышеуказанной причине, озабоченным и озадаченным работникам органам внутренних дел предстала следующая пёстрая и насыщенная картина в стиле великого русского художника Ильи Глазунова, гениальные полотна которого зачастую великолепно перегружены смысловым и историческим содержанием, как, например, "Вечная Россия".
        В нашем же случае гипотетическое произведение можно было назвать чем-то вроде "Коллективное народное творчество" или "Гражданская ячейка строит соты общества справедливости", ну, или как-то абсолютно иначе.
       Итак, пред заметно и синхронно округлившимися очами служителей закона прямо посреди коридора на полу лежал огромный ватман, на котором аршинными кровавого цвета непросохшими от гуаши буквами было выведено: "ЛОПАТИНА ПОД СУД!". Вокруг сохнувшего плаката чадя изящной трубкой и сосредоточенно о чём-то думая, словно маститый художник перед завершающим мазком, нарезал круги театральный декоратор Игорь Пумпянский, всей семьей откликнувшийся на призыв штаба к жильцам помочь в создании агитационного материала. (Они, как Флокс и не многие  другие, получив смотровой ордер и совершив с детьми изнурительную экспедицию в Южное Бутово и, жёстко заклеймив оную на семейном совете, решили: лучше относительный бытовой ад в ветхом "шалаше", но рядом с центром Столицы, чем новое и отдельное жильё, но у чёрта на рогах).
      Далее. В правом дальнем углу от оторопело стоящих на пороге коммунальной квартиры органов красовался уже готовый выразить публичное возмущение принудительно отселяемых за МКАД граждан транспарант "ЛЕФОРТОВО - НАША ЗЕМЛЯ: УМРЁМ, НО НЕ ОТСТУПИМ!".  В левом же корнере угрожающе покоился и также уже готовый выйти с разоблачениями в свет не менее ёмкий и плакат с убойной для любой и во все времена власти надписью: "НЕТ - ПРОИЗВОЛУ и КОРРУПЦИИ ВЛАСТЕЙ!!!"
       Между ярко-агрессивными транспарантами, содержание которых вызвало у милиционеров очередной приступ нервной сыпи на тут же взмокших спинах, расположилась миловидная супруга Пумпянского в дерзкой по укороченности клетчатой юбке - Оленька, соблазнительный вид которой нисколько не портила даже её заметная очередная беременность. Она, будучи, модельером или, говоря скромнее и проще, - костюмершей небольшого московского кукольного театра, куда её года три назад через знакомого пристроил муж, предварительно прикрепив алое полотно на стене, теперь на цыпочках, едва доставая, разрезала его ножницами на части, невольно смущая расположившихся сзади офицеров.
       Рядом с её стройными, красивыми и длиннющими, как корабельные сосны, ногами, словно в песочнице, расположились её чудесные дети - на горшке гордо восседал трёхлетний Петенька, а на пластмассовой лошадке с картонной шашкой наголо уверенно раскачивался пятилетний Васенька. Бойкие малыши не отставали от своих родителей и мастерили из кубиков что-то наподобие Брестской крепости, и весьма слаженно, слегка шепелявя и выговаривая не все буквы, напевали знаменитейшую лихую песню гражданской войны: " Мы красные кавалеристы и про нас, былинники речистые ведут рассказ!.."
       Чуть левее от начинающего долгий и торный путь к славе детского дуэта через раскрытую дверь комнаты растерявшиеся участковый и следователь лицезрели глубже дна поглощённую в работу Воскресенскую. Наденька, повязав голову алой косынкой, словно революционный комиссар в юбке, но без почти обязательной для тех суровых времён папиросы, торчащей историческим символом в её жемчужных зубках, что-то отчаянно клацала на одолженном у подруги ноутбуке.  (Между строк заметим, что это была "рыба" второй заказной предвыборной статьи Лопатина о себе любимом, которую Сатановский поручил написать Уклейкину к следующему понедельнику).
      Непосредственно в метре от представителей власти развернулись импровизированные столярные работы по производству заготовок для флагштоков, плакатов и транспарантов, которые возглавил сам Егорыч с верными подмастерьями - Толей и Колей. Не разливная троица, поправив свежим ершом пошатнувшееся несчётный раз накануне здоровье, на продолжительном совещании в густых дворовых сиреневых кустах решили-таки примкнуть к народному ополчению, приложив для этого святого дела свои едва не навсегда потерянные трудовые навыки.
      Бывалый Егорыч, до объявления десятилетней забастовки всякой работе, среди прочих многочисленных, пусть и непродолжительных специальностей, в своё время был трудовиком в средней школе, а посему он размечал, линейкой и карандашом размеры на штакетнике, который они, даже не оглядываясь особо по сторонам,  бесцеремонно надёргали, как бесхозную морковку, из  забора соседнего двора. Толе в силу меньшего возраста и опыта, несмотря на законченное пусть и на круглые тройки ПТУ было доверено распиливать заготовки, а самому младшему - недотёпе Коле, - не закончившим и десятилетку - их ошкуривать. Не смотря, на солидную временную паузу, сегодня за долгие годы простоя спитая бригада искренне ощущала радость труда, которая словно целебная аура наполняла их души, истосковавшиеся по полезной для общества работе, и вызывала, едва ли, не слёзы умиления со стороны окружавших их соратников, когда те обращали на них восхищённые взгляды. И даже Участковый, которому сия маргинальная и деклассированная троица, за тяжкое лихолетье вынужденного её кураторства основательно выела мозг и расширила печень, невольно улыбнулся, мысленно сплюнув через плечо, увенчанное пагоном с капитанскими звёздочками, дабы не сглазить невиданно чудо преображения их.
      А на границе с творчески плотно занятым коридором в ёмкой коммунальной кухне Чугунову и Потапчуку, всё ещё пребывающим в лёгком недоумёнии, начавшаяся картина продолжилась также весьма насыщенным и ярким содержанием.
      За небольшим кухонным столиком сидела Варвара Никитична и зачитывала вслух первый ответ, пришедший на разосланные почти три недели назад штабом письма о помощи во все возможные казённые и общественные инстанции. Отклик был сухим, без тени сочувствия и тем более - предложения помощи; одним словом, как всегда в подобных случаях, выходило, знаменито-печальное правило, стойко укоренившееся в несгибаемом ничем русском народе, что "спасение утопающих дело самих утопающих". Подписано, сгнившее на лету, соломинка-письмо, было неким Свистуновым Ч.П., вторым помощником заместителя  соц. защиты управы Лефортово по городу Москве.
        Далее. Напротив, Стечкиной, обложившись подробной картой района, как Чапаев перед Петькой, восседал начштаба и что-то увлечённо на ней обводил циркулем и подписывал. Шурупов с первых букв письма поняв, что помощи не будет, тем не менее, был реально спокоен и уверен, как внутренне, так, и куда важнее для соратников, -  внешне, ибо изначально не верил, что власть отреагирует положительно на их просьбу.   
      А на большом кухонном подоконнике, словно знаменитая старуха Шапокляк, но со знаком плюс, из философского мультфильма о добром и наивном Чебурашке и об отзывчивом и честном крокодиле Гене, закинув ногу на ногу, гордо возвышалась баба Зинаида. На её седой голове была повязана бандана воинственного цвета хаки, а всю её худосочную плоть обтягивал синий ветхий спортивный костюм с легендарной символикой "Динамо" - витиеватой литерой "Д", а завершал колоритный ансамбль - раритетные красные советские кеды.
       Звонарёва невообразимым образом успев расклеить первую сотню листовок против Лопатина по всему району, и, явившись за четверть часа до милиционеров в штаб, теперь, как о бразильском сериале, с упоением рассказывала перипетии операции, к которой она подключила свою фронтовую подругу. Макаровну, которая в цирке ещё с незапамятных гримировала непревзойдённого "Карандаша", Ильинична нарочно привела в штаб для усиления народного сопротивления, сидела рядом с ней и ни сколько не уступала экстравагантностью в одеянии и крутости нрава. Фронтовые подруги поочерёдно  угощалась знаменитыми домашними ватрушками Стечкиной, запивая их презентованным Шурупову цыганёнком ароматным индийским чаем.
       Наконец, последним, но крайне важным во всех смыслах персонажем живого "полотна", которого обозрели, временно потерявшие дар речи милиционеры, был заместитель председателя общественно-политического движения "За Родину, за Сталина" товарищ Орлов, курсирующий от кухонного окна до коридора и обратно, словно эпический крейсер "Аврора" накануне исторического выстрела по Зимнему дворцу. Ветеран, кавалер ордена Красного Знамени и одно партиец Петровича, Угрюм Нахимович, обладавший недюжинными характером, организаторским талантом и харизмой прибыл по просьбе Петровича и словно магазин от автомата Калашникова вбирал в себя патроны описываемого нами дела, на ходу выдавай те или иные рекомендации, которые, впрочем, пока не были оригинальными.
       Правоохранительная парочка, слегка оторопев от несостоявшейся в масле картины и не найдясь, что сказать соответствующее неожиданно сложившемуся моменту, немного растерялась, пока грузный участковый, сообразив, что его молчание, может быть, будет воспринято Чугуновым негативно, снова вынужденно не ляпнул нетленное, слипшимся от волнения и жары дребезжащим, будто упавшая на пол кастрюля голосом:
      - А чего это вы тут делаете?!
      Все присутствующие, включая Петеньку и Васеньку,  было нестройно затянувшие следующую не менее знаменитую: "По долинам и по взгорьям", вынужденно прервали свои дела и с вопросительным удивлением и явным неудовольствием уставились на  вспухшего от жары, объёмистого Потапчука, непривычно и неловко мнущегося в распахнутых дверях.
     - А... Михалыч! - первым панибратски среагировал начштаба, - чего на пороге топчешься, как мерин, заходи уж, коли пришёл.
      - А что это вы тут делаете, а? - окончательно заклинило участкового.
      - А, ты, Михалыч, глаза-то разуй, - начал, словно на митинге, пояснять Шурупов. - Готовимся к обороне дома от вора Лопатина и продажных властей, сросшихся с ним в коррупционную гидру, отсекать ненасытные головы которой в том числе и твоя прямая обязанность!..
      - Ага!.. - наконец вынырнула, как ошпаренная в бане блоха, из-за широкой плоти капитана юркая худосочная фигурка Чугунова, - а кто вам разрешил не санкционированное сопротивление да ещё рядом с центром Москвы?..
        - Как кто разрешил, товарищ майор?! - тут же спокойно и рассудительно вступился за соратника, Угрюм Нахимович, - народ - единственный легитимный носитель власти в Отечестве согласно Конституции Российской Федерации.
        "Ну, это мы ещё поглядим, кто тут власть!.." - зло процедил про себя Чугунов. Второй раз за неполный день - что не случалось с ним на службе вообще никогда: он не решился сразу же вступить в публичный спор с чрезвычайно уверенным в себе и юридически подкованным фронтовиком, на пиджаке которого гордо сиял боевой и внушительный "иконостас" из орденов и медалей.
       - Так, стало быть, - это ваших рук дело?! - вздернул Чугунов вверх, словно призывающий к наступлению флаг, сорванную утром с УАЗика листовку, решив продолжить расследование с другой стороны, что бы окончательно не подмочить свой властный статус в глазах участкового и ощетинившейся публики.
        - Ну, мы расклеили, - имеем право! - автоматическим дуплетом выстрелили в не званных уполномоченных пришельцев Макаровна и Ильинична, ловко, как спецназ, спрыгнув с подоконника и с вызывающей походкой, словно две раскачивающиеся на волнах торпеды, к ним приближаясь.
        - Вы бы, граждане, того... самого... потише, - попытался сразу погасить возможный конфликт Участковый, еле заметно пятясь назад, - слышь Зинаида - не хорохорься, ты у меня и так в чёрном списке числишься...
        - А ты меня, Михалыч, не стращай!.. - медленно, но уверенно, продолжила заводиться баба Зинаида, неспешно, но угрожающе наплывая с боевой подругой на участкового, - мы вон с Макаровной на фронте даже НКВД особо не кланялись, а фашистскому АБВЕРУ - тем паче! По кочкам гнид казематных несли!!!
        - Война давно кончилась, гражданки, а за язык никто вас не тянул,  - встрял в разгорающуюся перепалку Чугунов, - сами признались без всякого давления, ибо, несогласованная, а главное в не положенных для этого местах - расклейка объявлений - есть преступление: эту листовку, например, я лично сорвал с казённой милицейской машины.
        - Кем это, майор, не положено?.. - вновь решительно вступился товарищ Орлов за ополченцев, - у нас каждый человек волен говорить то, что считает нужным, если это не противоречит действующему законодательству.
        - Вот всё тем же законом, уважаемый товарищ ветеран, и городской администрацией, - подчёркнуто холодно и сухо отвечал Харитон Захарыч, - так что, капитан, составляй протокол о правонарушении и выписывай гражданкам для начала штраф по триста рублей, а там посмотрим...
        - ЁКЛМН... - невольно вырвалось синхронное возмущение из уст в коем веке пристрастившейся к труду не разливной троицы, - это ж почти пол ящика белой, полный беспредел...
         - А, ну, цыц, ханурики, - и без вас жарко, - тут же негромко осадил их Потапчук, опасаясь, что майор услышит негодование и ещё больше распалится со всеми вытекающими.
        Участковый всё время с начала эпопеи с домом находился в крайне неловком положении. С одной стороны всем сердцем он был с восставшим за свои права людьми, с которыми прожил бок обок всю жизни, честно разделяя радости и печали, но с другой - служебный долг тяготил и изводил его, ибо призывал, как минимум, к нейтральной позиции по отношению к ним. Собственно поэтому, Семён Михайлович, как внимательный и предусмотрительный пожарник, гасил всякую искру способную пробудить пламя конфликта между противоборствующими сторонами, одну из которых сейчас пока невольно представлял следователь Чугунов.
        - Но по коммуналке уже распространился первый недовольный запах гари в виде негодующего гула, из которого майор смог разобрать весьма не приятные обрывки в т.ч. и личного характера как-то: "сатрапы", "хапуги", "козлы", "мало, гнида, давеча дерма хлебнул" и т.п. Даже Петенька с Васенькой, вынужденно закончив репетицию сморщив носики и состроив соответствующе рожицы, вставили свои пять копеек в общую копилку  возмущения происходящим, чем изрядно добавили красного цвета на коже Чугунова:
       - Фу-фу-фу! Какой нехороший дядя!..
       - Спокойно, граждане, спокойно, - с превеликим трудом совладал с собой зардевший майор, жестом требуя полной тишины, - порядок есть порядок и его надо соблюдать, но я собственно пришёл к вам не по этому делу, во всяком случае, - не сегодня... - Штрафы это всё, так сказать, мелочи...
        После последней фразы публика изрядно напряглась в ожидании ещё одной пакости со стороны въедливого следователя, впрочем, всячески скрывая это.
       - Ничего себе мелочи! - всё-таки взорвалась Звонарёва, - ты знаешь, какая у нас с Макаровной пенсия, олух царя небесного в сапогах!?
       - Тише, Зинаида, тише... - сдержанно зашикал на неё капитан, чуть шагнув ей на встречу и как бы свои телом немного заслоняя свекольного майора от, казалось бы, неминуемо надвигающейся катастрофы служебного порядка.
       - Ага, счас, разбежался, так я и заткнулась! - вплотную приблизилась Ильинична с боевой подругой к участковому, за влажным мундиром которого можно было расслышать неровно бьющееся сердце. - Нас средь бела дня милиция грабит, а мы молчать должны - шиш с маслом - я вам, покажу, ироды, как пенсионеров обижать - лично до Президента доберусь - век помнить будете!..
       - Гражданочка не забывайтесь... - пришёл на подмогу коллеге Чугунов, стараясь говорить максимально вежливо, дабы поскорее преступить к главной цели визита: "бульдозерному" делу,  - тем более штраф можете всегда оспорить в нашем суде.
       - Вот-вот: в вашем суде, такие же, небось, прохвосты! - вступилась и Макаровна в бой, самоотверженно, как в далёком и трагическом 41-м.
       - Ещё раз, граждане, попрошу без намёков и оскорблений, - заметно жёстче процедил сквозь стиснутые от раздражения, прокуренные жёлтые зубы Чугунов, - я при исполнении... и явился сюда совершенно по другому делу...
       Вероятно, Чугунову пришлось-таки наложить бы ещё один штраф на раскалённых праведной ненавистью боевых бабушек, если бы Шурупов незаметно не одёрнул их, понимая, что ситуация приобретает неуправляемый со всеми возможными негативными последствиями оборот для их общего дела:
      - Ладно, товарищи, давайте, успокоимся и наконец, выслушаем майора, а потом отпустим его с миром.
       И хотя майора до самых кончиков погон внутренне оскорбила как бы вскользь брошенная  Шуруповым фраза "а потом отпустим его", словно бы он тут - никто и звать его - никак и находится в плену у ополченцев, но он в очередной раз удержался от хлёсткого комментария и даже сдержанно поблагодарил начштаба за помощь:
       - Спасибо. Итак, граждане, теперь собственно о деле.
        И Чугунов, пристально буравя вострыми пытливыми зрачками каждого присутствующего включая и маленьких озорных братьев Пумпянских, начал коллективный допрос по "бульдозерному" делу, дабы сэкономить истраченное зазря рабочее время, надеясь выявить свидетелей, а  возможно - непосредственных участников преступления. Однако, сколько бы, не задавал он каверзных вопросов, как бы хитро не намекал и даже не угрожал уголовной статьёй о даче ложных показаний и не оказании помощи следствию, всё было напрасно - люди молчали, как партизаны, отнекиваясь фразами типа: "не видели", "не слышали", "не знаем" и т.п. И дело тут было не только в том, что никто из них действительно не был ни свидетелем, ни тем более участником разграбления бульдозеров, принадлежащих СМУ-66, а ещё и в том, что указанные машины предназначались для слома их родного дома. Поэтому все несогласные с расселением дома, если так можно выразиться, - симпатизировали настоящим преступникам, которые, выведя технику из строя, невольно помогли в непростом деле отстаивании  своего права жить в любимом Лефортово. Более того, знай, они в действительности имя расхитителя чужой собственности, то, высоковероятно, также бы не открыли его настырному следователю, как по вышеуказанной причине, так и потому, что, "стучать", выражаясь жаргонизмом, в среде порядочных людей, которые сейчас находились в квартире №3 и составляли актив штаба сопротивления произволу властей,  было - моветоном.
      - Ну-ну... вам жить, - выдавил из себя в конце допроса, как из просроченного тюбика с вонючей мазью испражнений скунса, Чугунов очередную порцию сдержанного, скажем очень мягко, - разочарования в связи с очередными напрасно истраченными почти сорока минутами казённого времени. И уже почти покинув квартиру, майор подобно рассеянному Винни-Пуху, в голове которого, как известно, находились опилки, вдруг вспомнил ещё об одном не менее важном деле:
      - Ах, да... я могу видеть Уклейкина В.Н., если не ошибаюсь, то он в этой квартире прописан?..
       - Володя будет позже, а в чём, собственно, дело? - мгновенно откликнулась, на дорогое имя Воскресенская, словно великолепная чёрная пантера на зов своего единственно малыша, опередив даже участкового, который уже разверз рот, что бы так же утвердительно ответить на вопрос, тем самым проявив служебное рвение, педантичным знанием всех своих подопечных.
       - А вы гражданочка, кем ему, собственно, будете? - как бы передразнил Наденьку вопросом на вопрос Чугунов, нервно раскачиваясь в своих знаменитых на всю округу всепогодных сапогах. 
       - Невеста, если угодно! - гордо во всеуслышание заявила Наденька, вызвав у окружающих гул одобрения и застенчивых искренних улыбок, в особенности у Звонарёвой, которая отчасти заслуженно считала себя, чуть ли не их свахой:
       - Ну, слава Богу, разродились деточки!
        Харитона Захаровича, который жил бобылём, передёрнуло от слов бабы Зинаиды, но он, не показав виду, весьма резко продолжил:
      - Невеста - это ещё не жена, значит лицо юридически по отношению к подследственному ничтожное...
      - Как вам не стыдно!? - не менее резко оборвала его, вспыхнувшая оскорблёнными чувствами Воскресенская, - мы заявление в ЗАГС подали...
       - Мне стыдится, гражданочка, нечего, ибо я при исполнении, - фыркнул в ответ Чугунов, - впрочем, передайте своему жениху, что если он ещё хоть один раз не отметится в милиции в связи с наличием повестки о не выезде, то сядет до суда по делу о хулиганском нападении на человека.
        Нужно заметить, что при первом и пока единственном допросе Уклейкина по странному происшествию с неким Лейкиным, которого согласно протоколу он ночью звезданул мобильником по лысой голове возвращаясь на автопилоте с Серёгиной свадьбы домой, Чугунов выписывая подписку о невыезде, не упомянул о необходимости раз в две недели отмечаться в милиции. Тогда майор это сделал намеренно из-за сложившейся устойчивой антипатии к нагловатому журналисту, он весьма часто применял эту мелкую месть, что бы потом обвинить несведущего в тонкостях уголовного права подследственного в его нарушении. А сейчас, толи растерявшись от накалившейся нервозной обстановки, толи смутившись безупречной красотой Воскресенской, толи накопившаяся усталость бестолкового дня лишила его традиционной бдительности, но он сам того не желая, разрушил свой коварный план мелкого отмщения Уклейкину и ещё более расстроился, понуро покидая, наконец, к всеобщему удовольствию квартиру.
         А в это же самое время в Южном Бутове, обретя, наконец, относительную безопасность, Стёпа Ломакин преспокойно обустраивал собственную отдельную квартиру. Ушлый слесарь-водопроводчик менял дешёвую хлипкую сантехнику на фирменную из хрома, блистающую неоспоримым достатком, которую он, как всегда по случаю ловко, умыкнул с одного из складов коммунального хозяйства Лефортово.
               
  Глава 12

      А между тем изрядно вкусив неповторимых волжских даров деда Подрываева сопровождая процесс весьма ограниченным объёмом спиртного по настоятельной просьбе, едва ли мольбе, Уклейкина, и обсудив все текущие новости и дела, часика через два друзья расстались. В любой бы другой раз субботний банкет был бы обязательно продолжен посредством посылки гонца в ближайший ларёк и высоковероятно - не единожды. Но сегодня Володя был самой принципиальностью, воображаемым лидером условного общества "Вечной борьбы за трезвость", стоиком, - ограничив себя и товарищей двумя бутылками пива и ста пятьюдесятью граммами водки по веской причине: данному Наденьки слову - "ни-ни-ни", что означало: держать себя в руках. 
       Крючков планировавший по максимуму оторваться в выходной был, конечно, по-приятельски незлобно, но обижен на Уклейкина, хотя виду старался и не показывать.                Сашка, напротив, особо не возражал досрочному прекращению застолья: он мало того что за неделю соскучился по своим компьютерным железякам, так ещё неожиданное "воскрешение" хомяка страстно распаляло его желание, оставшись, наконец, наедине, как ранее с любимым, но увы, захороненным Флешкой, по-настоящему подружиться с его не менее потешным братом.
      - Эх, жаль... так волшебно начали, - уже открыто сокрушался Крючков, когда они вышли из подъезда. - Я, Вовка, таких чудесных груздей отродясь не пробовал: во рту, гады, тают, а колбаска деревенская - это ж мясная симфония! эх... такой праздник живота обломал, а ещё друг называется...
     - Да ладно тебе дуться, не в последний же раз, ещё нагуляемся - дай срок, повторяю же: я Наденьке слово дал человеком вернуться, да и дел полно...
      - "И если б водку гнать не из опилок то, что б нам было с пяти бутылок?.." - мрачно отшутился Серёга цитатой из знаменитой песни Высоцкого.
     - Ага, а то я не знаю, как бы нам ничего не было бы: или ты уже забыл прошлую тяпницу, когда тебя тёща, как тигрёнка сопливого, домой за загривок волокла, а я в зюзю приполз? - убедительно пытался охладить разгульный пыл друга Уклейкин.
     - Такое, блин, не забудешь... - грустно выдохнул Крючков и машинально пригладил частично выдранную прядь волос на затылке.
     - Вот и я про то, - солидаризировался Володя, - а мне ещё обручальные кольца купить надо...
      - Ну!? - взорвался искренней радостью Серёга, в подсознании которого сразу же мелькнула мысль, что вероятность продолжения банкета резко повысилась и великолепно начавшаяся суббота не пропадёт даром и продолжится ещё более насыщенно. - Я, честно говоря, когда ты неделю назад про ЗАГС сказал, - не поверил...
       - Эх ты, Фома не верующий... - улыбнулся удивлённому другу Уклейкин, - впрочем, Серёга, я и сам до конца не верю, что всего через неделю я женюсь на девушке, о которой и мечтать-то боялся, я всё это время словно бы во сне каком-то волшебном нахожусь. - Знаешь, иной раз утром глаза боишься открыть - настолько кажется всё фантастическим, будто Господь самолично это устроил: и до сих пор непонятную чертовщину, и нервное расстройство на этой почве, и расселение дома, и наконец,  самое главное - ангельское явления Наденьки и её безграничная Любовь, дающая мне Веру и Надежду.
       - Да уж, похоже, что вся это история, действительно, не без Него случилась, я лично тоже до сих пор так и не понял всю эту бодягу с этими Карлами, Нострадамусом и твоим якобы нападением на какого-то Лейкина... - в очередной раз безуспешно задумался Крючков в попытке помочь другу разрешить не разрешимое.
       - Такая же фигня, - озадаченно согласился Уклейкин, - я себе весь мозг сломал, каждый день об этом думаю - всё впустую, как в загадке о яйце и курице.
       Друзья сосредоточенно помолчали, продолжая неспешно шествовать в неопределённом направлении, пока на выходе из уютного дворика Подрываева на углу противоположной улицы не наткнулись на хорошо знакомый круглосуточный ларёк.
       - А чего же ты, партизан, у Сашки об обручальных кольцах не сказал? - словно бы вернувшись из нирваны на грешную Землю, спросил Серёга, - я бы такой тост закатил, что все тамады миры лопнули бы от зависти!
       - Потому и не сказал: вдвоём с Сашкой вы бы меня, наверняка уломали особо отметить грядущее событие со всеми вытекающими... - резонно заметил Уклейкин.
       - Хм, а в одиночку, значит, я тебя не уломаю, Кутузов? - традиционно беззлобно обиделся Крючков, чуть задетый за самолюбие.
       - Да, уломаешь, дружище, уломаешь, - уважительно потрепал Уклейкин за плечо чуть насупившего Серёгу, - но я тебя, как брата, прошу, - давай сначала дела сделаем. - Ты же знаешь, что в быту, я как Буратино средь лисы Алисы и кота Базилио, за нос обведут, а помимо золотых колец, мне надо кое-чего из одежды прикупить, но главное, - Наденьке подарок - я, блин, до сих пор, так ничего и не придумал...
       - Выше нос Пиноккио! - крепко обнял Серёга Уклейкина, - всё будет чики пуки, и мы вырвем золотой ключик из рук алчных торговцев на радость людям! - Посвящаю весь оставшийся день другу! - словно на сцене громко продекламировал он в жаркое полуденное пространство Москвы, вынудив, невольно содрогнутся, редких прохожих. - Только давай, брат, так сказать, на шлёп ноги по пивасику, а то я после коварного Сашкиного леща готов всю Волгу выпить, а?
       - Давай... - хоть и вынужденно, но с искренней благодарностью выдохнул Уклейкин, и, утолив жажду прохладным "Жигулёвским", закадычные друзья уверенно двинулись в ближайший универсам опустошать прилавки посредством гонорара от Сатановского за рекламную статью в "Вечёрке" о Лопатине.

       А Пал Палыч, в эту самую минуту, находясь в своей шикарной усадьбе на Рублёвке под огромным солнцезащитным навесом, уютно расположившись в плетёных креслах на специально оборудованном мостике с превеликим удовольствием удил рыбу в  пруду, размеры которого вполне тянули на среднестатистическое подмосковное озеро. Справа от него был сервирован столик с лёгкими напитками и закусками, слева - холодильник со слугой-японцем средних лет, который по совместительству был телохранителем, обладавшим чёрным поясом по каратэ девятого дана, готовый выполнить любое распоряжение хозяина по одному его взгляду. Звали его просто и кратко - Ху.
       Настроение Лопатина было великолепным не только потому, что, несмотря на дневной июньский зной, карась клевал так словно бы его нарочно целый год морили голодом (к слову, заметим, что в пруду рыба клевала во всё время года, ибо, нанятые специалисты-ихтиологи неустанно следили за этим, дабы, не дай Бог, не расстроить грозного хозяина), а, главным образом, от того, - что ему крайне понравилась рекламная предвыборная статья о себе любимом в "Вечёрке".
        Пал Палычу было не ново читать им же финансируемые о себе "оды" и "памфлеты", как для поднятия имиджа всемогущего бизнесмена в глазах конкурентов, так и для охмурения наивных избирателей, но текст Уклейкина был настолько хорош, что, казалось, речь идёт, ну, едва ли, не о Папе Римском с русскими авторитетными корнями. Статья, которую Лопатин перечитал с десяток раз настолько распалила его и без того неуёмное тщеславие, что он начал фантазировать о своём несомненно звёздном будущем чёрт знает что. Сквозь жаркое марево ему мерещились, недосягаемы простому смертному исторические грозные кремлёвские кабинеты, утопающие в непревзойдённой роскоши, рукопожатия первых министров и даже, о Боже, самого Темнейшего... Одним словом атрибутика высшей власти, которую он тайно алкал всю жизнь и к которой стремился, не жалея средств и сил, проплывали мимо него словно заветные лебеди и неумолимо притягивали к себе словно магнит железо.
       Кроме того, вчера вечером Пал Палычу позвонил Подстилаев и доложил, что ситуация с треклятым домом по Красноказарменной 13 существенно улучшилась, так как только за четверг и пятницу смотровые ордера получили почти 40% процентов жильцов. При этом следует отметить, что Евгения Игоревич не решился доложить свирепому неофициальному шефу накануне выходных, что реально документы взяли лишь 34% и округлил её, преступив закон элементарной математики, надеясь, что с Понедельника процесс выдачи ордеров возобновится с новой силой. И хотя даже эта, притянутая трусоватым начальником Департамента за уши цифра заметно не дотягивала до 50-ти процентов, которую Лопатин определил, как минимально-обязательную, в связи с благодушным состоянием он не только не стал традиционно метать громы и молнии, а,  напротив, к неописуемой радости Подстилаева, - поздравил его с успехом.
       В общем и без того кучерявая во всех смыслах жизнь его приобретала некоторую новую могущественную свежую струю энергии наполняя паруса его эго и выходя на более статусный виток, чуть ли не мирового уровня. Собственно именно это обстоятельство предвкушения радужных карьерных перспектив и определяло его сегодняшнее благодушное состояние. В такие дни Пал Палыч всегда уединялся на рыбалке, чтобы там, в строго охраняемой тишине собраться с мыслями, помечтать, да и просто отдохнуть от мирской суеты и бесконечной череды дел. Кроме того, кандидат в депутаты Госдумы становился чрезвычайно добрым и сентиментальным не только по отношению к подчинённым, но даже и к заклятым конкурентам, пусть и существенно в меньшей степени и реже.
       Личную же охрану, прислугу, всевозможных поручителей и осведомителей, которых Лопатин весьма щедро содержал, в такие мгновения он опекал с некоторой отеческой любовью что ли и те, в свою очередь, благодарили его удобоваримым рвением в службе, преданностью и терпели его тяжёлый характер долгие серые будни до нового дня  просветления. А уж, если случалось, что подобно параду Планет - явлению крайне редкому и уникальному в Солнечной системе, день, как сегодняшний совпадал с авансом, получкой или премиальными, то для подчинённых это был воистину праздник, которого ждут с такой же страстью, как из века в век уфологи долгожданного прилёта Марсиан. Лопатин мало того, что был удивительно ласков с подчиненными, но и как заботливый барин со своего богатого плеча лично раздавать тугие конвертики, содержащие чёрный нал, покровительственно напутствуя какой-нибудь житейской мудростью.
        Вот и нынче, после обеда, когда Лопатину немного наскучил озверелый карасиный клёв, он вызвал к себе особо близких секьюрити, которые незамедлительно явились и по очереди, преданной, растянувшейся на стометровку вереницей, с интервалом в пять минут к нему подходили.
       -Так! Ну, а вы, гуси-лебеди, чем порадуете? - с неподдельным интересом спросил он подошедших на почтительное расстояние "Сытого" и "Круглого" после того как их коллеги "Крюк" и "Сизый" (центровые бойцы бригады), перекатываясь не менее могучей мускулатурой по мраморной дорожке, словно волны по гальке, довольные отчалили от шефа в очередное разбойное плавание.
       - Дык, всё вроде пучком, Пал Палыч, - рапортовал чуть развязно Петя Шаров, он же «Круглый», предвкушая "пряники" и особенно не опасаясь гнева шефа по вышеуказанной причине, на правах старшего в крепко спаянном криминальном дуэте.
       - Знаю, знаю, - добродушно согласился с выводом Лопатин, - мне уж вчера доложили с Департамента, так что хвалю, но глаз с актива дома не спускать и агрессивную рекламу Южного Бутово не прекращать.
       - Так мы, Пал Палыч, уж и местного почтальона зарядили: по два раза на дню буклеты по ящикам разносит, - преданно моргая ресницами, тут же подключился Сёма, он же «Сытый»,  что бы, как бы, напомнить шефу и о своих выдающихся заслугах.
       - Ловко придумано, - жестом предложил Лопатин им выпить с ним по рюмке элитного коньяку, - всё чин по чину, комар носа не подточит, - хвалю!..
       И он, опять-таки, мысленно чокнувшись с ними, с наслаждением немного отпил неповторимого аромата раритетный нектар, а польщённые столь высоким вниманием Сема и Петя на радостях тут же махнули за ним, что называется, - в один глоток до стограммового дна. 
     - А ещё, Пал Палыч, - продолжал "Круглый", воодушевившись коньяком, который ещё не успел до конца пролиться в его широкой лужёной глотке, -  мы давеча на одного лоха по-тихому наехали, он пару овощных ларьков на районе держит...
     - А под кем ходит?.. - едва заметно насторожился Пал Палыч, не любивший создавать  проблем на ровном месте из-за пустяков.
      - Под Гариком армянским ходит, он из молодых, так себе "крыша", даже менты не в доле, - тут же поспешил успокоить шефа "Сытый", почувствовав его напряжение.  - Он, как узнал кто мы, тут же в угол забился...
      -  Ладно, годится... - одобрил Лопатин действия подчинённых польщённый тем, что его имя по-прежнему имеет солидный вес и авторитетно в криминальном мире, также как и в деловой, и во властной среде.               
      - Так вот, Пал Палыч, - тут же продолжил "Круглый", пользуясь улучшенным настроением шефа, - этот овощной ларёчник как раз в том доме живёт со своей курицей: ещё та, блин, жаба, - всё на себя сосёт, как пылесос, за копейку - мужа удавит...
       - А уж метлой, зараза, метёт что сорока, - опять встрял Сёма, - и теперь, она, после нашего наезда на её мужа, трещит направо и налево как в Бутово хорошо, а в Лефортово хреново...
        - Вербовка!.. что ж... и это дельно, - хвалю: можете ведь когда захотите, - щедро нахваливал Пал Палыч, довольный собой быковатый дуэт, - только палку не перегибайте, пока ещё рано, может, и гуманными методами обойдёмся...
         - Само собой, Пал Папалыч, мы ж понимаем... вас подставлять нельзя, - проникновенно отвечал Петя, преданным цепным псом глядя в глаза Лопатина.
        - Меньше шума - больше изюма... - неожиданной рифмой вторил коллеге Сёма, также, не отводя с хозяина привязанных глаз.
         - Ни дать ни взять - сама ходячая мудрость! - искренне удивился Лопатин удивительно взвешенным словам, которые крайне редко слетали с прокуренных уст в целом малообразованной парочки, и, проникшись к ним благодарностью, продолжил: 
         - Ну, а вообще, гуси-лебеди, как жизнь: всем ли довольны, есть ли пожелания, чем помимо работы занимаетесь?
          - Дык, всё, слава Богу, Пал Палыч, получше других-то живём... спасибо вам... - чуть наклонился в знак благодарности Петя.
         - А намедни, как вы нам посоветовали, и на курсы английского записались - продолжил отчитываться Сёма, от волнения, немного растроганный начал традиционно ковырять носком ботинка старинный архангельский половичёк.
         Лопатин, было уже хотел также традиционно попенять словами и штрафом в стандартную сотню баксов иногда нервного "Сытого", но благодушное настроение и в особенности последняя фраза резко скорректировали почти заготовленную тираду:
        - О, как! А, ну, блесните, Байроны доморощенные, английским красноречием, удивите своего шефа!
        И нарочито поудобней расположившись в кресле, как в театре, предвкушая нечто феерическое, из ряда вон выходящее Лопатин отбросил удочку в сторону, поплавок которой моментально ушёл под воду.
        - Легко, Пал Палыч... давай Сёма! - скомандовал Петя.
       - Ху из ё маза?.. - с жутким акцентом почти по буквам, словно бы спеллинг вопросил, обращаясь ко всем сразу и ни к кому конкретно, как неважно выучивший урок школьник-второгодник, отчеканил Сёма.
       - Ху из ё фаза?.. - тут же поддержал несостоявшегося полиглота, не состоявшийся условный Байрон, в лице Пети.
       Однако первым кто среагировал на вопиющее косноязычие, был не Лопатин, золотая челюсть которого едва не упала на помост и не проследовала за поплавком на дно пруда, а слуга-японец Ху, который услышав, своё редкое, короткое, но ёмкое имя, пусть и в незнакомой интонации резко обернулся к шефу, готовый выполнить любой приказ:
       - Хаи, Паль Пальч, Сан?!
       - Ша... - жестом успокоил Лопатин Японца, - всё ОК, у нас, как видишь, Ху, тут небольшой выездной тренинг по английскому языку от выпускников Оксфорда...
       Сёма и Петя, почувствовав, что сморозили нечто несуразное, вызвавшее у шефа приступ едва сдерживаемого смеха, потупили глаза, ожидая адекватного проступку наказания, но Пал Палыч впал в ещё более великолепное расположение духа, и, откашлявшись, смахнув проступившую слезу иронии, лишь по-отечески пожурил их:
       - Да... уж, гуси-лебеди, от души вы меня сегодня повеселили: "маза", блин, "фаза"... - прям какой-то полу блатной язык, а не английский... В общем, держите премиальные, - он передал каждому по пухлому конверту, - а то меня колики изнутри порвут...
       Действительно, даже со стороны весьма угрюмого по жизни человека, было, трудно не улыбнутся тому, как два здоровенных бугая о чугунные лбы которых можно в лёгкую крушить годовалых поросят без летальных последствий для первых с трудом мямлят элементарные английские слова скорее похожие на русские жаргонизмы. "Круглый" и "Сытый" интуитивно, как сказано выше, чувствовали эту неловкость своего положения, но едва конверты с плотно и щедро сложенными купюрами увесисто перекочевали в их железные руки, то всё их условное замешательство улетучилось как "с белых яблонь дым".
       - Да, вот ещё что, не состоявшиеся Байроны мои... - напутствовал Лопатин на прощанье свою бригаду по специальным поручениям, - присмотритесь-ка к некоему Уклейкину В.Н. он, кажется, в том же доме живёт?..
       - Так точно! - дуплетом подтвердила быковатая парочка, с трудом, но выучив по фамильный список активистов ополчения дома, - он и ещё в газете работает... 
      - То-то и оно... что журналист... - задумчиво и едва не шёпотом, как бы про себя произнёс Лопатин, в голове которого начинали роиться какие-то мысли по поводу Уклейкина, статья которого столь глубоко возбудило его тщеславие. - Одним словом, - повысил Пал Палыч голос до обыденного, - узнайте о нём всю подноготную, но только так что б комар носа не подточил...  у журналистов - натура тонкая с ними надобно вначале нежно, что бы, не завизжали раньше времени на всю Россию, ну, а там поглядим... Вопросы есть?
         - Никак нет, Пал Палыч! - бодро отрапортовал "Сытый".
         - Всё будет пучком, шеф! - не менее боевито тут же солидаризовался с напарником "Круглый".
        - Даже не сомневаюсь!.. -  поддался-таки общему решительному настрою подшефных Лопатин всегда осторожный в подобных оценках, внутренне побаиваясь сглазить тот или иной свой строительный проект до его полной реализации,  - столько уже бабок вложено... - Ну, теперь летите, голуби, с Богом...   Следующие!.. - всё так же пребывая в великолепном настроении, добродушно пригласил  Пал Палыч к себе очередной полукриминальный дуэт для должного поощрения с последующим напутствием на новые тёмные делишки.

                ЧАСТЬ IV

                МЕТАМОРФОЗЫ

« Всё течёт. Всё меняется…»
Гераклит из Эфеса
(около 500 лет до н.э.)

                Глава 1

       - Володенька...  это же, наверное, очень дорого?.. - промолвила скорее для порядка Воскресенская, внутренне восхищаясь свадебному подарку, когда Уклейкин вечером вместе с шикарным букетом алых роз и обручальными кольцами презентовал ей вполне себе роскошное колье с изумрудами под цвет её великолепных зелёных глаз.
       - Не мелочись, дорогая, - в разумных пределах по-гусарски и не без едва заметного удовольствия ответствовал Володя, за раз, истративший почти весь давешний гонорар за статью о Лопатине. -  Эх, Наденька... - продолжал мечтательную почти браваду Уклейкин, - будь я какой-нибудь Рокфеллер, то я бы ни секунды не думая, купил бы тебе весь мир... и бросил бы его к твоим божественным ножкам...
      - Спасибо, милый... - отблагодарила она его небесным поцелуем, - но, к счастью, - коммерция - это не твой удел... - Господь одарил тебя иным, но истинным даром: сочинительством, и которое в отличие от сомнительного уменья набивать сундуки псевдо златом - бессмертно...
       - Да это я так, чисто умозрительно... - едва не извинялся Володя за излишнюю гиперболу, тем не менее, польщённый высокой оценкой своих пока ещё не реализованных обществу и Творцу произведений из нежнейших уст любимой. - Уж не знаю, какой из меня в итоге выйдет писатель, если вообще выйдет, но делец - ты точно заметила, - как мортира из штиблет!
       - Зато ты неисправимый романтик, - лучезарно улыбнулась она и, как кошка к хозяину, прильнула к нему всем нежным и упругим телом, - а их, увы, всё меньше и меньше - хоть в красную книгу заноси.
       - Это точно, - крепко обнял её Володя, - стыдно признаться, но если бы не Серёга, то наверняка бы до сих пор бы бродил в поисках подарка и колец средь несчётных прилавков бытия, ломящихся от всякой ненужной всячины. - А Крючков, мало того, что словно профессиональная  ищейка, нашёл всё что нужно, но и здорово понизил цену, аргументировано и с жаром уламывая продавцов.
        Ушлый в торговых вопросах Серёга действительно прилично сбил ценник на колье, и вполне заслуженно вынудил Уклейкина купить бутылку отменного коньяку, которую они на сэкономленные деньги и время неспешно и выпили в соседнем дворе, обсуждая детали грядущего брака. Качество напитка было настолько высоким, а настроение - великолепным, что при наличии лишних двух часов крепкий организм Володи практически не заметил на себе его влияния; и хотя бы и внешне выходило: фактически он сдержал, данное ещё утром Наденьке слово: "ни-ни-ни".
       - Да и со вкусом у твоего Сергея всё в порядке, - любовалась изумрудным сиянием дорогого подарка Воскресенская, красиво подплыв белым лебедем к зеркалу.
       - Факт, - не без гордости за товарища подтвердил Уклейкин, - кстати, Наденька, он, как я тебе и обещал, со своей супругой Светланой будут нашими свидетелями.
      - Отлично, у тебя настоящий друг, милый, - обрадовалась Воскресенская удачно складывающимся обстоятельствам, - а сразу же после ЗАГСА поедем к моим родителям, обрадуем...
      - Хорошо бы если так, - согласился Уклейкин, всё-таки опасаясь возможной негативной реакции её отца на их тайное обручение, хотя Наденька и уверяла, что она осторожными намёками подготовила его к грядущему событию.
      - А может, перед визитом к твоим в кафе заскочим? - заранее решил готовиться Володя к неминуемой встрече с Ярославом Андреевичем и Людмилой Александровной,  - ребят угостим,  да и для храбрости: по чуть-чуть не помешает...
      - Знаю я ваше с Сергеем «чуть-чуть...» - с едва заметным упрёком, но совершенно по-доброму, улыбнулась она алчущему её одобрения Володе, - впрочем, там видно будет... разумная раскованность не помешает, а, то отец очень не любит когда кто-либо пытается казаться лучше или хуже, чем он есть на самом деле...
      - И правильно не любит, я и сам ненавижу хамелеонства, - чуть успокоился Уклейкин, заочно и интуитивно почувствовав в отце Наденьки родственную душу, - а про кафе это я так сказал, к слову, что б ребят угостить...
      - Я так и поняла... - вновь хитро, но совершенно без задней мысли улыбнулась она и ласково потрепала Уклейкина за волосы, - а кстати, вы с отцом чем-то похожи, словно бы большие дети - по-хорошему открыты и наивны.
      - Ну, и слав Богу, - ещё больше взбодрился Володя, тут же получив подтверждение своих телепатическим предположениям, - хотя лично мне до Дон-Кихота ещё расти и расти во всех смыслах...
      - Опять ты, Володенька, впадаешь в самоедство, - поправила его Воскресенская, уловив в словах любимого, слабые нотки неуверенности, -  забыл, что тебе Ирина Олеговна сказала? - "Ни в коем случае не снижать самооценки, дабы не впасть в искусственную депрессию".
      - Такое разве забудешь... - вынужденно согласился Володя, с трудом скрывая, вновь проявившуюся нервозность, навеянной почти забытой чертовщиной. - Впрочем, - смог он кое-как взять себя в руки, - ты, как всегда, права: уж лучше пусть и внешне глупое самопожертвование в стремлении к истинам, справедливости через самореализацию, нежели самоедство, вызванное низким, да ещё и нереализованным тщеславием...
      - Вот и правильно, - сразу же морально поддержала любимого Воскресенская, пропустив вскользь хоть и путаную, но глубокую и, видимо, давно сидевшую и мучавшую мысль Уклейкина. - Жаль лишь, что и без того немногим Дон-Кихотам во все времена живётся не сладко, -  вдруг, почти невольно поддалась она начинающему медленно угасать настроению Володи.
      - Ничего, Наденька, -  уже в свою очередь начал подбадривать он любимую, - как говорит Петрович, - прорвёмся, - вон у нас, оказывается, почти больше полдома Дон-Кихотов, так, что не всё так безнадёжно...
      - Ой! - тут же тревожно всплеснула руками Воскресенская, когда разговор неожиданно вывернулся, как опасная горная тропа к смертельному обрыву, к осаждаемому Лопатиным дому Володи, - к нам же милиция приходила, пока тебя не было...
      - Зачем?.. - напрягся вопросительным знаком Уклейкин, готовый вновь обречённо испить очередную чашу горького бытия.
       И Наденька взволнованно поведала ему всё, что приключилось во время неожиданного визита въедливого следователя Чугунова, включая его угрозы в виде весьма толстых, если не сказать, - прямых намёков, в сопровождении тюлене образного, но в целом, - нейтрального к событиям участкового.
       - Чёрт!..  - едва не вымученным стоном вырвалось из Володи, - ...про то, что надо отмечаться раз в две недели в милиции я совсем забыл; вернее сказать... он мне, нарочно, сволочь, не сказал…
        - Володя... - уже с подлинным упрёком одёрнула его Воскресенская,  - ты же обещал не чертыхаться...
       - Всё-всё, больше не буду, любимая... - как-то потерянно вновь едва не поклялся он Наденьке не произносить вслух треклятое слово, однако, былое настроение улетучилось, словно мгновенно исчезнувший горный туман от мощного порыва промозглого до костей шквального ветра.
        Уклейкин не то что бы совсем забыл о грядущем суде, но и как всякий человек надеющейся на избавляющее от этой крайне неприятной процедуры чудо, верил,  что всё образуется само собой. "Ведь не мог же я и в самом деле натворить то, что  вменяет противный следователь Чугунов, да ещё и с невообразимой суммой штрафа в один миллион рублей..." - всякий раз успокаивал он себя подобными рассуждениями, когда вольно или невольно вспоминал перипетии допроса у колючего майора. Кроме того, вроде бы как закончилась чрезвычайно престранная история с напористым, невесть откуда взявшимся наследником Нострадамуса и, как минимум, - одним чёртовым Карлом в утомлённом неизъяснимыми несуразностями мозгу Уклейкина стало меньше.
        И вообще после целебного психологического сеанса у Ирины Олеговны Володя, - вполне успокоился, на столько, на сколько, это было возможно в текущей ситуации; и даже, как будто, приободрился, вновь обретя относительные уверенность, утратив на время болезненную бледность лица на фоне естественного столичного загара окружающих. И вот сейчас, словно бы отрезвляющий гром, средь  хоть и медленно, но проясняющегося житейского неба, из любимых больше всего на Свете уст прозвучали эти ужасные слова: "Суд", "Повестка", "Чугунов"...
       Воистину вся наша жизнь, друзья,  - это полосатые зебра или матрац, кому как нравится, и мы, вольно и невольно, от первого лучика света Господня в колыбели до мрака плотского не существования, сначала задорно скачем, а затем, стиснув редкие зубы, упрямо ползём на стёртых кулаках через чёрные и белые полосы бытия.
        Однако, не смотря на все едва не слёзные уговоры Воскресенской немедленно идти в милицию, что бы поставить отметку в повестке о невыезде из Москвы, Володя смог её убедить отложить визит в органы внутренних дел до утра, ссылаясь на поздний час и всю нелепость происходящего. По-видимому, его настолько достала вся это нервотрёпка с чертовщиной и неудержимой ртутью вытекающими из неё Карлами, судами и Чугуновыми, что он, не представляя как выбраться из хитро и неизвестно кем сплетённой паутины, обречённо решил про себя: будь что будет, в тайне продолжая уповать на чудо избавления.  Но даже при таком фатальном отношении к своей судьбе, Уклейкин нашёл в себе остаток духовных сил и клятвенно обещал Наденьке с утра отметиться в отделении милиции, тем более что его штабное дежурство на кухне выпадало на рассвет.
       Вот в таком скомканном настроении, обсудив по инерции ряд второстепенных житейских вопросов, влюблённые и улеглись в прохладу постели, словно волны на песке после едва не начавшейся бури. И если после божественных лобзаний и неги, Наденька, почти мгновенно окунулась в бездну фантастической вереницы цветных сновидений, то Володе, как он не пытался, даже в забытьи избавиться от пугающего видения, в воспалённом подсознании, неприятно давя на него, проецировалась одна и та же сюжетная картинка, - некий не Земной Суд над ним.

       "Итак, господа... - начал было объявлять некто в маске и чёрном плаще с белым крестом на груди, и тут же осёкся, - ой, простите, земная привычка, - граждане Мира, разумеется... внеочередное выездное марсианское заседание суда по делу Уклейкина В.Н. объявляется открытым. - В связи с дефицитом времени и профессиональных кадров Высшие инстанции доверили мне совместить должности Председателя правосудия и Обвинителя".
       Фигурой, возвышающийся на красном песочном холме командированный судья-прокурор, был невероятным образом схож со следователем Чугуновым; более того, - из-под пол плаща торчали форменные до боли в глазах отдраенные гуталином яловые сапоги майора. Однако голос его был один в один, как у треклятого фантомного или реального чёрта, бесцеремонно явившегося Уклейкину в похмельный Понедельник после Серёгиной свадьбы: слащаво-холоден и самоуверен. Это адская смесь даже во сне вынудила подорванную нервную систему Володи отдать приказ полу дремлющим рецепторам выделить из распластанной в беспамятстве плоти обильную порцию ледяного пота. Он напрягся, как пациент перед дантистом...
       "Итак, граждане Мира, приступим, помолившись Глобальному Предиктору Вселенной - Творцу всего сущего и не явного - Богу, возложив длани наши на Кодекс Его о Чести, Совести и Достоинстве", - продолжил невообразимым образом скрещенный в единое целое чёрт-следователь. – Я, данной Вседержителем властью и в строгом соответствии с материалами дела вменяю обвиняемому, землянину Уклейкину Владимиру Николаевичу, нижеследующие пороки (при этих словах Володю основательно торкнуло изнутри, будто бы он голыми руками взломал высоковольтный трансформатор):
        - беспричинное нападение на почтенного гражданина Мира Лейкина Устина  Карловича посредством нанесения последнему скользящего удара по голове мобильным  телефоном;
        - намеренное и публичное искажение действительности по месту работы журналистом в газете "Вечерняя Москва" с целью получения дополнительной прибыли с доверчивых граждан Мира;
        - общая пассивность в общественных делах и личная леность при реализации таланта данного самим Создателем для провидения Его помыслов;
       - и, последнее, ...отчасти личное (Обвинитель чуть замялся), - постоянное упоминание идиомы чёрт в ругательном, уничижительном смысле по поводу и без оного".
        Закончив с обвинениями, судья-прокурор, смачно высморкавшись в носовой платок кровавого цвета, тяжело выдохнул, словно с мировым рекордом пробежал стометровку, и пристально оглядел всех присутствующих на заседании. Кроме задавленного повышенным вниманием Уклейкина, сидевшего посреди некоторой песчаной открытой полянки на низко спиленном пеньке, вокруг него на таких же по высоте небольших холмиках полукругом расположились дюжина присяжных, адвокаты, свидетели и многочисленная публика. Не смотря, на внешнюю разношёрстность окружающих Володю граждан Мира, всех их объединяла точно такая же непроницаемая чёрная маска, как и у Председателя Суда и Прокурора в одном неприятном для Уклейкина образе.
        "Итак, - продолжил Обвинитель, - на основании собранных неопровержимых доказательств, с которыми вы, уважаемые граждане Мира, можете в любое удобное для вас время ознакомиться, я, как уполномоченный комитетом Справедливости Прокурор предлагаю помимо нашего порицания определить Уклейкину В.Н. нижеследующее наказание и направить его Глобальному Предиктору на окончательное утверждение:
        1. Лишить обвиняемого данного Богом литературного таланта до конца дней его земных;
       2. В связи с утратой Высочайшего доверия не реализацией вышеуказанного дара Господнего, предлагаю также лишить обвиняемого и такого вдохновляющего фактора, как взаимная человеческая Любовь с гражданкой Мира Воскресенской Надеждой Ярославной".
       Лицо Уклейкина, да и вся плоть его до последнего атома мгновенно стали белее белого от услышанного почти смертельного для него приговора, а и без того заячье сердце, - едва не остановилось и лишь раздавшийся спасительный голос Наденьки откуда-то из-за спины его, предотвратил непоправимое:
       "Я не брошу тебя, Володенька!.. Никогда!!!"
       "Реплики потом, граждане Мира, - строго оборвал Председатель Суда не регламентированный выкрик отчаянья с места, - при повторном нарушении установленного процессуального порядка вы будете удалены с заседания. - Итак, если есть возражения по существу, прошу высказаться адвокатов..."
        Уклейкин в надежде на чудо обернулся в сторону назначенных защитников своих и едва не потерял во сне подсознание: несмотря на плотные чёрные маски на привставших с холмиков двух людях, в них он с невыносимым трепетом всей сущности узнал умерших лет десять тому назад родителей.
        "Мама?.. Отец?!.." - из последних сил выдавил из себя Володя самые дорогие ему во всей Вселенной слова, с которыми он появился на Свет и с благодарной сыновней любовью к ним бережно нёс их всю свою жизнь...
        Но родители ничего не ответили ему, словно бы, не услышали молящего вопроса сына, хотя взгляд их и был обращён к нему и излучал всё ту же, ни с чем несравнимую Божественную теплоту и любовь, которую и могут дать чаду только Отец и Мать его.  Володя же, как изголодавшийся младенец молоко, впитывая в себя, их чуть подзабытое за годы невыносимой и, казалось, уже вечной разлуки тепло любви, находился в разрывающем Душу состоянии одновременного невероятного Счастья и глубочайшего Страха. Он равно верил и не верил глазам и ушам своим, одновременно безмерно радуясь и пугаясь, отчего далее не мог произнести ни звука, ни сдвинуться с места, словно бы он был лишён дара речи и прикован к месту всеми цепями Мира.
       А тем временем родители начали поочерёдно, последовательно и скрупулезно приводить Суду все положительные факты из жизни сына, какие полезные навыки, достойные черты характера, поведения и культуры они сумели привить ему с самого первого явления его Миру до своего последнего дня. Не ускользнуло буквально ничего из вереницы земных дней Володи: от первого "спасибо", сказанного им осознанно в яслях, до строительства скворечника в 5-м классе школы; любая, казалось бы, "мелочь" всплывала из памяти их, как возможно недостающий аргумент и бережно выкладывалась на весы правосудия дальнейшей Судьбы его. Однако через полчаса доводы "За" были исчерпаны и родители вновь присели на красные марсианские холмики и с нескрываемым волнительным трепетом начали внимать грядущим событиям. Они всё также ни на ничтожное мгновенье  не сводили с "парализованного" происходящим сына, переполненных бесконечной к нему любви глаз со слезами радости Божественного нечаянного свидания и тревоги творящегося Суда. 
       "Возражения адвокатов приняты и запротоколированы, - продолжил вести заседание Судья-Прокурор в виде синтезированного Провидением в единое ужасное целое образов невыносимого майора милиции Лефортово и гадливого фантомного или реального чёрта. - Есть ли какой-нибудь из сторон дополнительные, не выявленные следствием факты "за" и "против" Уклейкина?
       "Есть! - тут же, как межгалактическая ракета со старта, вскочил с холмика некто с огромной, словно у Пушкинского карлика-колдуна Черномора, бородой. - Этот, с позволения сказать журналист, подверг сомнению моё, великого Нострадамуса, пророческое стихотворение 1-ой Центурии  Лионского издания о Марсианах. Но, …что мы сейчас видим, собственными очами, граждане Мира?! Мало того, что мы земляне находимся сейчас непосредственно на планете Марс, якобы непригодной для разумной жизни, но и вокруг нас, - он выразительным жестом обвёл ареал заседания, где расположилась местная публика, - на заседании Суда непосредственно присутствуют сами марсиане».
       В ответ местные зеваки, расположившись вокруг Уклейкина плотным полукругом, словно аккуратно сложенные яйца из инкубатора, в подтверждение слов недовольного Нострадамуса утвердительно покачались сами собою собой.
       «То есть ещё одна ложь этого бумагомараки и почему-то не указанная в обвинении, - на лицо!" – победоносно, словно длиннющий шарф вокруг шеи, намотал он седую бороду и закончил.
      "Странно, действительно этого факта нет в деле..." - удивлённо пожал плечами Прокурор-Судья, строго покосившись на нерадивых помощников, которые в свою очередь традиционно виновато развели руками, мол, извините, накладка вышла.
       "Нет, - значит - не было, ибо, - это лженаучно, бездоказательно, а потому - не может быть обвиняющей уликой! - мгновенно раздался в ответ голос где-то справа от Уклейкина, почти на 100% принадлежащий Крючкову, - почём нам знать, что всё это не галлюцинации, сновидение, или ещё что-либо похуже в этом роде... - Знаем мы вас средневековых шарлатанов и еретиков - нагородят всякую чушь с три короба, а нам, потомкам, - разгребай. - Мало того, что даже в Библии сказано, что дескать никому кроме Господа будущее не ведомо, так наши спутники давно доказали, что на Марсе нет ни кислорода, ни тем более даже примитивной жизни!
       «А ты кто такой, что б выводы делать?! – опять, словно ужаленный самой ядовитой осой во Вселенной  сорвался с холмика Нострадамус и начал нервно разматывать завязавшуюся невообразимым образом вокруг шеи морским узлом бороду.
        «Я, Сергей Крючков, с красным дипломом окончивший физический факультет МГУ и  кроме того  лучший друг Володи – и не позволю в век космонавтики и атомной энергетики вводить в заблуждение граждан Мира и Суд высосанными их ветхого пальца псевдонаучными утверждениями банальных жуликов дремучего средневековья!»
        Нострадамус уже распахнул было пасть, что бы как авторитетный лев, в полемике «сожрать» с потрохами нагловатого, никому неизвестного, выскочку, но в гневе перетянув бородой шею, едва не задохнулся и вынужденно примарсился на холмик, дабы экстренно восстановить случайно прерванное дыхание.
        "А мне Уклейкин, червонец должен!" – тут же заполнил мимолётную паузу следующая маска, в которой угадывался до кожаного зуда противный фальцет Губермана.
        «А ты, Христопродавец, хлебало-то захлопни от греха! – мгновенно впился справедливой стрелой возмездия Робингуда в мутный силуэт Губермана образ возмущённой до крайности Звонарёвой. – Ты, барыга, мой тульский самовар продал, а врал, что в музей сдал!..
       «Точно, баба Зина, - так его жидёнка, он, паскуда, за копейку мать у... душит! – в триедином порыве непреступной горой так же встали на защиту Уклейкина испитые, чуть заикающиеся голоса Толи, Коли и Егорыач, - Володька нам намедни трё... трёшницу на опохмел пре... презентовал - настоящий кореш!.. ».
       «А колёса нашим «Жигулям» не он ли, сволочь, со своим дружком-хулиганом Крючковым подрезал?! – взвыла милицейской сиреной Стуканян.
       «Видел я ваши «Жигули», - встрял невесть откуда раздавшийся голос милейшего прораба СМУ-66 Суринама Занзибаровича Китайцева, - их даже на металлолом стыдно сдавать – одна ржавчина, а вот кто наши нулёвые японские бульдозеры подчистил - вопрос…"
       «Не пойман - не вор! - вклинилась, словно зубило меж сцементированных годами кирпичей, некая матрица слесаря-водопроводчика Ломакина, - так что нечего поклёпы тут на Володьку возводить. При этом, даже через маску было видно, что на лице Стёпы («Разводной ключ») алой клюквой проступало некое стыдливой смущение.
      «Да нормальный он парень!..» - более чем убедительно пробасил некто крайне схожим с голосом Жоры Коловратова, отчего в целом маленьких и щуплых марсиан едва не отбросило назад в тартарары, как от взрывной волны при небольшом ядерном взрыве.
      «И вообще, Володя, в последнее время здорово исправился, и кишка у него вовсе не тонка как раньше, - вступил в бой солидный, при всех боевых орденах образ Шурупова, - это я вам как его вечный сосед, фронтовик и фактически родня говорю."
      «А мне ваш хвалёный Уклейкин проклятым футболом окно разбил!».               
       «А меня, соколик, через дорогу на Тверской улице перевёл!».
       «А мне челюсть в Перово выбил!».
       «На экзаменах меня выручил!!».
       «За косички дёргал!!!».
        Подобно этим и куда более не печатными «за» и «против», совершенно забытыми Уклейкиным голосами, слившиеся в единый нарастающий гул взрывоопасно наполняли пространство Суда, словно сползающий с марсианских гор, огромный и всё сметающий на своём пути, оползень.
        Уклейкин даже сквозь непроницаемую маску ощутил, что на виртуально-нереальной физиономии Чугунова-Чёрта, выступающего в роли Судьи-Прокурора, проступала чернота явного недовольства, как общим ходом судопроизводства, так и складывающимся равновесием по отношению к судьбе Уклейкина. И Обвинитель, угрожающе встав над заседанием, раздул до не приличия щёки, и будто бы начинающий Соловей-разбойник, пронзительным свистом в раз оборвал гвалт разбушевавшейся публики, отчего местные вновь едва не были опрокинуты с холмиков мощной звуковой волной:
        «Ша всем!!! Вы что, граждане, блин, Мира, офонарели?! Напоминаю: тут вам ни кичман какой-то, а выездная сессия Высшего Суда Глобального Предиктора всего Сущего и не Явного 1-ой инстанции, - ведите себя подобающе!.. В противном случае в личном деле каждого появится соответствующая ремарка…»
        Публика, став мгновенно шёлковой, сразу же прониклась серьёзным предупреждением, превратившись в самый слух, а фантомно-реальный Чугунов-Никйелку, пошептавшись с озадаченными помощниками, плохо скрывая раздражение, продолжил:
        «В связи со вновь открывшимися обстоятельствами Высокий Суд объявляет перерыв. О времени и месте следующего заседания Суда, вы, и возможные новые участники будете оповещены особо; прошу всех, за исключением местных граждан Мира, немедленно покинуть Марс и ближайший месяц не удаляться за пределы Млечного пути».
       И вся окружающая его публика, как ночной туман перед рассветом, по дуновению едва ощущаемого ветерка,  начала медленно и неотвратимо растворятся на страшно испуганных творящимся невероятным действом глазах Уклейкина.
      «А я! как же я?! – от невыносимого отчаянья, наконец-то вновь прорезался голос у Володи, плоть которого, тем не менее, не могла сдвинуться ни на былинку с места, словно все силы гравитации Солнечной системы прошли сквозь него невидимыми тросами, привинтив его намертво к тверди красной планеты.
       «А вы, пока ещё гражданин Мира, Уклейкин, останетесь тут, ибо вам, как уже нарушившему на Земле предписание милиции являться в срок для элементарной отметки вашего наличия, - больше нет веры», - и двуединое существо моментально растворилось последним, оставив Володю в абсолютном одиночестве и непонимании происходящего. Он, как вбитый намертво гвоздь, торчал понурой головкой из пня и с неописуемой тоской вглядывался в марсианское чёрное небо, на розовеющем горизонте которого угадывалась до боли в разрывающемся сердце родная, но совершенно недосягаемая планета Земля.
       - Мама! Отец!! – в полном отчаянии, тщетно пытался он докричаться в бездушную и безучастную к его роковой судьбе обезлюдевшую пустыню красной планеты. – Серёга! Наденька!! Спасите меня!!! Я погибну… без вас!..

       - Что ты, что ты, Володенька, успокойся… - наконец услышал он где-то над собой, в непроницаемых, словно разлитый свинец, Небесах Марса спасительный ангельский голосок Воскресенской.  – Ты же знаешь, что я  не брошу тебя!.. никогда…
       И тут же Уклейкин ощутил на взмокшем от жутких переживаний сна и белом, словно горний снег, челе своём, её нежный целительный поцелуй; и, будто едва не пропавший в лабиринтах бесконечных галактик странник, вернувшийся, наконец, домой, - он вновь с превеликим трудом с благоговением приоткрыл глаза в явь… к Свету жизни…
       - Наденька… ты даже не представляешь, как я рад тебя снова видеть… - благодарно выдохнул Уклейкин, не сводя с любимой преданного взгляда, и для пущей уверенности, и что бы окончательно развеять последние сомнения, он, обхватив её тёплые ладони, нежно поцеловал их, и, словно нашедшейся щенок, - головой прижался к упругой груди её.
       - Что-то страшное приснилось?.. - ласково гладила Наденька его по взъерошенным и взмокшим от сновидения волосам, продолжая всячески успокаивать.
       - Не то слово, дорогая, почти «Марсианские хроники» Брэдбери только на порядок жутче… - ещё находясь под внутренним гнетущим впечатлением от чёртова сновидения, постепенно приходил в себя Володя.  - Ты не поверишь: на Марсе было что-то вроде Высшего Суда, на котором меня обвиняли в отсутствии подобающей гражданственности и в использовании таланта не по назначению, а значит - в зарывании оного в песок… Правда, я так и не понял, чем дело кончилось.  Представляешь, Наденька, почти всех-всех узнал, с кем хоть раз в жизни соприкасался: от яслей до сегодняшнего дня, хотя все и были в масках. Серёгу, тебя и… - добавил он после мучительной паузы, как-то с обречённой грустью, - родителей… видел…
       - Ну-ну-ну…не бери в голову, - продолжала утешать его Наденька, как испуганного ребёнка, - мало ли что во сне привидится, - не всему же верить. «Так и с ума сойти не долго…» - зловеще сверкнула в ней очевидная мысль, которую она по понятным причинам не решилась произнести вслух.
      - Ты как всегда права… - с какими-то смешанными в мелко-рубленный винегрет чувствами согласился Уклейкин, - но, если честно, то даже виртуальные совпадения с реальностью меня до мозга костей достали…
       - А ты тогда сразу вспоминай, что тебе говорила Ирина Олеговна - больше уверенности и отвлекающих от навязчивых идей дел: и всё само собой образуется. А скоро и отец Михаил с Афона приедет - к нему сходим, поговоришь и я больше чем уверена - всё у нас в итоге наладится…
       - Эх... - чуть веселее задышал Уклейкин, благодарно улыбнувшись Воскресенской, - что бы я без тебя, Наденька, делал…
       - Не знаю, Володенька, но …наверное, дописал бы свой роман… - хитро улыбнулась она в ответ.
       - Господи, какая же ты умница! – воскликнул Уклейкин. - Действительно, ведь как всё просто: что бы быть по-настоящему счастливым человеком надо лишь истово и последовательно заниматься своим любимым делом к чему Создатель Душу твою и Разум одарил Талантом, а не разменивать жизнь на второстепенные пустяки и ложные, якобы ценности…
       «Быть может, и вся эта чертовщина, включая этот и предыдущие фантастически ужасные сны, которая происходит со мной, - есть некое предупреждение мне, - не решился озвучить Володя, «новую» версию невероятных событий последних недель, не смотря на ощущение почти полного прозрения по этому вопросу. Словно бы сам Господь меня предупреждает: мол, хватит валять дурака и бить баклуши, Уклейкин, займись пока не поздно реально полезными для Мира делами, если не хочешь НИЧЕМ навсегда исчезнуть в бездне безвременья и беспамятства современников и потомков.  Очнись, действуй, созидай в соответствии с данными тебе Природой способностями, дабы подобающими произведениями и поступками встать в ряд «коллег по цеху» вместе со Мною – Творцом тебя, а также - всего и вся на свете и за его пределами».
        И Володя будто бы озарённый внезапно вспоровшим свинцовые тучи лучом долгожданного Солнца неожиданным просветлением, расцеловав благоговейно Наденьку, досрочно сменив на кухне наглухо зевающего начштаба, - и едва ли неодержимо бросился творить свой роман, навёрстывая растраченное на второстепенные мелочи жизни время.
       Как и ранее в редкие часы Вдохновения, нужные слова начали сами собой, естественной вереницей выстраиваться в изумительно красивые и выверенные предложения, словно бы воды реки в лоно своего естественного русла, щедро наполняя текст, свежим и глубоким смыслом. Однако сегодня в этом творческом процессе впервые в жизни Уклейкина присутствовала какая-то неизъяснимая уверенность в собственных силах, правоте своих суждений и убеждений, словно бы, наконец проросшие из почти окаменелых семян сомнений ещё слабые, зелёные, но несгибаемые ростки свободы выбора и принятия твёрдых решений.

Глава 2
               
       Утром, великолепно расцветающего над неохотно просыпающейся Москвой Воскресенья, Уклейкин, с редко посещаемым в последние годы, моральным удовлетворением закончив очередную главу рукописи, - сдал дежурство в надёжные руки традиционно сурово зевающего начштаба. Не став будить измотанную буднями Наденьку, он, как и было решено накануне на совете без нескольких дней официально зарегистрированной семьи, - вынужденно отправился в треклятое ОВД Лефортово. Даже упоминание отделения милиции, где три недели назад Володя был ошарашен, как клоп дустом, страшным известием от въедливого Чугунова о вопиющей к нему претензии некоего У.К. Лейкина в виде судебного обвинения в причинение увечий с выплатой невообразимой компенсации в миллион рублей вызывало невыносимые чувства тоски и подспудного страха. Что уж говорить о повторном очном явлении в едва ли не логово чертовщины в его представлении, где вольно или невольно роль ужасного и Мефистофеля в вечных яловых сапогах исполнял вредный следователь Харитон Захарович Чугунов.
       Именно поэтому он намеренно пошёл как можно раньше в околоток, свято уповая, что хотя бы со зловредным майором переменчивая судьба в этот раз разведёт его от лобового столкновения, словно бдительный стрелочник, в последний момент спасёт несущиеся на встречу друг другу, переполненные адской горючей смесью два товарняка. Как и в прошлый раз в соответствии с мудрым советом Шурупова, - он не стал давать милиционерам, лишнего повода усомнится в своей законопослушности, - и оделся подчёркнуто строго, правда, без непроницаемых черных очков, ибо следы свадебного побоища навсегда исчезли с лица, как не званные на Русь крестоносцы в студёных водах Чудского озера. И почти всегда скупое Провидение в этот раз улыбнулось ему во все условно-несчётные великолепно сияющие удачей жемчужные зубы: Чугунова на рабочем месте не было.
       К слову сказать, въедливый до распухших печёнок следователь, скрупулезно и на нервах обойдя вчера с участковым, все квартиры ставшего ненавистным ему дома Уклейкина, - потерпел очередное подряд фиаско: по бульдозерному делу не было найдено ни одной сколько-нибудь значимой улики. Даже Агнесса Моисеевна Стуканян, которая в  связи с тайным наездом на её мужа "Круглого" и "Сытого" вынуждена была околачиваться на старой квартире и агитировать колеблющихся жильцов за Южное Бутово, вопреки собственной змеиной сущности - едва ли не впервые в жизни не смогла возвести поклёп на кого-нибудь из соседей. Более того, отмахнувшись от вскипающего самоваром следователя, как от назойливой мухи, она мгновенно начала буквально пытать его о судьбе искалеченного неизвестностью личного, с позволения сказать, - автомобиля, чем едва не довела Чугунова до истерики.
        И хотя эта неудача майора не была такой же во всех смыслах позорной, резонансной и трудно смываемой, когда в минувший четверг канализация по тому же чёртову адресу с головой поглотила его в невыносимо смердящие нечистоты, тем не менее - она нудящей занозой вонзилась в ранимое его эго. А посему с вечера субботы всю ночь напролёт он в несчётный раз перечитывал романы Конан Дойля в тщетной попытке постигнуть крайне эффективный дедуктивный метод знаменитого Шерлока Холмса, стимулируя мыслительный процесс крепкими напитками, впрочем, относительно умеренными темпами: не более 100 грамм в час. Собственно, именно это несколько экстремальное чтение и наличие в заначке официального выходного дня, - фактически намертво приковало в лоскуты измождённого Чугунова к дивану на всё оставшееся Воскресенье.
      Таким образом, Уклейкин, получив в ОВД Лефортово вожделенную отметку в подписке о не выезде у зевающего дежурного офицера, к 9-ти утра был совершенно свободен и едва ли не счастлив удачным стечением обстоятельств. Как и тремя неделями ранее выйдя из удушливого во все времена помещения органов правопорядка в утреннюю свежесть пробуждающейся ото сна Москвы, Володя на мгновение задумался: куда бы ему направится. Твёрдого плана действий на случай благоприятного исхода из милиции у него не было и он, расслабившись от нечаянной радости, несколько вызывающе расположившись на сиротливой скамейке рядом с околотком, начал его созидать. Прямо перед глазами его раскинулся знаменитый парк имени легендарного сподвижника великого Петра I Лефорта и манил тенью величественных раскидистых лип, посаженных по легенде едва ли не самим Францем. Однако горькие воспоминания, обильно накатившиеся девятым валом на ещё неустойчивое сознание Уклейкина в виде материализовавшихся невесть откуда цыган с последующей чехардой, - тут же отвергли эту мысль, как крамольную.
       Покрутив относительно собственной позвоночной оси, словно противоракетным локатором, головой в поисках визуальных ассоциаций для альтернативных идей плана дальнейших действий относительно умиротворённый взгляд Володи неожиданно споткнулся об подсознательно знакомую фамилию с явно негативным оттенком. Непосредственно перед ним укоризненно и пугающе возвышалась обшарпанная безжалостным ко всему бренному временем доска, известная в народе под строгим названием: "Их разыскивает милиция".  Среди прочих объявлений о противоправных действиях несознательных граждан и с настоятельной просьбой, - к более сознательным людям, - о помощи в разоблачении первых, - зловеще сверкнула фамилия Копытов, словно бы страшно блеснувшая в тёмном закоулке сталь бандитской финки. 
       У Володи тут же перехватило дыхание, и он отчаянно фокусируя помутившееся было зрение, - обречённо привстал и, словно бы на неминуемый расстрел, повинуясь несгибаемым обстоятельствам судьбы, едва не подняв руки вверх для сдачи на милость незримым врагам своим, двинулся вчитываться в текст, в котором наличествовало нижеследующее:

          "13 июня с.г. в 9:00 утра гр. Копытов Х.Х. вышел из дома на работу и пропал с концами. Настоятельная просьба ко всем кто хоть что-то знает о его местонахождении срочно сообщить в ОВД Лефортово или любому милиционеру. (Вознаграждение от безутешно скорбящих родственников в разумных пределах - гарантируется)".

      От былого относительного благодушия по факту свободного выхода из ОВД не осталось и следа. Он вдруг отчётливо вспомнил, как на допросе у Чугунова, тот пару раз называл фамилию Копытова в качестве свидетеля по проклятому делу. Более того Уклейкин даже припомнил, что поймал тогда себя на неприятной мысли что эта фамилия, корень которой составляло "копыто", - ассоциируются с образом чёрта в русских народных сказках о нечистой силе. "Конечно... - пытался безуспешно успокаивать себя Володя лихорадочным анализом, - это могло быть чистым совпадением...", - но горький опыт последних недель нервного бытия его упрямо, как свирепая метель редкий лучик зимнего солнца, отметал и эту призрачную надежду. "Ещё, блин, инициалы как в уравнении Х.Х., прям икс в квадрате", - продолжал сокрушаться он причудливости туманной иронии собственной судьбы.
       Однако более всего почти парализовало, взмокшее от напряжения сознание Володи, было то крайне удивительное обстоятельство, что на вклеенной в объявление фотографии физиономия разыскиваемого была в чёрной маске, а на голове - ярко-красный в звёздочках, как у клоуна или средневекового астронома, колпак.
      - Что за чёрт!.. - невольно вырвалось из уст Уклейкина, и он в сердцах случайно сплюнул себе на ботинки, ибо его память с ужасом вновь вырвала из непроницаемого прошлого вчерашний ужасный сон о судилище на Марсе, где все кроме него были в таких же непроницаемых масках, хоть и без колпаков.
       - Вот и я говорю, ахинея какая-то!.. - раздался за мгновенно похолодевшей спиной, до боли в сжатых безжалостной судьбой висках знакомый стальной, уверенный в себе голос; и Володя, вздрогнув, как включившийся холодильник, едва не потеряв самообладание, вынужденно обернулся. Мысленно перекрестившись, он приготовился к худшему и даже прищурил от страха глаза, словно бы ожидал неминуемого удара по голове каким-нибудь сверхтяжёлым предметом, но... катастрофические ожидания на сей раз разбились вдребезги об очевидные скалы реальности.
       Пред тут же увеличившимися до предела от относительно благополучного исхода зрачками Уклейкина стоял уверенный в себе и по всему видать, - немало повидавший в жизни старичок-боровичок, точь-в-точь, как в сказке о Кощее Бессмертном.  Был он чрезвычайно худ и небольшого росточка, с длинной окладистой седой бородкой, но в современном слегка мятом парусиновом костюме, в фирменных греческих сандалиях и в стильных, крохотных, как и его колкие глазки, очочках.  Опираясь на бамбуковую трость, по-видимому, сделанную из бывшей удочки, он невозмутимо продолжил свою мысль:
      - Ну, разве можно, молодой человек, по таким, с позволения сказать, уликам отыскать человека в Москве и уж тем более - в России?
     - Нет, конечно... - растерянно кивнул Уклейкин в знак согласия с железобетонным тезисом незнакомца, постепенно приходя в себя.
      - Я, уважаемый, в уголовном розыске почитай с первых пионеров, не одну сотню преступных собак съел... - едва заметно возмущаясь, нравоучительным тоном глаголил внешне спокойный старичок. - Но такого разгильдяйства и непрофессионализма милиции я даже при НЭПэ не упомню. Ну, вот как мне прикажите вознаграждение получить при таких куцых приметах этого Копытова?.. А на мою, даже персональную пенсию нынче не разгуляешься!..
      - А вы, извиняюсь, случайно не знаете каково вознаграждение?.. - совершенно непонятно для чего спросил Уклейкин.
     Седой пионер прищурил вострые глазки и опытным взглядом тщательно прозондировал окружающее пространство на предмет лишних ушей. И лишь убедившись в отсутствии оных на недопустимом для приватной беседы расстоянии, и ещё раз, словно  флюорографический аппарат, отсканировав Уклейкина с головы до пят, - уверенным жестом попросил Володю склониться и рёк шёпотом:
      - Поскольку вы, молодой человек, по косвенным признакам мне не конкурент и с виду человек относительно благонадёжный, то так уж и быть поделюсь ценной информацией: по непроверенным слухам речь может идти... о миллионе рублей...
      - Сколько-сколько?!.. - не поверив собственным ушам, переспросил Уклейкин, начиная вновь безнадёжно утопать в трясине, не отпускающей его от себя треклятой чертовщины. Мало того что, совершенно с неожиданной стороны, как весной утопленник, всплыл свидетель по его делу Копытов, так и сумма вознаграждения подозрительным образом совпадала с размером иска, который вменяется ему неким Лейкиным.
       - Что вы орёте, юноша... - мгновенно, словно придавленный колесом телеги гусак, шикнул старичок на побледневшего собеседника, на ошарашенной физиономии которого густо перемешались чувства замаскированного страха и явного недоумения.
       - Извините, просто такая сумма...  - только и смог в свою очередь скорее машинально шёпотом ответить Уклейкин, продолжая параллельно, но всё также безуспешно постичь смысл происходящего.
       - А я про что... - мечтательно вдохнул ушлый старичок, - мне б этих деньжат годиков на пять бы хватило. - А может... и в Лондон рванул бы... на Baker Street (он на удивительно чистом английском благоговейно произнёс название знаменитой на весь мир улицы) в музей к коллеге Холмсу...
      - Да уж... - по инерции соглашался Володя с заслуженным пенсионером органов внутренних дел, всё ещё находясь в заметном замешательстве, - осталось только найти этого чёрта...
      - С этим пока, увы, засада, - с плохо скрываемым сожалением выдохнул активный старичок, но мгновенно, словно бы, ищейка, вновь учуявшая запах алкаемой ею добычи, уверенно с едва заметной хитрецой, сквозь прищур огромных седых ресниц добавил:
      - А позвольте тогда, молодой человек, так сказать: услугу за услугу, - попросить вас о пустяшном одолжении?               
      - Пожалуйста, с превеликим удовольствием... - благодушно пожал Володя плечами в знак безусловного согласия и без всякой задней мысли, полагая, что неожиданное участие в его деле такого опытного человека может хоть как-то пролить лучик света во тьму чертовщины.
       - Примерьте в таком разе на одну секундочку вот это... - и он, как фокусник, достал из-за спины чёрную маску с колпаком, - а то я все московские цирки обегал, - всё бес толку: ни один клоун не похож на фотографию этого, как вы изволили выразиться, чёртова Копытова...
       Уклейкин после последних перипетий подсознательно ожидал всё что угодно: даже очное явление пред собою Нострадамуса, например, но не такого над собою унизительного кощунства со стороны абсолютно незнакомого бодрого старичка-боровичка. И в строгом соответствии с укоренившейся с детства черты характера, о которой было достаточно подробно упомянуто в самом начале повествования, он, мгновенно раскрасневшись мартеновской печью, закипел негодованием:
       - Вы в своём уме, я вам шут гороховый что ли?!
       - Да всего-то на секундочку, - невозмутимо стоял на своём старичок, - вдруг, вы и есть Копытов... чем-то вы, молодой человек, с ним схожи, а без маски и колпака я...
         - Да идите вы к чёрту, ненормальный! - грозно оборвал его Уклейкин, -  а то я за себя не ручаюсь!
         - Хам!.. - в свою очередь огрызнулся старичок. - А ещё очки нацепил, боров!.. Я ему, как родному, все расклады открыл, а он, пёс неблагодарный, ещё и тявкает!.. - как бы обращаясь к отсутствующим вокруг прохожим-свидетелям, продолжал он возмущаться, тем не менее, пятясь в сторону отделения милиции, указывая тростью, как рапирой, на Уклейкина.
      - Вали, вали отсюда, Пинкертон, блин, липовый!..
      - Ну, всё! - взорвался старичок, от чего борода его встала колом. - Я тебя, тля очкастая, сейчас приземлю на нары за оскорбления!.. Будешь помнить знаменитого на всё СССР опера Петрыкина!.. - но повинуясь огромному житейскому опыту, от греха ускорил отступление, засеменив к входной двери ОВД.
       - Ага, сейчас, разбежался и сел, мухомор ты трухлявый!!! - наседал Володя, с трудом себя сдерживая от того чтобы не дать зарвавшемуся, обезумевшему старичку хотя бы слабенького пинка для профилактики.
       - Милиция! Милиция!!! - завизжал противный старикашка и мышкой нырнул в дверь околотка за помощью, дабы натравив всё ещё зевающие органы внутренних дел, как гончих псов, на Уклейкина, примерно наказать последнего за хамство и неуважение к себе и букве закона о поведении в обществе.
        Последний клич почти сразу остудил Володю, ибо, в последние недели чертовщины слово, "милиция" мгновенно вызывало в нём нервный зуд и непреодолимое желание тут же исчезнуть из поля зрения въедливых органов. Кроме того, свято памятуя о ценных наставлениях Петровича, он не стал дразнить, как гусей, судьбу, и, решительно сорвав объявление с фотографией Копытова со стенда, не долга думая ретировался в ближайшие кусты, где и был таков.
        А уже через 10 минут на всякий пожарный случай, специально поплутав между домами и переулками знакомыми с детства тропами подобно хитрому лису, Уклейкин был на пороге квартиры, где и застал хлопочущую с утренним кофе Наденьку. Было всего 9:30 утра Воскресенья, а настроение Володи было уже подорвано случайной ссорой и объявлением о пропаже Копылова, словно единственный мост, соединяющий два полушария его измученного чертовщиной мозга. И, если конфликт с агрессивным пенсионером органов внутренних дел Володя отнёс к обычному недоразумению, которые случались по жизни весьма в достаточном  количестве, то странное явление Копылова в качестве уже сорванного объявления о его розыске рядом с ОВД на доске "Их разыскивает милиция" - выбило его из накатанной колеи относительно удобоваримого бытия.
        "Действительно... - рассуждал лихорадочно он всю дорогу до дома, - если допустить, что этот свидетель в колпаке и маске по моему делу пропал без вести, то - это в принципе хорошо: как, говорил Сталин: "нет человека, - нет проблем", прости Господи; но в том лишь смысле, что доказать мою виновность Чугунову будет сложнее. И тогда, возможно, это липовое дело и вовсе развалится... Но с другой стороны, если всё это не бред, а фантастическая цепь неизъяснимых, но реальных обстоятельств, то и Копытов этот должен быть живым человеком, который вдруг взял и сгинул на ровном месте. А ведь у него, наверняка, есть родственники, дети, любимая... и может он вообще не причём, а тоже жертва нелепой чертовщины, притянутый Карлами по случаю. И вообще, - разве возможно что бы милиция вывешивала публично фотографию с такими несуразными приметами, от которых даже, если верить словам этого противного Петрыкина, он, - бывший прожженный оперуполномоченный,  -  в шоке: ну, не одни же идиоты там сейчас служат?.."

      - Ну, как, Володенька, сходил в милицию, - всё хорошо?.. - разом оборвала Воскресенская, хлипкую нить не вяжущихся в логическое полотно его внутренних рассуждений, пристально вглядываясь в озадаченное лицо любимого, сердцем почувствовав неладное.
      - Да, всё нормально, Наденька... - и для пущей убедительности он достал казённый документ с синеющей, как залежавшаяся на прилавке курица, печатью с сегодняшним числом.
       - Вот и отлично, хоть одной проблемой меньше, - искренне обрадовалась она очередной победе Володи над угнетающими его обстоятельствами. И тут же, с нежным сочувствием заглядывая своими бездонными очами в его неспокойные зрачки, - уточнила:      
        - Или всё-таки что-то случилось?.. не держи в себе, милый, лучше выговорись - легче станет... Вспомни, что говорила, Ирина Олеговна...
       - Да, опять чертовщина какая-то... - немного помявшись, как новобранец пред дверьми медицинской комиссии военкомата, всё-таки выдавил из себя виновато Уклейкин.
       - Боже мой... - сдавленно, едва не вскрикнув от реализовавшегося в реальности нехорошего предчувствия, слетело с напряжённых уст Воскресенской, от чего она пролила несколько капель кофе на скатерть.
        Через 5 минут, уединившись в комнатке, за завтраком с подорванным аппетитом, она была просвещенна в утренние странности, произошедшие с Володей у милиции. Не найдясь, сразу, каким образом утешить его, она, в общем-то, обоснованно упирала на то, что высоко вероятно - это просто чья-то злая шутка или невероятное стечение случайных обстоятельств, ибо также, как и Уклейкин, - не находила несуразному происшествию логических объяснений.
        Однако Воскресенская не опустила ласковых рук в тщетных попытках развеять невесёлые мысли из понурой головы суженого; напротив, она решительным образом заставила Володю прогуляться с нею по пока ещё не раскалённой послеполуденным зноем Москве.
        Удивительно, но уже через час, расположились в благословенной тени на скамейки у храма Христа Спасителя, напрочь забыв о чертовщине, они, словно голубки, ворковали о том, как совсем скоро обретут самостоятельную счастливую семейную жизнь после регистрации брака, намеченного на ближайший четверг.

        Тем временем Воскресенье, выспавшись и потянувшись всласть, набирало выходные обороты, вытряхнув из уютных кроватей москвичей и гостей столицы, среди которых был и небезызвестный нам Франц Шорт, курьёзным образом познакомившийся с частью участников бурно развивающихся событий вокруг дома Уклейкина с неделю назад.
         Швейцарец, которого в суматохе Шурупов и Коловратов поначалу приняли едва ли не за немецкого шпиона, уютно расположившись в тени веранды дорогого ресторана рядом с Красной площадью, неспешно потягивая кофе, наслаждался историческими красотами полуденной Москвы.
         Он ожидал Семёна Разводилова, средней руки чиновника Москомархитектуры, о встрече с которым договорился в минувшую среду, будучи по делам в департаменте культуры и охраны памятников России и которого ему рекомендовали, как весьма полезного человека со связями.
        Наконец, когда Франц хмуро взглянул на часы и вынужденно заказал третью чашечку кофе, к ресторану подкатился огромный чёрный Lexus последней модели, и вальяжный водитель неспешно обойдя роскошное авто, открыл заднюю боковую дверцу, из которой и показался долгожданный Разводилов. На тщательно выбритом, снисходительно улыбающемся сорокалетнем лице его, всё же проступали следы вчерашнего кутежа устроенного в дипломатической миссии одной из среднеазиатских стран бывшего СССР в честь прибытия в столицу нового второго или даже третьего посла. Кроме того, на плутоватой физиономии чиновника буквально читалось: "Любой каприз за ваши деньги", ну или что-то в этом роде.
        Сверкнув золотыми Cartier, на секунду показавшимися из-под режущих глаз белоснежных манжет рубашки, скреплённых запонками с увесистыми бриллиантами и, покачав чуть виновато головой, - Семён Семёныч с едва заметной одышкой грузно присел за столик:
       - Извините, господин Шорт, проклятые московские пробки...
       - Да-да, я понимать... - учтиво согласился швейцарец, тоскливо оглядев фактически пустые воскресные столичные проезжие улицы... - Виски, пива, кофе?.. - тут же предложил он гостю.
        - Пива... - мгновенно среагировал чиновник, изнеженные внутренности которого всё ещё неприятно сушило муторное похмелье, - уж больно жарко нынче... - Ну, и... пару рюмок водочки, - добавил он, не найдя внятного аргумента столь раннему употреблению крепкого напитка, ибо знаменитые на весь мир кремлёвские куранты пробили лишь половину первого дня...
       - Ок... - кивнул понимающе Франц, щёлкнув пальцами, и официант, синхронно записывающий  заказ, метнулся его исполнять...
       - Как вам наша Москва, мистер Шорт? - словно бы в лёгкое оправдание получасового опоздания  начал положенный в подобных случаях разговор Разводилов, прежде чем перейти к главной теме встречи.
       - Оу, она из бьютифул!.. - искренне восхитился швейцарец, по-настоящему любивший столицу России, в который бывал множество раз.
        - Вы находите?.. - сдержанно и чуть удивлённо пожал плечами чиновник, - а по мне так лучше ваш Цюрих, - тихо, спокойно: ни наездов, ни стрелок, да и банков, как у нас грязи...
        - Зато у вас, Семён Семёнович, как это по-русски... жизнь бьёт ключом, столько возможностей, real свобода... - ответил Шорт, в очередной раз, для себя отметив странную среди местного чиновничества черту, - некоторое раболепие перед всем Западным. - Впрочем, это дело вкуса... - мягко притормозил он высоко вероятное  расползание диалога в пустопорожние дебри о том, где трава зеленее и пряники сытнее, памятуя об уже потерянных по вине жизнелюбивого собеседника полчала.
        - Согласен, - в свою очередь вынужденно выдохнул Разводилов. Даже после возлияния в уставшую плоть 50-ти грамм "Столичной" ему нестерпимо хотелось принять горизонтальное положение в своей уютной, раскинувшейся на 5-ть немаленьких комнат квартире на Пятницкой, что бы банально отоспаться от вчерашних бурных утех. И они, не сговариваясь, каждый по своей вышеуказанной причине, весьма быстро вывели беседу в деловое русло, в которой принялись обсуждать детали культурно-исторического проекта Шорта, который последний пока безуспешно второй год пытался реализовать в Лефортово.
          И спустя полчаса, пожимая руки на прощанье, они уже было начали расходиться, договорившись, созвонится к концу следующий недели, как вдруг Швейцарец вспомнил об ещё одном деле:
         - Да, вот ещё что, Семён Семёнович, ...не могли бы вы по своим каналам выяснить есть ли какие-либо законные основания не сносить home по этому адресу или как-то иначе помочь его жильцам остаться в своём районе. Это, так сказать, - личная просьба: там проживают my new, очень good friends...
         - Отчего же не смогу, - хитро улыбнулся чиновник, отхлебнув изрядно прохладного пива, - хорошим людям завсегда рады помочь, - посмотрим, дорогой Франц... И, взяв, протянутый лист бумаги он, одними глазами прочитав: "Красноказарменная, 13" едва заметно посерел лицом. (Будучи весьма осведомлённым чиновником Москвы, Разводилов не смог определённо вспомнить, кто именно из влиятельных бизнесменов курировал этот район города и конкретно указанный в записке дом, но неприятный холодок пробежал по его спине, ибо методы ведения ими своих тёмных делишек он знал достаточно хорошо).
        - А то порою получаются парадоксальные things... - как бы обосновывая свою просьбу, рассуждал вслух Шорт. - Памятники мы пытаемся сохранить, а живых людей, которые являются непосредственными носителями культуры and history, - безжалостно выкорчёвываем из их же родного ареала...
        - И в этом вы опять правы, Франц, но...
         Ох, сколько слышал швейцарец на деловых переговорах с русским чиновничеством это многозначительное, растянутое "Но...". Удивительно, но всякий раз, при произношении его, оно всегда лукаво-стыдливо уводило глаза в сторону, а, особой интонацией и мимикой давало понять, что просьбу де удовлетворить можно, но сделать это будет чертовски трудно; а посему, для ускорения процесса согласования со всеми инстанциями надобно "смазать" бюрократические шестерни... N-ой суммой... Поэтому опытный Шорт мгновенно осознал, как бы тайный смысл, этого "Но...", дежурно слетевшего с лоснящихся от жирной сёмги уст Разводилова.
      - ...но, увы, реалии нашего времени таковы, - продолжал чиновник умело жонглировать стандартными фразами, - что частный, в том числе и строительный, бизнес у нас чрезвычайно влиятелен, да и земля в Москве безумно дорога...
      - Я всё понимаю... - так же многозначительно, как и Семён Семёныч, понизив голос до приватного уровня, ответил швейцарец.
      - Вот и ладушки... - с трудом скрывая тут же проступивший корыстный румянец на расплывшемся в улыбке, словно нечаянно пролитый кисель, лице, подытожил договорённость чиновник Москомархитектуры. - То есть, - ОК, я хотел сказать, - блеснул он напоследок английским и грузно ввалился в ёмкое кондиционированное пространство Лексуса, который нарочито важно и неспешно повёз его сквозь марево знойной Москвы в прохладный уют комфортабельной квартиры в центре столицы.
         При этом Шорт уже традиционно про себя обозвал чиновника "проклятым взяточником", а тот в свою очередь дотошного швейцарца - "чёртом не русским". На том они и расстались, вежливо поклонившись друг другу.

         После обеда, воскресенье так и докатилось вместе с жарой вяло за горизонт истории без особых приключений: как говорится, - чинно и благородно.
        Шурупов с активом, в соответствии с планом последней летучки штаба провёл в 20:00 собрание определившихся с роковым выбором жильцов, число которых хоть заметно уменьшилось после иезуитской речи Коростылёва, но пока еще было ощутимым и давало не плохие шансы на успех обороны дома от алчных на него поползновений Лопатина.  Итоговый протокол зафиксировал 80-ть живых душ, готовых бороться за своё право продолжить жизнь на малой Родине, в числе которых, правда, были 10-ть колеблющихся со смотровыми ордерами на руках, но не афиширующих сей скользкий факт, против 120-ти прописанных в доме изначально.
         Вновь были уточнены инструкции на случай тех или иных предполагаемых агрессий и провокаций со стороны строительной мафии, определены заново дежурные двойки от каждого подъезда и график их ночного караула дома, способы экстренного оповещения и т.д. и т.п. Также было объявлено о начале со следующей недели точечного пикетирования Мэрии Москвы и Департамента жилищной политики Лефортова, которое поручили Звонарёвой и её боевой подруге, отчего баба Зина мгновенно, как сверхновая звезда, вспыхнула счастьем оказанного ей общественного доверия и даже как будто ещё более помолодела. Для развития этого публичного направления, штабом было составлено, а собранием подписано, обращение в соответствующие местные органы власти, для разрешения небольших (в пределах ста участников) митингов у Кремля, дома Правительства РФ и собственно Мэрии.
       Затем Стечкина зачитала ещё два казённых формальных письменных отписок пришедших в ответ на их запрос о помощи из бесчисленных кабинетов местной власти, смысл которых оставался прежним: "спасение утопающих - дело рук самих утопающих", чем вызвала ожидаемую негативную реакцию собравшихся.
       Наконец, венцом последнего выходного дня недели стало совместное вывешивание жильцами между балконами огромного красного полотнища с аршинным, ёмким и широко разошедшимся в народе воззванием легендарного и непобедимого комдива Чапаева: " ВРЁШЬ, НЕ ВОЗЬМЁШЬ!.."

        Основные же действующие лица противоположной стороны конфликта вокруг дома по Красноказарменной 13, напротив, - были чрезмерно расслаблены в навсегда ускользающем в безвозвратное прошлое Воскресенье:
       - Пал Палыч Лопатин, традиционно по полной парился в своей бане на Рублёвском шоссе, известной среди узкого круга влиятельных персон, сразу с двумя замами министра строительства России;
       - Подстилаев с Коростелёвым второй день к ряду до скачущих чёртиков в глазах отрывались в роскошном ресторане "Метрополя" по случаю свадьбы внучки Начальника Департамента Юго-Восточного округа Москвы, который тот снял на неделю;
        - Ну, а "Сытый" с "Круглым", с утра качнув средства своего "производства" - и без того выпуклые мышц - завалились в злачный кабак, где и зависли под шансон почти до рассвета, между обильными излияниями пива с водкой и тёрками безумно удивляя местную братву азами английского языка.
         Таким образом, все люди, так или иначе причастные к излагаемой нами необычной истории, расположившись, словно на шахматной доске пешки и фигуры, в начавшейся, но прерванной на ночь партии с примерно равными шансами на победу, были морально готовы продолжить её едва ли не ва-банк уже на следующее утро.

Глава 3
               
        После смутно-мрачных 90-х, нашпигованных, как заросшим бурьяном брошенные пахотные поля, массовыми выступлениями граждан против беспредела, образовавшегося в России почти невыносимого жития-бытия, посредством огромных полуголодных и злых демонстраций и митингов, - к середине нулевых годов XXI века ситуация с подобными формами протеста заметно устаканилась.
        То ли люди, как винтики насильно встроенные в новый импортный механизм, притёрлись к новым реалиям навязанных им извне т.н. рыночных отношений. То ли власть предержащие, словно бы отрезвев от перестроечного запоя и дележа несметных богатств, накопленных пращурами за века созидания Отчизны и несчётных кровавых побоищ с ворогами её, осознали, что дальше гнобить растерявшейся и хмурый народ чревато, - и начали наводить в стране элементарный порядок. Так или иначе, но, вопреки, казалось бы, неизбежному со стороны краху государства, впрыснутому яду разобщения и ложных ценностей, наперекор самому Року, вновь явилось очередное чудо Возрождения Отечества, словно бы Архангел Михаил, - Божественный покровитель Земли Русской, - спустился с Небес и дланью праведной выдернул её из пропасти возможного исторического небытия.
         Поэтому, когда в понедельник утром у мэрии Москвы вдруг образовался одиночный пикет (на который не требовалось разрешение) в виде Звонарёвой, которая специально по этому поводу разоделась в яркие, вызывающие цвета, - никто из проходящих мимо чиновников особенно не удивился.  Они лишь вскользь бросали, как бы равнодушные, взгляды на протестующую старушку и красноречивый плакат, взывающий о помощи жильцам дома на Красноказарменной 13 от произвола алчного спрута местной власти и жулика Лопатина с увеличенной фотографией известного рукопожатия, висевшую на впалой груди её. Это обстоятельство тотального невнимания и даже некоторого пренебрежения к ней со стороны работников мэрии сильно задевало Зинаиду Ильиничну, отчего злость к равнодушному к чужому горю чиновничеству прямо пропорционально закипала в ней с каждым безучастно скрывшимся за парадными дверьми мэрии бюрократом. И лишь данное накануне клятвенное обещание штабу держать себя в руках и не провоцировать конфликт, кое-как сдерживало выплеск накапливающего внутри её гнева.
        Схожая ситуация происходила и у входа в Департамент жилищной политики Лефортова, где с такими же однозначными, обличительными транспарантами в гордом одиночестве пикетировала боевая подруга Бабы Зины - Макаровна, одетая в советскую фронтовую форму, при всех немалых орденах её и медалях. Однако, если чиновники мэрии Москвы, в столичной иерархии властной пирамиды мегаполиса находятся на её вершине, то их коллеги по районам,  - ближе к её основанию, т.е. к земле. А потому, когда традиционно в 12-м часу дня понедельника с чёрного хода Департамента на работу закатился Коростылёв, его чуть более дисциплинированные замы, - тут же доложили ему о ЧП, в результате чего кровь отхлынула с измождённого выходными лица его.
        Станислава Игоревич, несмотря на страстное желание отсидеться часик-другой в тиши личного кабинета, дабы с него исчезли ещё несколько похмельных волн двухдневного гулянья, был вынужден лично ознакомиться с пока ещё одиночным, но публичным протестом бесстрашной старушки, ибо заячье сердце его заныло нехорошим предчувствием. Подойдя к твёрдо стоящей с плакатами, как на боевом посту, Макаровне,  вокруг которой уже, словно любопытные мотыльки на свет правды, слетелись, кружа, пенсионеры и прочие миряне возмущённо охая и ахая, Коростылёв вновь побледнел, сколько бы он не пытался скрыть это. Он до последнего мгновения не верил ужасным показаниям своих подчинённых, надеясь, что это какое-то недоразумение и каковое он с его-то опытом классного переговорщика всенепременно легко уладит.
         Однако вглядевшись в волевое лицо Макаровны и "добившись" от неё лишь крайне скупых, но убийственно точных, как от снайпера, однозначных ответов типа "вор должен сидеть в тюрьме" Коростылёв окончательно въехал, что дело пахнет керосином. Нервно потоптавшись вокруг пикетчицы, опасливо вслушиваясь в недовольный гул общественности в адрес алчных жуликов и продажного чиновничества, - он напуганным сусликом посеменил звонить Подстилаеву, дабы срочно посоветоваться с шефом по этому,  весьма щекотливому вопросу.
         Надобно напомнить, что ещё в субботу листовками с подобным содержанием, уже был весьма плотно оклеен весь район. Но так как Департамента жилищной политики Лефортово в выходные не работал и исключительно для улучшения связи с гражданами был обнесён железным забором, Звонарёва при всём её рвении на его территорию прорваться не смогла, ограничившись близлежащими столбами. Более того, после доклада Чугуновым своему начальству об обнаружении на вверенной территории провокационных листовок крамольного содержания, - сверху немедленно поступил негласный приказ об их полном уничтожении. И уже к вечеру того же дня они, как форменная клевета и поклёп на местные органы власти и бизнес, они почти все были сорваны.
     Таким образом, местное прикормленное Лопатиным милицейское начальство во избежание справедливо ожидаемой крайне негативной реакции на листовки, да ещё и в выходные дни, - не решилось его беспокоить. Снизу же информация Пал Палычу также не просочилась, хотя сарафанное радио успело отчасти наполнить информацией эфир района. Единственным же сотрудником Департамента, до ушей которого донеслась компрометирующая весть и там застряла, была его уборщица баба Дуся, и которая в сердцах ещё около полудня субботы, посреди местного продуктового рынка разразилась гневной тирадой: "Так им и надо, сволочам!!! Натопчут, а мне - полы драить!.."
        Итак. Примерно через час, строго в соответствии с чином, прибывший в таком же состоянии не полного здоровья Евгений Игоревич, лично  ознакомившись с содержимым категоричных плакатов Макаровны и, убедившись в железной её несгибаемости, - ёрзал в кресле напротив понуро стоящего на ковре Коростылёва и, как оголодавший хомяк, грыз холёные ногти, рассуждая вслух:
        - Давненько я такой наглости от народа не видел, давненько... интересно Лопатин уже знает?..
        - Надеюсь, что нет, а то давно бы вас по стенке размазал... - дрогнувшим голосом кисло "обнадёживал" шефа Коростылёв, - ...но всё равно рано или поздно ему доложат... вот уж тогда...
       - Во-первых, - не "вас", а нас: ты что думаешь, Стасик, я на тебе после люлей Лопатина не отыграюсь?!.. - неожиданно твёрдо осади Подстилаев хитрого помощника, разъяснив диспозицию, и строго заглянул в его бегающие глазки. "Если выживу, конечно..." - тут же с тоскливым страхом заметил он про себя.
       - Что вы, что вы, Евгений Игоревич... - испуганно попятился ошпаренным раком подчинённый, зная возможности шефа и его увесистую руку по собственной шее, - просто оговорился... от волнения.
       - То-то... - чуть смягчился начальник Департамента. - А во-вторых, -  Палычу, по любому какая-нибудь крыса стукнет: тут ты, увы, прав...
       - Так, может быть, вы сами позвоните, Пал Палычу... так сказать, - проявите инициативу, сыграв на опережение?.. - тут же продолжил Коростылёв, не на шутку струхнув за целостность собственной шкуры.
       - Ага, сейчас!.. - в заметной тревоге встал с кресла Подстилаев и также начал нервным маятником ходить вдоль стола. - И что я ему скажу?.. Мол, перед дверьми Департамента стоит старуха с компроматом, и я сделать ничего не могу?!.. Вот тогда-то он меня точно своим псам-костоломам скормит... - обречённо заключил Евгений Игоревич, и, выдержав драматическую паузу, многозначительно добавил прямо в снежное лицо Коростылёва, - вместе с тобой...
        Как известно, человек в свои минуты роковые порою проявляет чудеса находчивости, разгоняя свой мозг, как процессор, едва ли не на 100%, дабы пусть и на ничтожный миг, но  продлить своё существование на бренной Земле. И хотя в описываемом случае до Рубикона физического небытия было относительно далеко (на наш сторонний субъективный взгляд), Коростылёв начал отчаянно и без разбору генерировать идеи:
       - Надо срочно милицию вызвать!.. -  пусть её на 15 суток закроют...
      - Мимо кассы: по закону на одиночный пикет не требуется разрешения, - как профессиональный теннисист мячик, начал жёстко отбивать посыпавшиеся предложения на сторону подчинённого Подстилаев.
      - Ну, тогда как-нибудь иначе бабусю припугнуть?..
       - Чем? Как?!.. Таких уже ничем не испугать, - видал, сколько у неё орденов, небось, фрицев пачками валила...
        - А может этой бабке бабок дать?..
         - Не смешно... Поверь мне, Стас, такие, как она, - не берут, только себя лишний раз скомпрометируем... как-то иначе надо, тоньше...
        - Может, пригласить её на чашечку чаю, торт там с конфетами, - глядишь и размякнет...
        - Не прокатит, я ей сразу предложил пройти в кабинет для разговора, а она, как топором рубанула, "нет" и точка... сто пудово по плану действует...
         - Факт!.. Я, когда жильцов этого проклятого дома агитировал, то местные активисты меня чуть с потрохами не съели: каждое слово записывали в протокол, снимали на видео, фотографировали, вопросами каверзными мучили...
        - Грамотные, суки... И сейчас вон всё просчитали: мало того что пожилую бабку поставили, пенсионерку, так ещё и фронтовичку с медалями, - такую только тронь - тут же вой на весь район поднимется, мол ветеранов власти притесняют... Что же, блин, придумать-то...
        Бог весть, сколько бы ещё они бесплодно гоняли в пинг-понг мозгового штурма, нервно перекидываясь идеями и их мгновенными отторжениями типа: "Может..." - "Нет...", "Тогда..." - "Не годится...", "А давай..." - "Ты офанарел...", пока судьба, наконец, не сжалилась над ними. Неожиданно, как и всегда бывает в подобных напряжённых ситуациях, на столе Подстилаева резко, словно школьный звонок на невыученный урок, задребезжал служебный телефон, вынудив их, - содрогнутся. Они судорожно переглянулись и на правах хозяина кабинета, немного трясущейся рукой раскаляющуюся углями негодования трубку снял Евгений Игоревич, опасливо вопросив в пугающую неизвестность:
        - Алло...
        - Меж ног тебе кайло!!! - громыхнуло из трубки так, что у Коростылёва, стоявшего в двух метрах от аппарата, навылет прострелило близлежащее к аппарату ухо.
       - "Протекло..." - только и смог про себя с ужасом констатировать Подстилаев факт утечки информации к грозному шефу.
       - Значит так, Жека! - понеслись далее громогласные приказы-раскаты самого Лопатина, - все дела по боку и лично займись домом на Красноказарменной улице, какой его чёрт... номер...
         - ...13-ть... - подсказал Подстилаев и, словно раненый, - рухнул в кресло.
          -  Во-во и номер соответствующий, гнилой, блин...
         - А что случилось, Пал Палыч?.. - совершенно неожиданно для самого себя первый раз в жизни перебил он шефа, безоговорочно сдавшись гнетущему душу давлению  страха и любопытства.
         - Да, в общем-то, ерунда... - как всегда, внешне самоуверенно, но внутренне настороженно ответствовал Лопатин, в свою очередь, пропустив мимо ушей, нарушение субординации. - У мэрии одна полоумная старуха пикет устроила с компроматом на меня, и...
         - Как?!.. - вторично выскочило из Подстилаева ещё большего размера  ужасное удивление, нагло оборвавшее шефа на полуслове, - и у вас тоже?!..
         - Не понял?!.. -  уже по-настоящему напрягся Пал Палыч, вновь спустив с рук подчинённому нарушение иерархии, - а ну-ка поясни... 
         - Так у нашего департамента с утра тоже какая-то бабка в орденах и с нехорошим плакатом торчит да ещё с огромной фотографией, где мы с вами у чёрного входа здороваемся... помните?..
         - Ах, вон оно что!.. - зловеще рыкнул Лопатин и взял мимолётную паузу, в которой анализировал сложившуюся ситуацию на предмет ответных эффективных мер.
         Дело в том, что пять минут назад один из многочисленных прикормленных им осведомителей всё-таки решился шепнуть ему не только о пикете у мэрии, но и о субботних компрометирующих листовках. По всему выходило, что и без того плохо контролируемые пазлы бытия начинали складываться явно не в его пользу, от чего Лопатин, обладавший аналитическим складом ума и развитой интуицией, безошибочно заключил, что всё это - хорошо режиссированная информационная атака. И если не купировать проблему вовремя, то последствия для него и его, далеко идущих планов, могут быть самыми печальными.
         Впрочем, будучи человеком опытным в своих тёмных делишках и со связями он и сейчас особенно не переживал за судьбу своего строительного проекта: армия юристов, адвокатов и чиновников не первый год щедро кормились с его руки. Тем не менее, врождённая осторожность, развитая, едва ли, не до совершенства суровой школой выживания 90-х, включая и тюремные "университеты" - не позволяла отмахнуться от, казалось бы, незначительной  опасности, как от случайно севшей на лицо мухи.
        Однако, более всего, что задело высокомерное эго Лопатина, был тот неприятный факт, что против него объединились обыкновенные простые люди, а не какой-нибудь влиятельный конкурент-бизнесмен. Пал Палыч, конечно, помнил о наличии некоего штаба активистов, о котором ему докладывали "Сытый" и "Круглый" предоставив даже их поимённый список, но до последней минуты не верил в самоорганизацию людей снизу. "Добро!.. Сами напросились..." - подытожил он мимолётный ситуативный анализ и твёрдо бабахнул в трубку:
        - В общем, так, Жека: работай с этим адресом строго по плану "Б", но пока в мягком варианте. И смотри у меня без самодеятельности, - лично головой отвечаешь!..
         - Есть! - по военному, однозначно ответил вытянувшийся в струнку, как проштрафившийся ефрейтор перед генералом Подстилаев в телефонную трубку, короткие гудки которой констатировали, что связь оборвана, и последнее слово начальника департамента бесцельно растворилось в его кабинете, так и не дойдя до адресата.
         - А с бабками-то что делать?.. - по инерции, растерянно и бесполезно вновь вопросил он отключившуюся трубку.
       - Эх, Евгений Игоревич, были б бабки, а, что с ними делать - мы уж как-нибудь решим... - риторически мрачно отшутился Коростылёв, и они приступили к реализации на практике секретного плана "Б"  в его мягком варианте.

         А примерно в то же время, когда москвичами и гостями столицы были обнаружены одиночные пикеты в лице двух боевых подруг - Звонарёвой и Макаровны, в вестибюле "Вечерней газеты" Уклейкин вновь столкнулся с Яценюком.
         Но сегодня их встреча не была случайна, как в первый раз. Дело в том, что Демьян Тарасович все выходные буквально ни спал, ни ел, скрупулезно разбирая свои рукописи со стихами и даже малой прозой, коих за десятилетия официально не признанного обильного творчества скопилось, скажем, - мягко, - не мало. Он дотошно, словно самый прилежный на планете архивариус, раскладывал по полочкам всё, что было создано, отбирая, по его мнению, самое нетленное в особую стопку. Выпускающий редактор, подобно паломнику преодолевающему терний путь к святым местам, не оставлял надежды на чудо публичного признания своего, как ему казалось, непонятого ненавистными критиками и издателями таланта. Он совершенно не понимал: каким образом Уклейкин, проявивший к нему и его творчеству редкую по нынешним временам чуткость, поможет ему обрести заслуженную известность, но слепая и оттого истовая Вера в волшебное Преображение не давала ему покоя и гнала его, как ветер пушинку, к вожделенной цели.
        В итоге титанической работы, лишь к рассвету понедельника избранные рукописи плотно наполнили собой ёмкий оранжевый чемодан, с коим Яценюк и явился на работу на два часа раньше положенного, что бы, не дай Бог, - не проморгать Уклейкина.  И ближе к 11-ти, нервно нарезав очередной круг вокруг раздутого чемодана, вызывающе стоящего перед парадным входом в издательство, - муки напряжённого ожидания выпускающего редактора были прерваны, ибо, словно ястреб зорко наблюдая добычу, он, наконец, выловил в толпе приближающихся и вразнобой зевающих коллег Уклейкина:
       - Рад видеть вас, Владимир Николаевич!..
        - Здравствуйте, Демьян Тарасович... - чуть настороженно пожал явно взволнованную, а потому слегка влажную ладонь Яценюку Володя, и предчувствие какой-то очередной неприятности обдало холодком его сердце, - что это вы поутру да с чемоданом, - в отпуск?..               
        - Да нет, ...какой там отпуск, -  осознавая всю нелепость своего неловкого положения, отвечал он; и по всему было видно, как тяжело ему давалось каждое слово.  - Это я вам, Володя... принёс...
        - Мне?!.. - искренне удивился ошарашенный Уклейкин, - а что там?..
        - Мои избранные... произведения... - с превеликим усилием выдавил из себя Яценюк, и тут же покрылся потом неудержимого волнения, на глазах краснея как рак, попавший в кипяток. - Только прошу вас, Владимир Николаевич, ради всего святого… - не отторгайте сразу, прочтите, я отобрал лишь самое сокровенное… вдруг это то, что так не хватает нам, людям!.. - взмолился он Уклейкину, как иконе. - Я понимаю...  вы человек занятой, да и сами пишите, поэтому ни в коем разе не тороплю вас, будет секундочка свободная - посмотрите, а нет, - я обожду... мне не привыкать: и так всю жизнь томлюсь в бесплодных надеждах... Кроме вас мне больше и обратится не к кому, -  вы человек чуткий, образованный, а кругом, сами изволите видеть,- всё подавляющая серость, чёрствость и пошлость... А мне уж, Володенька, шестьдесят с гаком... Помните, что "доброе слово и кошке приятно..." Требуйте, что хотите, только не гоните меня... сразу...               
        - Но... - совершенно растерялся абсолютно неожиданной просьбе Уклейкин, не зная, как и что ответить исповедавшемуся выпускающему редактору, дабы, ни в коем случае не обидеть его искренность и доверие. Кроме того, всё более укоренявшаяся в его сознании мысль о Творце и избранных им "коллег по цеху", к коми Володя с тайной надеждой причислял и себя, не позволила ему отторгнуть мольбу соратника по перу о помощи, каким бы он ни были плоды творчества его по качеству. А поскольку, у каждого, пусть даже и далёкого от образования и культуры человека, есть свои сформировавшиеся вкус и мнение, то и выходит, что лишь один Бог, столь фантастически красиво созидавший бесконечную Вселенную, - и есть нам всем истинный Судья, а не он, - Уклейкин.
      - Вы не беспокойтесь, Володенька, - чемодан не тяжёлый, - это он только с виду такой пухлый, и я ...всецело доверяю вам его содержимое, - прервал затянувшуюся паузу Яценюк с неописуемым внутренним облегчёнием, сердцем почувствовав пока ещё не озвученную теплоту согласия Уклейкина.  - А хотите, - я его вам лично домой поднесу, если вам по каким-то причинам неудобно или неловко?..
       - Что вы, что вы... Демьян Тарасович, мне нисколько не трудно, - наконец материализовались в утешительные для Яценюка слова мысли Володи, но который всё ещё неуверенно мялся, оказавшись в совершенно неожиданном для себя положении, - ...просто мой дом фактически на осадном положении... мало ли чего...
        - А что случилось?.. - тревожно и абсолютно не постановочно нахмурился выпускающий редактор.
        - Да нас под надуманным предлогом аварийности дома пытаются выселить к чёрту на рога: в южное Бутово из родного Лефортова...
        - Вот сволочи!.. - мгновенно и искренне солидаризировался проблеме Яценюк. - Я хоть, Володя, человек маленький и спокойный, нужными связями, увы, не оброс, но учудить какую-нибудь кузькину мать ещё смогу: в общем, всецело располагайте мною: я у вас теперь, дружище, в неоплатном долгу...
         - Спасибо, Демьян Тарасович, ...но пока это лишнее... - вежливо ответствовал Уклейкин, в очередной раз, поймав себя на неприятной мысли о том, что фактически намеренно эксплуатирует доверие человека в своих пусть и благородных целях.
         - Ну, тогда вот что, - решительно предложил Яценюк, - держите дубликат ключа от моего кабинета. - Это на тот крайний случай, если меня не будет, а вам потребуется тишина уединения.
        - Спасибо... но, это же... я извиняюсь должностное преступление... - со смешанными чувствами попытался отговорить его Володя от опрометчивого шага, хотя заветный ключ доступа к файлам выпускающего компьютера редакции сам плыл в руки Уклейкина.
      - Наплевать!.. - искусство, в конце концов, требует жертв, - неловко отшутился выпускающий редактор и насильно вложил ключ в также взмокшую ладонь опешившего коллеги. - Тем более, маловероятно, что вообще кто-нибудь об этом узнает.  Ну и желательно не попадайтесь на глаза Кривицкой в её смену - Алла Ивановна женщина хоть и во всех отношениях приятная, но с норовом - может и по шее съездить, - почесал он рефлекторно затылок.
        - "И я должен молчать!.." -  возопил Володя одновременно к Творцу и к своей истерзанной муками выбора душе, когда Яценюк, раскланявшись в благодарности, ушёл домой, ибо сегодня была не его смена, а Уклейкин остался один на один с огромным оранжевым чемоданом и ключом в кармане перед входом в редакцию. Потоптавшись ещё немного в горьких раздумьях, Володя, наконец, почти определился: "Всё равно решусь!..", и, подхватив за ручку плотно упакованные вирши Демьяна Тарасовича, двинулся на своё рабочее место, вызывая недоумённые взгляды и вопросы коллег.
        Далее. Выведший на новый уровень противостояния двух сторон описываемого конфликта, понедельник покатился своим будничным чередом, пока не упёрся во вновь открывшееся обстоятельство, мгновенно поднявшее его градус сразу на примерно один порядок. А именно: ровно 15:00 по Московскому времени через арку в тихий послеобеденный двор известного дома угрожающе, словно предвестники неминуемой катастрофы, вкатились две казённые красно-жёлтые машины с синими мигающими проблесковыми маячками с лаконичными надписями "Мосгаз". Предусмотренная для подобных случаев сирена по неизвестной для сторонних наблюдателей причине была отключена.
        Едва спецмашины притормозил у помойки, как из них, словно бы космический десант, в ярком камуфляже, в блестящих непроницаемых шлемах, с кислородными рюкзаками на спине и чемоданчиками в руках выскочили сотрудники, и, рассредоточившись по двое, - решительно вошли сразу во все подъезды.
        Не прошло и пяти минут как все газовые вентили на лестничных площадках, включая и центральный, который непосредственно состыковывал дом с магистральной распределительной сетью, были перекрыты и особо опечатаны с секретом. Удивительно, но даже, несмотря на послеобеденное время буднего дня, никто из пусть и находящихся в малом числе жильцов дома не заметил участников молниеносно проведённой операции.  Единственными кто лицезрел блицкриг "Мосгаза", причём, только его начало, - были Фархат и Бахадыр, которые так и проживали с субботы в бульдозерах СУ-66, одновременно являясь и их сторожами. Несостоявшиеся у себя на родине мелиораторы из Средней Азии, памятуя о строгом наказе их начальника Китайцева и подобострастно уважая его, - всё это время были ниже травы, тише воды, стойко перенося тяготы несения своеобразного караула, и лишь исключительно по ночам покидали бульдозеры по накапливающейся за день едва терпимой нужде. Продукты же, с запасом выданные иноязычным подопечным бывалым Суринамаом Занзибаровичем, по вышеуказанной причине ими ещё не были до конца растворены на молекулярные  составляющие их желудочным соком.
       Вот и сегодня они мирно играли в нарды почти трёхсотую партию в кабине «арендуемого» Фарой под жильё левого от помойки бульдозера, когда проблесковые маячки машин "Мосгаза" и последующая лихая высадка "космонавтов" вызвала в гастарбайтерах приступ едва ли не животного страха. Они 100%-но решили, что это был особый отряд московской милиции (ОМОН) призванный навсегда ликвидировать их полулегальное положение в столице. Отчего синхронно, вместе с нардами рухнули на пол кабины, где и пролежали, затаив дыхание и не шелохнувшись, не менее получаса, пока первые недовольные волны вопли жильцов не реанимировали их к продолжению жизни.
        В свою очередь справедливое негодование пока ещё немногочисленных обитателей несчастного дома вызвало постепенное осознание практического отсутствия газа в конфорках кухонных плит, помноженное на кое-как расклеенные объявления нижеследующего содержания:

        "Уважаемые жильцы, в связи с плановым ремонтом газораспределительной сети микрорайона и во избежание несчастных случаев по причине крайней изношенности труб и аварийности дома на неопределённое время отключается бытовой газ.
         Извиняясь за доставленное неудобство, мы обязаны предупредить, что несанкционированное подключение дома к газу не только угрожает вашим жизням, но и преследуется по закону".
                МОСГАЗ

         Кроме того, вынужденно впитав в себя угнетающий яд сногсшибательной новости и поначалу громко и растерянно запричитав о форменном беспределе в равнодушное пространство, чуть опомнившись, - люди бросились к телефонам, как спасательным кругам во время кораблекрушения, в надежде получить ответ на главный вопрос: "Когда включат газ?". Однако и тут их ждал своеобразный удар под дых, но уже иного рода: все без исключения телефонные аппараты в доме были отключены от связи с Москвой, Россией и всего Мира, чему свидетельствовала гробовая, пугающая тишина в трубках.
          Собственно в этом и заключалась жёсткая суть пресловутого плана "Б" Лопатина в его "мягком" варианте, которой уже не в первый раз в своей деятельности его безотказные помощники - Подстилаев и Коростылёв в столице отравляли жизнь её коренным жителям ради барышей и амбиций шефа "за долю малую".

Глава 4

       "Спокойствие, товарищи, только спокойствие!.. - словно бывалый, неунывающий Карлсон начал утихомиривать возбуждённую чрезвычайным происшествием толпу соратников Василий Петрович Шурупов, когда она окружила его, и, как начальника штаба ополчения, начала осаждать с мгновенно возникшим извечным русским вопросом: "Что делать?!".
        Начштаба уже привычно и достаточно ловко взгромоздился на ближайшую скамейку, выдержал суровую паузу, в течение которой пристально оглядел взволнованных людей, и, отдышавшись, - начал традиционно жечь глаголом, генерируя по ходу план неотложных действий:
        - Я, ни грамма не сомневаюсь, товарищи, что это дело грязных рук Лопатина и его прихвостней, ибо они поступили как настоящие фашисты в блокаду Ленинграда - лишили нас всех, включая детей и стариков, связи и жизненно необходимого газа!.. И хотя морально мы были к этому беспределу готовы, физические испытания, увы, ещё впереди. Но ради общей победы мы должны ещё более сплотить свои ряды и с честью и достоинством перенести грядущие испытания, ибо дорогу осилит идущий, взывает к нам сам Господь устами апостола. И я истово верю, что вместе, плечом к плечу, мы, как и герои города Ленина, - прорвём удушающие цепи блокады и, погнав врага из малой родины  нашей, победим его, ибо, с нами, Правда!..
        Набирающий силу гул пока ещё робкого одобрения, сменивший первоначальную растерянность, тем не менее, достаточно упруго прокатился над головами преданно внимающих речь своего лидера ополченцев.
       - Но пока, как и в начале Великой Отечественной войны: враг силён и хитёр, - с наворачивающейся слезой благодарности продолжал Петрович. - Вот и сегодня, даже, несмотря на удачно выбранное им послеобеденное буднее время никто не заметил его и не остановил; но эту диверсию мы обязательно разберём позже, что бы в дальнейшем исключить подобных прорывов обороны дома. А сейчас, перво-наперво, учитывая ошибки, нам нужно немедленно выставить круглосуточную охрану трансформатора, системы водоснабжения, чтобы не лишится последних ресурсов. Кто, товарищи, готов немедленно заступить на охрану объектов пока основная мужская сила ещё не подтянулась с работы!?
       - Нас, пиши Петр... Петрович!.. - мгновенно откликнулся икнувший ещё не растворившимся в насквозь пропитанной алкоголем плоти 33-м портвейном Егорыч, бравурно похлопав по плечам своих, не менее чем он, прожжённых и верных соратников, - Толю и Колю. - Уж мы-то никакую гниду к щитку и трубе не пустим - тем более они всё одно рядом!.. Во все шесть глаз зыркать будем...
       - Благодарю, братцы, за инициативу! -  вынужденно, хотя вполне и искренне похвалил он весёлую троицу, здраво рассуждая про себя, что на безрыбье и рак рыба, - а к утру вас мужики сменят...
       - Служим Советскому Союзу! - традиционно не удержавшись, немного спаясничал Егорыч и, чуть замявшись, - добавил:  - Нам бы только это... деньжат малость  ...вместо сухпайка...
        - Начинается... - едва не сплюнул в сердцах на раскалённый асфальт,  разочарованный Шурупов.
        - Ни-ни-ни, Петрович, - тут же начал успокаивать начштаба и общественность Егорыч, - не такой нынче день, что ж мы без понятий... максимум пива разливного от жары... и баста!
         - Ну-ну... - вынужденно, авансом согласился Начштаба, ибо деваться было некуда - рабочий день был ещё далёк от завершения; и общественность, скрипя сердцем и кошельками, наскребла для троицы около пяти рублей, с коими последняя, уверяя всех в своей стойкости к искушениям, моментально и поплелась выполнять гражданский долг.
         - Спасибо, товарищи, за понимание, сами видите, - сейчас каждый человек на счету, - продолжал руководить организацией самообороны Шурупов, - на фронте бывало, что с виду никчёмный солдат геройством и смекалкой решал исход целого боя.  - Так что будем надеяться на лучшее и верить в людей.
       Жильцы, которых постепенно становилось всё больше в т.ч. и за счёт обитателей соседних домов моментально прослышавших об ужасном несчастье соседей, хоть и с плохо скрываемым скепсисом по поводу "хорошо" известной всему микрорайону тройки, - всё же одобрительно качнули головами.
      - Итак, соотечественники! - продолжал реанимировать к жизни и сопротивлению напуганные сердца Начштаба. - Далее. Нужно немедленно восстановить телефонную связь, тут и объяснять нечего: без неё мы как без ушей, - кто возьмётся?! (Петрович за три недели настолько привык к удобству городского телефона, который любезно предоставила ему для оперативной работы штаба во временное пользование Стечкина, что он сразу почувствовал себя частично обезоруженным и лично оскорблённым).
        - Я! - откликнулась пенсионерка-общественница Любовь Гавриловна Втыкаева и, растолкав всё ещё мощной и даже упругой грудью толпу соратников, выдвинулась на авансцену. - Я, Василий Петрович, мигом на телефонную станцию сбегаю, уж, поверь мне, - я с них не слезу пока не отремонтируют!.. А то ишь, бессовестные, моду взяли: я от внуков звонка каждую минуту жду, а они телефоны рвут...
        - Молодец, Гавриловна! - первый раз за день улыбнулся Шурупов соратникам, - но, может тебе в помощь кого-нибудь дать, а, товарищи?!..
        - Нет, спасибо, - отрезала баба Люба, - справлюсь, сам знаешь, что бывших комсоргов не бывает... - с ностальгией напомнила она о своей бурной молодости.
        - Это точно... - подтвердил он многозначительным подмигиванием широко разошедшееся в народе утверждение о том, что "бывших" чекистов, военных, коммунистов и т.п. - "не бывает".
        - И, наконец, последнее из неотложного... - продолжал Начштаба, проводив благодарным взглядом Втыкаеву, которая решительной походкой отправилась штурмовать местный телефонный узел. - ...товарищи, надо организовать постоянное горячее питание в связи временным отсутствием газа: у кого есть электроплиты, примуса, и прочие приспособления для разогрева пищи прошу поднять руку.
        - Раз, два, три... - насчитал Петрович, счастливых обладателей альтернативных газу преобразователей энергии в необходимое для приготовления пищи тепло, - маловато, конечно, но лиха беда начало: что-то прикупим, что-то родственники и друзья принесут на время.  - А пока, суть да дело, я сбегаю к моим товарищам партийцам-фронтовикам за помощью, может, что-нибудь более глобальное в этом плане придумаем. Есть ли ещё вопросы, всё ли пока понятно?
         Приободрившиеся соратники утвердительно качнули головами и одобрительно загудели, начав, было расходиться для выполнения поручения начштаба, который, удаляясь на встречу с активом движения "За Родину, за Сталина" добавил:
        - Да ещё вот что, товарищи, как только появится Варвара Никитична, - передайте ей, пожалуйста, что б она начала готовить судебный иск к "Мосгазу"!..
       - Ладно, беги уже, Петрович, всё будет ништяк!.. - донёсся уже у арки до Шурупова задиристый баритон Лёхи Залётова, который откровенно скучал после проведённых трёх бурных недель с демобилизации и был рад любому делу, чуть ли не войне, прости Господи.
         Как уже упоминалось ранее, мобильных телефонов по ту пору у обычных граждан было, как кот наплакал, а потому информация до близких знакомых и далёких родственников о необходимости срочного приобретения электрических плиток просачивалась весьма скудно, что нельзя сказать о традиционном народном методе "из уст в уста".  В результате уже через час и без того относительно скудные в виду малого да ещё и не сезонного спроса полки близлежащих магазинов были подчищены "до основания, а за тем". Затем, как и полагается в подобных случаях, управляющие магазинов начали дёргать поставщиков на предмет восполнения неожиданно образовавшегося дефицита. Среди прочих их недоумённых звонков отечественным производителям бытовых электрических плиток, были и пару в дальнее зарубежье, как то, - в Германию и Китай, вызвав у оных корректировку плана производства в сторону увеличения выпуска с дальнейшим, увы, затовариванием собственных складских помещений. Но эта информация, так сказать, для любителей экономики формирования процесса спроса и предложения современного буржуазного рынка на основе предполагаемой сверх выгоды, не подкреплённой дотошным анализом ситуации.
        Нам же чисто психологически интересен иной факт: большая толика электрооборудования для приготовления пищи была приобретена жителями соседних домов, тем самым ненароком обделив реально нуждающихся в них сограждан известного нам несчастного дома. Вероятно, сработала очередная, выработанная тысячелетней историей не простого жития в окружении завистливых соседей,  русская привычка запасаться от греха впрок: от соли, мыла и спичек, до нынешних современных бытовых приборов; ну, или невероятно развитое шестое чувство (интуиция), если хотите.
       Даже Серёга Крючков, работавший, как было упомянуто в самом начале повествования, рядом с домом Уклейкина менеджером по продажам в супермаркете и заслуженно считавшийся человеком разумным и практичным, на всякий пожарный случай прикупил себе одну электроплитку. Когда он случайно увидел, что в основном пожилые люди в ажиотаже сметают оные и на резонный вопрос к одной старушке, а зачем, мол, вам, бабушка сразу три получил туманный, настораживающий ответ: "Эх, внучок, живём-то как на вулкане...", то даже и его не самое робкое сердце дрогнуло, а холодный, почти всегда трезвый мозг - помутился. 

       Таким образом, к 8-ми вечера, когда после трудового понедельника в родной коммунальный улей слетелись все его работающие обитатели, - по факту оказалось, что к трём вышеназванным приборам для разогрева пищи среди которых был дореволюционный примус, требующий к тому же редкого керосина, добавилось всего пять. Однако суммарная мощность приборов была такова, что по приблизительным подсчётам вернувшейся ни с чем от стен Мэрии в возмущённом настроении Звонарёвой, - едва покрывала седьмую часть минимально необходимого уровня. Хмурый, но всё равно непробиваемый новыми негативными обстоятельствами могучий метростроевец Жора Коловратов, недолго думая, хотел было начать разводить костёр, что бы по старинке приготовить пищу, как вдруг со всех сторон раздались удивлённые звуки соседей, а из арки показалась голова настоящей лошади.
        А уже через мгновение в расширенных зрачках возбуждённых жильцов отразился их народный начштаба Шурупов, уверенно восседающий на козлах повозки, в которой угадывалась полевая кухня времён второй мировой войны, правда немного отреставрированная относительно свежей краской цвета хаки. Особенная, буквально неописуемая во всех смыслах радость исходила от шумливой ребятни, плотно обступившей тягловое животное, когда Петрович, умело натянув поводья, остановился рядом с помойкой. Более того, из разбитых окон рядом сиротливо приютившихся бульдозеров, преодолев ещё не выветрившийся после десантирования сотрудников Мосгаза принятых за ОМОН страх, высунулись Баха и Фара, сердца, которых ёкнули непреодолимой тоской по далёкой родине при виде знакомого с детства силуэта приземистой лошадки. Любая другая кобыла от такого к ней бурного внимания непременно бы взбрыкнула, но "Бурёнка", наречённая так за чёрно-белые, словно у коровы, пегие цвета, - даже ухом не повела.
        Дело в том, что нелёгкая лошадиная судьба забросила её в подмосковную  дивизию артиллерии и за долгие годы безупречной службы людям и Родине на военных полигонах она вынужденно приобрела глуховатость и флегматичность. Истратив за отведённый природой и соответствующими казённым нормативам срок почти все свои силы, "Бурёнку", как тысячи её сородичей, ждала, увы, типичная "демобилизация" на скотобойню, но вмешался счастливый случай.

       Однажды, перед списанием лошадки в запас (считай - в вечность) заместителя командира по воспитательной части дивизии полковника Кумова под самый новый год срочно вызвали в Генеральный штаб. А морозы тогда под Москвой случились такие, что даже моторы танков на ходу глохли, а ехать надо, ибо самое главное начальство жизни приказало, - попробуй даже опоздать - может и погоны сорвать, с него станется...  А до железнодорожной станции 30-ть вёрст с гаком: пешком - не успеть, да и гарантированно околеешь. Совсем уж было закручинился Кумов, - аж на кобуру стал заглядываться. И тут завхоз дивизии прапорщик Косоглазов, видя, что может случиться страшное ему и говорит: мол, запрягай "Бурёнку", она хоть и не молода уже и бывает спит на ходу, но если раскачегарить как следует, то прёт не хуже вездехода. Деваться было не куда и замполит, в тайне перекрестившись, укутавшись в три тулупа и по горлышко,   заправившись спиртом, тронулся на санях, всю дорогу истово молясь на лошадку, - лишь бы только довезла, родная, а там... клялся он всеми святыми, - хоть всю жизнь тебя отборным овсом кормить буду лично.
        И Господь услышал искренние молитвы раба своего Афанасия: вывезла "Бурёнка" полковника к самому поезду по лютой снежной дороге чрез лес от завываний и лязга клыков до невозможности оголодавших волков, от которых ему даже пришлось отстреливаться табельным пистолетом Макарова.
        И уже через шесть часов в роскошном тепле высочайшего кабинета на Знаменке Афанасию Васильевичу Кумову за выслугу лет, безупречную службу в вооружённых силах России и в связи с почти наступившим Новым Годом в присутствии Главнокомандующего в ряду с другими поздравляемыми были вручены генеральские погоны. Новоиспечённый генерал сдержал данное Богу и лошади слово: когда вышел нормативный срок её службы, он по своим каналам вместо живодёрни пристроил "Бурёнку" на хозяйственный двор в столичный музей вооружённых сил, где она и доживала в сытости свой недолгий лошадиный век; лишь иногда по большим праздникам её наряжали, и она вывозила на себе фронтовую полевую кухню на площади Москвы, где все желающие совершенно бесплатно пробовали аппетитные солдатские каши.
        В том же музее, как оказалось, сторожем сутки через трое работал одно партиец Шурупова, фронтовик Ерофеев Кузьма Ипатьевич. И он, собственно, узнав о газовой блокаде доме Петровича на созванной по этому случаю экстренной летучке в штаб-квартире движения "За Родину, за Сталина!", - и посоветовал "Бурёнку" вместе с полевой кухней, одолжив оных бессрочно боевому другу.

       - Вот, махнул не глядя! - воскликнул Шурупов знаменитой тирадой из легендарного советского кинофильма "В бой идут старики", залихватски обращаясь к окружившим его с нескрываемым восхищением людям.
       - Генерал!! Как есть генерал! - всею пламенной душой, которую пытались безуспешно притушить невниманием чиновники Мэрии Москвы, откликнулась Звонарёва в очередной раз, сразу на несколько рангов повысив в звании Петровича за удаль и смекалку.
       - И где ж ты, дядя Вася, такую клячу откопал?! - с улыбкой подключился  выдающийся метростроевец, - она ж сейчас развалится...
        - Не скажи Жора... ты не смотри, что она, как вобла, просвечивается, - это боевая лошадёнка, можно даже сказать, - легендарная, - и Начштаба, спрыгнув с козел, коротко пересказал благодарно внимающей публике её необычную историю. - Вот товарищ по партии одолжил нам её вместе с фронтовой полевой кухней, что б блокаду перетерпеть до её прорыва и нашей окончательной победы над Лопатинщиной.
        - Дядя Вася, дядя Вася! - встряли в разговор взрослых дети, не дождавшись своей очереди, начав наперебой выкрикивать,  - а как лошадку зовут!!! Всё это недолгое время, плотным кольцом окружив кобылу и не сводя с неё очарованных глаз, они нежно гладили её в тех местах, куда смогли дотянуться их шаловливые ручки, отчего она едва не замурлыкала в нежданном блаженстве, как старая кошка у печи.
       - "Бурёнкой" её кличут, ребятки, - улыбнулся им дядя Вася.
      - "Бурёнка!", "Бурёнушка!!", "Коровка!!!" - рассыпались радостным серебром  счастливые голоса детей в вечерней тишине двора в утешение их озабоченным новыми проблемами родителям.
        Как только волна возбуждённого удивления необычному явлению живой лошади в каменном столичном дворике схлынула Шурупов начал разворачивать полевую кухню к её прямому предназначению - приготовлению пищи для ополченцев и членов их семей в почти блокадных условиях. И без того, обладающий богатым фронтовым опытом в этом вопросе, Начштаба был тщательно проинструктированный одно партийцем Ерофеевым, - и уже через час с помощью шустрого Лёхи Залётова выдал к всеобщей радости первую партию гречневой каши с настоящей армейской тушёнкой. (Сторож военного музея, памятуя о собственном тяжёлом опыте держания осады в Ленинграде, - за государственный счёт щедро укомплектовал "Бурёнку" повышенным содержанием мясными консервами, крупами и даже дровами).
        И совершенно ни с чем несравнимый аромат приготовленной на берёзовых угольях всемирно известной и универсальной русской солдатской еды, вызывающий мгновенный, зверский аппетит даже у законченных вегетарианцев и фанатиков диет, начал с невообразимой упругой силой распространятся по двору и за его окрестности. Благовоние гречневой каши с армейской складской тушёнкой столь неожиданно и беспощадно распространилось по микрорайону, что вынудило многих жильцов соседних домов, отвергнуть свой дежурный однообразный ужин и густо высыпать из окон, на балконы и даже на улицу для прояснения источника, провоцирующего обильное слюноотделение. Люди были в хорошем смысле растерянны и поражены, ибо темнеющее над их головами бездонное небо, наполняющееся мерцающими бесконечно далёкими звёздами, вызвало в них всё реже посещаемые, но нестираемые самим временем чувства романтизма и ностальгии о безвозвратно ушедшей в небытие молодости. И некоторые из них, самые отчаянные романтики, не в силах заглушить в себе в миг распустившиеся буйным цветом вышеуказанные чувства чуть позже стеклись, как ручейки после дождя в реку, к ароматному очагу, прихватив с собой, - кто гитару, а кто кое-что и покрепче.
        Но первыми на расточающийся аромат полевой кухни благоговейно отреагировали сердобольные мамаши ополчения, чьи вечно капризные и разборчивые в еде малолетние отпрыски начали активно жестикулировать и нечленораздельно глаголить, взывая к вкушению неведомой им с рождения простой, а потому – абсолютно здоровой и высококалорийной волшебной пищи. Взрослые, свято памятуя о том, что "всё лучшее - детям", сразу же накормили их до отвала; и цветы жизни, сытые и довольные, - благополучно уснули, сладко посапывая в фантастических ярких снах, - опять-таки к вящему удовольствию их родителей. И лишь после благополучно выполненного святого долга перед подрастающим поколением к спартанскому ужину на свежем воздухе приступили взрослые, непомерно возросший аппетит которых, ещё через час был полностью удовлетворён. Затем, столь экстравагантно насытившись, основная масса потянулась в квартиры готовиться к новому рабочему дню посредством вожделенного сна, ибо вкусившие экологически чистой и девственной пищи организмы людей разморились и настоятельно требовали немедленного, дополнительного отдыха.
       У полевой кухни, из щедрого чрева которой всё ещё распространялся неподражаемый аромат, а внизу в печурке потрескивали, переливаясь, словно грозди рассыпанных рубинов, тлеющие уголья остались самые стойкие. Это были: весь актив штаба во главе с Шуруповым, человек десять рядовых ополченцев и пару вышеупомянутых романтиков из соседних домов, которых многие знали лично, а потому, - не гнали и говорили при них отрыто, потягивая раскалённый краснодарский чаёк из котла. Ну, и замыкала неожиданную для центра столицы России композицию под условным названием, скажем: "Ночные думы москвичей" или " В кругу девятом блокады" мирно спящая стоя "Бурёнка", привязанная за уздечку к полевой кухне и у копыт которой была щедро набросана свежая и сочная трава нарванная детворой с близлежащих газонов.
       Со стороны могло показаться, что у своеобразного костра сидит случайно заехавший в Лефортово настоящий цыганский табор, ибо ещё через час заметно поредев в составе, под аккомпанемент гитары доносилась хоть и не совсем соответствующая репертуару бродячего племени песня, но зато куда более знаменитая: "Чёрный ворон, что ж ты вьёшься над моею головой...". 
        Не громко допев в течение последующего часа ещё несколько не менее популярных народных песен, и допив, принесённые романтиками напитки, а также, - обсудив план контрмер беспределу Лопатина, - решено было расходиться по домам, ибо удивительный по насыщенности событиями вечер понедельника глубоко перевалил через полночь во вторник. "Бурёнку" с привязанной к ней полевой кухней до утра вызвался оберегать Лёха Залётов, который, не смотря на уже три недели гражданкой жизни, после навеки покинутой срочной службы в ВДВ, - невыносимо тосковал по ней и своим друзьях-товарищах. А дремлющая лошадка, полевая кухня, ещё не растворившийся в ночи аромат военно-полевой каши, потрескивающие уголья, - лишь усиливали в нём ассоциацию о бурном, незабываемом и по своему счастливом времени, проведённом им в армии. Невыносимо щемящая ностальгия, настолько смягчило сердце Лёхи, что он даже разрешил притронуться к пожилому животному несостоявшимся мелиораторам Фархаду и Бахадыру, которые всё это время не спускали восхищённых очей с лошади и, преодолев нестерпимый страх пред навалившимися событиями, вышли, наконец, из охраняемых ими бульдозеров, моля его об этом красноречивыми жестами.
      - Хрен с вами, Моджахеды... - благодушно рёк он им вперемежку с жестами, прежде, на убой, накормив их остатками горячей солдатской кашей, от чего они растеклись, словно огромные лужи, в благодарной улыбке, - погладьте уж нашу "Бурёнушку"...
       И те, словно давеча местные детишки, обступив намертво дремлющую кобылу, ласкали её, как свою, родную, привязанную к недосягаемой в реальности, оставленной ради московских заработков где-то в раскалённых степях средней Азии отеческой юрте. Но всё было тщетно: неумолимо стареющая демобилизованная с армейского полигона лошадь в сытом сне была совершенно глуха даже к изощрённым восточным нежностям. 
      - Ну, а ты, Володя, когда разродишься своей информационной бомбой? - весьма строго спросил Шурупов соседа, когда они поднялись к себе в коммунальную квартиру, -  сам видишь, как собака Лопатин, нас обложил...
       - Да у меня, дядя Вася, почти всё готово... -  словно оправдывался Уклейкин,- просто тут, понимаешь, ...одна этически-моральная загвоздка, через которую я никак не могу переступить...
       - Начинается... - хмуро зевнул Петрович. - Да пока ты будешь свои философские нюни распускать, нам, - помяни моё слово, - после газа и электричество с водой отрубят, - ещё резче авторитетно надавил он на Володю, прежде чем отправиться спать.  - А эта сволочь, устроившая нам блокаду, так и будет безнаказанной ходить... Понимаешь ли ты это, своей журналистской головой?!
        -  Разумеется, но...
        - Эх... - разочаровано махнул Шурупов на Уклейкина рукой, оборвав его на полуслове. - Всё-таки тонковата у тебя кишка, тонковата... - покачал он сокрушённо головой, - а ведь я и, главное, - люди почти поверили тебе... И начштаба разочарованно  хлопнув дверью, исчез в своей комнате, оставив крепко озадаченного соседа на кухне один на один с мучительной развилкой выбора между дорогами правды или обмана.
       В сердцах ли Василий Петрович выпалил укоризною или, как часто он это делал, - намеренно, что бы подхлестнуть самооценку Уклейкина к более решительным и активным действиям ради общего дела, но в Володе вновь заныла, почти подзабытой, как растревоженная нечаянно рана, тоскующая боль о его рыхлом психологическом статусе. Опять гадко засвербел  в его задетом за живое эго вопрос, впитавший в себя бесконечную гамму чувств, опытов, мироощущений: от угрызения совести вплоть до пугающей гордыни: неужели он, Владимир Николаевич Уклейкин, всё же слабохарактерный человек с пожизненным клеймом "кишка тонка"?.. Это мысль чрезвычайно угнетала его. Но ещё более истязался он тем, что жестокий рок грубо и неумолимо подталкивал его к вышеупомянутому тяжёлому нравственному выбору: обмануть Яценюка, "коллегу по цеху", используя его искреннее к себе доверие или полностью открыться ему, поставив под возможный провал всю тщательно спланированную операцию по попытке уничтожения алчной империи Лопатина?..
       В последнем варианте, в случае категорического отказа главного заместителя главного редактора войти в стан "заговорщиков" придётся срочно искать иной путь, на что понадобится дополнительное время, дефицит которого всё более ощущался. Да и это было бы полбеды, ибо оставалась немалая вероятность, что Яценюк дрогнет и план потерпит полное фиаско посредством утечки информации от него к Сатановскому, а от того к Лопатину, со всеми вытекающими для организаторов последствиями, включая не только законные. Ну, и кроме того, Уклейкин попутно подвёл бы не только живо откликнувшихся на его просьбу о помощи друзей, но и своих собратьев-соседей, решившихся добровольно пойти на невзгоды ради права жить на малой родине. Одним словом накалённые мысли, и взбудораженные чувства хаотично метались в нём не желая выстраиваться в логически-нравственные гармоничные ряды.
         От невозможности сосредоточится для принятия единственно верного решения, если таковое конечно наличествовало на тот момент во Вселенной, Володя нервничал, и дабы хоть как-то отвлечься и успокоиться решил чем-либо заняться. Он вынул из кармана пиджака выцветшую рукопись Яценюка, которую, как и обещал "коллеге по цеху", достал в обед из его безразмерного оранжевого чемодана для оценки "когда-нибудь" и начал натужно в неё вчитываться, постепенно погружаясь в тихие воды поэзии от категоричных претензий прозы бытия. И пусть качество произведений Демьяна Тарасовича на субъективный (повторимся - объективность в искусстве вещь сомнительная) взгляд Уклейкина было спорным, тем не менее, они, словно омут, целиком поглотили в себе Володю, частично восстановив его душевную гармонию. И, возможно, именно в эти ночные часы дежурства в нём, как тайный плод рокового древа, окончательно вызревал единственно верным решением ответ на терзающее его в целом нежное и доброе сердце вышеуказанную дилемму.

                Глава 5
               
        Утро наступившего вторника ворвалось в раскрытые от духоты окна ополченцев хоть и, как заведено Создателем, - ожидаемо, но вместе с жутким, зубодробительным рёвом отбойных молотков компрессора принадлежащих "Мосгазремонту" ровно в 7:30 по Москве. Мгновенно пробуждающий грохот главного рабочего инструмента легендарного героя социалистического труда СССР Стаханова и треск, взламываемого им во дворе дома асфальта, словно бы в новой форме объявляли вынесенный ранее Лопатиным приговор: "Не, ребята, всё только начинается, - валите в Южное Бутово пока не поздно!.."
         На высыпавшихся возмущённым горохом жильцов бригадир ремонтников убедительно показывал с огромной солидной синей печатью приказ начальства, при этом удивлённо пожимая плечами на претензии: вы что, мол, граждане, ополоумели, вам не нужно восстановление газоснабжение дома? Железобетонная логика и формальная законность сделали своё дело: и волна негодования, - схлынула от неспешно формирующейся отбойными молотками траншеи, хотя все жильцы прекрасно понимали, что происходящее - это отвратительный спектакль, часть коварного плана объявленной им блокады. Но деваться было некуда, ибо правовые формальности были соблюдены и люди, сдерживая в себе возмущение, пошли завтракать: к электроплиткам и единственному в доме довоенному примусу - в подавляющем меньшинстве, остальные - к полевой кухне, где бодрый Лёха Залётов уже согрел котёл ароматного индийского чая.
       Через полчаса кое-как перекусив, основная масса вынужденно с озадаченными лицами двинулась на работу, а начштаба вместе со Стечкиной, которая составила иск в суд и жалобу в Прокуратуру на отключение газа, отправились в казённые заведения, дабы лично, для надёжности, - вручить документы к производству. (Все предыдущие их письменные обращения в соответствующие государственные органы, прессу и общественные организации за помощью так и возвращались ни с чем, пугая равнодушием в формальных чёрствых ответах.)
        В обратном же направлении, словно под конвоем на принудительные работы, что-то недовольно бурча во вздыбленные усы, шёл телефонный мастер Ваня Крутиков. Втыкаева сдержала слово, данное накануне товарищам по несчастью, - и лично сопровождала понурого сотрудника, выловив его с утра у дверей его квартиры, а ещё вчера вечером она невообразимым образом выбила соответствующее разрешение на ремонт из почти всегда глухих к просьбам обычных граждан администрации местной АТС. Уже через четверть часа бывалый Ваня, собрав на себе в подвале, как ушлый ёжик прошлогоднюю листву, паутину, пыль и окурки, - выполз из подвала на свет Божий к напряжённым людям, и глубоко затянувшись сигаретой, спокойно объявил приговор:
        - Вызывайте, граждане, милицию: у вас какая-то крыса двадцать метров телефонного кабеля срезала, а по инструкции нужно составить протокол воровства казённого имущества, да и провода у меня столько с собою всё равно нет...
       Печальное известие вновь ледяной водой с ног до головы окатило и без того расстроенных сложившимися негативными обстоятельствами жильцов ветхого дома. Вернее сказать, не сам факт отсутствия телефонной связи, с которым они столкнулись ещё накануне днём, так расстроил обывателей, а то, что, похоже, существовала высокая вероятность того, что диверсию сотворил кто-то "свой" - ведь дом худо-бедно охранялся ополченцами. Именно поэтому хлёсткое выражение Крутикова "у вас какая-то крыса" - вызвало в них едва сдерживаемое чувство гнева к возможному предателю в своих рядах, которое обобщённо, но не менее ёмко выразил, сжав натренированные в ВДВ кулаки, Лёха Залётов:
      - Поймаю, крысу, - лично спущу с крыши без парашюта!..
        Деваться было некуда и по причине отсутствия телефонной связи, в том числе и мобильной, - Любовь Гавриловна решительно отправилась в местное ОВД за блюстителями порядка к их скрытому неудовольствию в связи с всё ещё не прекращающейся московской жарой. Через пару часов формальности были улажены и  Крутиков, поклявшись пред жильцами, вернуться завтра утром для восстановления телефонной линии, подчёркнуто собранным и ответственным, а в душе - неохотно, - отправился на склад АТС выбивать у скупого начальства необходимый кабель. Втыкаева собравшись было лично сопроводить мастера, неожиданно для себя поверила ему на слово, - и отпустил без конвоя в своём суровом лице.  Кроме того, уже ближе к вечеру после осмотра места преступления соответствующий протокол и коллективное заявление жильцов легли на стол к Чугунову, от чего майор вновь традиционно густо покраснел и залпом махнул целый пузырёк валерьянки - треклятый адрес: Красноказарменная 13, - мгновенно воспалил в нём необъятный кострище до сих пор не смытого позора публичного канализационного провала.
         
         Потрясающая новость о том, что во дворе дома по Красноказарменной 13 находится  настоящая живая лошадь мгновенно, словно въедливый сероводород при аварии на очистных сооружениях в ветреную погоду, распространился по микрорайону и даже за его окрестностями. В результате после завтрака, те бабушки и дедушки с дражайшими внуками и внучками кто ещё не выехали из душного города летом на дачи и в деревни, - нескончаемой вереницей потянулись совершенно бесплатно лицезреть явление чуда живой природы средь каменных лабиринтов столицы. Счастью ребятни не было никакого свойственного взрослым предела, ибо возможность лично покормить с крохотной ладошки лошадку морковкой, яблоком, куском сахара и т.п. вкусностями  вызывало чувство неописуемого восторга, поскольку пробуждало искренние любовь и доброту, заложенные, как фундамент, в их ещё незапачканные земным бытиём Души самим Господом.
        Уже спустя четверть часа детских даяний благодарная "Бурёнка" впала в сладостную сытую полудрёму, но свежие подарки от маленьких почитателей всё прибывали и прибывали, образовав у её копыт гору провианта, с лихвой перекрывающую недельную ному, которую Лёха Залётов в целях гигиены ловко расфасовал по овощным ящикам. А пока детвора радостно и шумливо вертелась вокруг новой своей любимицы, опекающие их дедушки и бабушки, беседовали с местными о причинах и сути происходящего беспредела, искренне солидаризируясь с блокадниками, обещая всяческую им помощь и наливаясь праведным гневом к продажным властям и алчному олигарху Лопатину.
        Вернувшаяся с цветочной фазенды Флокс, как всегда с суточным опозданием, вполне заменила экспрессивную Звонарёву, которая скрипя сердцем, но повинуясь личному приказу Начштаба, - отправилась пикетировать глухонемую Мэрию. Роза Карловна вероломно лишённая возможности смыть со своей немалой плоти скопившиеся от кропотливой работы на дачном участке пыль и пот посредством горячей воды из газовой колонки искрила направо и налево праведным гневом, как трансформатор готовый вот-вот взорваться от перенапряжения, не стесняясь в выражениях. Ей не менее колоритно вторили немногочисленные мамаши с колясками, находящимися в декретном отпуске и выгуливавшие своих драгоценных чад. Кроме того по науськиванию опытного Егорыча к импровизированной дискуссионной площадке у "Бурёнки" периодически, чуть пошатываясь причаливали его верные стаканоносцы Толя и Коля, извергая суровый гнев на бытиё и вызывая своим потрёпанным судьбой видом - жалость, за что и получали благотворительные рубли от неравнодушных граждан соседних домов. 
         Наконец, среди пришедших на незапланированную экскурсию в неофициальный живой уголок Лефортова нашлись и любители фотографии, которые запечатлели не только лошадку со счастливыми детьми, но и факты издевательства над людьми посредством отключения оных от газа и связи, и которые к вечеру уже попали в только набирающие популярность социальные сети. Таким образом, из уст в уста, из объектива в интернет слава о живой лошадке во дворе известного дома в Лефортово и о горе его обитателей, находящихся фактически в блокадном положении начала распространятся сама собой.
         Ночные духовные терзания Уклейкина не прошли даром: не зная ещё как, и когда, но он для себя твёрдо решил открыться Яценюку, всецело положившись на судьбу, при этом в самой глубине Души истово надеясь, что Творец не попустит неправедного по отношению к своим "коллегам по цеху". От снятого с плеч невыносимого груза выбора настроение Володи, несмотря на существенные бытовые неудобства, вызванные газовой блокадой и очередным недосыпанием дежурством, - было великолепным: он был свеж, бодр, полон сил и жаждал творческой самореализации и отмщения треклятому Лопатину.  Да-да, уважаемый читатель, в это утро в Уклейкине сошлись, памятуя незабвенного Александра Сергеевича: "две вещи несовместные"; и Володя, будучи человеком, изрядно начитанным и ума пытливого, безусловно, всегда помнил, осознавал и старался руководствоваться пророческим предупреждением классика мировой поэзии.
         Но... Ох уж это "но", о которое в прах разбивались, казавшиеся незыблемыми, теории, учения, империи... Во-первых, - всякий раз, когда Уклейкин по жизни сталкивался с указанной железобетонной тезой Пушкина, - утешал себя тем, что он далеко ещё не Гений, ибо, увы, так ничего толкового и не создал на литературном поприще, а во-вторых, - никогда не считал злодейством справедливое наказание преступивших мирской закон и самою, Богом данную, совесть. И с этим внутренним доводом нашего героя повествования, положа руку на честное среднестатистическое человеческое сердце, - трудно не согласится, даже памятуя о классике, ибо в бесконечно насыщенной цветовой гамме Мироздания чёрное и белое являются лишь её крайне редкими составляющими...
      Однако прейдя на работу и решительно отправившись в кабинет к Яценюку, дабы всецело положившись на помощь Провидения, - наконец, посвятить его в коварный анти Лопатинский план, Уклейкин вместо "коллеги по цеху" обнаружил Кривицкую, хотя по графику должна быть не её смена. Пульс у Володи неприятно участился...
       - А Демьян Тарасович, ещё вчера в Ужгород уехал... на похороны... - ответила Алла Ивановна на немой вопрос Уклейкина, когда он, вежливо постучавшись, открыл дверь комнаты выпускающих редакторов.
        - Извините, а как, что?.. - растерялся Уклейкин неожиданному известию.
        - Ничего не знаю... - сочувственно пожала Кривицкая плечами, - шеф лишь сказал, что дня на три-четыре... вот мне и пришлось его сегодня срочно подменить...
        - Как это не вовремя... - невольно вырвались от подступивших эмоций разочарованные мысли Уклейкина в плотно накаченное подспудной грустью окружающее пространство.
         - А смерть, ...молодой человек, увы, всегда не вовремя... - печально заключила Алла Ивановна, словно бы рассуждая про себя, аккуратно поправив седые волосы модной причёски, - только мудрости наберёшься, детей на ноги поставишь... - Одним словом, - едва жить основательно начинаешь, как тебе мгновенно: "тук-тут" - пора на погост, загостились вы тут у нас на Земле...
        - Да-да... - попятился на выход Володя, будто бы был виновен в невольном причинении Кривицкой душевных страданий скорбной мыслию о неминуемом конце каждого человека вообще и её в частности, - извините меня...
        - Ничего, ничего... - все там будем... - по инерции и с неопределённой интонацией резюмировала Алла Ивановна, но выйдя из невольного оцепенения, - одёрнула его в дверях, - постойте, а вы ведь, кажется... Уклейкин?
          - Да... это я, Владимир Николаевич, - также придя в себя, уверенней ответил Володя на фоне неожиданно возникшей тревожной неопределённости с Яценюком.
          - Простите, меня... с этой печальной рокировкой совсем голова кругом... - тем не менее, оправдывалась корректная Кривицкая, - тут Демьян Тарасович вам записку оставил, благоволите принять...
           - Спасибо... - снова растерялся Уклейкин неожиданному продолжению и, приняв из рук рассеянно-растроганной Кривицкой сложенный вчетверо листок бумаги, дезориентированный событиями, - покинул кабинет. Записка гласила:

           "Уважаемый, Владимир Николаевич, трагические обстоятельства непреодолимой силы вынуждают меня покинуть Москву... Однако я искренне надеюсь, что наши договорённости и моя к Вам нижайшая просьба, - останутся непоколебимы ни под какими испытаниями Судьбы, как самая Вера человеческая в самое лучшее и светлое, что есть в этом несовершенно-совершенном Мире..."
                Навсегда Ваш, коллега по перу, Яценюк Д.Т.

          - "Коллега по перу", "Коллега по перу..." - это же почти, одно и то же, что и наше с Ним "коллега по цеху!.." - вновь, как и всякий раз, когда Володя едва только  прикасался этой святой для него темы, - торжественно-величавым колоколом забухало в его возбуждённом сознании, поражённом удивительным совпадением. "А ведь я по началу, в самой глубине Души даже иногда посмеивался над ним, мол, типичный престарелый графоман, алчущий мирской славы: как же, прости меня Господи, бывает постыдно обманчиво первое впечатление о человеке... При этом, более всего удручает то, что мы словно ослепшие, оглохшие, закостенелые от бессмысленной бытовой второстепенной суеты бильярдные шары, шарахаемся друг от друга, тогда как всего-то и нужно - хотя бы малую толику взаимных внимания и теплоты! И стихи его, если внимательно вчитаться: и, по сути, и форме, если уж и не лучше, то уж не на много и хуже, чем у классиков; а иные, из которых успел разобрать, пусть и крупицы, а, пожалуй, и ярче сверкнут... Да... с какой стороны не посмотреть, - Демьян Тарасович, - человечище: у него горе неизбывное, а он ко всему ещё о творчестве думает и переживает, - настоящий "коллега по цеху!", - твёрдо и окончательно заключил про себя Уклейкин по прочтении записки и с неожиданно снизошедшей на него уверенностью растворился в гудящих работой коридорах редакции.
       Впрочем, к вечеру, в строгом соответствии с заложенной в человеке программой биологической матрицы, - почти вся как бы ненормативная энергия Володи расточилась об текучку, как молния об одиноко стоящее высокое дерево. "Громоотводом" по обыкновению выступили: разбор корреспонденций, рецензий, правки к будущим статьям, обмен новостями с сослуживцами и т.п., наконец, - скользящий график обеда с бесчисленными перекурами, которые, если и не выматывали напрямую, то расхолаживали созидательно-творческий процесс коллектива весьма изрядно.
       Таков симбиоз официальных и не гласных правил "игры" между работодателями и нанимаемыми ими людьми, сформировавшийся в начале XXI века почти во всех относительно развитых странах Земли постиндустриальной эпохи.
       И Россия с поправкой на самобытность: как, например, - некоторая безалаберная леность, которая, впрочем, во все века с лихвой компенсировалась природной смекалкой и несгибаемостью характера, - также была вовлечена политико-экономическими обстоятельствами в их ряд.  В массе своей неглупое местное начальство понимало сложившееся традиционное положение вещёй на рынке труда и в меру закрывало глаза на некоторые вольности работников, а последние в свою очередь, чувствуя до взбухших переживанием печёнок это знание руководства, - особо не качали свои права. Всех всё относительно устраивало на данном отрезке времени. Вернее сказать, у каждой стороны всегда имелся и периодически рос булыжник претензий за пазухой, но, видимо, время их реально предъявить друг другу, слава Богу, ещё не наступило, как, увы, часто драматически случалось ранее и, будем надеяться, что уже никогда не наступит. 
       Соответственно, почти всё тоже происходило и в около творческих профессиях, включая и журналистику, сопоставимую согласно анналам истории с самым первым в истории человечества "ремеслом" по продажности, а именно, - торговлей женским телом, а ныне - далеко переплюнувшей последнюю. Разница заключалась лишь в том, что КЗОТ обеими сторонами трудовых отношений в творческих коллективах трактовался на порядок вольготней, а условное "орудие пролетариата" под верхними одеждами было существенно меньших размеров, но от этого не на много безопасней для хозяев (работодателей), ибо, как известно, - мелкая блоха (работник) больнее кусает.
       В примерно таком относительно свободном режиме и разменивал Уклейкин свои знания, нервы и толику таланта на денежные купюры в "Вечерней газете" и к концу дня не смотря на относительно щадящий вышеупомянутый режим труда, зачастую выматывался как иной сталевар-ударник у раскалённой домны. И сегодня, не смотря на некоторое духовное вспоможение от письма Яценюка утром, уже по факту, к вечеру: суета, рутина и случайно встретившийся в буфете Сатановский, - порядочно утомили его. Особенно приложился к его усталости всей массой и энергией всегда взвинченный и словоохотливый в период предвыборной жатвы шеф, который мимолётом за пять минут щедро отгрузил Володе, как ковш огромного шагающего экскаватора, с тысячу слов, смысл которых уместился бы в пару строк:
        "Мол, молодец, брат Уклейкин, но хоть повесься, а к понедельнику выложи вторую рекламную статью о Лопатине, и будь готов к интервью с ним, как только тот даст отмашку".
        И если рыба второй статьи при помощи Воскресенской была почти готова к "употреблению", и оставалось, лишь украсить её условными специями, то практически неминуемая очная встреча с клятым олигархом для интервью, да ещё и на его территории - реально напрягала и запрессовала Володю. В нём моментально и одновременно забурлили несколько разнонаправленных чувств, что собственно и внесло дополнительный дискомфорт в его душевное состояние к уже упомянутой выше физической утомлённости.
       Во-первых, Уклейкин мало того, что не забыл ту неприятную встречу с Лопатиным, когда он с ним лоб в лоб случайно столкнулся в дверях кабинета Бориса Абрамовича, и, отскочив на пол, был унижен его презрением, но и затаил на него личную глубинную обиду в своём возмущённом сердце; и зная свой вспыльчивый характер, - опасался, что не удержит себя в руках, даже не смотря на его грозную охрану. Во-вторых, Лопатин уже наверняка знал, что в доме, который он столь вероломно определил к сносу, - существует ополчение жильцов и его актив, и возможно, что он владел и его поимённым списком, а значит, во время интервью может приготовить какую-нибудь провокацию. В-третьих, - несмотря на всю внутреннюю решимость таки доказать всем, что он "не кишка тонка", Володя отдавал себе отчёт с кем ему предстоит встретиться глаза в глаза, ибо знал о бандитских методах давления не согласных, а потому - реально побаивался и за себя, и за Наденьку, и за друзей и за соратников.
      Таким образом, вся скопившаяся к вечеру усталость плоти вкупе с неожиданно навалившимся нервным напряжением отразились на лице Уклейкина в виде явной озадаченной угрюмости, которая сразу же проявилась тревожной тенью в согревающих сочувствием глазах Воскресенской, которая дожидалась его у выхода из редакции:
       - Что-то опять случилось, дорогой?..
       - Да ничего, особенного, Наденька, притомился немного... - начал тут же успокаивать её Уклейкин, присовокупив к словам нежную улыбку и поцелуй.
       - Ну, тогда пойдём быстрее домой, милый, - мне мама пирожков напекла с лисичками: поешь и ляжешь пораньше спать...
        - Как это... с мясом?.. - вздрогнул Володя, почувствовав неприятное, словно после неожиданного укуса дикой осы, помутнение сознания.
        - Да ты что? - напряжённо взглянула Надежда на него, - это грибы так называются, забыл?..
        - Ах, да... извини, милая... - мгновенно пришёл в себя Уклейкин, - ты как всегда, права - надо сегодня непременно хорошенько выспаться...
        - Не беспокойся, Володенька, ты же знаешь, - я не брошу тебя, и сегодня ночью вместо тебя подежурю на кухне, надеюсь, что Василий Петрович не будет возражать... И в подтверждении своих, целебных слов и твёрдых намерений, - она одарила Уклейкина не менее сладким, чем пару минут назад улыбкой и поцелуем.
         - "Я не брошу тебя...", "Я не брошу тебя...", "Я не брошу тебя..." - вновь, как и тогда, две недели назад, в чудесное мгновение обретения взаимной любви, сейчас во всей сущности Уклейкина благодатно разлились малиновым перезвоном эти самые дорогие в бесконечной Вселенной слова. И, словно Божественная проповедь для молящего человека, - эти три слова, - вдохнули в его ослабленную житейскими обстоятельствами плоть и Душу свежий глоток Духовных сил: Веры, Надежды и Любви.
       Володя, опять, как и ранее, - буквально преобразился в тут же повеселевших глазах Воскресенской и они, словно маленькие счастливые дети, взявшись за руки, что бы никогда не потеряться в этом огромном Мире, молодой, упругой походкой отправились домой сквозь грядущую неизвестность.

        Едва они через полчаса пересекли арку двора, как из его угла, где вокруг "Бурёнки" скопилась толпа детей и их опекающих родственников, словно из засады, выскочил Крючков с какой-то коробкой и радостно-упрекающим криком:
       - Ну, наконец-то, - явился!.. ты что, брат, Уклейкин, - опять телефон профукал?!
       - Да нет, - опешил резкому наскоку друга Володя, и, порывшись в карманах, предъявил оный в доказательство, - правда, он почему-то снова разряжен...
        - И почему это я не удивлён!?.. - беззлобно передразнил его Крючков, театрально обращаясь разом ко всему двору и отдельно, с восхищённой улыбкой поклонившись Воскресенской. - Здравствуйте, великолепнейшая Наденька, - и сразу же извините меня за секундную не сдержанность: может вам удастся разъяснить этому непроходимому Неандертальцу, что мобильный телефон существует для связи, а не для того что б им колоть орехи и головы, а то у меня, увы, уже все аргументы кончились...
      - Хорошо, Сергей, я сегодня же проведу с Володенькой разъяснительную работу, - блеснула она в знак согласия жемчужной улыбкой, и, как бы в подтверждение обещанию нежно потрепала его за чёлку.
       - Отлично! теперь я за него абсолютно спокоен... вот, брат, что значит семья, - продолжил, словно на сцене, по-доброму дурачиться Крючков, многозначительно подмигивая другу,  - всегда есть, кому вовремя схватить за загривок...
       - Это точно... - так же по-дружески срикошетил в ответ Уклейкин, подыгрывая разошедшемуся Серёге, - особенно когда это загривок загулявшего львёнка и железная рука тёщи...
        - Ну, это, дружище, скорее исключение... - чуть смутился Крючков, вспомнив, как на глазах Уклейкина после последнего сабантуя у Сашки Подрываева железобетонная тёща-ветеринар схватила его бесстрашной, несгибаемой рукой за шиворот и, словно пищащего в беспомощности щенка, поволокла домой к своей дочери, распекая почём зря на всю Ивановскую.               
        - Ладно, мальчики, брейк... - остановила в зародыше импровизированную миниатюру о преимуществах и недостатках брачных уз, грозившую растянутся на полноценный акт пьесы, Воскресенская, не поняв смысла последних таинственных реплик друзей, - пойдёмте лучше чай пить с пирожками...
        - Ах, да!..  - как находчивый мультипликационный Винни-Пух доевший мёд, который он хотел безвозмездно презентовать на день рожденье его другу - в лоскуты  грустному ослику Иа, - спохватился Серёга, - "чай!.." - Я же не просто так пришёл, а по делу: вот!.. - протянул он им коробку, - держите, друзья и пользуйтесь сколько угодно, пока газовую блокаду не прорвём.
        - А что это? - почти синхронно спросили Володя и Наденька.
        - Как что?.. - искренне удивился он, снова выразительным взглядом апеллируя к окружающим, - электроплитка, конечно же...
        - Спасибо, Крючков, - ты настоящий друг, не то, что некоторые... - как всегда ловко в подобных случаях, подражая ослику Иа, благодарно отшутился Володя, крепко обняв товарища, - а то ведь теперь толком не помыться, не приготовить...
        - Да не за что, ребята, - вновь театрально раскланялся Сергей довольный тем, что хоть чем-то реально помог друзьям в тяжёлую минуту, продолжая отвлекать их от невесёлых бытовых мыслей:               
        - С этой электроплиткой вообще интересная история приключилась... - бери на карандаш, сочинитель, - первый раз со мною такое. Итак, братцы, - внимайте!
          Стою я вчера, как обычно посреди торгового зала нашего супермаркета и откровенно скучаю, - время послеобеденное, будни, покупателей - кот наплакал. Вдруг вбегает одна взмыленная старушка, и спрашивает: где, мол, тут у вас, внучок, примуса с электричеством? Ну, я показываю ей электроплитку, а она - хвать сразу две и на кассу. Минуты через две ещё одна бабка влетает - и происходит всё в точности, как и с первой бабусей: в итоге, - ещё минус две плитки.
         Я немного удивился, но не придал особого значения: может так звёзды легли, - и двум старушкам по крышку гроба понадобилось по две плитки... Только хотел выйти покурить, как вдруг продолжение, прости Господи, паломничества: является взъерошенный дед - сто лет в обед, а за ним ушлые тётка с мужичком, -  и смели все остатки с полки - чуть не подрались, в итоге,  - ещё минус семь штук на троих. Я начинаю осторожно интересоваться у кассы, дескать, не случилось ли, граждане, чего, зачем вам столько согревающих электроприборов? Но всё бесполезно: насупились и молчат, как партизаны, лишь отстреливаются короткими колючими фразами типа: "надо", "не твоё дело, сынок" и т.п. Я, откровенно говоря, - напрягся... Что ж это думаю, такое происходит? Ну не война же, в самом деле, началась, да и на улицах тихо... Однако поразмыслить глубже не пришлось, ибо народ валом повалил и все за этими проклятыми китайскими электроплитками: пришлось с помощниками на склад бежать, чтоб удовлетворить спрос, а то толпа на взводе - долго ли до греха: разнесут магазин, - и прощай премия. 
       В результате через полчаса все годами пылившиеся запасы плиток были на корню скуплены инсайдерами - так никто и не раскололся: на кой ляд так срочно и в таком количестве они вдруг всем понадобились. Пришлось даже  по одной в руки отпускать, организовав с прибежавшими охранниками в зале длиннющую очередь, чтобы не допустить взрывоопасной давки. И всё равно всем не хватило: две трети очереди, - так и ушли не с чем, насилу успокоили; представляете, едва не прокурора требовали, что бы проверить все подсобные помещения на наличие якобы специально припрятанных администрацией магазина электроплиток для личных спекуляций.
       И тут, друзья, как не стыдно мне в этом признаться, но я, как человек без лишней скромности - совестливый и порядочный, обязан пред вами покается, ибо, возмущённые граждане были недалеки от истины: одну электроплитку я таки для себя припрятал... Клянусь, ребята, - первый раз со мной такое... Ты Вовка знаешь мой принцип: покупать осознанно только то, что действительно необходимо, но, увы, поддавшись безумной панике, я же его и нарушил... Наверное, я банально старею, раз вопреки здравому смыслу, положился на русский авось и пробрёл, хоть и не дорогую, но совершенно не нужную мне вещь... - грустно завершил свой монолог Крючков, но на мгновение, задумавшись, уже весело и оптимистично добавил:
       - Впрочем, друзья, нет худо без добра, ибо наш русский авось, словно ванька-встанька: его поругиваешь, а он знай себе, - выручает!..  Вот и сегодня мне соседский мальчишка ляпнул, - привожу дословно: "во дворе, где дом хотят сносить, - живая лошадь и кашу на костре варят, потому что газ кончился"... Ну, меня тут же и осенило, отчего вчера такой дурдом был с электроплитками, затем я в обед мгновенно отпросился у шефа с работы, - и бегом сюда, - а то ведь до сих пор места себе бы не находил...
        - Да уж, Серёга... действительно психологический сюжетец, - подмигнул благодарно другу Уклейкин.
        - И весьма поучительная история, - присоединилась к лесному отзыву Володи Воскресенская, - может неплохой фельетон получится.
        - Пользуйтесь, братцы, мне для вас и литературы ничего не жалко!.. - вновь  весело спаясничал Крючков, раскланявшись, словно бы вышел на бис перед благодарной публикой.  - Эх, друзья! - несло на волне отличного настроения Серёгу дальше, - пока я тут вас дожидался, меня Лешка десантник такой кашей угостил, что если бы не Светик с тёщей, то я бы прямо сейчас у лошади палатку разбил, помнишь, Вовка, как в пионерском лагере у костра в походе?..
         - Такое разве забудешь... - с ностальгической грустью согласился Уклейкин, также проникнувшись романтическому настроению друга.
         - Ну, ничего, братцы, вот отстоим дом от жулика Лопатина, тогда я вас обязательно к деду на Волгу отвезу: и рыбалка будет ночная, и костёр с песнями, и палатка с комарами! Через Бурёнку о его махинациях уже сейчас почти весь район знает, а когда мы рванём под ним нашу информационную бомбу "Кузькина мать", - то и весь мир в курсе будет!..

                Глава 6

         Ваня Крутиков сдержал, данное накануне твёрдое слово возмущённым, находящимся на грани нервного срыва жильцам, включая пассионарную Любовь Гавриловну Втыкаеву, - и явился к 9-ти утра среды восстанавливать оборванную неизвестными "крысами" связь с Москвой и со всем прочим Миром в пределах Земли. Проворно наладив оную в течение часа, - телефонный мастер поспешно ретировался от греха подальше.  Его опытный внутренний голос безупречно подсказал, что гораздо выгодней для кармана, а -  главное - безопасней для здоровья, - быстрее развязаться с "блокадниками", чем затягивая время, набивать себе цену (а, - высоковероятно и собственные бока) - в виде дополнительного неофициального приработка - называемого в народе - халтурой.
       Но даже, несмотря на этот локальный информационный прорыв блокады промежуточные, прискорбные для ополчения итоги газового эмбарго столь вероломно организованного подручными прохиндеями Лопатина не заставили себя ждать. Увы, но ещё девять человек из, уже, казалось бы, стойких, отсеянных предыдущей борьбой за право жить на малой родине рядов народного сопротивления взяли смотровые ордера в Южное Бутово. Можно ли их упрекнуть в этом, во многом, - судьбоносном решении, после того как они едва ли не присягнули своим же соседям-товарищам, что будут идти с ними до победного конца? Вопрос, безусловно, риторический, но мы возьмём на себя ответственность, и скажем, конечно же, - нет.
        Даже навскидку весомых причин к оставлению ранее заявленных оборонных редутов более чем достаточно: у кого маленькие дети, у кого преклонный возраст и болезни, а у кого - банально сдали нервы. Ведь время неумолимо проходит, как песок сквозь пальцы, растопыренные в жажде схватить лучшее в этом Мире: ведь так хочется пожить остатки ограниченных Неизвестностью дней в отдельной новой квартире с удобоваримыми бытовыми условиями, пусть и на окраине столицы...
        И всё же не смотря ни на что, к их чести надобно сказать, что все они без исключения не стали скрывать от оставшихся в газовой блокаде товарищей, то, что взяли смотровые ордера, а открыто и честно признались им в этом, расставшись в итоге по-доброму, друзьями.
        Таким образом, к утру среды 27 июня 2006 года от Р.Х в доме по адресу: Вселенная, Млечный Путь, Солнечная система, планета Земля, Россия, город Москва, улица Красноказарменная 13 фактически осталось половина жильцов, осознанно взваливших на себя бремя отстаивания своих прав в условиях почти не пробиваемой снизу коррупционного бункера, состоящего из гремучего сплава ворья и подобных им чиновников.
       - Ну, ничего, товарищи, нас еще почитай два взвода осталось, а с друзьями и родственниками, включая и дальних, - полагаю, что до двух рот сможем отмобилизовать, - а это я вам, как фронтовик скажу, - реальная сила!.. - оптимистично высказался по этому поводу Шурупов на очередной летучке штаба, дабы поднять чуть поникший боевой дух соратников. Кроме того, восстановление телефонной линии, как необходимый элемент управления сопротивлением, столь вероломно оборванной врагами, лично вдохнуло в Василия Петровича свежий воздух надежды и уверенности.
        А между тем блокада блокадой, а жизнь подобно реке, текла, извиваясь обстоятельствами своим чередом: кто-то навсегда покидал этот Свет, кто-то - впервые прозревал Им. Все же остальные, кто уже осознанно обустроился в промежутке между крайностями бытия - буднично несли своё крест, хотя каждый и по-своему. Ведь человек такое уникальное во Вселенной существо, которое ко всему приспосабливается: как ко всему хорошему, так и ко всему плохому. Впрочем, без этого, осознания бытия через собственные, непременно включая негативные, ощущения, - жизнь наша была бы высоковероятно скучна и пресна, словно бы в каком-нибудь идеальном Раю.
        Вот и наши герои постепенно притирались к условиям жизни без бытового газа. То тут, то там, пусть и не сразу, но коммунальные квартиры начали оснащаться электроприборами для разогрева пищи и воды, которые были принесены неравнодушными к чужому горю родственниками и друзьями. Кроме того под чутким руководством Лёхи Залётова полевая кухня начала работать, почти как Кремлёвская столовая, - строго по расписанию и щедро, - и слава о ней вместе с неповторимым ароматом быстро распространилась за пределы квартала. Более того, помимо, безвозмездного кормления "Бурёнки" и складированием у её копыт обильных фруктово-овощных запасов, сердобольные граждане начали делиться продуктами питания и с ополченцами. Крупы, консервы, макароны, овощи, чай, сахар, конфеты и прочий обычный ассортимент среднестатистического москвича уже через сутки помощи гарантировали двухнедельное бесперебойное питание всех блокадников.
       А однажды, чуть забегая вперёд, кое-кто презентовал ополчению полпуда настоящей наисвежайшей баранины. И новоиспечённый шеф-повар десантник с помощью привлечённых им Фархада и Бахадыра посредством красноречивых жестов и чуткого руководства соорудили настоящий узбекский плов, неподражаемые аромат и вкус которого вызвали глубокую ревнивую истерику у продавца шаурмы в ларьке на соседней улице.
        Многие и чуть ли не семьями начали посещать, было забытые близлежащие общественные бани, с восторгом предаваясь древнему, проверенному веками и особо почитаемому у русских людей способу очищения себя от наносной, а зачастую, - и внутренней грязи. А в районных прачечных вдруг резко и вне сезона увеличился оборот к вящему удовольствию их сотрудников, перед которыми нежданно замаячила квартальная премия.
        Более того, в связи со сложившейся напряжённой обстановкой оставшиеся жильцы начали массово брать отпуска за свой счёт, что б быть, что называется, на чеку и максимально близко к объекту алчных посягательств Лопатина. В этом смысле психологически заметно остужала накалённую ситуацию наличие среди вынужденных отпускников сильной половины рода человеческого, средь которой выделялся фантастически огромной мышечной плотью безразмерно выпуклый Жора Коловратов. Для оптимального обзора всех подозрительных лиц и их перемещений во дворе дома легендарный метростроевец с бывалыми сотоварищами обосновались в его центре, где почти круглые сутки наотмашь вгоняли козла в крышку огромного стола, словно кувалды полуметровые штыри в железобетонную стену. Более того, даже вечно не просыхающая троица - Толя, Коля и Егорыч, осознавая важность сложившегося вокруг дома блокадного положения, впервые самовольно отказались от крепких напитков в пользу исключительно лёгких, как-то: вино и пиво. И теперь, как и все, они охраняли жизненно необходимые коммуникации у трансформаторной будки за домом, разбив там что-то вроде бивуака в виде шалаша и небольшого костерка, на котором подогревали часть благотворительных продуктов от неравнодушных граждан соседних домов, служивших им одновременно и горячей закуской.
        Кроме этого, на дальних подступах к дому у Мэрии и Департамента всё также доблестно и стойко на плакатах несли изобличающую правду в народ о бесчинствах власти и жуликов Звонарёва и её боевая подруга Макаровна. За три дня мужественного стояния местные чиновники, поначалу нарочито отворачивающие от них головы, постепенно начали интересоваться содержимым транспарантов за исключением прямо упомянутого, обвиняемого в коррупционной связи с Лопатиным - Подстилаева. А однажды в среду, какой-то шедший с обеда на работу в хорошем расположении духа сотрудник мэрии даже подошёл к бабе Зинаиде и, сладко докуривая дорогущую сигару, небрежно скользнув по тексту, высокомерно и нравоучительно заметил: "Безобразие и куда только прокуратура смотрит!?..". И тут же, словно мутный дым, растворился в бюрократическом лабиринте здания. На что мгновенно вслед получил хлёсткую, как пуля, словесную оплеуху от Зинаиды Ильиничны: "Сам ворюга!", которую он, увы, не услышал, по причине того, что согласно данному товарищам обещанию не провоцировать конфликт, это было произнесено ею сдавленно сквозь единственный зуб, но высоковероятно опытный чиновник и сам догадывался о подобной привычной ремарке в свой адрес.
       Наконец, особую надежду люди возлагали на Уклейкина. Информация о том, что Володя готовится опубликовать какую-то сенсационную бомбу против Лопатина, - странным образом просочилась из штаба ополчения к его рядовым. И последние, всякий раз завидев своего журналиста, загадочно подмигивали ему, как бы говоря: мол, когда ж ты, брат Уклейкин, рванёшь своею статьёй этот беспредел, что б от него и праха на нашей земле не осталось. Володя чувствовал эти обращённые к нему веру и надежду,  словно постепенно раскаляющийся утюг на спине, и, как было сказано выше, - очень переживал по этому поводу и прилагал для этого максимум своих душевных, интеллектуальных и физических сил, отчего собственно и выглядел последние недели заметно вымотанным, хотя и старался казаться бодрым.
        Да, во дворе у помойки так и продолжали неприятно маячить два жёлтых гиппопотама подобных бульдозера, прямо намекая на вероятность сноса дома. Да, почти посреди двора второй день работники Мосгаза имитировали ремонтные работы, внося дополнительные нервозность и дискомфорт жителям. Да, с каждым днём по тем или иным субъективно-объективным причинам их становилось всё меньше и меньше, что также привносило в их и без того напряжённую нервную систему дополнительный диссонанс, а в пока ещё крепкие Души - толику смятения. Да, почти все письма направленные жильцами с призывом о помощи к властям и СМИ возвращались с чёрствым, казённым ответом, что также не привносило в ряды сопротивления хоть капельку дополнительной уверенности в исходе их противостояния с произволом.
       Но, ни смотря на всё это - люди не отступились от своей цели - по праву жить на своей малой Родине; и это мощное, осознанное чувство всё увеличивающегося самоуважения к себе, гордость за свою несгибаемость и правду, придавало им дополнительных моральных и даже физических сил.
        И Уклейкин, как добровольная часть этого единого, укрепляющегося кулака ополчения, объединённого единой праведной целью и горем, - как уже говорилось, старался изо всех сил дабы оправдать доверие товарищей и доказать самому себе, что он "не кишка тонка". Между прочими размышлениями в перегруженном обстоятельствами сознании его всё чаще и уверенней, как плодотворное зерно,  вызревала мысль о том, что вся эта чертовщина, которая приключилась с ним, и вроде бы, дай-то Бог, начала отступать,  - произошла исключительно от собственного творческого безделья и гражданского равнодушия. И теперь волею Рока, Уклейкин, брошенный в самую воронку водоворота невероятных и драматических событий, с каждым полезным созидательным действием ощущал свою нужность близким людям, а, следовательно, и всему Миру. Любой мало-мальски подобающий поступок, написанная строка, доброе слово приносили ему душевное моральное удовлетворение, во многом компенсирующее физическое истощение организма от  нахлынувшего перенапряжения последних недель. Кроме того, Воскресенская всячески помогала ему во всём, чем могла: от написания статьей до  ночного дежурства на кухне, которого она добилась от Шурупова, что бы Володя, хотя бы немного высыпался.
       Однако Уклейкин редко пользовался дополнительными часами сна, так как к пятнице кровь из носу, но надо было сдать Сатановскому вторую заказную рекламную статью о Лопатине и тут дело кое-как спорилось. Но вот самое главное, на что ставил он с сотоварищами, - третья и последняя статья про Пал Палыча, она же - информационная бомба, она же "Кузькина мать" давалось куда как тяжелее и медленнее, да ещё и находясь в подвешенном состоянии от позиции Яценюка. Безусловно, Сашка Подрываев, как и обещал, периодически подносил "тротил" для заряда, выуживая закрытый компрометирующий материал о местечковом олигархе из бесконечных лабиринтов интернета, что-то добывала Наденька по своим журналистским связям, как, впрочем, и сам Володя. Но закладка материала в разгромную статью, требовало воистину ювелирной работы, сравнимой с трудом высококлассного сапёра, который, как известно, ошибается один раз в этой жизни. "Бомба", главным конструктором которой состоял Уклейкин, планировалась им быть такой мощной и целенаправленной, что б её ударная волна в прах уничтожила Лопатина и всю его шайку-лейку, без малейшего шанса на реанимацию; и при этом, сколько-нибудь серьёзно, не ранить "осколками" ополченцев. И именно поэтому с особой тщательностью требовалось взвешивать каждую букву и даже знаки препинания, объём которых должен был совпасть с предыдущими двумя статьями до сдачи в тираж, что называется копейка в копейку.
       Противоположная сторона также не сидела, сложа руки. И если сам Пал Палыч в строгом соответствии с высоким статусом был во всех смыслах далёк от текущих событий, драматически складывающихся вокруг дома, - он с заместителем министра строительства с шиком отдыхал на Гаити, вылавливая с личной яхты барракуд, одновременно укрепляя нужные деловые связи, - то его помощники держали ситуацию под контролем.
       Подстилаев, до дрожи в коленях памятуя о суровых наставлениях Лопатина, лично в конце каждого рабочего дня справлялся у подчинённых о том, сколько роздано ордеров и чем меньше оказывалась цифра, тем более он дополнительно содрогался внутри от осознания своего возможного скоропостижного конца и тем отчаянней погонял Коростылёва. В свою очередь Станислав Игоревич, даже будучи убеждённым атеистом, всякий раз перед сном, тайно от супруги осенял себя перстами, уповая на милость Промысла Божия, в надежде, что всё само собой рассосется, и оставшиеся упрямые жильцы через неделю-другую как-нибудь выселятся сами. Кроме этого засекреченного от посторонних глаз обращения за помощью к Высшим Силам, он через день лично наведывался во двор дома и пытался агитировать людей за скорейший переезд в Южное Бутово, стращая их и суля блага оным по хорошо зарекомендовавшему в веках правилу "кнута и пряника". Но всё было тщетно.
       После некоторого всплеска оттока жильцов в связи с газовой блокадой, ручеёк вынужденного исхода их с Лефортово, - начал постепенно, но последовательно пересыхать, как арык в знойной степи Средней Азии, а вместе с ним, - и душевное спокойствие Коростылёва. Он всё более предвкушал вдруг занывшей печёнкой неумолимое приближение чего-то страшного, необъяснимого и потому пытался вслепую, на ощупь изгнать из себя это тягостное ощущение судорожно мотаясь между треклятым домом и департаментом параллельно гоняя своих замов, которые словно сектанты круглые сутки обходили квартиры, едва не умоляя оставшихся жителей получить ордера.
        Наконец, небезызвестные нам "Круглый" и "Сытый", организовали на чердаке соседнего высотного дома что-то вроде наблюдательного пункта. Вооружившись современными оптическими приборами включая инфракрасную подзорную трубу ночного видения, - они сутками не спускали глаз с сопротивляющихся подопечных, отслеживая каждое их передвижение, поочередно сменяя друг друга, на наблюдательном посту, стойко перенося пыль, жару и всё разъедающий едкий голубиный помёт. Они также до самой последней накаченной мышцы понимали, что суровый шеф зря базарить не будет, и если уж пригрозил, что в случае провала дела отправит их в лучшем случае сторожами в какой-нибудь Крыжополь, то так тому и быть. По этой же причине Сеня и Петя с ещё большим усердием налегли на английский, что бы ненароком лишний раз не расстроить Палыча. И теперь два заочника могли почти в легкую щеголять не только давешними "Ху из ё маза?" и "Ху из ё фаза?", но и более развёрнутыми фразами типа "Ду ю дрынк, блин, э литл бир?" или "Хау матч мани ю хэв, козёл?" хотя, откровенно говоря, и первые фразы дались им по факту весьма не просто в силу специфических особенностей предыдущих лет их напряжённой во всех смыслах жизни.
       Помимо вышеуказанных субъектов жилищного конфликта, о ситуации вокруг дома не забывала и другая ветвь исполнительной власти - Министерство Внутренних Дел посредством ОВД г. Москвы района Лефортова в лице майора Чугунова Х.З., на которого, как мы знаем, проклятьем и позором свалились сразу четыре нераскрытых дела, называемых на милицейском сленге висяками.  Напомним их, дабы не забыть оные за насыщенной чредой прочих происшествий, ибо каждое из них в разной степени влияет на ход описываемых событий. Итак:
       1. "Дело Уклейкина В.Н.", когда подследственный в состоянии опьянения беспричинно ударил мобильным телефоном некоего У.К. Лейкина по лысине, вызвав появление на оной  неприличных размеров шишку и судебное заседание, которое было назначено на следующую неделю;
      2. "Бульдозерное дело", когда дорогую импортную технику через СМУ-66 принадлежащую Лопатину П.П., а потому состоящее на особом контроле начальства ОВД, кто-то нагло и бесцеремонно вывел из строя, бесследно своровав все ценные детали и аксессуары.
     3. "Дело семьи Стуканян" о неоднократной порче неустановленными личностями принадлежащего им крайне изношенного автомобиля "Жигули" посредством нанесения на ржавеющий капот нецензурных, оскорбляющих честь и достоинство хозяев слов и периодического прокалывания колёс.
     4.  И наконец, последнее "дело о краже государственного телефонного кабеля", подробности которого свежи, как только что выпавший снег, но, увы, без даже подобия следов преступника на нём. 
      И Харитон Захарович, оправившись после известного канализационного конфуза, спустя почти неделю с удвоенной энергией и усердием принялся подчищать накопившиеся хвосты, в первую очередь, уделяя внимание по разнарядке начальства "Бульдозерному" делу. Однако на этот раз, он решил облачиться в гражданские одежды, дабы на 100% исключить возможную порчу мундира, как в физическом смысле, так и в моральном - в глазах общественности и коллег по службе, непредвиденными гадкими обстоятельствами, которые, по его мнению, словно какая-то чертовщина околдовала треклятый дом по Красноказарменной 13.
       Удивительно порой тасуются карты-персонажи в бесконечной по разнообразию колоде бытия. Вот и на сей раз, майор выглядел, как и пришедший к нему четыре недели назад на допрос Уклейкин, -  в чёрных очках и безупречном сером костюме. Правда, тогда по мудрому совету Петровича Володя с иголочки наряжался для того, что бы доказать всем что он "не кишка тонка", а следовательно, - с ним лучше не связываться, от того собственно и походил внешне на второго помощника посла какой-нибудь небольшой восточно-европейской страны. Перед Чугуновым же, напротив, - стояла задача выглядеть максимально не приметно, дабы постараться по максимуму использовать эффект своего неожиданного появления в штатском пред потенциальным преступником, ну и заодно понаблюдать за всем происходящем со стороны, оставаясь мало узнаваемым. И в целом Харитону Захаровичу это удалось: с учётом его небольшого росточка, худобы и подвижности, он был похож на одного их сотен тысяч, вечно спешащего безликого посыльного, который неожиданно заплутал в домах и, заметно нервничая по этому поводу, настойчиво выпрашивал правильную дорогу в адрес у всех подряд.
        Единственное, что его всё же выдавало с головой и разительно выделяло даже среди яркой толпы в нестерпимый московский зной, было, наличие на нём знаменитых на всю округу всесезонных яловых сапог, в голенища которых он запихал идеально отутюженные со стрелками брюки. Но тут уж ничего не поделать: даже не смотря на почти стальной характер Чугунова - необоримая сила привычки, которую он приобрёл ещё со службы в армии - ношение сапог во всякое время - оказалась сильнее.
        Но пока, несмотря на всю его дотошность и служебное рвение в поисках хотя бы ниточек к вышеуказанным преступлениям, ничего конкретного, осязаемого, увы, не находилось от чего майор внутренне закипал день ото дня, хотя и не давал виду. Многоопытный следователь спинным мозгом чувствовал, что вот-вот, - и он выведет неуловимого злодея на чистую воду, "прикормив" его хитрыми и коварными расспросами, но всякий раз что-то мешало, и "рыба" сходила с острого крючка.
        Наконец, в середине недели почтил посещением двор симпатичный Китайцев, вспомнив о вверенных ему СМУ-66 обескровленных бульдозерах неизвестными вандалами, остатки которых он поручил охранять не совсем легальным членам его строительной бригады - Фархаду  и Бахадыру. Постоянные срочные дела бывалого прораба не позволили ему навестить несостоявшихся мелиораторов из Средней Азии, как он им и обещал, в минувшее воскресенье, дабы элементарно снабдить их едой. Впрочем, он особенно не переживал по этому поводу, не понаслышке, зная как переносят бытовые тяготы и невзгоды жители упомянутого выше весьма сурового в климатическом плане региона Земли. Но каково же было удивление Суринама Занзибаровича, когда повидавшим многое очам его предстала нижеследующая почти идиллическая картина.
        Рядом с чисто вымытыми обескровленными не пойманными вандалами бульдозерами расположилась настоящая военная полевая кухня обильно извергающая, словно, проснувшийся вулкан пар удивительного аромата мгновенно вызывающий зверский аппетит и у которой перепоясанный кем-то подаренным фартуком вдохновенно хлопотал Фара. Чуть далее в окружении неугомонно-бурлящей в восхищении детворы безуспешно пыталась задремать ещё более настоящая, нежели полевая кухня живая лошадь, которую специальной щёткой нежно и с нескрываемым удовольствием чистил Баха, отчего "Бурёнка" едва не мурлыкала, как балдеющая от внешней ласки кошечка.
         Одним словом, Китайцев впервые видел своих подопечных искренне улыбающихся и счастливых с момента их приезда в Москву на заработки. Передав и без того сытым гастарбайтерам сумки с едой на два-три дня и на известном одному ему языке мимики и жестов ещё раз проинструктировал их о том, что можно делать, а что категорически не следует. Затем он внимательно и сочувственно выслушал оказавшегося совершенно случайно рядом Шурупова о текущем состоянии драматического противостояния между ополченцами и Лопатиным, и, будучи, коренным москвичом и просто хорошим, совестливым человеком, - дал восставшим за свои права жильцам ряд практических советов.
         После чего Суринам Занзибарович, солидно раскурив трубку, похвалил Начштаба с помощниками за проявленную стойкость и находчивость, немного приободрил их, тут же призвал к осторожности, - и с чувством выполненного долга, неспешно удалился по текущим нескончаемым делам, обещав всенепременно вернуться.
        Таким образом, всю среду, четверг и пятницу, говоря военным языком, обе противоборствующие стороны и невольно притянутые к ним иные участники, включая и казённые ведомства, - проводили рекогносцировку, притираясь к новым обстоятельствам и готовясь к решающей битве.

Глава 7

       А тем временем, наступила долгожданная, как рассвет Солнца после долгой полярной ночи, суббота - день государственной регистрации брака Володи и Наденьки. И хотя, понятное дело, что по факту всё свершается на Небесах, но даже на Земле в Церквах некоторые батюшки настоятельно рекомендуют перед венчанием оформить союз в ЗАГСе, так сказать, - для пущей надёжности. Вреда от этого не много, а ответственность друг перед другом, детьми, родственниками, друзьями, обществом, наконец, - всё же выше, чем в так называемом гражданском браке, а по сути, ни к чему не обязывающему сожительству, бесплодным бурьяном, разросшимся по планете в пику традиционной, патриархальной семье.
        Счастью Уклейкина, как впрочем, и Воскресенской, когда они в сопровождении свидетелей - Крючкова и его очаровательной супруги Светланы, вышли на главный красный ковёр дворца бракосочетания, не было никакого сообразно их уже не юношескому возрасту адекватного предела. Они сияли, словно маленькие дети, которым вечно всё запрещающие взрослые вдруг разрешили одновременно шалить и вкушать без ограничения любые сладости и вот-вот готовые огульно броситься с головой во все "тяжкие".
        Но, даже когда над сводами ЗАГСА раздался знаменитый марш Мендельсона и Володя обменялся с Наденькой обручальными кольцами и нежнейшими поцелуями, Уклейкин до конца не верил в творящееся на его глазах Божественное волшебство. Он не мог до конца поверить, что это воистину чудесное событие - регистрация брака с самым любимым, единственным человеком во Вселенной, о котором он и мечтать-то боялся, - происходит сейчас и именно с ним. 
      И лишь неожиданное столкновение на выходе в дверях с пронырливой Розой Карловной, мгновенно, вырвало его, словно резкий порыв ветра мотылька из паутины эфемерных сомнений, - в счастливую реальность бытия от чего он, даже, несмотря на не тлеющий конфликт с въедливой соседкой, - тут же воспарил на седьмое Небо. В свою очередь Флокс, крайне удивлённая увиденным, скрипя сердцем, но с хорошо поставленной  улыбкой  вынуждена была впервые в своей жизни совершенно безвозмездно презентовать новобрачным букет, сказав дежурные слова о том, как она рада браку, и в знак одобрения испустила крупную слезу умиления, степень искренности которой нам не ведома.
        К слову сказать, тётя Роза оказалась в ЗАГСе не случайно - это была одна из лучших точек сбыта её цветов в Лефортово, которые она в мелкооптовом масштабе в поле лица своего разводила на своих скромных дачных шести сотках. Ведь свадьба едва не единственное событие в жизни брачующихся людей, их родственников и знакомых, когда все они фантастически щедры на подарки и сопутствующие "аксессуары" сего древнего обряда. Кроме того, зам. начальника ЗАГСа и охрана были в небольшой доле неучтённых налоговой службой цветочных барышей предприимчивой Флокс, и посему Роза Карловна чувствовала себя тут как дома, ловко торгуя пышными букетами, находящимся подшофе и обильно сорящим денежными знаками гражданам.
          Как было и оговорено заранее, после сочетанием браком вся компания направилась в близлежащие кафе "Улыбка". Накануне Володя заказал скромный столик, что бы немного отметить из ряда вон выдающееся событие, а уже после, когда полностью прояснится ситуация с домом и родители Воскресенской свыкнутся с очевидным фактом их брака, - отпраздновать свадьбу подобающе.
        - Ну, а теперь, мои дорогие друзья, давайте поднимем бокалы за то, что бы, не смотря ни на какие перипетии коварной и обманчивой судьбы, великолепнейшая во всех смыслах Наденька и возмужавший, умный и добропорядочный Володя смогли свить себе уютное гнёздышко, в котором... - Крючков взял мимолётную паузу и едва не пустил слезу искреннего умиления, - ...Божьим промыслом, щедро одарившим вас счастьем искромётной любви, появились, словно из снега не бытия нежные фиалки, и плоды её... я говорю... о детях!..
        - Серёга... -  с едва осязаемым укором Уклейкин, внешне залившись краской, хотя внутренне был, безусловно, согласен с другом. При этом Воскресенская и Светлана чуть смущённо хихикнули.
        - Ничего, брат, это дело во всех смыслах святое и я бы даже добавил, - государственное, а с учётом географических масштабов России и текущих внешних геополитических вызовов и вовсе, - все обязательное, - не унимался, ускоряясь Крючков, фонтанируя красноречием, как и всегда в подобных случаях, после пятого-шестого тоста.
        - Да угомонись, ты, Троцкий, - не на митинге, дай людям спокойно посидеть, - обратился Володя как бы за помощью к явно сдружившимся девушкам.
        - А мы с Серёжей  полностью согласны, - весело и с томной хитрецой в сияющих от бесконечного счастья изумрудных глазах, отвергла обращение новоиспечённого супруга Воскресенская, - ведь так, Светочка?..
        - Вне всяких сомнений, Наденька, - мы полностью разделяем, этот благородный  патриотический тезис - и, словно бы в подтверждение, Крючкова, прищурив в сладостном предвкушении чего-то тайного и страстно желаемого, синие, как наполненное родниковой водой озеро, зрачки, что-то шепнула подруге на ушко.
         - Да ты что?! - всё же вырвалось из Наденьки, как она не пыталась сдержать своё чувство подлинного восхищения грядущему хоть и чудесному, но весьма пикантному событию, - и сколько уже?..
       - Семнадцать... - громче чем следовало бы, радостно ответила Светлана, также поддавшись эмоциям, которые кроме того были  возбуждены шампанским, - только прошу, подруга, пока - никому...
        - Ни-ни-ни... - заговорщицки подмигнула ей та и как-то особенно, и даже неожиданно строго, взглянула на Володю, который, как ей показалось, догадался о таинственном смысле числа 17, не смотря на свою житейскую не практичность.
        - Вот видишь, Белинский, народ, - "ЗА"!.. - обрадовался Серёга, возможности продолжать исполнять роль спикера и тамады в одном лице, которую никто никогда у него и не оспаривал, совершенно не понимая загадочную женскую нумерологию, а потому, - пропустив оную мимо возбуждённого сознания без должного внимания, хотя и запомнив по привычке на всякий случай.
        - Вижу, вижу... - сдался Уклейкин, вяло отмахиваясь от духоты салфеткой, - однако всякий раз удивляюсь, откуда у тебя, Серёга, столько энергии? - Вон даже кондиционеры взопрели, а тебе хоть бы хны - ораторствуешь себе как Ленин в Октябре...
         - А я тебе в тысячный раз отвечу: во всём "виновата" Природа - мать наша, ну или наши родители, как её производные, гены одним словом, - традиционно несло Крючкова по бескрайним просторам словоохотливости. - Вон хоть Сашку нашего возьми:  как есть компьютерный гений, а мы с тобой, как и подавляющее большинство пользователей - ржавые чайники, сколько не кипятись - ни чего путного, кроме пара не выйдет. А вот на счёт жары я с тобой полностью согласен: прям адский ад какой-то сегодня, - и максимально незаметно многозначительно подмигнув другу, хитро и заискивающе, словно мартовский ошалелый кот, продолжил:
         - Девочки, вы, я надеюсь, не будете против того, что бы мы с Володей немного освежились?
          - Идите, идите, мальчики, покурите... - к искреннему удивлению друзей сразу же, без обычных лишних стандартных вопросов, и даже как-то великодушно дала согласие Светлана, которая обрадовалась нечаянной возможности подробнее обсудить таинственную цифру 17-ть наедине, тут же прильнув к Наденьке, когда они остались одни.
         - Ну, наконец-то, вырвались, а то меня от этой шипучей кислятины реально, пардон, пучит, лучше б водки жахнули, - облегчённо выдохнул Крючков, когда они вышли из кафе и присели за свободный столик под зонтиком от Солнца.
          - Ты же знаешь, Серый, что я специально по просьбе Наденьки только шампанское заказал, что б, не дай Бог, не перебрать лишнего, да ещё на такой жаре, - мне ж через пару часов с родителями Наденьки знакомиться, - потом оторвёмся, не переживай...
         - Потом - само собой гульнём, - начал, как обычно, склонять Крючков сомневающегося Володю к решительности, понимая, что субботнее время, отпущенное для празднования с лучшим другом, неумолимо утекает сквозь ненужные формальности. - Я же, дружище, не просто так поднял эту тему, конечно можно и дальше шампанским баловаться, только сам себе хуже сделаешь...
         - Как это? - удивился Уклейкин.
         - Да так!.. - заводился Серёга. - Веришь ли, я, когда также с будущей тёщей знакомился заранее даже текст, приготовил и выучил его, чтобы не опростоволосится по-глупому, ну понятное дело, - волновался... И так и эдак храбрился - всё впустую - мандражирую, как институтка перед экзаменом. Ну, думаю, пропал - завалюсь. А мы уже к подъезду её подошли. Вдруг, меня словно осенило, есть же универсальное средство!
        - Ну, и?.. - настороженно заинтересовался Володя.
        - Элементарно, Ватсон: я уговорил Светика подождать меня немного, - и мухой в магазин: 200 грамм хорошего коньяку, что б было ароматное амбре и через 5 минут ты, как есть, - Цицерон! Так что давай, брат, по стакану, - век меня помнить будешь...
        - Не сомневаюсь... - как-то безысходно согласился Уклейкин очередной железобетонной логике Крючкова, решив про себя, что в такой светлый день нужно уважить лучшего друга, тем более, зная наверняка, что тот не отвяжется, пока не добьётся своего.
        И Крючков, с детства изучив приятеля, как свои пять пальцев, тут же начал штурмовать его поколебавшиеся психологические редуты. Оглядевшись по сторонам, ловко, подобно знаменитому иллюзионисту Акопяну достал из пакета, с которым весь день не расставался, бутылку "Армянского", гранёные стаканы и мгновенно разлил её дорогое содержимое по ним:
     - Вот, старичок, специально для тебя вчера купил, такой, если верить Мюллеру, - сам Черчилль пользовал, "Семнадцать мгновений весны", помнишь? так что давай по-быстрому, пока нас наши дамы не застукали.
       Уклейкин по привычке чертыхнулся, но на всякий случай лишь про себя, всё  ещё памятуя о вроде бы затухающих злоключениях связанных с этим ругательством и, тут  же, для большей надёжности подстраховался, мысленно перекрестившись, - и к неописуемой радости Крючкова, без обычного и почти всегда бесполезного сопротивления другу, выкинул белый флаг:
       - Ну, тогда, Серёга, с Богом!..
       - А то!.. Он всегда с нами, грешными...
        И тягучий, сладкий, как перебродивший на жаре сироп, коньяк медленно, обволакивая приятной горечью всё на своём пути медленно стёк из стаканов вовнутрь друзей, медленно и блаженно растворяясь в их молодой плоти.
        - Хорош, собака... - первым восстановив дар речи, крякул Уклейкин, - но уж больно тёплый...
        - Ничего, брат, коньяк - не водка - его и кипячёным пить можно, тем более, армянский в пять звездочек,  - отошёл вторым от внутреннего впечатления знаменитым напитком Крючков.
       - Согласен, - солидаризовался с другом Володя, благостно закурив, - премьер-министр Великобритании всякую ерунду пить не стал бы... не тот масштаб...
       - Кстати, о Штирлице, -  окончательно восстановился Серёга и также в неспешном наслаждении происходящих положительных изменений в организме задымил, предавшись первому, попавшему на взбодрившийся алкоголем ум размышлению, - я так и не понял: в чём смысл Светкиных "семнадцать"?
        - Ты тоже заметил, как они вдруг засекретничали после этой цифры?!.. -  наконец, по-настоящему оживился Уклейкин, на все 100% войдя в волшебную уютность своего нового положения счастливого женатого человека, в плоти которого умиротворяющим бальзамом растворялся легендарный коньяк.
        - Просто автоматически в памяти отложилось, через ассоциацию с "Семнадцатью мгновениями весны" и, вдруг, - само всплыло...
        - А чего гадать-то, давай пойдём и спросим, - резонно заметил Уклейкин.
        - Да ну, была охота... - отмахнулся, как от случайно севшего на нос писклявого комара, Крючков, -  наверняка ерунда какая-то, типа размер кофточки или что-то в этом женском духе... - Вообще-то это я так... мозги и память тренирую, через образное мышление, дабы оные не закисли: ты, дружище, не забывай у меня до сих пор второй детский разряд по шахматам.
        - А как же, помню... - улыбнулся Уклейкин, - как ты, в пятом классе, кажется, на спор обыграл трудовика и он тебе лично табуретку сколотил и что-то вроде даже надписал на ней...
        - Выжег аппаратом прямо на крышке: "Отличному пионеру и шахматисту Серёже Крючкову от педагога по труду - Семёна Семёновича Куролесова: и дальше побеждай, но старших уважай..." - как сейчас помню, - не без гордости процитировал Серёга дарственную надпись. -  А табурет у меня, кстати, до сих пор на балконе стоит - даже не почернел и не треснул от времени: вот мастер был - постоянно под мухой летал, но размер держал как современный немецкий станок с ЧПУ!..
       - Это точно, ибо мастерство не пропьёшь,  - кратко и ёмко резюмировал Уклейкин, широко разошедшейся в русском народе мудростью. - А помнишь, Серый, как в восьмом классе, мы у него чекушку из заначки стащили, вылакали её на чердаке, а он нас вычислил, но директрисе не сдал?..
       - Такое уже по гроб не забудешь: всего-то пару подзатыльников и никаких вызовов родителей в школу на разбор полётов с бессмысленными нотациями, - начал традиционно предаваться романтически-ностальгическим воспоминаниям Крючков, увлекая товарища.
        -  Суров был, Семёныч, но справедлив... - как всегда, охотно с головой нырнул  Уклейкин  в счастливое, но, увы, безвозвратное детство, оставшееся лишь виртуально в несчётных нейронах мозга и скорбящей по нему Душе. - Понимал, трудовик, что и сам такой же, как и мы, был в молодости, - настоящий мужик, можно сказать, - житейский философ...               
        - Эх... какое время было, какие люди!.. - чуть дрогнул голос Крючкова от нахлынувших противоречивых чувств, - а сейчас всё как-то помельчало, опошлилось, никаких у народа фантастических мечтаний, грандиозных порывов к созиданию чего-то невообразимого, героических свершений и тому подобному...
         - И не говори, брат, без высоких, глобальных целей, человек разумный в принципе хиреет от вынужденной бытовой рутины, и как следствие, - тоски, а уж русский - в особенности...  - грустно согласился Уклейкин.  При этом Володя тут же, в очередной раз, вспомнил о своей твёрдой, но до сих пор не реализованной клятве, - доказать себе и всему Миру что он "не кишка тонка", а ответственный и полезный член общества. И осознание своей всё ещё творческой и гражданской относительной немощности, пассивности черной кошкой заскребло по его мгновенно занывшему от внутреннего стыда сердцу.
       - А знаешь, Вовка, что по-настоящему утешает в целом, увы, серенькой жизни? - решил взбодрить, было приунывшего друга Крючков, дабы окончательно не испортить настроение праздника вечными разговорами о безвозвратном прошлом и неизвестном будущем через призму пресного настоящего.
        - Ну и что это?.. - немного оживился Уклейкин, взглянув, на моментально засиявшего ореолом оптимизма друга, словно идеально начищенная пастой гоэ перед парадом солдатская бляха.
        - Это настоящая мужская дружба и Божественная любовь!!! - выпалил салютом Крючков тост и, проворно разлив остатки коньяка,  - жизнеутверждающе поднял свой стакан.
         - Точно, Серёга, золотые слова!.. -  откликнулась вновь вдохнувшая свежего воздуха Веры Душа Уклейкина, с блаженной радостью вспомнившая о самом дорогом ему на всём Белом Свете. - Если бы не ты и, и явившаяся чуть ли не с Неба, как спасительный Ангел-хранитель, Наденька, то я даже и не знаю, что бы со мной сталось...
         - Вот и давай, брат, пока наши милые дамы нас не застали за этим, в их несколько ограниченном самой Природой понимании, "непотребном" действом, - выпьем за то, что я сказал выше. Аминь!..
          Настоянный на элитном спирте отборный виноград, согревающий даже застывшие нейроны человеческой материи воскрешающей влагой, вторично взбодрил их чуть опечаленный дух. И, как и тридцать лет назад, когда по возрасту Вову и Серёжу перевели из средней группы детского сада в старшую и они, вдвоём с первой кровью отбившись от десятка "малышей - старожилов", - поклялись в вечной дружбе, снова крепко обнявшись.
         Затем, воссоединившись со своими прекрасными половинами, - вся честная компания в прекраснейшем расположении духа еще около часа под игривое шампанское бурно судачила обо всём на свете, после чего вынужденно, разделившись пополам, распалась, клятвенно пообещав самой себе, непременно восстановится в самое ближайшее время.
          Светлана решила воспользоваться подходящим моментом и буквально за рукав потащила Серёгу в тенистую прохладу Лефоротовского парка, дабы прогуляться, что называется, на людях. Крючков внутренне был категорически против бессмысленной с его практической точки зрения траты времени, ибо жаждал непременного продолжения праздника. Однако зная непростой характер Светланы, он, постановочно улыбаясь всем подряд, как глубоко законспирированный тройной агент спецслужб сразу пяти государств, стойко терпел нарочито неспешный с её стороны променад лишь бы, как можно быстрее, покончив с ним, выполнив своеобразный супружний долг, - вырваться на свободу к Сашке Подрываеву или к кому-нибудь ещё... 
      
        А Володя с Надеждой отправились к её отцу и матери, дабы зафиксировать перед ними, как они и планировали изначально, юридический факт их бракосочетания, тем самым предусмотрительно спалив за собой все мосты возможного отступления под напором родителей, которые вдруг, не дай Бог, переменили бы своё заочное благословение. В том числе и поэтому, Воскресенская, не смотря на полученное с превеликим трудом после знаменитой ничьи между футбольными сборными Англии и России молчаливое согласие на брак всё это время, как могла, психологически готовила их к торжественному визиту, оттягивая оный до получения документов о замужестве. И вот вчера, собравшись с духом, она, наконец, позвонила родителям и сказала, что к четырём часам придёт в гости с законным супругом для знакомства...
      - Да уж, доченька... - это даже не штрафной удар, а целый пенальти... - на правах главы семьи вдруг сходу выскользнуло, словно мокрый мяч из вратарских перчаток, с уст отца её, когда он впускал молодожёнов в квартиру, так и не вспомнив от неожиданно вспыхнувшего волнения, заготовленные накануне нравоучительные слова.
       - Папа... - чуть укоризненно, но максимально тактично с иронией мягко одёрнула его Наденька, -  ну, что ты всё со своим футболом?.. -  Мы же знакомиться пришли...
      - Вот доживёте до наших с матерью лет и я, надеюсь, вы поймёте, как это тяжело принимать факт супружества единственного ребёнка как, увы, независящую от нас данность... - не особенно скрывая естественное сожаление, всё же попенял он молодым, но уже относительно спокойней и скорее для профилактики.   
       - Но я же все эти дни убеждала вас с мамой, что мы с Володей по настоящему любим друг друга, и твердо решили расписаться, только потому что бы доказать и самим себе и вам всю серьёзность наших намерений... - едва заметно насупилась Наденька.
       - Да я разве что говорю... - примирительно разводя руками, отступал отец, в том числе и физически, вглубь квартиры, всем свои видом приглашая новобрачных к заранее и празднично накрытому столу в гостиной. - Раз уж такая, как ты уверяешь, у вас любовь... да разве ж мы с матерью возражаем...  Просто поймите, - я же не Лев Яшин, что б отражать такие неожиданные удары судьбы, пусть даже и со знаком плюс...  Ну, а уж если решили сочетаться в браке, то надобно делать всё, как у людей: чин по чину, - помолвка, венчание, свадьба... - продолжал он, всё же вспомнив, последовательно излагать приготовленные накануне нравоучительные тезисы, всё более успокаиваясь по мере очного привыкания к новому члену семьи, именуемому в народе - зятем.
       - Так и я не Эдуард Стрельцов... - так же преодолел некую минутную робость, аккуратно вступил в разговор Уклейкин во многом благодаря еще не расточившейся в плоти дополнительной энергии армянского коньяка, о чём он мысленно поблагодарил прозорливого Крючкова,  - хорошо, если с одиннадцати метров в створ пустых ворот попаду...
       - Ишь, как финтит!.. - первый раз улыбнулся Воскресенский, - знаем мы, как вы не умеете играть... 
        Сам того не осознавая Уклейкин всё же заколотил первый виртуальный гол в ворота тестя, чему последний был, как не парадоксально, - невероятно рад, посчитав, что новоиспечённый зять разбирается в футболе и в его лице он обретёт в семье настоящего поклонника этой его любимой игры.
        Дело в том, что вся жизнь Ярослава Андреевича, которому перевалило за 52 года, была связанна непосредственно с футболом. Ещё в школе он поступил в футбольную секцию при заводе "Фрезер", за который впоследствии и выступал весьма успешно на первенство Москвы. Его заметили и перевели сразу в дубль ЦСКА, благодаря чему его имя попало в блокноты многих тренеров СССР и в преданные сердца болельщиков, как подающий большие надежды голкипер. По этой причине по достижению призывного возраста его направили служить в элитную спортивную роту, где он успешно продолжил два года совершенствовать мастерство укрощения строптивой пятнистой сферы из кожи. Честно отдав священный Родине долг, где, к слову сказать, он не только усиленно тренировался, а и пару раз был на стрельбище и наравне со всеми доблестно нёс тяготы караульной службы, нарядов и дедовщины, его тут же взяли в основной состав легендарного армейского клуба вторым вратарём. Редкий по тем временам карьерный рост для молодого спортсмена, который весьма бурно продолжился, по мере того как Воскресенский всё чаще начал появлялся перед переполненными трибунами главных стадионов Союза и его телевизионными камерами. Заслуженная слава всё выше и выше поднимала его на футбольный олимп, словно праздничную пробку шампанского высвободившиеся газы искристого напитка со всеми соответствующими материальными благами.
        Но, как водится, однажды, вертлявая Судьба свершила свой резкий чёрный зигзаг и всё в момент рухнуло. На матче с варшавской "Легией" в 1/4 кубка УЕФА в жуткой сутолоке у ворот, чьи-то шипы бутсы с хрустом, будто озверевший капкан, впились в левую кисть руки его. И даже после трёх операций диагноз врачей был жесток и однозначен: для игры на профессиональном уровне - непригоден.  Но настоящая любовь к футболу не опала вместе с неизлечимой травмой, как с белых яблонь дым, а напротив, - Ярослав Андреевич, в очередной раз, проявив характер, заочно поступил в институт физкультуры, параллельно работая помощником администратора в команде и тренируя вратарей. И через несколько лет Проведение смилостивилась над своим подопечным, - он полностью обрёл себя в новой ипостаси, став классным футбольным арбитром. А когда, несмотря на отличную физическую форму, которую Воскресенский всегда поддерживал на уровне, согласно регламенту возраст не позволил ему судить, то его пригласили в арбитражный комитет при Федерации футбола России, где он поныне и работал в должности заместителя Председателя.
       - Ну, а свадьбу, Ярослав Андреевич, Бог даст, мы обязательно сыграем, - улыбнулся в ответ Володя, продолжая знакомство, - но немного позже... - И позвольте, наконец, представиться: Уклейкин Владимир... Николаевич, - добавил он для солидности отчество после мимолётной паузы, - коллега Наденьки, а теперь ещё, извините, - и её супруг...
       - Что ж, очень приятно-с... - неожиданно для самого себя старорежимным манером ответствовал Воскресенский, крепко пожимая руку зятю, - будем надеяться, что всё у вас будет путём и жизнь пройдёт без лишних штрафных ударов...
       - Ну, всё, отец, - свисти на перерыв, - и давайте, футболисты, садитесь-ка за стол у меня всё уж давно накрыто, там и поговорим... - перехватила бразды правления у мужа  мама Наденьки - Зоя Александровна, всё это время не сводившая пристального, оценивающего взгляда с зятя, который теплел с каждой минутой.
       Все предыдущие дни психологической подготовки отца и матери к факту своего замужества Наденька аккуратно и очень дозировано рассказывала им о своём новом хорошем друге Володе. Какой он милый, добрый, умный, начитанный, искренний, но немного наивный вследствие чего быт его, да и жизнь в целом устроены кое-как. И, тем не менее, рано оставшись без родителей один на всём белом свете, он не только не надломился под страшным ударом судьбы, но и, сохранив привитое ими, с рождения достойное воспитание, - стал замечательным человеком и журналистом и даже сочиняет роман. И поэтому Зоя Александровна, огромным материнским сердцем жалея его, уже заочно почти полюбила Володю...
       С отцом же, в силу его непростого "спортивного" характера, как мы уже упоминали ранее, (хотя у кого он из смертных прост, вспоминая знаменитую метафору Шекспира о флейте?..) Наденьке было гораздо сложнее. Но сегодня после третьей рюмки коньяка и вышеуказанной футбольной "пикировки" с Уклейкиным, которая, будто бальзам на душу, автоматически излила аналогичный эквивалент спиртного, -  Ярослав Андреевич также начинал медленно, но уверенно оттаивать скороспелому с его точки зрения решению дочери. Кроме того,  в тайне, не смотря на подлинную отеческую любовь к дочке, он всегда мечтал о сыне, которого хотел вырасти достойным человеком, другом, помощником и если получилось бы, то и футболистом. И в лице неожиданно появившегося на законных основаниях Уклейкина, а главное - по взаимной с дочерью любви, в своей семье он начинал постепенно обретать свою мечту, конечно, за исключением спортивной компоненты ввиду возраста зятя, чему всё равно был очень рад.
        Одним словом процедура знакомства в связи вышеизложенными нюансами покатилась по накатанной веками традиционной русской застольной колее и через три часа подробнейшего разбора всего и вся под настоятельным давлением прекрасной половины справедливо опасающейся бесконечности процесса, - начала закруглятся. Вообще Ярослав Андреевич всю жизнь нейтрально относился к алкоголю, но уж когда само Провидением разливало по фужерам значимый с его точки зрения повод, как например, выигрыш игры, кубка СССР и уж тем более замужество единственной дочки, то удержать его в излиянии эмоциональных чувств было крайне не просто. Вот и сегодня на правах безусловного главы неожиданно расширившейся семьи он, что называется, - разошёлся, щедро подливая себе и понравившемуся зятю коньяк, который, несмотря на остерегающие подмигивания Наденьки, вынужден был следовать по стопам крепкого во всех смыслах тестя, дабы в первый же день доказать ему что он "не кишка тонка".   
        И скорее в результате воздействия алкоголя, а не хитрых уловок Наденьки и Зои Александровны еще часа через два плотного праздничного застолья порядком загустевший судейский эксперт футбольной федерации России по настоятельной просьбе жены провожал Уклейкина и Наденьку домой, сопровождая их сбивчивым оптимистично-нравоучительным  монологом:
       - Так что не ви... вибрируй, Володька, раньше времени... Я в своё время стадионы строил! не то, что там всяких Ло... Лопатиных или как его гада?!.. Я хоть и фу... футбольный, но судья... А надо будет, - я всех фа... фанатов ЦСКА подниму на про... прорыв блокады вашего дома - эти любого чёрта порвут!.. А ты потом, как пи... писатель,   мемуары для истории выдашь, что б помнили спорт, СССР и нас до кучи!.. Ну, зятёк, давай, - пять! На неделе лично заеду к вам  - г... гляну, что, блин, и как... И Наденьку нашу не... ненаглядную береги, я за доченьку с корнем голову оторву!..
        И поочерёдно смачно троекратно расцеловав обоих утомлённых, но счастливых молодожёнов, - он удивительно нежно посадил их в предусмотрительно вызванное Зоей Александровной такси, нервно томившееся более часа у подъезда в ожидании клиентов.
       - Ну, что, мать, вот и выпорхнула наша золотая птичка... - бесполезно прищуриваясь в расплывающееся в удалении авто, грустно заключил, опираясь на супругу Ярослав Андреевич.
        - Ничего, отец,  Бог даст, - внуками утешимся...
        - Эх!.. Хорошо бы...

                Глава 8

        В строгом соответствии с законами Природы, как-то: сила притяжения, химическая реакция организма на избыточный алкоголь и общая его усталость от психологического перенапряжения, связанного с бракосочетанием и обретения новой семьи, - Уклейкин был распластан в горизонтальном положении по отношению к поверхности Земли. За четверть часа до фиксации в книге Истории этого факта чуткая Наденька чуть ли не слёзно уговорила водителя помочь Володю поднять в квартиру, так как в такси его банально укачало и вдрызг развезло.
       В результате синергетического эффекта новобрачный принял вышеуказанное параллельное Среднерусской равнине положение, а шофёр - забрызганный, простите, не до конца переваренными остатками праздничного обеда у Воскресенских пиджак и лишний червонец в качестве компенсации к словам извинений и благодарности за человеческое понимание.
        И в районе 11 вечера с традиционным дежурным тазиком у изголовья постели Уклейкин в почти полном не сознании канул в очередное едва живое забытье. Конечно, в сравнении с предыдущим загулом, когда трагически погиб хомяк Сашки Подрываева, нынешнее ужасное состояние Уклейкина была на порядок "лучше", но в нейронах головного мозга Володи, тем не менее, творился ещё тот прокисший винегрет обрывочного и бессистемного сновидения.
        В затухающем воображении его метались, словно бешено перемолотые неким мощным само ускоряющимся миксером, сталкиваясь между собой и вновь разлетаясь в хаос, многочисленные ассоциаций в виде различных картинок. Одновременно и вразнобой, как в калейдоскопе мерещились слова-образы: "Наденька", "семнадцать", "футбол", "Черчилль", "пенальти", "Петрович", "таксист", "ЦСКА", "на посошок", "Лопатин", "черт", "кофе", "семья", "ЗАГС", "розы", "Серёга", "Флешка" и ещё Бог знает что.
        Затем вся эта пёстрая карусель мгновенно исчезала, и его душу обволакивало, словно ниспадающее от самого Творца, успокоительное тепло от осознания того, что с Божественным обретением Наденьки, как бы, воскресли Мать и Отец его, пусть в новых, но в таких же добрых и отзывчивых лицах Зои Александровны и Ярослава Андреевича. Эта неожиданная вновь воскреснувшая родительская любовь их к нему, как к собственному сыну, в купе с благодатным, воистину Небесным союзом с их великолепной дочерью всё уверенней отогревала чахнувшую в бытовом и творческом одиночестве, всю предыдущую до этого фантастического обретения почти внеземного счастья сущность Володи.
        Однако едва Уклейкин во сне начинал наслаждаться этой утешительной радостью обильно снизошедшего на него человеческого благополучия, как разношёрстная карусель хаотичного калейдоскопа видео картинок вновь набирала обороты. Она раскручивалась с ещё большей силой, превращаясь в яростную центрифугу, - втягивала в его полу дремлющий и измученный тайными загадками мозг, как во Вселенскую чёрную дыру, новые ассоциации из памяти вперемешку с бурно разыгравшимися невесть откуда взявшимися фантазиями на совершенно не связанные между собой темы.
       И лишь после третьей смены душевного тепла на нервический хаос, когда среди прочих бессистемных воспоминаний, вдруг, явственно послышался внешний шум и гомон, в котором отчётливо угадывались ни с чем несравнимая цыганская песня неопределённого мотива под серебряный перебор гитар, -  Уклейкин очнулся.
      Полуденный солнечный свет уже во всю мощь бесцеремонно ломился сквозь затемнённые шторы комнаты, когда Володя, окончательно сообразив, что бодрствует, - ещё раз совершенно явственно услышал очередную накатившую со двора звуковую волну неподражаемого цыганского припева, густо разбавленного восторженными детскими возгласами.
        "Что за чёртовщина?.."  - невольно вырвалось из него; и, не найдя рассеянным взглядом в комнате спасительной Наденьки для разъяснений происходящего, ведомый неизвестностью и любопытством, он не уверенно, но вынужденно, словно под конвоем, потащился к окну...
       В последние суматошные дни, наполненные в целом приятными хлопотами, Уклейкин почти забыл о наличии виртуально-реального Чёрта и связанные с ним треклятыми неприятностями и нервными расстройствами на этой неизъяснимой почве.  Более того, хотя он категорически продолжал отрицать всякие суеверия, как вещи псевдонаучные, тем не менее, как говорится, - от греха подальше, - практически перестал чертыхаться вслух. И вот сейчас, вдруг, неприятный, подзабытый, опять неизъяснимый холодок робкой, опасливо оглядывающейся по сторонам где-то нашкодившей кучкой мышей, пробежался по его тут же вздрогнувшей Душе.
        Свесив тяжелую после вчерашнего бракосочетания нечесаную голову с подоконника, Уклейкина едва не стошнило вниз от мгновенно проступившего пота похмелья и небольшого помутнения рассудка. Однако в целом крепкий и молодой организм его относительно быстро справился с рукотворным внутренним дискомфортом, и, потерев всё ещё залипающие после насыщенного абракадаброй сновидения ресницы глаз, Володя, наконец, сфокусировал зрение на осмысленное созерцание вновь воскресшего для него Мира.
         Картина, представшая его пытливому взору пусть пока ещё не реализовавшегося  в потенциально благодарных массах писателя, была более чем колоритная для использования в каком-нибудь ярком эпизоде ещё не сотворённого им романа.
        В центре двора, словно фешенебельный круизный лайнер, переливаясь брильянтом в лучах искрящегося полуденного московского солнца на фоне обескровленных всё ещё нераскрытым воровством оранжево-жёлтых бульдозеров, брошенной газовой траншеи и помойных ящиков, блистал абсолютно белый, огромный, длиннющий с шестью дверьми, раритетный Rolls-Royce. Рядом с капотом эксклюзивного авто, на котором, как на скатерти самобранке, вокруг ящика вина были разложены всевозможные деликатесы, подобно основательной скале, - стоял пожилой человек, облачённый в дорогущие одежды с элементами цыганского орнамента, которые железобетонно указывали, что он - главный среди соплеменников. При этом после каждого выпитого бокала вина, которых, вскользь заметим, уже было опустошено, - не мало, - он периодически, по-братски, троекратно от души целовался и крепко обнимался с нашим Василием Петровичем Шуруповым.
        Внешне этот человек был весьма схож с Бадулаем из известного советского сериала о непростой послевоенной судьбе цыгана, ибо, несмотря на почтенную седину на голове и густую кучерявую бороду, сохранил подобную более молодому экранному герою такую же гордую стать и фронтовую выправку, к которым добавилась завистливо бросающаяся в глаза преуспевающая солидность.
         Великолепный белоснежный костюм от Кутюр ("Haute couture") возможно и скрыл бы от нечаянного, поверхностного взгляда, проходящего мимо обывателя, что его хозяин, - что ни на есть, - настоящий цыган. Но характерные кожаные казаки с позолоченными шпорами, в голенища которых были небрежно и вызывающе запиханы брюки, огромная широкополая чёрная шляпа типа сомбреро с нарочито непропорционально загнутыми к небу краями и огромная усыпанная бриллиантами курительная трубка, -  буквально вопили об этом.
        (Чуть забегая вперёд, заметим, что это был самый настоящий цыганский барон, курирующий весьма не малую часть Подмосковья, со всеми вытекающими регалиями, соответствующие этому высочайшему статусу в иерархии сего древнего племени,  широко распространившемуся по нашей планете за тысячи лет).

        Итак. Сияющие счастьем совершенно нежданного, а точнее сказать -  фантастического свидания Начштаба и "Бадулай", взахлёб перебивая друг друга, что-то яро обсуждали, сопровождая бурный диалог учащённым звоном хрустальных бокалов, совершенно не обращая внимания на возбуждённые, словно кольца огромной анаконды, плотно окруживших их людей. А зря - там тоже было чему удивиться; во всяком случае, - для Уклейкина уж точно.
        Вокруг однополчан, ещё час назад считавших, что каждый из них погиб в самом конце войны при освобождении Германии от фашизма, полукругом расположились три цыганки, обильно увешанные, словно новогодние кремлёвские ёлки, традиционным ожерельем из блестящих монет и тому подобной пёстрой мишуры. Под задушевный лирический аккомпанемент семиструнной гитары в исполнении давешнего босоногого мальчишки-цыганёнка, который пару недель назад нагловато заявился с загадочными подарками к Шурупову, и немногим, уступавшим в мастерстве легендарному виртуозу Ричи Блэкмору, - они зажигательно отплясывали и пели. При этом цыганки умудрялись ловко и щедро раздавать конфеты, сбежавшейся на колоритное представление местной и пришлой ребятне, которая в связи с неожиданностью развернувшегося действа и его весёлой пестротой, даже оставили в одиночестве столь полюбившуюся ею "Бурёнку".
        Кроме этого яростно приплясывая и раскатисто голося, они успевали подливать вина всем желающим взрослым, в первых рядах которых, разумеется, солировало местное трио из Толи, Коли и Егорыча, которое ради такой неожиданной халявы даже покинули « буквально на минуточку» вверенный им ополчением пост. Впрочем, увидев в центре бурных событий хоть и радостного, но всё ж постоянно бдительного Начштаба, - они, проявив традиционную недюжинную смекалку, - презентовались трёмя бутылками вина и мгновенно ретировались обратно.
         Далее. Едва добившись вожделенной цели, триединый караул сгинул с «подмостков» на охрану вверенного им народным ополчением объекта, как тут же, на бурлящую «сцену» зажигательным вихрем влетела бабка Зинаида. Она, подобно верной сторожевой собаке порвавшей от невыносимой тоски будочную цепь, выскочила на весёлый гам из квартиры, где отсыпалась после недельного стоического стояния у Мэрии с обличающими материалами о возмутительной коррупции распоясавшегося в безнаказанности чиновничества. Вся сдерживаемая по договорённости со Штабом её энергия негодования по поводу чёрствости и равнодушия тамошних бюрократов и мимо проходящей общественности, но уже с положительным знаком, мощно и задорно выплеснулась в гущу искрящегося заводной энергией цыганского представления.
        С лёту махнув дармовой стакан вина по пока ещё неизвестному ей поводу и вдохновившись редчайшей в последние годы весёлостью Василия Петровича, Звонарёва подобно ведущей прима-балерине Большого театра также отчаянно бросилась в плясовую, вызывая дополнительную волну неописуемого восторга и без того довольной нечаянно происходящим праздником публики.   
        Всё это импровизированное представление постепенно обрастало зеваками из соседних домов и случайными прохожими, колыхалось, бурлило, словно бы в центре Лефортова давал совершенно бесплатный выездной концерт знаменитый цыганский театр "Ромэн" с участием местных самородков. Подавляющему большинству невольных зрителей примерно так и казалось, но на самом деле всё было совсем не так, вернее, - не совсем так.
         Кстати, ради объективности надобно заметить, - что не все присутствующие разделяли радость соприкосновения с экзотичным народным творчеством. Среди прочих внимательных созерцателей происходящего в ставшем уже знаменитым дворе Лефортова, цыганского концерта, помимо нервно-напряжённого Уклейкина, были угловатые подручные Лопатина, - Сытый и Круглый. Они, как было замечено выше, обосновались на чердаке соседнего дома и третьи сутки вели пристальное наблюдение над непокорным всемогущему шефу ополчением через проницательную оптику от самого Цейса.         
        - Не, ну ты видал!.. - восхищённо возмущался Сытый. - Мы им газ отрубили, телефон подрезали, прессуем по-тихому, а им, блин, хоть бы хны, - цыган вызвали, вино хлещут да пляшут вприсядку!..
         - Ага!.. - также удивлённо негодуя, солидаризировался с коллегой Круглый, - ещё и плов, черти, из баранины запарили, - у меня, блин, кишки в слюне утопли от запаха…
         И действительно, едва друзья-фронтовики после полувека разлуки крепко обнялись и выпили по первой чарке вина, как цыганский Барон («Бадулай»), а в боевом прошлом - бесстрашный командир разведывательной роты Роман Лисиченко, едва заметно кивнул головой помощнику и две огромные сумки с отборным мясом и необходимыми сопутствующими компонентами оказались у "шеф-повара" Лёхи Залётова.
       Заводной дембель ВДВ всё понял без слов и, в свою очередь, - дал команду своим новоиспечённым подмастерьям Бахе и Фаре немедленно приступить к приготовлению их знаменитого узбекского плова. И уже часа через два вышеупомянутый неповторимый аромат знаменитого блюда восточной кухни начал расточаться по окрестности, вызывая у оказавшихся рядом волею судьбы и согласно прописке людей,  невольные приступы с трудом контролируемого ими, настоящего, всё поглощающего, как на удачной рыбалке, жора. 
       - Слушай, Сытый… - после минуты бестолкового молчания, продолжил Круглый, не выдержав очередной наглухо захлестнувшей обонятельные рецепторы упругой волны свежеприготовленного яства, - сгоняй-ка, корешок, куда-нибудь за мясным и горячим: плов, шашлык или на худой конец - чебуреки, - всё равно что, а то у меня от этих дежурных бутербродов с кофе, как с похмелья, мутит...
       - Может, тогда и бухло прихватить: Воскресенье-то пропадает, Палыч один хрен за кордоном пузо греет, а?!.. - хитро подмигнул Сытый, истосковавшемуся по здоровой пище и нормальному роздыху напарнику.
      - Й…йес, мать их так! - дал добро, Круглый, после секундного размышления о возможных плюсах и минусах незапланированного сабантуя во время выполнения ответственного задания шефа, находящегося на недосягаемых в моменте Караибах, заодно практикуя английский язык. - Только пивка побольше зацепи, что б сто раз не бегать – духота, блин, - хоть вешайся..
       - Офф кос, май диэ биг фрэнд, блин! - на порядок круче напарника щегольнул языком похожим на английским Сытый, - и тут же исчез в проёме чердака. С мизерным успехом стряхивая с себя по дороге паутину и уже навсегда въевшийся в спортивный костюм голубиный помёт, он так и оставил в ошарашенном одиночестве крайне изумлённого коллегу с широко открытыми ртом и округлившимися до биологического предела глазами.
        Тем временем Уклейкин ещё раз напряг и без того ослабленное вчерашним «скромным» празднованием факт бракосочетания и знакомством с родителями Наденьки зрение и его вновь едва не стошнило вниз на пребывающую в благостном настроении толпу зрителей. До сих пор он никак не мог понять, что конкретно его подспудно тревожило в этом уличном угаре веселья крое того, что сам факт наличия каких-то цыган во дворе его дома вызвал неприятную ассоциацию с измучившей его до невозможности чертовщиной, в которой они были одним из неизъяснимых здравым пониманием звеном.
         И вот, наконец, собравшись едва ли не с последними силами и ещё пристальней вглядевшись в вибрирующих бисером танцующих цыганок, он вдруг отчётливо узнал в одной из них именно ту, после пророческого гадания которой он действительно обрёл божественное счастье любви Наденьки с одновременным таинственным исчезновением прямо средь бела дня с собственного запястья подаренных Шуруповым именных командирских часов.
        «Вне всяких сомнений - это именно она…», - заныло, участившееся в предчувствии очередной гадости со стороны неведомой и невидимой чертовщины сердце Уклейкина. Мощно колыхающуюся грудь цыганки, словно девяти бальные штормовые буруны столь выдающихся размеров со знаменитой картины Айвазовского, спутать с иной другой на целой планете не представлялось никакой возможности, а иных внешне схожих цивилизаций за её пределами человечество ещё не открыло.
         Окончательно осознав до вновь проступившего нервического пота, что всё это не сон и галлюцинации, Володя, словно бы прячась от вновь возникшей опасности, пригнулся и на четвереньках отполз с подоконника в постель, как в окоп, с головой накрывшись одеялом. Несмотря на тяжёлую духоту, вызванную не спадающей всё лето московской жары, он свернулся калачиком, будто бы согреваясь от невесть откуда взявшегося холода. Неприятный болезненный озноб мгновенно обволок его, как предрассветный туман чахнувшее в одиночестве болото и, как и ранее, в подобных случаях, Уклейкин начал лихорадочно искать разумное объяснение происходящему и выработать сколько-нибудь адекватный план действий.
       Неопределённое время в полуобморочном состоянии он силился сосредоточиться должным образом, но общее истощение организма противилось стройному логическому анализу, а и без того пакостное настроение и состояние здоровья его - были подорваны вчерашним вечером и требовали немедленного лечения. Однако выйти во двор, где спасительное для него вино лилось широкой рекой, даже не смотря на слабость, он категорически отмёл в силу наличия там роковой цыганки, встречи с которой он подспудно боялся.
        Мучительно и бесцельно проворочавшись на взмокшей от нервно-похмельного напряжения простыне ещё с четверть часа, он вдруг спасительно вспомнил, что в ванной, под сколотой плиткой у плинтуса, за бесчисленными тазами и вёдрами Розы Карловны у него была заветная заначка, о наличии которой не знал даже ушлый на эти дела Петрович. От одного этого одного Володе пусть и заочно, но слегка полегчало. Дело оставалось за малым: напрячься и совершить воскрешающий дух и плоть манёвр.
        Опершись на остатки силы воли, как о реабилитационный костыль, он неспешно поковылял к заветной цели, дабы, восстановив пошатнувшееся накануне здоровье чекушкой, - а затем, ещё раз попытаться разобраться со странным и пугающим его психику неизъяснимым бытием.
        Однако едва Уклейкин, чуть пошатываясь от слабости, шагнул из комнаты в коридор, как тут же уткнулся во что-то не выносимо тёплое и мягкое, слегка отдающее здоровым женским, простите, потом, и которое едва не поглотило его целиком, словно маленького ребёнка огромные пуховые подушки. Подняв вверх испуганные от неожиданного, хоть и совершенно безболезненного физического контакта с изрядно влажным неизвестным телом глаза, он с ужасом обнаружил, что оказался застрявшим, как заяц между необъятных осин, промеж двух грудей, той самой роковой цыганки, повторной встречи с которой так желал избежать.
       - Рома!!! Рома! Вот он, яхонтовый!.. Вот он, золотой!..  - радостно и зычно начала восклицать на всю квартиру выдающаяся цыганка.
       - А ну, Рада, тащи нашего ангела спасителя быстрей сюда! - раздался твёрдый, уверенный в себе, счастливый и незнакомый Володе мужской полу бас.
        Легко отлепив Уклейкина от своей груди, как только что выплюнутую жвачку от мяча, - цыганка схватила его за руку, словно мать растерявшееся дитя, и решительно повела, вернее, - понесла, взяв Володю, словно куклу, под мышку, - на кухню.
         А там за уже шикарно накрытым столом восседали сияющие Начштаба и «Бадулай», которые за время очередных бесплодных умственных терзаний Уклейкина о непостижимости бытия оставили двор, дабы в относительном одиночестве насладится беседой о текущей жизни и воспоминаниями о войне. На улице же, оставшиеся цыгане, всё также продолжали зажигать люд честной песнями и плясками, щедро угощая вином, закусками и подоспевшим в полевой кухне пловом из отборной баранины.
        - Ну-ка, дай я тебя обниму, голуба!.. - встал на встречу обескураженному Уклейкину растроганный Барон, крепко стиснул его в объятиях и троекратно смачно расцеловал.               
       - Если б не ты, Володя… - также благодарно-уважительно, медленно и солидно, словно космическая ракета со стапеля, оторвался от табуретки растроганный Шурупов навстречу ошарашенному соседу, чтоб также обнять его, - то мы с Ромой так и померли бы, думая, что оба погибли ещё в Германии с полвека назад…
        - Да что я… - по обыкновению скромно, словно бы оправдывался Уклейкин, правда с потаённым чувством нервного напряжения на почве неприятных воспоминаний о чертовщине, которые невольно пробудила в нём цыганка своим неожиданным вторичным явлением и в результате чего он едва не сошёл; а возможно, не дай Бог, ещё и сойдёт с ума, - это вот она, дядя Вася, часы… увела… её и благодарите…
      - Да, ты, изумрудный, не обижайся за часы!.. - принялась Рада успокаивать Уклейкина, будто вольтметр, почувствовав его едва уловимое внутренней напряжение, - Бог дал Бог взял… сам видишь, как в итоге всё хорошо обернулось: и часы воротились и друзья Воскресились! - А ведь у тебя, бирюзовый, тогда деньжата в пиджачке-то были, - хитро подмигнула Володе неизъяснимо прозорливая цыганка, - дал бы нам копеечку другую за труды праведные и разошлись бы без претензий - ведь я тебе, кристальный, почитай задаром и удачу нагадала и невесту красавицу…
       «Блин!.. Ну, вот откуда она про Наденьку-то разнюхала или что ещё невероятнее - знать о ней могла ещё тогда, когда у Лефортовского парка гадала?..» - сам у себя мысленно и безответно вопросил Уклейкин, и гадкий холодок неизъяснимого страха вновь пробежал по его истощённой, так и не похмелившейся плоти…
      - Ты, Володя, на неё не обижайся, с часами у неё машинально получилась, по привычке, сам понимаешь… генетика… - витиевато вступился за невообразимо грудастую цыганку Барон и, как бы невзначай, утешая Володю. - Но одно знаю твёрдо - всё тебе, дорогой, сторицей вернётся: у Рады глаз-алмаз, а рука лёгкая: что нагадает - всё сбывается!..
       - Насчёт удачи не знаю… - примирительно встрял в разговор, пребывающий в благостном расположении духа Начштаба, - …что-то пока у него в бытовом плане не ахти. - А вот с невестой, Рада твоя, в самое яблочко нагадала! вчера наш Володька по-тихому в ЗАГСе с Надеждой расписался - страсть какая красавица!..
      - Ничего, Петрович, всему свой срок!.. - словно Кассандра, уверенно расточал оптимизм «Бадулай», - и гнёздышко сплетётся и достаток обретётся; одного не пойму: почему «по-тихому», это без свадьбы что ли?!..
      - Да, знаете ли, некоторые обстоятельства… - уклончиво промямлил Володя, вожделенно покосившись на початую бутылку коньяка, будто бы пойманный за руку высоконравственным обществом за непотребным действом его оступившийся член, - …вынудили нас на время отложить должное празднование бракосочетания.  - Впрочем… - собрался он с духом, всей сутью ощутив, что находится в эпицентре повышенного внимания, и окружающие, как минимум, ждут от него более внятного объяснения, - мы обязательно сыграем настоящую свадьбу, и вас, друзья, я непременно приглашаю, правда,  пока не знаю, когда…
      - Что ж ловлю на слове… Я теперь, дорогой Володенька, твой личный должник, - напирал цыганский Барон, - ты даже не представляешь, какое счастье нам устроил, словно действительно, как сказала Рада, воскресил нас! - Так что проси любой подарок к свадьбе, что душенька твоя пожелает…для меня не возможного мало.
      - Да…что вы, спасибо… мне ничего такого не надо…- продолжал застенчивым пластилином мяться Уклейкин.
      - Проси, перламутровый, проси, раз сам Барон говорит, не стесняйся!.. - отчаянно помогала Володе пышная Рада разбудить в нём хотя бы чисто бытовое здравомыслие, отчаянно, как за шнурок дверного звонка, дёргая его за локоть.
      - Право… же не стоит… - всё также по причине природной скромности упирался Володя, - я и так безмерно счастлив, что ненароком посредством этих часов и… (он, было, хотел добавить: «и всей этой катавасией с чертовщиной» - но остерёгся, впервые за последние дни робко оглядевшись по сторонам) …доставил вам, друзья, радость… нежданного свидания…
      - Ладно, чёрт с тобой!.. - решительно рубанул затянувшийся узел изысканной вежливости и взаимных оправданий Рома, - раз ты, Володя, ещё такой и скромный, то с подарком я сам решу. - Ну, и насчёт свадьбы, дорогой, не беспокойся: все хлопоты то же мои, - такую отгрохаем, что Москва охнет, а Берлин - вздрогнет!!!
        «Опять, блин, начинается… да что же они и в самом деле мысли мои читают, а заодно и всех чертей на меня нехотя вешают!..» - безмолвно вновь взвыл Уклейкин обострившимся парадоксальным совпадениям виртуальности с реальностью и тщетности попыток перегруженного загадками разума хотя бы мало-мальски разрешить оные.
      - Кстати, Петрович, - разошёлся Лисиченко, продолжая осыпать окружающих безграничной щедростью, - раз уж твои именные часы столь чудесным образом, обернувшись, воротились Володе, и, как оказалось, что до этого ты их ему подарил, то прими, друг ты мой единственный, новые!.. 
       И Барон широким, но совершенно не наигранным жестом, снял с запястья настоящий, родной, сделанный в Швейцарии на заказ, именной золотой Ролекс с бриллиантами, - и мгновенно ловко нацепил часы на руку оторопевшего Шурупова.
       - Да что ты, Ромка… что ты!.. - попятился Василий Петрович от неожиданного подарка, но был тут же крепко обнят товарищем, - они же, поди, дорогущие, как какая-нибудь машина?..
      - Даже не сомневайся, Петрович… - крайне убедительно подмигнул Барон фронтовому другу. - На полтора «Мерседеса» - лёгко потянут…
      - Ничего себе!.. - присвистнул ошарашенный Начштаба категорически не вмещающемуся в его экономное сознание примерному рублёвому эквиваленту дорогущего подарка фронтового друга, - это сколько же в моих пенсиях-то будет?..
       - И не сосчитаешь!.. - не унимаясь, напирал "Бадулай", пытаясь неуклюже отшучиваться, что бы друг поскорее сдался. - Брось, старшина, не мелочись - это приказ, а он, согласно воинскому уставу, как ты знаешь, - не обсуждается! Точка!.. – Я можно сказать, заново родился, когда тебя сегодня живым увидел. Ну, а деньги… - это, сам знаешь, - бумага, тлен против настоящей армейской дружбы! И потом: надо будет - ещё заработаем, - хитро подмигнул он цыганке, - были бы лишь только смысл в жизни и здоровье… Так что, лучше давайте-ка, друзья, все к столу - разливай по полной, Рада!
      Едва лишь спасительная влага пятизвёздочного армянского коньяка впиталась в страдающую плоть Уклейкина, и она начала хоть и медленно, но неотвратимо возвращаться в нормальные, заданные Природой рамки, как на пороге, словно лучик блистательного Солнца, появилась великолепная Наденька. Она всего несколькими минутами разминулась с открытием «цыганского сезона», когда отправилась на рынок за традиционным свежим петушком для супчика и прочей восстанавливающей силы натуральной снеди, дабы как можно скорее поставить на ноги своего любимого Володеньку, который вот уже как сутки, согласно официальной записи реестра ЗАГСа и печати в паспорте, был её самым что ни на есть законным, а главное - любимым мужем.
       Однако, узрев на кухне тёплую компанию, среди которой был и её дражайший новоиспечённый супруг, к удивлению последнего, - она не нахмурила, как обычно,  чуть укоризненно тончайшие, словно кисточки рябины бровки. Напротив, Наденька уважительно и с восхищением улыбнулась Василию Петровичу и статному седому незнакомцу, в котором 100%-но угадывался цыганский Барон. Возвращаясь с рынка, в не простом процессе преодоления плотной толпы зрителей, наглухо заполонивших собою весь двор, она устами неугомонной бабки Зины была вкратце посвящена в невероятную историю встречи фронтовых друзей считавших друг друга погибшими.
      - А вот и она!!!. – первым, не удержав естественное чувство восторга подлинной женской красотой, воскликнул Василий Петрович, расплывшись в улыбке, словно популярнейший в свое время среди весьма немалой категории советских граждан сырок «Дружба» на солнцепёке.
      - А что я говорила?! - также восхищённо всплеснула огромными руками Рада, многозначительно подмигивая поочерёдно Барону, Петровичу и Уклейкину, - по-моему, всё и вышло: девица-то - краше алмаза изумрудного!..
       -Да!.. хороша!.. - присоединился к восторженным эпитетам в адрес Воскресенской «Бадулай», действительно оторопев от редкого, удивительно гармоничного сочетания красоты и молодости, отчего машинально присел на табурет и начал рефлекторно расчёсывать обильно унизанными перстнями пальцами седые усы и бороду, дабы предать им и без того притягивающие сторонний взгляд симметричность и дымчатую пышность.
      Чуть смутившись, но стойко сдержав восхитительный натиск старых и новых поклонников, выразив свою глубочайшую радость чудесной встречи фронтовых героев после полувекового забвения, Наденька плавно вилась в дружный коллектив, чтобы не только отметить фантастическое событие, но и аккуратно проконтролировать Володю на случай чрезмерного увлечения спиртным в преддверии новой трудовой недели.
       В результате её как бы ненавязчивых тактических действий, как-то: подкладывание на тарелку мужа побольше закусок, наполнение рюмки не до краёв и крайне вежливыми полунамёками, - по всеобщему, включая даже и Володину, согласию часа через два он был ею выведен тактично из-за стола. Причём Уклейкин покинул праздник именно в таком совершенном расположении тела и духа, когда до муторности гнетущее похмелье настолько выветрилось из него, словно бы его там никогда и не было вовсе. А «воскреснувшие» друзья-ветераны так и остались да глубокой ночи наедине с собой и воспоминаниями далёкой и бурной фронтовой молодости, за которыми, огромной, но невидимой и неслышной тенью ухаживала Рада.
       И все ополченцы, несмотря на текущие, насущные проблемы, связанные с обороной дома от Лопатина до самого утра не тревожили Начштаба и его фронтового друга, уважительно отнёсшись к их чувствам и памяти, ибо, во многом, благодаря их геройству, последующие поколения имеют самый бесценный на Белом Свете дар Божий – Жизнь.

                * * *
       Чета же Уклейкиных - будем в дальнейшем называть её так, хотя де-юре Наденька оставила свою фамилию, дабы лишний раз не расстраивать щепетильного в этом вопросе отца, - покинув стол в чудесном настроении, - проследовала на балкон, под которым продолжался неистовый цыганский концерт и, словно бы в театральной ложе, часа полтора наслаждались удивительным представлением.
       Затем, вдохновившись увиденным действом, они уединились в своей комнатке, где до глубокого вечера продолжили творчески отдыхать, параллельно обсуждая невероятную встречу Шурупова с его фронтовым другом - щедрым цыганским Бароном. Воскресенская перечитывала своего любимого Гончарова, а Володя - стихи Яценюка, первую попавшуюся тетрадку которых он взял из его огромного оранжевого чемодана, оставленного в редакции, и третий день носил в пиджаке, совершенно забыв о ней в свадебной суматохе. Кроме этого, они почти до последнего знака препинания отредактировали текст "Кузькиной матери" - информационной бомбы, которая по тайному плану актива ополчения должна будет, взорвавшись, в прах уничтожить Лопатина и всю его воровскую строительную империю. И наконец, когда около полночи ярко-жёлтым скальпелем Луна вспорола сгустившуюся над Москвой тьму, Уклейкин, уложив Наденьку нежным поцелуем спать, принялся за роман, механическое написание которого периодически откладывалось по известным причинам суматошного бытия последних дней и недель.
       Вдохновлённый невероятной встречей ветеранов, в которую причудливым образом вплелась и его история с цыганкой и пропажей часов, и которая сегодня так замечательно разрешилась, снизив градус его внутреннего нервного напряжения по делу, связанному с клятой чертовщиной, он с отчаянным рвением начал восполнять упущенное время. Володя летел, словно лёгкий парусник, гонимый попутным ветром, по волнам-строкам, которые давно роились в его мозгу и лишь жаждали свободы, дабы выплеснувшись в стройное произведение на листах бумаги, отдать должное своему творцу и, быть может, - даже прославить его в веках.
       Однако, физическая усталость после плотной череды бурных дней, словно пудовые гири, с каждой написанной страницей тянули его ко сну, постепенно застилая, будто болотный туман, вдохновение; и часа через полтора, пролетевших, как одно мгновение, он вынужденно, но крайне аккуратно возлёг рядом с Воскресенской, дабы случайно не потревожить своё Божественное сокровище. Последняя же мысль его перед неминуемым падением в бездну сновидений, показавшаяся неожиданной и весьма парадоксальной, была о том, что, цыгане в целом - не плохие ребята. А мол, то, что вороватые: так что ж... "кто без греха?..", и ведь, в конце-то концов, "благодаря" им, друзья-фронтовики встретились через полвека, а я обрёл относительное спокойствие и самое дорогое на свете - Любовь.
        Но с этим, дополнительно очищающим Душу от сомнения и мнительностей чертовщины, противоречивым выводом, Уклейкину было не суждено через секунду безоговорочно сдаться в плен самому гуманному войску в Природе, где бессменным главнокомандующим был добродетельный и умиротворяющий всё живое Морфей.
        Едва счастливый Володя предался сну и благоговейно обнял прохладную подушку, как под оной, вдруг, бесцеремонно завибрировал мобильник и из него, хоть и приглушённо, но все проникновенно раздалась тревожно-патриотичным перезвоном знаменитая песнь из произведения Сергея Прокофьева:

«Вставайте, люди русские,
На славный бой, на смертный бой!
Вставайте, люди вольные,
За нашу землю честную!..»

       "Что за чёрт?!..", - в нарушении себе же данному обязательству не произносить больше этого гадкого слова, символизирующего всякую потустороннюю нечисть, пусть даже и мысленно, вздрогнул Уклейкин и тут же, чтобы не разбудить возбуждающим к ратному подвигу ринг тоном Наденьку принял вызов и потихоньку на цыпочках вышел на балкон.
      - Вовка, дружище!!! - столь же неожиданно праздничным пасхальным колоколом раздался в телефоне знакомый и крайне возбуждённый  голос Серёги, от чего у Уклейкина мгновенно отлегло от заколотившегося в неприятном предчувствии сердца, - я всё-таки допытался у Светика, что означает вчерашнее «семнадцать»!!!
       - Серёга, блин, какие «семнадцать»? - в недоумении, но, как и всегда беззлобно по отношению к лучшему другу, возмутился Володя, - второй час ночи… на работу завтра…
       - Брось, брат! - не унимался Крючков, - на том свете отоспимся, а сейчас жить надо! - Ну, вспоминай же, дружище, как мы вчера в кафе под рюмочку пяти звёздного  гадали, что это наши дамы о семнадцати шептались!..
       - Ну, что-то, вроде, было… - откровенно зевая в телефон, вынужденно сдавался неожиданному ночному напору друга Володя. - Штирлиц там, Мюллер, армянский коньяк и этот, как его чёрт …Черчилль. -  Кстати, - неожиданно для себя вставил Уклейкин, - ещё Харламов под 17-м номером играл…
       - Да, причём тут хоккей!.. - тем не менее, удивился находчивости товарища Крючков. - Всё мимо, ещё варианты есть?.. - продолжал он пытать, словно ведущий игры "Что, где когда?" знатока, тяжёлым вопросом, как бы наслаждаясь умышленно затянутой паузой перед объявлением другу сногсшибательной новости-ответа.
       - Серёга, ну не томи уже... реально спать охота, - вежливо начал молить о пощаде Уклейкин.
       - Ладно... - великодушно «сжалился» над ним Крючков. -  Тебе, как лучшему другу, одному скажу, веришь ли -  полдня терпел, да вот ночью не вытерпел... только, уговор, - не трепись раньше времени…
        - Замётано… - ещё раз твёрдо зевнул в трубку Уклейкин.
        - Итак... - начал Крючков, Душу, которого, продолжало выжигать невыносимое желание поделиться с другом феерической новостью, но, однако именно по этой причине он ещё чуть-чуть растянул удовольствие: -  Ты хорошо сидишь?
        - Да, нормально... - вежливо начинал нервничать Уклейкин, - на табуретке...
        - Годится, - одобрил Серёга выбор точки опоры друга, дабы тот не покалечился от сногсшибательной новости, и, набрав в лёгкие максимально возможное кол-во свежего ночного воздуха, - торжественно рёк: - Итак, брат, поздравь меня, Бог даст, через, примерно, 23 недели я стану отцом!.. А 17-ть - это срок беременности моей Светулечки-лапулечки...
        - Иди ты?! - вскочил от совершенно неожиданной вести ошарашенный Володя с балконной табуретки, которая таки пошатнувшись, упала, но к счастью без своего седока.            
       - Факт, дружище!!! - вновь взорвался эмоциями Крючков, - мне как Светка проболталась я поначалу с минуту, как истукан простоял: ни дыхнуть, ни моргнуть не могу, словно всего парализовало, в глазах какая-то влажно-слёзная пелена образовалась. - А в башке от мгновенно возникшей пустоты аж звон стоит: ничего сообразить не могу, но Душой чую, что свершилось что-то невероятно важное, а главное - фантастически хорошее. Потом, бац!.. Внутри, словно бы, что-то разомкнуло и прояснилось. И такая, брат, благодать сразу снизошла от осознания того, что вот тут, рядом, на расстоянии руки, в чреве горячо любимой женщины уже бьётся махонькое сердечко человечка, который будет плоть от плоти я, ...вернее, почти я, что словами описать невозможно! Веришь ли, Вовка, я от такого счастья Светку всю от ног до головы расцеловал, а потом, ближе к ночи, когда она уснула по-тихому в ларёк сбегал. Сам понимаешь, что после такого  срочно требовалась хоть какая-то, пусть и символическая алкогольная разрядка... Хотел было к тебе дёрнуться, но, взглянув на часы, извини, не решился... Но и терпеть в себе вселенскую радость сил не было... вот и звякнул тебе за полночь, - опережая слова, взахлёб, вибрирующим от волнения голосом разрядил в трубку, как пулемётную ленту, Крючков эмоции, отчего ему стало нестерпимо хорошо.      
      - Ну, дела!.. - окончательно проснулся Уклейкин. - Поздравляю, брат! Это таинство Природы надо действительно хорошенько обмозговать, прочувствовать, так сказать...
       - Так я о чём!.. - уловил традиционный толстый намёк друга Крючков, - давай в пятницу вечером.
        - Замётано...
        - Добро, ну, а у тебя как прошло, - надеюсь удачно?..
        - Отлично, - твоими коньячными рецептами, как родного сына приняли, а отец Наденьки - вообще мировой человечище. - Представляешь, Серёга, он раньше за ЦСКА в основе играл вратарём, затем арбитром, а сейчас в федерации футбола работает, так что, надеюсь, нам теперь дорога на любой матч открыта. А когда меня после рюмочного знакомства, как мешок с картошкой, в такси грузили, он мне даже свой именной серебряный свисток подарил, хочешь, - свистну?.. - распалялся Уклейкин.  (Володя только сейчас вспомнил об этом мутном эпизоде, случайно задев шнурок свистка, с которым, как оказалось, словно рефери, находился целые сутки).
         - Обязательно, Вовка, свистнем, - поддержал энергетический запал друга Крючков, - да так, брат, свистнем, что вся шушера из щелей повылазит!.. - обрадовался удачно сложившимся семейным делам друга. - Кстати, как там эта гнида... Лопатин, кажется, никаких новых гадостей не наделал, а то я слышал, что у вас уже какие-то цыгане гастролируют...
         - Да вроде нет, слава Богу, - пристально вгляделся с балкона во тьму двора на всякий случай Уклейкин. - Там  было поразительно тихо после суматошного, громкого и насыщенного дня. Бурёнка дремала у полевой кухни, из которой тонкой струйкой чадил едва уловимый дымок; рядом с ней на сене в тональность друг другу храпели неразлучные Фара и Баха. Чуть дальше от них за доминошным столом сидел неподражаемый Жора Коловратов, попыхивающий папироской и неутомимый Лёха Залётов, которым в эту ночь выпало дежурство, и о чём-то негромко беседуя, - они внимательно бдели за напряжённой обстановкой вокруг многострадального дома.
        - ...а с цыганами вообще отдельная фантастическая история, - продолжил после секундной паузы Володя, убедившись, что всё в порядке, - хоть ещё один роман пиши: при встрече обязательно расскажу, так как без бутылки в ней точно не разобраться.
       - Факт, без жидкого коммуникатора, как без языка! - твёрдо, но с едва заметной обречённостью подтвердил житейскую мудрость Крючков.
       - Ну, тогда отбой, папаша, а то у меня аккумулятор в мобильнике, как мышь голодная, пищит...
       - Добро, муженёк, до встречи!.. - хихикнул Крючков и отключился.
       Безусловно, как и всякий взрослый и ответственный мужчина, Уклейкин спорадически тайно думал и мечтал, о том, что, Бог даст, и у него когда-нибудь появятся любимая женщина, затем образуется семья, и, как венец союза, - ребёнок, а лучше - несколько. И вот: первое и второе фантастическим образом материализовалось в считанные недели, а последнее, словно бы, долгожданный свежий ветер после изнуряющего штиля вдруг, всего лишь минуту назад, неожиданно наполнил Душу-парус Володи благой вестью от лучшего друга. Радужные мысли его тут же вихрем взметнулись в бесконечное, восторженное воображение, в течение которого он безостановочно выкурил пару сигарет. В результате, когда он в рассеянности затушил второй окурок о прорезиненную подошву тапочка, которая в свою очередь начала распространять неприятный запах палёной гари на него снизошло осознание:
        "Ведь, высоко вероятно, после сладостной близости с Наденькой, в её прекрасной плоти в строгом соответствии с совершенными законами Мироздания уже идёт процесс Сотворения нового человечка, и в этой крохотной субстанции прямо в эту секунду формируются дух и тело, в Божественную матрицу которой заложены и мои гены!.."
         И с этой сокровенной мыслью Уклейкин со второй попытки заснул, настолько нежно обняв Наденьку, что она, как котёнок, лишь что-то промурлыкала сквозь сновидение, всем существом почувствовав благоговейное тепло любви и умиротворяющее спокойствие, - и ещё более свернулась клубочком невероятной красоты.

                Глава 9

         Триумфальное явление "Бурёнки" во дворе известного нам дома, как было описано ранее, сарафанное радио вкупе с современными информационными технологиями социальных сетей интернета, мгновенно разнесли по всему району, а равно - и драматическую историю по принудительному отселению местных жильцов к чёрту на рога (Южное Бутово), пытающихся сопротивляться вопиющему беспределу коррумпированных властей. Вчерашний же яркий и щедрый импровизированный цыганский концерт добавил, куда большую известность, как объекту алчных притязаний Лопатина, так и ополчению, смело вставшему на защиту своей малой Родины, обильно выплеснувшись уже в близлежащие к Лефортову жилые кварталы Москвы.
         Всевозможные видео, фотографии, подтверждающие факты вопиющей блокады (притворное отключение газа, связи и т.п.) дома по Красноказарменной улице13 в мирное время вместе с живыми людьми, надрывные по драматизму их рассказы об ужасах бытия и бесчисленные комментарии в сетях под ними неравнодушных коренных москвичей начинали набирать справедливую силу гнева. И граждане, волею благосклонной к ним в географическом смысле судьбы, оказавшиеся жителями первопрестольной в схожих по изношенности домах, начали нервно осознавать, что в любую минуту их также беспардонно могут вышвырнуть за МКАД по совершенно законным (формальным) на то основаниям.
       А раз так, то люди начали волей-неволей солидаризироваться с ополченцами, параллельно раздражаясь с ними по отношению к властям, которых сами же и содержали через налоги для улучшения собственной жизни. И обстановка пока ещё в основном в интернете (сиречь на кухнях) неминуема начала накаляться, как забытый в розетке утюг, вот-вот готовый прожечь сначала гладильную доску, а затем спалить весь дом, если вовремя не приступить к его локализации.
     Плюс ко всему, недельное мужественное стояние пусть и в одиночных пикетах: Звонарёвой у Мэрии, а Макаровны у Департамента, хоть внешне и не дало такого мощного сарафанно-сетевого эффекта, как нескончаемое семейное паломничество к "Бурёнке" и аншлаг на цыганских "гастролях", но внутренне напрягло изрядное кол-во чиновников средней руки, так или иначе связанных с делом. Всякий раз, проходя мимо них на службу и обратно, они демонстративно воротили носы от разоблачающих вопиющую коррупцию материалов, словно от выгребной ямы, но удивительным образом, на который способен разве что прожжённый опытом среднестатистический чиновник, боковым зрением или спинным мозгом вчитывались в них до последней запятой. И этот своеобразный дамоклов меч народного возмездия в виде потенциального обвинения Прокуратуры и/или кадровые орг. выводы высокого начальства, всю неделю висели над ними, отравляя согласно тонкому наблюдению Гоголя в целом отменный их аппетит.
      И вся это вороватая наэлектризованная подспудным страхом потенциального наказания когорта чиновничества, как и их коллеги из прошлого, свято уповая на русский авось, что, дескать, пронесёт, - тщательно оберегала высокое начальство от уличающей их информации. Исключением стал лишь случай с начальником департамента жилищной политики Лефортово Подстилаемым, когда он, непосредственно лично вынужденно столкнулся с Макаровной, на которой, как на стенде "их разыскивает милиция", висела  огромная фотография его рукопожатия с Лопатиным с требованием справедливого суда над коррупционерами.
      Впрочем, Станислава Игоревича с трудом можно было отнести к высокому начальству в сложившейся в России к середине нулевых годов XXI века иерархии бюрократической системы чиновничества даже с учётом поправки на столичный статус.
     Но, ещё с дремучих времён мудрый народ русский сформулировал замечательную бытийную поговорку:  "сколько верёвочке не виться, а конец всегда отыщется", которая в несчетный раз и подтвердила на практике свой глубинный нравственный смысл. Вся вышеприведённая накопившаяся информационная энергия, связанная с домом по Красноказарменной 13, не могла не прорвать черствые бастионы ушлых бюрократов среднего звена, - и к полудню, наступившего Понедельника, она, просочившись, словно живая вода сквозь мёртвые камни, - таки снесла плотину, достигнув высокого кабинета заместителя Мэра города Москвы по жилищной политике и строительству.
     Хозяин очень солидного кабинета и действительно весьма высокой должности Самосвалов Иван Иванович - был, что называется, - крепким хозяйственником с могучими связями 60-ти лет от роду. Он настолько поднаторел в подковёрной борьбе за время головокружительной карьеры, что коллеги и «коммерсанты» за глаза называли его "Ванька-встанька" и предпочитали не связываться с ним по мелочам, а лишь только при крайней необходимости решить те или иные свои неотложные корыстные вопросы.
      Так вот часов около 10 утра 1-го июля 2006 года от Р.Х., супруга Ивана Ивановича буднично повязывала на его могучую шею стильный испанский галстук (подарок самого Мэра), сопровождая процесс давно надоевшими пустыми фразами типа: "Не запачкай манжеты, милый...", "Не опаздывай, дорогой...", "Перед обедом не забудь принять пилюли от геморроя, Ванечка..." и т.п. Ожидающий у огромных чугунных ворот их роскошного коттеджа в Барвихе, где они уже лет 10-ть жили всей семьёй чёрный согласно чину служебный Мерседес представительского класса, уже был под парами и был готов, как всегда, с ветерком едва не по встречной домчать его до Тверской 13.
     Дежурно поцеловав в, увы, желтеющую от беспощадного ко всему живому времени щёку надоевшей, как горькая редька, супруги, Самосвалов уже было открыл парадную дверь, как из детской раздался горним ручейком, любимый голосок его 6-летней внученьки, которая, несмотря на запреты родителей и нянек наглухо оседлала компьютер: "Деда, деда, иди быстрей сюда, смотри какая лошадка!"
      Повинуясь, словно волшебной палочке, почти любому желанию горячо обожаемой им Машеньке, в которой он души не чаял в отличие от остальных членов семьи Иван Иванович с искренней улыбкой подошёл к ней, нарочито внимательно вглядываясь в монитор, куда она весело указывала пальчиком, кукольный ноготок которого был вызывающе окрашен дорогущим маминым лаком.
     "Деда, деда, - продолжала взывать внучка ангельским голоском к его всегда доброму по отношению к ней сердцу, которое уже заочно отозвалось согласием на все её причуды, - отвези меня, пожалуйста, погулять к лошадке, я тоже её хочу угостить морковкой!.. ".
     "А может лучше в зоопарк, сходим, там и лошадок больше и пони, помнишь солнышко, как ты на них недавно каталась..." - сходу попытался Самосвалов аккуратно отговорить своенравную внучку, строго в соответствии со своими принципами ограничения рисков, где это возможно, всегда отдавать предпочтения проверенным местам, нежели неизвестным.
     "Нет, сюда хочу! смотри как тут весело: все поют, пляшут!.. - твёрдо, будто сказочный оловянный солдатик, стояла на своём Машенька, и в подтверждение своей непреклонности, - надула свои алые губки, которые, как и ноготки, также без разрешения были густо намазаны дорогущей маминой помадой.
     "Ну, хорошо, лапушка..." - всё же повиновался он требованию внучке, традиционно нежно поцеловав оную в знак согласия в золотое её темечко, при этом более внимательно всматриваясь в многочисленные фотографии, видео сюжеты и в гневные к ним  комментарии москвичей, постепенно серея и без того давно не свежим лицом.
     Его, совершенно неожиданно, словно мощные подземные толчки в Среднерусской равнине, потрясли огромная фотография рукопожатия Лопатина и Подстилаева на фоне черного хода департамента, свисающая с крыши дома, и не менее объёмистый, растянутый между балконами  транспарант со знаменитым воззванием Чапаева: "Врёшь, не возьмёшь!", с аршинными кровавыми буквами...
      "А когда, конкретно, мы к нашей "Бурёнушке" поедем?" - не унималась внучка, впитавшая через гены среди прочих достойных черт характера деда умение доводить начатое дело до конца.
     "А вот как всё разузнаю, котик, Бог даст, на выходных и съездим..." - как-то рассеяно ответил он внучке. Самосвалов в эту минуту был целиком поглощён взрывоопасной информацией, и параллельно тщательно переписывал в блокнот адрес дома и сайта о нём в интернете.
      К слову сказать, интренет-портал ещё с неделю назад вернувшись с Волги, на волне вдохновения за пару часов "слепил" Сашка Подрываев. А угрожающая распоясавшейся коррупции его растущая популярность, которую, несомненно, всё более будировали ополченцы, "Бурёнка", цыгане и простые неравнодушные граждане через комментарии к происходящему беспределу была индуцирована, в том числе и особой программой. Наш пока ещё непризнанный профессиональным сообществом компьютерный гений разработал специальный алгоритм, который "раскручивал" сайт в интернете, постепенно выводя его, в лидеры по посещаемости.
    "Ладно, ловлю на слове!" - хитро подмигнула Машенька озорным глазиком, с огромными, как у куклы Барби, накладными ресницами раскрашенным в серебристо-лиловый цвет эксклюзивными тенями мамы и, поцеловав деда в щёку, умчалась в безразмерный двор необъятного коттеджа качаться на качелях, словно бы ничего и не было.
    
       Сказать, что неожиданно-резкий звонок секретаря самого Иван Ивановича с требованием немедленно явиться к нему в кабинет в прах расплющил мозг и заячью душу Подстилаева, словно удар кузнечный молота зазевавшуюся на наковальне муху, - значит сильно приуменьшить произведённый эффект, и, стало быть, - есть намеренное введение читателя  в заблуждение. А это с нашей точки зрения - непростительная ошибка для повествователя, какая бы суровая правда жизни ею не прикрывалась. Так вот, всё было гораздо хуже, выше приведённой аллегории.
       Шок и трепет мгновенно наэлектризовали всю плоть Евгения Игоревича, ибо сухой и совершенно без эмоций голос в трубке не оставлял абсолютно никакого намёка на причину интереса к его персоне столь высокого начальства, проявленного мало того, что утром (было около 11:00 по Москве), но ещё и в понедельник - неслыханное дело.
       Неизвестность, как известно (простите, за невольный каламбур), вещь порою страшней кругов ада Данте будет, ибо выматывает и без того перетянутые нервы до физического предела сопротивляемости, как мощный станок стальную проволоку, а уж не определённость такого статуса - тем паче. Будучи человеком, не относящимся к достойному ряду "не из робкого десятка", - всю дорогу от дома к Мэрии Подстилаев лихорадочно перебирал все возможные гадкие варианты: от относительно удобоваримого - увольнения, до гораздо худшего - какой-нибудь прокурорской и/или налоговой проверки со всеми вытекающими местами не столь отдалёнными.
       Но при этом - вот ведь парадокс души человеческой! -  в самом дальнем уголочке учащённо бьющегося сердца неожиданно затеплилась надежда, которая, как известно, умирает последней: "А вдруг - это каким-либо образом связано с моим возможным повышением, ведь, в общем и целом, я на хорошем счету у начальства: без громких залётов и скандалов, да и Лопатин давно обещал пропихнуть повыше?!.." Однако  едва эта чудесная мысль долгожданным Солнышком сверкнула сквозь ненастные тучи сурового бытия, он тут же прогнал её из своего истерзанного догадками сознания, что бы ненароком не сглазить оную...
      И вот спустя час бледный Половиков, английской буквой Zed стоял в центре кабинета грозного в своей очевидной мрачной озабоченности Самосвалова и мысленно, как минимум, прощался с должностью после принудительного просмотра известного сайта с «Бурёнкой», вызывающими оторопь плакатами. Внутренние противоречия неизвестности, мучавшие его всю дорогу, хоть, наконец, развеялись, едва он узрел на огромной фотографии, свисающей с крыши приговорённого им печатью и подписью к отселению дома, своё рукопожатие с шефом,  но  почему-то от этого ему легче не стало, скорее даже наоборот.
      Обливаясь, как под Ниагарским водопадом потом страха безропотного подчинённого, в котором после вчерашних обильных дачных шашлыков была немалая доля похмельной составляющей, глава Департамента жилищной политики Лефортова подобострастно внимал жёсткому отлупу вышестоящего начальника:
     - Ты хоть понимаешь, садовая голова, что натворил?! Видел сколько сочувствующих этим чёртовым ополченцам комментариев, а сколько просмотров и перепостов (последний модный термин он недавно позаимствовал у продвинутой внучки)?!  Я вам, олухам, сколько раз талдычил: делайте всё тихо, что б комар носа не подточил!.. У меня по городскому плану миллионы квадратных метров новостроек за МКАДом и если каждый дом, подготовленный к отселению туда, будет Брестской крепостью, то это, твою мать, - фактически бунт, называя вещи своими именами!.. А это уже, чёрт бы её задрал, - политика: все тогда полетим из кресел вместе с головами... и это ещё в лучшем случае...  Кремль нынче резкий, нюни разводить не будет: вон даже олигархов под шконку на раз пендалями загоняет!..
     - Так пе... первый раз такое, Иван Иванович... они, сволочи, настоящий штаб сопротивления выселению раз... развернули... и ещё... - всё же решился робко оправдаться Половиков дрогнувшим голосом, съёжившись, словно кролик перед удавом.
      - А по мне хоть дивизию! - тут же осадил его Самосвалов. - Я вам с Лопатиным выбил на комиссии дом на отселение и застройку - значит с вас первых и спрос, а то желающих-то на этот дворик пруд пруди, только свистни: тут же, как пчёлки на мёд слетятся. Лефортово, сам знаешь, - место историческое, тихое, почти в центре, а потому очень сладкое...
     - Мы, Иван Иванович, всегда вам были за это безмерно благодарны к взаимовыгодному согласию... - подобострастно, ещё более склонив голову долу, аккуратно намекнул он высокому начальнику, что их с Лопатиным "спасибо" за его услуги выливались в весьма ёмкие суммы, причём в свободно конвертируемой валюте.
     - Ну, это само собой... - ничуть не смутился прожженный в несчётных боях "ветеран" бюрократических войн, всё же немного смягчив гневную отповедь. - Ладно, чёрт с вами, живите пока: будем надеяться, что ещё выше и шире по Москве информация об этих бунтарях с Красноказарменной не протечёт.
     - Ещё раз спасибо, Иван Иванович, за доверие... - с облегчением про себя выдохнул Подстилаев, ибо до последнего момента опасался, что Самосвалов в порыве гнева что-нибудь отчебучит в отношении их прав на дом и, следовательно, вернувшийся в Москву авторитетный шеф в лучшем случае удушит его собственными руками. - Мы всё исправим...
    - Разумеется... - машинально обернулся Самосвалов, нервно взглянув на висевший за спиной портрет Президента России. - Вам ("нам" - чуть не произнёс он, но пока воздержался), один хрен деваться некуда: время такое: гласность, мать её так...  Может так, не дай Бог, случится, что, никакие бабки и "крыша" не помогут...  Так что, Женя, нанимайте хакеров-шмакеров, но что б сайт этот сегодня же навсегда исчез с глаз моих и больше не всплывал, - это первое.
     - Сделаем, Иван Иванович, - гораздо уверенней, словно очухавшийся от робости солдат генералу, отрапортовал Евгений Игоревич.
      - Теперь: второе и главное, - продолжал инструктировать зам. мэра, - без шума и пыли, разберитесь с этим штабом: обезглавите так называемое ополчение, но только не буквально, - оно само собой и развалится. - Там же не все сплошь Матросовы и  Космедемьянские?.. - с какой-то едва уловимой грустью спросил он.
     - Да, вроде, нет... - неуверенно ответил Подстилаев, и что бы скрыть своё сомнение и приободрить строгого начальника тут же добавил, - тем более, Иван Иванович, полдома (соврал он от страха), мы уже фактически расселили.
     - Вот и ладно... Так вот, раз там обычные люди пусть даже некоторые из них и с норовом, то деньжатами даже благородные порывы на раз тушатся: чай твой Пал Палыч не обеднеет?.. - подмигнул он, впервые слегка улыбнувшись.
      - Это точно... - в свою очередь распластался в раболепной улыбке Подстилаев, в глубине заячьей души по чёрному завидуя богатству и влиянию Лопатина.
     - Кстати, где он, олигарх наш строительный, я уже два раза ему звонил, а телефон отключен, - возмутился Самосвалов, - совсем, что ли забурел?..
     - Должно быть, ещё в самолёте, Иван Иванович, с Карибских островов возвращается - к вечеру обязательно будет...
     - Вот я ему устрою, бляха муха, пляжи да курорты!.. - по привычке, особо не церемонясь в выражениях даже по отношению к весьма значительным людям, отреагировал "Ванька-встанька", - как появится, то пусть тут же со мной свяжется.
    - Всенепременно, Иван Иванович, лично в Шереметьево встречу Павла Павловича и проконтролирую, - прогнулся Подстилаев так низко, что его неожиданно прострелило в пояснице, отчего он едва не взвыл.
    - Ну, смотрите у меня, прохиндеи... - погрозился на прощание Самосвалов, помахав перед его носом указательным пальцем, унизанным редкой красоты увесистой печаткой, - ещё один подобный залёт и я за себя не ручаюсь!..
     - Ни-ни-ни... - процедил Евгений Игоревич сквозь сжатые зубы от нечаянно проступившей боли в нижней части спины, что бы сохранить на лице обнадёживающую серьёзность.
     - Ну-ну... - вынужденно согласился зам. Мэра, нервно поглядывая на часы, параллельно отвечая на звонки раскаляющегося телефона. - Пока... свободен, - специально акцентировав предупредительной интонацией внимание на первом слове и без того запуганного им подчинённого, который раскрасневшийся в кипятке словно рак, так и не разогнувшись, - попятился к выходу.
    - Да, - окликнул Самосвалов скрючившегося в дверях Подстилаева, чуть не позабыв о просьбе дрожайшей внученьки, - табор с ополченцами, как хотите, разгоняйте, но лошадку не трогать!..
     - Слушаюсь, Иван Иванович! - с трудом выдавил из себя подобострастно Подстилаев и растворился в приёмной, где уже кишмя томились мелкие и средней руки чиновники и разношёрстные вороватые коммерсанты, жаждущие барышей от взаимовыгодного союза с высоким начальством.
      Немного очухавшись от серьёзного наезда Самосвалова и дождавшись, когда резкая боль от простреленной излишним низкопоклонством поясницы стала вполне терпимой, Евгений Игоревич тут же из Мэрии позвонил своему заму Корыстылёву. Вкратце пересказав суть проблем, с которыми на них совершенно неожиданно накатил сам "Ванька-встанька", Подстилаев приказал ему немедленно оные устранить, но, особо, и даже несколько раз, подчеркнув, - "что бы, блин, "без шума и пыли".
      Станислав Игоревич, холёной шкурой почувствовав, что дело пахнет керосином, моментально начал раздавать поручения, одно из которых по приплаченным Лопатиным каналам МВД было реализовано в виде резкого звонка начальнику ОВД Лефортова, который застал его, что называется, врасплох.
       В свою очередь, слышав средь грозной тирады полковника Климова (из ОВД) клятый адрес по Красноказарменной улице, майор Чугунов уже традиционно вздрогнул и зло налился варёной свеклой.  И тому были более чем веские причины: папка с «глухарями», так, или иначе связанных с этим чёртовым домом, пухла не по дням, а буквально по часам, вызывая у него никак не пересыхающее нервное истощение. Более того, Харитона Захарыча, изнутри прожорливой крысой грызла душу страшная и до канализационного провала невозможная мысль об увольнении со службы, дабы предотвратить на корню возможность дальнейшего позора. И лишь тренированные годами сила воли и упрямый характер удерживали его пока от этого рокового решения.
      Итак. Вышеуказанная информация, в виде ценных и безотлагательных указаний  просачиваясь, с самых верхних этажей власти до Чугунова, словно вода из прорванной на чердаке трубы отопления, чуть исказилась и немного усохла до небольшого ручейка, из которого можно было скупо почерпнуть лишь следующее: "немедленно навести порядок!", "разогнать цыганский табор!" и "Лошадь не трогать!".
       И если первая формулировка при всей её расплывчивости была привычна и тысячу раз до канализационной драмы за всё время службы им безукоризненно исполнялась (за что, собственно, он и был на хорошем счету у начальства), то две вторые - вогнали майора в непролазный ступор. Отрешенно положив раскалённую гневным приказом сверху трубку на не менее горячий телефонный аппарат, Харитон Захарыч обречённо встал из-за стола, и, сморщив от высокого напряжения мысли лоб, принялся, как и всегда при разрешении подобных ребусов, отточенным строевым шагом, в неизменных яловых сапогах, нарезать вокруг него круги.
       В конце третьего десятка, тщетно перебрав в голове все мыслимые и даже не вероятные  варианты, из-за жёсткого цейтнота времени Чугунов вынужденно остановился, как было разогнавшийся велосипедист перед бетонной стеной. Так и не найдя ничего адекватного, он, наконец, определился, что нужно срочно вызвать участкового для совместного разрешения проблем, памятуя о том, что одна голова хорошо, а две - завсегда лучше.
       Но главной, тщательно скрываемой даже от самого себя причиной этого решения было всё увеличивающийся подспудный страх перед клятым домом и всем что с ним связанно. Даже невыносимое желание Чугунова раскрыть все скопившиеся дела и наказать причастных к ним преступников, а в особенности - Уклейкина, с которого, по его мнению, собственно и начались все злоключения, - не перевешивало его подсознательной боязни, лично отправится в адрес.
      Всегда исполнительный участковый Потопчук не заставил себя относительно долго ждать и ввалился в кабинет следователя измученный июльским зноем, словно белый медведь московского зоопарка, часа через полтора, непрестанно утирая пот во всех доступных вдрызг мокрому платку местах своей большой плоти:
     - Здорово, Захарыч, вызывал?..
     - Вызывал... - раздраженно фыркнул Чугунов, который от нервного ожидания капитана, дважды перечитал все дела по дому и без того зная их наизусть, - что так долго?!..
     - Да, зайцев ловил - будь они не ладны... - совершенно спокойно ответствовал капитан.
      Чугунов после спущенных сверху "цыган" и "лошади", которые загнали его раненый бытиём разум в самое логово бермудских треугольников, никак не ожидал подобного продолжения издевательства над своим сознанием:
    - Не понял... - в полуобморочном состоянии машинально вопросил майор, рухнув, словно подкошенный лопух в кресло, - какие к лешему в Лефортово зайцы?..
    - Обыкновенные, безбилетные, - всё также невозмутимо пояснил капитан, - мы уже целый месяц по понедельникам их пачками по району отлавливаем: на десяток оформишь протокол - сотню в карман от контролёров.
    - А... - отлегло у Чугунова от сердца, - стало быть, разнарядку спустили?..
    - Угу, её родимую, - невозмутимо достал участковый из папки газету и, сложив её наподобие веера, начал тщетно остужать себя тёплыми потоками воздуха, - да... ещё дополнительный день к отпуску... обещают.
    - Значит так, дед Мазай, - начал раздражаться майор вопиющему спокойствию Потапчука,  -  зайцев - по боку, и всё внимание к дому по Красноказарменной 13!..
      - А что там? - лишь вяло шевельнул плечами капитан, - вроде всё в рамочках, ну, разве жильцы бузят малость, так их понять можно - кому же охота с Лефортово к чёрту на рога - в Южное Бутово съезжать...
     - В "рамочках" говоришь!? - всё-таки завёлся следователь, не в силах сдерживать в себе накопившуюся злость к этому адресу. - А цыганский табор, шум-гам и прочий беспорядок?!       
      - Да какой там табор, Захарыч...  так с десяток цыган заехало... - я вчера там лично мимо проходил и всё видел... народищу хоть и много, но весело и без эксцессов... тем более, что воскресенье...  имеют право.
      - Да хоть, блин, один цыган, - вскочил с кресла майор, ещё пуще наливаясь гневной свёклой, - а мне начальство только что очередной пистон вставило по этому поводу!.. Ты глянь, Михалыч, какой толщины эта папка из «глухарей», и всё по одному адресу! Мне этот чёртов дом вот уже где: по самое горло!!!
       И, в порыве прорвавшихся наружу чувств, Чугунов неожиданно резко характерным движением полосонул обгрызенным на почве сверх нервной недели, как вскрытой консервным ножом крышкой железной банки, ногтем большого пальца правой руки собственный вздувшийся в ярости кадык. И тут же из багровеющей раны начали медленно, словно рубиновые звёзды Кремля из рассеивающегося тумана, проступать капли крови...
     - Ё-моё!.. - вздрогнул очумевший участковый невообразимому происшествию.
      - Видал... - мгновенно побледнел, сбросив свекольный окрас майор, с ужасом увидев как ярко алые капли его собственной крови, словно из неряшливо закрытого кухонного крана, - трагически шлёпали на медленно разбухающую папку с "глухарями", оставляя на ней не смываемые кумачовые густые "кляксы", - а ты говоришь "в рамочках"...
     - Может быть, скорую помощь вызвать, Захарыч? - сочувственно ринулся капитан на выручку ошарашенному товарищу.
     - Ерунда, Михалыч, царапина... - храбрился Чугунов из последних сил, дабы не показать подчинённому испуга, - лучше возьми-ка там, в аптечке бинт, йод и ...спирт... сами справимся...
      И через четверть часа с перебинтованным горлом Чугунов в чуть сдержанном тоне заканчивал инструктаж участкового, после того как они исключительно в целях профилактики шлёпнули пару раз по 50 грамм чистого медицинского:
      - ... ну, и ещё раз о главном: надо, что б всё было "без шума и пыли"...
      - Само собой... Мне эти журналюги тоже вот где сидят!.. - и Потапчук, украдкой взглянув на перебинтованного майора, максимально аккуратно постучал ребром ладони по задней стороне своей широкой шеи, выказав тем самым полную с ним солидарность. - А особенно этот, как его, сволочь?..  Лейкин, кажется... - лично бы в околоток законопатил!
      - Уклейкин... - брезгливо поправил Чугунов.
      - Во-во!.. - зло оживился участковый, - точно Уклейкин, мать его... и так и эдак...
      - Ничего, на днях суд над ним по одному дельцу, - следователь, словно изголодавшийся волк на аппетитного ягнёнка, взглянул на забрызганную собственной кровью пухлую папку с "глухарями", - вот тогда я и оторвусь!..
     - Ну, тогда и я пойду порядки наводить... - встал грузный Потапчук из-за стола и неспешно поковылял к выходу из кабинета.
      - Давай, капитан... я бы и сам с тобой пошёл, но сам видишь - нервы, ни к чёрту, - покосился с неопределённым цветом лица Чугунов на не допитый пузырёк со спиртом, - боюсь сорваться...
      - Понятно... - как-то витиевато согласился участковый, ещё раз взглянув на перебинтованную шею следователя, на которой, как рябина на снегу, проступали и застывали капли его пролитой на нервной почве крови.
      - Да и вот ещё что... чуть было не забыл с этой гадской царапиной... - спохватился майор. - Там во дворе у бунтарей лошадь какая-то... так вот: её пока не трогать.
      - "Бурёнка", наверное... - улыбнулся участковый и, взяв под козырёк, весело громыхнув: "Есть не трогать!", - исчез за дверью, оставив Чугунова в тягостном одиночестве, окружённого, наползающими со всех сторон, словно бронированные танки на окружённый деревянный дзот, хмурыми мыслями.
       Однако когда Потапчук через полчаса неспешно и вразвалочку притопал во двор дома ополчения для наведения по приказу с самого верху порядков, то его изумлённому взгляду предстала почти идиллическая картина, естественно с поправкой на известные обстоятельства. И главное, что приятно удивило участкового, было полное отсутствие каких либо цыган, т.е. абсолютно, от слова "совсем".
      Послеполуденный зной действительно почти обезлюдил двор. В центре его, под навесом за доминошным столом в качестве завуалированной охраны и дозорных вяло постукивали костяшками выдающийся Жора Коловратов с трёмя сотоварищами. В траншее, ближе к дому - перекуривала пара раскрасневшихся сотрудников "Мосгаза"; после очередной имитации ремонта, они в несчётный раз, вынужденно давились никотином, и поочерёдно откашливаясь. У дальнего же корнера дома рядом с трансформаторной будкой, словно охотники на привале, в пожухлой травке возлежала известная капитану до боли в погонах не разливная троица: Толя, Коля и Егорыч. Прикрываясь от постороннего взгляда традиционной дегустацией лёгких алкогольных напитков, она хоть и весьма развязно, но бдительно сторожила электричество от гнусных посягательств оккупантов Лопатина.
       Наконец, в противоположном углу двора, за двумя жёлтыми обнесёнными бульдозерами СМУ-66 и ржавыми с проколотыми шинами жигулями четы Стуканян, фигурировавшими в пухлой папке Чугунова, в качестве постыдного "глухаря", источала ароматным дымком полевая кухня с привязанной к ней "Бурёнкой". Вокруг же дремлющей лошадки под пристальным, но умиротворённым наблюдением дедушек и бабушек радостно возились местные и соседские детки, которые сменяя друг друга, ласкали её, кормили, повязывали пёстрые ленты и цветные воздушные шарики к хвосту, гриве и вообще ко всему, куда дотягивались их шаловливые ручки. Не дать, не взять - именины сердца...
      Фактически можно было развернуться и с чистой совестью идти домой обедать, а вечером доложить Чугунову об исполнении приказа. Но не таков был опытный Семён Михайлович. Он знал, что мало того что самая приятная картинка может быть обманчивой, но главное - свято помнил, что б напрочь исключить возможные претензии начальства в непрофессионализме и/или в профанации служебной деятельности, - надо, что называется, засветится средь многочисленных свидетелей, дабы потом в случае чего на них же и сослаться.
      И капитан, не мудрствуя лукаво, лично начал неспешный, поэтапный обход двора, сопровождая его нравоучительными и строгими указаниями, дабы лучше запомниться в глазах и ушах граждан.
       Поздоровавшись с доминошниками, а в особенности почтительно с масштабным Жорой, участковый произнёс маленькую лекцию о том, что играть на деньги не просто не хорошо, но, и запрещено, тем более открыто, хотя квартет этим и не занимался. Затем, в тысячный раз, нарочито громко, что бы слышал весь двор, отчитал развалившуюся на земле, словно порушенную ураганом поленницу, источающую из себя никогда не выветривающийся невыносимый угар троицу, что распивать в публичном месте, да ещё и на жаре спиртные напитки, не только не желательно по закону, но и опасно.
      Далее, обойдя пару раз обнесённые необузданной преступностью бульдозеры и прогнившее авто, приютившиеся рядом с помойными ящиками, и пристально вглядываясь на ужасные последствия безжалостного приложение к ним рук человеческих и времени, Потапчук кое-что записал в блокнот. На третьем же круге, бдительный участковый случайно обнаружил за гусеницами трясущихся и побледневших, в секунду сбросивших врождённый цвет кожи несостоявшихся хлопкоробов Баху и Фару, которые четверть часа назад невообразимым образом сразу заметили грозного милиционера, когда тот только появился в арке и мгновенно залегли от греха под бульдозером.
       Тщательно проверив у азиатских гастарбайтеров липовые справки, отштампованные  ушлым прорабом Китайцевым Занзибар Суринамовичем, и не усмотрев в них признаков подделки, капитан, не поленился, и кратко поведал о непростом международном положении. И уже, как бы, от себя лично, участковый добавил, что, дескать, очень не хорошо покидать родину даже ради заработков, из чего они, естественно, ни бельмеса не поняли, но утвердительно качали своими покорными, чёрными как смоль, головами.
        Наконец, помня о строгом наказе Чугунова "Лошадку не трогать!.." Потапчук, будучи любителем животного мира, вообще, и коней в частности, не мог пройти мимо "Бурёнки" и ласково потрепал её по холке к всеобщему одобрению детворы, их бабушек-дедушек, не сводящих глаз со своих не наглядных внучат и Лёхи Залётова, который даже угостил его чаём с дымком.
        С благодарностью отведав необыкновенно вкусный и ароматный напиток, участковый всё же напомнил дембелю и всем собравшимся вокруг полевой кухни гражданам, включая несовершеннолетних, о необходимости строго соблюдать правила личной гигиены и санитарии при приготовлении пищи и уходе за животным; и на этом, решил закругляться, направившись со двора.
        Напоследок, косо взглянув на растянутый между балконами огромный сшитый из пожертвованных гражданами не свежих простыней транспарант с легендарной кровавой надписью "Врёшь, не возьмёшь!" и на свисающую с крыши большущую фотографию, уличающую коррупционную связь олигарха Лопатина с представителем власти Подстилаевым, про себя пророчески и весьма нервно заметил: "Эх, то-то ещё будет...". И с чувством безукоризненно выполненной поставленной Чугуновым задачи отправился домой обедать, планируя лично доложить майору об успешных итогах своего рейда именно в конце рабочего дня, дабы прибавить дополнительного весу выполненному приказу: мол, гляньте люди добрые, сколько казённого времени пришлось бросить на алтарь извечной борьбы с нарушителями правопорядка ...

                Глава 10

          Прозорливость бывалого участкового, выразившаяся в догадке о том, что за в целом благостной картиной двора и находящихся там людей скрывается нечто большее, и возможно крамольное с точки зрения закона, - не подвела его, ибо едва он растворился в арке, как тут же, не смотря на расслабляющую плоть зной, там началось движение.
        Дело в том, что как только капитан прибыл в адрес, его заметили не только два несостоявшихся восточных мелиоратора: нелёгкие обстоятельства их жизни на чужбине, вынуждали быть круглыми сутками на чеку, чутко, подобно локаторам, вылавливая в эфире каждое потенциально-угрожающее им движение.      
         С высоты последнего балкона Звонарёва, свято повинуясь данной штабу присяге, как пограничник на дозорной вышке, посредством морского бинокля дотошно обозревала двор и окружающее пространство с целью выявления подозрительных субъектов. И едва напрягающая подсознание даже ни в чём не повинных граждан милицейская униформа появилась из арки, многократно улучшенным зрением Зинаида Ильинична так же молниеносно, злым репейником вцепилась в неё до полного исчезновения оной в обратном направлении. Но одно дело видеть, а совершенно другое - слышать, и уж тем паче - доподлинно знать, что именно вынюхивал участковый во дворе... И этот очевидный вывод тут же вывел бабку Зинаиду из относительного равновесия.
       Плюс ко всему окончательный разрыв с бесконечными телесериалами выедающими остатки и без того ветхого мозга (о чём частично сказано выше) удивительным образом омолодил пенсионерку, влив в её плоть и душу огромный ушат свежей энергии, которая требовала должного применения. А бесполезное, с её точки зрения, одиночное, пусть и доблестное в глазах ополчения стояние с обвинительными материалами у Мэрии, - лишь подбросили "поленьев" в условную топку праведного гнева в отношении Лопатина и его прихвостней, алчно и вероломно покусившихся на самое святое, оставшееся у неё и её соратников, - малую Родину с соседями.
       Было заскучавшей пулей в давно не стрелявшем дуле, она мгновенно прицельным одиночным выстрелом вылетела из подъезда и, - полетела по маршруту Потапчука, выведывая у его давешних контрагентов суть и причину расспросов. Нарезав для надёжности два круга, но, так и не прояснив для себя из разрозненных ответов, какого рожна участковый вынюхивал в их дворе, Звонарёва в возмущенном отчаянии плюхнулась рядом с Жорой на скамейку, отчего он посредством вибрации даже чуть-чуть колыхнулся.
        Она на секунду тупо уставилась на игровой стол, где, словно разрастающийся во все стороны черно-пятнистый диковинный паук, плелась паутиной комбинация из доминошных костяшек, в которых совершенно ничего не понимала. Однако обретшие второе дыхание энергия её плоти и духа сразу потребовали от неё общественно-полезных деяний, - и бабка Зинаида вновь принялась тщательно бдеть окружающее пространство с нового ракурса на предмет выявления опасности ополчению посредством огромного морского бинокля, который так и остался болтаться на ее худосочной шее.
        Но лишь только Звонарёва случайно навела мощные диоптрии на чердак соседнего дома, как глаза её резко, до жгучей боли ослепил яркий блик от какого-то предмета.
       - Ух, ё!!! - взвыла она, брызнув слезами, тут же отскочив со скамейки в сторону, словно ужаленная целым ульем пчёл, что бы изменив угол наблюдения, всё же рассмотреть опасный источник, который, отразив собою луч знойного московского Солнца, едва не ослепил её.   
      - Ты чего, баб Зин!? - едва ли не хором прониклась искреннего участия до этого откровенно скучающая четвёрка во главе с выдающимся Жорой.
       - Бросайте к чёртовой матери своё домино, мужики! - таки разглядев направленную в её сторону оптику, молниеносно срикошетила пенсионерка, - похоже, нас с чердака какие-то ханурики пасут...
        - А ну-ка, Ильинична, дай свой бинокль, - лихо подскочил десантник Лёха Залётов, и, выхватив оный, сразу же опытной рукой направил его в "десятку". - Факт, ребята, нас через подзорную трубу, какие-то гады, бдят...
      - Так чего тогда сидим, парни!? - словно воскресшая Жанна д`Арк встрепенулась в порыве праведного гнева Звонарёва, едва не порвав  на своей впалой груди ветхую цвета хаки блузку, призывая ополченцев на ратный подвиг, - айда супостатов крушить!..
       - Не кипятись, Ильинична, только спугнешь их, - авторитетно остановил, уже готовых ринуться в бой соратников, огромный метростроевец, - слушайте мою команду:
        - Во-первых, давайте-ка, братцы, быстро обратно за стол и делаем вид, что играем в домино, а то там поймут, что мы что-то про них пронюхали, и ищи потом ветра в поле;
        - Во-вторых, минут через пять  мы с Лёхой через гаражи, по-тихому, зайдём им в тыл, а вы все останетесь здесь для контроля, мало ли что ... Ясно?
         - А я?! - опять взвыла Звонарёва от обиды, что её не берут на серьёзное дело, отчего на её глазах стали наворачиваться слёзы. - А как... как же я... - задрожал жалостно голос её, словно перед иконостасом, - ведь это же я шпионов обнаружила, как же так, Жорик, соколики мои?..
      - Ладно, баб Зин, Бог с тобою, - таки дрогнуло огромное сердце Коловратова. - Тогда так: ты сейчас медленно поковыляешь как бы в магазин, а когда в арке от подзорной трубы скроешься, спокойно идёшь к подъезду того дома и ждёшь, не привлекая к себе внимания, но главное - без нас не суйся, поняла?
      - Да что ж я, Жора, тупее кирпича булыжного, - обрадовалась Звонарёва, сверкнув в детской улыбке единственным золотым зубом, яки мечом булатным пред решающей сечей...
       - Ну, что, Лёха, готов?.. - серьёзно подмигнул выдающийся метростроевец озорному дембелю, когда Звонарёва нарочито медленно, спустя пять минут таки дотащилась до арки двора.
       - А то! - задорно ответил Залётов, залихватски натянув на голову, как сову на глобус, знаменитый, заставляющий трепетать все армии мира, синий берет русского десантника. - Как говорят у нас в ВДВ: "никто кроме нас!", да и кашеваров я своих уже проинструктировал, - кивнул он на Фару и Баху, которые усердно крутились вокруг чадящей ароматным дымком полевой кухни, подготавливая очередной массовый ужина ополчению.
       - Ну, тогда с Богом... - грозно похрустел тугими хрящами и поиграл могучими мышцами, которые едва не прорвали на груди очередную майку 66-го размера, неподражаемый Коловратов, вновь вызвав у окружающих приступ неописуемого восторженного уважения в купе с невыносимой белой завистью.
         И он, словно огромный флагманский крейсер, в сопровождении юркого эсминца Лёхи, отчалил от игрового стола, взяв скрытный обходной курс к чердаку подъезда соседнего дома через густые, как водоросли Саргассова моря, заросли кустов, бермудский треугольник ржавеющих гаражей, в которых вечерами наглухо пропадают их обитатели, и прочие подобные коварным рифам препятствия.
        Вырвавшись на оперативное пространство, бабка Звонарёва курьерским поездом резко прибавила ходу, страшно боясь опоздать, на наконец-то, реальное в её понимании дело. Однако полосатая судьба, как всегда, неожиданно в буквальном смысле подставила ей подножку: свернув за угол и ускорившись, она со всего маху, лоб в лоб столкнулась со  склочной Стуконяншей.
        Вредная Агнесса Моисеевна, первой получив ордер, уже недели две как окончательно переехала в Южное Бутово, но едва ли не каждый день наведывалась во двор, что б проверить: целы ли ещё догнивающие у помойки "Жигули", методично и последовательно выгрызая по этому поводу мозг Чугунову. Кроме того, после того, как к её мужу - владельцу двух овощных палаток - Фрунзику подкатили Круглый и Сытый, она по настоятельной просьбе супруга всякий раз красноречиво агитировала бывших колеблющихся соседей за переезд в новые отдельные квартиры, вызывая понятное раздражение у ополченцев.
         Таким образом, пусть и случайное, физическое столкновение двух антиподов не могло не вылиться в грандиозную перепалку, что собственно и произошло, вынудив, редких прохожих остановившись, вздрогнуть посредством жёстких на грани цензуры проклятий по отношению друг к другу. В любой другой раз "дискуссия" на запредельно  повышенных тонах затянулась бы до вмешательства третьей, примирительной стороны, но сегодня все мысли Звонарёвой были только о чердаке, занятым врагами, и, как бы, не опоздать на вожделенное реальное дело. Посему через две-три минуты отчаянной склоки, Ильинична, адски превозмогая дьявольское искушение словесно порвать соперницу в клочья, как тузик грелку, - взяла ноги в руки и рванула, чуть прихрамывая, к заветному подъезду, презрительно бросив напоследок заклятой оппонентке: "А пошла ты, дура, к такой-то матери!!!", оставив её с не реализовавшимся, не менее ёмким ответом в пораженческом одиночестве.
         Спустя ещё пару минут отчаянного спурта, которому позавидовал бы даже КМС спринта, баба Зинаида, наконец, оказалась перед алкаемой ею дверью подъезда. Однако суммарное потраченное время на вынужденные оглушительные дрязги со Стуканян и собственно на преодоление дистанции показалось ей вечностью. И не обнаружив у подъезда Жору и Лёху, она твердо, решив, что соратники уже на чердаке вовсю бьются с ворогами, -  рванула дверь на себя, где её поджидал первый удар: на дверях лифта 12-ти этажного дома висела убийственная табличка: "Не работает".
         Но тяжёлая мысль о том, что там, наверху её дорогие ополченцы, вступили, возможно, в не равный бой с оккупантами, - помогла активистке штаба преодолеть чёртову загогулину. Плюнув в сердцах в означенную запретительную надпись, проклиная оптом всех лифтёров мира, Звонарёва, словно альпинист, спасающий пропадающих на Эвересте товарищей, из последних сил цепляясь за шатающиеся поручни, мужественно двинулась вверх по лестнице, на мгновения останавливаясь в пролётах, что бы хоть как-то отдышавшись, не дать лёгким окончательно лопнуть от перенапряжения.
         Ожидаемым же итогом героического покорения бабой Зинаидой 12-ти кругов почти ада Данте, стало полуживое состояние организма её подобное тому, которое было у медведя Балу в замечательном советском мультике "Маугли", когда тот с великолепной пантерой Багирой примчался на выручку мудрому питону Каа для битвы с вдрызг обнаглевшими Бандерлогами.
         И без того ветхое сердце Ильиничны билось об изношенную грудную клеть, словно молот о наковальню, угрожая её вот-вот окончательно разрушить, в ушах стоял убийственный гул аэродинамической трубы во время испытаний, а в глазах, как кляксы бензина на волнах, колтыхались какие-то мутно-жёлтые круги. Но, не сломленная физическими истязаниями воля её, напевавшая всё торное восхождение знаменитое: "Врагу не сдаётся наш гордый Варяг!..", придала плоти второе дыхание. И с истошным воплем: "Не троньте, сволочи, наших!!!",  - она из последних сил дёрнула закрытую чердачную дверь на себя,  которая со страшным скрипом и треском с корнем вырвалась из петель.
       В строгом соответствии с законом распространения волн в воздушной среде, оные со скоростью 1193 км/час пронзили расслабленные слуховые перепонки Сытого и Круглого, вынудив их, синхронно вздрогнув, оторваться от наблюдений за двором и обернуться к источнику резкого и неожиданного звука. В ошарашенных сетчатках глаз их отразилась взъерошенная, едва дышащая, и чуть растерянная старуха в советских кедах и трениках с пузырями на острых коленях, во взмокшей от пота футболке цвета хаки наперевес с огромным морским биноклем...
        Первым сориентировался, выйдя из секундного оцепенения, Сытый, узнав в пенсионерке, давешнюю боевую и наглую бабку, которая твёрдо обещалась заставить их умыться собственной кровью, когда они по поручению шефа, первый раз объявились во дворе чёртового дома и едва не были побиты жильцами:
      - Ты, чё, бабка, опять рамсы попутала или жизнь не мила?!..
     - Ты мне не тычь, шестёрка Лопатинская!.. - понемногу начала приходить в себя Звонарёва от горького осознания того, что она в полном одиночестве, без невесть куда девшихся Жоры и Лёхи, против двух огромных быков. - Какого лешего я спрашиваю, вы тут трётесь?! - А, ну-ка, валите отсюда, гады,  пока целы!.. - в связи со скопившейся и не реализовавшейся за неделю стояния у Мэрии ненависти к оккупантам продолжала заводиться она, находясь в состоянии небольшого аффекта.
       - Да ты, что, карга старая, думаешь, если из тебя песок сыпется, то тебя и не тронь?! - угрожающе привстал с ящика Круглый. - Во-во... - поддержал, возмущённого неслыханной наглостью коллегу Сытый, - Дай-ка ты ей пинка, по-тихому, - и пусть катится от греха с лестницы, что об эту сумасшедшую рухлядь руки не марать... 
    - Не подходите ко мне, ироды! - машинально отступила она на шаг назад, намертво прислонившись к косяку двери, как к Брестской крепости. - Я за себя, душегубы, не ручаюсь:  размозжу черепа к едрене фене, ни один реаниматолог ваши петушиные мозги со стен не отскребёт!.. - и рванула, словно чеку с противопехотной гранаты, с шеи бинокль, отчаянно раскачивая им, будто булыжником на баррикаде перед наступающими полицаями.
     - Не, ну ты видал, Сытый, что с людьми телевизор делает... - нервно пошутил Круглый, сделав ещё один роковой шаг к назревающему физическому конфликту, но уже без былой уверенности, спинным мозгом почувствовав какую-то гадкую неизбежность.
      - Ну, тогда, держи, гнида!!! - и баба Зина со всей ополченческой злостью швырнула дорогой бинокль в его голову, который бронебойным снарядом просвистев в миллиметре от виска, - с грохотом врезался в стену, разлетевшись вдребезги. 
     - Е, моё!..- проревел едва не раненым зверем Сытый и ошарашенный двинулся на побледневшую от досадного промаха Звонарёву, дабы ею, словно подвернувшимся под ногу мячом, слегка пробить пенальти возмездия.
       Баба Зинаида съежилась, мысленно помолившись за своё ничтожное спасение Богу, и закрыла глаза, в предвкушении неминуемой погибели. Но Небеса услышали свою верную подопечную...
       Чудо явилось, как всегда, в самое последнее мгновение, в виде ворвавшегося на чердак тренированного по лучшим методикам ВДВ "вихря", по имени - Лёхи Залётова. Юркий десантник молниеносно блокировал уже летевшую в область пятой точки Звонарёвой увесистую ногу Сытого, и поставленным хуком с правой накаченной руки отправил его в нокаут. Очумев от такого резко-негативного поворота событий, Круглый, тут же, взбешенным орангутангом, бросился на выручку канувшему в бессознательное сознание корешу.
       Но «ослепнув» на мановение ока от ярости, он со всего ходу смачно приложился оным о железобетонный кулак-наковальню также невесть откуда проявившегося Коловратова, словно коршун со всего лёту об огромную, вдруг вылезшую из непроглядного тумана скалу. Естественным следствием такого резкого контакта Круглого с выдающимся во всех смыслах метростроевцем стало отправление его курьерским поездом в глубокий нокдаун.
      - Вы даже не представляете, соколики мои, как я вас рада видеть... - с величайшим облегчением выдохнула Звонарёва накопившиеся за страшные мгновения одиночного  противостояния инстинктивные страхи, когда немного развеялась копившаяся годами чердачная пыль, поднятая павшими в неё немаленькими телами Лопатинских громил. И победоносно, сверху вниз взглянув на возлежащую у её ног, среди въедливого голубиного помёта бессознательную парочку бугаёв, в порыве чувств искренней благодарности, - она поочередно, чуть дрожа от пережитого и утирая слёзы умиления, - расцеловала своих ангелов-хранителей.
     - А вот если бы ты, баб Зин, не лезла поперёк батьки в пекло, то не тряслась бы ты сейчас как осиновый лист... - понимающе улыбнулся ей Жора.
     - Это точно... - подмигнул сразу обоим Лёха,  - дисциплина в нашем деле первое дело, а тебя, Ильинична, словно скипидаром смазали - носишься без приказа в авангарде, как угорелая, чуть в серьезную переделку не угодила... хорошо мы вовремя поспели...
     - Жорик, Алёшенька, орлики мои, так разве же я б одна полезла супротив таких безразмерных комодов...  - Это всё Стуканянша, зараза!.. - проклинала она склочную соседку-предательницу. Встретилась, вредная оглобля на пути, вот и пришлось поучить, провокаторшу, уму разуму... Уж сколько времени со стервой лаялась, - вот вам крест, чудо-богатыри мои, - не помню... Но, чую поясницей - опаздываю... Ну, и рванула впопыхах к подъезду, - а вас там - шаром покати... Кумекаю себе, мол, там они уже, соколики мои, на чердаке с ворогами смертным боем бьются, а я, дура старая, тут без дела торчу, груши околачиваю. Ну, и - шасть в подъезд до чердака вас выручать, а там ещё и лифт, какие-то нехристи, вырубили... Верите ли, братцы, малеха на лестнице не родила... пока до энтих вот поганцев чуть ли не на брюхе 12-ть этажей корячилась... - гневно сплюнула Звонарёва со всей доказательной ненавистью меж распластавшимися в полусознательном состоянии Сытым и Круглым.
      - Ладно, баб Зин, не бери в голову... со всяким может случиться, - жалостливо погладил её Жора по взъерошенным и, увы, уже редким седым волосам, как старенькую, облезлую, но с самого детства любимую дворовую кошку или собаку.
      - Так и я о чём, Жорик... - благоговейно улыбнулась она в ответ, - и на старуху бывает проруха...
      - Вот и ладушки, - поддержал общий примирительный настрой Лёха. - Ну, а что мы с этими комодами делать-то будем, может скорую помощь вызывать?
     - Не стоит, Лёха, лишнего шума и пыли поднимать, - осадил волонтёрский порыв соратника Коловратов, - тем более что тот, которого ты приложил, кажется, уже прочухался...
      - Да, моя работа... -  не без гордости почесал ушибленный кулак правой руки Залётов, глядя на расхристанного Круглого, который конвульсивно дёрнулся, и, очнувшись, - начал учащённо и нервно чесать, словно со страшного сна, единственный функционировавший глаз, не решаясь встать без всё ещё пребывающего в глубоком нокдауне Сытого.
      - Я говорил вам, доходяги, что б ни обижали бабушку"?!.. - огромной грозовой тучей склонился над ними выдающийся Жора и назидательно покачал перед их сине-бледными физиономиями 32-х килограммовой гирей-кулаком.
      "Да..." -  утвердительно моргнул сразу мелким оптом за себя и за Сытого Круглый, единственным на данную секунду зрячим зраком из четырёх потенциально возможных, отведённых им на пару щедрой Природой.
     - Так что без обид, пацаны? - без обиняков намекнул Коловратов на огромные симметрично расплывшиеся гематомы их левых глаз.
      - Yes... - совершенно неожиданно выдавил из себя, как из до невозможности сморщенного тюбика, остатки пасты по-английски Круглый.
      - Oh, sure... - ещё более неожиданно из почти не бытия, не в силах приоткрыть щёлочкой глаза, в т.ч. и не глубоко раненый, - тут же прохрипел, вторя и заочно солидаризируясь с коллегой Сытый.
       - Гм, - настала очередь удивляться Жоре, - ишь как вас, бедолаг, переклинило...
      - Ни дать, ни взять, - Джеймс Бонды с рязанскими мордами: чудеса... да и только, - вставил свои пять копеек Залётов.
      - Короче так, англичане доморощенные, - нахмурился для пущей убедительности Жора и, вздув выдающиеся мышцы, - до конца порвал оными по швам безразмерную майку. - Запомните сами и передайте своему шефу, ворюге Лопатину - если ещё раз будете замечены у нашего дома, то я лично на вас весь метрострой натравлю - будете зубами породу выгрызать на благо москвичей и гостей столицы.
       - А я, - тут же подскочил юркий Лёха, - всё ВДВ на вас, псов, спущу - секунды на  полторы в качестве живых груш может вас и хватит... understand?!..
     -  Ну, а я... я... - растерялась Звонарёва такому неожиданному бесплатному аукциону неслыханной "щедрости" на угрозы. - А я... подзорную трубу у вас конфискую! - таки нашлась она, собравшись с духом и мыслями. В счёт компенсации за разбитый бинокль, дабы не зыркали, ироды, своими луполками, куда не следует... В общем, Good Buy, мальчики!..
       И баба Зина с таким удовлетворением и мощью смачно вдарила ногой по деревянному пивному ящику, что остатки отшелушившейся временем штукатурки и голубиного помёта, словно бы праздничный серпантин, обильно просыпались на поверженные головы Сытого и Круглого, мгновенно вызвав у оных приступ аллергического чихания.

       Если описать процесс возвращения с задания по ликвидации вражеского очага Лёхи, Жоры и бабы Зины в родной двор одним словом, то самым подходящим было бы: "Триумф". Ещё бы! В считанные минуты собственными, минимальными силами удалось блестяще и без потерь нейтрализовать пост наблюдения Лопатинских прихвостней за ополчением.
      Посему проход героической тройки по родному двору был подобен микро маршу русских войск чрез знаменитую Триумфальную арку, воздвигнутую в честь победы народа над войсками Наполеона. Первой, сияя начищенной до блеска парадной бляхой, шла, купаясь в лучах славы и с трофеем в виде подзорной трубы на плече, бабка Зинаида.   За нею, как верные, непобедимые, богатыри-оруженосцы неспешно шествовали, не уступающей Звонарёвой в сиянии от лавров победы Лёха и совершенно флегматичный к тщеславию выдающийся Коловратов.
      Постепенно триумфальная процессия обрастала неравнодушными ополченцами и любопытствующими зеваками, которым Звонарёва ярко и взахлеб пересказывала малейшие подробности проведённой операции. Таким образом, по мере распространения победной информации, растущая как на дрожжах, слава вынудила окружающих их сограждан едва не аплодировать новоявленным героям.
       Апогеем же торжества стало последующее публичное импровизированное вручение Ильиничне из рук предприимчивой Флокс немаленького букета красных гвоздик, который, к большому сожалению, не был реализован ею днём в Лефортовском ЗАГСе. Душа Розы Карловны, едва не лопнула между искренним желанием наградить Звонарёву и приобретённой с годами меркантильностью, которая постоянно требовала хоть какого-то профита от разводимых непосильным трудом цветов на личной даче.
       А уже вечером, на текучке актива штаба, когда Шурупов, наконец, пришёл в себя после бурной ночи военных воспоминаний с фронтовым другом, оказавшимся ныне цыганским бароном, Василий Петрович даже смачно поцеловал бабу Зину в лоб, пусть и традиционно пожурив немного товарищей, что они его не разбудили и не посоветовались.
       Но, как известно спокон веков, победителей не судят и посему актив ополчения, воодушевлённый пусть маленьким, но неожиданным и психологически важным успехом, с новыми силами и надеждами приступил к работе по составлению плана оперативных мер для более эффективного противостояния с Лопатиным.
       Уклейкин последним присоединился и к поздравлениям и к работе штаба. Весь день он проболтался в издательстве не находя себе места, безуспешно пытаясь разузнать когда же наконец вернётся с похорон Яценюк, всё более чувствуя на себе возрастающий груз ответственности перед товарищами, ибо весь его хитроумный план замыкался на отсутствующем выпускающем редакторе. И сегодня, когда Володя узнал, что однополчане столь блистательно провели успешную операцию, волнение и уныние его лишь усилились, что не могло ускользнуть от внимательных и любящих глаз Воскресенской. Она всё поняла без слов и утешала его, как могла, говоря, что, мол, всё образуется как нельзя лучше и надобно только верить в успех и прилагать к этому волю, усилия и знания. Уклейкин, конечно, вежливо соглашался с нею, но внутреннее самоедство по поводу "у него кишка тонка" и какой-то собственной никчемности, ненасытным зверем, снова выгрызало Душу его.       
      Кроме того, прямо после заседания штаба позвонил злющий Подрываев (что случалось с ним крайне редко) и сообщил, что их анти коррупционный сайт подвергся хакерской DDoS-атаке, и тот наглухо завис. И хоть Сашка уверил друга, что в самое ближайшее время всё восстановит и даже вычислив сволочь, - накажет её, - это неожиданная печальная новость, лишь усугубило его гадкое настроение, ибо свидетельствовала, что Лопатин и компания начинают бороться с ними по-взрослому. А противопоставить огромным капиталам и высоким связям олигарха ополчению по большому счёту и во многом по его, Уклейкина вине в реальности нечего, что собственно всё более и угнетало Володю. 
       Но, недаром из века в век жизнеутверждающе гласит пословица, что, дескать, утро вечера мудренее, ибо человек предполагает, а Бог располагает... А посему, не смотря на все опасения и треволнения, философски перевернём ещё одну страничку этой истории, дабы, нырнув с головой в бездонное будущее, узнать её продолжение. 
               
Глава 11

         Подстилаев сдержал слово данное самому Самосвалову и лично встретил Лопатина в Шереметьево уже на рассвете вторника, так как рейс с Карибов с пересадкой в Сингапуре задержался часа на три. Мог ли Евгений Игоревич, со своим трусоватым характером, о коем было сказано выше, осушаться влиятельнейшего "Ваньку-встаньку" и, как можно быстрее, не пересказать лично грозному шефу их очень неприятный разговор? Разумеется, нет.
        Но одно дело, если допустить почти не возможное, - проигнорировать требование столь высокого чиновника и, следовательно, - собственноручно наложив крест на карьере, - потерять сопутствующие житейские блага, и совсем другое - лишиться самой жизни, которая могла насильственно оборваться в любой момент в связи с гневом самолюбивого, обросшего, словно спрут, криминальными связями, Лопатина. А то, что у Палыча ни один нерв не дрогнет по этому поводу, - Подстилаев ни на грамм не сомневался.
       Однако бежать из Москвы куда-нибудь сломя голову было почти бессмысленно, ибо кровавые щупальца Лопатина нашли бы его и на краю света, что автоматически означало принять не простою смерть, но ещё и лютую. В связи с этим роковым капканом, загнанному алчными обстоятельствами, словно зайцу меж двух волков, Евгению Игоревичу ничего не оставалось, как готовится к самому худшему, что может быть в мимолётной жизни человека... даже не надеясь на алогичный и непобедимый русский авось.
      Поэтому, то, что он передумал, как на иголках дикобраза смазанных ядом кураре, ожидая шефа в аэропорту, выкурив, впятеро больше обычного в подобных ситуациях, мы опустим, дабы случайно не травмировать психику какого-нибудь читателя с неокрепшей нервной системой.
      Но Её Высочество Судьба, по одной ей известной причине нынче не сложила звёзды над поникшим челом Начальника Департамента жилищной политики Москвы района Лефортова в петлю Ариадны.
      Для полноты и последовательности описываемой картины надобно непременно заметить, что в то время взрывоопасных перемен в России, даже, несмотря на высочайший статус, почти гарантирующий неприкосновенность, большинство чиновников уровня губернаторов, мэров, федеральных министров и их бесчисленных замов с помощниками, - на родине старалось особо не афишировать богатство, которое генерировалось их высокими должностями.
       Но противоречивая, по своей сути, людская натура такова, что человек за редким исключением, обладая весомым достатком пусть даже нажитым не законным способом, до нестерпимой изжоги желает его показать родне, друзьям, коллегам, да хоть чёрту лысому... Тщеславие, братцы, да ещё замешанное на больших барышах с высоким статусом - это воистину адская смесь, словно стиснутый железным корпусом тротил, требующий немедленной убийственной самореализации.
      Поэтому, номенклатура в основном и материализовывала свои скрываемые комплексы в реальные активы как можно дольше от источника своих вороватых доходов в виде эксклюзивных авто, фешенебельных квартир, яхт, замков, элитных спортивных клубов и даже целых островов.
      Конечно, находились средь них и те и даже числом не малым, кто, наплевав на остатки совести и элементарные меры предосторожности, - кичились своим материальным благополучием и статусом, что называется, во всю Ивановскую, непосредственно в России.  В результате чего, как неестественно большие мухоморы в радиоактивной среде, из, отчего-то красного кирпича в три, а то и четыре этажа начали обильно прорастать коттеджи класса люкс. Но окружённые огромными заборами с колючей проволокой под высоким напряжением, видеокамерами и вооружённой охраной, вызывая у соседствующего дачного и деревенского люда справедливое чувство раздражения, граничащее с ненавистью, - они, по сути, являлись комфортабельными тюрьмами для нуворишей.
        Но, повторимся. Более адекватное чиновничество, "свято" помня о переменчивой истории России, тешила своё тщеславие, и складировало наворованное в отечестве богатство как можно дальше от неисчерпаемого источника вороватых доходов.
       Павел Павлович же, будучи очень предприимчивым жуликом, заработавший после выхода из тюрьмы публичный статус успешного бизнесмена всегда отдыхал не просто так, а по возможности с максимальной для себя пользой. В бане, на рыбалке, охоте, в круизах, светских раутах и прочих неформальных мероприятиях он старался, как бы ненавязчиво, в расслабленной обстановке сойтись с нужными и влиятельными людьми, предварительно, по своим каналам, узнавая, кто что из себя представляет и курирует. И не смотря на относительную молодость, используя врождённые ум, хитрость, гибкость, образование, кругозор, твёрдый характер и суровые "университеты", - Лопатину это с блеском удавалось.
       Так что он не просто так грел с авторитетными наколками достойных отдельного описания ухоженную плоть под щедрыми лучами Карибского солнца,  не только для развлечения ловил с яхт барракуд, а также вызывающе куролесил в местных ресторанах, тщательно и последовательно создавая у окружающих образ русского графа Монте-Кристо. И всё это лишь для того, что б как бы случайно, познакомиться с заместителем министра строительства России, тщеславие которого материализовалось тут в виде огромной виллы со всеми сопутствующими ей атрибутами. Вот и в этот раз алчная цель его цель была достигнута.
        Как рыбак рыбака видит из далека, так и богач сходу определяет коллегу по щедро расточаемым во все стороны света купюрам максимального номинала.  Так что, при всём желании, они не могли не заметить друг друга, "случайно" встретившись в самом дорогом ресторане Гаити, где каждый из них так начла сорить валютой, что даже ну, очень не бедная западноевропейская и американская публика весь вечер вместе с эксклюзивными деликатесами ужина покусывала собственные локти.
       Кстати, инородцами давно замечено удивительное свидетельство никем неразгаданной русской Души. Чем далее от холодной, суровой, но всё равно горячо любимой Родины вдруг встречаются двое (трое... и т.д.) наших соотечественников, то вся их и без того умопомрачительная расточительность мгновенно возводится в квадрат (куб... и т.д.) от искренней радости встречи на чужбине совершенно незнакомого земляка. И подобно знаменитому фонтану Дружбы народов на ВДНХ они начинают так обильно поливать деньгами себя и окружающих, что порой после многодневного неописуемого загула в итоге закладывают последнюю рубашку, а иногда даже и нательный Крест...
       Вот на этом "поприще" необузданного и абсолютно безумного с точки зрения чопорных и скабрезных англосаксов прожигания денег Лопатин и сошёлся близко с замминистра, который клятвенно пообещал, едва ли не со слезами искренней дружбы обнимаясь с новоприобретённым земляком-собутыльником, ему всяческую помощь при реализации государственных строительных подрядов и проектов на самом верху.
       Более того, уже на следующий день после их феерического по масштабу щедрости праздника-загула длившегося почти трое суток, и который на всю оставшуюся жизнь запомнился туристам и аборигенам Гаити, они отходили на вилле замминистра, специально заказанным из Парижа шампанским, Лопатину удалось невероятное. В порыве ещё не остывших чувств земляческой солидарности, новоявленной дружбы и равного статуса состоятельности, - замминистра не гладя, подмахнул его очередной амбициозный бизнес-план по возведению в самом центре Москвы огромного торгово-развлекательного комплекса, с копией которого Пал Палыч всё это время не расставался ни на секунду, даже под водой занимаясь дайвингом.
      Именно поэтому, когда Подрываев помолившись Вседержителю, заикаясь, дрожа и обливаясь предсмертным потом, пересказал шефу жёсткий разговор с Самосваловым, случилось настоящее чудо. Вместо того, что бы для начала, как случалось ранее при подобных казусах, обложить нерадивого Подстилаева отборным трёхэтажным матом, которому позавидовал бы любой бывалый прораб на стройке, шеф как-то хитро улыбнулся, и ласково потрепав его, как нашкодившего щенка за холку, - произнёс невозможное:
       - Не дрейфь, Жека, прорвёмся!.. Тем более, что их сайт ты с помощью хакеров уже грохнул, а без информации и прессы эти так называемые ополченцы - никто и звать их никак.
        Но Подрываев, не веря, мгновенно оттопырившимся ушам своим, почти ничего не понимал, находясь как бы в прострации между Небом и Землёй: "Жека!", он назвал меня "Жекой!!!", - звенели пасхальные колокола в его возрождающихся к жизни висках.
        - Эх... - мечтательно продолжал шеф, погрузившись в сладостные, одному ему ведомые, грёзы. - Если б ты знал, с какими людьми я познакомился на Карибах, то не мямлил бы сейчас, как побитая собака... Это даже не люди... это почти боги!..".
       - Какие Боги?.. - машинально буркнул под нос Подстилаев, подсознательно представляя некий собирательный образ всех икон мира своего Ангела-хранителя, до конца не веря в то, что наперекор всем смертям он ещё жив.
       - Эк, тебя после Самосвалова расплющило, - даже чуть пожалел Лопатин абсолютно растерянного Подстилаева, - ...ничего теперь мы и "неваляшку" опрокинем, если борзеть будет.
        Но Лопатин никогда бы не сколотил состояние и не прослыл в известных узких кругах успешным и жёстким дельцом, если бы не относился скрупулезно и дотошно даже к самым не большим и малорентабельным проектам, всегда руководствуясь житейской мудростью, что копейка рубль бережёт.
       - Ладно, с "Ванькой-встанькой" я, когда отосплюсь, - перетру, а ты к часикам 7-ми вечера собирай у меня в коттедже всех, кто связан с этим чёртовым домом: буду вам обструкции, т.е. инструкции раздавать. Но уж не обессудьте, голуби, - на этот раз последние...
        С тем они и расстались, когда первые лучи единственной звезды солнечной системы, бескорыстно расточая себя и дарующая своей энергией нам жизнь, уже начали золотить древние купола Первопрестольной столицы государства Российского.
        Ровно в это же девственное время зачинавшегося нового дня благодатное сияние нашего ядерного светила коснулось и Уклейкина, который сменив Шурупова, дежурил в штаб-квартире, традиционно сидя у огромного кухонного окна, на широком подоконнике которого были хаотично разбросаны листки его рукописи. Вчера в суматохе понедельника Володя опять не прикоснулся к написанию романа, не смотря на то, что только в воскресенье, когда с большим трудом дописал-таки очередную главу, дал себе очередную твёрдую клятву продолжать работу над романом ежедневно, что бы эму это не стоило.
       И когда сейчас утром он сокрушением вспомнил об этом своём нарушенном обещании едва ли не Богу, то всё разрастающийся стыд пред Творцом, близкими людьми и самим собой, - вновь и с новой силой начал мучить его Эго, ибо на поверку, в несчётный раз, выходило, что у него действительно "кишка тонка".
       Кроме того, ещё раз повторимся: в разъедающую Душу топку самоедства подбрасывало "поленья" гнетущее обстоятельство неопределённости с выпускающим редактором, уехавшего на похороны в Украину и от которого не было ни слуха, ни духа. А на фоне давешней маленькой победы над подручными Лопатина, в которой принимала участия маленькая, старенькая, но боевая баба Зина, чувство собственной никчёмности лишь усиливалось в Уклейкине. 
       Более того, в самое отчаянное мгновение сегодняшнего самобичевания Володю вновь посетила пугающая неразрешимостью и почти забытая мысль о том, все его неуспехи в рядах актива ополчения, как и грозился, подстроил тот самый виртуально-реальный чёрт, явившийся к нему толи в похмельном сне толи живьём в самом начале всей этой истории.
       Но ещё не зарубцевавшиеся раны от предыдущего, едва ли не нервного срыва на этой мнительной почве и почти подспудный страх возможной психической болезни, которая,  может в любую секунду вновь обрушится на него, как булгаковский кирпич на атеиста, вынудили его отбросить предрассудки, и гнетущие угрызения совести о коих сказано чуть выше. И, стиснув остатки воли в кулак, он всё же собрался с духом и последовал мудрому совету доктора Ирины Олеговны: "срочно заняться, хоть каким-то реальным делом".
     А поскольку, более или менее сносно в этой жизни у него получалось лишь достаточно точное (местами сатирическое) и весьма яркое описание действительности, чему способствовали подобающие образование, начитанность, кругозор и вольное воображение вкупе с оригинальным и живым языком повествования, то всё, так или иначе, опять замыкалось на сотворении рукописи романа. Именно поэтому в очередной раз, как бы ему не стыдно было признаться в этом своём аховом непостоянстве в делах, он вновь твёрдо решил начать новую жизнь, даже не смотря на то, что на календаре был вторник, а не более подходящий для подобных судьбоносных изменений - понедельник.   
      И в качестве подтверждения своему "новому завету", а также для бодрости, уязвлённого в бездействии  Духа, Уклейкин, с превеликим старанием отжался несколько раз от щедро усеянного хлебными крошками пола кухни, попутно вызвав недоумённое неудовольствие у привычно пирующих там местных мух и тараканов. После чего он вновь рьяно взялся за свой периодически забрасываемый текст, дабы попытаться наверстать безвозвратно упущенное время.
       Кстати, давно замечено, что Вдохновение - явление крайне капризное. И при прочих равных оно чаще посещает того, кто импульсивно пусть и эпизодически, но с головой бросается в бездну творчества и кто денно и нощно кропотливым трудом раздвигает бесконечные горизонты Вселенной ради познания оной и смысла собственного бытия в ней. Уклейкин, небезосновательно, но с нескрываемым сожалением, относил себя к первой категории не бесталанных людей, в тайне мечтая постепенно перейти во вторую, где пусть торным и более медленным путём, но надёжнее добиться своей вожделенной цели, нежели только от капризного Вдохновения.
       Посему, когда озарение, как всегда, внезапно и по-английски не прощаясь, покидало его, то он не продолжал медленными, маленькими шажками, буквой за буквой, словом за словом, скрупулёзно и последовательно, упорно и методично через размеренный, но постоянный труд продвигаться вперёд, а переключался на что-то совершенно другое. 
       Вот и сейчас, когда ветреная Муза, без предупреждения захлопнула за собою форточку, то Володя, недолго думая, от творческой безысходности и нечего делать, -  переключился на вторую тетрадь стихов Яценюка, взятую накануне из его безразмерного оранжевого чемодана с рукописями. И чем более он вчитывался в отшлифованные рифмованные строчки, тем более отдавал должное непризнанному обществом в лице редакторов таланту "коллеге по цеху", подсознательно проецируя такую неблагодарность и на себя, пока ещё не сотворившего вообще ничего.
     Однако всякий раз, когда Уклейкин вновь соприкасался с именем Демьяна Тарасовича, то он невольно опять впадал в крайнюю озабоченность по поводу всё большей неопределённости по поводу судьбы операции возмездия над Лопатиным, которую, такой же пока не признанный компьютерный гений Сашка, - хлёстко, по Хрущёвски, нарёк: "Кузькиной матерью". И лишь благоговейная мысль о том, что всего в пяти метрах от него, в его ранее неубранной, а теперь уютной и ухоженной комнатке-гнёздышке, словно Лебедь белая, мирно спит самое дорогое и любимое существо во всей Вселенной - божественная Наденька хоть как-то приглушала эту никак не проходящую тревогу.
     "Господи, да когда же он уже вернётся из Украины?!.." - в очередной раз взмолился Вседержителю Уклейкин, не в силах терпеть удручающую неопределённость, когда приглушённое кухонное радио традиционно максимально пунктуально пикнуло 7-мь утра московского времени.
      Но не успел Уклейкин привстать с табуретки, что бы начать готовить завтрак для своей только что сформировавшейся и пока ещё маленькой семьи, как раздался увесистый и уверенно-настойчивый стук в дверь, которая, впрочем, и так была всегда приоткрыта с момента организации штаба.
    - Не может быть... - прошептал он с надеждой на вожделенное чудо и робко шагнул ему на встречу.
     Но Создатель всего и вся, видимо был занят более важными с Его точки зрения делами: и, увы, для Володи, волшебного явления выпускающего редактора "Вечерней газеты" не произошло.
      Вместо Яценюка на пороге стоял какой-то прижимистый мужичок средних лет неопределённой наружности в синем халате и берете, которые носят не просыхающие трудовики в школах, и в угловатых, как огромные дореволюционные утюги, кирзовых ботинках, буднично чадящий папиросой. Завидев Уклейкина, он, бесцеремонно зевнув, - процедил заученную годами фразу:
      - Перевозка мебели и прочей домашней утвари опытной бригадой грузчиков. Бесплатно... - уже нехотя, с нескрываемой досадой и чуть тише добавил он.
      - Спасибо, - по привычке вежливо ответил крайне разочарованный Уклейкин, - нам не надо...
      - Ну, надумайте, - мы во дворе будем: увидите там два зелёных фургона, - невозмутимо ответил флегматичный незнакомец, и спокойно пришпилив объявление на дверь, отправился оповещать о неслыханно щедрой услуге жильцов по другим квартирам.
      "Уже с утра, ироды, осаждают..." - хмуро про себя пробурчал Володя.
     - Что там, Володька, приходил кто?.. - в застиранной до дыр майке и безразмерных цветных семейных трусах вывалился из комнаты, словно разбуженный до срока медведь из берлоги, Шурупов.
     - А ты сам глянь, дядя Вась...
       "Дорогие граждане. Департамент жилищной политики района Лефортова г. Москвы в целях улучшения качества обслуживания горожан совершенно бесплатно, в течение недели и круглосуточно с помощью профессиональной команды грузчиков организует перевоз Вас и Вашего имущества из аварийного дома, в новые отдельные квартиры в экологически чистом районе Южное Бутово.
                С уважением, Зам. начальника Департамента Корыстылёв С. И."

       Для полноты повествования, надобно заметить, что текст объявления на скорую руку действительно состряпал пронырливый Станислав Игоревич. Подстилаев, расставшись, как мы помним, в аэропорту с Лопатиным  заново рождённым, - тут же выдернул своего зама из тёплой постели, памятуя, что вечером, наверняка, предстоит крайне жёсткий разбор полётов у шефа, в связи вялотекущим расселением чёртова дома. Именно поэтому Евгений Игоревич, решил проявить хоть какую-нибудь инициативу, дабы явится на ковёр, как на потенциальную гильотину, не с пустыми руками.
       Опустив подробности своего Воскрешения и напустив на Корыстылёва страху, от которого у него в силу инстинкта самосохранения всегда резко обострялся ум, относительно молодой, но более находчивый Станислав Игорвич, - вынужденно придумал эту хитрую выдумку, которая с утра и испортила настроение ополченцев.
       Кроме того, они по обыкновению запланировали заработать на перевозках. Для этого прохиндеи традиционно скинулись в равных долях личными деньгами и вызвали две бригады грузчиков с тем, что бы после, задним числом и, как водится, за счёт городского бюджета и посредством левых фирм-однодневок провести по бухгалтерии, сумму раза в два, а то и в три больше вложенной. Кроме того, они не безосновательно надеялись на полную компенсацию своих затрат и со стороны щедрого Лопатина, и даже с некой премией, правда, в случае успешной реализации их инициативы. Таким образом, Подрываев и Коростылёв, мало того что имели левый доходец с двух сторон, но даже с немалым профитом полностью покрывали все свои финансовые риски потерь.
      
     - Ушлые, сволочи... - зло резюмировал прочитанное объявление Начштаба. - Но ничего, Вовка, на каждую гайку всегда найдётся свой болт. Народ в основном стойкий остался... Бог, даст, -  прорвёмся!.. Кстати, как там твоя информационная "бомба", смонтировал?.. Лопатин, сам видишь, как тиски, нас, гад, сжимает.
       
     И что было отвечать и без того в сопли расстроенному по этому поводу Уклейкину героическому ветерану, скажите на милость, уважаемый, умудрённый жизненным опытом читатель?.. Вот именно... ничего конкретного. И Володя, спрятав от дяди Васи в самом тёмном углу коридора глаза, скрипя ноющем от неопределённости сердцем, в очередной раз вынужден был накормить его постным "завтраком"...
       Но едва, словно не сделавший домашнего задания школьник, начал нескладно мямлить, оправдываясь, Володя, как снизу на лестнице послышался нарастающий, словно сорвавшаяся с пика Коммунизма лавина, "спасительный" для него гул, крепко замешенный на отборных не цензурных идиомах разбавляемых пронзительным протестующим фальцетом Звонарёвой.
     - Что там ещё стряслось?.. - вынужденно хмуро среагировал, отвлекшись Шурупов, на угрожающий звук, - не утро, а какой-то проходной двор!..
      И через несколько секунд на пороге штаба подъездный гвалт материализовался в виде двух возбуждённых сотрудников "Мосгаза", за широкими спинами которых мельтешила вчерашняя героиня, - неугомонная баба Зина, безуспешно пытающаяся протиснуться за порог к своим сёстрам и братьям по сопротивлению.
     Через пару минут перепалки сторон на повышенных тонах, которые вынудили присоединиться к разборкам досрочно разбуженных Флокс и Воскресенскую, выяснилось, что за ночь кто-то в двух местах надрезал шланг компрессора, подпилил черенки у лопат и даже согнул лом в подобие не русской буквы V, означающая символ побед у большинства народов мира. И хотя прямых доказательств, причастности местных жителей к порче казённого имущества у газовиков естественно не было, но руководствуясь древней логикой "смотри кому выгодно" они в первую очередь отправились в штаб ополчения, о координирующей деятельности которого знали не понаслышке за несколько дней ремонтных "работ".
      Однако положение ремонтной бригады складывалось весьма пикантное. Работники, уже с неделю имитируя деятельность по замене труб, прекрасно отдавали себе отчёт, что местные жители, раздражённые отсутствием газа в доме понимали, что истинная причина не якобы в проржавевших трубах, а в указании сверху - элементарно заблокировать подачу голубого топлива под надуманным предлогом. Но поскольку все юридические формальности со стороны "Мосгаза" были соблюдены, то ополченцы вынужденно делали вид, что так, мол, и надо... лишь с презрением отпуская в сторону постоянно перекуривавших в прорытой посреди двора траншее ремонтников колкие, язвительные  шуточки и укоризненные, на грани всёвозрастающей неприязни, взгляды.
        Но теперь, когда казённый инвентарь и инструментарий был столь вероломно и даже с некоторой долей издёвки выведен из строя, то имитировать деятельность по "ремонту" газопровода стало банально нечем. И не солоно хлебавши после ещё пяти минут никчёмных разбирательств с активом штаба, газовики отправились по настоящему перекуривать в траншею, уже не разыгрывая дешёвого спектакля пред проницательной публикой, приглядывая лишь за компрессором, - дабы оный не раскурочили на запчасти и, ожидая решения начальства, обещавшего по телефону скоро явиться.
       И всё-таки, положа руку на честное сердце, мы вынуждены признать, что ход мыслей газовиков был совершенно правильным; и исключительно по секрету, пока соответствующие органы ещё ни сном, ни духом о случившемся правонарушении, -  вкратце поведать дорогому читателю о ночном происшествии, полагаясь на его умение до поры держать язык за зубами.
      Всё дело в том, что после вчерашнего феерического успеха Звонарёвой и её выдающейся команды, слава о котором уже успела просочиться за пределы ареала самообороны, многие ополченцы, да и просто неравнодушные, проживающие в соседних домах люди, воспылали желанием тоже проявить себя подобным образом, и крепко задумались над вопросом: "Как?"...
      Первым из потенциальных героев сопротивления непростую головоломку разрешил авторитетный, духовно-нравственный лидер намертво спитой немереным количеством алкоголя тройки и ушлый на всю седеющую голову - Егорыч.
     Не мудрствуя лукаво, он, с верными стаканоносцами Колей и Толей, решил пойти рискованной, проторенной слесарем Ломакиным тропинкой, который, если кто забыл, напомним: вынужденно и, в некотором смысле, - скоропостижно, - переселился от возможного уголовного преследования в Южное Бутово. И пусть Стёпа "разводной ключ" намеренно преступал закон из корыстных побуждений, но де факто, он первым, ещё до формирования штаба ополчения, нанёс хоть и мизерный с материальной точки зрения, но крайне важный в психологическом плане удар по строительной империи Лопатина, выведя из строя два бульдозера.
       А, как известно, из бесконечной Книги Бытия, - всё истинно большое всегда начинается с малого или, говоря, более поэтично, - едва уловимый, ничтожно слабый и неслышный взмах крыла случайной бабочки может в итоге стать первопричиной крушения, казалось бы, незыблемых империй, цивилизаций, галактик и даже самой Вселенной. 
       А посему, как истинные джентльмены удачи, Толя, Коля и Егорыч в триедином благородном порыве, пошагово, по секундочке, по персоналиям трижды разобрав нехитрый план действий и хлопнув на ход ноги и для храбрости по стакану специально купленного для этого 33-го портвейна, - в три часа утра сотворили вышеуказанную порчу имущества газовиков. С огромным опытом Егорыча и беспрекословной дисциплиной, зиждущейся на безграничном к нему уважении более молодых собутыльников, которых он идеально расставил на стрёме, провернуть это дельце не составило им никакого труда.          
      Единственное, что реально озадачило подельников, включая Егорыча, был нижеследующий, всплывший в ходе утреннего осмотра итогов блестяще проведённой ночной операции неизъяснимый факт. Каким образом, лидер монолитного треугольника, пусть жилистый, но щуплый и едва не прозрачный, вечно колыхающийся обветшалым берёзовым листиком на даже слабом ветру в одиночку и без подручных средств смог за минуту бесшумно изогнуть казённый лом в символ победы - латинскую букву V?
       Но оставим сей любопытный вопрос без ответа, ибо кто знает, - на что способен человек... "в его минуты роковые"...  Ну, разве что Создатель... Так до Него ещё не всякий достучаться сможет, да и Врата Его Истин открываются - не каждому...
       И пусть фактический урон строительной империи и корыстным замыслам Лопатина по отношению к дому ополченцев был снова нанесён опять-таки мизерный в материальном плане, но само известие об этом подняло боевой дух их и веру в успех на ещё одну ступеньку вверх, как на флагштоке стяг победы добра над злом.
       А логичным итогом сего инцидента явилось письменное заявление "Мосгаза" с требованием найти клятых преступников зарегистрированное в ОВД Лефортово, и которое к вечеру пополнило пухлую окровавленную папку перебинтованного майора Чугунова с глухарями по известному чёртову для него адресу, отчего у распятого безысходностью следователя случился приступ около истерического гомерического смеха. Однако до вечера было далеко и Чугунов, не ведая очередной грядущей загогулины судьбы, пока пребывал в обыкновенном утреннем полу депрессивном состоянии последних двух недель, с остервенением начищая свои всепогодные знаменитые яловые сапоги до чёрного блеска перед выходом из дома на службу.
      А уже к 10-ти утра ополчение и сочувствующие граждане методом исключения склонились к тому, что вероятнее всего, ночной газовый кукиш Лопатину - это дело рук не разливной троицы. Но понимая юридическую пикантность ситуации, об это говорилось не громко, а одобрительным, едва, не подобострастным шёпотом. Всякий проходящий мимо трансформаторной будки, где она продолжала круглосуточно, и стойко охранять её, на неопределённое время до победного конца, совершенно добровольно и осознанно почти отказавшись от крепких напитков, многозначительно подмигивал героической троице, выказывая своё искреннее уважение.
        Кроме того, к вящей, но по известной причине внешне сдержанной, радости Толи, Коли и Егорыча, на них совершенно неожиданно, как в самый разгар полуденного зноя, вдруг возникший ларёк с холодным пивом безо всякой очереди страждущих, пролился вполне материальный поток благодарностей.
        Местные, зная пагубное и ничем непреодолимое пристрастие ночных героев к алкоголю, и в лице в основном сердобольных пенсионерок, тем не менее, одарили их рублями и даже трёшницами, которые через некоторое время предсказуемо конвертировались в портвейн и разливное пиво. Но большей частью, презенты представляли собой нехитрую закусь и сопутствующие процессу пития аксессуары: от  килек в томатном соусе до сигарет.
       Апофеозом же неофициального награждения стала эксклюзивная бутылка красного вина, лично вручённая триединому коллективу начштабом, которая чудом сохранилась после известной его встречи с "воскресшим" другом-фронтовиком - цыганским бароном, который оказался очень схож с Бадулаем.  При этом Шурупов на правах лидера ополчения традиционно пожурил Толю, Колю и Егорыча за повышенный риск операции и взял с них слово, что бы впредь все их потенциально полезные инициативы по ослаблению удавки Лопатина были согласованы с активом, дабы избежать возможных тактических накладок и т.п. негативных инсинуаций.
       На этом высокие договаривающиеся стороны и порешили, крепко пожав друг другу руки, и, по христианскому обычаю, со скупыми, чуть проступившими мужскими слезами взаимной благодарности на небритых щеках, едва троекратно не расцеловались.
      Однако около безоблачная атмосфера маленькой эйфории, вдохновляющей ополчение и сочувствующих им граждан, - была не долгой и вновь сменилась серой, пасмурной неопределённостью, ибо к 12-ти дня с почты вернулась Варвара Никитична Стечкина с прогнозируемо-отрицательными ответами из различных инстанций, за поддержкой к которым месяц назад обратились жильцы несправедливо расселяемого их дома. Более того - это были последние шесть формальных отписок всевозможных чиновников и так называемых общественных организаций, громогласно декларировавших бескорыстную помощь обычным людям, как основную и единственную цель своей публичной деятельности.
      Таким образом, ещё один лучик пусть и иллюзорной надежды был уже почти официально загашен бездушно-чёрствой бюрократией и самовлюблённо-тщеславной когортой, так называемых, общественников, будто огонёк маленькой иконной лампадки задут пренебрежительным, по-своему невежественным, свистом и ором условного партийного собрания воинствующих атеистов.

Глава 12

       Итак, получив в течение месяца от властей и общественных организаций тридцать штампованных бездушных отписок, а говоря простым языком, - кукиш с маслом, ополчение с полным моральным правом могло перейти к более решительным действиям по своему спасению. Мол, смотрите, люди добрые: мы писали ко всем инстанциям с просьбой о помощи, но нас не слышали, мы стучались во все двери, но не открыли нам, мы взывали о помощи под окнами, но не видели нас...  А коли так, то пеняйте на себя, ибо и у нас, людей кротких и законопослушных, - терпение не безграничное...
      Кроме того, согласно третьему закону Ньютона, ничто так не объединяет общество в кулак возмездия, как непосредственная угроза оному, его интересам и традиционному укладу. А уж истинно русских людей (где главное не кровь, но Дух) внешние вызовы всегда спрессовывали в единую богатырскую дубинушку, как гранит, формирующийся долгими тысячелетиями в тверди Земли самой Природой. Да и недаром сказано про нас: "В драке не помогут, а в войне - победят".
     И хотя в нашем случае до полномасштабного боевого противостояния пока, слава Богу, не дошло, да и враг в лице Лопатина и его своры был соплеменником, а не незваными иноземцами вроде войск от Батыя до Гитлера, - Шурупов решил экстренно собрать штаб ополчения, как только ополченцы соберутся ближе к вечеру. Сейчас же, в знойный полдень, к огромному сожалению Василия Петровича, в раскаляющемся мозгу которого уже во всю, как превращающиеся в закипающей кастрюльке сырые яйца в крутые, созидался план решительных действий ополчения, он, увы, был в полном одиночестве. 
       Выдающийся  Жора Коловратов ещё с утра свинтил в Метрострой за отпускными, по большей части соскучившись по работе и своим товарищам-забойщикам, связаться с которым сквозь многовековую толщу древней московской земли не представлялось никакой физической возможности. А в последние дни хмурый и измотанный неопределённостью Уклейкин по едва ли не врождённой рассеянности как всегда с разряженным мобильным телефоном, весь день колобродил по редакции в тщетных попытках узнать у всякого встречного и поперечного, когда, наконец, вернётся Яценюк.
        Посему, после плачевного доклада Стечкиной для Шурупова время потекло, словно плавящейся на солнцепёке вязкий гудрон, т.е. фактически остановилось. И лишь благодаря своей воистину стальной фронтовой выдержке, он внешне казался совершенно спокойным, словно Диоген в обыкновенной, бочке, вокруг которой зачинался условно-возможный Апокалипсис, хотя чисто внутренне вынужденно воплощал собою само нетерпение затянувшемуся противодействию надвигающейся угрозе. Это было воистину стоическое терпение, ибо в довесок ко всему на его глазах ещё одна семья ополчения, проверенная вышеописанными бытовыми и моральными испытаниями, - таки искусилась хитрой уловкой жуликоватой связки Лопатина с Подстилаевым воспользовавшись их «дармовыми» услугами по перевозу себя и своего скарба в Южное Бутово, - покинула обороняемый ранее отчий дом.
      Поэтому, когда, наконец, к семи вечера, штаб, словно недостающие звенья цепи, собою укомплектовали мрачный Уклейкин и вынырнувший из глубин Москвы и чуть навеселе выдающийся Жора, Начштаба уже был в ораторском всеоружии, и почти мгновенно, яркою речью воспламенил в своих товарищах твёрдую решимость принять более жёсткие меры.
      В результате мозгового штурма активом единогласно было выработано, то к чему, собственно, каждый в тайне готовился как к неизбежному действу. А именно: публично выступить с организованным протестом против произвола олигархии и бездействия сросшейся с ней в алчную паутину коррупции местной власти. Конкретно было решено, что в связи с чрезвычайностью бытового положения, в самые ближайшие дни организовать максимально массовый митинг у префектуры Юго-Восточного округа Москвы, дабы пусть и пока разрозненная, но неравнодушная общественность и хоть какие-нибудь не купленные бюрократией и барыгами СМИ обратили на них внимание. Штаб сознательно пошёл на обострение, помимо вызревшего испытаниями морального права, ещё и по нижеследующей веской причине:
      для получения разрешения на легальный митинг требовалось одобрение соответствующего департамента Мэрии Москвы, для чего по закону отводилось до 30-ти дней, т.е. ещё один месяц гарантированных мытарств, которые могут заметно уменьшить, казалось бы, закалённые предыдущими морально-бытовыми мучениями остатки ополчения. При этом, с учётом полученного отрицательного опыта письменного общения с властями, вероятность разрешения митинга ополчению оными обосновано представлялась около нулевой.
      Все прекрасно отдавали себе отчет, какому риску они подвергали себя и своих близких. В "лучшем" случае участники несанкционированного митинга могли бы отделаться синяками, шишками, ссадинами и тому подобными относительно мелкими увечьями со стороны правоохранительных органов и, возможно, даже не большим денежным штрафом с отвозом в ближайший "обезьянник" ("околоток", ныне - отделение милиции) для определения (выяснения) личности. А в худшем случае... могло случиться всё что угодно... И в этом смысле даже реальный уголовный срок за участие в неразрешённом властями митинге для публичного выражения  своего несогласия с решениями оной, может оказаться, увы, не самой страшной карой из возможных наказаний для кого-либо из ополчения...
       Однако мы не сильно отойдём от истины, утверждая, что вся восходящая к развитию история человечества, так или иначе, а скорее всего - всегда, - состоит из торного преодоления неравнодушными людьми тайн и угроз окружающего Мира, через титанические усилия ума, духа и воли, и призрение к риску, как мере страха. О, сколько бы ни случилось географических и научных открытий, ратных и иных будничных, зачастую малоизвестных, подвигов "обычных" людей, если бы все поголовно придерживались, так называемой, философии "премудрого пескаря"! Ведь подрыв собою вражеского танка, спасение из огня или проруби, совершенно не знакомого тебе человека, отстаивание чести, достоинства, правды и т.п. - всё равно есть подвиг, "значимость" которых каждый из смертных определяет для себя только сам...
      И, слава Богу, что на Земле всегда наличествует пусть и относительная малая когорта людей, одна часть которых, - осознанно, что делает им особое уважение, а другая - импульсивно, с благородными порывами честной Души принимают на себя вызовы судьбы в виде рукотворной несправедливости иных представителей рода человеческого, возомнившими себя небожителями.
      Именно эти (сбольшой буквы) Люди первыми рьяно вступают в бой, с превосходящим противником защищая Родину, и опрокидывают его со своих окровавленных плеч, обращая в бегство. Это они, видя, как притесняют ближних, защищают униженных и оскорблённых соплеменников, жертвуя собою, зачастую голыми руками, но пламенными сердцами и речами, свергают вооружённую и считающую себя неприкасаемой, ослеплённую в обезумевшей безнаказанности власть.
       И пусть с нашей колокольни нынешнему миру, ещё ох как далеко до удобоваримого совершенства, но, высоковероятно общество в целом было бы (если бы было) менее мозаичным, прогрессивным и относительно гуманным, если бы на нашей маленькой планете подобные Люди отсутствовали напрочь. 
       И, по всей видимости, именно поэтому уже через час, сие судьбоносное предложение штаба было одобрено всеми собравшимся на очередной вынужденный совместный ужин у полевой кухни, продолжающей источать в атмосферу ароматы простой здоровой пищи, заставляя людей с ослабленной волей буквально разрывать в клочья, выписанные им рецепты бесчисленных диетологов.  И даже полу дремавшая рядом "Бурёнка", словно член ополчения, инстинктивно прочувствовав всю важность и остроту принимаемого решения, - солидаризировалась и в момент голосования несколько раз, как бы, одобрительно качнула огромной головой, что было публично трактовано, в основном набожными старушками, как положительный знак свыше.

     - На днях, стало быть, с Божьей милостью, - многозначительно кивнул реверансом в сторону чудотворной лошадки, - и выступим с организованным протестом у Префектуры, товарищи, - резюмировал Начштаба. Так что, видать, Ильинична, и ты дождалась... - озорно подмигнул Звонарёвой Шурупов, - чисть кастрюли!..
      - Да я, Петрович, так сковородник надраю, что их бесстыжие глазёнки загодя от блеска полопаются, прежде чем я расплющу им их жадные до нашего дома котелки! - и, как Жанна д`Арк призывно вскинув руку вверх, баба Зина, - зажгла глаголом, обратившись к подругам-пенсионеркам:
      - Айда, девки, инвентарь готовить! Кому надо порошку, аль еще, какой химии, - заходи ко мне, - у меня этой дряни на весь район хватит: всю жизнь копила от инфляции, - что б её, окаянную, наизнанку вывернуло!..
       И на этой боевой ноте приободрённое ополчение разошлось по квартирам переваривать пищу вместе с принятым роковым решением, персонально готовить в соответствии с разработанным штабом планом подручный материал. Одни начали мастерить в дополнении к ранее заготовленным, новые плакаты и транспаранты, а другие, словно казаки перед сечей шашки, до сияния начищать сковородки, половники и кастрюли, так сказать, осваивая современные "технологии", шум и блеск которых придают любому протесту особый шик, вызывающий сочувствие у мимо проходящих граждан.

      Однако примерно в это же самое время, на другой стороне невидимой линии фронта всласть выспавшись, после ночного авиарейса, в прекраснейшем расположении духа очнулся Лопатин. Но лишь после полуторачасового душа, чашечки ароматного кофе и гаванской сигары он сподобился позвонить Самосвалову, что до сего было неслыханной дерзостью с учётом табели о рангах в хитро-мудрых сплетениях вороватого чиновничества и бизнеса. Более того, в телефонном разговоре Лопатин позволил себе ранее не слыханную наглость: дважды перебил высокопоставленного бюрократа, правда, при этом, словно бы, невзначай, упомянув фамилию могущественного замминистра с которым коротко сошёлся на Карибах.
      Непотопляемый Иван Иванович, традиционно, как бы, пропустил мимо ушей известную и очень влиятельную фамилию, но внутренне, уже был готов растереть в порошок зарвавшегося Лопатина, и это его негодование сквозь раскалённый кабель последний буквально ощущал всеми клетками своей проницательной нервной системы.
      И ведь вот что удивительно, он испытал от этого, какое-то сладостное чувство, некоего, копившегося годами справедливого возмездия, за постоянные унижения и просьбы пред чиновничеством вообще и Самосваловым в частности, - без дорогой в буквально-денежном смысле подписи которых, он не смог бы реализовать ни один свой мало-мальски крупный проект.
       Но, повторимся: тщеславие - субстанция страшная и крайне своенравная, и Лопатин, едва ли не впервые в жизни, позволил ей, словно бы поражающему разум вирусу, пусть и на мгновение, но проникнуть в самоё себя. И сам того не ведая, поддавшийся её обворожительному искушению, он собственноручно заложил ещё одну мину замедленного действия под свою же строительно-криминальную империю. А гордыня - старшая сестра тщеславия, как и положено более мощной инфекции, - стала, множась всё более и более разрастаться... Посему Павла Павловича было не удержать: в благостном настроении и необоснованной эйфории он умозрительно продолжал выстраивать свою Вавилонскую башню всё выше и выше, даже не предполагая, что под фундамент оной мало того, что уже заложен "тротил", но и само Проведение вот-вот подожжёт бикфордов шнур.
         Но, тем не менее, не смотря на несвойственную расслабленность, уже через час Лопатин, начал строить нерадивых с его точки зрения подрядчиков, помощников, осведомителей и прочих шестёрок, как уже неоднократно говорилось выше: исключительно для профилактики строжайшей дисциплины, даже не смотря на их (разумеется, не всех) реальные успехи.
       Традиционно жёстко проинструктировав тех своих подопечных, дела которых на вверенных им строительных объектах шли по графику и, отпустив оных пусть с угрозами, но всё ж с миром, на "сладкое" Лопатин оставил всех причастных к делу по дому на Красноказарменной 13. И, если Подстилаеву и Корыстылёву, которых можно отнести к людям полуинтеллигентным и робким, хватило пяти минут драгоценного времени шефа, дабы они до копчика последней клетки поняли что нужно делать для исправления плачевной ситуации, то на бригадных быков Круглого и Сытого ему пришлось потратить его чуть больше.
       Дело в том, что один из несчётных осведомителей Лопатина совершенно невероятным образом уже успел доложить ему о некоем конфузе случившимся между ополчением и вышеуказанными бойцами, детали которого, правда, разузнать не удалось. А поскольку Пал Палыч не терпел неопределённости и недосказанности, и старался купировать любую потенциальную угрозу в свой адрес в самом зародыше, то даже сегодня, находясь в крайне благостном состоянии, он решил всенепременно расставить все точки над i.

       - А ну-ка, гуси-лебеди, рассказывайте, что у вас за тёрки приключились с жильцами, только кратко, ибо время деньги, - начал по обыкновению издалека их авторитетный начальник, который был крайне удивлён наличием у парочки огромных солнцезащитных очков, тогда как в его огромном, роскошном кабинете был приятный глазу полумрак.
        Сытый и Круглый, безусловно, знали, что на шефа работает целая армия платных стукачей, тем не менее, никак не предполагали, что информация об их провальном конфликте протечёт к Лопатину так быстро. Они, не сговариваясь, недоумённо переглянулись между собою, словно их одновременно долбануло током и на мгновение даже потеряли дар речи, не зная с чего начать фактически погребальную эпитафию по самим себе.
      - И не дай вам Бог, архаровцы, хоть на копейку соврать!.. - тут же угрожающе добавил напряжения шеф в их уже искрящиеся провода накалившейся до предела нервной системы.
       Повышенный психологический вольтаж опять заставил Сытого уронить на бесценный персидский ковёр обречённые глаза и начать традиционно ковырять носком ботинка оный, а Круглого, - мысленно перекреститься, и чуть заикаясь, и вынуждая выдающихся филологов прошлого переворачиваться в гробу, как старший группы, - таки начал косноязычное повествование.
     - Та…так!.. - сдвинул брови Лопатин, нехотя и угрожающе поднимаясь по окончании сбитого монолога подчинённого из кресла, подобно медведю, которого на свою погибель разбудили в уютной и теплой берлоге нерадивые охотники, - стало быть, вас, гуси-лебеди мои,  - мало того, что застукали, так вам же ещё и настукали!?..
      - Йес... сёр... - наконец, решился издать печальный звук понурый Сытый, от волнения перейдя на совершенно убогий, в его чудовищном исполнении, с позволения сказать, - английский язык, памятуя о настоятельном требовании шефа досконально изучить оный и хоть как-то, кажущимся прилежанием, уменьшить разрастающееся, как пост похмельная щетина, негодование начальника.
       - «Сёр»!!! - в гомерической полу истерике загоготал Лопатин, передразнивая своего угловатого недотёпу и анти полиглота, - «сёр…», вашу мать! Хотя параллельно в его возмущённом сознании приятным тщеславно-тёплым ветерком мимолётно пронеслась мысль о нечаянно присвоенном высочайшем титуле Великобритании, который лично при триумфальном свете огромного числа софитов, как бы присвоила ему, английская королева за особые заслуги перед Короной. «О, боже, с кем приходится работать!..» - одновременно жёстким перпендикуляром тут же пронзил вожделенную великосветскую иллюзию Лопатина уже иной, совершенно реальный факт тутошнего бытия.
      - А, ну, Джеймс Бонды недоделанные, снимите-ка к едрене фени очки! чай не на пляже в Урюпинске, - продолжал в возмущении Лопатин утюжить тандем, как генерал на парадном плацу роту проштрафившихся солдат, - хочу в ваши зенки лукавые взглянуть!..
       И, чуть потоптавшись на месте, словного нашкодившая парочка отпетых двоечников пред заслуженным учителем, нехотя освободив глаза от искусственного солнечного заграждения, - вынужденно представила свои расписные под хохлому очи шефу, отчего его внутренне передёрнуло, ибо действительно было от чего. У каждого из быковатых помощников был симметрично и щедро налит огромным пунцово-сизым цветом левый глаз, словно бы одно яйцевые тучи-близнецы накануне неминуемой грозы.
      - Оба на!.. - трепетно восхитился Пал Палыч редким по убедительности и нынешним временам колоритом в отличие от незабываемых 90-х годов, разливаясь желчным сарказмом с патриотическим уклоном. - Ну, если в мощи наших десантников я никогда не сомневался, то когда, пусть и выдающийся с ваших слов метростроевец в паре на раз рихтуют таких как вы комодов 64-го размера, то я не завидую штабным крысам Пентагона, что б им, иродам, по гроб икалось...
     - Ну, и ху... - было продолжил Лопатин точно и плотно класть фугасные мины  возмущения по подчинённым, переходя со среднего калибра ругательств, на более тяжёлый, не печатный формат... Как вдруг, как всегда, невесть откуда, китайским чёртом из табакерки, услыхав своё имя, выскочил его личный телохранитель, обладатель всех возможных чёрных поясов по восточным боевым искусствам, - худосочный, но фантастически гибко-стальной Ху.  При этом, парадоксальным образом его фамилия - Ли, буква в букву совпала с непроизнесённым последним слогом Шефа, как бы, мысленно, по воле случая, компенсировав не озвученное им матерное слово.
      - О! - обрадовался, наконец, Лопатин появлению истинного мастера своего дела, - ты, как всегда, кстати, - Ху. - Дай-ка, ты этим увальням пару твоих адских уроков рукопашного боя, а то, судя по их опухшим физиономиям, они окончательно сменили тренажёрный зал на пивную, вон какие брюхатые стали, аж ремней не видно.
      - Йаа!.. Паль Палыча, - издал резкий боевой клич китаец, вынуждающий даже в плоти очень смелого человека лавинообразно размножаться клетки, отвечающие за гормоны страха, приняв стойку согласия и готовности порвать любого огромным арсеналом восточных единоборств: от Кун-фу до Айкидо.
       На Сытого и Круглого было больно смотреть, ибо после такого поворота событий они были готовы ещё раз десять подставится под жёсткие и пудовые кулаки Лёхи Залётова и Жоры Коловратова соответственно, лишь бы не попасть шмотками говядины на разделочную доску к китайцу для приготовления из них кровавой отбивной,  как это было лет 10 назад, когда Ху Ли, тестировал их в ринге для трудоустройства у Лопатина в качестве вышибал долгов.
     - Ладно, не тушуйтесь, пацаны... - смягчился Лопатин по отношению к своим понуро стоящим огромным, как два славянских шкафа,  недотёпам, всё ещё продолжая пребывать в самоуверенной расслабленности, почувствовав их беспросветную растерянность. И, как обычно, прочёл им очередную мини лекцию о том, как даже малейшие неудачи подчинённых бросают тень на их шефа и тем самым подмывают его доселе непререкаемый авторитет в бизнес среде, где алчные конкуренты только и ждут любую возможность с потрохами сожрать его, а затем друг друга. Наконец, снабдив их ценными указаниями по продолжению удалённого наблюдения над штабистами ополчения треклятого дома, обязательными к 100% исполнению, Лопатин, словно профессиональный киллер, "выстрелил" в них  контрольным вопросом:
     - Ну, что, "сёры", всё уяснили?
     - Ов коз... - от никак не проходящего волнения опять самопроизвольно выскочил из уст Сытого фонетически сложно угадываемый синоним английскому согласительному Yes.
     - Всё, гуси-лебеди, хорош, валите уже по делам!.. - прыснул на нервной почве Пал Палыч, - а то меня от вас колики на британский флаг разорвут.
       
     И симметрично подбитая на левый глаз парочка с внутренним облегчением мгновенно покинула необъятный кабинет грозного шефа, даже несмотря на то, что за его позолоченными дверьми, разминая мощные и смертельно-гибкие мышцы, как у огромного спрута щупальца, - их ждал китаец Ху для жесточайшей тренировочной экзекуции.
     Таким образом, очередной день противостояния сторон конфликта и закатился за горизонт бытия, ни чем более экстравагантным не отметившись в описываемой истории.      Ну, разве что, очередное заявление легло неподъёмной гирей на рабочий стол Чугунову, пополнив ожиревшую до неприличного размера и окропленную собственной кровью папку «глухарей».
      Дело в том, что средь бела дня! кто-то (ополченцы сами недоумевали по поводу свежего преступления, искренне открещиваясь от него, друг перед другом) подсыпал в бензобаки машин перевозчиков, нанятых Подстилаевым и Корыстылёвым, как выяснилось позже, обыкновенный сахар, наглухо выведя из строя новенькие карбюраторы. И хозяин грузовой компании, даже не смотря на щедрый гонорар от чиновников-прохиндеев, представившихся частными лицами, узнав о потере сразу двух машин, тем не менее, лично подал заявление в местное ОВД, которое, с привычным скрипом, но таки было зарегистрировано дежурным лейтенантом около 20:00 по знойному Московскому времени.
        Но в этот вечер ветреная Судьба, наконец, «сжалилась», над несчастным, перебинтованным неудачами Харитоном Захаровичем Чугуновым, видимо, посчитав что суточную квоту чёрной жизненной полосы неудач он выбрал сполна, и отложила очередной удар по его, и без того вдрызг разбитой нервной системе, на утро неминуемо грядущего следующего дня. Ибо к тому времени крайне озадаченный служебными неурядицами  майор уже ушлёпал со службы домой зализывать накопившиеся душевные и физические раны в т.ч. и спиртосодержащими настойками. 

                ЧАСТЬ V

                ПРОТИВОСТОЯНИЕ

                «Бедствие даёт повод к мужеству»
                Луций Анней Сенека (младший)

                Глава 1

      Итак, как говорил совершенно параллельный любым злокозненным причудам переменчивого Рока и никем непревзойденный оптимист-выдумщик Карлсон: "Продолжаем разговор...".
      Неотвратимо нагрянувшая строго в соответствии с Небесным календарём очередная земная среда и рукотворный трудовой кодекс к десяти с четвертью утра, буднично, словно монотонные рельсы шахты ещё пустые вагонетки, вынесли Уклейкина и Воскресенскую к парадной редакции. Володя, едва войдя в оную, по понятным причинам, тут же с самого порога, как заиндевевший в тундре грейдер, начал пристальным взглядом выгрызать тонны пустой породы в поисках самородка в виде Яценюка средь хаотично мельтешивших коллег, которым он машинально пожимал руки и приветственно кивал. И естественно, что в плену острейшей озабоченности по судьбе секретного плана "Кузькина мать", исполнение которого висело буквально на волоске, - он абсолютно не заметил неожиданно переменившегося к себе отношения с их стороны.
        Действительно подавляющее большинство сотрудников, волею случая оказавшихся в фойе искренне улыбались Уклейкину, и как-то по-особенному, немного заискивающе, заглядывали в его неспокойные глаза, склоняя головы чуть ниже обычного. При этом никто не осмеливался озвучить причину своего столь неожиданно подобострастного поведения по отношению к нему, видимо, полагая, что Уклейкин, наверняка в курсе.  Конечно, пусть и в гораздо меньшем числе, но нашлись и те, кто одарил Володю и плохо припудренной мимикой, за приветливо-натянутой маской которой, буро-грязными пятнами, как проталины в раскисшем снегу, проступали зависть, раздражение и даже презрение.
      Такова человеческая натура; Природа, если хотите. Среди даже подавляющего большинства людей во все времена обязательно найдется, как минимум, один человек, который будет не согласен с оным. И, наверное, это правильно, ибо в противном случае даже правильное единение мнений со временем, как не выключенный пылесос, может окончательно всосать самое себя в монопольную, закостеневшую твердыню не терпимую к альтернативному мнению.
      Но Наденька, благодаря своей врожденной внимательности, сразу заметила эту разительную перемену в поведении людей и начала аккуратно искать причину этого в ближайшем окружающем её пространстве. И тут же взгляд её очаровательных огромных изумрудных глаз, будто солнечный зайчик, чуть подёргиваясь от волнения, застыл на доске объявлений, рядом с которой что-то весьма бурно обсуждали сотрудники отдела политики "Вечерней газеты", причём, едва ли не в полном составе.
     После молниеносного прочтения объекта всеобщего внимания - пришпиленного казённого листка с печатью - её огромное чуткое сердце сразу же учащённо и радостно забилось в такт неожиданно-приятному тексту во всех смыслах. "Слава, Богу!.." - возликовала душа её.
     Сатановский, как и обещал, - сдержал своё слово и назначил Уклейкина руководителем отдела политики издательства, тем самым повысив не только оклад, но и его статус.  И если денежная прибавка к их ещё девственному семейному бюджету сулила оному дополнительную, пусть и далеко не железобетонную прочность в хаосе непредсказуемого житейского бытия начала 21-го века России, то продвижение Володи по служебной лестнице "стоило", в её понимании, куда как больше.
      Наденька не только искренне верила в мудрые слова доктора Ирины Олеговны о том, что заниженная самооценка среди прочих, есть одна из важнейших причин депрессии и неуверенности, но, и, будучи человеком образованным, - полностью разделяла их. Именно поэтому она небезосновательно возлагала надежды на то, что неожиданно скорое назначение суженого на новую должность поможет ему в главном - окончательном избавлении от пресловутой чертовщины и сразу же, юркой ласточкой упорхнула отыскивать Володю, который, уже растворился в служебных коридорах, что бы первой поведать ему о замечательной новости.
      Но раньше всех донести до Володи благую весть Воскресенской не удалось т.к. Борис Абрамович ожидаемо, как кот мышку у куска сыра, выловил его в кабинете выпускающих редакторов, где тот в очередной раз усердно, но безуспешно "пытал" измученную Кривицкую по поводу пропавшего на Украине Яценюка. На правах главного редактора Сатановский тактично прервал пустой допрос, и, уважительно взяв Уклейкина за локоть, на ходу поздравляя Володю с ответственным назначением, - нарочито торжественно провёл его в свой кабинет. Дабы там, как в старые добрые времена, будучи замполитом полка, так проинструктировать и зажечь глаголом бойца, что бы тот, как Отче наш, и строго в соответствии с армейским Уставом нёс службу доблестно и с надлежащим прилежанием. Что и было им блестяще исполнено, ибо до сих пор находящийся в растерянной, но неожиданно приятной прострации, Уклейкин, машинально, как китайский болванчик, кивая и поддакивая возбуждённому собственным монологом шефу, - действительно искренне проникнулся его пламенным словам об ответственности и стоящих перед отделом политики серьёзных целей и задач. И, как бы,  в подтверждение своего осознания оказанного ему высокого доверия, словно застрявшая в пластинке патефонная иголка, он периодически бубнил, с небольшими вариациями одну и туже заезженную "мелодию": "Не сомневайтесь, Борис Абрамович...", "Я постараюсь...", "Угу...".
       Этой не свойственной Уклейкину скудно-растерянной немногословности были веские причины, ибо в нём, словно стенка на стенку, как в русском удалом кулачном бою, не на шутку схлестнулись два противоположных чувства. Первое, - естественная радость от неожиданного удовлетворения постоянных притязаний собственного эго на повышение социально-творческого статуса и не менее искренняя благодарность за это Борису Абрамовичу. А второе - жгучее угрызение совести от того, что информационная бомба под рабочим названием "Кузькина мать" в случае её взрыва с высокой долей вероятности уничтожит не только Лопатина с его криминально-строительной империей, но её осколки неминуемо ранят Сатановского, и, возможно, очень серьёзно.
      Собственно говоря, это противоречие начало изводить душу Володи, с того самого рокового дня, когда в густом табачном дыму под натурально-универсальными стимуляторами в виде водки, пива, раков и сала, в результате мозгового штурма в тёплой компании с закадычными друзьями Крючковым и Подрываевым, был зачат вышеупомянутый коварный план. А неподражаемый исполнитель зажигательной цыганочки хомяк Флешка, увы, столь нелепо погиб.
      И вот сейчас это гнетущее двойственное чувство лишь усилилось, внося ещё больший дискомфорт и без того перенапряженной нервной системе даже на радужном фоне неожиданного преодоления очередной ступеньки скользкой карьерной лестницы.
      Впрочем, когда через полчаса последних наставлений, Сатановский вызвал в свой кабинет Воскресенскую и всех журналистов отдела политики и уже официально представил им Уклейкина, как их нового руководителя, настроение последнего всё же заметно улучшилось. Тем более опытный  шеф что бы, так сказать, по-человечески закрепить юридический факт, и хоть немного залить законные пусть и приглушённые недоумения части коллектива неожиданным возвышением над ними Уклейкина, - угостил всех заранее приготовленным шампанским, сопроводив процесс умиротворения небольшим, но ёмким монологом:
    - Итак, дорогие товарищи, прощу любить и жаловать вашего нового руководителя Владимира Николаевича Уклейкина. Знаю, что подавляющее большинство из вас знают его, как крайне начитанного и высокообразованного профессионала своего дела, давно переросшего заскорузлые и, скажем прямо, - не серьёзные рамки своего предыдущего рабочего места: руководителя отдела курьёзов и происшествий. Безусловный, но пока ещё не реализованный в должной мере талант, Володи, оригинальный литературный слог - давно привлёк не малую толику благодарных читателей нашей газеты. Кроме того, я лично знаю его как человека принципиального и честного, что в наши не простые для России времена в некотором смысле  - редкость, тем более что ремесло журналиста несёт особую ответственность перед обществом, ибо во многом формирует его мировоззрение.   А с недавних пор... и думаю, что для всех вас это уже не большой секрет... - Сатановский едва заметно подмигнул чуть зардевшейся Воскресенской, - наш дружный коллектив стал ещё сплочённей посредством формирования новой семейной ячейки между Наденькой и Володей. Поздравим их, товарищи! ибо, возможно, мы являемся свидетелями не только рождения крепкого и плодовитого во всех смыслах союза по любви, но и новой журналистской династии!..
      Ошарашенный происходящим коллектив отчасти вынужденно, но в массе искренне, - отозвался на яркий призыв шефа молниеносными, хотя и сдержанными аплодисментами, которые еще быстрее, чем мощный небесный энергетический разряд, - утонули в шампанском. А Уклейкин, оказавшись в эпицентре всеобщего пристальнейшего внимания, традиционно смутившись ему, тем не менее, невольно ещё чуть дальше отполз от вышеуказанных угрызений совести, словно от края страшного обрыва, которые, разумеется, никуда не делись, а лишь немного поутихли под внешними благоприятными обстоятельствами.
     - Таким образом, товарищи, - заканчивал речь Борис Абрамович, - я искренне надеюсь, что свежая кровь Владимира Николаевича (при слове "кровь" Уклейкина всё-таки внутренне передёрнуло), влившись в ваш и, разумеется, наш, безусловно, замечательный коллектив придаст ему и газете в целом новых творческих сил. Что в итоге, и вынесет её на вершину Олимпа средств массовой информации со всеми, в том числе и материальными вытекающими для всех нас благами!
     - Ну! - неожиданно для самого себя зажегся собственным пламенным монологом Сатановский, - ещё по бокалу и за работу, товарищи!..
       Однако, едва последняя капля лёгкого прохладного напитка исчезла в лужёном армейском прошлым горле Бориса Абрамовича, как оборвавшееся десятилитровое ведро в бездонном деревенском колодце, он, по опыту зная, что уже слегка заведённый коллектив одним шампанским не ограничится, - тут же добавил:
     - Но, что б завтра, - ни в одном глазу!..
      "Ни-ни-ни...", "Да, разве ж можно...", "Всё будет в ажуре..." и т.п. стандартные уверения, и, скажем честно, - без особой твёрдости пролепетал в ответ дружный коллектив, в разноголосице которого в немалой степени слышались и женские высокие нотки. После чего, с уверенно разгорающимся озорными огоньками в глазах, возможно, не сулящими ничего хорошего окружающим гражданам и, даже, органам правопорядка, отдел политики в полном составе и Воскресенская, уважительно раскачиваясь в поклонах, дали задний ход. И, словно возбуждённые гуси, обсуждая между собой что-то важное, нестройной вереницей через минуту они покинули кабинет шефа, растворившись в полуденных лабиринтах издательства, где рабочий день уже во всю прыть катился к всегда долгожданному обеду.
      "Ну-ну..." - оставшись в одиночестве, неожиданно тревожно выдохнул Сатановский. По обыкновению подойдя к огромному окну, он, с традиционным трепетом взглянул на сияющие практически безграничной мощью и властью рубиновые звёзды всемирно известного московского Кремля, символизирующие могучую тысячелетнюю историю Русской цивилизации: от Рюриковечей до нынешних не простых, как, впрочем, и всегда, - времён. Однако лишь только умозрительный образ необъятных масштабов великих трагедий и свершений прошлого, настоящего и будущего Отечества его, от которого насмерть захватывало Дух, и стыла кровь в жилах, укоренился в его впечатлительных нервных клетках, то тут же, вся сущность Сатановского почувствовала какую-то неизъяснимую подспудную тревогу. И словно бы в подтверждение какой-то неминуемо надвигающейся на него беды доселе совершенно чистые хляби небесные в мановение ока почернели и разверзлись резким потоком воды под угрожающий аккомпанемент грома и молнии.
     - Что-то будет... - рассеянно, с какой-то обречённой тоской только и смог прошептать он, резюмируя происходящее, в напряжённый такт одновременно занывшему от нехорошего предчувствия сердцу. Затем главный редактор на всякий случай подозрительно огляделся по углам потемневшего кабинета, как бы надеясь там найти причину своей тревоги. Но, ожидаемо,  ничего там не узрев, он с некоторым облегчением и даже радостью, с удвоенной энергией приступил к текущим делам, в рутине которых надеялся утопить нежданно и неизъяснимо нагрянувшее чувство подспудной тревоги за своё будущее.
      Опытный Сатановский, словно в воду глядел, в том смысле, что едва Уклейкин вышел из его кабинета, как к Володе, подобно назойливому репейнику тут же прицепился известный в редакции кутила и душа любой компании, а теперь и подчинённый коллега по отделу политики - Костя Бармалеев:
    - Ну, что, начальник, проставиться бы надо, что б всё чин по чину было...
    - Не дрейфь, старичок, всё будет, - почти окончательно пришел в себя Уклейкин, - вечером с меня поляна.
     - Я и на полштофика не сомневался, дружище, - улыбнулся Бармалеев, давно зная, что Володя - не только человека слова, но также любитель хорошо кутнуть. - Так значит часиков в 6-ть у нас в отделе? - как бы между делом уточнил он, не скрывая радости предвкушения очередного застолья, дабы на халяву и от души расслабится.
    - Как скажешь... - немного тревожно выдохнул Уклейкин, до самых последних клеток печени понимая, во что обычно выливается подобные посиделки за рюмкой чая, в особенности с неугомонным заводилой Бармалеевым.
    - Не вешай нос, Вова-мастер слова, - продолжал он, как обычно, невзирая на чины, без обиняков и панибратски, подбадривать своего свежеиспечённого начальника, почувствовав его неуверенность.
     - И не надейтесь, Карабасы-Барабасы вы эдакие…- заставил себя, натужно улыбнутся Уклейкин, добавив для солидности, как цемента в раствор, немного твёрдости голосу.
    - Вот это уже по-нашему! да всё будет в рамочках, начальник, - не унимался Бармалеев, словно вентилятор, рассеивая малейшие эфимерные сомнения Уклейкина, дабы не дай бог, не сорвать столь желанный междусобойчик. - Фирма гарантирует, тем более, старичок, что тут есть, кому за тобой присмотреть, - и он озорно подмигнув, стаявшей рядом и всё слышавшей Воскресенской, - усвистал в неизвестном направлении.
     "Ничего не попишешь... традиция..." - читалось во взгляде Воскресенской, в котором радость от повышения Володи в должности, немного смешалась с волнением по поводу предстоящего празднования события:
   - Ладно... - снисходительно улыбнулась она Уклейкину, - я займусь закусками и с девочками приготовим стол, а ты займись напитками... - Только, прошу тебя, милый, не переборщи... деньги-то есть?..
    - Я постараюсь, дорогая, а деньжат сегодня шеф подкинул авансом, - и, нежно поцеловав Наденьку, в приподнятом настроении, он, было, уверенным шагом отправился в винный магазин. Однако чуть притормозив, едва не с мольбой вопросил:
    - А может ещё Серёгу пригласить? - я пропуск теперь без проблем выпишу..
    - Как хочешь, дорогой, ведь Серёжа твой друг и, как я убедилась, - очень хороший человек и товарищ, но, боюсь, что в компании с Бармалеевым… я с вами не справлюсь... Если хочешь моё мнения, то давай лучше отметим твоё назначение с Сергеем и другими твоими самыми близкими друзьями дома, тем более, если ты помнишь, в субботу к нам в гости мой папа обещался прийти...
    - Ты, как всегда, права, любимая... - согласился с едва уловимым сожалением Уклейкин.  "Сегодня разминка, а уж в субботу приглашу ещё Сашку Подрываева, само собой разумеется - Петровича с Жорой и, Бог даст, - оторвёмся по полной программе!..", - трезво размыслил он и, вторично чмокнув нежную щёчку Наденьки, - исчез в известном направлении.

      А пока наши счастливые молодожёны готовились к сабантую, в двух шагах от них и Красной площади, как и десять дней тому назад, в том же люксовом ресторане, в соответствии с ранними договорённостями снова встречались Франц Шорт и Семён Разводилов. На сей раз средней руки, но с не малыми связями, ушлый, чиновник Москомархитектуры, не смотря на глухие будничные московские пробки, - подкатил на служебном чёрном Мерседесе на четверть часа раньше назначенного времени в отличие от первой встречи, где по пустым воскресным улицам столицы он неприлично опоздал.
     Причина такого, как могло показаться со стороны, слегка странного поведения Разводилова, на самом деле, увы, банальна и лежала в его эгоистичном и корыстном характере, как, впрочем, у бюрократов всех стран, времён и народов, которые целью своей работы сделали личное обогащение, а не должное служение своим согражданам и Отечеству.
     Судите сами. Полторы недели назад Семён Викторович, сознательно опаздывая на встречу со швейцарцем, коих даже и за выходной день бывало несколько, - как обычно считал, что, во-первых: тем самым поднимает в его глазах свою важность и не заменимость, а во-вторых, - раз доподлинно неизвестно закончатся ли переговоры потенциальным барышом, то и нет смысла перенапрягаться.
     Но после первой их встречи ситуация развернулась ровно на 180 градусов. В его папке, словно только что выплавленные в соответствующей печи раскалённые золотые слитки, лежали разрешительные документы для Шорта на открытие в Москве издательского центра дружбы Россией и Швейцарии, и которые сулили Разводилову неучтённый доходец в пару десятков тысяч евро. Именно обильно парящие в его алчном воображении, подобно сытому косяку жирных гусей, заграничные денежные знаки, вынудили чиновника на представительском авто с мигалкой на крыше без особых проблем преодолеть торные московские пробки и примчаться на 15-ть минут раньше, дабы мимо бездонного кармана не просыпалось ни единого цента.
     - Wow!..it`s beautiful!.. - не мог сдержать ни искренней радости, ни удивления почти всегда хладнокровный швейцарец. - Как вам это удалось?! Я целых два года обивал ваши бю… бюрократические пороги и всё впустую, словно  бы ломился в заведомо заколоченные к нормальному делу двери, а вы ... всего за 10 дней собрали все подписи; и даже самого Самосвалова!..
    - Просто пришлось изрядно поработать, дорогой Франц, и ничего более... - нарочито скромно ответствовал корыстолюбивый чиновник, заметно нервничая, и традиционно, как и все его коллеги в подобных ситуациях, стыдливо и опасливо, немедля уронил на землю свой плутающий взгляд от глаз щедрого заказчика.
     - Oh, don`t worry, - уважаемый Семён Викторович, - я всё помню, - тут же расшифровал опытный швейцарец характерные артикуляцию, мимику и дерганые движения волнующегося по известному меркантильному поводу бюрократа. И, оглядевшись по сторонам и скрестив под столом пальцы правой руки, левой, - Шорт, -  скрытно передал чиновнику конверт с валютой,  параллельно произнося про себя, заготовленную молитву: "Да, простит меня, Господь, за грех мой, ибо за благое дело закон преступаю...".
      Однако едва иностранные денежные знаки перекочевали во внутренний карман модного пиджака Разводилова, и он, также пристально оглядевшись по сторонам, последним нервным окончанием осознал, что соответствующие карающие органы власти, отвечающие за коррупцию, - всё ещё в большом долгу перед народом и государством, - настроение его, ожидаемо резко улучшилось.
      С неописуемым облегчением выдохнув из возвращающейся к естественному цвету и состоянию плоти остатки страха перед возможным уголовным наказанием, он тут же заказал шикарный обед с изысканными блюдами и модным тогда коньяком "Наполеон", упросив швейцарца разделить его с ним. Благодарный Шорт, не смотря на занятость, был не в силах отказать, тем более что надо было выяснить судьбу ещё одной его просьбы, которая уже напрямую касалась всей нашей истории.
      Почти полновесных полчаса в относительно доверительной и раскованной обстановке, за трапезой Семён Викторович обстоятельно, но без подробностей поведал, как надо действовать в несчётных коридорах столичной бюрократии, дабы уже согласованный проект не увяз там навечно, словно бы в тридевятом болоте. При этом,  буквально каждую минуту ушлый чиновник Москомархитектуры, войдя, что называется во вкус только что "заработанных" денег с разной степени толщины намекал Францу, что без его, Семёна Викторовича, помощи по большому счёту и в будущем, - все равно не обойтись.
     Одним словом, Развордилов (простите за невольный каламбур) решил и далее по полной программе разводить, как ему тогда показалось, лопоухого иностранца, а по блатному говоря, - фраера дешёвого, - на свободно-конвертируемые бабки.

      Наконец, заканчивая с десертом и как бы невзначай, - Шорт напомнил о своей личной просьбе. Но тут же по проступившему на подвижном лице Семёна Викторовича лукавому румянцу, который он весьма быстро и профессионально спрятал за искусственно напущенной серьёзностью, было видно, что он, как бывалый партизан в засаде, терпеливо ждал этот вопрос, а главное - был готов к нему во всеоружии. И со свойственной опытному чиновнику витиеватостью и по своему вдохновенно он начал отвечать, напуская жути и тумана, дабы впоследствии по максимуму, подобно ненасытному до овощей и фруктов миксеру, отжать из контрагента столь сладостные его корыстной сущности купюры:
     - Видите ли, уважаемый Франц, вам, как человеку иноземному и не практике не знакомому с нашими весьма суровыми традициями ведения бизнеса, которые сложились в нынешней постперестроечной России, конечно, может со стороны показаться странным, но это дельце в сравнении с вашим издательством, - будет на порядок сложнее, если вообще возможно.
    - Неужели всё так, как это... о shirt.. по-русски - безнадёжно?.. - действительно удивился швейцарец, который предполагал, что всё будет ровно наоборот.
     - Ну, почему же... - тут же будто прожженный тысячами путин рыбак подбросил Семён Викторович "наживку" забеспокоившемуся Шорту. И, выдержав многозначительную паузу, покровительственно добавил, - ...как мудро говорят философы, на белом свете нет ничего не возможного... - и, снизив голос до уровня на котором общаются среднестатистические заговорщики, предсказуемо резюмировал, - весь вопрос в оценке степени риска...
    - Оh, я всё... понимаю... - также перейдя на понимающий шёпот, вынужденно подыграл пронырливому дельцу, находящемуся на казённой службе, иностранец, безусловно понимая, о чём так живописно намекает Разводилов, при этом снова и снова всей душой проклиная в его стандартном постановочном лице-маске алчное мировое чиновничество вообще и России в частности. 
    - А с вами, чёрт меня задери, приятно иметь дело, Франц!.. - заёрзал в кресле Семён Викторович, словно ловкий торгаш на базаре, предвкушая очередной относительно лёгкий барыш.
    - Взаимно... - выдавил из себя Шорт, словно перезревший чирей, опять-таки вынужденно спрятав свой душевный дискомфорт за дежурную улыбку, но параллельно от всего своего неравнодушного сердца искренне пожелав непременно и как можно скорее натурально реализоваться идее взяточника с чёртом.
     - Так вот, дорогой Франц,  - продолжил Разводилов, снова понизив голос до секретного уровня, особо выделив интонацией прилагательное "дорогой", - есть такой весьма известный в относительно узких, но достаточно влиятельных кругах Москвы олигарх чуть выше средней руки, -  Лопатин Павел Павлович. Его основной бизнес, на котором он столь высоко поднялся, если так можно сказать, - вполне легальное строительство. Возможно, вы хотите уточнить, почему я намеренно подчеркнул слова "так сказать" и "вполне легальный"? Поверьте, кому-нибудь другому, я бы этого никогда не рассказал, но теперь, когда нас связывает нечто больше чем деловое знакомство, вам, отвечу, как родному.
     - Благодарю, вас, Семён Викторович, - вежливо ответил Франц, и, не показывая внешне, что и без лишних напыщенных дифирамбов, догадываясь, к чему в итоге клонит ушлый служащий Москомархитектуры.
     И Разводилов ещё с четверть часа, словно вошедший в творческий раж художник-реалист, начал щедро и густо набрасывать на воображаемое полотно жуткие мазки самых мрачных оттенков, расписывая национальные особенности ведения строительного бизнеса в России и его особой московской специфике. Впрочем, как и раньше, он намеренно опустил, как бы мелкие, но крайне важные подробности, без которых картина не отражала полной действительности, с тем расчётом, чтобы в дальнейшем для личного и неучтённого государством профита, словно средневековый алхимик, постараться превратить недостающие вербальные нюансы во вполне реальные денежные знаки  благодарного Шорта.
   - Одним словом... - осторожно, без резких движений, словно вытягивая из воды, соблазнившегося нехитрой наживкой жирного карася и что бы тот не сорвался с крючка, резюмировал чиновник, - дом на улице Красноказарменная,13 сносит СМУ-66  принадлежащее Лопатину, а затем на его месте возвести свой очередной торгово-развлекательный центр. - Ну, и, как вы, теперь наверняка догадываетесь, дорогой Франц, весь проект до самой последней запятой, и, естественно, за долю малую: согласован во всех столичных инстанциях, включая и Мэрию. И, наконец, уж вам ли, как швейцарцу не знать, сколь ценна земля в районе названным в честь вашего же знаменитого соотечественника, сподвижника самого Петра I Великого, - Лефорта... Вы же, кажется, на первой нашей встречи, сами вскользь упомянули, что он вам едва ли не родственник?..
    - Да, это так... - сразу же оживившись, не без гордости ответил Франц,  - правда, очень далёкий родственник: что-то там моя прапрабабушка его прапрадедушке или наоборот, но родители нарекли меня действительно в честь знаменитого Лефорта - достойнейшего соотечественника, заложившего основы дружбы между нашими народами, и которые я по мере возможности пытаюсь ещё больше упрочить.
    - Прекрасно сказано, Франц!.. - также поддавшись нахлынувшим патриотически-историческим чувствам, которые у любого истинно русского человека, включая даже самого последнего отпетого негодяя передаются с молоком матери его. - А посему, предлагаю тост за вечную дружбу между Москвой и Цюрихом! - тут же продолжил наводить более прочные меркантильные мосты с иноземцем Семён Викторович, воспользовавшись подходящим случаем. - Кроме того, я  искренне рад, что волею судьбы и моя скромная персона посредством помощи в открытии совместного издательства оказалась причастна к этому столь благородному делу, - с пафосом, и, как бы, между прочим, снова напомнил он Францу о своей безусловной нужности ему.
     "И весьма небескорыстная помощь...", - было, вновь едко заметил про себя Шорт.  Однако любящая свою горную в центре Европы родину и мир в ней душа его не могла не откликнуться на патриотический призыв казённого прохиндея. И они вдохновлённые высокопарным слогом, встав из-за стола, словно гусары, - нарочито звонко чокнулись, вызвав у немногочисленной и откровенно скучающей в эту пору публики ресторана мелкую рябь удивления, - лихо выпили по рюмке дорогого французского коньяку.

     -Так вот, возвращаясь к нашему щепетильному дельцу... - продолжил витиеватый поучительный монолог Разводилов,  когда градус патриотического консенсуса пришёл в норму свойственную среднестатистическому гражданину. - И всё бы ничего... ну, мало ли у нас, впрочем, как и у вас, разве что не так выпукло, разношёрстных олигархов, которые словно, сиамские близнецы, срослись с властью так, что уже непонятно кто из них кто на самом деле. В конце концов, народная мудрость гласит, что, мол, на всякий болт рано или поздно, но всегда найдётся своя гайка, - и наоборот… но у Лопатина, увы, помимо стандартного набора в виде высоких связей и т.п. преференций, очень солидная криминальная крыша. До сих пор не понятно, каким образом, он щуплым фарцовщиком-ботаником случайным попав в тюрьму, сумел себе заработать непререкаемый авторитет среди уголовников. Иначе говоря, дорогой Франц, в случае осечки в нашем потенциальном деле, я рискую не только высокой должностью, но и трезво выражаясь, - собственной головой...
     Пронырливый чиновник драматически закатил плутоватые глаза к небу, как бы прощаясь с жизнью, и красноречиво, с трепетной тоской, нежно почесал тонкую шею, пока ещё соединяющую тело с головой. При этом, он умудрился, не захлопнуть переговорную дверь наглухо, а особой интонацией оставил едва различимую щёлочку надежды для визави, которую Франц сходу не узрел.
    - Жаль, а я так хотел помочь хорошим людям... - сокрушённо выдохнул швейцарец, медленно привставая из-за стола, что бы окончательно разойтись.
    - Вы, видимо, не совсем точно меня поняли, дружище... - и жестом остановил его. - Я ведь недаром в самом начале нашей беседы упомянул о риске. - И вы, как человек, безусловно, разумный, осторожный и расчётливый, понимаете, что всему есть… цена. И...  - Разводилов, вновь, словно член тайного ордена Тамплиеров, пристально оглянувшись по сторонам, и понизив голос до ниже шёпота, продолжил, -  ...и, скажем, если сумма гонорара будет раза в три больше той, которой вы меня столь щедро сегодня отблагодарили, вас не смутит, то, я, пожалуй, рискну... головой...
    - Oh!.. вы, Семён, ко всему ещё и смелый человек, - попался на некоторое время под чары ловкого словоблудия ушлого чиновника иностранец.
    - Спасибо, дорогой Франц… - дрогнул его голос, глаза заблестели едва заметной влагой, толи профессионально наигранно, толи на самом деле. И после мимолётной и внешне волнительной паузы  Разводилов продолжил:
     - Я полагаю, что вы согласитесь с тем, что, если смотреть на жизнь шире, так сказать философски и на наше дело в частности, то правы и те, кто говорят, что, кто не рискует, тот и не пьёт шампанского
     - Согласен. Как говорил, великий Суворов: "Смелость города берёт!.." - поддавшись чувству здорового авантюризма, завёлся всегда бдительный швейцарец, как и рассчитывал Разводилов до такого уровня внутреннего благородства, когда вышеуказанная сумма уже не имела принципиального для него значения.
    - Впрочем... - тут же сбалансировал ситуацию чиновник Москомархитектуры, - это, у меня, возможно, нервное... знаете ли: самоуспокоение или нарочитая бравада перед боем...
    - Да-да, очень может быть, - сочувственно и с нескрываемым участием проникся его словам Шорт, - но я надеюсь, Семён, вы всё взвесили и никакого криминала, по крайней мере, с вашей стороны, не последует?..
    - Что вы, упаси бог... для этого существуют куда более гуманные и проверенные методы...
     -  Например, извините, какие? Поймите правильно, я не выведываю ваших тайн, и ноу-хау, просто хотелось бы понять некий общий подход, принцип...
    - Да никаких тут тайн нет, тем паче для вас, милый Франц. - Повторюсь, переиначивая слова нашего великого Генералиссимуса с поправкой на современные, а, впрочем, увы, вечные, реалии: если смелость города берёт, то бюрократия оные разрушает. Или ещё проще - это банальное вставление чиновничьих палок в колёса строительной империи Лопатина... Ну, вот вам в качестве некоего примера. Допустим, совершенно неожиданно, некая группа общественников в архиве обнаруживает свидетельство о том, что в этом доме жил известный поэт, большой государственный деятель или ещё что-то в этом роде. Далее поднимается вселенский вой в прикормленной прессе, и стройка по известному нам адресу, как минимум, замораживается... Или же, вдруг окажется, что дом был построен ранее безвестным, а ныне общепризнанным гением архитектуры, а раз так, то является её памятником и культурным наследием, а значит, - сносу не подлежит, а напротив -  строго охраняется государством. Ну и тому подобные нехитрые, но действенные методы…
    "Да, - невольно восхитился про себя Шорт, он хоть и жулик махровый, чтоб его чёрт задрал, но надо отдать должное - талантливый, прости Господи".
    - Кстати, Вы сами можете творчески поучаствовать идеей, имея в виду, например, ваше, пусть и далёкое, но родство с Лефортом, а уж как его оформить в соответствующий официальный документ - это уже моя забота, главное - относительная правдоподобность.   
    - Хорошо, - мгновенно дал добро на удивление себе всегда осторожный и рассудительный Франц, таки подцепив навязанный Разводиловым вирус авантюризма. - Давайте поступим так: я недельку всё продумаю и вам позвоню с окончательным решением. ОК?
     - Договорились, дорогой Франц Карлович! - нарочито быстрым и твёрдым согласием ещё больше, и как бы вскользь,  подзадорил чиновник швейцарца.
       И они, пожав друг другу чуть влажные от волнения руки, отправилась по текущим делам в противоположные стороны Москвы, каждый по-своему счастлив. Душу Шорта, как долгожданный после промозглой погоды уголёк, согревал разрешительный документ, который он, наконец, сегодня, получил, вернее сказать, - фактически, скрепя совестью,  вынужденно купил, на открытие русско-швейцарского издательства после двухлетних бесплодных мытарств. А алчное сердце Разводилова возбуждалось и тешилось наличием во внутреннем кармане стильного пиджака увесистой суммой в иностранной конвертируемой валюте, предвкушая новые, ещё более крупные, пусть и противозаконные, но пока не конфискованные властью личные барыши.

                Глава 2

       Наступившее утро после весьма бурного междусобойчика в редакции "Вечерней газеты" в связи с назначением Уклейкина начальником отдела политики для его организма было ожидаемо хмурым, не смотря на великолепное нежно-голубое небо, покоившееся над златоглавой столицей, словно девственно чистая фата на великолепном челе редкой красоты невесты.
      Удивительно, но в этот раз никакие разношёрстные сны не тревожили Володю, как зачастую бывало ранее при схожих обстоятельствах. Поэтому, когда мощный, пронзительный звук, исходящий из знаменитого, раритетного советского будильника, согласно волновой теории, вынудил в такт незамысловатой мелодии из двух нот, вибрировать слуховые перепонки Уклейкина, то он относительно легко и быстро  вынужденно очнулся. Не открывая сильно слипшихся после обильного употребления спиртного глаз, новоиспечённый руководитель тут же традиционно залепил затрещину источнику противного дребезжания, отчего тот, с грохотом слетев с прикроватной тумбочки, откатился колобком под стол и привычно чуть-чуть поворчав, заткнулся.
    "Сволочь визгливая... никогда выспаться не даёт... завтра же сдам в ломбард..." - в тысячный раз мысленно поклялся Уклейкин подвергнуть окончательной репрессии своего пунктуального, не убиваемого временем, но, по-своему, безусловно, преданного механического друга.
   - Чёрт, а где же Наденька?!.. - наконец, с великим трудом прорезался его голос сквозь накопившуюся за ночь нестерпимую сухость горла, как караван бедуинов сквозь раскалённые пески Сахары, когда, продрав мутные очи, Володя огляделся по сторонам и осознал, что он находится в комнате в полном одиночестве. При этом его реально и в равной степени напугало, как отсутствие любимой, так и то, что он невольно и вслух произнес треклятое слово, которое почти на все 100% считал виной всех своих последних злоключений и старался не произносить оное даже про себя.
     Уклейкин, чудом успев перекреститься, съёжился, словно ожидая над собой неминуемого разряда молнии, но ответа в виде слащавого, холодного, гадкого голоса от виртуально-реального чёрта к его великому удивлению и облегчению, - не последовало. Выждав на всякий пожарный случай в полном оцепенении и неподвижности ещё несколько минут, он немного успокоился, искренне поблагодарив Создателя всего и вся за заступничество от нечистой силы. Но оставшийся неразгаданным факт отсутствия рядом с собою Наденьки, без которой он уже совершенно не представлял своё дальнейшее существование, лишь усилил, едва ли, не животный, страх потерять, не дай Бог, вместе с нею смысл собственного бытия.
      И Володя, начал лихорадочно одеваться, дабы любой ценой и как можно быстрее узнать, где же его самая дорогая во Вселенной половинка, не случилось ли что с нею, а значит и с ним, что-нибудь не хорошее.
    Едва он привстал с дивана на ватных ногах, как и без того бешено клокотавшее сердце его чуть не остановилось, когда нервно-блуждающий взгляд его случайно не сфокусировался, на письменном столе,  где одиноко лежал листок бумаги, мелко исписанный красными чернилами, словно параллельно растёкшиеся друг относительно друга на белоснежном теле струйки крови.
     Судорожно взяв дрожащими руками записку, в предвкушении самого худшего Уклейкин в один глоток исчезающего воздуха, выпил её содержимое:
      
     " Дорогой, Володенька, я надеюсь, что будильник, как бы ты его недолюбливал, всё же разбудил тебя вовремя, и в благодарность за это, ты его не разобьёшь, как всякий раз обещаешь. Утром звонил Сатановский и, войдя по моей просьбе в твоё, увы, известное положение, по-человечески разрешил тебе явиться в редакцию к 14:00, но не секундой позже, так как тебе предстоит с кем-то очень важная встреча, детали которой мне не известны.
     Так что приведи себя в полный порядок: костюм и рубашку с галстуком я отгладила - всё в шкафу, свежий куриный супчик в холодильнике - не забывай, милый, что сегодня твой первый рабочий день в новой должности.
     Встретимся в редакции, целую, твоя Наденька.
     p.s. Передай Бармалееву, что бы он больше закусывал..."

    - Ангел, чистый ангел!.. - открыто возликовала вся сущность Уклейкина, и в связи с  отсутствием вожделенной Воскресенской он нежно расцеловал листок. Ему даже показалось, что божественная радость обретения, едва не потерянного смысла жизни, подобно водопаду начисто смывшая с души тревогу возможной личной катастрофы до кучи растворило в своих целительных водах и похмелье, которое до сих пор угнетало плоть... - настолько в эту минуту Володе стало счастливо.
    "Твоя Наденька, твоя Наденька!!!" - вновь, как и в первый раз, когда он всеми фибрами души ощутил Небесное блаженство взаимной любви, серебряный перезвон самых главных для него слов разнёсся в нём праздничным благовестом.
     Вернув, наконец, столь неожиданно и быстро себе сердечное равновесие, он вдруг, опять вздрогнул, мгновенно покрывшись холодным потом, словно грибник, случайно наступивший на неразорвавшуюся с войны мину, и пугающая  неопределённость дальнейшего бытия снова сковала его: "Блин, а, какой сейчас час!?.."
    За окном во всю мощь полило щедрое Солнце, а обычный будничный вялый звуковой фон подсказывали Уклейкину, что, вероятнее всего, время уверенно и давно перешагнуло далеко за утро. "Чёрт!.. - всё же вырвалось у него в подсознании вторично за четверть часа вновь запретное слово, - неужели  опоздал...".
    На ничтожное мгновение, Володя, по привычке нервно скукожился, опасливо ожидая потустороннего ответа. Но, о чудо!.. его снова не последовало.
    И он, вдохновлённый возможным избавлением от психического недуга, несмотря на слабость, как измученный накануне алкоголем организм к похмельной рюмке, живо метнулся под стол к сиротливо валявшемуся там будильнику, который всё ещё пребывал в глубоком нокауте и в обиде на своего распускающего руки хозяина.
     Словно гаснущую на порывистом ветре слабую свечу, Уклейкин аккуратно и даже с неким благоговением взял его нежно в руку и преподнес к правому уху. Сердце его приостановилось, что бы своим биением не мешать процессу верификации времени, и...  знаменитый советский знак качества в виде подобия пятиконечного ромба не треснувшем циферблате в очередной раз не подкачал: будильник, несмотря на побои, - тикал, а значит - показывал правильно: без пяти 12-ть дня!
    "Слава, Богу!.." - с неимоверным облегчением выдохнул Володя в окружающее пространство нервное напряжение, грозившее взорвать его изнутри, и истерзанное сомнениями сердце его вновь радостно запустилось к жизни, по заведённому Природой порядку, разгоняя чуть загустевшую кровь по аортам и артериям.
     "Все, дружище, мир на веки!.. - обнял он в благодарность будильник и едва не расцеловал, как ранее листок со столь дорогими и воистину спасительными для него строками любимой Наденьки, великолепно, как и она сама, исполненные её идеальным каллиграфическим почерком.
     Таким образом, в запасе было целый час с четвертью с учётом времени на дорогу до редакции - целая вечность в понимании Уклейкина: можно было спокойно принять душ, позавтракать, опрятно одеться и даже, опрокинуть рюмочку чего-нибудь для окончательной реанимации плоти и духа. И с приподнятым настроением Володя неспешно поковылял в ванную комнату.
     Однако, как справедливо замечено умудрёнными собственноручно набитыми шишками предками: гладко было на бумаге, да забыли про овраги.
     Едва Володя открыл туда дверь, как тут же нос к носу столкнулся с раскрасневшийся, как перезревший мак, своей своенравной соседкой Флокс. Только что, плотно до краёв уложив непосредственно в ванную очередную партию своих дачных цветов: от гвоздик до, извините, одноимённых роз, залив для свежести и сохранности от жары их холодной водой, она вожделенно отправилась на кухню глотнуть ледяного квасу...
    - Тьфу, ты, чёрт, напугал! - пронзительной пилой взвизгнула Роза Карловна от неожиданности.
    - Да, что ж это такое?! - ничуть не смутившись, привычно возразил Уклейкин, с грустным раздражением осознав, что принять душ ему сегодня - не судьба. - Опять вы со своими цветами всю ванну заняли, ни сполоснутся спокойно, ни помыться,  как следует, - это всё же коммуналка, а не ваша отдельная квартира...
     - А ты мне пенсию, алкаш, поднял, что б я с утра пораньше, как рабыня Изаура на плантации не ишачила, ась?! Откуда мне знать, что ты, непутёвый, в полдень с похмелья дома дрыхнешь. Все люди как люди - давно на работе, а этот бездельник не бритый - баклуши бьёт: не барин... вон в раковине умоешься! - жёстко поставила она точку в потенциально бесконечном диалоге и, не оглядываясь, словно генеральша, одержавшая очередную безоговорочную победу, отправилась на кухню.
     В любом другом случае Володя, как и всегда, неминуемо крепко бы сцепился языком с цербером в огромной юбке, но из-за дефицита времени вынужденно проглотил бытовое унижение и, не сказав, ни слова в ответ, начал приводить себя в порядок.
   - Ну, что, Володька, опять покусала тебя наша Фрекен Бок? - подмигнул Шурупов Уклейкину, когда тот, закончив с полу спартанским туалетом, при полном параде явился на кухню попытаться заморить хоть какого-нибудь червячка. - Я аж со двора её лай слышал.
   - Зубы коротки, - чуть зло парировал Уклейкин, - а где, кстати, эта брехливая болонка? - всё же поинтересовался он на всякий случай.
    - Не боись, пехота, - по-армейски отшутился Начштаба, - минут пять как назад, схватила в охапку свои флоксы и ушлёпала, как обычно, спекулировать ими в ЗАГС. 
    - А я и не боюсь, - фыркнул Уклейкин, - много чести... просто достала её хамская простота. - Мы же с тобой, к примеру, не солим в ванной огурцы...
      - А что, -  неплохая идея: вон сколько пустых ванн в доме осталось, после того как треть жильцов в Южное Бутово съехало, хоть кооператив по засолке открывай.
     - Я серьёзно, а ты, дядя Вася, всё шутки шутишь... - немного обиделся Уклейкин. 
     - А если серьёзно, - в свою очередь возмутился Шурупов, - то в чём Карловна не права?           - В том, что нынче старики на пенсию едва концы с концами сводят и вынуждены кто как может подрабатывать где нипоподя? Или в том, что все нормальные люди давно на работе, а ты надрался вчера и дрыхнешь до обеда? Люди с детьми без газа и горячей воды как в блокаду осаду дома терпят, надеясь, что ты, как порядочный человек и журналист, наконец, запустишь по Лопатину свою "Кузькину мать" как и обещал. Сам же знаешь, что одними митингами и пикетами эту мразь не остановить, нервы у всех и так на пределе, а ты всё не нагуляешься. Вон... позавчера Петровы съехали, вчера – Сенцовы: и это лучшие,те кто плечом к плечу целый месяц с нами дом обороняли! А что будет завтра?! Эх, Володька, Володька... ты своими ленью и безалаберностью даже Наденьку, которая чудом за тебя вышла замуж, не жалеешь... Ты вот пока храпел с бодуна на всю квартиру, она, сердечная, с утра уже на рынок сбегала, и супчик тебе из свежей курочки опять сварганила, и меня  предупредила: мол, приглядите, Василий Петрович, за Володей, что б горяченького покушал. Как дитя неразумное, тебя опекает, а ты... - жёстко отчитал его ветеран, и с досады и что бы немного успокоится, - внепланово закурил папиросу.
      Уклейкин стоял, как вводу опущенный, ибо возразить ему было совершенно нечего, отчего на душе его стало снова гадко.
    - Молчишь... - сбавил обороты Начштаба, видя, как его, безусловно, справедливые слова ранили сердце Володи, -  ...значит не совсем совесть пропил, только по этому, я ещё и разговариваю с тобой, непутёвым.
       Вместе с густым и едким табачным дымом термоядерных папирос "Север" в кухне зависла тяжёлая пауза, которую Шурупов, относящийся к Уклейкину почти как к внуку, решил так же решительно её прервать, резко затушив в знак примирения окурок:   
    - Ладно, Володька, в конце концов, я тебе не прокурор и не адвокат: Бог рано или поздно всех нас рассудит по делам нашим... Лучше, скажи, ты чего сегодня такой расфуфыренный, случилось что?
    - Так ... меня вчера в "Вечёрке" повысили до начальника отдела политики, ну и, как водится, пришлось отметить... с коллегами. Между прочим, и Наденька была... - со смущённой гордостью ответил Володя, постепенно приходя в себя.
    - Ну?! так это ж другое дело, - искренне обрадовался Начштаба тому, что причиной очередной бытовой загогулины Уклейкина был веский повод, а не банальный загул. - Не проставиться в коллективе - почти что грех, прости Господи... Так что, Володя, от всей души поздравляю!.. - и в воскреснувших чувствах он даже обнял его.
    - Спасибо, дядя Вася...
    - Спасибо не булькает, - задорно подмигнул ветеран, словно бы ничего и не было.
    - Само собой... - понимающе улыбнулся Володя. - Только я сейчас пустой... - с болезненной грустью, разочарованно добавил он, - ... вот завтра...
   - А что завтра?.. - тут же, словно опытный футуролог, вцепился заинтригованный Шурупов в будущие, как ему почувствовалось, застольные перспективы.
   - А завтра, Петрович, милости тебя просим к нашему шалашу часикам к трём: прям тут и отметим моё назначение, - Наденька только самых близких пригасила.
     - Добро!.. вот это по-нашему, по-русски, по-товарищески и по-соседски, - как ребёнок, перед праздником, возрадовался Начштаба.  - Так тебе капнуть что ли? - как бы авансировал он завтрашний сабантуй, к тому же, видя по всё ещё бледному лицу Володи, что похмелье до сих пор изводит его.
   - Эх... хорошо бы, - в свою очередь оживился Уклейкин, - а то сам понимаешь, внутри  как-то муторно...
    - Ладно уж, как не понять, я что почётный трезвенник или папа Римский... - по-человечески откликнулся Василий Петрович дискомфортному состоянию соседа, в котором и сам прибывал несчётное количество раз, -  по такому случаю можно, но только по рюмке и стоп, а то меня твоя же Наденька без каши съест, если узнает.
    - Ни-ни-ни... - любимым отрицательным междометием твёрдо согласился с железной логикой ветерана Уклейкин.
    - Ну-ну... -  в свою очередь ещё короче предупредительно-настороженно ответствовал Шурупов, который, подобно опытному караульному, был всегда на чеку. - Смотри, Володька... не искушай Судьбу... -  и со смешанными чувствами достал из недр огромного кухонного шкафа бутылку коньяка, оставшуюся после фантастической встречи с другом-фронтовиком цыганским бароном. Затем он неспешно разлил ароматное спиртное по рюмкам, сказал емкий и, как всегда, длинный поздравительно-нравоучительный тост в адрес Уклейкина; и после долгожданного для Уклейкина чоканья, в один синхронный глоток хрустальные 50-ти граммовые ёмкости были опустошены.
    А уже через минуту благолепный нектар высококачественного коньяка, целительно растворившись в разной степени изношенности клетках почти сроднившихся соседей, окончательно их примирил, как, впрочем, и сотни раз до этого.
   - Ты, Вовка, всё ж супчику похлебал бы на дорожку, - по-отечески благодушно и с традиционной мудрой назидательностью начал расточать совет за советом Шурупов.
    - Спасибо, дядя Вася, но уже времени впритык, - озабоченно глянул Уклейкин на дважды подаренные ветераном командирские часы, которые, как мы помним, чудодейственным образом описав своеобразный цыганскую петлю удачи, вернулись Володе на запястье левой руки,  - надо на работу бежать...
     И поправив непривычно и неприятно сдавливающий на шее модный галстук, как накинутую внешними обстоятельствами бытия удавку, - Уклейкин суетливо засобирался к выходу.
    - Ну, тогда, начальник политотдела "Вечёрки": ни пуха тебе, ни пера!.. - согласно многовекового русской традиции бодро напутствовал Шурупов его на дорогу.
    - К чёр... то есть спасибо, я хотел сказать... - нервно осёкся смутившийся Володя и нарочито уверенно вышел в двери.
    "Эко, всё же, бедолагу, зацепило..." - сочувственно подумал Шурупов, и, покачав седой головой, - незаметно перекрестил в спину исчезающего в дверях соседа.

     Этот религиозный жест Начштаба возымел своё охранительное действо на Уклейкина, ибо по дороге к издательству с ним ничего страшного не приключилось, если не считать пустяшную ссору с тучной кондукторшей трамвая, которая совершенно случайно ему наступила на ботинок, оставив там, словно гусеничный трак танка, пыльный отпечаток 44-го размера. Поэтому, когда без десяти два по полудню Володя пересёк собою порог издательства, настроение его было относительно нейтральным.
   Памятуя о жёстких, но абсолютно правильных наставлениях Петровича по поводу судьбы "Кузькиной матери" Уклейкин, имея в запасе, несколько минут, первым делом бросился в комнату выпускающих редакторов в надежде наконец-таки увидеть там без вести пропавшего в чернозёмных землях Украины Яценюка. Но, увы, в этом сегменте бытия фортуна вновь повернулась к нему своей нелицеприятной стороной. И безрезультатно помучив Кривицкую дежурными вопросами где, мол, находится, а главное, - когда объявится её коллега, Володя понуро отправился к шефу.
     Сатановский же в это время был самой противоположностью подчинённому и буквально сиял, как только что отчеканенный царский золотой червонец. Он сладостно предвкушал очередные гонорары от рекламы тщеславных вороватых кандидатов в депутаты, которые всякий раз всё ближе и ближе приближали его к тайной мечте - обретению небольшого домика где-нибудь на побережье Испании, что бы в райской тиши и дали от неспокойной Родины, наконец, отдохнуть и заняться мемуарами. Конечно, как бывший офицер советской армии, более того  - политрук, и просто, как действительно порядочный человек и руководитель, заботившийся, и о газете, и о трудовом коллективе, почти всю заработанную не совсем официальным путём прибыль он вкладывал в них. Но постоянная нервотрепка, публичность, неопределённость, суды, опровержения, а порой и реальные личные угрозы от раненых фельетонами и разоблачительными статьями весьма влиятельных особ - измотали его до невозможности.
     Иными словами, скопившаяся годами усталость требовала в понимании Сатановского должной компенсации или, лучше сказать, - противовеса в виде пусть и не патриотичного, но спасительного для психического, да и физического здоровья переезда за ранее идеологически враждебный кордон. Для воплощения же мечты в реальность, Борису Абрамовичу, по его же самым скромным  расчётам не хватало тысяч десять-пятнадцать евро, которые он и планировал скопить до середины осени, в ходе начавшейся избирательной "жатвы".
     Всё же остальное: вид на жительство, заграничный паспорт и заявление об увольнении с открытой датой давно пылилось у него в сейфе.
   - Ну, слава Богу, хоть к обеду не опоздал... - облегчённо выдохнул главный редактор, наконец-таки, узрев в дверях своего кабинета, с чуть озадаченным лицом, но в целом вполне респектабельного Володю.
   - Так вы же сами, Борис Абрамович, ...разрешили к двум часам, - комкано начал оправдывался Уклейкин за вчерашний междусобойчик и его последствия, - и... спасибо вам за чуткость...
     - Ладно, "прописаться" в новом коллективе, - дело святое, - сразу же  успокоил его шеф, что бы как можно быстрее перейти к делам. - А вообще-то, за такую временную поблажку с моей стороны, - ты лучше своего ангела-хронителя благодари.
    - Наденьку?.. - как-то совсем уж глупо уточнил всё ещё немного растерянный Уклёйкин.
     - А что, у тебя ещё кто-то есть?.. - совершенно беззлобно подыграл ему Сатановский, который продолжал находиться в великолепном расположении духа.
    - Что вы, как можно... - отнекиваясь, засмущался Володя, - она для меня буквально всё... и вся в этом мире...
    - То-то... - удовлетворился правильным во всех смыслах ответом подопечного Борис Абрамович, и решительно свернул увертюру вежливости к главной теме: - Давай, Володя, лирику и философию оставим на потом, а сейчас - к делу.
     И решительно взяв весьма ошалевшего Уклейкина под локоть, отчего-то усадил его в своё редакторское кресло, убедительно показывая непререкаемой мимикой, что, мол, так и надо, продолжил:
    - Итак, вчера поздно вечером мне звонил Лопатин и...
    - Зачем?.. - перебил растерянный Уклейкин шефа, задав вопрос ещё глупее прежнего.
      - На Марс с ним полетите... - попытался Сатановский пространной шуткой "разбудить" Володю. - Ты, что, родной, не опохмелился?..
    - Да... нет... - совершенно неопределённо ответствовал он, всё ещё пребывая в некой возбуждённой растерянности от «мне звонил Лопатин».
   - Тогда всё ясно... - мудро трактовал витиеватый ответ, Борис Абрамович, в пользу "нет", и проворно достав из шкафа заветный коньяк, - хитро подмигнул подчинённому, - в нашей творческой и нервной работе по 50 грамм для тонуса никогда не помешают...
      С удвоенным удовольствием шлёпнув с коллегой по-маленькой, Сатановский в ещё более хорошем расположении духа продолжил "реанимировать" Володю:
    - Итак, мил дружок, повторяю вопрос: после двух твоих рекламных статей о Лопатине, которые он так расхвалил, у нас, что в плане стояло?..
   - Интервью... с Лопатиным, - тут же вспомнил Уклейкин, словно Некто включил нужный тумблер, отвечающий за память.
  - Ну, слава Богу!.. - искренне возрадовался шеф, как будто подписал купчую на вожделенный домик в Испании. - Вот что пять армянских звёздочек животворящих делают!.. Пошло дело... Так вот, сегодня ровно в 17:00 и не секундой позже ты должен быть в его офисе и всё сделать по высшему разряду, как ты умеешь. У тебя, кстати, ещё есть два часа в запасе, так, что подготовься, мил дружок, как следует.
    - Я постараюсь,  - заметно уверенней начал держать себя Уклейкин.
    - Ты уж, Володя, постарайся, - как отец сына просил его Сатановский, - сам понимаешь, наша газета, увы, материально на 90% зависит от этих распальцованных нуворишей...
   - Ничего, Борис Абрамович, будет и на нашей улице праздник... - как-то неожиданно зловеще "успокоил" он шефа.
    - Вот только, давай без эмоций, Владимир Николаевич... - слегка напрягся предусмотрительный Сатановский. -  Я, безусловно, понимаю, что этот приблатнёный ворюга Лопатин глаз на ваш дом положил, и сопереживаю твоим патриотическим чувствам, и даже готов в разумных пределах всячески помочь вам в этом противостоянии с ним, но интервью должно быть взято в срок и без скандала...
    - Не переживайте, Борис Абрамович, я и так вам по гроб обязан, - уже совершенно твёрдо и уверенно заверил Уклейкин шефа, - так что с этой стороны... - чуть неопределённей и чуть мягче добавил он, - ... сегодня беды не будет.
   - Ладно, что там... - немного размяк от добрых слов своего любимчика Сатановский, - это я так по-стариковски ворчу, перестраховываюсь... - В общем, бери адрес, Володя, (он протянул ему визитку Лопатина) и через пару часов дуй на "баррикады" - тут пять минут пешком до его офиса на Варварке, рядом с Кремлём.
      И главный редактор, как обычно, с трепетной тоской взглянул на властные рубиновые звёзды, когда Уклейкин, призрачной надеждой на успех избирательной "жатвы", словно увиденный усталым путником спасительный дымок за горизонтом, растворился в дверях кабинета. Единственное, что было неожиданным - это мимолётное чувство неизъяснимой тревоги, которое, словно иголка, кольнуло всегда чуткое и опытное к внешним угрозам сердце Бориса Абрамовича. Впрочем, эфемерное беспокойство мгновенно исчезло с первым же телефонным звонком, как будто бы его и не было вовсе.
     И бывший заместитель командира №-ской части Забайкальского округа по воспитательной работе, подполковник запаса никем и никогда непобедимой Советской Армии, а ныне главной редактор весьма популярной в столице "Вечерней газеты" с ещё большим энтузиазмом приступил к текущей работе.

    Примерно с таким же настроением, поправленным армянским коньяком и вдохновенно-справедливым напутствием шефа Уклейкин упругим и решительным шагом сразу же направился к своему новому поприщу в повышенном статусе - руководить отделом политики. Конечно, даже, несмотря на вчерашний крайне тёплый сабантуй, он немного волновался.
     Как его встретит протрезвевший коллектив: не будет ли против него интриг и прочих палок в колёса от завистников-карьеристов, справится ли он с обязанностями и повышенной ответственностью, не подведёт ли Сатановского, который открыто и чистосердечно доверился ему, не смотря на относительно малый опыт?.. Эти и подобные вопросы естественным образом терзали его перед пересечением порога в новую реальность бытия.
    Поэтому, когда Уклейкин подошёл к дверям своего отдела он мало того, что, как конь перед финальной ипподромной скачкой, помялся, собираясь с духом, прежде чем, отварив оные, - предстать с открытым забралом коллегам, но и специально придал физиономии слегка напущенную строгость, которая к слову, не писалась с его всегда открытым выражением лица.
    Кроме того, в одном из ящиков его нового огромного начальственного письменного стола, куда накануне, перед междусобойчиком, он кое-как распихал все свои рукописи и документы, тосковала папка со всеми материалами на Лопатина, в том числе и наброски вопросов для интервью с ним, сделанные ещё недели полторы назад.
    Однако волнительное предвкушение, как минимум десятка разной степени пристальности взглядов подчинённых к явлению Володи коллективу в качестве их шефа разбилось, как волны о пирс, вопиющей пустотой в самый разгар середины трудового дня, когда он пересёк-таки порог отдела.
     Лишь в самом дальнем углу отдела, словно чудом выхваченная лучом солнца кочка на тусклом болоте, над монитором молчаливо торчала взъерошенная ярко-рыжая колоритная макушка, единственная не только во всём издательстве, но и высоко вероятно, в близлежащих кварталах, которая почти со 100% вероятностью указывала, что она принадлежит взбалмошной голове Бармалеева.
      Весьма изумлённый вскрывшейся действительностью, граничащей в его понимании, с вопиющим нарушением дисциплины в первый же руководящий день, Уклейкин вмиг растерял нарочитую начальственную напыщенность, чуть растерянно подошёл к единственному живому в комнате существу и несколько глуповато вопросил оное:
   - Костя, это ты что ли?..
   - Я.. - ответила, не шелохнувшись ни на йоту, голова с редкой палитрой и крайне всклокоченной шевелюрой, - не видишь что ли?..
   - Теперь вижу... - сокрушённо промолвил Уклейкин. - А где все остальные?.. - попытался рассеять он причины тумана непонимания образовавшегося коллективного вакуума.
   - Да кто где... Одни взяли бюллетень, другие в местной командировке, третьи обедают, а стажёр Гусев в ларёк отошёл по моей... личной просьбе, про остальных ничего не знаю, - словно убитый временем автоответчик пробормотал Бармалеев, не поднимая глаз, хотя по всему было видно, что давалось ему это с превеликим трудом.
    - Нда... - как-то потеряно выдохнул Уклейкин никак не ожидавший такого форменного бардака во вверенном ему отделе, - а ты-то чего такой разбитый, как француз после Бородина?..
     Рыжая голова, подпираемая согнутыми в локтях руками, дабы трагически не рухнуть под собственной чугунной тяжестью на твердь письменного стола, наконец, качнулась вместе с ватным телом назад и, откинувшись на спинку стула, с едва уловимой обидой ответила вопросом на вопрос:
    - А ты, Володя, в курсе, что говорил другой француз полтора века спустя?..
    - А причём тут это?.. - чуть раздражённо удивился новоиспечённый руководитель чрезмерной развязности подчинённого приятеля. - Они много чего наговорили за столько-то лет, всех не упомнишь...
    - И, тем не менее, напомню, дружище... - приподняв кончиком указательного пальца тяжёлое сизое веко над правым слипшимся глазом, - о чём говорил не самый последний из реально великих лягушатников...
    - Ну и?.. - поскорее хотел закончить Уклейкин, как ему казалось, бессмысленный диалог.
    - Так вот, - открылся сам собою второй мутный зрак мучительно медленно оживающего Бармалеева, - если перенести семя замечательной мысли - Антуана Мари Жан-Батист Роже де Сент-Экзюпери - в нашу суровую северную почву, то оно бы сто пудово бы проросло не менее мудрыми словами, не существенно отличаясь от оригинала, а именно: "Мы в ответе за тех, кого напоили...".
   - Ах... ты про это... - тут же сообразил о чём идёт речь начитанный Уклейкин совершенно не ожидавший такой сочной философской аллегории от Кости, который слыл весьма посредственным журналистом и не отличавшийся эрудированностью баламутом, - ну, извини, брат... Но, ты сам, насколько помню, тосты как из пулемёта выстреливал...
    - Так я же от всего сердца старался, что бы всем хорошо было... А тосты, какие!.. За здоровье, за дружбу, за коллектив, за твоё назначение, за любовь... и твою красавицу Наденьку... -  уважительно подмигнул он Володе.
    - Да я разве чего говорю... - согласился Уклейкин. - Просто раз такое дело, то мог бы с утра по дороге на работу аккуратно поправиться...
     - Эх... я бы с превеликим удовольствием... так бы и сделал, - мечтательно вздохнул взъерошенный рыжий журналист. Вот только...
    - Что только?.. - напрягся, оборвав его Володя, уж и не зная, чему ещё придётся неприятно удивиться.
     - Да, собственно, ничего особенного... Просто, я со вчерашнего междусобойчика никуда отползти не смог, прям тут и рухнул под столом, когда вы все разбрелись, отставив меня один на один с недопитой стеклянной артиллерией... -  совершенно спокойно ответил Бармалеев, всё же вновь ошарашив Уклейкина.  - Ты сам знаешь, я отступать не привык перед вызовами бытия - вот и пришлось принять на грудь, дабы градус не выветрился... Потом кое-как очухался в 4-ре утра... ну, думаю: куда идти-то? домой поздно, да и смысла нет, ибо ни кто меня, Владимир Николаевич, там не ждёт и обо мне не переживает, как о тебе, семью ведь я так и не завёл... один на всём свете яки перст фальшивый... Затем покурил ещё с расстройства пару стопок съел с горя и опять дрыхнуть завалился, так и промыкался почти до обеда...
    - А как же родители твои?.. - таял в сочувствиях Уклейкин, как эскимо в детских ладошках.
     - Так под Рязанью они свой век доживают... - грустно ответил Бармалеев, на секунду о чём-то задумавшись. - А, между прочим, - тут же, удивительным образом оживился он, - это рядом с селом Константиново, где Серёга Есенин родился!.. - А вы меня всё за глаза рыжим клоуном дразните...
    - Что ты, Костя, разве так можно... - растерялся Володя его неожиданному откровению.
    - Да я не про тебя, Володя... ты у нас вообще сама вежливость... По большому счёту мне, старичок, фиолетово, кто и что обо мне шепчется за спиной, я с детства привык и давно уже не в обиде на поведение людей не далёких, ибо, расстраиваться по этому поводу, считаю, как минимум, - глупостью... Только, вы, городские, того не знаете, что у нас пол деревни рыжих, и, как до сих пор болтают бабки, тут, возможно, без поэта не обошлось... зело любвеобилен был наш знаменитый земляк... И, может быть, в моей проспиртованной, никчёмной крови, блуждают талантливые, но, увы, так и не реализовавшиеся на радость человечеству гены русского гения... А я ведь, дружище, в юности неплохие стихи писал... А потом, как всегда, суп с котом... То одно, то другое, и в итоге: разменяв потенциальные пусть даже и крошки таланта, на пёструю, но, по сути, пустую, суету, - превратился в посредственность,  никому не нужное существо с вредными привычками...
     И в порыве нахлынувших чувств, вызванных возможным родством с великим поэтом, он отчаянно взъерошил пятернёй и без того всклокоченную ярко-огненную кучерявую шевелюру. - Эх, где же Гусев бродит, мать его?..
     "А ведь действительно похож!.. - поразился про себя Уклейкин, - и характер такой же взбалмошный, и даже внешне... - только сейчас случайно заметив за спиной Бармалеева, висевший на стене небольшой, пожелтевший от времени портрет Есенина. - Стало быть, и Костя, так или иначе "коллега по цеху...". И солидаризируясь с Бармалеевым, как с самим собой, - тут же более уверенно продолжил:
    - Да уж... жизнь штука сложная, - кто бы сомневался... но, как говорили мудрые: надо жить... Ладно!.. чёр... то есть Бог с тобой, не будем ждать Гусева, - окончательно сжалился Володя над  вдрызг загрустившим коллегой, вспомнив, как и ему всего лишь несколько часов назад, в схожем положении великодушно помогли коньяком сначала Шурупов, а затем и сам Сатановский.  - Главное верь, что рано или поздно, всё будет хорошо...
    - А я и верю, куда деваться-то... - буркнул Костя, с неподдельной надеждой взглянув на новоиспечённого шефа.
     И в подтверждении своих слов, Володя, как Винни-Пух в поисках горшочка с мёдом для подарка нудному ослику ИА на день его рождения, принялся усердно искать в недрах своего нового огромного письменного стола заветную чекушку, припасённую для подобных экстренных ситуаций.
    - Только, умоляю, Костя, не заводись... - по инерции предупредил Уклейкин, уже через минуту передавая ему флакончик с "живой водой"; впрочем, про себя трезво осознавая, что призывать неисправимого кутилу к алкогольному благоразумию во второй половине дня пятницы - это утопия.
     - Обижаешь, старичок... я свою норму знаю!.. - возликовал Бармалеев, словно бы палача, который уже занёс над ним топор и вот-вот отсечёт больную голову, - хватил кондратий. И тут же, не теряй драгоценного времени на традиционную процедуру канонического наливания водки в стакан, - в один глоток ополовинил четвертинку.
     - В том-то и дело, что знаю... - скептически улыбнулся Уклейкин, буквально на глазах расцветающему Бармалееву, при этом, отчётливо помня, как тот накануне вчерашнего сабантуя, один в один произносил эту же фразу.
     - Ну, спасибо, Николаич, век не забуду, - растаял в благодарностях, возможно, прямой потомок Есенина, пропустив мимо зарозовевших ушей нравоучительную ремарку Володи, продолжил рассыпаться в благодарностях:
    - Я и раньше тебя уважал, а теперь ты мне, считай, как брат!.. Если что - зови на помощь, уж в этом деле у меня кишка не тонка, сам знаешь, - весело подмигнул он сразу обоими серыми лукаво-озорными глазами.
    - Спасибо, конечно, но... надеюсь, этого не понадобится... - вновь внутренне растерялся Уклейкин, услышав для себя знакомую фразу с противоположным смыслом, которой Шурупов всякий раз  попрекал его, а именно: "кишка тонка" и решил переменить тему, параллельно с сожалением подумав, "неужели мои частые не решительность и не твёрдость так бросаются в глаза":
    - Слушай, Костя, а чего это моя Наденька на тебя с утра за вчерашний междусобойчик ворчала, я так и не понял?..
   - Наверное, из-за Льва Толстого... - убийственно спокойно продолжал ставить в тупик Бармалеев и начинавшую напрягаться весьма хрупкую нервную систему Володи.
    - Как это?.. - снова опешил Уклейкин, искренне полагая, что лимит удивлений на сегодня полностью исчерпан.
   - Элементарно, мой спасительный друг, "Войну и Мир" читал?
    - Раза три...
    - Я и не сомневался... значит, помнишь, как Безухов с Долоховым кутили...
    - Ну, медведя, например, к городовому привязали, но... причём тут ты?..
    - Во-первых, - не "ты", а мы, а во-вторых, помнишь эпизод, когда они поспорили, кто из них стоя на окне спиной к улице выпьет из горла шампанского и не упадёт?
     - То есть, ты хочешь сказать, - испугался собственной страшной догадки, Володя,  - что мы вчера повторили их "подвиг"?
     - Увы... - с искренним сожалением закурил Бармалеев. - Едва я, игравший роль балагура Долохова, заметь, по книге, - рыжего, а ты  - Пьера, так же весьма с тобою схожего персонажа, поспорив, ударили по рукам, и я начал первым карабкаться с бутылкой на подоконник, как твоя Наденька каким-то чудом удержала меня... Хотя ты сам знаешь, какой я заводной и что сделать подобное со мной почти невозможно....
   - Так у нас же первый этаж... - проявил мужскую солидарность с коллегой Уклейкин, поддержав его основательным аргументом.
   - Так и я ей об этом, насколько помню, говорил, мол, если и навернёмся, то максимум шишки посадим... В общем, слово за слово, хреном по столу, но я как кролик перед удавом, разумеется, - в хорошем смысле, сдался... И знаешь, что более всего меня тогда поразило?
    - Нет... - развёл плечами Уклейкин, уже и, не зная, что ожидать. - Парадокс, но с её стороны в мой адрес не было: ни криков, ни угроз, ни истерики, ни тому подобных, прости, бабских "доводов" в подобных ситуациях... Напротив, она, словно заботливая ключница, находила такие слова и нотки к запертым "дверям" моего не трезвого эго, что в итоге я добровольно, и даже с некоторой радостью,  - капитулировал... И, кажется, благодарил её за неожиданную чуткость, что поверь мне, старичок, не случалось со мною никогда...  Одним словом, Наденька твоя, как есть, чистый ангел... береги её, брат... - с какой-то внутренней тоской перемешанной с едва заметной белой завистью закончил возможный отпрыск Есенина сумбурный пересказ вчерашнего сабантуя и эффектно вторым глотком прикончил остатки чекушки, которые окончательно воскресили организм изношенный разнузданным бытиём его.
   "Что-то сегодня все, как сговорились, Наденьку ангелом называют, к чему бы это?.. - крепко задумался Уклейкин удивительному единству мнения никак не связанных между собой людей: Шурупова, Сатановского и Бармалеева, которое, он, безусловно, разделял и в котором, с каждым часом всё более укреплялся, подобно молящемуся верующему пред чудотворной иконой. - Да ещё Костя... - продолжал он традиционное самоедство, - со своим "Кишка не тонка" прямо перед встречей с Лопатиным... Вот что это? как бы случайный намёк судьбы: мол, соберись друг Уклейкин и докажи, наконец, всем и каждому, что ты не тюфяк очкастый, а человек с большой буквы способный на благородный поступок и самопожертвование или что-то совершенно иное?"
    Собрав, таким образом, в себе пёстрый букет загадок, противоречий, сомнений и не воплощённых в реальность желаний, Володя, сдерживая для окружающих, повысившееся внутреннее напряжение нервной системы, - пожелал Бармалееву не подорвать здоровья в грядущее выходные. И с задумчивой сосредоточенностью, - отправился за свой письменный стол редактора отдела политики "Вечерней газеты", что бы  за оставшиеся полтора часа основательней подготовится к интервью с Лопатиным, которое, с каждой канувшей в историю минутой ему определенно вырисовывалось всё более и более роковым. 

                Глава 3

     Уклейкин специально пришёл на Варварку, где в великолепно отреставрированном особняке XVIII века впритык к Кремлю был расположен центральный офис Лопатина на полчаса ранее оговоренного для интервью времени, что бы прежде осмотреться, отдышаться, успокоится, напоследок перекурить, в общем, - привести себя в полный порядок. А затем решительно собрав в кулак волю, нервы, ум, эрудицию, переживания, сомнения, надежды и обиды, в предстоящей в его понимании судьбоносной встрече с врагом, наконец, доказать себе и всем, что кишка у него не тонка.
     Потоптавшись с сигареткой перед высоченным кованым ажурным забором, словно шестовик перед финальным прыжком на чемпионате мира, Володя с искренним удивлением для себя заметил сквозь его прорехи дорогущую никелевую табличку, которая утверждала, что в 1836 году в этом доме несколько дней жил А.С. Пушкин.
    "Однако везёт мне сегодня на поэтов... к чему бы это?.. - чуть растерявшись, странным совпадениям, задумался Уклейкин, - ...и, кстати, - тут же возмутился он, - ведь это всего за год до того рокового дня, когда жизнь сияющего ярче Солнца нашего непревзойдённого гения, была трагически прервана завистливой пулей треклятого, никчёмного, пустого и гнусного Француза...".      
     Эта естественная для всякого пресвященного и тем более истинно русского человека, гневная мысль, сверкнувшая предгрозовой молнией о вопиющей несправедливости, когда  бездарная и к тому же инородная особь похотливо уничтожает величайший во Вселенной талант, - есть страшное преступление перед Природой, самой её сути, - взбудоражило чуткое и отзывчивое сердце Уклейкина. Точно так же как и давным-давно, в школе, где он впервые из печальных уст учителя литературы узнал об этой ужасной, трагической невосполнимой потере для всей цивилизации. "Подобному злодейству нет, и не может быть прощения, никем и никогда!" - в очередной раз зафиксировал бессрочный приговор его закипающий мозг всему порочному и преступному, и, как обычно, Володя с полтычка завёлся сам собою.
     И этот твёрдый, безапелляционный вывод, заквашенный на врождённом обострённом чувстве несправедливости, долгих и мучительных терзаний, раздумий от первого дня осмысленного созерцания окружающего Мира со всеми его радостями и горестями до текущей минуты бытия придал Уклейкину какую-то неизъяснимую силу дополнительной уверенности в том, что он, безусловно, находится на стороне добра. И что он, как избранный солдат Светлой части Вселенной, должен доблестно и беспрекословно выполнить Её приказ: разбить в пух и прах, хитрые и коварные заградительные редуты всего нехорошего и непотребного, возможно, положив на алтарь святой победы собственное здоровье, а может... и самою Жизнь. Как говорится, - пером и шпагой! а за не имением последнего – всем, что сгодится для праведного дела справедливого возмездия.
     Мозаично-буйное воображение Володи тут же совместило отрицательный образ Лопатина, с не менее отвратительным типажом Дантеса в некую единую античеловеческую субстанцию, которая во все времена нагло презирает нормы человеческой морали, а значит, - зацементировал он в сознании праведную и непоколебимую мысль: "Этот монстр не должен быть на свободе, рядом с людьми подобающими!".
     И, словно с самого Неба спущенной благословенной решительностью, Уклейкин, подражая легендарному баскетболисту Саше Белову, феерично вколотившему победный мяч в корзину в эпическом олимпийском финале СССР - США 1972 года, удивительно холоднокровно и резко, вогнал бычок в близстоящую урну. И, тут же, как профессиональный плотник на халтуре в один удар вбивает гвоздь по самую шляпку, он,  победоносно торчащим из сжатого кулака средним пальцем, означающем на западе "Fuck You!", - вогнал кнопку стильного звонка на воротах особняка до самых молекул его составляющих, которые были вынуждены сжаться до дозволенного сопроматом предела.
    Результат был предсказуем: последний, издав десятисекундную пронзительно-жалостливую трель-реквием по самому себе, - был сломлен без каких-либо шансов на реанимацию. Так, отчасти невольно, Уклейкин, находясь в возбуждённом состоянии, сам того не осознавая лично нанёс прямой материальный урон империи Лопатина, пусть и копеечный.
    Однако лишь пройдя весьма унизительную процедуру проверки нескольких эшелонированных постов охраны, состоящую из огромных, угрюмых и, судя по всему, - отъявленных головорезов, которые бесцеремонно прощупывали Володю буквально с макушки до пят, он спустя минут десять предстал перед позолоченными дверьми рабочего кабинета хозяина особняка. При этом во время досмотра вооружёнными до зубов быковатыми существами, которых он невыносимо презирал как безлико-серых слуг коллективного Дантеса, Уклейкин сумел не растратить на них ни единого атома энергии, которая столь неожиданно сгенерировалась в нём против Зла, когда ералаш обстоятельств вынудил вспомнить трагическую судьбу Пушкина, а в его талантливом лице и всего достойного человечества.
    Таким образом, наш герой был необыкновенно собран, решителен и главное как, пожалуй, ещё никогда - внутренне и безоговорочно убеждён в том, что поступает абсолютно правильно: по велению совести и чести, ради близких людей, ополченцев, которые доверили ему свои судьбы, а значит, безусловно, находясь на стороне Добра, поступает верно.
     Павел Павлович же, напротив, всё время после приезда с экзотического курорта, где приобрёл очень выгодное знакомство крайне высокопоставленного чиновника в аппарате Правительства России, - пребывал в прекраснейшем настроении, выстраивая воистину наполеоновские планы своей строительной империи. И поэтому по инерции был расположен относительно благосклонно к предстоящей встрече с корреспондентом, даже не смотря на то, что Уклейкин представлял оппозицию его прожекту по сносу дома по известному нам адресу. И опытный переговорщик сходу решил начать с "пряника", отложив "кнут" на потом, если тот понадобится.

    - А-а-а, Владимир Николаевич, здравствуйте!.. - неожиданно приветливо для Володи привстал ему навстречу Лопатин с огромного кресла из кожи, занесённого в красную книгу нильского крокодила. И затем юрко, словно Ленин на встрече с ходоками, обойдя не менее ёмкий стол, который в свою очередь был целиком выдолблен из запрещённой к экспорту южноафриканской слоновой кости, упругим, деловым шагом подскочил к Уклейкину. - Рад, искренне рад нашей встрече, давно хотел с вами пообщаться тет-а-тет... Проходите, и садитесь, вот, хотя бы сюда... - даже чуть картавил он, как Ильич, и вежливо указал гостю на один из диванчиков у сервированного столика с ароматными аппетитными закусками вперемежку с разнообразным представительским алкоголем.
   - Спасибо, - холодно ответил Володя, вынужденно пожав его худую, но крепкую ладонь, почти все пальцы которой, были унизаны редкой красоты платиновыми и золотыми перстнями с разноцветными бриллиантами.
   - Да пока, меня особенно не за что благодарить... - почувствовал Лопатин внутреннее напряжение и стойкою к себе антипатию Уклейкина, которую последний особенно и не пытался скрывать, - ...разве что есть повод отметить ваше повышение по службе!.. - и многозначительно-покровительственно подмигнул журналисту.
   - А вы откуда знаете про моё назначение?!.. - по-настоящему удивился Уклейкин.
   - Ну, мне ли не знать... - совершенно спокойно и с лукавой улыбочкой ответствовал визави ошарашенному Володе, - ...если я лично Бориса Абрамовича об этом попросил.
  -  Странно... - растерялся Уклейкин неожиданному известию в том смысле, что из рук, а точнее - из уст Лопатина с учётом их непримиримого противостояния - это откровение  выглядело как некий, совершенно бесцеремонный и едва ли не прямой подкуп. - А вам-то это, зачем и... на каком, так сказать,  основании?.. - через мимолётную паузу, показавшуюся вечностью, всё же нашёлся он вопросом.
  - Что ж, я буду с вами предельно откровенным, - снисходительно и даже как-то по-отечески тепло продолжил максимально выверено вести диалог Лопатин, сразу же взяв бразды правления им в свои цепкие и алчные руки. - Только давайте, уважаемый Владимир Николаевич, прежде выпьем по рюмочке... Тем паче, что действительно есть реальные поводы: и, если обретение статусной должности в свете открывшихся обстоятельств вас, судя по, извините, кислому выражению лица, как-то коробит, то уж вечер пятницы, извините, - это святое. Или, пардон, малая толика отменного алкоголя вас, как бы это, мягче сказать,  ...излишне возбудит?.. - специально подзадорил заметно обескураженного Уклейкина хитрый Лопатин, и немного вызывающе подмигнул ему.
   - Отчего же? напротив, - собравшись, твёрдо ответил Уклейкин, - можно и выпить... за пятницу, - интонационно подчеркнул он, самый любимый всеми без исключений  многочисленными народами России, да чего уж там мелочится: и всего мира, - последний день рабочей недели.
  - Вот и славно!.. - не наигранно обрадовался Павел Павлович, - и самолично разлил какой-то эксклюзивный коньяк по 50-ти граммовым из богемского хрусталя рюмочкам, что случалось с ним крайне редко. Неувядающее великолепное настроение его всецело располагало к этому мимолетному снисхождению с "небес" высокого положения современного вороватого капиталиста выше средней руки до уровня рядового корреспондента подконтрольной ему газеты.
    "Черт!.. - всё же мысленно вырвалось табуированное слово из Уклейкина, на которое, впрочем, он в быстроразвивающихся событиях не обратил никакого внимания, - настоящий чёрт: как же это я сразу согласился на коньяк, ведь я только четверть часа назад клялся: никаких уступок Лопатину!? - сетовал на себя Володя. Ну, ничего... - одновременно и вынужденно успокаивался он, как мог, - уж что-что, а немного хорошей, и к тому же дармовой выпивки, пусть даже и из рук врага, - никогда не помешает...".  - А... как же интервью?.. - словно бы опомнился он, выйдя из оцепенения первых неловких минут, как кролик, которому на некоторое время удалось выскочить из фокуса парализующего его волю смертельного взгляда бывалого удава.
     - А вот мы сейчас немного пригубим и спокойно побеседуем, что называется за жизнь... в разумных рамках дозволенного, разумеется, и, я полагаю, что вам, как профессионалу своего дела, - не составит труда после оформить всё должным образом для газеты, - тут же успокоил его Лопатин, продолжая крепко удерживать незримые вожжи управления диалогом. - Как, вам, такой пятничный план? - особо, как и чуть раньше Володя, намеренно выделил он предпоследнее слово, как бы напоминая Уклейкину, что ничто, даже сверхтонкие полунамёки, не ускользают от его пристальнейшего внимания.
     - Годится... - тут же, вторично, меньше чем за минуту, невольно отрёкся от своей внутренней клятвы Володя: "ни за что на свете не соглашаться сразу же с хитрыми предложениями Лопатиным и стараться ни в чём не уступать ему". И от очередного недовольства своим неустойчивым характером со случайной злостью он весьма болезненно прикусил губу; впрочем, внешне ни на грамм не показав, словно от неожиданного укола булавкой, острую пронзающую всю плоть боль.
     Выпили. Лопатин неспешно, с истинным удовольствием, а Уклейкин - машинально,  одним глотком, совершенно не распробовав уникальный букет аромата дорогущего напитка. Затем хозяин предложил гостю эксклюзивную гаванскую сигару ручной работы, от которой на сей раз Володя с показной благодарностью отказался, демонстративно закурив отечественную сигарету "Прима" без фильтра, всёпроникающая едко-свинцовая дымовая завеса от которой, напрочь забила собою знаменитое на весь мир благовоние лучшего кубинского экспортного товара.
       Разумеется, что проницательный Павла Павловича тут же раскусил маленький фортель немного импульсивного корреспондента, но так как он всё ещё пребывал в благостном расположении духа, то не придал ему сколько-нибудь весомого значения, лишь привычно отметив про себя на будущее эту особенность контрагента.
  - Так вот, как справедливо заметили ещё древние философы: "Всё течет и всё меняется...", - продолжил разговор Лопатин, таки раскурив ароматную сигару в пику ядовитой "Приме". -  И в этом смысле Борис Абрамович при всём к нему уважении, увы, начал не вписываться в текущие реалии реанимированного капитализма после 70 лет социалистического эксперимента над Россией, где что бы сегодня достойно жить, - нужно ужом вертеться на сковородке, и при этом успевать показывать даже не зубы, а клыки. Короче говоря, … стар, стал Сатановский, не та хватка уже... да и в последнее время только о покупке домика в Испании и думает... Так что, полагаю, к зиме он окончательно выкупит уютную виллу с бассейном... и эмигрирует наш бывший замполит непобедимой советской армии на тёплые, лазурные берега страны члена НАТО, а мне...
    - А вы откуда про домик знаете?.. - вновь и ещё более неприятно удивился Уклейкин, оборвав на полуслове Лопатина, не веря своим ушам, ибо, всегда считал, своего старшего товарища, мудрого и чуткого наставника, бывшего подполковника, - едва ли, не образцом бескорыстия, принципиальности, честности и патриотизма.
     - Повторюсь, - спокойно ответил Павел Павлович, интонацией, не оставляющей ни тени сомнений в её абсолютной реальности. - Мне ли этого не знать, если все валютные авансовые платежи Сатановского проходят через меня, и я лично консультировал его о нюансах покупки недвижимости на Пиренеях. (Для справки заметим, что через пятые руки Лопатин действительно контролировал небольшую кредитную организацию с простым, как кирпич, названием "Сройка-Банк").
     - А зачем вы мне всё это так подробно рассказываете? - тщательно скрывая настороженность,  спросил Володя, в голове которого путались противоречивые мысли о главном редакторе: " А ведь я ещё искренне переживал - как бы так аккуратно подложить нашу "Кузькину мать" в "Вечёрке" под Лопатина, что бы Бориса Абрамовича не задело. А с другой стороны... - по-человечески его понять можно: всю жизнь служил, работал: разве он не в праве, скопив денег, на склоне лет купить домик пусть и за границей?..".
    - Так вы же сами об этом только что попросили: мол, откуда я про домик знаю? - несколько удивился Лопатин, - я лишь чуть развёрнуто ответил, дабы развеять проступившие на вашей удивлённо-недоверчивой физиономии сомнения... на счёт Сатановского.
     - Сомнение путь к истине... - снова не найдясь, что сказать по существу, пространно ответил Уклейкин знаменитой тирадой, авторство которой среди прочих известных претендентов предписывают Рене Декарту, - но сдаётся мне, что о его домике в Испании вы упомянули не просто так...
     - Браво!.. - похвалил Лопатин сомневающегося гостя. - Во-первых, - вынужден отдать должное вашей эрудиции: сомнение как метод познания, разработанный великим французским математиком, на мой скромный взгляд, едва ли не самый надёжный во всех сферах жизни.
     "Ишь ты!.. - в свою очередь, но с сожалением удивился Уклейкин, - а эта недобитая акула империализма, ещё и не плохо подкована знаниями... не просто, ох не просто, будет её загарпунить... Но придётся! - тут же, мгновенно и решительно взбодрил он себя".
    - …а, во-вторых, - продолжил щедро сыпать дифирамбами Лопатин, - снимаю шляпу перед вашей проницательностью: о корыстных интересах главреда, я, действительно, упомянул не просто так...
    - А с тем... - вновь, и уже несколько грубовато оборвал его Володя, почувствовав какую-то неприязненную подоплёку в витиеватых словах Лопатина, - что бы, вероятно, очернить Бориса Абрамовича в моих глазах, вбить клин между нами или, что вы там себе ещё дурного надумали?..
    - Отнюдь, - всё также спокойно отвечал Лопатин, про себя отметив: "А этот парень не так прост, как кажется, - сходу понял, куда я гну...", - что же плохого в том, что заслуженный человек пенсионного возраста в состоянии купить не полусгнившую дачу-конуру на шести сотках в промозглом Подмосковье, а современное, просторное, комфортабельное жильё в Испании с мягким климатом? Это лишь просто приятный для Сатановского, как и для любого адекватного человека, почти состоявшийся факт его не простой, но достойной уважения биографии.
  - Я с этим нисколько не спорю: наличие достойных бытовых благ, разумеется, приобретённых честным путём, - это нормально, - согласился Уклейкин, колко взглянув в плутоватые глаза Лопатина в момент произнесения: "честным путём", что не ускользнуло от последнего. - Просто, мне показалось, - продолжал он что-то вроде  маленького контрнаступления, - что за этим вашим "фактом"... скрывается нечто большее, о чём вы никак не решитесь сказать...
    - Что ж... - нарочито снисходительно откликнулся Лопатин, податливой мимикой выказывая Володе, как бы, особую доверительность, - дважды похвально: вы снова не далеки от истины, хотя истолковали всё, весьма, превратно, - слукавил Павел Павлович. - И дело тут вовсе не в моей решительности или не решительности, просто я привык во всём и всегда быть последовательным, чего и требую от своих подчинённых, ибо в противном случае в любом деле будет бардак. Так что я, чуть позже по любому бы к этому, как вы преждевременно выразились: "о чём никак не решитесь" пришёл бы.
     - В таком случае, простите, меня, что я вас ненароком перебил... - максимально вежливо извинился Уклейкин, почувствовав, что попал в пока ещё не объявленную Лопатиным цель, когда едва заметная тень раздражения недовольной серой мышкой пробежала по спокойному лицу его, истинное выражение которого было тщательно скрыто маской деловой улыбки.
    - Ерунда, проехали!.. - как ни  в чём не бывало, едва не панибратски продолжил влиятельный хозяин роскошного особняка, расположенного у неприступных стен могущественнейшего Кремля.  - Ну, может тогда, Владимир Николаевич, сразу по второй, - за взаимопонимание! - ни на мгновенье не выпускал из своих цепких рук штурвал управления нервной беседой Лопатин, словно опытный капитан средь волнующегося океана неопределённостей будущего.
     И Уклейкин дабы не показывать, что робеет любого предложения олигарха, чуть поломавшись для приличия, согласился, но, уже сознательно преступив свои вышеозначенные принципы максимального противления любому предложению Лопатина; между прочим, в очередной, несчётный раз, твёрдо решив для себя, что немного хорошего коньяку никакому делу никогда не помешает.
     Они внешне примирительно выпили, заметно понизив незримый градус противостояния, который, к слову, был пока весьма мал. Но на этот раз Володя пригубил не без удовольствия, ибо свежая порция качественного алкоголя окончательно в пух и прах, разбили утреннее похмельное остаточное недомогание организма, придав ему, как заряженному на подстанции аккумулятору, долгожданную дополнительную энергию. Затем, почувствовав себя более раскованными, антиподы неспешно и аппетитно закусили дольками лимона, опять закурили и ещё несколько минут перекидывались пустопорожними фразами, словно теннисный мяч через сетку на разминке перед финалом кубка Дэвиса, пока Лопатин не счёл нужным продолжить запланированную, но не доведённую до конца, тему разговора:
   - Так вот... я был с вами предельно откровенен, Володя, -  он впервые и, как бы, вскользь назвал Уклейкина по-приятельски коротко, - постараюсь следовать этому и впредь. - Итак... вы, надеюсь, не будете оспаривать тезу о том, что любому делу для гармоничного развития периодически нужно вливание свежих сил, крови, идей и... таланта? - особо подчеркнул он последнее слово.
    - Разумеется, не буду... - как студент-отличник перед экзаменатором, немного развязно буркнул под нос Уклейкин.
   - Иного ответа и не ждал, -  опять  похвалил его Павел Павлович, неспешно подводя к заранее заготовленной мысли.  - Тогда мне не стоит говорить вам о всё более возрастающей роли СМИ в нашем быстроменяющимся мире, максимально влияющих на политику и экономику, формирующих общественные мнения, новые веяния, тренды?..
   - Не стоит... - продолжал максимально односложно отвечать Володя, дабы не сболтнуть чего лишнего, смутно предчувствуя какую-то очередную пакость от "лектора-экзаменатора".
   - Отлично, - наконец, поставил хозяин промежуточную условную "пятёрку" гостю. - Так вот... - подытоживал Лопатин первую часть Марлезонского балета. - В свете сказанного, - место главреда "Вечёрки" через пару месяцев останется вакантным... - взял он классическую театральную паузу, многозначительно посмотрел на Уклейкина, и едва не подмигнув, добавил главное:  ...а мне, как вы надеюсь, понимаете, уважаемый Владимир Николаевич, везде нужны свои люди, что бы...
     - А я, стало быть, ваш человек?! - вспыхнул, едва не привстав из-за столика Уклейкин, совершенно не ожидая такой вопиющей наглости со стороны Лопатина, почему-то сразу же отнеся его толстые намёки на свой счёт. Но более всего Володю возмутило, то показное или реальное (он ещё не разобрался) спокойствие и бесцеремонность, с которой зарвавшийся олигарх фактически открыто, вербовал его в свои бесчисленные шестёрки.
     - Заметьте, не я это предложил... - тут же заметил нервно-гневное движение оппонента Лопатин, и неуклюже отшутился знаменитой фразой из культового советского фильма "Покровские ворота", которая максимально широко разошлась в народе, растворившись в нём навеки.
  - Ну, знаете ли, это... это переходит всякие рамки!.. - продолжал Володя возмущённо закипать забытым страдающей прогрессирующим склерозом условной хозяйкой пост пенсионного возраста на плите чайником.
  - Да что же вы так всполошились? - продолжал гнуть свою невозмутимую линию спокойствия Павел Павлович, - я лишь просто рассуждаю вслух, и с вышеприведёнными доводами, хочу заметить, - вы согласились... 
   - И, тем не менее, - чуть остыл Володя, осознав, что вспылил преждевременно, - попрошу без намёков...
    - ОК, как скажите, - всё так же бодро и убийственно спокойно согласился Лопатин, примирительно разводя руками, словно рефери на боксерском ринге противоборствующие стороны. - Но, позвольте, не перебивая меня, всё же, довести мысль до конца.
   - Я постараюсь... - по обыкновению неуверенно пообещал Уклейкин.
     - И на том спасибо, - искренне войдя в роль эдакого мецената-просветителя продолжил прерванное повествование Павел Павлович, - будем надеяться на вашу интеллигентность и выдержанность:
    - Итак. Я, как вы отчасти верно уловили, действительно неспроста затеял этот разговор  вначале нашей беседы; и исходил не только из чисто корыстных интересов, но, и, если хотите, своеобразной благотворительности... - Знаете ли, Володя... - едва уловимо всё же дрогнул его голос под воздействием нахлынувших воспоминаний, - я ведь, как и вы, вырос в обычной московской семье: отец инженер-строитель, а мать - преподаватель английского в институте иностранных языков, замечу - далеко не МГИМО. И так уж сложилось, что рос я типичным ботаником, читая всё, до чего дотягивалась моя ненасытная любознательность, и которого сверстники во дворе за излишне раннюю эрудированную выпуклость на их в целом сером фоне банально колотили, почём зря, пытаясь вогнать её в меня обратно. Поэтому, окончив школу с синяками и золотой медалью твёрдо решив идти по стопам отца,  без блата и репетиторов я легко поступил в архитектурный институт, где с ещё большим рвением продолжил, словно губка, впитывать в себя тексты: от Эвклида до Ландау. Эта, едва ли не маниакальная тяга к познаниям всего и вся - была следствием прямого влияния замечательного советского научно-популярному киножурнала для детей того времени: "Хочу всё знать" и моих дорогих родителей, прививших мне любовь к книге... за что я им, как вы поймёте позже, помимо всего прочего буквально по гроб обязан...
    Он снова закурил, выпав из состояния благостности в некую грустную сентиментальность, словно сорвавшаяся навсегда к земле переспелая груша, от чего неожиданно для самого себя "стрельнул" у Уклейкина сигаретку, сомнительные качества которой он не испытывал на своих лёгких, наверное, лет десять...
     - Т...т... таким... об... образом, - едва откашлялся он после первой же ядрёной затяжки "Примы". - Таким образом, я фактически с пелёнок, усвоил простую, как и всё гениальное, мысль Френсиса Бэкона: лишь в знании - реальная сила, а не в тупых бицепсах и кулаках недалёких студентов-однокашников, как бы ни было тяжело и болезненно ощущать их чисто физическое, слепое превосходство.
       И на третьем курсе института - эту аксиому бытия со всей суровой, железобетонной очевидностью продемонстрировала сама судьба, когда якобы перестраивающаяся власть, обвинив меня в спекуляции шмотками и валютой, как щенка в клетку к матёрым шакалам, швырнула на четыре года в Карельскую тюрьму им на растерзание. При этом, обвинили меня в том, чем сейчас совершенно законно занимается полстраны, и за что некоторые, особо рьяные деятели с помпой получают звания и награды типа "Ударник капиталистического труда"... Сволочи!.. -  всё-таки вырвалось короткая и резкая, как удар финкой, гневная отповедь из внешне спокойного Павла Павловича.
    - Впрочем... - перешёл Лопатин на философский лад, моментально совладав с эмоциями, - как мудро замечено пращурами, - нет худа без добра, ибо случись подобное хотя бы лет на пять раньше, то со 100% вероятностью намазали бы мне лоб зелёнкой... - "Нет человека - нет проблем...", - такую фразу, кажется, предписывают Сталину?..
     - Достоверно не установлено... Если не ошибаюсь, то эта цитата, как бы, вдруг, всплыла в конце 80-х, что говорит о её, возможном, искусственном и исключительно пропагандистском характере начавшегося тогда антисоветского курса, - живо откликнулся Уклейкин, вспомнив бесчисленные дискуссии с Шуруповым о великом противоречивом периоде правлении вождя всех народов.
    - Очень может быть... с них, либералов, станется... - раздражительно буркнул Павел Павлович, интуитивно согласившись с Володей. - Так вот... - неспешно продолжил он, и было заметно, что каждое слово давалось ему нелегко. - Ещё в суде по оглашении приговора я мысленно попрощался с жизнью, а уж когда, щуплым очкариком вошёл в переполненную до невозможности, словно душегубку, камеру к матёрым зэкам, то последней ещё живой клеточкой организма осознал, что это... произойдёт здесь и сейчас. Не буду травмировать вашу психику страшным описанием того, что мне пришлось испытать в день знакомства с реальным адом, да и, поверьте, - понять это невозможно, не ощутив всё на своей собственной шкуре, но скажу со всей определенностью...  Даже не смотря на все перенесенные истязания, - я впервые и по-настоящему уверовал в Бога, ибо неизъяснимым чудом уцелел. Вообще, человек удивительное существо, - ко всему привыкает: и последующие полгода вопреки своему же катастрофическому прогнозу о неминуемой скоропостижной, мучительной и унизительной кончине в любую секунду каким-то образом приспособился к жизни, в условиях её полного отсутствия в нормальном понимании. В этом и заключалось, в моём понимании, первое чудо.
    И вот однажды, совершенно случайно, на общей прогулке под клетчатыми сводами колючей проволоки и смертоносными дулами автоматов охраны, разговорившись с незнакомым и ничем с виду не примечательным сидельцем о каких-то пустяках, я, как понял позже, очень заинтересовал его своей отличной от сокамерников речью и познаниями. В следующий раз мы с неподдельным живым интересом за отведённые на прогулку полчаса, естественно, сумбурно и стараясь не привлекать лишних ушей, - обсудили политику, экономику и жизнь вообще. И уже после третьего разговора, когда я в подробностях поведал ему свою недолгую биографию и то, что я, на третьем курсе архитектурного института был осуждён за фарцовку в т.ч. и валюты, он, немного задумавшись, неожиданно твёрдо сказал: "Больше тебя, Паша, никто тут не тронет".
    - Оглушённый этой, недосягаемой для меня, как сошедшей с самих Небес фразой, я сразу ничего не понял, вежливо поблагодарил его... и, конечно же, не поверил, хотя в самой глубине души затеплилась какая-то слабенькая надежда на избавление от ежечасных мук, которые с животным удовольствием применяли ко мне садисты-уголовники. - Маловер... - укорил он сам себя, и коротко перекрестившись, будто бы вокруг никого не было, продолжил:
    - Однако едва лишь через каких-то десять минут я, словно тять на дыбу, обречённо пересёк порог ненавистной мне камеры, как всею сущностью почувствовал разительную перемену к себе со стороны блатных терзателей. Они, словно по мановению волшебной палочки, из, казавшихся мне ранее монстров, превратились в подобие трусливых гиен, на которых лишь только рыкнул лев, и коими они фактически в целом и являлись. Конечно же, мои вчерашние садисты всё также презрительно и надменно, бросали на меня косые, шипящие как взгляды гадюк, которым только что вырвали их ядовитые клыки, но не более того...
    Поразительно, но теперь они все вместе и поодиночке не смели прямо сказать мне все свои пошлые гадости прямо в глаза... Одним словом, я впервые за полгода нормально выспался, если так можно выразиться, находясь на шконке в переполненном разношёрстой плотью бетонном мешке нос к носу с отпертыми в большей степени преступниками.   
    А уже через три дня меня перевели в четырехместную камеру со всеми, без иронии, удобствами к моему ангелу-спасителю. Фактически, это был хорошо охраняемый за государственный счет с решётками вместо жалюзи на единственном окне номер-люкс средней московской гостиницы: от переполненного холодильника с кондиционером до спутникового телевизора и мобильной связью. Книги из местной библиотеки и специально выписанные с воли, - украшали собою многочисленные настенные полки, а своеобразный бодрящий аромат свежей типографской краски всевозможных, большей частью деловых газет и журналов говорили о том, что хозяева этой "камеры" были людьми, как минимум, образованными и держащими, что называется, руку на пульсе времени.
     Как потом оказался, и о чём я смутно и трепетно догадывался, - мой собеседник был вором в законе, имя которого лучше не произносить вслух. Добавлю лишь, что мой ангел-спаситель был уникальным человеком, даже не смотря на свои страшные, и, если так можно выразиться, изобретательные преступления, в основном по экономической части. Лет сорока пяти он, образно выражаясь, был будто высечен из скалы, хотя ни ростом, ни объёмом мышц, ни иными физическими качествами не выделялся. Твёрдость, ум и последовательность - вот его главные характеристики, говоря кратко. Каждое слово его, произносимое всегда негромко, но чётко, ловилось и исполнялось, как приказ генерала солдату.
   Таким образом, последующие три с половиной года оставшегося срока, буквально воскреснув с карельской голгофы, я с ещё большим усердием бросился в свою родную стихию самообразования. Изучая, помимо нечитанных на свободе книг, все новости: от внутренней и внешней политики до малейших изменений в законодательстве России, я стал де факто внештатным тюремным юристом, чем среди прочего был полезен и моему ангелу-спасителю в выстраивании его новых хитроумных схем. Которые он не только планировал использовать позже на воле, но и уже управлял текущими проектами из зоны, своевременно внося в них дельные изменения, что лишь увеличивало его и без того огромные барыши, следствием чего, среди прочих материальных благ - были столь комфортабельные условия его отсидки.  Как не крути, а деньги правят, правили и будут править миром: от каземат до царских палат... - философски заключил Лопатин, и не без удовольствия, нарочито неспешно, чтоб Уклейкин заметил и оценил это, оглядев роскошное убранство своего шикарного кабинета.
    - Проводя литературную аллегорию, я стал эдаким маленьким Эдмоном Дантесом при коронованном блатным миром России графом Монте-Кристо. Но вместо реальных  богатств оного, которые, безусловно, присутствуют, в виде многочисленных банковских счетов и активов за рубежом и у нас  по сей день, - перенял у последнего дополнительные для себя знания и бесценный жизненный опыт со связями в преступной  среде. И главное - реальную, железобетонную защиту от уголовников до конца срока. В этом, собственно, и заключалось второе чудо... - тормознул рассказ Лопатин под воздействием нахлынувших воспоминаний и без предыдущих церемоний властно разлил вместо коньяка водку.
       Все это время Уклейкин, притом, что был без подробностей наслышан о его судимости и, будучи, в оппозиции к Лопатину с неподдельным интересом ловил каждое его слово, про себя чётко и опасливо отметив, немаловажную черту его характера: "А этот тип, если что, пожалуй, пойдёт до конца, если учителя такие... Видимо, действительно со стальным стрежнем, мужик... Стоп!..» - вдруг, словно от разразившейся канонады грома передёрнуло его, отчего Володя немного побледнел, и чуть было снова всего лишь за четверть часа не прикусил ранее раненную губу. «Дантес! опять Дантес! Причем тут Дантес!? - ужаснулся он про себя. «Что же это такое… невероятное совпадение или тот, почти позабытый чёрт опять начал надо мной издеваться? - и все ранние переживания его по поводу возможной нервной болезни вновь нахлынули на Уклейкина гадкой, удушающей волной, вынудив его на некоторое время уйти в себя.  И хотя он понимал, что последний Дантес выдуман литературным талантом Александра Дюма - это знание не только не успокаивало его, но напротив - ввергало, как загнанного лося в трясину, в состояние нарастающей депрессии.
     Между тем Лопатин, не смотря, на свою удивительно развитую внимательность и проницательность, - не заметил смущение журналиста, и продолжал излагать свою мысль, быстро возвратившись в прежнее благостное настроение преуспевающего бизнесмена с безграничными амбициями и с реально крепкими связями:
      - К чему это всё я?.. А к тому... - тут же сам ответил он на вопрос, - ...что пропустив сквозь мозг, словно через интеллектуальную мясорубку, тонны подобающих книг, в части искусства повествования, мастерства художественного слова имею вполне объективное, непредвзятое мнение. И вот, когда я совершенно случайно ознакомился с вашими, пусть и заказанными мною текстами, будничной политической рекламы в "Вечёрке", то сразу же отметил ваш удивительный и мало с чем сравнимый, хорошо поставленный, стройный и даже с уместной иронией последовательный слог. Поверьте, я хоть ни разу не Белинский и тем паче не Латунский, но знаю, о чём говорю. Я... - он снова пытливо, как некое всевидящее око, всмотрелся в умные, но озадаченные глаза Володи, - даже не исключаю, что вы пописываете в стол, не имея возможности публиковаться. - А это, с учётом ваших несомненных художественных способностей, согласитесь, - несправедливо, как по отношению к таланту, который, как известно, - грех закапывать, так и к его потенциальным поклонникам...
     "Блин, ну вот откуда он знает про мою заветную рукопись!?.. Ведь кроме Серёги, Петровича и Наденьки никому не говорил... Ну, ещё Сашка Подрываев,  - вспомнил он трагический для хомяка "Флешки" вечер, когда Крючков по пьянке растрепал о его начатом романе, - и всё: больше точно никто не мог знать...", - ещё больше напрягся Володя дьявольской проницательности Лопатина или что, не менее ужасно, - его всёпроникающей чертовской осведомлённости. И он ещё глубже погрузился в печальные раздумья над крайне странными обстоятельствами своего бытия, с трудом продолжая слушать монолог-откровение Павла Павловича.
     - И, наконец, вам ли не знать, Володя, какое количество бездарей вообще, и в "Вечёрке" в частности незаслуженно протирают штаны, всеми средствами оттесняя таланты на обочину истории в незаслуженное забвение, - ловко закруглялся Лопатин, словно гитарист-виртуоз мастерски перебирая струны самолюбия Уклейкина.  -  Именно поэтому, и исключительно ради благих намерений, я, извиняюсь, возможно, излишне толсто, и намекнул вам на неминуемую вакансию главного редактора "Вечёрки", ничем, впрочем, не принуждая к моментальному ответу. Истинный творец... - мечтательно раскинулся Лопатин в кресле, словно проецируя слова на себя, - как мудро говорили древние мыслители, - конечно должен быть голоден до свершений, но в нынешних реалиях, увы, этого мало. Ибо всеобщая поверхностная грамотность населения XX-XXI веков расплодила сотни миллионов безликих посредственностей во всех сферах деятельности, включая и графоманов, если касаться литературы - этого, несомненно, первого из искусств, совершенно не заслуженно возомнивших о себе, что они новые Толстые и Пушкины. А это, извиняюсь за неудачное сравнение, - "товар" штучный, уникальный, а не массовый ширпотреб типа попсы и прочего зрелища для плебса. А посему, даже если Господь и поцеловал тебя в лоб (Лопатин в порыве чувствительного красноречия перешёл на "ты"), наградив пусть и малой искоркой таланта, то не стоит обольщаться, если ты хочешь снискать людской славы и, как следствие, - материального благополучия... Сейчас, без влиятельных связей и немалых денег пробиться через известные издательства, заваленные горами никчёмного мусора бумагомарак, к истосковавшемуся по высокой литературе образованному читателю практически не возможно. Ну, разве, что чудо в виде сарафанного радио... или что-то в этом роде. - Так что подумайте, Володенька, над моим предложением, раз уж так сложилось, прежде чем сгоряча отметать, то, что вам и, возможно, почитателям вашего пока ещё нереализованного в полной мере таланта пригодится, как некий заветный ключ, открывающий врата в иное измерение бытия, т.е. в творческое бессмертие и наследие для грядущих потомков.
     С каждым новым, выверенным, подобно снайперской пуле, словом весьма пафосного, но крайне убедительного повествования Лопатина во всех и без того наэлектризованных нейронах Уклейкина всё более разрасталось настоящее сражение, олицетворением крайних точек которого, были Тщеславие и Долг - они, как маршалы, уверенно вели свои войска на решающую битву, не щадя друг друга... Хладный рассудок буквально кричал своему хозяину: " Не будь, дураком, Володька, такой шанс раз в жизни даётся, - соглашайся!.. Правильно говорит прожжённый жулик, - сними, наконец, розовые очки: вон сколько бездарей незаслуженно занимают чужие места - и не сосчитать, а у тебя талант - искра Божья". Душа же его, не менее настойчиво, тут же, пылко взывала к обратному: " Ты сколько раз, Уклейкин, всем клялся, что докажешь, что у тебя "кишка не тонка"?!..  Опять в кусты?!..  А ещё "коллегой по цеху" себя считаешь наряду с Творцом, позорище! Как же ты, потом будешь смотреть в глаза тех, кто в тебя поверил и полюбил: ополченцам, друзьям, Наденьке и тем паче Ему, когда в своё время, неизбежно предстанешь на Суд Его?.."
     Время на роковой ответ катастрофически сжималось, а результат внутреннего ожесточённого сражения так и не выявил победителя в вечной схватке противоположных желаний любого смертного, какими бы он не обладал сильными свойствами характера и убеждений, ну, разве что за исключением ультра крайних фанатиков. Уклейкин, увы, или по счастью к таковым не относился.
      «Этот Лопатин даже и не чёрт (Володя в порыве внутренних эмоций снова забыл о болезненной боязни хулы этого слова), а гораздо хуже - сущий дьявол-искуситель! Как там, в библии сказано: "Все это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне…", - продолжал он, находясь в жесточайшем цейтноте, лихорадочно искать достойный выход из нравственного тупика. "И хоть я и миллиардной доли вечно живой песчинки Христа не стою, но неужели и сейчас не устою искушению тщеславием и мамоне - этим двум поганым псам Зла, и снова по слабоволию предам всех поверивших в меня, включая самого себя?!.. Или же… пасть, склонившись, обретя то, о чём тайно алкаю?.. - тут же, словно быстрорастворимый яд, сомнение блокировало его и без того далеко не железную  волю. "Быть может, каким-то чудом... мне удастся скрестить в себе чёрное и белое, доброе и злое, потребное и нерадивое... - в последнее мгновение попытался найти некий компромисс Уклейкин: "Господи!!! - буквально взвыла от отчаяния вся сущность его, - ну, зачем ты дал человеку право выбора - это же невозможно, ни осознавать, ни терпеть?!..
     И в результате из чуть дрожащих уст Володи, словно мешок картошки с перегруженной до невозможности телеги, неожиданно наскочившей на придорожном булыжнике, вынужденно вывалился комканый, неуверенный, вымученный и пространный ответ:
    - Спасибо, вам, конечно, Павел Павлович, за лестный отзыв, но я совершенно не за этим сюда пришёл. Кроме того, вполне очевидно, что одного таланта... для должности главного редактора недостаточно. Нужны в первую очередь организаторские способности и хотя бы маломальские задатки лидера, а уж это безо всяких сомнений - совершенно ко мне не относится, если даже на секунду и чисто теоретически допустить, что я неизъяснимым образом приму ваше, извините, сомнительное, если не сказать больше, - предложение.
     "Так я и думал: ни два, ни полтора!.. - презрительно сплюнул про себя Лопатин, получив очередное яркое подтверждение своему давно сформировавшемуся мнению о небольшой, но весьма специфично-выпуклой части общества, которую пусть и отчасти, но всё же олицетворял собою Уклейкин. - В этом, блин,  вся гнилая суть этой творческой полу интеллигенции: сначала, взывая к совести и морали, в себе всё изгрызут до последнего нерва, а затем и окружающим мозг вынесут. Никогда, сволочи, за базар не отвечают: всю жизнь меж двух стульев мечутся, прикрывшись словоблудием о свободе, демократии, правах человека и прочей площадной лабудой. И ведь что в этом интеллигентстве самое паскудное: власть на всех углах шельмуют и с её же рук, стараясь не афишировать, жрут в три горла! - иудушки долбанные... - пригвоздил Лопатин отвратительнейшее в русской истории явление, при этом ни на мгновение не упуская бразды управления непростым диалогом. - Ну, ничего, газетный флюгер-романтик, я и не таких, тюленей как ты, уламывал. Не мытьём, так катаньем, а всё одно - будет, по-моему".
    - Скромность - это, безусловно, заслуживающее уважение качество, но и в ней должна быть разумная мера, - продолжил Лопатин максимально последовательно, неутомимым асфальтоукладчиком поддавливать Володю. Опытный переговорщик уже достоверно знал, какая сейчас идёт мучительная внутренняя нервная борьба в душе журналиста, светлые идеалы которого ещё не до конца размылись вакханалией эпохи массового, навязанного человечеству, возомнившими себя богами глобальными банкстерами почти животного культа потреблятства. Ведомые остатками совести и чести они (идеалы), как было сказано выше,  действительно не на жизнь, а на смерть схлестнулись с такими крайне обольстительными составляющими золотого тельца, как тщеславие и материальные блага для даже аскетического человека, не говоря уже об относительно слабохарактерном Уклейкине. - Однако, - не унимался Павел Павлович, нарочито величаво раскинувшись в кресле, - судя по тому, как вы лично весьма оперативно и грамотно выстроили работу штаба, так называемого ополчения по известному нам обоим адресу, - и в организаторском деле у вас есть незаурядные способности...
   - Вы... вы... и это знаете... - удивился Уклейкин в третий раз, с заметным для себя разочарованием подчеркнув поразительную осведомлённость коварного оппонента, хотя тут же с прискорбием осознал, что об этом Лопатин наверняка давно знал; а раз так, то чему тогда было так публично изумляться, да ещё в такой пораженческой форме. "Размазня!.. - зло окрестил он сам себя, за проклятую природную рассеянность в надежде жёсткой самокритикой, всё же, взять себя в руки.
   -  А то... - снисходительно улыбнулся хозяин роскошного особняка, - работа такая. - Повторюсь: "Знание - сила"... Вот полюбопытствуйте, если желаете: тут досье на каждого члена и прочих активистов вашего безнадёжного (он интонационно подчеркнул это слово) штаба, - указав взглядом на пухлую папку, как мина замедленного действия, угрожающе лежащую на престольном пуфике по левую руку от Уклейкина.
     - Ну, разве что полюбопытствовать… - нарочито спокойно согласился Володя и, как сапёр, осторожно взял папку, словно бы она действительно была начинена тротилом; и, бегло пролистав тщательно собранный материал на соратников, машинально задержался в разделе на букву "У". Конечно, ничего нового он о себе там не узнал. Однако, если  обнаруженная среди прочих сведений информация о возбуждённом майором Чугуновым уголовном деле по заявлению неуловимого и клятого Карлы, лишь неприятно напомнила ему о ненавистной чертовщине, то свежая копия свидетельства о регистрации брака с Наденькой сильно ранило его эго. Володя, всем существом своим ощутил мерзкое чувство оплёванного человека, как будто Лопатин лично залез своими загребущими, грязными руками в его чистое, только что сотканное фактически чудесным Божественным промыслом семейное постельное бельё. И поэтому, он предсказуемо жёстко и, особо не скрывая внутреннего раздражения, сквозь плотно сжатые зубы, как резцы пассатижей готовые вот-вот перекусить стальной трос, накинутый удушающей петлёй на его частную свободу жизни, процедил:
   - А не слишком ли глубоко ваши ушлые шестёрки суют свои сопливые носы в чужие дела?!..
   - Ничуть, - совершенно спокойно, тут же осадил взволнованного Уклейкина бывший сиделец, - уж что-что, а информация никогда лишней не бывает. - И это вовсе не шестёрки, как вы изволили эмоционально выразиться, а преданные, полезные люди, которым я не только весьма щедро плачу, но и всячески помогаю по жизни.  И они, как нормальные люди, ценящее подобное к себе отношение  отвечают мне искренней взаимностью. Повторюсь, уважаемый Владимир Николаевич, в мутную эпоху перехода дикого капитализма к государственной формации, без умения быть нужным и полезным, - достойно в России не прожить. Мало того, говоря языком Киплинга, для банального выживания в агрессивной общественной среде сейчас людям необходимо сбиваться в стаи, что бы их банально не сожрали поодиночке другие.
   - Ну-ну… - скептически буркнул Володя, прекрасно понимая, что вся хвалёная «взаимность» Лопатина держится исключительно на его деньгах и страхе перед ним, однако вслух этого не произнёс, решив, сосредоточится на главном, кстати, вспомнив о собственноручно тайно созидаемом информационном фугасе для Лопатина, под хлёстким, известному всему миру, хрущёвским названием: "Кузькина мать". В эту минуту, даже, несмотря на отсутствие Яценюка, Уклейкину больше всего на свете хотелось со всей праведной мощью возмездия рвануть пусть пока ещё и недоделанную информационную бомбу под наглым и самодовольным Лопатиным. Настолько ему стала ненавистна порода подобных типчиков, у которых нет никаких моральных запретов для достижения сомнительной цели жизни: обретение максимального количества денег, и как следствие, -  власти.   
     - И почему, "безнадёжного" штаба? - воспрянул, было, упавший духом Уклейкин. - Мы в угоду вашей корысти сдаваться не собираемся!.. 
   - Эх, Владимир Николаевич... - сочувственно, и, похоже, абсолютно искренне  ответствовал Павел Павлович. -  Вы сами-то веруете в то, о чём говорите?.. Оглянитесь вокруг себя шире: времена кровавых революций, всех этих пламенных Робеспьеров, Че Геварр возбуждающих заразительными речами и несбыточными мечтами доверчивые толпы к бессмысленной и кровавой бойне на баррикадах - к счастью или нет, опустим этот чисто философский вопрос, - канули в лету. Сегодня почти всё на планете подчинено власти мамоны: "Деньги, деньги и ещё раз деньги! - вот что, переиначивая знаменитый и архи правильный лозунг Ленина, - должно признать человечество за современную очевидность, - также в свою очередь понемногу зажигался Лопатин.
   - Не хлебом единым жив человек... слава Богу, в мире всегда были, есть и будут непреходящие ценности, такие как честность, порядочность, справедливость, сочувствие, дружба и любовь, в том числе и к Родине, включая малую! - тут же парировал Уклейкин.
    - Да бросьте вы!.. - эта завернутая в красивую обёртку, и, якобы, простая в массовом понимании словесная чушь, типа "Свободы, равенства и братства", -  суть бесплатный опиум для секты романтиков и идеалистов, ведущих за собой пусть даже доведённый до отчаяния охлос. Они - эти безумцы, возомнившие себя чуть ли не пророками, во все времена витают где-то в никогда недосягаемых райских облаках, а не там, где они ежесекундно находятся с рождения до гробовой доски, а именно -  на нашей грешной земле, где совершенно противоположная реальность. А, сколько из-за этих нигилистов-революционеров было пролито рек людской и по сути безвинной крови?! - это же уму непостижимо.  И, главное! - всякий раз, эти, прости Господи, ослепшие в своей правоте и исключительности «миссионеры», ведут за собой на убой целые народы под одним типичным, обобщающим лозунгом: «За всё хорошее, против всего плохого» с небольшими вариациями согласно действующей эпохе. А ведь с незапамятных времён известно, в какие круги ада ведёт дорога, вымощенная благими намерениями. Осознайте же вы все, наконец, простую очевидность мироздания: человек по определению не может быть равным другому человеку: ни по уму, ни по таланту, ни по силе воле и т.п. качествам, которые в итоге дают ему всевозможные блага в т.ч. и материальные или лишают оных!.. Это так же верно, как и то, что человеческая натура в виду заложенной в ней самой Природой запрограммированного несовершенства, заведомо противоречива. Смелость и трусость, честь и лизоблюдство, отвага и предательство, бескорыстие и мздоимство - все эти и иные доблести с пороками преспокойно уживаются в людях!.. И разница между условно хорошим и плохим человеком лишь в степени наличия тех или иных свойств его характера, приобретённых навыков, непреходящих или мнимых смыслов, которые превалируют в общественном сознании от времени его рождения, дальнейшего развития или деградации, до обретения мудрой зрелости или полного нравственного разрушения личности. Социум всегда формирует отдельного своего члена, а не наоборот, ну разве что за редчайшими исключениями вроде Христа, - резюмировал Павел Павлович. - Надеюсь, что и с этими общеизвестными и доказанными ходом истории фактами вы не будете спорить? - и явно довольный собою, вальяжно потянулся к бутылке.
   - Разумеется, не буду, но…
   - Вот и отлично! - перебил его Лопатин, - ни сколько не сомневался в вашей глубокой эрудиции и даже относительной разумности, - неуклюже намекнул он последней фразой на глупую несговорчивость Уклейкина его шикарному предложению через некоторое время возглавить газету. - И именно поэтому, Володенька, я, более чем уверен, что вы как человек, безусловно, гуманистических убеждений, - всею своей сущностью выступаете за пусть и бесконечно долгую, но эволюцию, а не за её антипод - скорую и непредсказуемую революцию - извечного разрушителя всего и вся. А раз так, то какой смысл копья ломать -  не лучше ли нам тихо и спокойно договорится, - не без лукавства, но вновь весьма развязно подмигнул Лопатин, - ведь худой мир завсегда лучше войны, не правда ли?..
     - Да, я, конечно, за эволюцию… - мгновенно сообразил Володя, к чему клонит его хитро-мудрый визави и, волевым усилием обратившись в некое подобие кремня, твердо и нарочито спокойно ответствовал:
    - Но, как и вы, повторюсь. Есть вещи, которые незыблемы во все времена, как, например, Родина, включая и малую: я, несомненно, имею в виду, дорогое сердцу Лефортово и дом, в котором родилось и живёт подавляющее число нашего вынужденного от ваших алчных притязаний ополчения. Кроме того, хочу заметить, Павел Павлович (Уклейкин намеренно опустил слово «уважаемый»), что ваши постоянные намёки на закулисные переговоры за спинами товарищей, как в случае с Сатановским, так и с нашим штабом, - оскорбительны для  честного человека. И вы, как человек разумный не можете этого не понимать, а значит, - делаете это намеренно. И, наконец, хочу напомнить, что цель нашей встречи - прежде всего интервью…
    - Так одно другому не мешает, тем более что, рано или поздно, мы неминуемо столкнёмся по этому вопросу, и, надеюсь, как сторонники эволюции, не лбами, - как ни в чём не бывало, ответил Лопатин.
    - И я тоже надеюсь, что до нецивилизованных методов борьбы мы не дойдём... - чуть остыв, согласился Володя, хотя про себя наверняка осознавал, что схватка за дом между олигархом и ополчением будет если не на смерть, то уж без серьёзных моральных и, не дай Бог, физических увечий - не обойдётся точно.
     - Ну-с... в таком случае - за эволюцию! - бравурно озвучил примирительный тост Павел Павлович, как бывалый птицелов, ловко расставивший силки, радуясь, в том числе и тому, что Уклейкин сам временно уклонился острой темы о фактически собственной вербовке, но самое главное - таки проглотил сладко-горькое зерно сомнений.
       Они снова, но уже с подлинным нарастающим пятничным удовольствием опрокинули в себя по 50 грамм экспортной "Столичной" водки и с не меньшей охотой закусили нежнейшими ломтиками "Пармезана". 
     - Ну-с, интервью так интервью, - и Лопатин продолжил его получасовым, местами крайне драматическим и весьма откровенным монологом о том, что ему пришлось испытать после тюрьмы; и мало того остаться целым, но и практически с нуля создать свой весьма заметный строительный бизнес.
      Как он, выйдя на свободу, год впроголодь мыкался в поисках хоть какой-нибудь работы в середине 90-х, когда благодаря вакханалии младореформаторов во главе с Гайдаром по науськиванию Госдепа США, почти вся Россия превратилась в сплошной базар, где миллионы безработных торговали друг другу бытовые остатки былой спокойной жизни в СССР. Наличие же в паспорте маленькой пометки о том, что тогда ещё молоденький Паша Лопатин прибыл из мест не столь отдалённых, - ставило на этих и без того тщетных поисках честного, пусть и минимального заработка - аршинный, дубово-кондовый крест. И что все из куцего круга, даже не друзей - их не было даже с открытого к равному общению ещё неиспорченного предрассудками и статусами детства, - а,  приятелей и знакомых, - все они не сговариваясь, отвернулись от него, как от человека запятнавшего себя тюрьмой.
      И как после скоропостижной смерти отца от инфаркта, потерявшего с "перестройкой" смысл и ориентиры в жизни, он, что бы банально прокормить в раз поседевшую от горя мать и себя, пользуясь пусть и сомнительным криминальным авторитетом, вынужденно влился в жесткие ряды местной шайки сверстников. И как он несколько раз чуть не погиб под пулями бесчисленных  разборок между бандами района, которые делили оный на сферы влияния и тем самым содержали себя и свои семьи. Разумеется, если коварная судьба благоволила, и их члены не садились пачками на нары или их не хоронили "вечно молодыми" убитые ужасом происходящего родители и пока ещё уцелевшая часть кичащейся сомнительной храбростью и беспределом братвы.
      Хотя Пашу старались брать на разборки лишь в исключительных случаях ввиду его пусть и возмужавшего, но не выразительного вида худосочного "ботаника". Как однажды после очередной "стрелки" с конкурентами, одновременно отмечая с пацанами успех и поминая погибших в небольшом, захудалом ресторане столицы, Лопатин случайно встретил откинувшегося с зоны около года назад своего "ангела хранителя", крайне авторитетного вора в законе, имени которого он так и не решился назвать Уклейкину.    (Вот только "случайно" ли?  - даже став сегодняшним Павлом Павловичем, он до сих пор не мог сам себе дать однозначного ответа на этот роковой вопрос).
       И, наконец, намерено опуская излишние подробности, он поведал, как, вновь, но уже на свободе, попал под его спасительное и влиятельное покровительство. Без проблем выйдя из рядов бригадной пехоты Паша, получивший к тому времени кличку "Лопата", стал, как птица Феникс из пекла 90-х, подниматься всё выше и выше, обрастая нужными деловыми связями и деньгами, которые были в основном в виде льготных кредитов соответствующих банков, включая и воровской общак. (О последнем факте он лишь намекнул Володе).
      В итоге, в начале нулевых годов ХХI века среди московской, около криминальной бизнес-элиты Павел Павлович Лопатин прочно занял место у самого пьедестала. Все претенденты на своеобразное первенство тщеславия и могущества знали, кто, и какие капиталы за ним стоят, а потому старались лишний раз не связываться с «Лопатой» в схватке за негласный московский строительный олимп, которого Павел Павлович с обретением солидного положения в иерархии влиятельных лиц России начал страстно вожделеть, словно манну небесную. 
     Дальнейшую автобиографию противника Уклейкин уже знал более или менее подробно из собранных им, Наденькой и Сашкой Подрываевым материалов; и Лопатин, видимо, как и раньше, пользуясь своей чертовски-потрясающей проницательностью, словно по наитию закончил детективное повествование очередным, но уже мрачно-философским тостом, которому Володя, как бы того не хотел, не смог отказать:
      - Ну, Владимир Николаевич, давай за тех, кого уже нет с нами... как за живых... и за нас, дабы не посрамить их светлую память...
       Трудно определённо сказать, что было больше в неожиданном, похоже, даже для него самого рассказе-исповеди. Толи Лопатин хотел, пользуясь, случаем, поделиться с чутким, образованным собеседником накопившимися за годы мыслями и переживаниями, что было совершенно невозможно в его деловом окружении, ибо оно могло его не так понять; не, и тем более, пооткровенничать со своими подчинёнными, так они могли воспринять минутную сентиментальность его как слабость.
          Но, так или иначе, но это рано или поздно случается с любым человеком, какими бы деньгами и властью он не обладал, хотя бы потому, что человек, в сущности своей, - невыносимо одинок, когда в редкие минуты суматошной жизни, он неминуемо задаётся извечными вопросами о смысле и целях скоротечного бытия своего. Кроме того, в свои сорок лет Лопатин так и не обзавёлся семьёй, откладывая созидание, этой, безусловно, фундаментальной людской скрепы, природного смысла бытия, на потом, как только ещё крепче встанет на ноги. Однако, как часто бывает в подобных случаях, чем прочнее человек утверждался во всех смыслах в состоятельной части общества, тем, увы, всё дальше он отдалялся от строительства семейного очага, так как личная карьера становилась ложным смыслом жизни; или, резюмируя известной в народе фразой, выходило, что: «Телевизоров-то всё больше, а детей-то - всё меньше»… И в итоге за не именем кровно и духовно близких людей, приходится делиться сокровенным с совершенно посторонними, точнее с теми из них, которые обладая минимальными добродетелями, готовы не только сочувственно открыть ему своё сердце, но и стать, пусть и на мгновения - почти родными. 
       Или же это откровение Павла Павловича было очередным хитросплетённым планом, что бы разжалобить Уклейкина и, пошатнув его, принципы, привлечь на свою сторону? Трудно ответить со 100% уверенностью. Но, как бы то ни было, мы склоняемся к первому варианту, ибо Володя, несмотря на антипатию к Лопатину, по-человечески посочувствовал его жёстким тюремным "университетам" и даже дальнейшему тернистому восхождению к заметному успеху в бизнесе, естественно, максимально скрывая это на своём лице, дабы противник не расценил мимолётное сострадание как проявление слабости. Впрочем, хитро-опытный Лопатин, запросто мог и совместить, редкую душевную искренность с будничным меркантильным прагматизмом.
       - Да уж… - прервал затянувшуюся паузу Уклейкин, - жизнь пройти, не поле перейти…
       - Так я об этом вам, дорогой Владимир Николаевич, и толкую почти битый час, - словно стетоскоп, всё-таки уловил Павел Павлович в голосе Володи едва заметные нотки сочувствия. -  Компромисс! вот то единственно разумное основание в жизни, держась которого можно и нужно, избегнув ненужных крайностей и потрясений, относительно достойно скоротать свой и без того короткий век. А вы что со своим  нелепым ополчением вытворяете?! Баррикады вокруг дома возводите, полу трезвые блок-посты выставляете,  казённую, между прочим, технику ломаете, следователя Чугунова чуть с ума не свели и даже до мордобоя скатились, - чуть нахмурился он, вспомнив ужасные малиново-сизые симметричные кровоподтёки под левыми зраками у «Сытого» и «Круглого».  - Хорошо ли это с эволюционной точки зрения?..
    - Нет… - честно, как антипод революций, утвердительно ответил Уклейкин. Но в этом согласии была та радостная гордость тому факту, что, сплотившись общей бедой, простые люди, организованным сопротивлением, вынудили чванливого с деньгами и связями Лопатина считаться с ними. И осознание признания этого важного обстоятельства из уст врага неожиданно предало Володе столь необходимых ему сейчас дополнительных воли, физических сил, и моральной уверенности в правоте их дела. - Увы, но это вынужденная самооборона, - твёрдо ответил он, и, накатывая, как лавина с гор, продолжил:
    - Напомню, что именно вы первым объявили нам войну, продавив в соответствующем департаменте Мэрии Москвы решение о сносе нашего дома. Это опять-таки вы с первого же дня начали подсылать всевозможных провокаторов, которые топорно агитировали всех подряд, как можно быстрее, съехать в Южное Бутово и даже впрямую угрожая людям за отказ. Это вы, под надуманной аварией, отключили газ от дома, разом лишив жильцов включая немощных стариков и беззащитных детей самых элементарных гигиенических средств к удобоваримому  существованию. Это же ваши, так называемые благодарные помощники, наглостью и хитростью постоянно пытаются отрезать дом от телефонной связи, электричества и воды, и если бы не наша самоотверженная самооборона, то, наверняка, добились бы своей античеловеческой цели. И после всего этого вы, в мирное время, почти в центре столицы во время невыносимой жары, ввергнув людей в настоящую едва не вооружённую военную блокаду, как лукавый Папа Римский, напутствующий крестоносцев на кровавые завоевания, высокопарно рассуждаете о цивилизованности, эволюции, компромиссе и гуманизме?!
     Самодовольный и уверенный Лопатин никак не ожидал подобного на себя, пусть и словесного наезда, умного, образованного, но, как показалось ему вначале встречи, в целом - бесхребетного человека. И, отдав должное неожиданной и аргументированной смелости его, он не без труда, сдержавшись, - не стал тут же давать жёсткий эмоциональный отлуп книжному идеалисту-романтику, и подобно конвейеру шоколадной фабрики, продолжил спокойно и монотонно до изжоги вскармливать оного «пряниками». Отрезвляющий же удар «кнута», как и обычно, Павел Павлович, решил оставить на попозже, дабы тот лучше запомнился, потерявшему бдительность, осторожность пределы дозволенного согласно рангу, «сладкоежке».    
    - Браво! - напротив, Лопатин пусть и во многом наигранно, восхитился пламенной тираде, что в свою очередь, огорошило Уклейкина, который ожидал абсолютно противоположную реакцию. - Вы, видимо, как всегда по-своему скептическому настрою,  не поверите мне, дражайший Владимир Николаевич, но я искренне поражён вашим высоким, всё испепеляющим слогом, и лишний раз убедился, что не ошибся в вас: талантливый человек - талантлив, если не во совсём, то во многом.  Но, возвращаясь, извините, к нашим баранам, должен заметить, а вы как человек, знающий и начитанный, - согласитесь, что в любом деле есть издержки, это так сказать закон бытия, ибо, без света нет тьмы и наоборот, и, слава Богу, что в нашем Мире бесконечное число оттенков условно хорошего и плохого. Ведь в противном случае всё давно бы погрузилось в разрушающий хаос бессмысленных противостояний всех против всех.
     Уклейкин опять не нашёлся чем быстро и конкретно возразить правильным и приятным его эго словам Лопатина; и, видя некое мимолётное замешательство противника, Павел Павлович, снова погнал свою барскую колесницу по накатанным жизненным опытом колеям. 
     - Попробуйте, наконец, Володя, понять, а если не сможете, то всё-таки, - поверить мне на слово. Вы, и вся ваша компания пусть так называемого ополчения мне по-своему, так сказать по-пионерски очень симпатична, ведь большей частью мы все воспитывались в Советском Союзе, где действительно культивировались должные добродетели и пытались создать человека-творца, а не безмозглого и бездушного потребителя, как сейчас. Но сегодня, увы или ах, но совершенно другое время, цели, правила игры. А раз так, то хотя бы в силу приобретённых ранее знаний, накопившейся мудрости вы просто обязаны адекватно оценивать свои шансы на исход дела о судьбе дома. Ну, не «юноши же вы бледные с взглядами горящими», как справедливо заметил поэт. Я могу с кем угодно биться об любой заклад, что всё равно построю на месте вашего дома современный торгово-развлекательный центр, а вы, как бы и сколько не сопротивлялись этому, всё равно рано или поздно переедите в Южное Бутово. И, поверьте мне, как опытному застройщику - этот зелёный район с новыми, благоустроенными квартирами и сопутствующей инфраструктурой - очень не плохой вариант. Более того, скажу вам по большому секрету, что через несколько лет сей район будет географическим центром Москвы со всеми вытекающими из этого привилегиями, включая метрополитен.
   - Но, - тем не менее, возмутился Уклейкин разумно-убаюкивающим аргументам Лопатина, - непосредственно рядом с нашим домом в Лефортово почти завершено строительство целого микрорайона из десяти домов, и в некоторые из них даже уже и вселяются!.. И собственно этот факт нас в первую очередь возмущает; да и дом наш не такой уж и ветхий, и тем более - не аварийный, каким вы его нарочно представили жилищной комиссии по липовым документам.
    - Опять двадцать пять!.. - всё-таки немного сорвался Павел Павлович упрямой несговорчивости журналиста. - Ещё раз и исключительно ради уважения к вам, повторюсь: теперь всё стоит денег, а в строительстве - весьма немалых. Я вам выше намекал, что большая часть кредитов, скажем мягко, носит серый характер и нелегального происхождения. Вам озвучить двухзначную цифру процентов по кредиту и что бывает с теми, кто не возвращает такие долги, или сами догадаетесь?!
    - Спасибо, не надо, - на удивление спокойно ответствовал внутренне напряжённый Уклейкин, - я же готовился к статьям и интервью, и кое-что узнал о криминализации строительного бизнеса. Но…
    - Никаких «но», господин теоретик, - тут же, чуть ли не в приказном порядке, осадил его Лопатин. - Одно дело изучать процесс со стороны, на безопасном для здоровья и жизни расстоянии, и совсем другое - почти 15 лет варится в этой кухне и не быть сожранным «партнёрами» с потрохами. И должен, нет - просто, как порядочный человек, обязан вам и вашему штабу заметить, о чём вы, собственно, и так знаете, но сами себе боитесь признаться, что без коррупционных связей в высших эшелонах власти и криминальной «крыши» не только дом не построить, но даже и песочницу во дворе не снести. И вот, как практик, я с железобетонной уверенностью говорю вам, что в тех домах, о которых вы упомянули выше, почти все квартиры проданы ещё на стадии котлована по долевому участию.
      Но… - специально сделал Павел Павлович многозначительную паузу, и добавил, - …но, как правило, негласно 5-10% квартир застройщик всегда передаёт городу и району, ибо это их земля, и затем они переопределяют их: от очередников, льготников, ветеранов и через прокладки и схемы, до себя любимых через доверенных лиц или иногда - дальних родственников. И хотя непосредственно в этих домах лично моего участия нет, я при должном и главное - скором компромиссе с вашей стороны, мог бы посодействовать в выделении двух, может быть - трёх квартир на штаб. Опять-таки, ради эволюции вынужден повториться, Владимир Николаевич, - для меня не возможного мало, со мною дружить надобно, а не воевать…
     - Ну!.. это… - уже было, набрал гневного воздуха и открыл, как фонарный громкоговоритель с публичным обличением голосом Левитана преступлений фашизма, рот Уклейкин, возмутившись бессовестной попытке открытого подкупа, однако осторожный стук в позолоченные двери кабинета вынудили прервать вынесение приговора, готового перерасти, бог знает во что.
      - Да, - повелительно разрешил войти Лопатин, машинально взглянув на часы. И через мгновение на порог кабинета неуклюже вкатился «Круглый», левый глаз которого даже спустя неделю всё ещё отсвечивал медленно исчезающей желтизной - след от кулака праведного возмездия без башенного русского десантника Лехи Залётова, который как мы помним, защитил оным героическую и ветхую бабушку Звонарёву.  - О, как! А вот и он:  «Это он, это он, Ленинградский почтальон…», - отшутился Павел Павлович строчками из знаменитого стихотворения Маршака, дабы рассеять, зависшее, словно наповал убивающий  заразные бактерии чад сигарет «Примы», напряжение в его кабинете. - Ну, что там у тебя, одноглазый Джо?..
    Традиционно немного волнуясь при виде всемогущего шефа, «Круглый», он же, по паспорту Круглов, помялся в дверях, поковырял носком ботинка персидский ковёр, и максимально торжественно, с трудом втискивая жалкие обрывки тени великого языка Шекспира и Байрона, наконец, рёк, уронив, на всякий случай, глаза в пол:
     - Я, шибко ам сори, Пал Палыч, но вы просили напомнить, что через час у вас баня… с эти, как его, бишь… министром…
    - Thank you, my dear friend… - невольно улыбнулся Лопатин, вновь поразившись редкому косноязычию недалёкого помощника, и что бы снова не впасть в гомерический смех сразу же приказал:  - Закладывай экипаж из трёх Мерседесов и минут через пять я выйду.
     - Ор лайт, - вымучил тот ответ, и с пелёнок практикуя народную мудрость: «Подальше от начальства, поближе к кухне», выкатился от греха подальше из кабинета прочь исполнять поручение.
     - «Ам сори, ор лайт!..», - с кем, прости Господи, приходится работать, а ведь не плохой малый, но в молодости, увы, попал в дурную компанию, вот и приходится опекать из простого человеческого сострадания к ближнему своему.
     - Бывает… - внешне нейтрально высказался Уклейкин, ни на тончайший волосок, не веря лицемерному пафосу Лопатина. 
     - Ну, ладно, это всё мелочи, - величаво привстал из-за стола Павел Павлович, - а вот время - деньги, сами изволили слышать: целый министр ждёт. (Лопатин слукавил, ибо «Круглый», как обычно, по не внимательности, запросто повысил заместителя министра в ранге, но поправлять рассеянного помощника он не стал, дабы, пользуясь, случаем, предать себе в глазах Уклейкина ещё большего веса). - Поэтому, уважаемый, Владимир Николаевич, извините, но я снова вынужден призвать вас к благоразумию. Ещё раз оглянитесь пока ещё трезвым взглядом: все мои связи и богатство, кстати, обратите внимание на вашего любимого Петрова-Водкина - вон оригинал его знаменитой картины «Ленин в гробу» висит над часами Фаберже, одна каталожная стоимость которой около 300000 долларов США. А ведь это всего лишь малая толика того, что я могу вам сейчас показать. Так что посоветуйтесь со своими соратниками из штаба, прежде чем и дальше продолжать бессмысленное сопротивление…
    «Черт!..  - вздрогнул Уклейкин, - а это-то он откуда знает, кроме как Крючкову я никому не рассказывал о симпатии к произведениям великого художника?!.. Похоже, блин, я вновь заболеваю… Наденька, милый мой человечек, спаси!..» - как медвежонок, попавший в вырытую охотником глубокую яму, взвыл он беззвучно. Однако не меньшее чувство долга пред ополчением, возобладало над подспудным страхом неизъяснимой проницательностью Лопатина и на мгновение отбросило ужасные метаморфозы чертовщины:  - Конечно, я передам моим товарищам ваше мнение, но, несмотря на ваши аргументы, останусь при своём, так как полностью разделяю мысль героя эпического фильма Брат-2: «Вот скажи мне, американец, в чём сила? Разве в деньгах? Вот и брат говорит, что в деньгах. У тебя много денег, и чего? Я вот думаю, что сила в правде. У кого правда - тот и сильней. Вот ты обманул кого-то, денег нажил. И чего, ты сильнее стал? Нет, не стал. Потому что правды за тобой нет. А тот, кого обманул, за ним правда, значит, он сильней».
   - Ещё раз браво! Вот видите, оказывается, и память на цитаты у вас отличная, но неадекватный идеализм, извините, - всё же зашкаливает, - вновь сдержался Лопатин от, куда как жёсткой оценки несгибаемого упрямства Уклейкина. -  Но, поверьте мне, этот странный романтизм неминуемо пройдёт и цена прозрению, не дай бог, может быть весьма серьёзной. - Да… - тут же перешёл он к практическим действиям, -  и заодно передайте вашему штабу мою визитку, надеюсь, эту-то просьбу вы выполните, или, пардон, предпочтёте, теряя время и нервы, общаться через посредников?..
  - Разумеется, передам… -  максимально сдержанно согласился Уклейкин и взял позолоченную визитку, на которой, словно на фасаде здания администрации Президента Российской Федерации было пропечатано: Президент международной строительной корпорации «РОССТРОЙИНВЕСТ» Лопатин Павел Павлович и блатной номер телефона почти из одних семёрок.
      - Вот и хорошо, ибо во всём должен быть здравый смысл, а не эмоции, -  азартно потер тот ладони, разминая оные, как профессиональный шулер перед раздачей карт. - А что бы нам не портить друг другу пятничное настроение, давайте, Володя, шлёпнем, как говорится, на ход ноги и расстанемся, если не друзьями, то хотя бы не заклятыми врагами.
     Уклейкин, глубоко погружённый в свои вновь неожиданно нахлынувшие тревожные мысли не стал сопротивляться тосту и машинально, как и ранее, демонстративно не чокаясь, выпил с "Президентом". И, обменявшись шаблонными, приличествующие моменту фразами, они минуты через три уже стояли у ворот особняка, напротив, чёрных, как воронки, Мерседесов.
    - Может вас до дома подбросить, мне по пути? - предложил Лопатин.
    - Нет, спасибо, - так и не сбросив, обуявший его душу болезненный гнёт сомнений, на автомате отвечал Уклейкин, - мне нужно, пройтись, побыть одному, подумать…
   - Да, и ещё одна ремарка, Владимир Николаевич, если позволите, так сказать, информация к вашим грядущим размышлениям. Но только без обид, договорились?! – хитро прищурился Павел Павлович, готовясь сесть в уже заведённую машину.
    - Хорошо…
   - Спасибо. Вот вы, во всё время нашей беседы говорили о чести, порядочности, принципах, проецируя оные, в том числе и на себя, как некоего честного и принципиального человека. А между тем, если при написании первой заказной статьи обо мне в «Вечёрке» вы, вероятнее всего, ещё не знали, что за сносом вашего дома стою я, то готовя, и тем более, издав вторую, - определённо уже были в курсе этого. Следовательно, приняв гонорар из рук Сатановского, а по факту - из моих, за первый материал, вы, пусть и косвенно, но на деле молчаливо поддержали сложившуюся систему условными 30-ю серебряниками: мол, мало ли таких Лопатиных, пусть тешут тщеславие за свой счёт, а вернее - за народный. И, в общем-то, это по-человечески объяснимо, ибо, одной, пусть и патриотически-нравственной демагогией, сыт не будешь. Но, я даже боюсь назвать, чем является факт принятия вами от меня через главного редактора второго гонорара, и как это выглядит в свете ваших пафосных речей и в глазах ваших товарищей по ополчению?! Впрочем, я, конечно, допускаю, что они могли и не знать об этом, как бы это помягче сказать, - казусе, так как вы по природной скромности умолчали о нём, - нарочно акцентировал он внимание на слове «скромность» таким образом, что оно приобрело крайне негативный смысл.
    - Я, я… всё верну… - совершенно сконфузился Уклейкин, сначала побледнев, как погребальная скатерть, а затем начал медленно, словно только что пойманный брошенный в кипяток рак, обретать пунцовый цвет.
     - А вот этого делать не надо, ибо любая, а тем более качественная, работа должна быть достойно оплачена, - словно следователь, ловко и неожиданно поймавший подозреваемого на тонкой улике,  наслаждался Лопатин свое победе.
     Впрочем, опытный Павел Павлович, никак внешне не показал своего торжества, дабы раньше времени морально не добить упрямца, наивному идеализму и романтике которого он в глубине своей не разъеденной до конца коммерцией души симпатизировал. - Повторюсь, Владимир Николаевич, - меня, как собственника «Вечёрки», ваша грамотная журналистика, с особым литературным стилем и слогом, более чем устраивают. И своим коротким замечанием, я ни сколько не хотел вас пристыдить, унизить или как-то иначе обидеть. Наоборот, я, хотел только лишний раз показать, что все мы на святые ангелы, а грешные люди лишь с разной степенью добродетелей, пороков и талантов - и это совершеннейшая правда. А раз так, то, пожалуйста, не изводите себя излишне угрызениями совести - делу это не поможет, а себя и других измучаете порядком. - Ну, хорошего вам уикенда, и до свиданья! Надеюсь, при написании третьей статьи вы воспользуетесь моим практическим советом, и к следующей пятнице материал будет ещё лучше предыдущих, тем более что и бог троицу любит…
      В этом собственно и заключался в строгом соответствии с рекомендациями Макиавелли спланированный Лопатиным на «попозже» удар кнута, после переедания «пряников».
   
     Только сейчас Уклейкин в полной мере, с нарастающим ужасом осознал, в какую моральную ловушку загнал его треклятый олигарх. Ему даже показалось, что тот запечатанный конверт с материалами для заказных статей о Лопатине, который из ряда других, обезличенных прекрасной ручкой выбрала Наденьки, был каким-то невероятным образом кем-то намеренно подмешан, а не якобы случайно выпавшим. И непременно, обречённо заключил Володя, это был тот самый виртуально-реальный чёрт, который нервной болезнью явился ему после Серёгиной свадьбы. Это он, и никто иной, словно цепных псов, спустил непонятно откуда взявшихся Карл, а затем следователя Чугунова и Лопатина. И именно от этого вся его размеренная, пусть в целом и блёклая жизнь, понеслась в разнос, как всё более раскачивающийся вагон поезда, набирающего скорость поезда, грозящего сорваться с рельс в пропасть или, пронзив время и пространства, первым примчаться к вокзалу своей тайной и вожделенной мечты.    
      Проводив растерянным взглядом, властно сверкающими синими проблесковыми маячками, словно министерский, эскорт Павла Павловича, Уклейкин, перегруженный вновь всплывшими горестными болезненными чувствами и размышлениями, пешком отправился в Лефортово. И лишь две заветные мысли по-настоящему утешали его и предавали новых сил:
  - первая, - что в маленькой и уютной комнате-гнёздышке его ждёт божественная, единственная любимая Вселенная, Альфа и Омега бытия, - Наденька;
  - вторая, - кровь из носу отомстить Лопатину за личные унижения, чванливое высокомерие и пренебрежение, за причинённые бытовые страдания товарищам из ополчения блокадой дома, за тиражируемую им и подобных ему корыстолюбцев разлагающую анти мораль стяжательства.
      И  даже, если Яценюк, чудом не объявится в последнюю решающую минуту и каким-то неизъяснимым образом не доверится ему, то он, Владимир Николаевич Уклейкин, преступив закон, возьмёт на себя всю полноту ответственности за «Кузькину мать»… А дальше, а дальше… будь что будет…
     - Будешь ты меня, гад, всю жизнь помнить! - как, пожалуй, ещё никогда истово и неожиданно для себя - публично поклялся Володя отмстить Лопатину, вынудив обернуться вздрогнувших вечерних прохожих, включая ни бельмеса не понимающих по-русски, пёстрых, как стайки не пуганных пучеглазых попугайчиков, интуристов.
      Затем он восхищенно и подобострастно взглянул на возвышающийся тут же над бренной московской суетой храм Георгия Победоносца на Псковской горке. Купала его, настолько красиво переливались в закатной благодати, и столь ярко и щедро  делились своею никогда не иссякающей Надеждой, Верой и Любовью, что Володя в открытую перекрестился, и, подобно одержимому святою целью пилигриму, - едва ли не чеканным шагом начал пронзать собою чарующую и пугающую неизвестность будущего по направлению к дому.

                Глава 4

     Пеший путь домой Уклейкина от Варварки до Красноказарменной улицы растянулся почти на три часа. Расчёт Лопатина был, как всегда, безукоризненно точен: лукаво призывая несговорчивого оппонента не изводить себя напрасно угрызениями совести, он, как и хотел, добился ровно противоположного результата. И всю дорогу Володя мучился  мыслью о собственной моральной несостоятельности. И когда он, подобно курьеру, наконец-то, пересёк собою порог родной коммуналки, - внешний вид его был весьма изможденным и жалким, не говоря уже о внутреннем душевном пепелище.
      - Господи, Володенька, ты, где так долго был, на тебе лица нет, что-то случилось?!.. - первой, словно кошка, потерявшая и вновь обретшая своего горячо любимого, единственного котёнка, бросилась к нему на шею Наденька. -  Я вся извелась… - отвернула она в сторону голову, что бы, не показать, наворачивающие слёзы на своих расчудесных глазах.
      - Прости, прости… меня, - нежно обнял он её, испытывая невыносимое чувство вины. - Но, но… я же говорил тебе, что у меня в 5-ть вечера интервью с Лопатиным…
    -  Именно поэтому я вся и изнервничалась, ты же знаешь какие у него бандитские методы, а сейчас почти 11-ть, а тебя всё нет и нет… - дрогнул её ангельский голосок, - я всех, кого смогла, обзвонила… и никто не знает где ты, а твой сотовый, как всегда, не отвечает…
    - Чёрт! то есть - блин… я же его выключил, - искренне сокрушался Уклейкин, вновь ругая свою хроническую рассеянность, стараясь как можно быстрее утешить свою драгоценную во всех смыслах половинку, - точнее, церберы Лопатина его заблокировали, а я забыл, потом включить…
     - Разве можно быть таким не внимательным… - всё-таки всхлипнула она, от чего сердце Володи едва не остановилось.  - Я, я… уже Бог знает, что начала думать… и, пожалуйста, не чертыхайся, - ты же обещал… - с не проходящей тревогой всё же взглянула она прямо в его растерянные необъятной печалью глаза.
   - Прости меня, Наденька, прости, я… - как всегда заклинило Володю в минуту чрезвычайного волнения, -  я совершенно запутался… интервью я действительно взял, и где-то в 6-ть вечера мы расстались.  Правда, тяжело расстались…
    - Ну, вот…я как сердцем чувствовала, что добром всё это не кончится… 
   - Да нет, дорогая, ничего такого криминального не было… - и на мгновенье, запнувшись, он, как бы про себя, непроизвольно и тихо добавил, - …во всяком случае, пока.
     - Вот именно, что… пока… - никак не успокаивалась трепетная Воскресенская.
    - Надеюсь, что до этого не дойдёт, - как мог, продолжал успокаивать любимую Уклейкин и не в последнюю очередь и себя самого. - Лопатин хоть и хитрый, сволочь, и тюремные университеты прошёл, но в целом прилично начитан и воспитан, и можно сказать, как и я - из ботаников.
    - Тоже мне… сравнил себя с уголовником… - и первые, едва заметные, всёпрощающие лучики, словно тёплые искорки солнышка из-за мрачных туч, блеснули в огромных, как бездонные озёра, изумрудных глазах её. - Ты, Володенька, большое, доброе и милое… дитя, а Лопатин - типичный жулик.
    - Согласен… - и едва уловимая, ещё робкая улыбка тихой елейной радостью разлилась на всё ещё тревожном лице Уклейкина, которому очень понравилось такое лестное  сравнение из божественных уст самого дорогого существа на Свете. -  А опоздал я потому, мой ангел, что решил после интервью с Лопатиным всё обдумать, заново пережить: он мне много чего очень интересного поведал, -  я обязательно тебе всё в подробности перескажу, - вот только отдохну немного, а то устал, как собака… Собственно для этого я и решил пройтись до дома пешком. А офис его, представляешь, чуть ли не в Кремле находится, - вот я, увы, по своей проклятой несобранности и не рассчитал расстояние до дома, заставив тебя так сильно переживать… но… - и он вдруг с новой страстью принялся жалостно и неописуемо нежно целовать её влажные, солоноватые, фантастической красоты реснички, щёчки и губки. - Но, я …клянусь, что больше никогда не причиню тебе никакую боль, только… не оставляй меня… я, я… пропаду без тебя… - взмолился он, пав на колени, пред своей единственной живой иконой только которой и верил по настоящему. - Прости… меня.
    - Что ты, что ты… - пришла очередь Воскресенской успокаивать свою, отчаянно раскаивающуюся драгоценную половинку, - я же сказала, что… никогда, никогда… не брошу тебя…
     - Боже, какая же ты, Наденька, внеземная… - с неимоверным облегчением выдохнул он, и Душа его начала вновь обретать, было потерянные покой и благодать. - Любимая моя…
      И они, словно бы в Прощёное Воскресенье, на целую минуты блаженства, скрестились таким сладостно-томным поцелуем, что всё окружающее пространство наполнилось исходящей от их душ небесной энергией любви и жизни и, словно бы, замерло в очаровании происходящему Великому проявлению истинного Чуда Природы.
     Действительно. Всю эту крайне трогательную сцену двух влюблённых с подлинным умилением, не смея пошелохнуться и романтично про себя воздыхая, презренно отбросив поедание невыносимо свежих вечерних хлебных крошек, из-за полусгнивших плинтусов наблюдали десятки восхищённых тараканов. И даже назойливые мухи, которые в эту пору в строгом соответствии с инстинктом уже полу дремали к верху лапаками на облупившемся потолке и обшарпанных стенах тусклого коридора очаровались увиденным, - и, быстро разбившись на пары, - трепетно прижались друг к другу.
        Кроме того, Роза Карловна, притащившаяся часа три назад с дачи вместе с двумя огромными бельевыми корзинами полных коммерческих цветов, было высунулась из своей комнаты на шум, что бы, как обычно, жёстко и беспрекословно пресечь раздражающий отдыхающую тишину источник оного… Но, и её, пусть излишне твёрдое и зачерствевшее за невыносимо долгие годы одиночества, но всё же женское сердце, совершенно неожиданно, - сочувственно забилось в такт происходящему акту настоящей любви.  И скупая слеза воспоминания о божественном чувстве никогда не забываемого первого поцелуя, подобно капле волшебного исцеляющего душу бальзама скользнула по навсегда увядшему лицу Флокс, былая красота которого в своё время вдохновила немало пылких юношей: от написания стихов до романтического лазания к ней на балкон с колючими розами в зубах. И она, словно свадебный венок в поисках своего суженного, который несётся в попутных волнах река, ведомая нахлынувшими яркими воспоминаниями, тихонечко прикрыла за собой дверь, прилегла на диван, и нежно обняв подушку, - беззвучно всплакнула, прежде чем забыться в младых грёзах исцеляющего сна. 
      И лишь Василий Петрович Шурупов, который также как Флокс и насекомые, с широко открытым ртом, но из кухни, где до этого буднично проистекало его дежурство, наблюдавший трогательное единение, прощение и лобызания Володи и Наденьки, - первым вышел из оцепенения очарования, которое на пару минут наглухо парализовало его. До изжоги, словно из дармовой бочки пива, нахлебавшись современного импровизированного прочтения сцены известной пьесы Шекспира о любви, он, как бывалый режиссёр и по совместительству Начштаба, и, прежде всего, повинуясь чувству долга, наконец, решился тактично вмешаться в восхитительное, но затянувшееся с его колокольни трогательное действо. Стоило лишь невольным актёрам на мгновение прийти в себя от всецело обуявших их души высоких чувств, Шурупов, также в свою очередь немного очухавшись, со следующими словесами ненавязчиво и по-доброму оборвал их роль:
     - Ну, будя, голубки, будя… все живы, здоровы и, слава Богу.  А, ты, Володька, и в самом деле, олух царя небесного: тебе же сто раз говорили, - следи за мобильником. Мы-то вот с Наденькой все телефоны в лоскуты оборвали, а тебе хоть бы хны!.. А номер этого гада Лопатина нам, увы, неведом, что б прямой наводкой в лоб его спросить, мол, был ты у него или нет, а если был, то жив и здоров ли, а если всё нормально, то, во сколько от него ушёл и куда двинулся!.. А то мы, раздолбай ты эдакий, уже милицию хотели подымать на твои поиски…
     - Ну, виноват, простите меня, ещё раз… - продолжал искренне раскаиваться Уклейкин. - Я и сам уже зверею на себя от моей проклятой рассеянности, но что же теперь - об стенку стукнуться или удавиться… - нервно, как тигр в клетке, которого в очередной раз безнаказанно дёрнули за усы, заходил он по коридору из угла в угол.
    - Успокойся, милый, - тут же, как неотложка, бросилась на помощь Воскресенская, - никто тебя ни в чём особо не обвиняет, просто дядя Вася, как старший товарищ сделал замечание, что бы впредь ты был хотя бы чуточку, но внимательней… ведь все мы так любим тебя…
     - А то!.. - одобрительно похлопал Петрович Уклейкина по плечу и весело подмигнул Наденьке, - он же мне, как родной внук, потому-то я по-стариковски ворчу и поругиваю его иногда. А то, как же, братцы! без этого никак нельзя, ибо, как мудро изрёк наш народ: за одного битого двух не битых дают. Так, глядишь, с Божьей и нашей помощью и из Володьки толк выйдет…
    - Да я разве что говорю… - как вкопанный остановился тот, словно перед общественным стендом в самом центре Москвы под почётным названием: «Герои нашего времени», где вот-вот должны были вывесить его фотографию.  И Володя, наконец-таки расплылся, как пластилин на печке, полноценной сияющей улыбкой, а благодарные слёзы подлинного счастья едва заметно заблестели в его радужных глазах, - …спасибо вам, друзья, за поддержку… и понимание, - по гроб не забуду…
    - Тьфу ты, дьявол!.. - моментально, словно после резкого и точного удара в печень, болезненно-нервно среагировал Начштаба, - …ну, на какой ляд ты гроб-то помянул, да ещё к ночи других слов нет что ли?.. А ещё журналист…
    - Извини, дядя Вася… -  вновь искренне корил себя за треклятую неуклюжесть Уклейкин,  - я совершенно без задней мысли…
     - Вот именно, что без мысли… - продолжал назидательно, но традиционно беззлобно по отношению к Володе ворчать Шурупов, -  сначала думать надо, а потом, блин, говорить.  Тут всё ж пожилые люди кругом…
     - Сто лет живите, дорогой Василий Петрович, - тут же тактично вмешалась Воскресенская, уводя разговор от крайне печальной темы, которая с каждым днём рождения всё чаще и невыносимей щемит сердце и угнетает сознание всякого адекватного человека. - Кстати, Володя, не забудь завтра и своего лучшего друга поблагодарить: он, бедный, раза три забегал, всё переживал, куда ты делся… - добавила она, вспомнив, как взъерошенная голова Крючкова с немного дикими глазами периодически появлялась и исчезала в коридоре. При этом и о чём она благоразумно умолчала, он сопровождал свои мимолётные, но буре подобные появления, - широким спектром ёмких и однозначных словосочетаний от «Всё будет, хорошо, Наденька!..» до «Я ему покажу, Кузькину мать!..».
    - Серёга… - благоговейно произнёс Володя дорогое сердцу имя, в интонации которого было безмерное уважение, благодарность и даже гордость за то, что у него с самого голоногого детства есть такой преданный товарищ. - Вот тоже настоящий друг, с самого горшка меня из всяких передряг выручает… - уже почти полностью счастливый и успокоившийся вторично за  вечер улыбнулся Уклейкин, и про себя добавил: «Надо будет завтра непременно угостить Крючкова как следует и пошептаться с будущим папашей… о семнадцати неделях зарождающегося Чуда».
    - Вот и ладушки… всё, стало быть, путём, - окончательно уравновесил ситуацию Шурупов и, явно довольный собой, окончательно закоптил умиротворённое пространство адовым, почти ипритовым, дымом «Северных», словно бы намеренно хотел для дополнительной надёжности продезинфицировать его от какого-нибудь случайного вируса.
      - Кстати, а на счёт номера телефона Лопатина не извольте беспокоиться, командор!.. - и Уклейкин, воодушевлённый столь благоприятным окончанием досадного недоразумения, взяв небольшую интригующую паузу, не без гордости протянул Начштабу позолоченную визитку Павла Павловича, - вот держи, Петрович… он мне лично дал, что б мы, если что - напрямую ему звонили.
   - Ишь ты, зараза, цельный кирпичный Президент… - нахмурился Шурупов и едва ли не полностью с очками, словно проводя экстренную дактилоскопию, просверлил острым вооружённым взглядом каждый печатный знак на дорогом бархатном прямоугольнике, - и что значит: «если что»? - Он, что, сукин сын, намекал, что б мы сдались?!.. - понемногу заводился Начштаба.
    - Поначалу, тонко намекал, что шансов у нас против него нет. А как пару рюмок коньяку выпил (Уклейкин не решился признаться, что выпивал с ним вровень), так и начал едва ли не открыто пугать. Денег у него, мол, куры не клюют, огромные связи в правительстве, криминале и тому подобное. А меня ещё и лично пытался завербовать в свои холуи: ты можешь только себе вообразить, Наденька, он мне предлагал через два-три месяца вместо Сатановского стать главным редактором «Вечёрки»!..   
   - Нет, ну, ты смотри, совсем барыги страх потеряли!.. - уже не на шутку распалялся Василий Петрович до не возможности возмущённый вакханалией происходящего в России  беспредела в виде подлого, предательского и брезгливого отношению к народу ядовитой змеиной спайки разношёрстных ворюг и коррупционной власти, - Сталина на этих гнид нет!.. Со всех сторон, паразиты, окружают… Тебя, Володька, пока не было, мне вот тоже какой-то начальник с района звонил, как бишь, его, беса?… - на секунду наморщил он свой фронтовой, закалённый в свинцовых боях лоб и, как грязную улику, вытащил из кармана скомканный листок, развернув который, с нескрываемым отвращением причитал: Половиков Евгений, блин, Игоревич, начальник департамента жилищной политики Лефортово. - Даже фамилия соответствует, - половик, тряпка, подстилка Лопатинская! И, представляете, товарищи, эта продажная шкура минут пять невыносимо вежливо уговаривала меня всенепременно зайти к нему в кабинет, причём в любое удобное время. Каково, а?!
    - Действительно… - саркастически заметила Воскресенская,  - скорее Марсиане высадятся на Землю, чем наш чиновник чуть выше средней руки лично спустится с «небес» к обычному обывателю.
    - А я о чём!.. - вынужденно состроил кислую физиономию Шурупов, -  последнему идиоту понятно, что тут чётко спланированная Лопатиным операция против нас с условным названием «Напугать или купить».
    - Именно так, Петрович. Всё в очередной раз сходится, как дважды два,  - вставил свои пять копеек Уклейкин, также возбудившись за компанию наглостью чванливого олигарха. - Вернее, это лишний раз подтверждается то, что нам и до этого случая было известно: все они давно одна шайка-лейка. Лопатин во всё время интервью призывал меня как бы к «компромиссу». Дескать, он, хоть и не гарантирует на 100%, но готов посодействовать выделению двух-трёх квартир в Лефортово кому-нибудь из штаба, но при одном непременном условии: всё остальное ополчение как можно скорее должно съехать в Южное Бутово.
    - Во-во!.. - сурово подытожил Начштаба. - Как пить дать, что и этот Лопатинский прихвостень, - Половиков хотел что-то посулить в этом же роде, дабы мы продались, бросив наших товарищей в беде… сволочь! - и он вновь гневно закурил термоядерные «Северные», удушающий чад которых теперь окончательно вынудил забиться всё ещё любопытствующих насекомых в щели и плинтуса ветхих коммунальных дебрей. - Ну, ничего, ребята, мы Гитлера в своё время под хохлому расписали, а уж это доморощенное жульё - в асфальт, не глядя, закатаем, главное на войне - не дрейфить! - подымал несгибаемый ветеран боевые знамёна, готовый в сию же минуту штурмовать ненавистные вражеские бастионы.
     - Петрович, - опасливо взглянул на часы Уклейкин, часовая стрелка которых чрезвычайно медленно, словно воск, угрожающе подползать к полуночи. - Давай перенесём сражение на потом, посмотри - ночь же на дворе; да и я, что загнанный пёс с ног валюсь: ну, какой из меня сейчас боец… - витиевато попытался остудить воинственный порыв бесстрашного ветерана Володя, при этом, начиная, едва ли не открыто позёвывать.
     - И вправду, дядя Вася, - давайте отложим всё на другое время, тем более что завтра к нам мой папа придёт в гости, - сестрой милосердия вступилась за Уклейкина Воскресенская. - Пусть Володенька хоть немного выспится, а я вас на рассвете подменю, мне всё равно надо готовить праздничный обед.  Так что милости просим вас завтра по-соседски и без стеснений к нашему столу часикам к трём, там всё и обсудим, пригласив остальных членов штаба, и которые наверняка сейчас спят…
     - Да?.. Действительно, что-то я разошёлся… - и с натасканным прищуром дозорного, Начштаба вгляделся в черный квадрат кухонного окна в точности как в странно-знаменитое полотно Казимира Малевича; и с откровенным разочарованием не обнаружив там вражьих батальонов, чуть поостыв, вернулся в реальность. -  Ладно, голуби мои, убедили. И, в самом деле, поздновато биться: естественных ориентиров на местности ни зги не видать, ну, а буйные головы свои мы всегда успеем за Отечество сложить, - неуклюжей, по-армейски не замысловатой шуткой, попытался смягчить собственный воинственный порыв Василий Петрович. И на микросекунду мечтательно задумавшись о текущем бытие и завтрашнем нежданном застолье, он не выдержал распирающую грудь радость за великолепную во всех смыслах Воскресенскую, которую с некоторых пор начал считать эталонам слабого пола, и добавил:
     - Эх, Наденька, тебе бы, милая, на дипломатическую службу, куда-нибудь на Ближний Восток, - умеешь убеждать!.. И, замурлыкав в седые, но всё ещё пышные, вздыбленные усы, яки мартовский кот: «Где ж мои семнадцать лет…», - Начштаба в приподнятом настроении направил свои видавшие виды тапочки к огромному кухонному подоконнику продолжать штудировать 34-й том полного собрания сочинений В.И. Ленина, тщательный процесс изучения которого был столь неординарно прерван вышеприведённой трогательной сценой с полчаса назад.
      И уже через пару минут Уклейкин, перенапряженный физически-нервной тяжестью минувшего дня, как колун в воду, плюхнулся на самое дно, самой глубокой реки человеческого бытия, балансирующей на грани полу-жизни, имя которой: «Сновидение».    Последним, что уловило катастрофически затухающее сознание его, была напутственная цитата Наденьки из Сервантеса, произнесённая тихо, подобно молитве и сопровождающаяся исцеляющим успокоительным поцелуем: «Спасибо тому, кто изобрел сон. Это единые часы, ровняющие пастуха и короля, дуралея и мудреца… Когда я сплю, я не знаю ни страха, ни надежд, ни трудов, ни блаженств…».
     И даже в таком состоянии критический, уже почти угаснувший, как задутый ночным, убаюкивающим ветерком огарок, мозг Володи, автоматически, но крайне не разборчиво, дополнил мысль великого Сочинителя романа «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский»: «Одним только плох крепкий сон, говорят, что он смахивает на смерть»...
     Умышленно ли Наденька не полностью процитировала знаменитого испанца, что бы дополнительно не отягощать и без того наэлектризованную психику Володи негативными аллегориями или попросту - забыла, нам достоверно не ведомо, хотя её красный диплом филологического факультета МГУ, скорее, говорит что это, высоковероятно, - не так. Впрочем, нам так же неясно, - расслышала ли она существенное дополнение к цитате из уст Уклейкина, которое тот пробормотал, отчаянно балансируя между явью и временным не бытиём, неумолимо склоняясь к последнему. 
      Однако, так или иначе, - но этот важный нюанс из Сервантеса не был воспринят и, уж тем более, осмыслен с негативным оттенком нашими влюблёнными, и они: вначале Володя, а через полчаса домашних хлопот, - и Наденька, на удивление спокойно наслаждались крепким исцеляющим житейские невзгоды сном. Удивительно, на после всего пережитого за сегодняшний крайне нервозный день у Уклейкина, не было, как обычно, никаких сновидений - лишь одна сплошная вопиющая пустота. Но ещё более удивительным, было то, что никто из ополчения и им сочувствующим за ночь не нанёс сколько-нибудь заметного урона, ни техники, ни шестёркам Лопатина. Даже баба Зинаида, которая после триумфальной победы над «Круглым» и «Сытым», вошедшая, что называется в раж, не смогла придумать что-нибудь существенное и пакостное. И всего-навсего лишь вымазала какой-то крайне вонючей и липкой субстанцией дверные ручки грузовых машин для бесплатной перевозки мебели в Южное Бутово, которые вместе с водителями и грузчиками так и дремали во дворе дома уже третьи сутки.
     Таким образом, за несколько недель противостояния за дом выдалась относительно мирная ночь. То ли так звёзды сошлись, то ли эффект пятницы сыграл роль, а может и приказ Лопатина - "до особой команды не обострять ситуацию" или же что-то совершенно иное, но факт остаётся фактом: наступившее утро случилось на редкость тихим во всех отношениях.
     Лёгкий же вышеуказанный не приятый казус проснувшейся бригады перевозчиков восприняли как должные издержки на поле брани, и не стали выносить сор из избы, что бы в выходные дни лишний раз не накалять обстановку и уж тем более не тревожить своих влиятельных кураторов такими пустяками. А потому, они, смиренно нахлобучив противогазы, за неполный час, с порошком и одеколоном, по традиции, густо перемешанным с пусть и негромким, но отборным матом, - смыли с дверных ручек своих автомобилей едкие следы мелкой ночной провокации Звонарёвой.    
     Однако, как известно, Природе претит однообразие, застылые формы и состояния, и, любое затишье рано или поздно, но обязательно сменяется бурей.
      Но пока, пока… рассвет субботы 7 июля 2005 года от Р.Х. в Москве рождался несказанно тихим и безоблачным.
     Воскресенская, как и обещала, разбудила мирно похрапывающего на кухонном наблюдательном посту Шурупова в 5-ть утра, и, как всегда, тактично сменив его, начала готовиться к званому обеду, подрезая салатики, и прочую праздничную снедь. Уже за три дня она начала закупаться всевозможной вкуснятиной, что бы доказать крайне требовательному отцу способность к самостоятельной семейной жизни. Единственная загвоздка была в том, что по причине отсутствия газа коварным усердием наймитов Лопатина приготовить своё фирменное блюдо - запеченного гуся с яблоками в духовке не представлялось возможным.
        Но ещё позавчера, случайно узнав о нависшей проблеме, Василий Петрович по-соседски проникся ею и притащил невесть откуда небольшой мангал с углями, обещав лично приготовить шашлык прямо на балконе. На резонный вопрос всегда осторожной Воскресенской: «А не спалим ли мы дом?» Начштаба тут же успокоил её, как бывалый Карлсон, Малыша: «Во-первых, милая, я сто тысяч раз так делал и, как видишь, даже усы не подпалил, а во-вторых, - пусть все видят, до чего довёл людей ворюга Лопатин, отключив от газа и всячески пытаясь заблокировать электричество, телефон и воду.
      Деваться было некуда, и Воскресенская согласилась, замариновав ещё вчерашним днём три килограмма отменной баранины один головокружительный запах которой вынудил сдаться несговорчивую Флокс и разрешить поместить кастрюлю с нею в своём холодильнике т.к. - Володин и Шурупова были под завязку забиты продуктами и напитками для грядущего празднества. Кроме того, Роза Карловна, ни на комариное крылышко не сомневалась, что в благодарность за пустяшную услугу и чисто по-соседски ей перепадёт, как минимум, один шампур шашлыка, традиционное оливье, шампанское и прочее, прочее, прочее... А в условиях её тотального одиночества (цветочные авантюры хоть и приносили дополнительные барыши к скромной пенсии, но не привносили душевного покоя) вот так вот, запросто, по-человечески, потрепаться в весёлой компании, где будет весь штаб ополчения и, возможно, разнюхать инсайдерскую информацию о судьбе дома - вдвойне интересней и полезней.
                * * *
     Отец Наденьки, будучи бывшим спортсменом (а, как известно, бывших - не бывает) слыл человеком крайне обстоятельным и внимательным. Ещё давным-давно, когда он впервые на тренировке встал в ворота за дубль ЦСКА старшие товарищи по амплуа ему передали важнейшую премудрость своего ремесла, мол, прежде всего, проверь сетку и створ. И с тех пор он, как и все классные вратари мира, до начала матча всегда основательно теребил клетчатую плетёнку на предмет хлипкости и дыр, а перекладину и штанги - на прочность и возможную кривизну, а в особо важных встречах - даже целовал и мысленно крестил оные.
     Дальнейшее же его работа после роковой травмы футбольным судьёй, а затем членом коллегии арбитража лишь добавило в его жизненную практику ещё большую тщательность при вынесении того или иного решения. Собственно говоря, эта неукоснительная, дотошная требовательность и непредвзятость во всём и, прежде всего к себе,  - и снискали ему заслуженное уважение в огромном футбольном мире, как к человеку мудрому и объективному.
     Поэтому, Ярослав Андреевич Воскресенский, следуя давней привычке, вошёл во двор известного нам дома на полчаса раньше оговоренного с Наденькой времени званого обеда, назначенного на 15:00, что бы лично прощупать сложившуюся непростую обстановку вокруг осаждаемого Лопатиным «гнёздышка» своей дочери, столь неожиданно свитого с Уклейкиным, который ему в целом понравился.
      Не то что бы он на все 100% одобрял выбор дочери, тем более такой внезапный и фактически тайный, что немного задело его самолюбие, нет. Как раз это в его понимании было относительно нормальным поступком, когда и он в своё время примерно также не поставил родителей в известность и отвёл в ближайший ЗАГС свою до сих пор горячо любимую Зою Александровну. Однако, зная твёрдый характер Наденьки, которым Ярослав Андреевич гордился и считал наличие оного в ней своей же заслугой, он решил, что если уж хорошо воспитанная, образованная и разборчивая дочь при таких обстоятельствах всё же вышла замуж, то супруг её - как минимум, человек достойный. И потом… вспоминал он свою бурную молодость, - если у них настоящая любовь, то тут хоть китайскую стену меж ними возводи - разнесут одним поцелуем, ибо на всё воля Божья. Наконец, немало важным было и то, что проницательная дочка, зная трепетное отношение отца к роду Воскресенских, - сохранила в паспорте известную и благозвучную фамилию, чем здорово смягчила его возможные возражения к браку.
      И степенный папа Наденьки, руководствуясь вышеприведенными резонами не мудрствуя лукаво ровно в 14:30 начал осмотр состояния дома с тыла, что бы затем, внимательно обойдя оный, - лично ознакомится с бытовыми неурядицами жильцов-ополченцев и их боевым настроем.

     Перво-наперво, он, подошёл к углу пятиэтажки, словно к штанге ворот. И как в старые добрые вратарские времена за неимением жёстких бутс мягкими сандалиями аккуратно постучал по нему, отчего замшелый кирпич с пугающей лёгкостью, будто мыло из рук, выскользнул из растрескавшейся за сотню лет кладки, и, плюхнувшись о землю, раскололся.
      «Ох, ё моё!.. - хлипковат домишко-то… - сделал предварительное заключение Ярослав Андреевич. - Всю эту халабуду одним штрафным ударом можно вдребезги разнести. Хотя… если стенку и углы подпереть, может и постоит лет хрен знает сколько - всё ж до революции строили… безо всяких гастербайтеров…».
      Затем, придирчиво пройдясь до черного хода первого подъезда, он ловко подпрыгнул к его проржавевшему козырьку, как в молодости к перекладине перед футбольным матчем. Результат был ожидаемым. Немаленький кусок хрупкой дырявой железной кровли, обломившись, на глазах рассыпался в пыль, и вместе с нею, повинуясь закону гравитации, на землю попадали полусгнившие окурки, давно проколотый облинявший детский мячик, пожелтевший бадминтонный воланчик и о, ужас! – всамделишный чугунный утюг, благо спикировавший мимо.
     Но не успел ошарашенный Воскресенский должным образом выругаться, по этому, угрожающему его здоровью, а, возможно, и самой жизни поводу, как тут же за его спиной раздался пронзительный, не терпящий апелляций и леденящий даже  самое флегматичное сердце, вопль. Неподражаемость много октавного и перегруженного децибелами звука, несомненно, указывала, что источником оного является, никто, иной, как активный член штаба сопротивления, - Звонарёва Зинаида Ильинична:
    - Ты, что ж, охламон эдакий, фулюганишь! Дом наш средь бела дня увечишь!! Он и так, родненький, на ладан дышит!!!
      Логика её поведения последних недель осады была проста, как кирпич. Если незнакомец окажется шпионом, рассуждала баба Зинаида, то тогда она поступила совершенно верно и товарищи по ополчению непременно скажут ей спасибо за поднятый кипиш, ну, а если обозналась, то, мол, извинюсь, спина, хоть и ветхая, но пока гнётся, - Бог даст, не надломлюсь.
     - Не у… увечу, а пр… поверяю на прочность, бабушка… - оторопел от неожиданности Ярослав Андреевич, голос которого дрогнул едва ли не впервые с тех давних и трагических пор, когда, как было сказано выше, шипы польского футболиста жестоко пронзили ладонь его левой руки в полуфинале Кубка кубков УЕФА.
      Но въедливая и настырная бабушка была непоколебима, как вбитый неимоверным трудом в вечную мерзлоту тундры железобетонный столб для электропередачи энергии, с помощью которой люди героически осваивали необъятные пространства богатого ресурсами Русского Севера; и подобно глашатаю, коему выпала участь известить соотечественников о нападении клятого ворога продолжила зычно сотрясать ближайшие окрестности:
    - А ну-ка, колись, дядя, по-хорошему: ты, чьих будешь: Лопатинский холуй или префектурный?!..
     - Что значит - "чьих"?.. Я, бабуля, сам по себе… - всё ещё находясь в состоянии нервного грогги, не без напряжения сложил легендарный в прошлом вратарь первые пришедшие на слегка парализованный ум слова в удобоваримую фразу. Но его ответ не был удостоен вниманием Звонарёвой, которая подобно лазерному лучу последовательно и скрупулезно, по часовой  стрелке прожигала видимое пространство, дабы привлечь на свою сторону кого-нибудь  из ополчения и численно задавить потенциального лазутчика, к коему она без разбора сразу причислила подозрительного незнакомца.
      И зубодробительный взгляд её, наконец, как безжалостные челюсти бульдога, намертво вцепился в расположившуюся метрах в тридцати от неё импровизированную палатку из картона, тряпок, веток и прочего подручного материала. Из чрева её, словно бы из накрытого прокрустова ложа торчали пять пяток. Одна пара из них была обута в рваные расшнурованные кеды, другая - в дешёвые, китайские и напрочь выцветшие пластиковые шлёпки, а последняя ступня, которая оказалась без пары, - была босой, и отражала собою яркие солнечные московские лучи, как идеально отшлифованное зеркальце. Венчала же своеобразную типичную художественную картину дворового постсоветского реализма - верёвка, соединяющая собою большой палец оголённой и пока ещё не идентифицированной ступни с ручкой железного ящика в утробе которого, словно встревоженный улей, гудел единственный источник энергии для дома - электрический трансформатор. Кроме того, на бечеве были закреплены несколько пустых консервных банок с камушками, на тот чрезвычайный случай, если караульные вдруг случайно задремлют под гнётом всевозможных обстоятельств, а коварный враг попытается, незаметно сломав трансформатор, - обесточить дом.
      В этом и заключалась не мудреная система безопасности, которая после долгих технических дебатов с дегустацией напитков разной степени крепости и была реализована на практике нашей не разливной троицей: Толей, Колей и Егорычем. Очередные последние пару трёхлитровых банок бочкового пива из ларька в связи с невыносимым зноем были осушены до последней капли, а для пополнения спасительных запасов ячменного денег не было ни копейки, как, впрочем, и свежих мыслей каким способом её приумножить.
      Но крепко спитый коллектив никогда особенно не переживал на этот счёт, всецело полагаясь на сверх оптимистичный и ничем не убиваемый русский авось: мол, потом, неважно как, но уж рубль-другой всегда найдутся. И в целом строгая судьба людская по неизвестным нам причинам весьма часто благоволила бесшабашной тройке, пусть и крайне скромно, применительно к количеству денежных знаков, коими её перманентно и с плохо скрываемым раздражением вынужденно «спонсировала» относительно более разумная и трезвая часть общества.  Поэтому расслабленные пеклом, хмелем и солёными сушками Толя, Коля и Егорыч чинно возлежали эдакими умиротворёнными, но бывшим в употреблении патрициями, похрапывая в едва прохладной тени палатки параллельно «бдя» сигнальной верёвкой вверенный ей ополчением важнейший объект.   
    - Эй, трое, блин, бездельников из ларца, вы чего мышей не ловите?! А ну мухой сюда!.. - оборотила она свой мощный рупор, как дуло Царь-пушки, в сторону нерадивых караульных.
     В отличие от первого звериного рыка Звонарёвой, который был начисто проигнорирован «туристами», сейчас - палатка недовольно зашевелилась и невнятно забурчала, будто бы разбуженная посреди зимы семья медведей в чреве берлоги. А спустя ещё минуту её обитатели начали неспешно выползать из хлипкой тени хижины дяди Тома на свет Божий, продирая слипшиеся после полуденной "сиесты" глаза и ориентируясь на источник звука, противный фальцет которого на 100% принадлежал неугомонной Звонарёвой, и в душе заочно проклиная оную.
     - А, вы, бабушка, не знаете ли, в какой квартире Наденька живёт?.. - наконец пришёл в себя Воскресенский, воспринявший происходящее как какое-то недоразумения в связи с крайне жаркой погодой, а заодно, переменив тему, - разрядить накалённую обстановку, хотя адрес дочери у него лежал в кармане. - Она тут недавно посилилась к этому… как его… Володе Уклейкину.
    - Как не знать?.. Знаю…- чуть смягчилась Звонарёва, тем не менее, всё ещё угрожающе покачивая трофейной подзорной трубой, как палицей, столь славно отбитой ею вместе с выдающимся метростроевцем Жорой Коловратовым и демобилизовавшимся из ВДВ Лехой Залётовым у Лопатинских вертухаев - «Сытого» и «Круглого». - Эта, которая в журнале каком-то, журналистом, что ли работает?.. - уточняющим вопросом на вопрос ответила она.
    - Да, в «Вечерней газете», корректором, - вежливо пропустил мимо Ярослав Андреевич «журнал», дабы лишний раз не подзаряжать и без того высоковольтную нервную систему агрессивной старушки.
    - Коллектором!?.. -  вновь насторожилась та, вспомнив жуткие кадры новостей, где быковатые типы нагло и вероломно выбивали долги у малоимущих граждан, и которые никак не соотносились в её взмокшем от зноя ветхом мозгу с образом хрупкой, нежной и всегда подчёркнуто вежливой Наденьки.
    - Да, не коллектором, а корректором… - максимально доходчиво продолжал Воскресенский разжёвывать этимологию слова «корректор», хотя мог бы преспокойно отмахнуться от взбалмошной бабки, как от назойливой мухи, ибо, накануне Наденька во всех подробностях описала, как дойти до её нового места жительства. Но, повторимся, целью  визита Ярослава Андреевича было не только знакомство с её новым гнёздышком за торжественным обедом с новоиспечённым зятем, но и лично ознакомится с непростой обстановкой сложившейся вокруг дома, тщательно осмотрев оный и переговорив с его жильцами, которые организовали мужественную гражданскую оборону. Кроме того, пунктуальный Воскресенский ещё располагал двадцатью минутами, которые и решил использовать с максимальной эффективностью: - Она, бабушка, ошибки в статьях и фельетонах исправляет для газеты.
     - Ну, тогда, это точно Наденька наша, огонь-девка! - с гордой решительностью почти полностью завершила Звонарёва допрос незнакомца, и заметно сбавив обороты, повторно, задала изначальный, контрольный вопрос статному, в самом соку и солидному на вид мужчине, но чуть иначе: - Так, ты, дядя, стало быть, тоже из газеты… начальник ейный али как?..
     - «Али как», бабушка… - мягко в пышные мартовские усы улыбнулся Воскресенский, - папа я её…
     - Ну?!! - солидарно растеклась, как прокисшая простокваша, в улыбке Звонарёва, традиционно, словно отточенным клинком, сверкнув на солнце единственным, но золотым зубом.
     - Не "ну", а - Ярослав Андреевич Воскресенский, - наконец, представился он, вбив последний гвоздь в крышку гроба сомнений въедливой старушки.
      - Зи… зинаида Ильинична Звон… арёва… - немного оторопев от неожиданного официоза из уст высокого, подтянутого и обворожительного мужчины средних лет, откашлялась она, поддавшись внутреннему затаённому и почти навсегда забытому чувству, чуть зардев, как красная девица.
      - Постойте, постойте… уж не вы ли та самая знаменитая и бесстрашная баба Зина, о которой мне с искренним восхищением и уважением рассказывала Наденька?..
     - Я, касатик, я… -  и чуткое сердце её налилось такой благодарностью, гордостью и счастьем как, пожалуй, никогда в жизни. И будь она лет на пятьдесят моложе, то на руках отнесла бы учтивого отца к благовоспитанной дочери, аккуратно возложив оного, словно орден «За заслуги перед Отечеством I степени», на подушку, наволочку которой предварительно лично бы отстирала и отгладила до совершенства.
     - Очень, очень… рад познакомится со столь отважной женщиной, - галантно и безо всякого позёрства, он вторично за полминуты пролив ёмкий ковш бальзама на разомлевшую душу Звонарёвой, отчего глаза её заблестели девственной родниковой бирюзой признательности.
     - И я… рада, что я… жму крепкую руку человеку, воспитавшему такую умную, смелую и красивую дочку, - прям как я… в молодости…
     - «Не дай, Бог…», - настороженно подумал Воскресенский, спроецировав крайне увядший облик импульсивной старушки в её прошлое, мысленно сравнивая образ оный с любимыми очертаниями дочери - действительно безусловной умницей и красавицей: - Так, стало быть, проводите меня, уважаемая Зинаида Ильинична, к дочке, если, разумеется, я вас не отвлекаю пустяшной просьбой от важных дел?..
       - Что ты, касатик, какие у бабушки дела?.. до самого их гнёздышка тебя доведу, а заодно и двор покажу… - и, взяв, под белы рученьки Воскресенского, трепетно повела его, словно жениха на венчание в церковь.
      Но едва, парочка, сделала синхронный шаг на встречу с Наденькой, как за спиной раздался до боли знакомый Звонарёвой хриплый, проклятущий голос Егорыча:
     - Эй, Ильинична, ты чего голосила-то, как резаная, опять, что ли шпиона поймала!?
      - Тьфу ты, дьявол, напугал!.. - нервно обернулась она и слёту жёстко рубанула: - Колесуй отсюда, ирод, не видишь что ли - ложная тревога, свой это…
     - А чего ж, мать твою, так орала, н… народ возмущала?.. - спросонья, недовольный и туго соображая, пробасил авторитетный предводитель в лоскуты проспиртованной троицы. За его спиной засыхающим камышом колыхался худосочный и долговязый Толик, а метрах в двадцати от последнего, - маленький и потёртый, как ластик, Коля, вынужденно восседавший в позе йога на пожухлой траве и не без труда с кислой физиономией, слюнявил подорожник, дабы приклеить его к содранной в кровь коленке. В суматохе он совершенно забыл, что был привязан за большой палец левой ступни к сигнальной верёвке, которая, громыхая сторожевыми банками, собственно и опрокинула его жёстко на землю, словно подножка дзюдоиста, резко натянувшись.
    - Ну, обозналась малость, что с того-то? я, блин, вам, что флюорография ходячая, что бы незнакомого человека насквозь видеть!.. - возмутилась она. - Так что валите, оглоеды, в свою конуру и хлебайте пойло дальше, да только трансформатор не проспите, а то я Жорику скажу, что вы тут на посту дрыхните, - будете зубами ему метро выгрызать.   
    - Ладно, баб Зин, не бухти… -  сбавил нахрап Егорыч при упоминании выдающегося метростроевца Коловратова. - Лучше презентуй трёшницу, - жарища спасу нет, без холодного пива нам хана, а значит, - и трансформатору, да и Коляну надобно подкинуть на лечение - глянь ты его как шуганула, вся коленка в кровище…
    - А ты мне, балабол, пенсию прибавил, что б я вам, бездельникам, трёшницы отстёгивала на пьянство?! Ась, не слышу?..
     Егорыч, было хотел в сердцах обозвать Звонарёву каким-нибудь безобидным ругательством типа «старая розетка», но упоминание ею Коловратова и наличие важного по виду незнакомца, вынудили его, насупившись, промолчать.
     Всё это короткое время в принципе беззлобной и, по-видимому, привычной между сторонами словесной перепалки Воскресенский сохранял нейтралитет, но жалкий вид не бритой тройки, среди которой был раненый член отчасти и по его вине помноженный на отличное настроение вылились в нижеследующее благотворительное решение:
      - Ладно, мужики, держите червонец и выпейте за здоровье уважаемой Зинаиды Ильиничны, но, только, в меру, и что б за трансформатором бдеть, как за собственным достоинством!..
     - Вот человек!!! - ошалел от нежданной щедрости Егорыч, едва не протрезвев от нечаянной радости, - сразу видно с понятием!.. - Не то, что некоторые… - всё-таки процедил он ядовито сквозь прореженные полу спартанским образом разгульной жизни прокуренные жёлтые зубы в сторону Звонарёвой, которая к его счастью это не услышала.
     - А за трансформатор не переживайте, товарищ, - бросился успокаивать незнакомого мецената, вмиг преобразившись в подобие загулявшего студента Толя, считавшийся в треугольнике человеком относительно образованным и воспитанным. И в качестве доказательства своим словам, он, словно профессор, указательным пальцем поправив давно треснувшие очки, добавил: - Вот, обратите ваше внимание какая у нас простая и надёжная система сигнализации, мышь не проскочит, не то, что какие-нибудь диверсанты… «Bonorum hostis optimum…», - для пущей убедительности блеснул эрудицией Толя, - что означает: «Лучшее враг хорошего».
      - Это точно!.. Мы Кольку опять к будке привяжем, всё равно он раненый. Так что будьте, уважаемый, покойны… - начал подытоживать Егорыч, пристально всматриваясь в спокойное и, как ему показалось, чем-то знакомое лицо Ярослава Андреевича.
     - Ну, смотрите, мужики… - лично проверю. И, придав и без того строгому голосу металлической жёсткости, Воскресенский для пущей острастки добавил: - И, если, не дай Бог, какое-нибудь ЧП по вашей вине, то не обессудьте, - взыщу, братцы, по полной программе!
       И словно генерал, отдавший приказ солдатам, он уверенно развернулся, дав понять, что разговор окончен. Однако, обуревающие Егорыча терзания по поводу вроде бы знакомой физиономии щедрого спутника Звонарёвой, вынудили его нарушить "субординацию" и таки окликнуть таинственного незнакомца при этом отчаянно и мучительно морща невероятно загорелый лоб:
   - Постой, мил-человек, что-то мне твоя личность, кажется, знакома... Мы часом не пересекались по жизни?
    - Лично вряд ли, а заочно - вполне… - хитро подмигнул ему бывший легендарный воротчик ЦСКА. И чуть задумавшись, интригующе продолжил: - Так что, если вспомнишь, кто я, может быть, ещё червонец вашей караульной троице презентую.
     И взяв под руку, потерявшую на минуту дар речи Звонарёву, он, как ни в чём, ни бывало, - нежно повёл её за угол дома, где они и скрылись, оставив позади себя зависшую в немой сцене обретения свалившегося чуда финансового вспоможения, неразлучный коллектив.
     Не то чтобы Ярославу Андреевичу денег не было куда девать, хотя в финансовом плане он твёрдо стоял на ногах. Нет. Ни в коем случае: он был человеком рациональным и ещё с раннего детства навсегда усвоил, как не просто даётся трудовая копейка, но при этом скупость ему также была чужда. Просто время, когда его буквально все узнавали на улицах, неумолимо и навсегда уходило в небытие вместе с его поклонниками, которых от года к году становилось всё меньше и меньше. И когда спустя четверть века встречался какой-нибудь незнакомый человек, который в возмужавшем лице его угадывал в прошлом юного, безусого, но, безусловно, талантливого вратаря ЦСКА, сердце Воскреснского в благодарность о любви к нему и памяти о спортивных заслугах искренне распахивалось в ответ вовсю ширь. Это ни разу не было ярмаркой тщеславия, а лишь только и исключительно ностальгия о былых свершениях, увядающей задорной молодости, и постепенной утратой, коллег по команде, болельщиков, друзей, жизни... Да и не всякий раз Ярослав Андреевич раскошеливался, таким образом, а лишь когда благодарность его перемешивалась с хорошим настроением и с симпатией к человеку, виртуально вернувшего его, пусть и на краткое время в легендарное прошлое радостными воспоминаниями.
      Первым, как всегда при подобных улыбках фортуны, из оцепенения вышел бывалый Егорыч, и, как гончая, почуяв лёгкую и быструю дополнительную добычу, начал молниеносно раздавать ценные указания:
     - Во-первых: Толя. Держи червонец и мухой за разливным пивом в ларёк и портвейном в палатку, а как затаришься, - пулей к Кольке на подмогу… да, и зацепи ему в аптеке бинт и зелёнку какую-нибудь - дёшево и сердито, заживёт как на собаке;
    - Во-вторых: ты, Коля. Снова привяжись от греха к трансформатору, обложись кирпичами, булыжниками, пустыми бутылками, чем хочешь, но чтобы, не только мышь, но и последняя козявка к трансформатору не подскочила; и, не дай Бог, тебе проворонить, - лично вторую ногу покалечу!..
    - В-третьих: Я. Ну, а я, - ноги в руки, и подтянув штаны, - следить за этим дядей: упускать второй червонец - это, братцы, непозволительная роскошь в нашем положении. Кровь из носу, но узнаю, что это за Ротшильд, тем более, зуб даю, что я точно видел где-то его уверенную физиономию. Всё, мужики, разбежались!..

                Глава 5
 
      Современным молодым россиянам начала XXI века в массе своей выросших уже в отдельных квартирах трудно представить бытовой уклад типовых коммуналок и в частности пропорции жилых комнат и мест общего пользования. Автору же с конца 60-х прошлого столетия вплоть до его конца, по-своему посчастливилось пожить сразу в двух московских подобных среднестатистических квартирах. И поэтому, могу с полной ответственностью заявить, что, как правило, площадь кухни и коридора зачастую раза в полтора-два превышала размер любой жилой комнаты, квадратные метры которой варьировались примерно от 12 до 18 и редко превышали последнюю цифру; и в этом плане не отличаясь щедростью к её обитателям. Любопытный факт состоит также и в том, что это соотношение уменьшается тем больше, чем дальше коммунальный дом располагался от центра столицы к её окраине.
     Впрочем, мы не будем вдаваться в глубинные причины такого исторически сложившегося положения дел в этой части общественного бытия, коими, среди прочего, могли быть: естественный дефицит жилых площадей после страшной разрухи Великой Отечественной войны 1941-1945 гг., главенствующая идея КПСС по коллективизации (сплочению, консолидации) масс, урбанизация и т.п. Тема эта весьма интересна, но ёмкая, что, высоко вероятно, дополнительно утомит, и без того вымотанных марафоном строк читателей, которые неимоверным чудом преодолели только лишь порядка двух третей романа, если таковые, на горе сочинителю, вообще существуют в Природе. 
      Однако будучи загнанными в угол вынужденными оптимистами, мы, снова всецело положившись на непобедимый великий русский авось, несмотря ни на что, - попытаемся максимально подробно, не скучно и до победного конца, разлить, словно шампанское по фужерам, на последующих страницах романа нашу крайне не простую и во многом фантастически-драматическую историю. При этом разбавляя оную, насколько это будет возможным, - юмором и сатирой, этими абсолютно необходимыми для людей категориями бытия, без которых жизнь, - во многом уныла и даже безнадёжна.
     Так вот, на полях мы лишь кратко заметим, что именно эта специфическая особенность коммунального архитектурного ландшафта позволила нашим молодожёнам относительно комфортно накрыть праздничный стол в общем коридоре, ибо, почти двадцати пяти метровая площадь оного выгодно отличались от скромных 16-ти квадратов комнатки Уклейкина.

     Итак, изначально список гостей состоял из родных и самых близких Володе и Наденьки, что бы, как говорится, в узком кругу ещё ближе сойтись, поговорить о будущем новоиспечённых супругов, их планах на жизнь и т.п.  Но Ярослав Андреевич, человек деловой и обстоятельный, настоял, что бы по возможности присутствовали и все наиболее активные члены штаба сопротивления, дабы лично вникнуть в проблемы, положительному разрешению которых в пользу жильцов (а значит и дочери с новоиспечённым зятем) он решил твёрдо поспособствовать.
     Кроме того, особенность традиционного русского гостеприимства во все века заключается в том, что число не официальных (случайных) гостей, в итоге, зачастую заметно превышает количество официально приглашённых, а потому, - мало прогнозируется. Собственно именно эти две национальные черты и вынудили бывалого Шурупова убедить Уклейкина и Воскресенскую накрыть стол именно в просторном коммунальном коридоре, что называется, с запасом. И даже Розалия Карловна Флокс, по причинам указанным в предыдущей главе поддакивала авторитетному соседу и для формальной убедительности, - пусть и с внутренним сожалением, - совершенно бесплатно (уже второй раз в жизни с начала нашей истории) украсила пространство ёмкого коридора дачными цветами своего же имени. Пусть и в минимально-приличном количестве.
     Таким образом, к 15:00 Московского времени 2005 года от Р.Х. в квартире №3 по Красноказарменной улице 13, для торжественного обеда было всё готово: стол сервирован, холодные закуски и разной крепости напитки расставлены. А на балконе, как и обещал Василий Петрович, уже во всю Ивановскую маленьким паровозом коптил небольшой мангал, в пылающем логове которого он попеременно с Уклейкиным, подготавливал уголья для венца угощений - шашлыка из молодой баранины.
     Однако главного приглашённого лица - отца Наденьки, на её искреннее удивление, - всё ещё не было. Кроме того, отсутствовал и Крючков. Но Серёга ещё с час назад позвонил Уклейкину и предупредил, что немного задержится из-за какого-то крайне полезного для ополчения сюрприза.
    - Странно, а где же папенька?.. - спустя 5-ть минут не сдержала Наденька внутреннего волнения, и едва уловимая тень тревоги, словно маленькая тучка на ясном небе, чуть нахмурила её ангельской красоты личико, - он ведь никогда не опаздывает…
    - Так уж и никогда?.. - вскользь, и скорее для проформы уточнила Флокс, все первичные инстинкты которой были сосредоточены исключительно на салате оливье и шампанском - чьих добровольной «рабыней» она была ещё с ветреной юности.
    - Практически никогда, - немного холодно ответила Воскресенская, - разве что какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства… - еле уловимо дрогнул её нежный голос.
    - А, может быть, ваш папа с адресом что-то напутал?.. - участливо включилась в разговор отзывчивая Стечкина.
     - Вряд ли, Варвара Никитична… - благодарно за сочувствие отвечала ей Воскресенская, - я ему всё более чем подробно рассказала, а мобильный телефон у него в ремонте…
    - А давайте я во двор спущусь, может ваш папа где-то у дома задержался… - предложил выдающийся Коловратов, всё время пребывания в гостях чувствовавший себя неловко, ибо, безуспешно пытался занять собою меньше пространства коридора, немалую часть которого вынужденно заполонила его могучая плоть, взращенная самой Природой столь необъятно щедро.
     - Спасибо, вам, Георгий Иванович, но вы ведь не знаете его в лицо… - отблагодарила Наденька безразмерного, но чуткого метростроевца. - И потом, я чувствую, что всё вот-вот прояснится.
     И интуиция её не подвела.
     Буквально секунд через двадцать в коридор шальной пулей со смещённым центром тяжести влетела Звонарёва, настолько возбуждённая, что со стороны могло показаться, что она первой в России узнала, что началась война с очередными супостатами и готова вот-вот разродится этой ужасающей новостью с первым встречным командиром. И с выпученными, как у только что сваренного рака глазами, она начала лихорадочно искать Начштаба, который в дыму и угольной саже на лице едва не столкнулся с нею лоб в лоб, когда снова уступив место у мангала Уклейкину, возвращался с балкона к гостям.
    - Слышь, Петрович, - ловко, словно Шумахер в юбке, увернулась она от прямого столкновения с Шуруповым, - там во двор какая-то важная шишка притащилась, чуть ли не Мэр, - айда быстрей тёрки тереть!..
    - А ты Ильинична ничего не напутала?.. - засомневался Василий Петрович, утирая с лица нескончаемый пот, как сталевар у мартеновской печи, - вон какая жарища…
     - Ты чё, Петрович, вот тебе крест!.. - публично побожилась баба Зина, - он мне лично корочки показал, что б я отвязалась. - А я, блин, слепая курица, от неожиданности толком не разглядела документ, но последний зуб даю, как пить дать, - большой чинуша: я их, иродов, как вблизи увижу, - у меня всегда левый глаз дергается: вон, глянь, как его колбасит!
     Действительно, в отличие от спокойного и с рождения карего цвета правого глаза Звонарёвой, отчего-то вдруг густо пожелтевший левый, подобно солисту ансамбля народного танца узнавшего за секунду до выхода на сцену о своём увольнении, - чрезвычайно нервно, вынужденно выплясывал какого-то адского гопака.
    - Нда… - сдерживая невольную улыбку, удивился вместе со всеми Шурупов, и многозначительно подмигнул, - это железный аргумент. - Ладно, …пойдём, Ильинична, поглядим, что там за Мэр к нам пожаловал… Володь! - крикнул он в сторону балкона, с неохотой и неспешно натягивая для солидности пиджак, - следи за углями, мы, надеюсь, скоро…
    - Добро!.. - тут же вернулась упругая звуковая волна из уст Уклейкина, который в предвкушении застолья пребывал в великолепном настроении, впрочем, как и вся компания.
     - Ну, не тормози же, Петрович!.. - поторапливала неугомонная пенсионерка Начштаба, едва ли не рукам выталкивая его на лестничную площадку, - пока этот чинуша языком зацепился за какой-то футбол с отцом… Ой! - всплеснула она руками, словно забыла выключить утюг, -  вот ведь я старая калоша, - это ж, Наденька, батюшка твой с ним тёрки трёт…
      - Слава Богу, нашёлся… - тихо выдохнула Наденька и также поспешила за Шуруповым и бабкой Зинаидой во двор, извинившись перед гостями, что придётся немного подождать, прежде чем, наконец, сесть в полном составе за праздничный стол.
    Пользуясь удобным моментом, под шумок, к импровизированной делегации также присоединился и выдающийся метростроевец, дабы обрести для своей стеснённой зауженным коммунальным метражом плоти свободу дворового пространства. Все оставшиеся же - высыпали гроздьями переспелого винограда в окно кухни, и стали наблюдать за развитием событий, - в арьергарде.

     А за эти четверть часа, когда мы расстались с Ярославом Андреевичем, которого в качестве бывалого проводника сопровождала Звонарёва, - случилось следующее.
     Заместитель Мэра по градостроительству города Москвы, Иван Иванович Самосвалов не мог отказать своенравной, но горячо любимой им внучке в просьбе воочию поиграть с «Бурёнкой» и к трём часам дня наступившей субботы таки привёз её к ней по известному нам адресу.
    Дабы загодя избежать докучливых просьб рядовых граждан по самому больному для них - квартирному вопросу, он предусмотрительно, метров за сто до входа во двор оставил служебную машину и охрану. Кроме того, он специально оделся максимально просто и для пущей неузнаваемости нацепил огромные чёрные очки.
    Однако как  не старался  Самосвалов не привлекать к своей высокопоставленной личности внимания, - выработанная десятилетиями чиновничьей карьеры неспешная походка, важная осанка, строгая, пусть и законспирированные, внешность и физиономия, - невольно привлекали внимание окружающих. Немногочисленные прохожие, за исключением в целом бесшабашной молодёжи, - невольно оборачивались ему в след и о чём-то шептались, а некоторые из них, в основном пенсионерки, - непроизвольно и еле заметно кланялись. И даже хрустальный перезвон Машеньки, которая кружилась вокруг Ивана Ивановича, словно маленький неуёмный электрон вокруг увесистого протона, не отвлекал внимания от её дедушки, который тщетно пытался затеряться от стороннего досужего взгляда в нескончаемой веренице почитателей к измученной щедрыми ласками и угощениями, но горячо любимой детворой лошадки. Конечно, никто из обывателей, которые в этот знойный час встретились на пути Самосвалова к «Бурёнке» в итоге так и не смог идентифицировать его как заместитель Мэра Москвы по строительству, но, осадок подозрительности всё же остался, и волочился за ним, словно не сброшенный парашют за диверсантом. 
     С противоположной же стороны двора, и тоже к «Бурёнке», как к главной и последней  достопримечательности оного неспешно шествовали Воскресенский и, в качестве его добровольного гида, - Звонарёва. Расставшись относительно мирно и без претензий с несколько ошарашенными Толей, Колей и Егорычем, за последующие четверть часа она на 100% справилась со своей ознакомительной миссией. Посвятив Ярослава Андреевича во все тайны «Мадридского двора» ополчения, кипучая энергия Звонарёвой автоматически переключилась на новые подозрительные субъёкты, которые до этого не были удостоены её въедливым вниманием.
     Совершенно естественно, что её цепкий, опытный взгляд не мог не выловить среди столпившегося вокруг Бурёнки народа важную чиновничью осанку Самосвалова, сколько бы тот, словно шпион на грани провала, не пытался её усердно скрыть. Последним же аргументом развеявшим и без того хлипкие сомнения Звонарёвой по поводу очередного подозрительного незнакомца, стал тут же задёргавшийся в нервном тике левый глаз её (о чём, было упомянуто выше) - верная примета наличия пред ней какого-то важного чиновника или (и) жулика, что в её понимании было одно и тоже.
      И теперь, будучи полностью поглощённой новой идеей-фикс, в возбуждённом мозгу её крутилось что-то вроде: «Ну, этот-то, супчик, - точно какой-нибудь Лопатинский прихвостень, - разоблачу, гниду!».
      В свою очередь, в голове Самосвалова творился сущий кавардак. Изнуряющая, не проходящая жара невыносимо давила на него физически. Как чиновник, пусть и в не рабочее время, - он не мог не отреагировать на бытовую вакханалию, творящуюся вокруг треклятого дома. При всём при этом, даже, несмотря на свой твёрдый характер и чиновничью чёрствость, в самой души проснулось, редкое, почти забытое чувство человеческого сочувствия этим бедным людям. Чья «вина» заключалась лишь в том, что очередному нуворишу в лице зарвавшегося Лопатина приглянулась земля, на которой они, как одна семья, мирно и спокойно проживали не один десяток лет, в той или иной степени разделяя горести и радости каждого.
      В общем, судите сами, каков был градус накала противоречивых страстей, словно расплавленная магма в кратере перед самым выбросом в окружающее пространство. Одно дело, когда Иван Иванович по случайной «наводке» внучки увидел в каком-то виртуально-дремучем для него интернете фотографию, где непосредственно его подчинённый Половиков, раболепно склонившись пред наглым Лопатиным, едва ли не целует его алчные руки, и под которой, неудержимым потоком прорванной народным возмущением «дамбы» угрожающе фонтанировали комментарии опять-таки неведомых пользователей. И совсем другое - когда он, - значимый чиновник мэрии Москвы, - лично обозревает огромный, свисающий снимок-улику с уничижительной надписью «КОРРУПЦИЯ» и ещё большую по размеру растяжку между балконами, где аршинными кровавыми буквами по чёрному полотнищу, как граждански укор властям, было грозно впечатано Чапаевское «ВРЁШЬ, НЕ ВОЗЬМЁШ!». А вокруг - самые что ни на есть простые, живые люди, которые рядом с Самосваловым всё это, возмущаясь, видят, и, не стесняясь в выражениях, клеймят нескончаемым потоком бандитский произвол властей и искренне солидаризируются с ополчением.
    Более того, они уже почти открыто, не особенно таясь, смеют судачить о доставшем их беспределе бюрократов и сросшихся с ними в ядовитый сорняк так называемых блатных бизнесменов. И что не мене опасно, с горечью осознавал он: все эти рядовые обыватели - без страха передают всё это из уст в уста, от дома к дому, от улицы к улице, из района в район. А там… как знать - и до Кремля не далеко, со всеми вытекающими печальными последствиями для личной карьеры. И поэтому, пардон, до самого копчика ощутив, как его, лишив всех льгот, наград и привилегий, в лучшем случае с волчьим билетом запросто могут пинком под зад выбить из высокого, уютного и крайне доходного кресла, - Иван Иванович внутренне приуныл и даже немного и не привычно для себя струхнул. А доселе «гримированное» непроницаемо-нейтральное лицо его медленно, но неотвратимо начало принимать цвет обшарпанного беспристрастным временем асфальта; плюс ко всему - вдруг нудно и предательски засосало под ложечкой.
    Однако прожжённый в чиновничьих, карьерных интригах-побоищах, лис Самосвалов не был бы самим собой, если бы и в угрожающей ему ситуации не попытался бы найти выгодные для себя нюансы. И поначалу ошарашенное сознание его, подобно только что включённой в розетку ЭВМ, начало последовательно присчитывать все возможные варианты.  И уже через полминуты, во всех смыслах обливаясь потом перенапряжения, -  возбуждённый мозг его извлёк из недр озадаченной памяти давешнюю телефонную ссору с Лопатиным.
    И как следствие настроение Ивана Ивановича чуть улучшилось, тут же отразившись, относительно здоровым мстительным румянцем на широко откормленных высоким статусом, но образцово выбритых щеках его, будто проступивший сквозь едва заметную трещинку в бетоне робкой надеждой крохотный листочек подорожника.
     «Да… - стремительно рассуждал озадаченный Самосвалов, - Евгений Игоревич – формально мой подчинённый и вся бодяга с этим гнилым домом, которая уже наверняка протекла за его пределы, - косвенно бросает тень на мою репутацию. И тут к гадалке не ходи, что завистники, коих легион, непременно попробуют воспользоваться этим, - и пропихнут информацию в какое-нибудь продажное СМИ или ещё куда повыше. Следовательно, надо сыграть на опережение и, как в шахматах, пожертвовать какой-нибудь фигурой, например, тем же Половиковым. И тем самым, даже если сходу и не получится завалить обнаглевшего от безнаказанности Лопатина, который, почти в открытую подкупает всех и вся, то по крайне мере выбить из его краплёной колоды лишнюю козырную шестёрку - это уже станет не малым успехом. В общем, сегодня-завтра придётся крепко подумать, как разогнуть эту загогулину, что бы «утопив» Лопатина, самому не забрызгаться подозрениями и сухим выйти из мутного водоворота коррупционного строительного бизнеса…»
      При этом осознание того, что и он сам, дав негласное разрешение на снос этого дома, через департамент Половикова, - фактически напрямую причастен к творящейся вокруг него вакханалии, - ещё больше угнетало Самосвалова. Ведь даже последняя уборщица в Мэрии знает, что подобные решения согласовываются на самом верху и, естественно, - не безвозмездно, а уж следователь прокуратуры - тем паче в курсе.
       «Сучьи деньги… всё зло от них!..» - гневным клинком резанула самоуничижительная философская теза в его поддавливаемом новыми тревожными обстоятельствами сознании.  «А как не брать, если дают?.. - тут же тщетно пытался хоть как-то оправдаться Иван Иванович пред самим собою, перед своей совестью и подспудно пред Ним. - Увы, но таковы правила бюрократической системы: либо ты её часть и соблюдаешь иерархию  должностного кормления, либо она мгновенно перемалывает тебя в прах, если только попытаешься сломать её отлаженный веками механизм самосохранения».
      По счастью животворящий сосуд совести Ивана Ивановича был не до конца расплёскан в чёрствых и сребролюбивых властных коридорах, и корабль судьбы его не опустился ниже условной ватерлинии Добра и Зла, и не канул презренным камнем на днище полного расчеловечивания.
     Именно по этой причине сейчас и бились с переменным успехом в Самосвалове, каждый за свою правду две его противоположности. Первая, - тот молоденький, наивный каменщик Ваня, который в самом начале головокружительно карьеры на собственной шкуре прочувствовал все «прелести» жизни простых, без властных связей людей и всё ещё искренне верующий в добро, бескорыстие, честность и справедливость. И вторая, - нынешний, упакованный всеми материальными благами, влиятельный и могучий Иван Иванович, высокопоставленный чиновник Мэрии Москвы, практически полностью утративший юношеские иллюзии о вышеуказанных благодетелях.
      И если, в известном эпизоде бессмертного произведения Ильфа и Петрова в итоге «Победила молодость», то в нашем случае, она, после мимолётного сопротивления, увы, - отступила, хотя и не сдалась полностью. Впрочем, не исключено, что усилием воли Иван Иванович и сохранил бы нейтралитет. Но густой сизый дым и сногсшибательный, словно землетрясение, рецепторы обоняния аромат поспевающего на углях нежного шашлыка из баранины, исходящие с балкона квартиры №3 начали неотвратимо наполнять собою двор и всех там присутствующих. И зыбкий баланс его внутреннего противостояния между чувством человеческого сочувствия к обездоленным жильцам и высоким статусом чиновника в результате мимолётного дуновения ветерка был нарушен в пользу последнего. И в результате вышеперечисленных мучительных рассуждений Иван Иванович,  как бы про себя, еле слышно, но весьма членораздельно резюмировал факт бытового и нравственного беспорядка, который он прочувствовал и осознал в последние четверть часа своего присутствия во дворе дома, где его горячо любимая внучка игралась с «Бурёнкой»:
    - Бардак…
     - Сам, ирод, этот бардак устроил, а теперь чурается!.. - тут же совершенно неожиданно противно взвизгнула, превратившаяся в самый слух Звонарёва и уже как минуты две незаметно вертевшаяся вокруг подозрительного незнакомца, который по одной ей ведомым признакам должен быть всенепременно важным коррумпированным чиновником.
    - Не п… понял, это в.. вы мне?.. - реально остолбенел Иван Иванович от такой давно неслыханной публичной дерзости в свой высоко статусный адрес, пусть и замаскированный. 
    - А к кому же ещё, шестёрка Лопатинская?! - как обычно, заводилась праведным гневом бабка Зинаида. - Тут все кругом честные люди акромя тебя! колись, боров, сколько он тебе взяток надавал, что б наш дом снести?!
   - А вы п… понимаете, гражданочка, с кем говорите!?.. - ещё больше опешил он, машинально добавив голосу привычной строгости и напрочь забыв о конспирации.
   - А чего тут понимать?! Думаешь, очки нацепил и тебя никто не раскусит… Я, таких, как ты, христопродавцев, насквозь вижу!.. - сорвавшим тормоза бульдозером медленно накатывала Звонарёва на крайне подозрительного незнакомца, стараясь максимально привлечь внимание общественности.
    - Да я в… вас, т… тебя враз за клевету привлеку!.. - неожиданно для себя чрезмерно разволновался Иван Иванович, продолжая чуть заикаться от этого почти забытого чувства едва ли не первый раз за службу в столь высоком ранге.
    - Погодите, погодите, товарищ… - первым вступился, стоявший рядом, неравнодушный Воскресенский за Зинаиду Ильиничну, - давайте без угроз, и прежде разберёмся. - Вот вы, сами, например, кто такой будете?..
    - Я-то, - заместитель Мэра!.. - раздулся, подобно главному шару на кремлёвской ёлке до высочайшего статуса Самосвалов, окончательно сбросив с себя липовую маску рядового обывателя. При этом у Звонарёвой от последнего слова потемнело в глазах, и едва не начались судороги. - А… -  уже открыл он рот, что бы с презрением большого начальника бросить охамевшему оппоненту: «А вот ты кто такой?!..».
     Но Ивана Ивановича, словно подменили на некоторое время вновь на открытого, добродушного, молодого Ваню, ибо в лице заступника обнаглевшей старухи он мгновенно узнал легендарного вратаря футбольного клуба ЦСКА, ярым фанатом которого являлся с самого босоногого детства по нынешнюю упакованную всеми благами пору. Да, морщины, неумолимо прошлись суровыми бороздами бытия по лицу знакомого кумира, но целеустремлённый, твёрдый с огоньком взгляд его, пред которым трепетали многие не самые последние нападающие с мировыми именами, особенно при пробитии пенальти, - никуда не делся и также смущал всякого даже далёкого от спорта визави.
    - Воскресенский?.. Ярослав!? - с почтительным придыханием спросил Ваня Самосвалов, нежданного «адвоката» абсолютно сумасшедшей по его твёрдому убеждению старушенции.
     - Я… -  с едва заметным чувством благодарности вежливо ответствовал тот, привычно осознав, что его наверняка узнал один из уже, увы, немногочисленных поклонников.
    - А я с самого, извиняюсь, горшка за ЦСКА болею, и до сих пор восхищаюсь вашей потрясающей игрой, особенно на ленточке!..
    - Да уж… было дело… - не без скрытого внутреннего тщеславия подтвердил Ярослав Андреевич.
    - Позвольте Ярослав… пожать вашу знаменитую руку... помните, как с треклятыми поляками в четвертьфинале кубка УЕФА вы ею пенальти отбили!? -  и, не дождавшись согласия, Самосвалов от всей души и всею немалой плотью крепко обнял Воскресенского, как любимого, родного брата, которого не видел с четверть века.
   - А вы (интуитивно сменив «ты», на «вы») всё ж сами-то кто такой будете, не уж то и в за правду из самой Мэрии?.. - вновь прицепилась Звонарёва колючим репейником к возможному подозреваемому, но заметно мягче, видя примирение сторон на почве футбола, которого она совершенно не  понимала и не принимала в принципе.
     - Да, бабушка, я, в самом деле, заместитель Мэра… - также поостыл Самосвалов и автоматически, не глядя в сторону въедливой старушки, сунул ей под самый нос солидные корочки, с тем, что б она поскорее отвязалась.
    - Ни хрена себе, какого дяденьку к нам занесло… - тихо и даже немного подобострастно пролепетала она, когда, словно обжаренные блохи в пропаренной бане, в её ошалелых от неожиданной реальности глазах, беспорядочно запрыгали солидные, печатные теснённым золотом, заглавные буквы «М», «Э», «Р», «А».
    И, как было сказано выше, Зинаида Ильинична, не прощаясь, по-английски, - пулей со смещённым центром тяжести с ускорением рванула в штаб за помощью.

     На оставшихся же на короткое время без пристальной опеки Звонарёвой Самосвалова и Воскресенского было любо-дорого смотреть. Они, словно бы сбросили с себя четверть века вместе с регалиями и отчествами, и вновь превратились в пылких юношей, взахлёб обсуждающих каждый, казалось бы, пустяшный эпизод того или иного футбольного матча ЦСКА, ворота которого великолепно и отважно защищал Ярослав Андреевич. Страстные ценители самой популярной игры на планете, перебивали друг друга, хватали за локти, обнимались, крепко жали руки, вспоминая яркие взлёты и трагические падения любимого клуба, и его легендарного голкипера, пока минут через пять, их плотно не обступили Зинаида Ильинична, Наденька и Начштаба. Жора не решился смущать своими выдающими габаритами возможно действительно важного и потенциально полезного ополчению чиновника и, как обычно, перегруженным сейнером пришвартовался к столику, где в тени раскидистой липы вяло постукивали в домино его соседи-приятели, убивая знойное субботнее время. И уже со скамейки, он, словно пароходная труба, методично извергая из себя густые объёмистые клубы табачного дыма, - продолжил внимательно наблюдать за ходом переговоров с тем, что б никто из посторонних не помешал их, возможно, судьбоносному для жителей сносимого Лопатинских хотением дома ходу.
      Видя что, что футбольные страсти напрочь отбили у дуэта интерес к внешнему миру, Шурупов вежливо, но нарочито громко откашлялся непосредственно на солидных с виду фанатов, и нацепив пиджак с боевыми орденами, почтительно спросил, того из них на которого учащённо всё это время подмигивала Звонарёва:
   - А позвольте, уважаемый, ещё раз взглянуть на ваши документы?..
   - А на каком, простите, основании?.. - недовольно нахмурился Самосвалов, словно бы его бесцеремонно выдернули из сладострастных грёз ностальгии, и начали медленно, но неотвратимо вновь превращать в большого чиновника, чего он в данную минуту совершенно не желал. 
   - На том простом основании, товарищ, что я Начальник штаба сопротивления жителей нашего дома, по отношению к которому ведётся наглая компания со стороны жулика Лопатина и покрывающих его беспредел властей по фактически насильственному переселению, нас, коренных москвичей за МКАД.
   - И что с того!?.. - раздражённо фыркнул Иван Иваныч, - вы, гражданин, даже не милиционер, а меня не всякий генерал остановить может…
   - Иваныч, да не грузись ты, - сходу успокоил его Воскреснский, тут все свои ребята. - Вот дочурка моя, Наденька, эта бесстрашная и неравнодушная бабушка - знаменитая Зинаида Ильинична, и наконец, действительно Начштаба ополчения, - Василий Петрович, если не ошибаюсь,  - легендарный фронтовик и просто хороший и честный человек. Всё так? - обратился он к Шурупову, которого видел первый раз в жизни, но сразу же угадал по подробному и уважительно описанию дочери.
   - Так точно, - по-военному коротко и чётко подтвердил тот; и они в честь знакомства пожали друг другу руки.
   - Ну, ладно, братцы… - сменил едва не вспыхнувший гнев на вынужденную милость Самосвалов из-за безграничного уважения к Воскресенскому.  Скажите спасибо Ярославу Андреевичу, - если б не он, то я всю вашу анархию одним звонком в пух и прах разогнал, - и в знак примирения он также пожал руку Шурупову, вторично развернув сногсшибательные корочки.
   - Самосвалов Иван Иванович, заместитель Мэра г. Москвы по строительству, - вслух, тщательно проговаривая каждую букву, прочитал Начштаба, не веря своим глазам.
    - А я что говорила! - не выдержала Звонарёва пытку молчанием, - всем шишкам шишка… я, (не решилась она вставить свое традиционно «иродов») чинуш насквозь сердцем чую!..
    - Зинаида Ильинична… ну, что вы, право слово, так то… - аккуратно пожурила её Воскреснская, которая с первого дня знакомства с искренней симпатией относилась к боевой, бесшабашной и острой на язык бабушке, причём чувство это было взаимным.
    - А что я, Надюш, такого сказала?.. - удивлённо пожала она в ответ костлявыми плечами, совершенно не понимая суть ремарки, - все эдак говорят: просто и ясно, мы ж чай не в Парижах каких…
     - Ничего-ничего, Наденька, я и не такое привык слушать, в особенности на стройках… - вновь снизошёл Самосвлов с высокого чиновничьего кресла до добродушного Вани, - и едва ли не в первый раз за долгие годы службы в Мэрии искренне улыбнулся яркому, образному народному языку от непосредственно его носителя.
    - Вот вас-то нам и надо, уважаемый Иван Иванович, - собрался Шурупов, прекрасно понимая, что такого шанса упускать ни в коем случае нельзя, - не уделите ли вы нам минут десять вашего драгоценного времени? Сами видите, что творится… Вопрос крайне взрывоопасный во всех смыслах.
    - Выслушай, Иваныч, и помоги чем сможешь, - я тебя даже не как армеец армейца прошу и не как твой кумир, а как человек человека, люди реально измучались от искусственной блокады и нарастающего давления со стороны Лопатина.
     - Добро, Андреич… - после небольшой паузы, в которой тщательно анализировал границы допустимого общения с ополченцами,  согласился Самосвалов,  - вот только внучке бантик поправлю, - вон она в жёлтом платьице с вашей лошадкой играется.
    - Батюшки мои, какая красавица, и глазки умненькие такие, как есть принцесса!.. - всплеснула руками баба Зина от радости неожиданного согласия на доверительный, неофициальный разговор со столь высокопоставленным чиновником, - вся в дедушку…
     - Только, граждане, не обессудьте, - традиционно прокладывал заместитель Мэра пути отхода от решения проблемы, - если вас по закону выселяют, то шансов помочь не много, да и мои возможности не беспредельны, у каждой стороны свои денежные интересы и рычаги влияния.
     - Да что ж мы, Иваныч, не понимаем, как у вас там, наверху всё непросто продавить, по себе знаю, - согласился Воскресенский, - у нас в арбитраже при федерации футбола бывает, что и по полгода решения добиваешься, чего уж про Москву говорить…
    - Вот и хорошо, что вы с пониманием к делу относитесь, - с максимально  скрытым облегчением выдохнул Самосвалов, которого, если кто из читателей подзабыл, в узких кругах называли «Неваляшкой» за фантастическую непотопляемость во властном болоте.    - Давайте только вон хотя бы под это дерево в тенёк отойдём, а то я от жары весь, извиняюсь, взмок, как веник в бане, и начинаю плохо соображать…
    - Конечно, уважаемый, как скажите, - ловил удачный момент бывалый Шурупов, подыгрывая чиновнику, ради возможной общественной пользы, - почитай целый месяц жарища, как в Каракумах… никакого спасу нет. И учащёнными взмахами рук, словно бы разгоняя проход по невидимой тропинке от раскалённого воздуха, Василий Петрович проветривал оную, для скорейшего перемещения Сомосвалова к выбранной им древу, оказавшемуся весьма редким для центра Москвы дубом. И уже через полминуты высокие переговаривающиеся стороны, расположившись под, надо сказать, весьма иссушённой беспощадным Солнцем кроной, символизирующей бесконечную задумчивость и долголетие, беспрестанно утираясь платками, - они чуть с мизерным облегчением выдохнули из себя изнуряющий зной.
   - А, может быть, в таком разрезе, Иван Иваныч, -  продолжал удить крупную «рыбу» Шурупов, - вы к нам в гости зайдёте?!..  Вон на второй этаж, где шашлык дымится: вам - квасу, винца или что покрепче, внучке - лимонад с конфетами и тортом, там и потолкуем, - обрадовался он неожиданно пришедшей к нему замечательной идее.
     - Спасибо, э… друзья… - с трудом выговорил он редко произносимое в последние годы слово. - Обязательно зайду, но как-нибудь в другой раз, - моментально начал юлить Самосвалов, решив, что такое чрезвычайно короткое и быстрое сближение пусть и с возможно невинными жильцами даже с легендарным Воскреснским, - не позволительно его высокой должности. Кроме того, он ни на грамм не сомневался, что этот его опрометчивый шаг, безусловно, вызовет гнилые толки в чванливо-завистливых коридорах Мэрии, и мгновенно «сориентировался»:
     - Вы уж не обессудьте, граждане, но мне уже через час надо кровь из носу, а Машеньку домой к родителям отвезти: у них, и питание, и занятия, всё строго по минутам расписано, по какой-то там модной восточной системе образования. 
    - Что ж, дети - это святое… - огорчился Начштаба, и вынужденно под спасительной сенью редкого вечно молчаливого дуба, он, иногда перебиваемый порою хлёсткими, на грани фола, репликами несдержанной Звонарёвой, уложившись в 10 минут, максимально подробно пересказал Самосвалову всё, что пришлось претерпеть ополчению в вынужденном противостоянии с проклятущим Лопатиным  и его холуями.
     А ещё через пять минут, после щедрого обмена просьбами и обещаниями, пожатиями рук и едва ли не объятий, обменявшись номерами телефонов, - они  распрощались.
     Спустя же ещё минуту, когда Шурупов вещё более приподнятом настроении, вместе с друзьями-товарищами заходили в подъезд, что бы, наконец, пусть и с получасовым опозданием, сесть за накрытый стол званого обеда и, с заждавшимися гостями, начать праздновать, - сзади них, вдруг, раздалась знаменитая кричалка фанатов армейского клуба:
    - ЦСКА - чемпион!..
   - От Курил до Андских гор! - рефлекторно и воодушевлённо тут же откликнулся Воскресенский, шедший последним. И, резко обернувшись, на вожделенный сердцу речитатив источник явно пропитого и прокуренного звука, - он увидел пред собой хитро улыбающегося Егорыча, который удивительным образом успел одолжиться маленьким флажком в детской песочнице с цветами клуба и учащённо размахивал оным, как на стадионе.
    - Ох, ё!.. - вздрогнула Звонарёва, словно от взрыва палёной китайской петарды под её и без того хрупкими ногами, - меня чуть инфаркт не расплющил,  - совсем ошалели с вашим футболом…
   - Извините, Зинаида Ильинична, привычка… - чуть сконфузился Воскресенский, -  вы все подымайтесь к гостям, а я на минуточку задержусь… с коллегой, - и, взяв под локоть, неформального лидера местного алкогольного бермудского треугольника аккуратно отвёл его в сторону.
    - А если б вы, Ярослав Андрееевич, ещё бы годика два также героически постояли на воротах за ЦСКА, то кубок УЕФА у нас точно был бы в кармане… - откровенно льстиво продолжал подкатываться пятнистым мячом Егорыч к щедрому кошельку Воскресенского. Впрочем, он по своему обыкновению, ни на каплю не сокрушался этому форменному вымогательству в лёгкой, а главное, - уголовно не наказуемой степени.
     - Не факт, конечно, но как знать… - мечтательно задумался Воскресенский по поводу, так и не завоёванного престижного футбольного кубка, - …но всё равно спасибо вам, товарищ… э… Егорыч, кажется?..
    - Он самый, Алексей Егорович Стаканов, - с подчёркнутым достоинством подтвердил тот, безуспешно стараясь вместо буквы «К» произнести «Х», и в нетерпении переминаясь с ноги на ноги, для решающей фразы. - Вот только спасибо не булькает… - наконец,  озвучил он, то ради чего уже с полчаса стараясь быть незамеченным, неотвязно следовал за щедрым на купюры незнакомцем с момента их неожиданной встречи. И, озорно подмигнув, слёту пояснил, не дав тому опомниться: - Сам же, дядя, сказал, мол, если я вспомню, кто ты такой по жизни, то ещё раз червонцем одаришь…
     - Ох, и ушлый же, ты, дядя… - беззлобно передразнил ударением на последнем слове, Ярослав Андреевич, сразу сообразив, что пронырливый Егорыч, с вероятностью 99,99% банально подслушал его разговор с Самосваловым о футбольном прошлом.
     -Дык, не мы такие, жизнь такая… - философски парировал Егорыч, вынудив редкой в его понимании щедрости мецената непроизвольно улыбнуться.
    - Ну, раз обещал, то держи червонец, товарищ Стаканов, - хитро подмигнул ему Воскресенский. И, в свою очередь, напротив, но исключительно в шутку, акцентировал внимание на букве «К».  - Моё слово твёрдое: на том стояли, стоим, и стоять будем!.. - без излишнего пафоса, но подчёркнуто строго, перефразировал он знаменитую фразу великого князя земли русской Александра Невского, давая понять липовому, но симпатичному болельщику, что пора закруглялся.
    - Вот что значит настоящий русский человек и спортсмен!.. - теперь  уже совершенно искренне восхитился Егорыч широтой души знаменитого вратаря, немного наигранно, но безуспешно обращаясь за одобрением в окружающую их послеобеденную пустоту.
    -Только смотри, предводитель Команчей, - иронично, но весьма твёрдо, пригрозил Воскресенский «вождю краснокожих», - что б ты со своими индейцами с трансформатора глаз не сводил!..
    - Даже не парься, Андреич… - заверил его почти что Стаханов, и для верности нарочно перекрестился. - Ни муха, ни мяч, ни ещё какая-нибудь сволочь, - не залетят в наши ворота!.. И пожав живой легенде руку, с вожделенными денежными знаками на кармане, словно гонимый попутным ветром лёгкий парусник, усвистал к своим подопечным, которые, как прилежные и верные матросы, уже разложив в импровизированной палатке-камбузе пиво, вино и закуски, с неописуемым нетерпением дожидались своего бравого капитана.
   - Ну, дай-то Бог… - прошептал ему в след Воскресенский, и в прекраснейшем настроении, как в цветущей здоровьем молодости в три-четыре огромных пружинистых шага влетел на второй этаж, где уже буквально всё и все искрили приятным напряжением нетерпения: наконец-то сесть за обильно накрытый праздничный стол.
               
                Глава 6

      И долгожданный званый обед в расширенном составе, пусть и с вынужденным, но крайне полезным опозданием с учётом неформальных переговоров с самим заместителем Мэра Москвы по строительству пошёл своим, заведённой вековой русской традицией чередом. Некая изначальная скованность, когда отчасти незнакомые люди вдруг встречаются лицом к лицу, словно сбитая молотом заржавевшая гайка,  напрочь отскочила уже через полчаса общения под холодные закуски. Разумеется, что этой искренне-развязной коммуникации изрядно поспособствовали разной степени крепости напитки и общая участь, разделять которую завсегда сподручней вместе, нежели раздельно. Ибо, как подобающе проповедовал незабвенный Булат Окуджава: «Возьмёмся за руки друзья, чтоб не пропасть поодиночке…», - есть житейски мудрое, общечеловеческое руководство к действию на все времена и для всех народов.
    При этом едва все выпили по первой, после традиционно яркого, но короткого, как фотовспышка, тоста Шурупова «За Победу!» в квартиру влетел взмыленный Крючков. На его плече, как у бывалого почтальона Печкина, зиждилась весьма увесистая коробка-посылка; и толком не отдышавшись, он радостно выпалил в дружный коллектив, мгновенно заинтриговав оный:
   - Тысячу извинений, товарищи, за вынужденное опоздание, но я, как и обещал, с сюрпризом!
   - А что там?!.. - тут же заёрзала на стуле Розалия Карловна, не терпящая по жизни вообще и в доме - в частности, никаких неопределённостей. 
     - Баллончики с газом для самозащиты!.. - гордо ответил Крючков, и торжественно, с ловкостью факира, - вынул один из коробки на показ, на чёрном блестящем корпусе которого пугающим красным цветом был изображен контур рыдающего человека безуспешно пытающегося, утереть, извергающиеся, словно из прорвавшейся водопроводной трубы слёзы.  - Здесь таких, братцы, 200 штук!..
   - Стало быть, перечный газ, - резюмировал опытный Начштаба, испытавший его отвратительное действие на собственных очах во время разгонов милицией несанкционированных митингов движения «За Родину, за Сталина!», активным членом которого, напомним, он являлся. - Редкая гадость… жуть как глаза щиплет.
    - Согласен, - подтвердил Воскресенский, - на Западе давно слезоточивый газ практикуют, особенно на стадионах против футбольных фанатов, когда те друг друга мутузить начинают.
     - А можно я тогда три штуки возьму?.. - взмолилась Начштабу Звонарёва, - один себе, другой - Макаровне, а третий - тараканам. - Я, Петрович, вдрызг измучилась с окаянными: никакой дуст их не берёт. Веришь ли, по ночам на кухне с ног сшибают, ироды…
     - Бери, Ильинична, - невольно улыбнулся Шурупов со всей компанией, прекрасно понимая что, насчёт столь вопиющей вакханалии тараканов Звонарёва, мягко говоря, - привирает.
     - И мне тогда столько же! - уже не просила, а чуть ли не в ультимативной форме потребовала Флокс, опасаясь, что упустит возможность, безвозмездно обзавестись полезным специальным средством, аргументируя не хуже бабы Зины. - Один баллончик тоже от охальников Лопатина, другой - от тли, она все цветы, сволочь, подгрызла, а третий… третий…  - лихорадочно соображала в цейтноте Роза Карловна. Но так и не найдя дополнительного веского предлога, рассудила максимально практично: - …А третий… про запас, мало ли что…
     - Будя, девчонки, не кипишуйте, всем хватит, - утихомирил  Шурупов, было возникший ажиотажный халявный спрос на индивидуальное средство защиты, - лучше вот Сергею спасибо скажите. - Наверное, не малых денег стоит эта расфасованная гадость?..
    - Да нет… -  чуть смутился Крючков, когда всё благодарное внимание публики вновь переместилось на него, - …ерунда, за бутылку коньяку сменял у начальника склада…
   - Ловко!.. - невольно одобрила предприимчивая Флокс сделку, которая с завистью и горечью подумала про себя, об упущенной приличной прибыли лопоухим Крючковым, если бы тот распродал всё в розницу, какой бы цены не была обменная бутылка. В её голове просто не укладывалось, то, что качественный раритетный коньяк может быть на порядки дороже даже не коробки, а целого вагона с подобными баллончиками.   
     - Молодец, Серёжка! - напротив, абсолютно искренне возрадовалась Звонарёва крайне удачной сделке Крючкова и его щедрости, в результате чего она и ополчение за бесплатно стали более защищены от наглых притязаний быковатых бойцов Лопатина.  - Считай, что задарма такую полезную вещь выменял, касатик.
    - Да нет, баба Зин, не совсем так, - не смог не раскрыть Крючков в силу разумного тщеславия своего характера хитроумную комбинацию общественности полностью. - Просто у баллончиков срок годности вышел и по закону их положено утилизировать, - а это время, деньги, да и хлопотно: надо на специальный завод в Подмосковье вести. Ну, вот я и подсуетился: сказал, Фёдрычу, мол, я сам всё сделаю, ты только акт на списание проштампуй… за коньяк.
      - Просрочены?!.. - тут же насторожилась Флокс, и на её озабоченной физиономии сразу же, словно огромное красные пятно от ожога крапивы, проступила кисло-недовольная гримаса.
   - Что вы, что вы, Розалия… Розалия… - никак не мог произнести Крючков отчество зловредной соседки, смутно помня лишь то, что оно ассоциируются с каким-то отвратительным негативом по чёртовому делу Уклейкина.
      - Роза Карловна я, - тщательно скрывая раздражение, бросила она всё же высокомерно, как непородистому щенку обглоданную кость, давно считая развязно-нагловатого Крючкова прохиндеем и собутыльником своего никчёмного соседа Уклейкина.
      - Спасибо, - продолжил он, как ни в чём не бывало, в очередной раз, про себя отметив, её ядовитый нрав, который, как и имя, будто в насмешку ассоциировалось с ароматно-благородной розой, а не с обжигающим всё живое борщевиком, как следовало бы быть на самом деле. И, как бы, маленькой местью за это несоответствие Сергей нарочно опустил только что  подсказанное ею отчество. - Так вот, уважаемая тётя Роза, - если закон о торговле запрещает продажу товаров с просроченной датой, то это вовсе не значит, что они не годны, так как требования технических условий и ГОСТа, почти на 100%  гарантируют должное качество ещё года на два, а то и три. Ну, а если вы мне не верите, то можете на себе попробовать действие баллончика, - всё-таки выплеснул он наружу несколько глотков обиды, словно недопитое давно выдохшееся и тёплое пиво из забытой кружки,  за чванливое недоверие Флокс к его словам.
    - Да что я, одичала!.. эксперименты на себя ставить… - испугалась она, не зная как переменить скользкую тему, которая ненароком может вызвать у коллектива к ней подозрение со всеми вытекающими отрицательными бытовыми последствиями. Кроме того, не маловажными сдерживающими факторами её своенравного характера,  были  почти не тронутые шампанское, оливье и шашлыки. - Годные, значит годные… - вынужденно отступила, но не сдалась Флокс, - я, Петрович, ты сам знаешь,  - исключительно за порядок во всём…
     - Это точно… -  максимально нейтрально постарался среагировать Шурупов на лукавые слова крайне въедливой и вспыльчивой соседки, которую, если кто  забыл, он, и Володя между собой давно нарекли длинноруким Цербером в юбке.
    - А за коньяк, Серёжка, не переживай, -  в свою очередь, как обычно, не выдержала даже мимолётной неловкой паузы Звонарёва и тут же вступилась за Крючкова. - Я тебе, касатик, завсегда самогоночки накапаю. Она у меня знаешь какая ядрёная, на чистой колхозной свёкле настояна!.. Не то, что этот ваш клоповник хранцузский! так что, - заходи, когда приспичит: Володька вон (кивнула она на Крючкова) хоть ночью дорогу покажет.
       По озвучению последних слов Уклейкин чуть зардел, вышеупомянутой недозревшей свёклой, стыдливо уводя глаза за затылок (внутренне, путь и беззлобно, проклиная неуместную болтливость Звонарёвой), а Наденька чуть укоризненно нахмурила великолепные бровки на нечаянно «расколотого» новоявленного супруга.
      - Ну, вот и ладно, шабаш, товарищи, про газы и прочую заразу! - разрядил хорошо поставленным командным голосом неуместно-накаляющуюся застолью атмосферу Начштаба, которому подспудно грозила бестолковая с его точки зрения перепалка. У нас тут, слава Богу, как сами видите, друзья, всего достаточно: от газировки с шампанским  до вина с водкой!.. Ну, а за проявленные смекалку и бескорыстие от лица ополчения и себя лично благодарю тебя, Сергей… э... - запнулся Шурупов.
     - Иванович, - молниеносно подсказал Крючков, обуреваемый наполняющими его душу, словно водород воздушный шарик, чувств гордости и нужности людям, удостоившись из уст уважаемого всеми боевого ветерана заслуженной похвалы, что, заметим в скобках, случалось весьма редко.
    - А посему, дорогие товарищи, в честь Сергея Ивановича предлагаю выпить «За дружбу и взаимовыручку!».
    - Ура! Ура!! Ура!!! - не сговариваясь, по-гусарски троекратно выпалила громогласной мортирой мужская часть стола под влиянием отличного настроения, и небезосновательно предвкушая ещё большего его улучшения.
     Затем штурвал управления набирающего скорость парусника под условным названием «Праздник», на правах почётного гостя, намертво, словно мяч с пенальти, взял Воскресенский, не выпуская его до самого причала, до которого, впрочем, было ещё невесть сколько морских или что точнее - литровых миль.
      Уже в течение следующих трёх часов, причём всего лишь с пятью общими перекурами, новым тамадой среди прочих были плотно сгенерированы нижеследующие наиболее эффектные с его точки зрения тосты:
     «За фантастически-радостное знакомство!» - искренне улыбнулся Воскресенский всем сразу и каждому в отдельности;
     «За мудрого, боевого, несгибаемого начштаба и в его мужественном лице - за бесстрашное ополчение!» - крепко и с полным сердечным уважением пожал он мужественную руку Василия Петровича;
     «За мир во всём Мире!» - к месту вспомнил Ярослав Андреевич знаменитый советский лозунг, призывающий всякую недобитую буржуазную закордонную контру к разоружению и к скорейшему закатыванию их алчных и не раз битых губ по поводу необъятного Отечества нашего;
     «За новую ячейку общества!» - троекратно расцеловав любимую дочку и крепко, словно сына, обняв счастливого Уклейкина;
      «За метро!», - где на благо москвичей и гостей столицы работают такие выдающиеся его строители как Жора Коловратов;
     «За Зинаиду Ильиничну!», - словно образец всех настоящих русских женщин, которые, как справедливо заметил Некрасов: «Коня на скаку остановят…»;
    «За всеобщее благополучие, здоровье и долголетие!»;
    (Справедливости ради, заметим в скобках, что Шурупов, несколько раз таки выхватывал «мяч» из цепких рук голкипера, - и громыхал тосты типа «За Родину», «За Сталина!», состоя, как мы помним, в одноимённом политическом движении активным членом).
     «За футбол!», - продолжал с крайне высокой периодичностью генерировать Воскресенский тост за тостом, - как за лучшую игру на планете; и особо, и отдельно: «За ЦСКА!!!», причём, непринуждённо заставив всех и даже дам выпить за его легендарный клуб стоя.
     Ну, и т.д. и т.п.
     В результате, не выдержав предложенного Ярославом Андреевичем совершенно не привычного и не выносимого для организма темпа, первой после тоста в честь выдающегося метростроевца, сославшись на недоделанные семейные дела, вежливо попрощавшись и чуть сбиваясь с курса, - отчалила от компании отзывчивая Варвара Никитична Стечкина.
      Ещё через час, не смотря на заметно сбавленную Воскресенским скорость поднятия разной ёмкости рюмок, стопок и фужеров, сколь отчаянно не сопротивлялась влиянию содержимого последних и не хорохорилась, соловея на глазах, - в целительное царство Морфея отплыла Звонарёва. Но, тут же неподражаемый Жора из чувства глубокого уважения, максимально нежно возложил измученную бытовыми загогулинами прозрачную плоть боевой бабушки, словно свёрнутый в трубочку ветхий, продуваемый всеми ветрами, коврик, на своё могучее плечо. И за какие-то пять минут (туда и обратно) переместил Зинаиду Ильиничну в её тихую, в соседнем подъезде пятого этажа комнатку почивать, где она и проспала в забытьи, традиционно до первых несуществующих в реальности московских петухов.
      А когда кануло в лету ещё полчаса, то и Роза Карловна покинула щедрую «пристань», достоверно убедившись, что оливье, равно, как и шампанское с шашлыком, безвозвратно, и безо всяких надежд на восполнение, навсегда растворились в желудках разгулявшейся компании. Сославшись на вдруг бессовестно распоясавшуюся мигрень, - Флокс демонстративно заперлась в своей комнате для скрытого просмотра очередного плаксивого бразильского сериала.  Неоспоримое преимущество которого, состояло лишь в том, что в отличие от прочих, ещё только начинающих набирать «вес» отечественных мыльных опер, его можно смотреть с любой серии, в том числе и с последней, даже если их более 1000, не потеряв смысла и без того незамысловатого сюжета.
     Конечно же, в любом другом случае она не упустила бы возможности покомандовать загустевшим и засидевшимся коллективом, но вид уверенной Наденьки, которая взяла на себя рутинное бремя уборки со стола и вообще поддержание порядка в коммунальном пространстве, охладило её, чуть было не разродившееся желание. Кроме того, немалая толика безвозмездно впитанного алкоголя, заметно смягчила её своенравный и притязательный к окружающим её людям характер.
   
      Конечно, как и со 100% вероятностью ожидалось, не обошлось и от, как бы, случайных гостей, ибо, безусловно, общественность дома и даже его близлежащих окрестностей уже в натуральном смысле пронюхала, что в 3-ей квартире первого подъезда, что называется, - гуляют. (Повторимся: нежнейший аромат шашлыка из молодой баранины, упруго и неумолимо распространявшийся с балкона, подобно схожему действу полевой кухни, которую приволокла «Бурёнка» из неприкосновенных запасов Министерства Обороны РФ неделями ранее, сему немало поспособствовал). И под надуманными в целом предлогами, наиболее развязная часть её, которой был невыносимо чужд глубоко засевший в народе тезис со времён нашествия на Русь кровавой «Золотой Орды», о том что «незваный гость - хуже татарина», - строго по одному и с примерно одинаковым интервалом «вынужденно» засвидетельствовала своё почтение компании.
     Впрочем, число таких «незваных татар» за весь вечер! не превысило и 7-ми человек, общение которых при «случайной» встрече с гуляющим коллективом ополчения происходило примерно по нижеследующей схеме (имена «пришельцев» условные):
   - Здорово, Петрович!..
   - Привет, Толик! Заходи…
   - О, как?! -  «удивлялся» Толик. - А я и «не знал», что у тебя тут сабантуй, иначе бы не потревожил, - не очень убедительно «сожалел» тот. - Но, я буквально на секундочку, Петрович, по небольшому «дельцу». Далее следовало сумбурно-краткое описание «дельца» от незваного пришельца, на что Шурупов с каждым новым «татарином» всё благодушнее ответствовал, особо не балуя вариативностью слога:
    - Слушай, Толя (Коля, Федя, Петя и т.д.) может, завтра?..  Давай-ка, дружище, лучше, коли уж зашёл - по стопочке…
     - Ну, разве что по маленькой… - с глубоким чувством внутреннего удовлетворения, но с непременно напущенной скромностью соглашался очередной пришлый «Толик», - а то «дел» полно.
      И в среднем число «маленьких» не превышало двух, реже - трёх стопок. После чего, «татарин», озорно подмигнув всем за радушный приём, частично удовлетворив вожделенные потребности, - довольным собою удалялся восвояси, понимая, что злоупотреблять гостеприимством в компании, состоящей по большей части из крепких мужиков, да ещё и с выдающимся метростроевцем - чревато. 
      Удивительно, но в этот раз, уже к 9-ти вечера, вопреки сложившейся веками традиции, поток «татар» иссяк, в отличие от суммарного литража разной степени крепости напитков, который общими усилиями усох примерно лишь на 2/3.
      А ещё через час заметно поредевшая компания, пресыщенная рюмками и закусками, как водится в России, после основательного перекура, неспешно, начала голосить народные песни с неподражаемым чувством гордости и печали, описываемых в них событий, правда, чуть путаясь в словах.
     Первую легендарную песню, негромко, но ни с чем несравнимым  искренним чувством, человека прошедшего все тяготы и лишения самой страшной в истории Земли войны, лично пролившего на ней кровь и навсегда потеряв дорогих ему людей, затянул Начштаба, на глазах которого проступили скупые мужские слёзы:
 «С чего начинается Родина?
С картинки в твоем бу…букваре,
С хороших и верных товарищей,
Жи… живущих в соседнем дворе…» 

     Воскресенский и Коловратов ожидаемо не бросили в одиночестве глубокоуважаемого фронтовика, - и со второго куплета подхватили великую песню каждый как мог и на свой лад. И если Ярослав Андреевич в целом попадал, и в такт, и даже в ноты, то расчувствовавшийся Жора от всего необъятного сердца своего поначалу бабахнул басом так, что вилки на тарелках вынужденно задребезжали, словно от мимо проходящего товарняка, а глубоко спящей Флокс во сне послышался страшный гром. И она, даже будучи уже в глубоком сне по окончании сериала, мгновенно опечалилась, тем, что неминуемая гроза побьёт на даче её драгоценные розы. Ведь среднемесячные сезонные продажи, которые, раз в пять превышали постыдно-куцую пенсию, которую государство, словно крошки с барского стола смахнуло к её опухшим ногам, изрытым венами-траншеями и язвами, полученными в течение 30-ти лет непрерывной работы на фарфоровом заводе вместе с почётными грамотами и крохотной комнаткой в коммунальной квартире, описываемого нами дома.
     Однако выдающийся метростроевец, быстро сообразил, что ещё один куплет в таком духе и завтра придется вставлять оконные стёкла за свой счёт, - резко снизил уровень децибел, кое-как подстроившись под патриотическое песнопение своих товарищей. А было встревоженная, но так и не пробуждённая Роза Карловна Флокс, тут же и успокоилась, посчитав, что гроза сама собою стихла, не начавшись,  - так и не причинив, слава Богу, урону её маленькому, но столь для неё во всех смыслах дорогому цветочному хозяйству.
    Затем с рваными интервалами последовали «День Победы», «Катюша», «Давай закурим», и, наконец, - «Тёмная ночь», после чего образовалась печально-задумчивая тишина, редко прерываемая обрывками фраз о войне, футболе и метро…
   
     - Хорошо мужики спели… жалостливо, у меня аж ком в горле… - смахнул навернувшуюся в рождающихся июльских сумерках благодарную слезу Крючков, обращаясь к не менее растроганному Уклейкину. С полчаса назад до начала произвольной музыкальной части празднества, друзья, невыносимо соскучившись за неполную неделю, перебазировались на балкон, прихватив соответствующий «арсенал» для поддержания тонуса давно намеченного ими разговора по душам. Узкий же проход, связывающий их напрямую с общим коридором, позволял улавливать им любой более более-менее  заметный звук из эпицентра медленно затухающего застолья.
    - А, у меня, Серёга, почти всегда, когда выпью и слушаю в особенности фронтовые песни, - сердце в кулак сжимается… А уж, когда вижу военную кинохронику, так едва не навзрыд выть хочется… - Ты только представь себе, брат… Вот, смотришь ты по телевизору, как, например, проходит легендарный парад на Красной площади 7 ноября 1941 года, когда сибиряки с ополченцами Москвы маршируют… Большинство, - пацаны безусые, кто только что со школьной парты и кафедры, кто из деревни, кто с завода или фабрики… И вот, ты, с высоты пройденного времени, достоверно знаешь, что порядка 8-ми человек из 10-ть погибнут… Причем, каждый второй из них, изувеченный осколком, пулей, штыком, заживо сожженный в танке или раздавленный его гусеницами, но не отступивший ни на шаг без приказа, - в течение недели, месяца, много - двух навечно ляжет тут же под Москвой, всего в несколько десятков километров от Кремля…
    Уклейкин тяжело выдохнул, переводя дух и уводя, влажные, пропитанные бесконечным чувством сердечной благодарности ко всему поколению Победителей вселенского зла глаза от не менее задетого за самое живое друга. Но, не потому отводил Володя взгляд от Сергея, что стыдился наворачивающихся слёз сочувствия своего к великим и драматическим событиям прошлого, а лишь только для того, что бы попытаться сдержать их невыносимое давление изнутри. Настолько мощно и явственно вдруг нахлынули и едва, словно в страшно-огромном смерче душу и сознание его, шторма исторической памяти о невыносимых испытаниях соотечественников своих в трагические годы не только Великой Отечественной войны, но, и всех предыдущих. В одну секунду, словно от неожиданного удара тока, в наэлектризованном мозгу Уклейкина, пронеслась великая в своих подвигах и трагизме вся тысячелетняя история России, словно бы он за мгновение просмотрел хронику при ускоренной прокрутке киноленты.
    От легендарных походов Вещего Олега к Царьграду до унизительных, но всё же победных Чеченских войн «святых» 90-х. И во всё это многовековое время Русская цивилизация, не единожды стоявшая у края своей, казалось бы, неминуемой погибели, всякий раз, каким-то невообразимым чудом балансируя над пропастью, - находила в себе силы, дух и волю дать решительный отпор смерти. И «чудо» это -  разноликий, много религиозный, но соборный и в чёрную годину - особенно единый народ её, лучшие сыны и дочери которого, всякий раз, свершали подвиг, когда грозные тучи стервятниками затмевали небо и нависали черной смертью над Отечеством. И в не зависимости от текущей формы власти и общественного строя, как один вставали они под ружье, копье, палицу, - и с невиданной бесстрашной щедростью бросали на алтарь святой Победы над врагом свои жизни.
      А, быть может, - это и Сам Господь, - напряжённо-быстро и далеко не в первый раз, размышлял Уклейкин, - в Божественном прообразе Пресвятой Богородицы, чей благодатный Покров по одному Ему ведомому провидению обороняет Россию, простилаясь спасительным крестом над каждым подобающим челом, берёзкой и былинкой, в час невыносимых испытаний. Ибо, зачастую, ни великими подвигами, ни неслыханным перенапряжением всех собранных в единый кулак сил ополчения, невозможно объяснить: откуда вдруг, как зелёный лепесток из почти погибшего древа, прорастают стойкость и мужество народное из поколения к поколению на всём протяжении частокола пути торного по реализации вековечной соборной мечты Русской цивилизации: Всемирная Справедливость, и, как следствие, - врождённое противление Злу, Насилию и Лжи.
   - Ты, только представь себе, Серёга… - нервно закурил Уклейкин, в тщетной попытке самоуспокоится каплей никотина, которая как уверяют врачи, - убивает лошадь. - Ведь будущие герои Панфиловцы, гневно чеканя шаг по заснеженной кремлёвской брусчатке, не могли не знать, что смерть, в страшно-надменном лике зверя человеконенавистнического фашизма, уже смотрит на них буквально в бинокль с окраин Химок, потирая кровавые руки-щупальца и алчно предвкушая разгром и порабощение: сначала Столицы, а затем и всей России. - Но, тем не менее, понимая это, красноармейцы и ополчение до последней капли крови, локоть к локтю, презирая самою смерть, осознанно шли с нею биться до конца… Да, они наверняка давали себе отчёт, что никто кроме них не защитит их детей, матерей, стариков, дома, города и сёла, леса и поля - всё то, что испокон веков и зовётся Родиной… Чувство долга, кровь предков и всё такое… Но, блин!.. Какой же надо иметь Дух и стержень в себе… Или, скорее так… - путались у него слова и мысли от чрезвычайного возбуждения.  Как надо было одновременно любить самою жизнь, Отечество, и ненавидеть лютого врага на них посягающего, что бы вот так, в ясном уме, да ещё с песнями и прибаутками идти на смерть!?.. Я, когда всякий раз думаю об этом, Серёга, то, веришь ли: душу так и распирает от безграничного уважения за беспримерный подвиг их, а кровь в венах закипает от несбыточного желания отомстить всем тем, кто развязал эту бойню, вероломно вторгнувшись в наши Палестины. А с другой стороны… - начал на глазах раскисать Уклейкин в традиционном самобичевании, и, в нескрываемом отчаяние, обхватил буйную голову руками, неаккуратно раскачиваясь на ветхой табуретке. - …А с другой стороны, я, со жгучим стыдом признаюсь себе, что, представься мне вдруг возможность отплатить сторицей душегубам, то, увы, скорее всего и на сотую часть героизма пращуров не способен.  Прав, Петрович, ох, как прав: «кишка у меня тонка»… Вон… даже «Кузькину мать» до ума всё никак не доведу, а народ мучается в неопределённости своего положения, страдая от искусственных бытовых неудобств.
    Крючков, безусловно разделяя бесконечное уважение товарища к бессмертному подвигу дедов в Великой Отечественной войне, был категорически не согласен с его выводом о неспособности к подобающему поступку. Но поначалу, всё же растерялся:
   - Ну, ты Вовка, блин, д…даёшь… - дрогнул голос его. - А ну-ка отставить сопли!.. - скомандовал он по военному, ибо, в своё время два года честно, но не без залётов, отслужил в ГСВГ срочную службу, демобилизовавшись в «награду» за далеко не примерное поведение - ефрейтором (согласно давней армейской традиции). - А то, Наденька твоя ненароком зайдёт сейчас на балкон, а ты, извини, как кисейная барышня, нюни распустил. Мужик ты или где?.. - взбадривал Сергей, как мог, раскисшего товарища.   - Давай-ка, дружище, по стопочке, не чокаясь… Всех героев не оплачешь, даже у баб никаких слёз не хватит… А вот чтить и охранять святую память о них мы будем всю жизнь… и детям с внуками накажем!.. Помнишь, ещё пионерами как в Александровском саду у Вечного огня клялись?..
  - Такое разве забудешь… - немного успокоился Уклейкин, - даже ладони на чердаке в знак твёрдости данному слову спичками до пузырей подпалили. И дабы хоть немного притушить бушующее в душе своей невыносимо-жгучее пламя скорби и гнева, он, решительно опрокинул в себя очередные 50-т грамм «Заваленки».
  - Так-то лучше…  - солидаризировался с ним Сергей подобным же действом, солидно закурив, после того, как «огненная вода» была с призрением отфильтрована печенью его и стимулировала мозг, пусть и не к долгой,  но к убедительно-логической стройности дальнейшего повествования. Словно бывалый политрук, он начал убедительно, не без ярких аллегорий, приводить в чувство, было растерявшегося рядового:
   - Вот на кой ляд, скажи-ка мне, о, друг Вовка, ты опять себя бичуешь почём зря?..  - Крючков нарочно придал своему голосу максимальную схожесть со сказочно-мудрым стариком Хоттабычем из замечательного одноимённого советского фильма. Иронично-древневосточным тембром он хотел по возможности сгладить острые углы своей критики в адрес лучшего друга, что бы случайным словом не возбудить его сверхтонкую и без того наэлектризованную излишней мнительностью нервную систему.  - Ты же, слава Богу, не хлыстовец, что бы ради химеры истязать плоть плетью, а душу - иррациональностью и наивными грёзами. Ведь сам же знаешь, что ничем хорошим это крайнее самоедство твоё никогда не кончалось: снова изведёшься в лоскуты, а затем - всех вокруг измучаешь. Пусть даже все терзания и сомнения твои отчасти и не напрасны!.. -  всё-таки немного завёлся Крючков в волнении, заёрзав на скамейке, словно лектор, который страшно соскучился по своей студенческой аудитории и вот-вот выйдет к ней со своими сногсшибательными тезисами. - И, они, то есть все слишком уж чрезмерные на мой сторонний взгляд переживания твои, - есть некая внутренняя работа души по её совершенствованию на эволюционном пути развития творческого человека, как подобающей личности. И я, брат, безусловно, не в праве как-то осуждать подобные изыскания сердца, которые томят и мучают его, прежде чем человеку откроются благостные откровения, ради которых им всё и претерпевается. Напротив, я всячески приветствую такую работу внутреннюю работу, помнишь, как гениально сформулировал эту фактически божественную тему Заболоцкий:
«Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!»

   - Согласен… - всецело откликнулся проникновенным словам вселенской мудрости талантливого поэта Уклейкин, - точнее и не скажешь… 
   - Ну, а раз так, дружище, - продолжал своеобразный экспромт-курс психотерапии Крючков, - то выбрось раз и навсегда из головы все эти чрезмерные мнительности, угрызения  и стенания. А лучшее средство от всего этого балласта - созидательный труд, который приносит чувство ни с чем несравнимого морального удовлетворения своими благостными плодами, как труженику, так и обществу!.. - Вон ведь, сколько уже материала на этого негодяя Лопатина собрал, точнее - мы всем миром наскребли по сусекам, в том числе и интернета, - что всё зазря что ли?!.. А ведь он и ему подобные, если и не настоящие фашисты, то фактически - внутренние агрессоры того же порядка. С мешками денег, со связями в продажной власти, с накаченными отрядами быков они год за годом, пядь за пядью захватывают и подминают под себя Россию, выкачивая на личные заграничные банковские счета последние её сок и кровь. Вот тебе, брат, и карты, вернее, - щит и меч в руки. Помоги, чем можешь, всем жильцам, включая немощных стариков, ветеранов, детей вашего дома, которые вынуждены терпеть бытовые неудобства, ради очередных барышей олигарха. Реализуй наяву, то о чём ты так сейчас столь, извини, беспомощно, а главное - бесполезно грезя, - убивался!.. - всё более из свечи в костёр распалялся Крючков. Ну а мы, друзья твои, и всё неравнодушное общество, безусловно, поможем в этом благородном деле; сам знаешь - коллектив великая сила!.. Всем миром навалимся и раздавим эту гниду, Лопатина!.. Ну, разве, Вовка, я не прав?!..
   - Прав… - сам на себя зло процедил Уклейкин, озабоченно-серое, лицо которого почти окончательно просохло от нахлынувшей печали и  неуверенности в себе, - тысячу раз прав… 
    - А раз так, то ты сам посуди, - напирал Крючков, швыряя аргументы, словно гранаты под немецкие танки. - Что есть в текущих условиях ваше наше Ополчение?! А оно, - сам же и отвечал он, - есть не что иное, как фактически боевая единица, что-то вроде роты, обороняющей малую Родину в виде дома от оккупантов. А если, как мы и прикидывали, подтянуть всех друзей, знакомых, товарищей по работе и просто неравнодушных людей, то, как минимум, батальон выйдет. Да один твой легендарный тесть сегодня обещал две-три сотни фанатов ЦСКА привлечь для обороны - а эти ребята, поверь мне, - не пальцем деланные!.. И что мы с эдакой-то силищей и «Кузькиной матерью» не победим? Да одна бабка Звонарёва - честь ей и хвала, - не смотря на свой вид божьего одуванчика, -  целого взвода стоит; а выдающийся Жора метростроевец, а Леха десантник, а мы - наконец?!.. Или скажешь, что и у меня «кишка тонка»?! - окончательно завёлся Крючков.   
   - Нет, конечно, что ты… и в мыслях не было… - вынужденно извинялся Володя перед разгорячённым другом, что бы уже в свою очередь остудить пыл его справедливого возмущения.   
    - И ещё… - не давал разошедшийся в праведном красноречии Крючков высунуть головы из окопа Уклейкину, держа его под плотным огнём справедливой, товарищеской критики.   - Вот ты сам только что сокрушался, что, мол, нет возможности отомстить за героически погибших соотечественников всем развязавшим ту кровавую бойню, так как оных злодеев в подавляющем большинстве нет на свете. Кого сама война перемолотила, кого Нюрнбергский трибунал, а кого и сама Судьба прикопала за грехи. Но!.. - выдержал паузу Сергей, - повторюсь ещё раз: всего в трёх шагах от нас, в коридоре, за столом сидит Василий Петрович Шурупов, слава Богу, живой фронтовик, орденоносец, с тяжелыми ранениями и с тяготами перенесший на своих плечах все ужасы войны. Так? - как дотошный следователь, требовал он от друга словесных подтверждений, которые они оба тут же и заносили в свои сердечные «протоколы».   
    - Так… - ещё более зло и уверенней процедил безусловное согласие с другом Уклейкин.   
   - А раз снова так, то с учётом того, что мы в принципе приравняли поверженных нацистов к нынешним недобитым доморощенным разорителям земли русской типа вора-олигарха Лопатина, то контрольный тебе вопрос, дружище:
   - Обязаны ли мы, как долженствует благодарным потомкам героев Отечественной войны, и в свете разворачивающихся событий вокруг дома, хотя бы попытаться защитить вечную память погибших, и уж тем более оставшихся в живых?!..».
    - Ну, что ты, Серый, у меня, как у двоечника, спрашиваешь, - сколько будет дважды два… - немного надулся Уклейкин. - Конечно, обязаны…
    - То-то же… -  удовлетворённо  выдохнул Крючков, - а то мне, уж извини, показалось, что ты струхнул на полдороге.
   - Да что ты, что ты… Господь с тобою…-  словно от нечистой силы отмахивался Володя, действительно испугавшись одной мысли о том, что его самый лучший друг пусть и на мгновение подумал, что он струсил; а значит - предал Серёгу, Наденьку, Шурупова и всё ополчение, которые доверили ему свои судьбы. 
   - А чего ж ты тогда под конец такого чудесного вечера прокисшей простоквашей выглядишь и всем праздник портишь своей уныло-озабоченной физиономией?..
   - Просто навалилось всё как-то разом, - пытался оживиться Уклейкин, неуклюже улыбнувшись, но тут же вновь чуть нахмурился. - Яценюк, как в воду канул на Украине - ни слуха, ни духа… хоть бы позвонил в редакцию или телеграмму отправил - у нас же на него «Кузькина мать» завязана, хотя он об этом пока и не знает…
    - Да уж... - озабоченно согласился Крючков, - нынче там опять Гуляйполе назревает. - У меня армейский товарищ в Киеве живёт, - иногда созваниваемся, так он всякий раз говорит, что год от года становится всё хуже и хуже. Мол, мало того, что экономика трещит по швам, так местные нацмены всё выше и смелее свои кровавые знамёна иуд поднимают. Представляешь, Вовка, - эта разрастающаяся химера - пытается даже русский язык запретить!.. В общем, всё, что, так или иначе, связано с Россией, Советским Союзом - эта недобитая  бендеровская мразь старается полностью стереть из памяти украинцев и в первую очередь молодежи, методично вдалбливая в их наивные головы откровенную ложь и самостийную пропаганду... Кстати, памятники уже начали сносить… и кому?! ты, не поверишь, - героям Великой Отечественной войны!.. - и в порыве праведного гнева Сергей второй раз за вечер крепко сжал кулаки, мгновенно разлив водку по стопкам.
   - Нда… - тревожно выдохнул Уклейкин, искренне поддержав возмущение товарища соответствующим выражением лица, - я всякий раз с ужасом и недоумением убеждаюсь, что находятся, с позволения сказать, - люди, и даже огромным числом, вплоть до целых национальных государств, которых история ничему не учит.
   - Вот именно, - продолжил Крючков, - затем, начнут сжигать книги, проводить факельные шествия подобно фашистам, - и понеслась душа из рая в ад по кровавым кочкам…
   - Так вот и я всё больше и больше переживаю, как бы чего не случилось на этой склизкой украинской почве с нашим выпускающим редактором… - сокрушался Володя. - Для этих недобитых потомков головорезов любой человек из Москвы как бельмо на глазу; и хоть он не в русофобский Львов поехал, а в свой родной относительно аполитичный Ужгород на похороны брата, но всё одно… там всё так рядом…
  - Ну, будем, надеется, что в этот раз всё обойдётся: сам же говорил, что он человек в возрасте и опытный, да ещё и поэт, значит, как минимум, убеждать умеет… пусть и на словах, - как мог, успокаивал друга Серёга, почувствовав его тревогу.
  - Да, ещё какой поэт!.. - словно бы очнулся от некоего оцепенения Уклейкин, - он мне целый чемодан своих неопубликованных рукописей оставил… и знаешь… из того, что я успел прочесть, а это малая толика, - уже нашёл реальные шедевры… и куда эти, сволочи, критики да издатели смотрят…
   - Да всё туда же, - солидаризировался Крючков, - в свой кошелёк смотрят: сам же говорил, что в наше паскудное время только пошлость и продаётся…
  - Это точно… - с нескрываемой печалью согласился Володя, думая о подобной же безвестной участи своего даже ещё ненаписанного романа.
   - Ничего, ничего, - подбадривал Сергей вновь загрустившего друга, - как железобетонно сказал классик «Рукописи не горят», а их авторам не должно впадать в грех уныния, ибо в вечности останутся. - Так что, всё будет хорошо, и с домом, и Яценюком, и твоим творчеством: надобно только истово верить и одержимо дело своё делать!.. - интуитивно прочувствовал тайные терзания друга Крючков, чем в очередной раз того несказанно удивил фантастической проницательностью.
    - Так-то оно так, и дай-то Бог, что б так и сталось, но, и это, Серый, полбеды…-  опять закручинился Уклейкин.
    - Ну, ты, блин, Вовка даёшь!.. - в свою очередь удивился Крючков, полагавший, что на сегодня квота неприятностей полностью выбрана, и они с великолепным настроением вот-вот вновь причалят к поющей компании, эмоции которой угрожающе затухали для продолжения застолья. - Ты сегодня прям как профессиональный бедоносец, что ещё-то стряслось?..
    - Да опять Лопатин - будь он не ладен. Я ж тебе ещё не говорил в подробностях, о чём  вчера с ним битый час говорил… и даже Наденьке сказал лишь треть, что б она лишний раз не волновалась…
    - Ну, так расскажи, брат, не держи в себе, сам знаешь - выговоришься, - легче станет. Только, чур, дружище, - вначале по стопке, а то, ты мне не на шутку сегодня всю душу разбередил, - выставил Серёга «ультиматум» Уклейкину, который тот безоговорочно, тут же и принял.
     И Володя, с трудом сдерживая внутренние эмоции, пересказал снова возбуждающемуся на глазах другу утаённые от Наденьки нелицеприятные части вчерашнего тяжёлого разговора с чванливым Лопатиным, ещё раз испытав горькое чувство унижения. Ведь самодовольный криминальный бизнесмен пусть внешне и уважительно, но в сущности, словно барин с безропотным холопом, вёл себя с ним, пытаясь банально купить его новой должностью главного редактора «Вечёрки», - подталкивал Уклейкина к продаже собственной совести, а значит - своих друзей-товарищей и даже Богом данную любовь.
    - Да… уж, тёртый калач этот Павел, блин, Павлович,  - после минутной паузы осмысления резюмировал заметно озадаченный Крючков, параллельно переваривая кусок остывшего шашлыка из баранины, сдобренного очередными 50-ю граммами «Заваленки».
   - То, что он гнида каких свет не видывал, - это само собой разумеется, но повторюсь: при этом - реально хитёр, умён, начитан да ещё с такими «университетами» за плечами. Ты не поверишь, Серёга, но в какой-то момент, когда он трогательно рассказывал, как фактически ботаником попал в тюрьму, через какие истязания прошёл и чудом выжил, я совершенно искренне, по-человечески пожалел его. А он, как мне вчера показалось, уловив моё сочувствие, тут же начал использовать его в своих целях, ненавязчиво вербуя меня в свои шестёрки за тщеславие и материальные блага. Представляешь, какой чё… (чуть не произнёс вслух Уклейкин табуированное «чёрт»)… дьявол этот Лопатин!..
   - Так и выходит, что нашу «Кузькину мать» по любому надо будет под этим чёртом (словно за Володю произнёс он) взрывать… - но уже, не столь уверенно заключил Крючков. Тут, действительно, сил нашего ополчения может и не хватить, раз он такой ушлый оказался…
    - Вот и Наденька на эту тему мне такую плешь на голове проела, что на неё запросто может пару Карлсонов приземлится, - неуклюже пошутил Володя, в свою очередь, почувствовав напряжение друга. Весь день сегодня меня стращала, мол, будь, осторожен: от этого уголовника можно всё что угодно ожидать.

    Словно подброшенная перед матчем футбольным арбитром монетка, вновь на мгновенье зависла неловкая пауза, - и Володя, как бы оправдывая свою внутреннюю нерешительность, наполнил образовавшуюся пустоту робким вопросом.
    - А может действительно случится какое-то чудо и всё разрешится само собой через посредничество Самосвалова, всё-таки первый зам. Мэра Москвы по строительству, ты как, Серёга, думаешь?..
      Володя, конечно, понимал, что его последние слова, если смотреть трезво на реалии текущей вакханалии дикого, так называемого рынка постсоветской России, который словно нечистоты после прорыва канализации заполонил удушающим смрадом всю некогда великую страну, - выглядят в лучшем случае наивно и глупо. Но признаться себе, а тем паче - лучшему другу, что вчера во время интервью Лопатин, без прямых и грозных угроз, ловко и ненавязчиво, словно змий-искуситель, впрыснул ему в подсознание, заметную дозу яда неуверенности и страха, которые нервическим холодком остужали волю его и пыл, - было для него и стыдно и неприемлемо. Поэтому он, в какой уже раз,  решил прежде сорвать с себя эти тягостные цепи, что бы после, наконец, окончательно доказать всему доброму свету, что уничижительно-трусливое выражение «кишка тонка» - это не про него.
  - Да, какое, блин, чудо, ты о чём, старичок?!.. - холодным душем на перегретого сомнениями друга пролился Крючков. Я быстрее в пришествие Марсиан поверю, нежели в бескорыстие начальства, кормящегося вот с таких вот Лопатиных: сам ведь знаешь как там у них, на верху, всё схвачено и оплачено…
  - Ты, как всегда прав на все 100%, дружище… ворон ворону глаз не выклюет. И что с этим делать - ума не приложу…
   - Как что?!.. - изумился Крючков, вновь обретя самого себя после мимолётной растерянности, - бороться, разумеется. Как там, в песенке поётся: «Капитан, капитан, улыбнитесь - только смелым покоряются моря!»
   - Да я разве против сопротивления… - невольно улыбнулся бодрости духа товарища Володя, в голосе которого рассыпными бубенцами зазвенели едва слышимые нотки уверенности, словно на неудержимой русской тройке чуть показавшейся на бесконечной, извилисто-ухабистой дороге бытия нашего. Просто всегда хочется верить в лучшее, что не все люди, даже там, на самом верху - поголовно сволочи…
   - Конечно, не все… иначе бы всё давным-давно рухнуло в тартарары, но, как мне кажется, этот Самосвалов, увы, - не исключение. Сам посуди, если бы не случайная встреча с твоим знаменитым тестем и, как ты говорил, чуть ли не их лобызания на футбольной почве, то этот чинуша в нашу сторону даже бы не взглянул.
   - И снова ты прав… - было опять начал впадать в грусть-печаль Уклейкин. Но на сей раз Крючков мгновенно пресёк очередную попытку окончательно испортить замечательный вечер унынием и самоедством своего лучшего друга:
   - Всё! Шабаш. Хорош скулить. Утро вечера мудренее, да и наш непобедимый русский авось ещё никто не отменял.
   - Это точно, - окончательно сдался убедительным доводам товарища Уклейкин. И с долгожданным облегчением, молниеносно разлив водку по стопкам, поставил если не точку, то уверенное многоточие в измучившем его вопросе, ёмким и хлёстким, как выстрел, обнадёживающим  тостом:  - Быть добру!..
     И друзья, заметно повеселев, с новой энергией, словно бы и не было тяжёлого диалога, на втором дыхании продолжили, перебивая друг друга, разговор на другие темы, пока великолепная Наденька не вплыла белым лебедем на балкон и не позвала закадычных друзей за праздничный стол.
    Ну, а далее вечеринка покатилась по проторенной веками колее русского застолья, усреднённые подробности которого с теми или иными вариациями знает, не побоюсь этого утверждения, - каждый читатель старше условных 18-ти лет.
    Поэтому дабы не повторяться мы вынуждены бросить на холст бытия лишь несколько скупых мазков, чтобы не погрязнуть в прорисовывании мельчайших деталей как, например, великий Ян Брейгель Старший в известной картине «Аллегория зрения» аж в 1617 году от Рождества Христова.
   
      Итак, когда остатки дружного коллектива вновь воссоединились за столом в коридоре, его запала хватило ещё часа на полтора сумбурных бесед, песен, излияний и даже, пусть и не совсем удачной, попытке сплясать «Эх, яблочко!..».
      И наверняка, как с незапамятных времён, завелось на бескрайних в своей непревзойдённой красоте просторах от Бреста до Сахалина, сабантуй растянулся бы до позднего рассвета. Но, увы, душа компании Василий Петрович Шурупов, сколько героически не оборонял себя от притязаний алкоголя, в силу истощения в организме запасов «снарядов» соответствующего калибра - окончательно загустел в районе 23:00 по московскому времени. Так и не признав поражение, он, произнёс последние членораздельные слова обожаемого им Чапаева «Врёшь, не возьмёшь!..», после чего был коварно пленён невидимыми войсками Морфея прямо на опасно качающейся табуретке. Выдающийся же Коловратов, вынужденно, но не без удовольствия вжившийся за вечер в роль брата милосердия, мгновенно подхватил потерявшего шаткие опоры Начштаба, и, словно войсковое знамя, с гордостью и бережливо возложил его на кровать. Благо она находилась тут же в одном шаге, в его же крохотной комнатке.
    Однако едва метростроевец снова присел за стол, как на пороге коммунальной квартиры, где напомним, с начала всей нашей истории входная дверь почти не закрывалась, появилась хрупкая, как тростинка, миловидная, средних лет женщина. Её проницательный, твёрдый взгляд больших шикарных синих глаз с нескрываемой претензией на безусловную правоту всего, что она собиралась сейчас сказать, - не сулил ничего хорошего для Коловратова, ибо это была его жена.
   Жора непроизвольно поперхнулся тёплым пивом и недоумённо взглянул на плохо скрывающую возмущение супругу, которая выразительно взглянув на часы, с укоризной и лаконично, как приговор ВЧК выстрелила двумя короткими словами-пулями:
   - Пойдем, Георгий.
   - Иду, Катенька, иду, д… дорогая… - только и молвил тот беспрекословно.   
     И выдающийся «Илья Муромец», подобно могучей горе, которой приказали сдвинуться с места, с чуть виновато-растерянной улыбкой, бочком протиснулся за порог квартиры, на ходу раскланиваясь с товарищами, оправдываясь мимикой и жестами, что, мол, ничего не могу поделать, братцы: такова жизнь…
   - Извините меня, товарищи, - обратилась Катенька напоследок к застывшей в неловком изумлении компании, когда её суженый с концами исчез в проёме двери, - но, если Жорика сейчас не выдернуть, то потом никакой домкрат в мире не поднимет его из-за стола…
   - Да… - поразился Крючков после звенящей мимолётной паузы, - я думал, что моя тёща - лучшая укротительница, а, оказывается, - напрасно на неё грешил…
   - Вот видишь, Серый, - с хитрой улыбкой подмигнул другу Уклейкин. - Оказывается, правильно и убедительно сказанное слово бывает сильней насилия, - намекая на ироничный казус, когда после вечеринки у Подрываева, тёща Крючкова - Мальвина Сидоровна, как нашкодившего щенка, железной рукой, за шиворот поволокла домой зятя, словно какого-нибудь из своих пациентов-хищников за загривок в ветеринарной клинике.
   - Мат… матриархат ползучий, - резюмировал Ярослав Андреевич и небрежно разлил водку для нового тоста, смысл которого ещё не был даже зачат в его весьма утомлённом сознании.
    Но родиться на свет очередной хлёсткой здравице, в этот вечер было не суждено, ибо, как свисток рефери, задребезжал общий коммунальный телефон и Наденька, взяв трубку, передала её отцу, сказав, что это мама.
   - Ну, я же говорил, что б… бабы окружают… - сокрушённо рёк Воскресенский, физиономия которого мгновенно потускнела, ибо он со 100% вероятностью предположил, что после телефонного разговора с женой продолжение столь замечательного банкета не будет. - У нас в федерации спор… спорта даже поговаривают, что скоро девки футбол судить будут. Вот так вот, братцы, и куда только мир катится?.. Ну, давайте, друзья мои, хоть на ход ноги шлёпнем!..
    И опрокинув с ребятами, крайние для себя пятьдесят грамм белой, бывший легендарный голкипер засобирался домой в чуть менее приподнятом настроении, чем до звонка горячо любимой им супруги, которая, сетуя на позднее время и своё вымышленное недомогание, приказала мужу незамедлительно вернуться домой.
     Наконец, как маленькая изюминка на праздничном торте, мы чуть подробней опишем финал празднества, когда общество начало вынужденно разбредаться по койкам. Он, на наш скромный взгляд, того стоит.
    Впрочем, проницательный читатель наверняка уже догадался, о чём пойдёт речь. Да-да… наше не разливное трио Толя, Коля и Егорыч, не могло не воспользоваться подарком судьбы в виде щедрого Воскресенского, не попытавшись отжать с него хоть ещё сколько-нибудь денежных знаков. А поскольку к подобным процессам они подходили творчески, то, положительный результат их «вымогательств» почти всегда был больше 50%, пусть и на немного. С чего собственно они и жили, ни полстакана не работая.

    Итак, вечерело… Но мозговой штурм в глубине импровизированной палатки у вверенного им к охране трансформатора сопровождаемый традиционной дегустацией разной крепостью алкогольных напитков, приобретённых на первые два червонца знаменитого вратаря, и которые неумолимо кончались, не прекращался ни на глоток.      
    Тройка безработных мыслителей никак не могла прийти к консенсусу о том, каким образом, ненавязчиво, но убедительно расположить вышеозначенный щедрый субъект к дальнейшей добровольной благотворительности. Сгенерировав и отвергнув с пару десятков вариантов, примерно к 20:00 по московскому времени, консилиум всё-таки пришел к некоему усреднённому сценарию, смысл которого заключился в нижеследующих действиях.
    Перво-наперво, вынужденно купив самого дешёвого печенья, триумвират ультимативно презентовал его Фаре и Бахе с тем, однако, условием, что они на несколько часов подежурят у трансформаторной будки, пока он будет отсутствовать по неотложным делам. И хотя молодые загорелые люди, гонимые судьбой из родного Узбекистана за куском хлеба насущного в Москву, и брошенные, словно щенки, СМУ-66 охранять их полу разграбленные бульдозеры и почти забытые им, после того, как Бурёнка прописалась во дворе, абсолютно не нуждались в еде, - они не решились возражать местным прожжённым авторитетам. И, с нарочито благодарной улыбкой, приняв засохшие и сомнительного качества сладости, гастарбайтеры, безропотно, согласились до последней капли крови защищать вверенный им стратегический объект от любого супостата.
     Не смотря на то, что великий и могучий русский язык, после месяца пребывания в столице так остался для Фархада и Бахадыра недосягаемой тайной за семью печатями, подобно мудростям талмуда для не ортодоксальных иудеев, - они, тут же и безоговорочно, приняли «присягу». Этой решительности молодых наследников среднеазиатского осколка бывшего СССР поспособствовала крайне короткая и столь же убедительная речь-инструкция, торжественно произнесённая Егорычем, которая состояла из языка доходчивых жестов с использованием местных идиоматических выражений, не требующих перевода ни на каком континенте нашей грешной земли. С этими наставлениями и внутренним холодком от вынужденной сопричастности к чему-то очень важному они и заступили на пост по охране трансформаторной будки; и принялись, как всегда, неспешно играть в нарды, едва грозная тень Егорыча с верными собутыльниками скрылась за углом дома, словно призрак отца Гамлета с первым лучом солнца…
    Во-вторых, - надо было кровь из носу достать футбольный мяч, - он был ключевой составляющей комбинации, которую в творческих муках около часа назад родил на свет дружно-спитый, коллектив. Однако цена его в близлежащем спортивном магазине была на порядок выше печенья, а это прилично выходило за рамки выделенного для операции бюджета, который и без того был предсказуемо мал, но и с превеликим трудом согласован всеми участниками. Кроме того, сама мысль о трате хоть сколь-нибудь заметной суммы не иначе как на соответствующей крепости напитки, претила их устоявшимся жизненным принципам, и, следовательно, - была отметена мгновенно, как мусор метлой ловкого дворника.
      Поэтому, было решено, срочно одолжиться где-нибудь пятнистой сферой; в самом крайнем случае - без ведома её хозяина, но с обязательным тайным возвратом оной. По мудрому завету великого литературного комбинатора - Остапа Ибрагимовича Бендера - наш треугольник также скрупулезно старался чтить уголовный кодекс. 
     А посему, недолго думая, Коля, как наиболее шустрый и легкий на подъём, хлопнув на ход ноги стакан «Золотой осени», и прихватив пару бутылок пива с пачкой сигарет для успешности, будущих «переговоров», - метнулся молотом на пустырь за гаражи, который у местных назывался «Ямой» и где пацаны с района коротали вечера. И в перерывах между карточными зарубами, курением и употреблением портвейна (дабы казаться взрослее в глазах друг друга и их притязательных подруг) - частенько гоняли в футбол.
     И, уже через полчаса с копейками, вновь воссоединившись, Толя, Коля и Егорыч  недалеко от подъезда Шурупова пинали между собою заветный и изрядно потрёпанный мяч, лихорадочно прикидывая: как, а главное, - из чего соорудить ворота или их удобоваримое подобие. Это была третья составная часть импровизационного плана.
    Время поджимало, а материал, из которого можно было быстро соорудить вратарскую рамку размером 7,32 на 2,44 метра, - не попадался на глаза их; да и тройной мозговой штурм, стимулированный уже горно-солнечным  «Агдамом», - отчего-то генерировал сплошную интеллектуальную пустоту. Но закалённая подобными зигзагами бытия бывалая тройка не впадала в отчаяние, всякий раз надеясь на чудо, периодичность которого хоть и оставляла желать лучшего, но никогда не оставляла надежду, которая, как известно, умирает последней.
   - Эврика!!! - внезапно взорвался знаменитой среди учёной среды фразой самый эрудированный из триединой компании - Толя.
   - Ошалел что ли! Архимед… - возмутился всегда чуткий на внешние воздействия Егорыч, - я, блин, чуть мимо стакана не пролил… 
  - Да ты и при землетрясении капли не прольешь, - весело подмигнул Толик в ответ старшему товарищу.
   - Ну, не тяни уже, Ломоносов, кота за все подробности, -  торопил друга  Коля, - времени итак в обрез…
   - Бечёвка!.. - торжественно рёк Толик, за минуту до этого заметив как неподалёку, какая-то женщина снимает с верёвки высохшее за день бельё.
    - И чё!?..  - фыркнул Егорыч, напоминая эстонца, которого только что разбудили и спросили теорему Виета для решения биквадратного уравнения.
   - Ни чё, - решительно удивился недогадливости приятелей Анатолий и даже немного обиделся, - а бечёвка перекладиной для ворот будет.
   - Ну, допустим… - частично дошла до предводителя треугольника простая, как всё гениальное, идея Толика. И неопределённо хмыкнув, для проформы он добавил: а штанги где взять, умник?
  - Как где?! - продолжал тот, недоумевая, искрить мыслями, словно перегруженный напряжением трансформатор. - Я с Колей и будем штангами, у нас и рост одинаковый. Возьмём концы бечёвки в руки,  поднимем их над головой, разойдёмся на семь метров и натянем её, как струнку.
   - Ловко придумано!.. - восхитился Николай, - и никаких столбов не надо, в натуре... - Это дело, братцы, надо срочно вспрыснуть, дабы не забыть. Что и было незамедлительно сделано.
     Свежий приток килокалорий плюс некоторым образом задетое самолюбие Егорыча, что не он, а его подопечный сгенерировал столь простую и эффективную мысль о воротах, - перегрузили его мозг и эго, и уже через минуту, он наполнил было притихшее пространство лаконичным умозаключением: «Нужен фотоаппарат!..».
     И не дожидаясь одобрения, членов «парламента», он, наказав последним строго стеречь подъезд и в случае появления любыми законными средствами задержать знаменитого голкипера-спонсора, а сам зигзагообразной рысцой, словно сайгак на случку, вихрем поскакал к себе домой, благо его крохотное коммунальное логово находилось в крайнем подъезде. Подобно Винни-Пуху, который впопыхах искал горшочек с мёдом для подарка хоть и доброму, но чрезвычайно занудливому ослику Иа, Егорыч вытащил под кроватью старенький ФЕД, и кое-как стряхнув с него пятилетний слой пыли, уже через три минуты был обратно на месте.
     Конечно же, никакой плёнки в фотоаппарате не было, да и быть не могло, как, увы, давно не работала вспышка. Но простая, как солёный огурец, задумка его была совершенно в ином. Как софиты, возбуждают артиста на вдохновенное представление, так и сам факт наличия направленного объектива фотоаппарата на обласканного былой славой голкипера, должны пробудить в нём нотки тщеславия и смягчить сердце до возможного пожертвования условного червонца в знак признательности за неожиданное внимание к его персоне со стороны заботливого трио.
     Кроме того, для соответствующего антуража, на обратном пути «Предводитель местных команчей» отвязал от дремлющей Бурёнки пять-шесть разноцветных воздушных шариков, коими детвора всякий раз щедро украшала лошадку, как новогоднюю ёлку.
    Наконец, пятое и самое неопределённое в комбинации заключалось в том, что бы каким-то, неизъяснимым пока образом привлечь к «воротам», мячу и фотоаппарату Ярослава Андреевича, и на почве всё разъедающей ностальгии, тщеславия и расслабленности алкоголем презентоваться от широкой души последнего денежными купюрами, желательно максимально-возможных номиналов.
     Но на этот и подобные случаи Егорыч всегда полагался на свой колоссальный жизненный опыт, знания человеческой психологии, ну и, разумеется, - на импровизацию, которую он тщательно перемешивал с русским «авось прокатит».

     И когда Воскресенский в сопровождении дочери, на нежное плечо которой он слегка опирался для большей устойчивости, и Крючкова, которого также вызвонила домой его несравненная супруга, вышел из подъезда, то он поначалу слегка оторопел.
    Пред ним метрах в пятнадцати, чуть пошатываясь в полном безветрии, изображая штанги импровизированных футбольных ворот, - стояли Коля и Толя, держа на вытянутых вверх руках бечёву, крепко натянутую между ними, словно тетива лука досточтимого разбойника Робин Гуда. Кроме того, помимо постановочных улыбок в свободных руках, каждая из «штанг» держала  разноцветных воздушных шарика, которые весело и радужно колыхались им в такт.
    Ровно посередине между Колей и Толей, выдвинувшись метра на три вперёд, словно наконечник копья, стоял, приминаясь с ноги на ногу от предвкушения возможного барыша, Егорыч, улыбка которого мало чем отличалась от двух углов не разливного треугольника, разве что большей уверенность и хитростью. На шее его солидно висел неработающий фотоаппарат ФЕД, на голове кепка, очень похожая на ту, которую носил легендарный голкипер всех времён и народов - Лев Яшин, и футбольный мяч, который он ловко и многозначительно, словно бы призывая к игре, перебрасывал между руками.
   - Это… что ж т… такое?.. - только и смог вопросить крайне удивлённый Воскресенский, чуть заикаясь от плотного празднества и неожиданного его продолжения.
   - А это мы вас, уважаемый Ярослав Андреевич, уже часа три тут дожидаемся…- начал издалека Егорыч. - Вот! - широким жестом и взглядом на «штанги» словно бы за его спиной было не два товарища, а, как минимум, стадион с двадцатью тысячами фанатами, - народ желает запечатлеться с вами на долгую память для потомков!.. 
   - Ну, это запросто, ребята!.. - начал на глазах таять в улыбке Воскресенский, в душе которого, как будто единовременно взревели трибуны его былой футбольной славы.
     И Егорыч, не дав никому, опомнится, тут же передал фотоаппарат Крючкову, который и «щёлкнул» пару раз всю компанию на несуществующую в нём плёнку.
   - Вот спасибо вам, Ярослав Андреевич, уважили простой народ… - едва ли не хором поблагодарил его «треугольник».
   - Да ладно… - благосклонно улыбнулся он им. И что бы как-то снять излишнее к себе внимание Воскресенский, будучи внутренне человеком скромным, как бы для проформы спросил: - А мяч то вы, ребята, зачем притащили, да ещё с такими шаткими «воротами»?..
    Но лучше бы он этого не спрашивал.

    - Да я вот подумал, что вы покажите своё мастерство… - ненавязчиво подзадоривал Егорыч Воскресенского, - а то вон… молодёжь (он вновь, но нарочито укоризненно, указал на Колю и Толю) ни разу не видели, как вы классно берёте пенальти…
   - Легко! - мгновенно загорелся Ярослав Андреевич, и было начал снимать пиджак.
   - Пап!.. - тут же одёрнула отца заботливая Наденька. - Ну, ты что, с ума сошёл? Хочешь, что бы мама тебе очередную стирку устроила за драные брюки?..
   - Не хотелось бы… - сбавил обороты Воскресенский и озадаченно почесал затылок, вспомнив, как его периодически чихвостила супруга, за вдрызг изодранные выходные костюмы и ботинки. Месяц назад, например, проходя мимо коробочки, где местная молодёжь билась в футбол, - он не удержался, - и, как и во времена спортивной карьеры, с азартом, всей душой и телом, - влился в игру со всеми потрёпанными вытекающими.
    Но отступать, даже и по объективным причинам, было не в характере бывшего знаменитого голкипера, и дабы не бросить ни пятнышка тени робости на своё мужественное лицо, он быстро нашёлся и предложил, как ему показалась, гениальное контрпредложение:
    - А может, братцы, наоборот: я пенальти пробью, а!? Вот такого вы точно никогда не видели…
     И хотя Воскресенский сам того не ведая, несколько спутал карты комбинаторам, но деваться им было не куда, ибо на кону стоял потенциальный червонец, - и они сразу же, вынужденно согласились.
     - Идёт! - зацепился за последний и единственный шанс Егорыч, - и, вторично передав Сергею неработающий фотоаппарат, ещё раз полушёпотом в двух-трёх крепких словах проинструктировал его что, как и когда нажимать, дыбы запечатлеть исторический момент для потомков, - неспешно и даже несколько вызывающе попятился к рамке.
    - Взять пенальти у самого Воскресенского - это всё равно, что забить ему самому, - настоящая сенсация! - нарочно подзадоривал он потенциального мецената и публику.  И с таким уверенным видом встал на воображаемую линию «ворот», словно для него это было обыденным делом: брать пенальти у знаменитых футболистов, даже если те выступали не в своём амплуа. Наконец, задорно подмигнув «штангами», мол, не ссыте, братцы, всё будет ОК, Егорыч, молниеносно сделал пару приседаний с наклонами, и по Яшински поправив козырёк кепки от ушедшего за горизонт солнца, торжественно рёк:
    - Я готов!..
     - Вот всё же не понял… - таки удивился, задетый за самолюбие Ярослав Андреевич, - вы, братцы, что ж себе думайте, раз я вратарём был, то и в самом деле пенальти не забью?!.. Тем более, тебе,  дядя, с таким, извини, ростом…
     Егорыч, как мы уже знаем, действительно был росточка небольшого, но поэтому поводу никогда не имел комплексов, даже в юном возрасте, когда первые позывы любви проявлялись в виде подростковых прыщей, а девицы-акселераты презрительно смотрели на воздыхателей противоположного пола, - сверху вниз.
    - Ну, а почему нет, а… авось и прокатит!.. - твёрдо продолжал стоять на своём неформальный лидер «бермудского» треугольника, беззлобно подначивая контрагента. - Как говорится, мяч круглый, а ворота квадратные… мало ли что…
    - А ещё говорят: мал клоп да вонюч!.. - вторил своему авторитетному шефу Коля, которому роль неподвижной штанги порядком надоела; и он был готов пойти на всё лишь бы пенальти как можно быстрее состоялись, ибо рука его, держащая «перекладину», - едва ли не окаменела.
    - Да и не боги горшки обжигают… - скромно вставил свои не существующие пять копеек Толя, с умным видом поправив постоянно сползающие с переносицы очки.
    Сказать, что Ярослава Андреевича не задели в принципе безобидные, но весьма самоуверенные слова,  - это значит, - ничего не сказать: он по-хорошему завёлся, чего и добивались комбинаторы.
   - Может тогда, поспорим, раз вы такие танкисты-оптимисты, - твёрдо про себя решил преподать урок Воскресенский нагловатой торице, - скажем… на червонец?! Или слабо?..
   - Не слабо… просто у нас денег нет… - чуть потупив взгляд, с сожалением ответил Егорыч.
   - Как?! - искренне поразился бывший вратарь. - Я ж вам только несколько часов назад аж два червонца подарил… Неужели всё пропили?!..
   - Ну почему всё… - оправдывался тот, - вот… цельный рубль остался, - и достал в качестве доказательства из крайне не свежего носка левой ноги, смятую купюру, которую по общему решению триумвирата было решено оставить на непредвиденные расходы.
    - Ну, вы, блин, даёте… орлики, - махнул Воскресенский  них рукой, но от своего не отступился:
   - Хрен с вами, банкуйте!.. Рубль против червонца - годится?!
   - Годится! – подтвердил Егорыч, получив прежде скоротечные одобрительные кивки от компаньонов, в особенности от Толика, чья рука окончательно затекла.
   -  Ну, ребята, тогда держитесь: я вас за язык не тянул…
    - Пап, может не надо…  - робко попыталась Наденька остановить отца, прекрасно понимая, что в таком состоянии его уже ничем не остановить.
   - Надо, доченька, надо! - решительно отмахнулся тот, сладостно предвкушая очередной триумф, - тут дело принципа. - А ну-ка, вставай на ленточку, дядя, поровней, - сейчас мы увидим ху из кто.
    - Не вопрос! - озорно парировал Егорыч, уповая исключительно на чудо.
     - Только это…  ребятки, - обратился он к «штангам», - вы особо-то не раскачивайтесь, меня и без вас порядочно шатает.
     - Ладно… - буркнули те в ответ, - и амплитуда их колебаний чуть уменьшилась вместе с расстоянием между ними  в строгом соответствии с коварными инструкциями вратаря, которые он успел им нашептать перед самым роковым пенальти.
     - «Эх, жаль, бутс нет… - взглянул он с сожалением на пыльные сандалии, - но ничего, мастерство не пропьешь». И, отсчитав одиннадцать метров, решительно поставил мяч на точку.
    Отойдя для разбега шагов семь назад, он решил бить в правую «девятку», что бы нагловатый коротышка чисто физически не смог отразить удар, которому по здравому рассуждению Ярослава Андреевича могло помочь только чудо чудное.

    Но, увы, для пенальтиста и на неописуемую радость вратаря оно случилось; правда, с печальным оттенком, который, впрочем, весьма скоро был нивелирован более приятным.
    С высочайшей долей вероятности Воскресенский забил бы мяч в ворота точным, натренированным ударом. Однако, во-первых, - в самый момент удара по мячу сандаль его, совершенно случайно, как микро экскаватор, черпанул мелких камушков с песком, отчего планируемая траектория немного изменилась, а во-вторых, - за секунду до этого, по условленному знаку Егорыча, «штанги» синхронно сдвинулись друг к другу на полшага.
     Кроме того, не стоит скидывать со счетов и общее расслабленно-рассеянное состояние противоборствующих сторон после, весьма обильного, принятия на грудь разной степени крепости напитков.   
     Соответственно неожиданным сплетением этих обстоятельств и был короткий но, пронзительный всхлип «Ох! Ё-ё-ё!!!», когда замысловато планируя, мяч звучно шлёпнул по правой «штанге», роль которой, как мы помним, мужественно  исполнял Толя. И всё бы ничего: спорт есть спорт, и без травм он, увы, не обходится. Но смачный удар пришёлся точно по его очкам, которые расколовшись вдребезги, согласно первому закону Ньютона, ожидаемо посыпались наземь, увлекая за собою, как подкошенный тростник, теряющего сознание хозяина.
      И в ту же секунду с вздохами, ахами и матюгами вся ошарашенная публика бросилась подручным средствами реанимировать бедного Анатолия. Дрожащими от волнения пальцами мерили пульс, поочерёдно били по щекам, размахивали у лица ладонями и носовыми платками, дабы остудить окружающий тёплый воздух, безответно и наперебой спрашивали о самочувствии. За неимением нашатыря в ход шли французские духи Наденьки, ядрёный нюхательный табак Егорыча, а затем и «Заваленка», за которой мухой метнулся Серёга к Уклейкину. Уже начали было вызывать скорую помощь, как поднесённая Воскресенским к поцарапанному осколками очков носу Толи стопка казённой водки вызвала первую ответную реакцию его организма в виде едва заметного передёргивания, как физиономии. Ещё не в силах приоткрыть глаза, из уст его чуть слышно, но, таки выпорхнул крошечным колибри, по-видимому, животрепещущий для него вопрос:
    - За… валенка?..
     Даже в полубессознательном состоянии, он, по существу являясь профессиональным дегустатором с расширенной печенью, - на один запах определил широко полюбившуюся в народе марку водки за её удобоваримое соотношение цены и качества.
    - Она, родимая, она самая!.. - воскликнул Егорыч чудесному воскрешению друга, - надо было сразу Кольке дать её понюхать, а ещё лучше - вовнутрь. - Я, блин, всегда утверждал, утверждаю и буду утверждать, что алкоголь в разумном литраже - универсальное лекарство от всякой заразы!
   - Ну, тогда, наливай, доктор… - наконец, приоткрыл потерпевший веки, и был немало удивлён количеству склонившихся над ним приветливо-улыбающихся лиц, где в сочувственно-радостных глазах некоторых из них наворачивались слёзы добродушия и умиления.
   - Слава, Богу… Живой... Молодец!.. - облегчённо выдохнуло, заботливо обступившее его плотное, как спасательный круг, кольцо приветливых людей.
     Подобно братанию на фронте, когда два противоборствующих лагеря ещё минуту назад стрелявшие друг в друга, вдруг, побросали оружие и с распростёртыми объятиями начали радостно лобызаться, так и тут, некая общая, нежданная беда и человечность сплотила людей. Отбросив мелочные амбиции и обиды, которых собственно и не было, разве что кроме некоего азарта и известной толики корысти, обе стороны слились в единое целое.

     Ещё с полчаса вся компания бурно обсуждала, вновь переживая нервные перипетии несчастного случая, остужая водкой и пивом повышенный эмоциональный градус. В порыве светлых человеческих  чувств, Воскресенский поочередно в знак искренних уважения и дружбы периодически обнимался со всеми членами столь полюбившемся им трио, естественно, отдавая предпочтение случайно раненому мячом Толику.
    У последнего, если отбросить футбольный казус, давно не было такого вечера, когда бы он был в центре всеобщего, пусть и немногочисленного внимания. Все ему сочувствовали, приободряли, желали сибирского здоровья, долгих и счастливых лет жизни и тому подобное. В качестве хоть каких-то подарков ему презентовали то, что было у каждого с собою и чего было не очень жалко. Впрочем, последнее утверждение весьма спорное в подобных ситуациях.
   Наденька подарила перламутровую расчёску и пакетик одноразовых дезинфицирующих салфеток, которые тут же пошли в дело, Крючков - пачку дорогущего «Парламента» и фирменную зажигалку Zippo, а Ярослав Андреевич - серебряный свисток и ещё пару непочатых бутылок «Заваленки», которые по его просьбе расторопно спустил вниз Уклейкин. Вдобавок, он обещал пожизненно-бесплатный проход на домашние матчи ЦСКА всей троице. Кроме того, как и уговаривались, Воскресенский передал ребятам  почти честно проигранный в споре червонец, добавив, к неописуемому изумлению треугольника, на покупку новых очков цельный четвертной!
   И если бы не Наденька, которая с превеликим трудом при помощи Сергея и Володи оттащила перевозбуждённого папу в такси, то сто пудово - братание растянулось бы до самого рассвета. Более того, уже едучи домой, Воскресенский, пребывавший в наипрекраснейшем расположении, духа про себя романтически подумал: «А неплохо было бы с головой влиться в весёлый треугольник на пару-тройку дней, расширив его до квадрата, пусть даже и чёрного, как у мрачного мистика Малевича». Но с учётом любви к своей семье, выкованного жизненными перипетиями чувства долга и относительно высокого социального статуса, он понимал, что это почти не возможно, а потому без особого сожаления, откинув эту шальную мысль, - через полчаса заснул в тёплых объятиях успокоившейся супруги совершенно счастливым человеком.
    А для не разливного никакими загогулинами бытия трио, праздник, который закончился лишь на зорьке, только начинался. Почти никогда за всю свою бурную полукочевую жизнь они не срывали такой куш, и уж тем более, всего в течение каких-то считанных часов. Посему настроение их было - запредельным.
    Снисходительно отослав Баху и Фару с ещё одной пачкой ненужного им печеньем к «Бурёнке», Коля, Толя и Егорыч, вновь развели у вверенного им к охранению трансформатора небольшой костерок, на угольях которого запекли, словно мечтательные пионеры, картошку. Нужно ли говорить, многоуважаемый читатель, каким объёмом не высокой (как было обусловлено со штабом ополчения) крепости алкоголя, по самое горлышко затарилась счастливая компания с неожиданно щедрого барыша? И уж тем более не сложно догадаться, что первый тост, который нарочито многозначительно произнёс Егорыч, был «За здоровье Коли и его новые очки!!!», которые они решили купить завтра… ну, или, на крайний случай - чуть позже, если позволит их вечно несбалансированный бюджет…
   
                Глава 7

    - Ну, стучи уже, Сытый!.. - в третий раз призывал Круглый напарника, всё более раздражаясь.  - Что ты в натуре, как телёнок перед мясокомбинатом мнёшься, чем быстрее зузы получим, тем раньше на шашлыки свалим, пока погода шепчет.
    - Сам стучи, тоже мне стукача нашёл, - фыркнул тот в ответ, нервно обгрызывая  навсегда неухоженные ногти.
     Уже с полчаса они топтались перед дверьми спальни фешенебельной квартиры Лопатина, перебрасываясь между собой колкими, но в целом безобидными, привычными  фразами. Но подспудный страх перед авторитетным и авторитарным шефом, который словно лютая пропаганда Геббельса, проникшая в их подсознание за годы работы с ним, - притормаживал их порыв первыми среди бесчисленных шестёрок донести сногсшибательную по их понятиям новость. Поэтому выпукло накаченная мышцами парочка, когда всякий раз оказывалась в подобных ситуациях, - изрядно тушевалась, опасаясь застать не в духе своего влиятельного патрона, как трепещущие мишени перед стрельбой снайпера, на собственных дублёных шкурах, зная последствия его гнева. Но, не убиваемая тяга к денежным знакам, неумолимо брала верх над наказанием, пусть и с переменным успехом.
    - Ты же первый Самосвала засёк, - вот и банкуй, - снова, напористым и последовательным трубоукладчиком поддавливал напарника Круглый, которому не терпелось рвануть на природу во все тяжкие.
    - Ага! а если Палыч, дрыхнет с похмела? сам знаешь какие, блин, тити-мити он нам выпишет…
    - Не дрейфь, братан! Первый раз что ли люлей огребать…
    - Хорошо, если обычных кренделей отвесит, - успокаивал сам себя Сытый, загодя готовясь к худшему. -  А если малява так себе, то, как пить дать, отдаст нас шеф на неделю садисту-японцу для спарринга. Помнишь, как в прошлом году он Лютого с Угрюмым отделал?! И будем потом отбитыми, как они, синяками ползать, да кровью харкать с полгода, если он нас, сразу не прибьёт… самурай долбанный!.. Как бишь у этой гниды, погоняло?.. - возмущённо наморщил он свой широкий чугунный лоб.
    - Ху, - рефлекторно, словно у собаки Павлова после тысячи однотипных и мучительных экспериментов, вырвалось из Круглого, когда он с негодованием вспомнил, как треклятый японец однажды показал ему свой фирменный борцовский приёмчик, после чего у него с месяц ломило плечо, и ныла деформированная челюсть.   
    - Во-во! почитай как по матушке… сучье племя!.. -  и с превеликим трудом удержал себя, что бы в порыве возмущения не сплюнуть на стерильно-мраморный пол шикарной прихожей, которая, как и вся безразмерная квартира, была нашпигована видеокамерами.
    - Да не ссы, братуха… - продолжил Круглый уламывать напарника, когда через минуту тяжёлых воспоминаний и размышлений, подспудный страх вновь подставить свою единственную плоть под железные конечности злодея-японца в виде мелкой дрожи исчез сам собою. - У тех пацанов реальный косяк был, мне потом братва шепнула по-тихому. Так что всё по делу Палыч им предъявил, хотя и жёстко, - нарочито хорохорился он, вновь нервно поглядывая на часы. - А у нас с тобой совсем другой расклад, козырный. Да за такую весточку нам Лопата ещё и путёвочку выпишет в какой-нибудь Лондонград, английский подтянуть, - андер стенд, твою мать!?..
   - «Йес, йес… ОБеХеЭс…», - толсто оттоптался, яки мамонт по муравьиным яйцам, на крайне мелких с его точки зрения аргументах коллеги Сытый знаменитой фразой трусоватого героя из навеки полюбившегося в народе кинофильма «Джентльмены удачи».
   - Да, братан… - упёртой гранитной глыбой стоял на своём Круглый, - не ожидал я от тебя такой подставы, трясёшься за свою шкуру, как фраер какой-то!..
   - Я фраер?.. - медленно, но неотвратимо закипал тот в ответ мартеновской печью накануне юбилейной плавки, - а ты-то тогда кто такой?! Всего-то на месяц больше меня по малолетеке отсидел, а гонору как на 102 мокрую статью!
   - Ну, так больше, а не меньше, ядрён-батон!
   - И чё!? Зато я раньше тебя присел!
   - А я, я!..
      Один Господь ведает, когда и чем закончилась бы очередная бессмысленная по своей сути перепалка быковатого дуэта, если бы удивительным образом, презирая земные законы акустики, прерывисто-занудный звук от него не просочился сквозь бронированные двери спальни Лопатина. Затем, как от не добитой парочки назойливых мух, гневно скрученной газетой «Правда», приглушённый зуд просочился через слуховые перепонки Павла Павловича в притомлённое вчерашней важной встречей без галстуков сознание его; и он, недовольный бесцеремонным пробуждением, - очнулся.
   - … ху… ху… хунвейбины, хреновы!.. - выпалил, ещё не продрав глаза, осерчавший Лопатин в сторону столь бесцеремонно источника пробудившего его звука, а заодно и в гораздо большей степени, - проклятым китайским безбашенным красным младо радикалам, которые во сне многомиллионной толпой закидывали его камнями, как ярого представителя гнилой буржуазии.
   - И… исдеся я, Пала Палыча-сан!.. - молниеносно, как  мангуст к кобре, подскочил к нему колоритный японец-телохранитель, мастер всех возможных единоборств и боевых искусств, с черными поясами самого высокого дана.
   - Ху, какого лешего там шум за дверью?!..
   - Цисяса гляну, мая гаспадина, - и мгновенно, подобно самурайскому мечу из ножен, метнулся за дверь.

    - Накаркал, блин… - зло процедил сквозь пока ещё почти целые зубы Круглый, когда ненавистный японец выскочил из спальни, и предстал пред ними, как ниндзя пред врагами, которые в его представлении вот-вот должны стать трупами.
   - Чито нада, Круглая и Ситая? Зачема хазяин будить?!..
   - Оценно Паль Палич нужен, - таки сорвался Сытый, чудом преодолев страх, ибо, давно хотел отмстить самураю, пусть и вербально за физическую, а главное - и моральную боль, когда тот всякий раз коряво произносил их клички как женские.
  - Зачема дразнися, а? - нахмурился японец, встав в полу боевую стойку, отчего у полукриминальной двоицы разом взмокли спины.
   - Будя, будя!.. -  незамедлительно взял на себя миротворческую миссию Круглый, тут же вновь вспомнив о своих вывихнутых челюсти и плече, отойдя от греха на полшага назад. - Пошутил он, пошутил… Ты, дорогой Ху, не горячись, тут тебе не там… передай лишь шефу, что мол, Самосвал лично был в доме, где лошадь. И всё, - он поймёт. Только быстро, дело-то на сто миллионов!…
    - Ок, цтоите тута и не сумите, мать васу! - пренебрежительно бросил им телохранитель в знак согласия, и нарочито медленно растворился в дверях.
   - Видал, япона-мать!.. ещё и угрожает, собака… попадись он мне связанный в тёмном переулочке, - в раз бы устроил ему харакири по-русски, - заочно приговорил его Сытый.
  - Согласен… - подытожил общий гнев Круглый, и бесплодно прислонился ухом к пуленепробиваемой двери.

   - Ну, что там?.. - недовольно позёвывая, вопросил Лопатин слугу.
  - Тама эта два балабеса: Круглая и Ситая, говорят… оценно важно. - Говорят... какай-та тама дома, лощадь и самоцвал… - как смог пересказал Ху. Для его штампованного восточными иероглифами сознания безгранично-ёмкий русский язык да ещё приправленный жаргонизмами был непреодолимой мукой, которую он стойко сносил как истинный самурай страны восходящего солнца.
   - Что за бред?.. - наморщил лоб Павел Павлович, не в силах понять японскую интерпретацию косноязычия своих помощников, для которых великий и могучий язык Пушкина и Достоевского хоть и был единственным родным, но также далёк от совершенства,  как Токио от Москвы. - Тащи-ка лучше, Ху, рассол, водку… и через минут десять впускай этих олухов.

    - Ну, голуби мои, ранние… что опять набедокурили?.. - не скрывая, смягчённого рюмкой Smirnoff раздражения к непутёвому, но преданному источнику своего незапланированного пробуждения дуэту вопросил Лопатин,.
   - Ни, боже мой, шеф, Господь с вами… - первым нашёлся Круглый после того, как Павел Павлович, как подобно разделочному ножу мясника, пронзил их своим тяжёлым взглядом от макушек до пят; а неприятный холодок, вновь пробежавшись по широченным спинам их и чудом не успев традиционно заиндеветь, - растаял сам собою.
     - Даже… наоборот… - неожиданно для себя поддержал напарника Сытый, озадаченно почесав огромный бритый затылок; и ни к селу, ни к городу, неуверенно добавил, - наверное…
   - Что значит, «наверное»?!.. - как всегда, в подобных случаях возмутился Лопатин неопределённостью ужасно косноязычного слога помощников, пределом совершенства лингвистики которых была азбука. Прекрасно понимая, что этот образовательный, а возможно и генетический изъян уже никогда не исправить, он, тем не менее, всякий раз взывал, едва ли не к небесам, а по сути - в пустоту:
    -  Вы, голуби мои заскорузлые, научитесь когда-нибудь изъясняться коротко и ясно?! Или мне ещё и толмача нанять за ваш счёт, что бы он переводил с, прости Господи, тарабарского языка, которым вы так бессвязно лопочите, - на наш великий и могучий русский?!..
   - «Ни-ни…», «зачем…», «мы это…», «того самого…», «зуб даю…», «мамой клянусь…», «ещё минуточку, шеф…», и тому подобные, максимально краткие слова и едва ли ни междометия, тут же, словно горох из дырявого мешка посыпались ему в ответ заверения в том, что, мол ещё чуть-чуть терпения и всё проясниться. 
   - Добро, пернатые, сами предложили: минута так минута. Уложитесь - работаем вместе дальше, нет - уволю к едрене фене без выходного пособия с жёлтым билетом на выпоротых задницах. Время пошло!.. - рыкнул Лопатин, терпение которого действительно было на пределе, ибо, у него - человека с детского горшка начитанного и образованного, - всякое подобное коверкание отеческого, самого богатого в мире русского языка вызывало искреннее духовно-интеллектуальное терзание.
    Трудно сказать, что именно синхронно щёлкнуло в заплесневелых без ежедневных умственных упражнений мозгах Сытого и Круглого, но, то, что услышал Лопатин, как в филологическом, так и в содержательном смысле, буквально шокировали его. Причём, что более всего удивительно, потрясение было с необъятным, едва вмещающимся, в его тут же возбудившееся сознание, знаком плюс. Конечно, до красноречия Цицерона нашим скромным «труженикам» тёмных подворотен было очень далеко (как американцам до Луны, какую бы лапшу они не вешали здравомыслящему человечеству в оправдание своей голливудской афёры века), но разница с предыдущим их блеяньем была воистину космической.
     Ровно за 60-т секунд максимально чётко, аргументировано и последовательно, словно бы два прожжённых репера с великолепно поставленной дикцией, быковатый дует, артикулировано, речитативом, чеканя каждое слово, передал все известные им подробности вчерашнего тайного визита Самосвалова во двор дома ополчения.
   - Ну, голубочки мои, почтовые!.. - расплылся подобно сыру в масле крайне редкой по отношению к непутёвым подопечным улыбке Лопатин, - удивили, так удивили!!! Век не забуду… -  и едва не прослезился в умилении. - Хорошую весточку вы мне принесли, я бы даже сказал, - шикарную!..
     - Я же говорил, Пал Палыч, - также неожиданно просиял непривычной, но не до конца искренней улыбкой Сытый, так как сквозь неё сквозила едва уловимая толика обиды, - что, дескать, новость наша «даже наоборот», а вот вы… И от смешанных, словно соль с сахаром, противоречивых чувств, он, как обычно, потупив взгляд, отчаянно начал ковырять правым носком замызганного кроссовка дорогущий персидский ковёр.
    - Ну, ладно-ладно, не дуйтесь… -  почувствовал всегда наблюдательный Лопатин некою затаённую обиду недоверием в интонации угловатых, но в сущности открытых, но, главное - преданных ему, пусть и достаточно недалёких  подручных. - А что бы навсегда загладить возможные мелочные между нами недоразумения, - весело и обнадёживающе подмигнул он им, привстав с украденного музейного кресла времён Екатерины II, - держите, парни, по штуке баксов, и можете пару дней отрываться, как говорится, по полной программе - реально заслужили!
     И лишь только после того, когда услышанное, твёрдо, как на SSD-носителе, записалось в соответствующих ячейках коры головного мозга каждого из члена полукриминального дуэта, тот, наконец, традиционно слаженно, облегчённо выдохнул и от всей души улыбнулся, во все шестьдесят четыре зуба за исключением, десятка оставленных на полях брани своего сурового поприща. А из их уст, как и ранее, крайне скупо, подобно мужским слёзам, прокапали краткие реплики благодарности шефу, большей частью опять-таки разбавляемые незамысловатыми междометиями, как и чуть ранее:
    - «Спасибо…».  «Мы ж того… этого». «Сами знаете…». «Если что…». «То всегда…».  «Как-нибудь…». «Авось…». «Сдюжим…». «Эх, мать моя… женщина!..». И тому подобное.
    Но Лопатин уже не обращал на это форменное надругательство над бесконечно-радужно-божественною красотой русского языка никакого внимания. Его мысли всё более сосредотачивались над сутью радостной и многообещающей для него новости. И дабы мягко и без обид быстро выставить косноязычных гонцов за дверь, он, моментально соорудил в своей голове, как ему казалось, несколько весёлых предложений, заметив, как Сытый на нервной почве вновь пытается продырявить его раритетный ковёр:
   - Вот и ладушки, ребятушки! - Ну, а ты, Коленька…
  - Что?.. - тут же невольно оборвал тот Лопатина осипшим голосом от мгновенно образовавшейся тревоги Сытый, предчувствуя, как обычно, что-то гадкое от хозяина, свято помня, как он решительно пользует знаменитый и обкатанный веками древнеримский принцип кнута и пряника, денежный эквивалент последнего он только что принял из его рук.
     - Не перебивай, начальство! - наигранно изобразил Лопатин из себя саму строгость, при этом обнадёживающе святясь глазами, как зелёный сигнал светофора для застрявшего на красном автолюбителя.
   - Угу… - только и смог выдавить из себя ошарашенный вновь наступившей неопределённостью Сытый, но интуитивно почувствовав, что нахмуренные слова Палыча, не несут в себе привычную угрозу, - даже внутренне не успел вздрогнуть.
   - Так вот, Николай, - продолжал Лопатин, мысленно представив себя чуть ли не прокуратором Иудеи, раздающим жизни, как милостыни, но, разумеется, не в таком историческом, а местечковом масштабе. - Итак! Отныне и до крышки гроба, ты можешь сколько твоей душе угодно долго ковырять своей вечно нечищеной обувью мои стерильные персидские ковры, хрен с тобою!.. С подобными вестями, которые вы, голубки мои, нынче принесли, мы купим тысячи таких же!.. - «А затем… - мечтательно закатил он глаза, - купим… и власть…».
    - Я это… - смутился, с облегчением выдохнув напряжение, как оказалась, мнимого и не реализовавшегося страха, Сытый. И, не найдясь, что сказать, добавил, как и прежде: - Я, я… больше не буду…
     - «Детский сад на лямках!..» - в сотый раз, но совершенно беззлобно мысленно сплюнул Лопатин от невозможности что-либо изменить к лучшему с этой стороны бытия. - Ладно, проехали… -  добавил он, - пошутил я…
     - Гм… - криво и, скорее, для проформы хмыкнул Круглый, вступившись за напарника, - это, Пал Палыч, у него от нервов, сами же знаете… - Просто  Колян, всё за работу переживает: мол, как бы всё так замутить, что вам проблем от нас меньше было…
    - Эх… да ещё бы пару неделек отпуска, а то почитай три годика без роздыху впахиваем, - пришёл в себя Сытый.
   - Лады, почтальоны, уговорили!.. -  будет вам, и две недели, и месяц, а, может быть, даже и три на каких-нибудь Багамах, если и впредь так будете службу нести. А пока, как и обещал: пару дней в вашем полном распоряжении. Гуляйте, парни, как пел незабвенный Владимир Семёнович «от рубля и выше», но… без крайностей. Время, кстати, пошло! - подмигнул он им так убедительно, что у противоположной стороны не возникло даже крошечного желания подать устную апелляцию.

     И «голубки», тщательно выговорив зазубренные у нанятого за бесплатную «крышу» первого встречного студента-репетитора Good buy & Thanks? - выпорхнули из бронированной квартиры шефа, как птички из клетки на вожделенную свободу, дабы на лоне ещё в меру загаженной человеком природы попытаться вкусить все её прелести, за столь, увы, короткий отрезок жизни.
     Но даже это доселе неслыханное Лопатиным фонетическое, пусть и одноразовое, совершенство языка Шекспира из косноязычных уст, исчезнувших за порогом помощников, - не повергло его в культурологический шок, как должно было бы непременно случиться, в любом другом случае; но только не сейчас и не в сию минуту. Ибо Павел Павлович, с победоносной вальяжностью откинувшись в кресле, тут же с головою предался сладостному мечтанию о том, как благодаря своим стараниям, уму, опыту, железной хватке и высоким связям, сформирует, наконец, самую мощную и влиятельную в России строительную империю. «А там… чем чёрт не шутит… - и в министры!.. а затем… даже представить страшно, на какие, недосягаемые для простых смертных, высоты можно вознестись!..» - бурным тщеславием фонтанировали из его чрезмерно раздутого завышенной самооценкой эго грандиозные желания.
    Но удивительнее всего было не то, что наш доморощенный олигарх, предался столь головокружительной мечтательности. Уж что-что, а это никому из смертных на земле испокон веков не возбраняется.
    Действительно, ну какой кровожадный тиран или, например, жестокое правительство смогут запретить человеку мечтать, если даже стальные цепи не в силах запретить узнику алкать избавления от оных; а ведь в мозг и тем паче - душу человека, вот так вот с бухты-барахты не влезть. Во всяком случае, пока; хотя медицина, всё назойливей в этом крайне деликатном вопросе, что сибирская мошка в голодный год. Поэтому сейчас люди совершенно спокойно и пока относительно для них безопасно (желтые дома никто не отменял) могут представить, что они, например, императоры или терминаторы, аполлоны или чемпионы, гении в третьем поколении, и Бог весть ещё кто.
    А иной человек, и числом ох каким не малым, не ко сну будет сказано, о хоть какой-нибудь крыше над головой да куске хлеба мечтает. Да-да, дражайший читатель: и так, увы, случается…  да ещё как случается. Нам ли и сего не знать…
    Но есть, хвала Создателю, были, есть и будут такие самородки, чрез поначалу фантастические мечты которых, человечество, вылезши из пещер и землянок к свету знаний, нынче запросто пользуется электроэнергией, радио, самолётами и прочими продуктами научно-технической революции, словно бы оно вот так вот, запросто, за здорово живёшь, само всё образовалось.
     Так что, кратко резюмируя, можно вполне уверенно утверждать, что вреда от пусть и иллюзорных в подавляющей массе своей мечтаний никакого нет, а вот польза бывает весьма существенная и крайне полезная обществу.
     В контексте же нашей истории, повторимся: искренне удивило то обстоятельство, что всегда осмотрительный, осторожный, тщательно просчитывающий по жизни и в бизнесе каждый свой шаг, даже полшага Лопатин посчитал, что визит Самосвалова к ополченцам - это прямое следствие их последнего телефонного разговора на повышенных тонах, где он едва ли неоткрыто угрожал «Неволяшке».
    Напомним на всякий случай тем, уважаемым читателям, если кто вдруг запамятовал, что такое прозвище Иван Иванович Самосвалов (он же «Ванька-встанька») получил за невероятно долгое выживание во вдрызг пропитанных ядовитой желчью завистливыми  карьеристами административных коридорах Мэрии Москвы; за умение со всеми ладить и выкручиваться из сложнейших ситуаций подобно знаменитому члену Политбюро ЦК КПСС Ананстасу Микояну, о котором уважительно говорили, что тот и между струйками дождя пробежит без зонтика, не обмочившись ни на нитку.
    Аналитическое сознание Павла Павловича, как метла в ловких руках дворника, напрочь отмело, словно бесконечную осеннюю листву, самою мысль, что реальной причиной явления Самосвалова во двор известного нам дома и мимолётная встреча с его активными жильцами была лишь цепь случайностей, началу которых положила симпатичная, хоть и в приличных годах, лошадка. Согласимся, ибо сие сущая правда есть. Так как не попадись «Бурёнка» в интернете на карие глазки Машеньки и, очаровав её собою до невозможности; а та, в свою очередь, не заставив влиятельного дедушку, который загримировав свой высокий статус от назойливой публики, лично отвезти к милейшей кобылке, - то так мы и видели там вечно занятого Самосвалова.
     Да, башибузукам «Сытого» и «Круглого» не удалось разобрать, о чём конкретно и коротко переговорили ополченцы с Иваном Ивановичем, ибо до их редко мытых ушей кроме отрывочных фраз о футболе - ничего не долетело. «Но и без этого понятно, - логично рассуждал Лопатин. - О чём ещё может говорить заместитель Мэра Москвы по строительной части с людьми, жилище которых он собственноручной подписью и «за долю малую» от меня, как заказчика, определил под снос? Конечно же, о том, что б они как можно скорее переехали из «ветхого» и «опасного» для проживания коммунального дома в новенькие, благоустроенные отдельные квартиры в самом экологически чистом районе Москвы и тому подобные увещевания».
     «Вот что мои новые связи в Правительстве делают! даже «Самосвал» струхнул, - слёту приписал он неожиданный поступок Ивана Ивановича следствием всё возрастающему своему политическому и экономическому весу, без которого даже начинающий олигарх - не бизнесмен, а так - мелкая сошка. Ну, а про футбол, и уж тем паче: как лучше в него играть, что бы, наконец, стать чемпионами мира, - у нас в России разве что слепой не рассуждает», - окончательно убедил сам себя Павел Павлович в собственной, безукоризненной правоте.
     И, хлопнув для полной реанимации пошатнувшегося накануне здоровья ещё одну профилактическую рюмочку, - он благоговейно, с чувством собственной невероятно выпуклой  значимости вновь прилёг, дабы окончательно восстановить силы и всласть помечтать о своих грандиозных планах.
     Повторимся, ибо, это весьма примечательный и удивительный факт, который повлиял на дальнейший ход всей нашей истории. Сегодня ** июля 2006 года от Р.Х. всегда острожный и практичный ум Лопатина абсолютно не принял в расчёт альтернативные сценарии произошедшего, со всеми вытекающими для него последствиями, о которых он и в страшном сне представить не мог. Но об этом, разумеется, позже…
     Нам же представляется, что единственным относительно внятным объяснением такого совершенно не характерного для Лопатина поведения стала запредельно и не адекватно возросшая его самоуверенность или, как мудро резюмировали древние: «Почивание на лаврах» - вот тот сладкий яд, который разметал в бренный пепел, казалось бы, незыблемые Империи: от Рима до Константинополя; далее - везде… Что уж тут, братцы, про человека говорить, грешного и слабого …

     Однако, и что также не менее удивительно, противоборствующая Лопатину сторона пребывала примерно в подобном ему состоянии, но с отличием, которое нужно пояснить особо. Судите сами, товарищи.
     Конечно, никому не заказано ошибаться, даже гению, ибо и он - суть человек есть:  плоть от плоти - дитя Природы, со всеми достоинствами и недостатками, которые  наследуются им от родителей, и которых, как и родину, - не выбирают. Но, при прочих равных коллективный разум должен бы быть более объективен индивидууму, если, последний, повторимся - не гений. Но вскользь всё же заметим - всеми признанным гением, а этот процесс, увы, ох какой долгий и не простой, ибо до благодарности потомков (о, в целом, завистливых и близоруких современниках даже и речи быть не может) иной раз века минуют.
     Поэтому, недаром и завсегда кратко-мудрая русская пословица глаголет, что, мол «Ум хорошо, а два лучше»; а у иных живых существ, как, например, популярный с детства Змей-Горыныч - аж цельных три головы - богатырям на забаву. Правда и тут есть немаловажный нюанс: учесть мнение каждой, прости Господи, черепной коробки при согласовании единой позиции - ещё тот цирк с конями: те, кому «посчастливилось», видеть телевизионные трансляции заседаний-клоунад многопартийной (многоголовой) государственной думы РФ 90-х годов прошлого столетия - не дадут соврать.
     А поскольку Павел Павлович к редчайшим самородкам человечества - гениям, даже при наличии известных способностей, - никак не относился, то и выходит, что уж от ополчения - сиречь коллективного ума - ожидать подобного же благодушия после визита к нему Самосвалова никак не приходилось, даже с учётом только что приведённой оговорки. И, тем не менее, как не парадоксально, это произошло, включая и штаб. Разве что бывалый начальник его - фронтовик Шурупов по обыкновению сомневался, хоть и не подавал виду, дабы пусть и иллюзорной, по его внутреннему ощущению, надеждой подбодрить ополченцев.
     Возможно, и как кажется, в первую очередь, на это состояние людей повлияли усталость и постоянное напряжение вроде бы незримого, но вполне ощущаемого по бытовым неудобствам давления со стороны Лопатина и его прихвостней. А, быть может, и не в малой степени, вбитая столетиями рачительной хозяйской нагайкой в подсознание поколений что-то типа аксиомы: дескать, барин (начальник) всегда рассудит; что уж греха таить, увы, было и пока есть у нас такое нелицеприятное явление. Это мы с вами, уважаемые читатели, сидя в уютных креслах, наверняка знаем, что визит влиятельного заместителя Мэра Москвы по строительству к дому ополчения мало того что совершенно случаен, но и решение по признанию оного аварийным было лично им согласовано «за долю малую». Поэтому, не ведая о сих фактах, люди, измученные нестерпимой жарой и искусственными бытовыми неудобствами, с пока неистребимой надеждой в доверчивых сердцах на то, что высокое начальство наконец-то разберётся в их злоключениях, - и позволили себе немного расслабиться, снизив бдительность и напряжение.
    Правда, слава Богу, с каждым веком, хоть долгий и торный, но совершенно необходимый для развития нашей цивилизации процесс «выдавливания из себя по капле раба» всё более ускоряется и расширяется, что, возможно, когда-нибудь и приведёт к обществу всеобщей свободы для каждого индивидуума…   
    Впрочем, с другой стороны, если каждый сам себе начальник, то не приведёт ли этот процесс к образованию анархии, которая согласно лозунгу её отцов основателей есть «Мать порядка», но, как нам твёрдо представляется, - жить в «эту пору прекрасную», - упаси Господь.
     Но за не имением времени, и должного пространства романа, оставим этот архи не простой вопрос, будущим поколениям мыслителей, вернувшись из философского зазеркалья на грешную землю района Лефортово города Москвы.

    Итак, повторимся. Просочившаяся, словно вода чрез сито, конфиденциальная информация от штаба в массы о визите высокопоставленного чиновника, который чуть ли не лично обещал разобраться с чрезвычайной ситуацией вокруг дома, немного умиротворило и расслабило ополчение. Даже всегда готовая на героический подвиг Звонарёва, которая начала новую жизнь, поддалась всеобщему своеобразному мареву благодушия, и вновь временно сдалась в плен дурману бесконечного бразильского сериала о бедной красавице Луизе и коварно-гадком доне Карлосе.
    Таким образом, два противоположных лагеря все выходные пребывали в некоем относительном благодушии, наслаждаясь жизнью по самому факту её наличия; каждый в меру своего понимания сего дара Господнего, разумеется.
    Но даже и это краткое благодушие, дарованное самим Провидением (не путать с Привидением, извините) было отпущено всегда щедрыми Небесами далеко не всем. И как, высоковероятно, догадался вдумчивый читатель, среди ополченцев, - Владимир Николаевич Уклейкин - наш главный герой повествования -  был, пожалуй, первым в этом смысле, претендентом на сомнительный пьедестал нервного беспокойства. Неспроста же издавна замечено мудрым народом русским, что, мол, «у всякой кручины - своя причина». Ох, неспроста, братцы…
     А ежели их не одна по житейскому обыкновению, как и в нашем случае, водится?.. Что ж теперь, прикажите, от  сонма кручин впадать в уныния пучины?.. Нет уж - дудки!.. Мало того, что сие, согласно самой известной книге в истории земной цивилизации, грех великий, но и что же теперь - забиться тараканом за печкой, - и стенать с горя, расточая в никуда остатки энергии, ума, мудрости, то есть самою Жизнь Создателем дарованную? Нет - повторимся, и ещё раз - нет! не такой человек разумный и подобающий. Да, попечалится он малость, - не без этого; зальёт, как заведено исстари, горькой грусть-тоску свою день-другой, третий; поразмыслит о Вечном и Главном, покуда эмоции его, хоть на градус не поостынут.   Всё ж, какое-никакое, а утешение человеку, как воздух, надобно. Ведь Душа и Сердце его не аккумулятор, прости Господи, - зарядил их, - и айда дальше дела делать, Судьбой предначертанные. Не камни же - люди…  Хотя, говорят, что случается и камни плачут…
     А ведь кручинится Володе даже в эти относительно спокойные выходные дни, действительно было отчего. Не будем повторяться о подспудно довлеющей  него чертовщине, так и нереализованной им ради товарищей по несчастью «Кузькиной матери». Напомним только, что каждый уже даже не день, а час - приближали его к 10:00 грядущего понедельника, ** июля 2006 года от Р.Х., ибо, именно на это, возможно, роковое время, согласно повестке, был назначен суд над Уклейкиным с потенциально невообразимым для него штрафом в 1 миллион рублей.
    Конечно, как и Володя, самые дорогие ему люди на планете от Наденьки до Серёги были в курсе предстоящего процесса; но они сознательно не поднимали эту неприятную тему, дабы лишний раз не тревожить и без того перенапряжённую и легко ранимую нервную систему его. Лишь только Шурупов, как человек бывалый и на правах фактически мудрого деда, изредка, но в мельчайших подробностях методично вдалбливал рассеянному внуку, как надо держать себя в суде и что отвечать на заковыристые вопросы следствия.
    Поэтому к вечеру воскресенья со стороны Уклейкина почти всё было готово для вынужденного явления в суд. Наденька образцово отгладила костюм, рубашку и галстук, начистила до сияющего блеска туфли, пока супруг ходил в парикмахерскую, где заодно был идеально побрит небезопасной бритвой у знакомого старинного мастера, не признающего современный инструментарий нового поколения цирюльников. Кроме того, ещё в субботу была предварительно согласованна группа поддержки, в которую вошли Воскресенская с отцом, Начштаба и Стечкина, баба Зина с Ильиничной, Крючков с Подрываевым, Коловратов и десантник Лёха Залётов.
     Все были внешне спокойны и заряжены на поддержку своего товарища попавшего под уголовное обвинение через крайне тёмные и невразумительные с его слов обстоятельства. Более того, по инициативе Звонарёвой, были заготовлены агитационные плакаты, общий смысл которых выражала знаменитая тирада из легендарного советского кинофильма «Берегись автомобиля», а именно: «Свободу Юрию Деточкину!», то есть в нашем контексте - Володе Уклейкину.
    Так относительно мягко, словно вылетевшее лебяжье пёрышко из взбитой перед сном мягчайшей подушки, и спланировало бы воскресенье навеки в прошлое, а Володя в более или менее уравновешенном состоянии - забылся бы, возможно, столь необходимым ему накануне суда целительным сном, не случись очередной чёртовой загогулины.

     Однако едва Шурупов и новобрачные (Флокс ожесточённо билась за урожай роз на даче) привстали из-за кухонного стола после вечернего чаю с ватрушками, презентованными им отзывчивой Варварой Никитичной, как на пороге коммуналки, в так и не закрываемых дверях, появился худосочный мужичок.
      Внешний вид его вызывающе не соответствовал как эпохе, так и невыносимо жаркой московской погоде. Стопы были обуты в настоящие русские из липы лапти, а верхняя часть ног - в ватные, замызганного цвета ватные штанцы. Узкое, чуть сутулистое тело его удушливо «согревал» далеко не первой свежести заячий тулупчик весьма схожий с усреднённой иллюстрацией к проникновенному произведению нашего знаменитого поэта Некрасова «Дед Мазай и зайцы», и который был опоясан широченным кондовым ремнём.
      На седой и продолговатой, как дыня, голове его набекрень колыхалась полу облезлая  шапка-ушанка на подобие тех, которые носят 99% сторожей в России, причём в любое время года и во все времена. Неопределённого возраста, немного щербатое лицо его содержало густо заросшую русую бороду едва ли не до середины плоской, как доска, груди, а потому и характер глаз пришельца в виду крайней волосатой пышности оной было совершенно не разобрать. Единственное из вещей незнакомца, что более-менее соответствовало современности, была перекинутая через плечо емкая кожаная с молнией сумка, правда амортизированная её носителем фактически до дыр. Но ошарашенные увиденным Володя, Наденька и Петрович на такую пустяшную мелочь абсолютно не обратили своего внимания, которое было сконцентрировано на общем плане невероятной картины, а их зависшие мысли по этому поводу и вовсе болтались чёрт знает где.
     Не дав опомнится и без того онемевшей компании, мужичок, резко сорвал головной убор из которого тут же, словно вши из мгновенно раскалённой бани, врассыпную повыскакивали мелкие паразитарного свойства существа, размашисто перекрестился, и поклонившись в пояс, - со всей дури треснул его об пол. И тут же, отвесно, яки кирпич с крыши, пав на колени, почти навзрыд запричитал, чуть заикаясь и шепелявя:
    - В… виноват я пред вами, б… братия и шестры! Хриштом Богом п… прошу - проштите мя, г… гниду подколодную, за грех г… грешный!.. Что хош просите во… во ишкупление!  Всё штерплю, всё шделаю, всему повинуюсь… Верите ли, о досточтимые владыки шудьбы моей, смерду нечестивому?!..
    Видимо, мужичёк не ожидал, что его душераздирающий монолог произведёт на публику столь неизгладимое впечатление, и что немой ответ на неё зависнет вместе с остолбеневшими пролетающими мимо мухами едва ли не на минуту, а потому, он вынужденно и немного обиженно повторился:
    - Ну, так в… верите аль нет?!..
    - Да верим-верим… - как обычно, первым из оцепенения вышел Начштаба, - только давай-ка… э, товарищ, вставай-ка с колен, чай не при царском режиме, тут господ нет, слава Богу…
    - Ну, конечно же, верим… - следом за Шуруповым откликнулось всегда чуткое сердце Наденьки, - только, пожалуйста, не волнуйтесь вы так…
    - «Доверяй, но проверяй…», - хотел было публично усомниться Уклейкин, ибо, интуитивно, спинным мозгом почувствовал, что всё происходящее - это какая-то очередная чертовщина, но не решился произнести вслух. И шестое чувство не подвело.
     - А вот, блин, приёмная комиссия театрального училища не верит, мать их так!!! Два раза поступал, а они, сволочи, - пинком под зад! -  быстро вскочил на ноги мужичёк и, содрав густую, как оказалось, приклеенную бороду, - оголил озорное подвижное лицо, в котором на 100% угадывался местный причудливый почтальон Гоша Горемыкин.
  - Тьфу ты, клоун ряженый! - возмутился Василий Иванович глупому маскараду с треском шлёпнувшись на ближайшую табуретку, - совсем что ли ошалел… Чуть ведь до инфаркта, ирод, не довёл…
    - Действительно, молодой человек, вы бы сначала подумали о возможных последствиях, прежде чем такие сцены устраивать, - чуть нахмурила идеальные бровки Наденька.
    - Простите меня, люди добрые, ей-ей, - вновь, но уже наигранно бросился он на колени, - ничего подобного и в мыслях не держал, а, напротив, - покаяться к вам пришёл по одному очень важному дельцу. -  Ну, а маскарад этот - так…  репетиция, если хотите; вступительные экзамены в Щуку вот-вот начинаются, а жить-то надо на что-то, потому и совмещаю с работой.   
    - Так я и думал!.. - уподобился театральному критику Володя и победоносно вознёс к беспристрастным небесам свой указующий перст, потрясая им как флагом, - что все эти твои переодевания от мушкетёра с крестом до вот этого недоразумения в лаптях, - суть нелепая буффонада. 
     При этом с измождённой метаморфозами души Уклейкина, свалился очередной чёрный булыжник сомнений, ибо он окончательно осознал, что Горемыкин совершенно точно ни коим образом не связан с чертовщиной. А это значит, о Боже! возможно, её и вовсе не было, а всё случившиеся - какое-то неизъяснимое наваждение. Ведь даже учёные мужи и те, до сих пор не могут, например, объяснить: отчего на Солнце пятна, а уж душа и мозг человеческий -  и вовсе для них потёмки.
   - И вовсе это никакая не буффонада… - насупился Гоша, будто бы снова услышал убийственный для себя вердикт приёмной театральной комиссии: «Спасибо, следующий!», - а обычный тренинг, что бы стать абсолютно раскованным и свободным.
     - Да-да, - фыркнул в ответ Уклейкин. - Видел я подобных якобы свободных зомби, которым за их же счёт на липовых курсах личностного роста вдалбливают, что они, вот-вот станут банкирами да министрами надобно только ходить по улицам полуголыми, хлопать в ладоши и орать какую-нибудь чушь!
    - Это всё-таки другое, милый, - как всегда тактично, примирительным голубем мира впорхнула Воскресенская, заметив как её новоиспечённый супруг, закипая, начинает медленно багроветь, а его ранимый оппонент - в недоумении бледнеть. - Согласитесь, друзья, одно дело отдавать всего себя без остатка высокому искусству, и совсем другое - по массовому скудоумию стать жертвой мошенников.
   - Вот именно, я беззаветно и даже безответно служу Мельпомене!.. - гордо задрав голову к потолку с онемевшими от бесплатного пусть и скоротечного спектакля мухами, - ухватился за стороннюю ремарку, как за спасительную соломинку, амбициозный почтальон. - Благодарю вас, о, прекрасная незнакомка! - и словно бы бравый гусар, безуспешно попытался эффектно щёлкнуть мягкими лаптями, словно подкованными каблуками кавалерийских ботфорт.
   - Я же говорю, паяц… - ухмыльнулся неудачному действу бывшего «мужичка» Уклейкин, впрочем, совершенно беззлобно.
     - Сам ты… - лихорадочно подбирал Гоша ответный нейтрально-обличительный эпитет, что бы с одной стороны не обострять по пустяку ситуацию в целом, а с другой - что и у него в лексиконе интеллектуального арсенала достаточно колких слов. Но к общему удовлетворению был перебит Начштаба, который немного отошёл от культурного  шока, и, зачадив термояд «Северных» сигарет, - взял бразды правления в свои опытные руки:
    - Ну, будя, вам, будя, совсем ты Володя парня застращал, а вдруг это второй Юрий Никулин или там Евгений Леонов, - а ты его сразу как та приёмная комиссия - третируешь.
    - Спасибо, конечно, вам Василий Петрович за столь лестное сравнение, - чуть тот зарделся, - но, нет! - с пафосом вознёс тот руки вверх, словно бы обращаясь ко всему человечеству разом.  - Гоша Горемыкин - народный артист России будет звучать не менее громко!.. - Если, конечно, звёзды правильно сойдутся… - существенно тише добавил он.
    - Ладно, как говорится, дай Бог, что бы так всё и сталось, но пора и на зёмлю спустится:  так что за дельце-то, артист? - не выпускал ветеран вожжи управления из своих ещё крепких рук.
    - А дельце по нынешним временам и обстоятельствам известное, - окончательно привстал Гоша с острых колен, отряс с ватных штанов пыль и с наслаждением снял с себя безразмерный заячий тулуп. - Прежде бы, ребята, водицы испить: взопрел весь, как марафонец в телогрейке, - взмолился он, взирая на Наденьку, как на ангела-спасителя.
    - Пожалуйста, - тут же протянула она ему кружку со спасительной прохладной влагой из кухонного крана, осушив которую в один глоток и сдавленно икнув, воскреснувший почтальон продолжил, проницательно оглянувшись по сторонам:
    - Только, братцы, как хотите, а у меня одно принципиальное условие: никому ни слова, ни полслова, ни даже буковки. - Лады?..
   - Не дрейфь, почта, тут народ бывалый, проверенный, я гарантирую, - сразу успокоил его авторитетный Шурупов. - И не тяни резину, Гоша, если действительно есть что сказать…
    -Так вот, друзья, - тут же и начал, откровенно переживая, Горемыкин. - Начну чуть издалека, но это, уверяю, не долго. С самого детства я был воспитан в идеалах гуманизма и просвещения, а потому любого насилия и прочего беззакония с той юной, безмятежной поры терпеть ненавижу. Мировая классическая литература, музыка, живопись и прочие высокие искусства настолько глубоко пронзали мои сердце и разум, что сделали их настолько тонкими и чувствительными ко всему грубому, пошлому и бессмысленному, что, например, даже убитая, пусть и за дело назойливый комарик, - вызывает во мне глубочайшее неприятие. Стоит ли говорить, какие душевные муки я испытываю всякий раз, когда какое-нибудь, извиняюсь, проходящее мимо мурло, оскорбляет мою личность вульгарным словом и уж тем более, - применяет ко мне насилие, основываясь исключительно на своём физическом превосходстве и, как правило, с полным отсутствием даже минимальной культуры и интеллекта.
       Причём, в 99,9 % случаев совершенно безо всякой на то причины, похотя, что ещё более отвратительно и нетерпимо для меня, как и для любого благовоспитанного человека. И, сколько бы я не пытался в связи с этим  избегать тёмных переулков, безлюдных и тому подобных злачных мест, дабы не испытывать судьбу, но всё равно, увы, даже и средь бела дня наткнёшься на всевозможных упырей рода человеческого. А поскольку плоть моя, как сами видите, - суть пародия даже на самое отдалённое подобие атлетического совершенства, то дать должный отпор я совершенно не в состоянии: да и, повторюсь, возмездие и тем более - силовое, внешнему насилию -  категорически претит моим гуманистическим принципам. А аргументированных слов, коими я могу вразумить любого адекватного и воспитанного человека - эта быковатая публика не понимает абсолютно, ибо банально нечем.
    «Тряпка!.. - мысленно сплюнул Уклейкин,- цаца интеллигентная. - Впрочем, а я чем лучше, если в глазах общества у меня до сих пор «кишка тонка», - тут же вспыхнуло в нём привычное самоедство, которое было на удивление быстро притушено, ибо покаяние горе-почтальона вызывало всё большее любопытство.
     - И вот, где-то п… пару недель назад, - дрогнул голос Гоши от ещё большего волнения, - когда уже вовсю началась это катавасия вокруг вашего дома, в полдень подкатили ко мне два огромных, как гориллы, мордоворота в малиновых пиджаках с золотыми цепями, как в 90-х. И нагло так, как и в то безвременье, никого не стесняясь, - начали меня натурально стращать: до сих пор внутри всего трясет. Мол, если хочешь, сучёнок, не инвалидом в собственной моче ползать, то будешь, гнида, нам раз в день всё что происходит в доме и вокруг него докладывать; а нет - и суда нет: навсегда зажмурим. А заодно и нашу агитацию за Южное Бутово долбанным ополченцам каждый день в почтовые ящики впихивать. И, резко двинув в грудную клетку и по почкам, от чего я едва тут же и не сдох, - абсолютно спокойно, будто то бы походя, презрительно сплюнув на меня сверху вниз,- ушли вразвалочку, сволочи...
   - Может ещё водички?.. -  моментально откликнулась безграничным сочувствием Наденька.
   - Или водочки, а? -  вторя ей, проникся Шурупов.
   - Ну, разве что капельку… - с не постановочной благодарность в пока ещё грустных глазах, но с нарастающими проблесками в них надежды, - выбрал он предложение Начштаба, как наиболее уместное драматическому моменту. - А то, я и без этого, иногда, тексты забываю…
   - Эх, бедолага… - наконец, публично и искренне присоединился к сожалениям Уклейкин. Но поскольку он так и не придумал, что бы такого предложить материального для утешения понурого почтальона, - решил взбодрить его вдохновляющей народной мудростью: - Ничего, Гошенька: отольются кошке мышкины слёзки, уж поверь мне!.. - неожиданно твёрдо для окружающих и себя заключил Володя, памятуя о «Кузькиной матери», мстительный запал к которой, так или иначе, находился почти в его руках.
     От редкого, как в вымирающей красной книге, простого человеческого к себе сочувствия вообще и в последние дни в частности, - Горемыкина не нашёлся сразу, что ответить, настолько он был тронут состраданием фактически чужих ему людей. Едва сдерживая наворачивающиеся слёзы согревающую душу благодарности, он признательно принял стопку водку от Петровича, и, перекрестившись, всем и всему сразу, отчаянно опрокинул оную вовнутрь полыхающей души своей, дабы хоть на полградуса остудить её невыносимый жар носимого стыда, как бы это парадоксально не звучало с точки зрения беспристрастной к эмоциям науки. Тут же занюхав первой попавшейся под руку «закуской», а именно облезлой, как престарелая блохастая сука, шапкой-ушанкой, он, словно бы на неожиданно открывшемся втором дыхании, и, будто бы опасаясь растерять его, - продолжил:
   - В общем, терпел я, братцы, со страха в себе эту мерзкую муку измены, терпел…  но всею своей сущностью чувствую, что с каждым днём, часом, минутой - фактически разрушаю в себе фундамент того человеческого, а значит смыслового и духовного начала, который заложен в нас с самого рождения самим Создателем. Так, блин, извёлся, что толком ни есть, ни пить, ни спать, ни творить, а стало быть - и жить подобающе не могу! Даже похудел от душевных терзаний; но, это, как вы понимаете, - полная ерунда, так к слову пришлось. Но главное, сегодня как током торкнуло: окончательно осознал, что ежели не покаюсь пред вами за измену, а через вас - пред всеми людьми ополчения, и, следовательно, Богом, то и без всяких жалких мордоворотов Лопатина, проклятым в веках иудой издохну: сначала душою, а затем и физически… и уже навсегда… Простите, меня, люди добрые…
    И словно бы как в церкви  по окончании долгой службы, незримая благоговейная аура облегчения нежно обволакивает всех прихожан, будто бы сонм ангелов разом вдохнул в их встревоженные переменчивым бытиём сердца надежду, что всё будет хорошо, и надобно только верить и прилагать усилия; так и тут: подобное же состояние светлого умиления  от прощения друг друга, - проникло в каждую клеточку их сущности. Причём, и, что в целом характерно для русского православного человека, Шурупов, Наденька и Володя испытали это божественное чувство не в меньшей, а, возможно, и в большей степени, нежели Горемыкин, который, как говорится, с души камень бросил. Ибо, одно дело, самому покается, что порою неимоверно трудно, как убедительно точно показал гений Фёдора Михайловича в «Преступлении и наказании», и другое - стороннему человеку принять чужой грех, почти как свой, разделить его пусть и частично в сердце своём и в итоге - простить, а не ограничится, как правило, показным сочувствием. И уж тем паче, и не дай Бог, - чванливо-извинительным осуждением и порицанием.
  - Да что ты, Гошенька, что ты… -  вновь бросился Василий Петрович утешать бедного почтальона, искренняя душевная боль которого ещё больше кольнуло его открытое сердце,  - нам ли прощать, все мы грешные, а в жизни всякое может случиться. Я помню, на фронте со страху чуть в плен под Ржевом не попал,  хорошо политрук упас: таким нас, ещё пацанов зелёных, многоэтажным матом обложил, что вмиг вся робость сгинула. И хотя и с большими потерями, но всё же прорвали окружение. Так-то вот, дружище, бывает…
    - А хотите, я вас познакомлю с самым настоящим батюшкой? - предложила Воскресенская, - поверьте мне, Георгий, - это удивительный человек, к нему все прихожане, как к отцу родному приходят: кто на исповедь, кто на проповедь, а кто просто: поделится радостью и горем, что бы душу возликовала и облегчилась. - Правда, к сожалению, он пока на Афоне с паломниками, но должен вот-вот вернуться…
   - Главное, что ты совесть сохранил, раз смог переступить через страх!.. - не унимался Шурупов. - А это, поверь мне, поступок… особенно в нынешнее, прости Господи, ссученное время, где барыги, скупив все продажные СМИ, вдалбливают людям, и в особенности малолеткам, что каждый должен быть только за себя, точнее, - за свою задницу. Так что, давай-ка лучше, артист, ещё по капельке «валерьяночки»… ну, и я заодно с тобой причащусь… - не без явного удовольствия умиротворения сдавленно характерно крякнул он горлом.
   - Спасибо вам, друзья, ей Богу с души отлегло!.. - с безграничной благодарностью и уже без оговорок принял Гоша из рук Начштаба вторую стопку «Заваленки», перекрестившись разом во все стороны за не имением в обозримом пространстве коммуналки иконы.
  - Ну, уж и мне тогда, Петрович, капни за компанию, - не выдержал случайного искушения Володя, которому помимо прочих треволнений, включая и сегодняшние, как серпом по одной из самых дорогих частей тела человека, резануло: «продажные СМИ».
   - Может не стоит, Уклейкин, - специально для строгости, но с известной долей иронии, назвала официально по фамилии Воскресенская своего любимого, - завтра утром суд.
   - Дорогая, я же исключительно для сна и укрепления нервов, которые завтра наверняка пригодятся, - заверил он супругу и, не дав ей шанса вновь возразить, ловко и незаметно подмигнув товарищам: мол, давайте, мужики, быстрее, - мгновенно с оными и выпил.
  - Ба!.. - опередив самого Начштаба, прервал мимолётную паузу Горемыкин, до последней хромосомы растроганный столь неожиданно-тёплым к себе отношением, - конверт я дранный: я ж к вам ещё и с оказией, как услышал «Уклейкин», так тут же про телеграмму и вспомнил.
    Володя, услыхав о телеграмме в свой адрес, совершенно растерялся, не зная, что и ожидать, с ужасом памятуя о содержании предыдущих посланий, вручённых ему Горемыкиным. Сердце его забилось существенно чаще обычного, предписанного Природой рабочего пульса, а дыхание напротив - перехватило жгучей удушливой волной, будто бы он после только что выпитой рюмки водки, запил её чистым спиртом, вместо лимонада. Лицо его медленно, но неотвратимо белело…
  -  Вот она! торжественно рёк умиротворённый и почти возвращённый к полноценной свободной жизни почтальон, - Владимиру Николаевичу Уклейкину, так и пропечатано, со штемпелем! Прошу принять и расписаться.
  -  Небось, опять какую-нибудь гадость приволок… - подсознательно выдохнул он в пространство потаённые чёрные мысли, которые, подобно предгрозовым тучам, обволокли всю его наэлектризовавшуюся нервную систему, - беданосец…
   - Не бедоносец, а письмоносец… - немного надулся пока несостоявшийся артист «больших и малых театров». - Что дают, то и приношу. А что там внутри - меня не касается, да и не положено нам, я вам ни какой-нибудь гоголевский почтмейстер, который совал свой пронырливый нос во все подряд депеши.
    - Ладно, Гоша, извини, это всё нервы… - принял он, чуть дрожащей рукой форменный бланк телеграммы.
   - Ничего… я уж привык, и не такое приходилось слышать. А один раз, - аж передёрнуло Горемыкина от жутких воспоминаний, - меня чуть с балкона не выкинули, когда я принёс нотариальное уведомление, что покойный родитель всё наследство с квартирой отписал не своим уже высоко возрастным сынкам-бездельникам, сидевшим у него на шее, а в детский дом, который его и воспитал достойным человеком.
   - Да, брат, жизнь она всякие коленца выкидывает…- философски резюмировал Шурупов, непроизвольно покосившись на початую бутылку «Завленки».

    «Я всё знаю. Вот-вот буду. Яценюк», - тем времен трижды прочитав  короткий текст, - завис Володя  подобно перегруженному компьютеру в ещё большем полном недоумении.
    С одной стороны, сам факт того, что было пропавший на Украине выпускающий редактор, хоть и таким почтовым образом, наконец, проявился, сначала вызвало в Уклейкине долгожданную волну облегчения, а с другой - неопределённое «вот-вот» тут же встречной, пусть и существенно меньшей по амплитуде волной гасило изначальную радость. Действительно, что значит это «вот-вот»? Когда он приедет? завтра, через неделю или с минуту на минуту появится с новым чемоданом неизвестного миру своего творчества прямо сейчас в дверях коммуналки?
     А главное, что поставило Уклейкина, в ставший привычным напряжённый тупик понимания происходящего, было это пугающе и невнятное от Яценюка: «Я всё знаю». «Что он знает?! Откуда? Как это вообще понимать?» - начал он традиционно изводить себя безответными вопросами, что помимо его воли ошарашено-переменчивой мимикой, как перегруженный светофор в час пик, отразилось на лице, вызвав мгновенное волнение Наденьки?
   - Что-то не хорошее случилось, Володенька?..
   - Даже и не знаю… - передал он любимой телеграмму.
   - Действительно, как-то расплывчато, - вытянула Воскресенская в знак недоумения великолепные плечики. - Но, хорошо уже то, что Демьяном Тарасовичем нашёлся, и, дай Бог ему здоровья, скоро будет.
   - Это да… - согласился он рассеянно, -  вот только что значит его «Я всё знаю»?..
   - Вот приедет, и спросим, - успокаивала его Наденька как могла. - Утро вечера мудренее…
   - Золотые слова, о красивейшая из красивых!.. - засобирался Горемыкин, окончательно прейдя в себя. - Ещё раз спасибо вам, друзья, за душевное понимание и сочувствие: век не забуду. - А мне пора: ещё полсумки депеш. Будут новости от Лопатинских холуёв, - вы будете первыми кто о них узнаете. И, как говорится, No pasar;n!, камрады.
    - Кстати, Гоша, - окликнув в дверях почтальона Шурупов, которому, как бывалому фронтовику пришла  авантюрная идея. - Как «завербованный», ты можешь так сказать сыграть двойного агента, если конечно это понадобится, ну и если сам, разумеется, пожелаешь… Это тебе не сопли, извини, по сцене гонять, а настоящая игра мозгов и нервов, как у разведки и контрразведки!..
   - Гм… я подумаю, - неожиданно смело и прежде всего для самого себя ответствовал артистичный почтальон и был таков, растворившись, как в полумраке тень шпиона, на пороге коммуналки в наизамечательнейшем настроении и крепостью духа.
    - Ну и мы, Василий Петрович, баиньки пойдём, - аккуратно взяла под руку Наденька свою вторую половинку и максимально нежно, с выражением обворожительного личика, не терпящего по этому вопросу никаких возражений,  повела её в комнатку. - А в четыре утра я вас сменю на дежурстве.
   - Добро, - нарочито твердо ответил Начштаба, не без внутренних борений убрав бутылку водки в холодильник, - и достал с полки для штудирования предпоследний том полного собрания работ И.В. Сталина.
 
    Однако, и что особо удивительно, уже через четверть часа Уклейкин, перегруженный  театральным действом и неопределёнными новостями от Яценюка, а также под гнетущим давлением неизбежности завтрашнего суда, уснул подобно дембелю, которого скорый поезд несёт к дому в волнительном предвкушении радости и, увы, возможной, печали. С той лишь несущественной разницей, что сквозь тревожно-сладкий сон ему слышались не традиционное рельсово-убаюкивающее «тук-тук», «тук-тук», «тук-тук», а совершенно неуместное, а потому тревожно-неопределённое из телеграммы: «вот-вот», «вот-вот», «вот-вот».
 
                Глава 8

      Кто бы что, граждане, не говорил, и, как не крути, а без суда - горче беда. Но вот куда, в самом деле, податься обыкновенному человеку, если его, не дай Бог, обидели, оскорбили, покалечили, нанесли моральный и/или материальный ущерб и прочие непотребства и гадости? Нет, хорошо, что вы человек обеспеченный и что называется, обросший нужными связями, как Робинзон Крузо волосами на необитаемом острове. Тогда, да, - при прочих равных, разумеется, можно обойтись и без посредника в лице суда и, как говорят, так называемые уважаемые  в узкой среде люди  порешать вопрос иными, пусть и не законными, но крайне эффективными способами. Или, если вы хоть и не богаты и без «крыши», но человек волевой, сильный и храбрый, то, как зачастую и практикуется,  по сей день, - нахрапом с такой-то матерью, кулаками, дубиной и прочими подручными средствами таки добиваетесь от визави удобоваримого результата.
    Конечно, в приведённых примерах, есть приличные риски огрести реальные наказания по тому же суду, особенно во втором случае, но если эмоция затмевают разум, то тут ничего не попишешь, тем паче, когда из глубин прорывается едва ли не мощнейшая её составляющая, - месть. И хотя, как утверждается в одном известном, но… не нашем фильме: «Месть - это блюдо, которое надо подавать холодным», - в жизни сия «кулинария» встречается не часто.
     Так или иначе, но гуманизм, как один из фундаментальных столпов прогресса человечества, эволюционируя, усовершенствовал судебную систему от авторитарного решения вождя некоего условного племени «Что хочу, то и ворочу»  до вынесения вердикта 12-тью присяжными, которых по методу случайной выборки ныне отбирает обыкновенный компьютер. 
      Однако сразу же вспоминается знаменитый риторический вопрос из монолога Чацкого «А судьи кто?», ответ на который и по сию пору не имеет однозначного ответа, ибо, если разобраться по существу, то и от других, ещё более известных цитат никуда не деться: « Не судите, да не судимы будете», так как: «Кто без греха пусть первый бросит в нее (грешницу) камень…».
     Но с другой стороны, если подобным образом рассуждать, то ни суда, ни иных институтов самоорганизации социума не видать нам, как своих собственных ушей (зеркало - не в счёт).  В самом деле, ну, где, в какой части Вселенной, а главное, - каким образом (методой) набрать хотя бы малую толику порядочных, подобающих граждан на эту высочайшую и беспристрастную должность, определяющую дальнейшую судьбу, а зачастую - и самою жизнь, осуждаемого человека? То, что такие люди есть даже и на нашей грешной планете, - нет никаких сомнений. Но вот беда: не ходят они строем с транспарантами типа «Мы лучшие, мы - соль земли, быстрее избирайте нас в условные судьи, президенты и прочие цари!». Напротив, именно с подобными громогласными лозунгами массово шествуют последние негодяи, которые хоть чучелом, хоть тушкой, но норовят прорваться во власть, дабы пользуя её во все, пардон, щели набивать свои бездонные сундуки за счёт народа, который, по традиционной доверчивости и благодушию верит сладкому слову, а не горькому, но реальному делу.
    В общем, вынужденно повторимся: куда не кинь - всюду клин. Но жить-то как-то надо, братцы. И не в «прекрасном далёко» завтра, как пелось в фантастически обнадёживающей песенке из любимейшего советской детворой фильма «Гостья из будущего», а здесь и сейчас, и завтра через наших детей и внуков. И, не просто кое-как проживать свой отпущенный сверху, как правило, не долгий век, а желательно хорошо, ну, или на худой конец - не плохо.
     А поскольку, как мы выяснили, человечество до наступившего понедельника ничего лучше относительно цивилизованного решения споров в суда не придумало, то и пришлось Уклейкину с группой поддержки согласно официальной повестке явиться в районное отделение оного к 11-ти утра, ибо, ему, как мы выяснили, иных цивилизованных альтернатив в этот час не существовало.

      Василий Иванович, как и обещал, надел все свои ордена и медали, и выглядел, словно иконостас в храме Христа Спасителя на Пасху - очарованных глаз не отвести. Звонарёва и Макаровна были также при всех боевых регалиях; в особенности - последняя, на седой голове которой, гордо, словно бы знамя Победы над Рейхстагом, залихватски красовалась выцветшая пилотка с чуть потёртой временем красной звёздочкой. Лёха Залётов - не отставал от боевых ветеранов и был в отутюженной с иголочки парадной форме русского десантника с аксельбантами, в небесно-голубом берете, при всех значках доблести; и его сногсшибательный вид невольно нагонял румянец и внутренние вздохи восхищения у всех без исключения секретарш судопроизводства, включая замужних и даже пожилых.
     Жора же, напротив, был традиционно консервативен, а потому прост в одеянии: «что удобно, то и годно», - не мудрствую лукаво, всегда практично рассуждал он. Выдающийся метростроевец в абсолютно новой белой футболке 68-го размера совершенно очаровал своим неописуемо-выпуклым богатырским телосложением не только женскую половину суда, но и мужскую, включая крепких охранников. При этом у одного из них в этой связи воспламенилось ущемлённое эго, и дабы хоть как-то притушить душевный пожар, под надуманным предлогом он отпросился у начальника минут на 10-ть перекурить для себя неожиданно тяжёлый, судьбоносный вопрос: «А тем, блин, ли я занимаюсь последние десять лет по сути пустой жизни?..».
     Подрываев с Крючковым, напротив, словно нигилисты, заведомо отрицающие самою возможность справедливого суда, оделись так, как будто его вовсе не существует в Природе, т.е. совершенно обыденно, ибо их задумка, как помочь своему лучшему другу, состояла совершенно в ином действе. Сашка по одному ему известным хакерским каналам заранее получил разрешение на видеосъёмку процесса, которое и было предъявлено весьма удивлённой помощнице судьи перед самым заседанием. Но так как определить подлинность сего документа в сжатые сроки не представлялось никакой возможности, а связываться со скандальной прессой, с которой ассоциировались друзья Уклейкина, и у которых к тому же были прицеплены солидные бейджики на русском и английском языках, то коротко посовещавшись, работники фемиды дали добро на съёмку процесса. Ибо опираясь на свой опыт, знали, что при прочих равных связываться с журналистами, иногда себе дороже. А поскольку рассматриваемое дело в их представлении было пустяшным, то не будет ничего страшного от фиксирования процесса на камеру; ну разве что превалирующей женской части предстоит навести марафет с особой тщательностью на тот случай, если видео попадёт в широкие народные массы, а затем и неминуемо к начальству.
     Расчёт друзей был прост и успешно обкатан на заместителе начальника Корыстылёве, когда тот, как мы помним, приезжал агитировать ополченцев на скорейший переезд в Южное Бутово и, осознавая, что каждое его слово и движение записываются на видео, он врал и хитрил гораздо меньше обычного.
    А уж в суде, где буквально от каждого слово и даже запятой зависит приговор, наличие среди его участников публично записывающей аппаратуры, чисто теоретически должно отбить всякое желание у следствия и обвинения манипулировать уликами и искажать факты к своей выгоде. А уж как в итоге выйдет, один Бог ведает, ибо как философски заметил незабвенный Гёте: «Суха теория, мой друг, а древо жизни вечно зеленеет», - лучше и не скажешь.
    Воскресенские также постарались предать внешнему виду некое подобающее соответствие текущему драматическому действу; впрочем, без энтузиазма, так как всегда и во всём старались следовать праведной житейской мудрости, что, мол, лишь тот сосуд дорог, если он не сверху блестит, а внутри чист. Поэтому, Ярослав Андреевич был в строгом чёрном костюме, как униформа арбитра, а его жилистую тренированную шею венчала крепкая цепь с солидным именным свистком из серебра - подарок от федерации футбола России за особый вклад по его развитию, дабы особо подчеркнуть, что он также из судейской братии, пусть и спортивной.
     Наденька поначалу хотела одеться во всё чёрное, что бы скорбным видом своим вызывать дополнительного капельку сочувствия и снисхождения у судей к Володе. Но сердце ей подсказало, что это будет лишь угнетать любимого, будто бы беда, в которую он попал, не поправима, и вот-вот случится нечто страшное. Поэтому ею был выбран белый цвет, который всегда ассоциируется с надеждой на лучшее: что все хмурые тучи-невзгоды развеются свежими ветрами, надобно только верить в Бога, людей и себя, и истово бороться за счастье обретения вновь чистого и спокойного неба над головами.
     И, когда Воскресенская подобно нежному лебедю вплыла в зал заседания суда в первозданно-белоснежном одеянии, то все сотрудники, включая и притязательно-ревнивых женщин, - внутренне ахнули неописуемой красоте её. И даже майор Чугунов, о котором речь попозже, не смог скрыть своего восхищения, сколько бы он не старался скрыть его за своим вечно строгим лицом, вследствие чего он как-то рассеяно-вынуждено улыбнувшись, - чуть-чуть порозовел.
    Помимо этого в руках её была увесистая папка, в чреве которой ждали своего часа Х официальные и не очень документы, подтверждающие, что Владимир Николаевич Уклейкин всю свою сознательную жизнь являлся человеком исключительно положительным и подобающим. Все эти тревожные недели, втайне от благоверного Наденька с его друзьями - буквально по крохам собирали все, увы, на самом деле не многочисленные вышеуказанные свидетельства: от чуть ли не участия в самодеятельности детского сада до едва ли не образцовой характеристики с места текущей работы, которую Воскресенская добилась от Сатановского.
    Наконец, отзывчивая Варвара Никитична, которую штаб ополчения накануне единогласно делегировал в адвокаты Уклейкину, была облачена в максимально строгий костюм, на лацкане пиджака которого зиждился заметный и солидный значок: «Почётного юриста России», и который в свою очередь вызвал у местных служителей Фемиды некую толику трепетного заочного уважения к ней. Конечно, можно было бы воспользоваться услугами бесплатного адвоката, которого по закону государство предоставляет обвиняемому в том случае, если у него нет ни средств, ни желания нанимать частного. Однако памятуя, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, а денег за услуги именитых «слуг дьявола» в должном умопомрачительном объёме собрать в столь короткий срок не представлялось никакой возможности, то и было решено, что защитой Уклейкина займётся юрист широкого профиля Стечкина. Разумеется, совершенно бескорыстно и исключительно по велению доброго, всегда отзывчивого сердца, она, лично вызвалась помочь в беде товарищу по ополчению. И Володя к всеобщему одобрению близких с благодарностью принял её предложение, хотя внутренне уже был морально готов защищать себя самостоятельно, ибо давно для себя решил не юлить на суде, а говорить правду и только правду: а там… как Господь сподобит.
    Кроме того, Володя понимал, что рассказывать первому встречному все нюансы приключившейся с ним чертовщины - было бы крайне безрассудно, а без этого, как ему казалось, любому даже самому модному адвокату будет невозможно выстроить полноценную линию защиты;  а ещё чего доброго и в психушку заметут.
    А поскольку Варвара Никитична, была, что называется своей в доску, и которую он знал с детства, то она и стала пятым человеком во Вселенной, посвященным в его тайные психологические метаморфозы, если не считать некоего чёрта, в реальности которого Уклейкин до сих пор по здравомыслию, - сомневался и одновременно, - нервически  верил.
     Все были готовы к бою, по-хорошему напряжены и заряжены на победу.

     Противоположный же лагерь был куда как пожиже, и количественно, и эпатажно. Главным его действующим лицом был не моложавый Прокурор формально назначен государством и постоянно поглядывавший на часы; и даже не потерпевший, который опаздывал и должен был вот-вот появиться, а, безусловно, следователь по делу - майор Чугунов.
    Харитон Захарович с начала следствия над треклятым Уклейкиным, а в особенности после позорного провала в канализации, словно готовясь к театральной премьере,  - самым тщательнейшим образом подготовил для суда улики и рекомендации, дабы показательно отмстить наглому борзописцу за все свои колоссальные муки нервного унижения, - и с фурором восстановить, извините, провонявшее реноме.
    Нужно ли подробно говорить насколько был безукоризненно отглажен и чист его парадный мундир, и уж тем паче, о надраенных до грозно-сияющего блеска, как  полуденное Солнце над зыбучими песками Сахары, знаменитых на всё Лефортово всесезонных яловых сапогах?  Мы полагаем, что не стоит, ибо проницательный читатель давно понял эту характерную черту майора - хотя бы и внешне, но всегда выглядеть в точном соответствии с Уставом, бесчисленными инструкциям, формулярам и даже устными пожеланиям начальства. А уж сегодня, когда в его понимании должно свершиться должное возмездие, - сам Бог велел одеться с иголочки, будто бы на долгожданный праздник, каковым он для Чугунова в действительности и являлся.
    Однако, какое-то неизъяснимое и неизбавимое психологическое напряжение, что при всех безупречных с его точки зрения собранных доказательствах, Уклейкина подобно одноимённой мелкой рыбёшке, как-то соскочит с крючка правосудия, немного отравляло майору в целом отличное настроение и подспудно, как бы заочно, угнетало его. Поэтому, как он не старался казаться сдержанным и уверенно-хладнокровным, выходило, если измерять в пятибалльной школьной системе, где-то на 3 с плюсом или 4 с минусом, кому как нравится, хотя последняя оценка для учащихся всех времён и народов, разумеется, предпочтительней.
    Чугунов спорадически вскакивал и быстрым колким шагом подходил, то к зарешеченному окну, с пристрастным прищуром вглядываясь в город, словно бы допрашивал его на предмет преступлений, то к Прокурору, что-то нашёптывая в его равнодушное, занятое своими мыслями ухо, и чуть реже - в коридор, дабы перекурить нервное напряжение ожидания.
   Кроме того, Харитон Захарович был неприятно удивлён тому, что у Уклейкина такая солидная группа поддержки и этот гадкий факт стал дополнительным психологическим зудом, ещё более раздражая, как нарастающая чесотка,  его и без того перенапряжённую нервную систему. Если бы он знал об этом наверняка, то, разумеется, приволок бы в суд необходимое количество, если и не лжесвидетелей, то специально им проинструктированных статистов уж точно, ибо, не смотря на всю антипатию к Уклейкину, - букву закона он старался соблюдать, так как страшно опасался его применение к себе за нарушение оного.
     Поэтому Чугунов в устном, но приказном порядке пригласил к себе в помощники лишь местного участкового капитана Потапчука, который в соответствии с должностными обязанностями среди прочих подопечных знал почти все их бытовые грехи, включая и Уклейкина, посчитав, что опыт и знания капитана для такого пустяшного дела хватит с лихвой. Семён Михайлович, хоть и имел зуб на Уклейкина, как мы помним, после ссоры при вручении фальшивой повестки к следователю, но после поручительства глубоко им уважаемого фронтовика Василия Ивановича Шурупова, а главное - в связи с последовавшим блокадным положением ополчения, которому тайно симпатизировал, - всё же был вынужден, подчинился субординации.
     И сейчас «Михалыч», как уважительно за порядочность и рассудительность звали его местные жители, подобно медведю, которого выдернули из относительно прохладной берлоги опорного пункта правопорядка своего участка и бросили в знойное пекло пустыни, принуждённо сидел в душном зале суда, как обычно, утирая пот сразу двумя огромными носовыми платками.
   Третьим заинтересованным в тюремной изоляции Уклейкина лицом, как члена штаба ополчения и к тому же журналиста, был заместитель департамента жилищной политики города Москвы по району Лефортово, небезызвестный нам прохиндей Коростелев. После последней крайне жёсткой взбучки, которую ему устроил начальник департамента и одновременно компаньон по грязным делишкам Подстилаев, а тому в свою очередь сам Лопатин, Станислав Игоревич использовал каждую возможность дабы, поняв настроение упёртых жильцов, - найти нужные отмычки к скорейшему расселению оных из их чёртова дома. И данный суд в этом смысле подходил как нельзя кстати, так как к вящему его удовлетворению в зале со стороны обвиняемого присутствовали все лидеры непримиримого ополчения.
     Поэтому опытный заместитель, стараясь быть максимально неприметным, расположился в углу зала заседаний, прикрывшись чёрными очками и газеткой с дырочкой для наблюдений, превратившись в самый слух.
    Наконец, нейтральную позицию по отношению к сторонам процесса занимали три старушки и один дедушка, которые были в здешнем суде завсегдатаями: они всех и всё знали; соответственно и их сотрудники суда считали едва ли не родными. Таким незатейливым образом, седой, но неувядающий квартет не без пользы коротал пенсионное время, абсолютно бесплатно посещая здание местной фемиды, словно бы театр или кино. Более того, поднаторев в процессуальных хитросплетениях и крючкотворстве законодательства, они вполне бы могли дать сто очков вперёд какому-нибудь среднестатистическому выпускнику юридического факультета, что, к слову, иногда безвозмездно и практиковали, консультируя попавших в беду одиноких сверстников.
     Итак, говоря театральным языком, всё было готово к представлению: зрители заполнили залу, декорации расставлены, софиты зажжены, актёры вдохновенно напряжены. Осталось лишь распахнуть кулисы, что и было сделано ровно в 11:00 по Москве, одновременно с трепетно-величавой фразой: «Встать, суд идёт!..».
    Судья, крупная женщина с волевым лицом и выдающимся почти квадратным  подбородком, лет пятидесяти, тяжелой уверенной поступью, словно бы Пушкинский Командор, вошла в зал и грузно села за специальный стол, который так и называется: «стол судьи», одновременно твёрдым голосом разрешив всем сделать тоже. Однако едва стих скрип казённых кресел и стульев, как в ту же секунду в зал вбежал истец, и, второпях отыскав своего помощника - некоего солидного господина иноземной наружности, но отчего-то с русской фамилией Банкротов, - плюхнулся рядом с ним на скамью, и учащённо дыша, с режущим ухо чуждым акцентом вопросил его:
   - Я есть мало опоздать, Ари…Ари… страх  Карлович?..
   - Оу, нот, Франц, вы, как всегда, снайперски пунктуальны… - как можно тише ответил запыхавшемуся давнишнему клиенту Аристарх Карлович, будучи весьма известным в узких кругах частным юристом и в России, и в Швейцарии.
    При упоминании клятого Карловича Уклейкина ожидаемого передёрнуло и почти забытая чертовщина, вновь, словно запрещённый  ООН нервнопаралитический газ Иприт, - начал дурманить его мозг и отравлять душу. «Да сколько же их?!..» - только и смог взмолится он, немного растеряв заряд утренней уверенности, специально накопленной для суда.
    Однако в связи с мимолётно-зависшей тишиной в зале микро диалог слышал не только Володя, но и его группа поддержки, расположенная рядом с истцом и его помощником. И в первую голову непривычный иноземный акцент особенно резанул чуткий слух выдающемуся метростроевцу, которому, как человеку большую часть жизни проведшему под землёй столицы, он был в диковинку и чужд. Машинально повернув голову в сторону источника непривычного звука, всегда флегматичный Коловратов, от неожиданности даже не громко ахнул:
   - Ба!.. ты глянь, Петрович, это ж Чёрт…  - и толкнул легонечко локтём сидевшего рядом на нервах ветерана.
  - Ты чё, Жорик, белены объелся, какой чёрт? тут всё же народный суд, а не преисподняя… - и, ловко нацепив очки, что бы убедиться в своей правоте, - критически вгляделся в ту часть зала, в которую его направил могучий указательный палец слегка ошарашенного метростроевца.
  - Ох, ё!.. - также не сдержался всегда степенный Начштаба, когда хрусталики его глаз окончательно сфокусировались на цели, которая чудесным образом была точь-в-точь похожа на того иностранца, которого пару недель назад ополчение поймало во дворе их многострадального дома, пологая что он подсыл Лопатина. Конечно, всякое бывает: и «жук поёт и бык летает», в том смысле, что каждый может ошибиться: мало ли какой оптический обман зрения. Но внешняя физиологическая схожесть, а главное вопиюще-пёстрая одежда его, а именно: такая же яркая футболка с надписью «Back in USSR» и редкое даже для Москвы шотландское кепи с оранжевым помпоном, которое впопыхах так и осталось болтаться на лысой голове, - не оставляли никаких сомнений, что это именно тот человек.
    - Какой же, Жора, это чёрт… - невольно ухмыльнулся Шурупов, - вечно ты имена путаешь, сам же его за шкирку приволок, как шпика Лопатина.
   - А то, - я и говорю чёрт не русский…
   - Не чёрт, а Шорт - помнишь, он нам тогда ещё паспорт показал буржуйский, и визитку подарил 
    - Чёрт, не чёрт, какая разница… -  буркнул Жора. -  Ты мне лучше, дядя Вася, объясни: какого рожна он тут трётся? помнится, он помочь нам обещал, а выходит - наоборот. Ну и кто он после этого как не чёрт… немчура проклятая.
     - Хороший вопрос, - вынужденно согласился Петрович, в голове которого начал созревать план. - Только он не немчура, а швейцарец, кажется; впрочем, в одном ты прав, - все они одним миром мазаны… Но, объяснится нужно, и, желательно, прямо сейчас, - и Начштаба вместе с Жорой начали жестами привлекать к себе внимание Шорта или в интерпретации Коловратова - чёрта.

      В свою очередь, где-то за минуту до вышеупомянутой жестикуляции, чуть отдышавшись, Франц Шорт (Чёрт) бегло скользнув взглядом по публике, жёстко споткнулся оным о выдающиеся габариты метростроевца, мимо которых было никак не продраться, как через огромную перегородившую путь скалу. В его памяти тут же вспыхнули крайне нелицеприятные минуты пусть и курьёзного, но унижения, когда он, яки паршивый щенок, был схвачен за шкирку желёзной рукой бдительного Коловратова и отволочён ею со двора на второй этаж в штаб для выяснения подозрительной личности. Конечно, потом, как мы знаем, всё разъяснилось и конфликтующие стороны, - подружились;  и даже более того: швейцарец клятвенно заверил, что приложит все свои усилия и связи, что бы помочь ополчению, и отчасти сделал это и о чём позже. Однако же, как говориться, неприятный осадочек остался.
     Таким неожиданным образом нанесённая психологическая травма хоть немного и поутихла, но оставалась нудить подсознательной болью в его эго всю последующую неделю, бесцеремонно являясь в ужасных сновидениях, где свобода личности хоть и виртуальным образом, но всё же подвергалась разнообразному вульгарному притеснению. Поэтому, когда сердце Франца поначалу ёкнуло, а потом снова обрело едва не потерянный рекомендованной Природой привычный пульс, - он крайне удивился. Ибо по его частному делу в зале находятся не только выдающийся метростроевец, которого он запомнил до конца дней своих, но и его соратники, среди которых он узнал их уважаемого лидера - Шурупова.
     Разумеется, Шорт не мог не отреагировать на неожиданную встречу с недавними знакомыми и отчаянные жесты с их стороны, и также начал почти одновременно выразительно показывать руками и в полголоса на ломаном русском языке, что, дескать, он их узнал и надобно немедленно переговорить.
     Излишние движения и звуки в зале не могли быть не замеченными опытной судёй, полное имя которой, к слову, тоже в своём роде соответствовало профессии, а именно, - Непорочная Изольда Фемидовна; и она, для острастки чуть нахмурившись, - безапелляционно призвала всех присутствующих к порядку: - Требую, граждане, тишины; в противном случае нарушители  будут выдворены из зала и оштрафованы за неуважение к процессу.
    Увесистое предупреждение возымело действие, и стороны прервав вербальные переговоры, начали изыскивать иные способы контакта: начштаба начал активно шептаться с отзывчивой Сечкиной, а Франц - с Банкротовым. Всё это непродолжительное время некоторой суматохи Уклейкин, Корыстылёв и Чугунов недоумевали: какая же скрытая от них причина смогла привести к оживлению в рядах двух сторон, а у последнего в предчувствие чего-то гадкого на нервической почве, вдруг, страшно зачесалась спина. И Харитон Захарович был даже вынужден на минуточку покинуть зал, дабы в туалете без лишних глаз с отчаянным наслаждением потереться зудящей спиной о дверной косяк кабинки, словно зверь о ствол дерева, не имея возможности, дотянутся источника раздражения лапами. И как показало время, предчувствие его не обмануло. Но всё по порядку, друзья.

        Итак. Едва Непорочная начала вести процесс, как ей через помощников была передана записка, в которой Банкротов просит судью прервать оный на час по настоянию истца для выяснения вновь открывшихся обстоятельств дела. Более того, как только она её дочитала, то на судейский стол легло второе ходатайство, но уже со стороны адвоката ответчика, примерно, схожего содержания. Опираясь на огромный опыт и руководствуясь разумным принципом, что «худой мир лучше войны» Изольда Фемидовна сразу же почувствовала, что, возможно, появился шанс, не растягивая судебную тяжбу и напрасно расходуя казённые ресурсы, - закончить дело за примирением сторон. А потому тут же удовлетворила просьбу о часовом перерыве в заседании, отчего у оглушённого таким поворотом событий майора Чугунова мало-мало помутнело в глазах и он вынужденно, стараясь быть незамеченным, отхлебнул из специально припасённой для подобных случаев фляжки коньяку.
        Но это, повторимся, были для жаждущего лютого отмщения Харитона Захаровича ещё цветочки.  Причём даже не распустившиеся.  В отличие от Уклейкина, который пока ещё не был посвящён своими соратниками в причины технического перерыва в связи с цейтнотом времени, но всею измотанной в последние недели сущностью своей он почувствовал, что попутный ветер вот-вот чудесным образом наполнит паруса его спасения от всей этой чертовщины. 
        А высокие договаривающиеся стороны в лице бывалого Начштаба и очаровательной Воскресенской делегированной на всякий случай ещё и в качестве переводчика от ополчения и Франц Шорт с его верным помощником Аристархом Карловичем Банкротовым,  - встретились на нейтральной территории коридора суда, уединившись в его углу от лишних ушей.
         Не будем в подробностях пересказывать ход переговоров, ибо в основном он состоял из изощрённых в филологическом пределе разнообразия извинений и уверений, да к тому же щедро приправленных, как в Италии томатной пастой спагетти, режущим слух иноземным акцентом. Главное ведь положительный результат, не правда ли, камрады?.. А он, то есть устный договор, - таки состоялся, и, достигнут, был в самые кратчайшие сроки, не смотря на лингвистические и ментальные препоны, ибо по-нашему скромному разумению, всё это - мелочная шелуха на торном пути к справедливости, к коей всё подлинно живое, разумное и подобающее тянется, как к Свету.
        Более того, когда опытный Банкротов понял, к чему ведёт разговор, то едва ли  не с пятой минуты из огромного числа, хранившегося у него в ноутбуке «рыб» договоров, начал готовить «блюдо» под названием «Прошение высокому суду о прекращении дела за примирением сторон». Смысл документа был прост и непоколебим: истец отзывает претензии к обвиняемому, а тот в свою очередь публично приносит ему свои извинения. И ровно через один час и одну минуту «Прошение» за подписью всех сторон неумолимо угасающего конфликта, включая, разумеется, и обалдевшего от нежданного счастья, Уклейкина, которого отзывчивая юрист Стечкина оперативно ввела в курс дела, - лёг на стол слегка оторопевшей судьи.
     «Ловко, - удивилась, судья, как грамотно, а главное - с какой скоростью был составления документ и распечатан с маленького мобильного принтера проворного помощника истца. - Всё-таки ушлые эти иностранцы на счёт техники, а мы всё по старинке - от руки, да на печатной машинке…»,  - немного опечалилась она традиционной русской неповоротливости. Впрочем, не надолго, ибо её самолюбие или правильнее сказать - профессиональная интуиция была сегодня вновь, уже в бессчетный раз подтверждена прозорливостью, отчего настроение тут же вернулось в норму. А осознание того факта, что стороны сами договорились о мировом соглашении и таким образом сэкономили государственные деньги, время и нервы, - и вовсе подняли состояние Непорочной до уровня вышесреднего благодушия.
     В результате всего вышеперечисленного и после короткого совещания с коллегами судья громогласно зачитала только что принятое ею решение, которое в свою очередь проворно отпечатала секретарша на механической пишущей машинке марки «Ятрань» Кировоградского профильного завода ещё времён Советского Союза:
     «Суд Лефортовского районного города Москвы в связи официальными заявлением истца и ответчика о примирении, и руководствуясь статьей 76 УК РФ, а также принципами гуманизма, - дело № 10067/13-уг считать закрытым. Решение суда может быть обжаловано в установленные законом сроки».
     Эх, братцы! Воистину жаль, что нельзя втиснуть в роман видеоролик с мельчайшими эмоционально-красочными подробностями достоверно свидетельствующий о том, что именно произошло в зале после оглашения приговора. Возможно, когда-нибудь так и будет (кстати, не плохая идея для патента), - ткнул пальчиком на специально выделенное слово в бумажной книге или на планшете, - и бац! - тут же в 3-D формате где-нибудь под потолком является насыщенный голограммой, словно сновидение, видеоряд описываемых событий. Но поскольку, увы, сие пока технически невыполнимо, то придётся «как при бабушке», складывая на клавиатуре буквы в слова, а оные в предложения, дабы максимально ближе приблизить уважаемого читателя через рукотворный текст к реальности описываемых событий.
      Едва последнее слово Непорочной согласно законам акустики, растеряв энергию о смешенные молекулы кислорода и азота (воздух), растворилось в сводах зала заседания, как его мгновенно, словно бы праздничная канонада оглушительно заместили одобрительные реплики-фейерверки со стороны группы поддержки Уклейкина:  «Браво»!», «Ура!!», едва ли не «Бис!!!» и иные схожие по смыслу радостные возгласы.
     - Я ж тебе говорила, Макаровна, что мы отобьём Володьку, вот и отбили! - залихватски подмигнула Звонарёва боевой подруге и всем сразу.
   - С таким атаманом, как Петрович, мы и дом отстоим, - разделила та в её лице радость всего ополчения. - Даже плакаты не понадобились.
   - Так точно, дорогие мои бабушки, отобьем! - поддержал запал лихой десантник Лёха Залётов, невзначай услышав их диалог. -  ВДВ любого порвёт, если Родина прикажет, - и, бравурно нацепив небесного цвета, легендарный берет, он в очередной раз, вызвав восхищённые вздохи женской половины суда, - по-гусарски отправился с Жорой в ближайшую пивную палатку отпраздновать локальную победу и утолить жажду.
     А уж, в каком по красоте затяжном, словно экстремальный прыжок с парашютом,  нежнейшем поцелуе воссоединились Наденька с Володей!..  - это, как говорится, - «ни в сказке сказать, ни пером описать».
    Даже всегда внешне строгий Прокурор невольно улыбнулся, умилившись искренности чувств, безусловно влюбленных друг в друга молодых людей,  - и первый раз не взглянул на часы, так как понял, что с большим запасом успевает на схожую и вожделённую для него встречу.
     - Это не спектакль, а миниатюра какая-то, - нейтрально фыркнул на всё это продвинутый в юридическом плане дедушка-завсегдатай не менее грамотным в этом вопросе своим седым подружкам. - Говорил же вам, девчонки, пойдём в Нижегородский суд, там дело о любовной измене - вот где страсти-мордасти, а тут - тоска зелёная…
     - Вечно ты, Константин Сергеевич, недовольный, - возразила одна из них, -  смотри, как люди искренне ликуют, даже во МХАТе уже так сыграть не могут…
   - А уж как молодые на радостях расцеловались!.. -  восхитилась вторая, - я, бабоньки, чуть не родила, прости Господи, от восхищения.
   - И не говорите, подруги… -  подхватила чувствительный разговор третья, вытирая белоснежным платочком навернувшуюся слезу, - я даже всплакнула от радости.
   - Ну, разве что… - вынужденно согласился разборчивый дедуля, и вся компания народных адвокатов-бессребреников неспешно потянулась к выходу, в который уже прошмыгнул пронырливый Корыстылёв, с раздражением для себя отметив, что эти ополчены ещё попьют его крови.
     Таким образом, все участники процесса минут за пять покинули зал, за исключением Чугунова и Потопчука. Участковый, не смотря на духоту, по доброте своей и согласно субординации не решался оставить майора одного, с настороженностью наблюдая, как всё более чернеет лицо его, а желваки на шее пульсировали с такой частотой, что, казалось, вот-вот взорвутся.   
      Действительно на Харитона Захаровича была страшно и жалко смотреть. Помимо искажённой, будто после трёх нокдаунов к ряду, физиономии, и вздувшихся от перенапряжения вен шеи, пальцы рук его тряслись, как с жуткого похмелья, и невыносимо сосало под ложечкой. Болезненные глаза же его, как отражение души, вмещали в себе почти несовместимый и широченный спектр чувств: от лютого неконтролируемого гнева на Уклейкина и всю его компанию до истового желания всё к чёртовой матери забыть и самому забыться, ибо такого удара коварной судьбы от суда он абсолютно не ожидал. В отчаянном порыве старший следователь, чуть заикаясь от возмущения и плохо сдерживая эмоции, даже бросился к замешкавшемуся с документами Прокурору, заметно ошарашив его:
    - А к… как же собранные мной улики?!
    - Тьфу ты, ч… чёрт, напугал… - вздрогнул Прокурор.
    - Так как же улики, а? - не унимался Чугунов.
     - Да никак, - резко отрезал тот, начиная раздражаться,  - ты ж слышал решение суда: «За примирением сторон», всё - точка!
    - Но это в… ведь не… не справедливо!.. -  продолжал напирать вдрызг расстроенный и немного как будто в помешательстве старший следователь.
    - Слушай, майор, не выноси мне мозг!.. - всё же рассердился Прокурор, - не забывай, что на тебе погоны и где ты находишься; не нравится приговор - подавай протест.
    - Но, но… - заклинило Харитона Захаровича, который совершенно растерялся, не зная, что делать.
    - Никаких «но»! - вновь как топором с плеча рубанул тот в ответ, - таков закон, иди лучше службу неси, добавив для строгости, - пока есть куда.  И, сложив материалы дела в «дипломат», он пред последним покинул зал в чуть подпорченном из-за назойливого майора настроении.
    - Давай-ка я тебя Харитон Захарович до участка провожу, - сжалился Потапчук, не в силах смотреть на крайне бледного, как соответствующая поганка, раздавленного и дезориентированного начальника.  - У меня там чекушка в сейфе припасена, и такие груздочки солёные, - вмиг всё забудешь!..
   - Да-да, Михалыч, спасибо тебе, только чекушки, наверное, мало будет… - на подсознании жизненного опыта засомневался Чугунов, в голове которого после эмоциональных передряг пугающе звенела космическая пустота.
   - А мы по дороге ещё полбанки возьмём, - тут же утешил его сердобольный участковый.
   - Вот это правильно, а то мне сейчас так хреново, что… что, хоть в петлю лезь… - изливал майор свою душу капитану, что бы хоть на полкапельки унять боль.
   - Ничего, ничего, всё пройдёт… -  вот уведешь, Захарыч, мы ещё твои звёздочки подполковника обмоем.
   - Эх, хорошо бы… - впервые за ужасный день на измождённой физиономии майора нарисовалось что-то отдалённо напоминающее мечтательную улыбку. - Спасибо, тебе, дружище… ты единственный, кого я в последнее время по-настоящему рад видеть…
     И опираясь на покатое плечо огромного участливого участкового, как на бетонную стену гидроэлектростанции, Чугунов поковылял с ним в околоток реанимировать водкой под рязанские грузди тёщи Потапчука свои вусмерть подорванные нервы.
   
     Уклейкин же после феерически-победоносного поцелуя с Наденькой был буквально под руки и за считанные секунды вынесен из зала Подрываевым и Крючковым с таким рвением, что могло показаться, что если они этого не сделали бы так быстро, то оправдательный приговор их лучшему другу вновь стал бы тут же обвинительным. Лишь отскочивши, как кегли от шара, метров на 100 от здания суда, инстинктивно остановившись у первого встречного ларька, они, облегчённо отдышались, и радостно обнявшись, - закурили.
    - Ну, брат! - как всегда первым прервал волнительно-приятную паузу Серёга, - уж не знаю, как там у вас всё сладилось, но проставиться за чудо чудное ты просто обязан, причём немедленно. - Так Сашка?! - озорно подмигнул он Подрываеву.
   - Ясен перец!.. - озорно подмигнул тот всем сразу.
   - Да я, старички, только «за»!.. - в свою очередь, сиял, как начищенный до ослепительного блеска клеймёный выставочными медалями тульский самовар, Володя, - сам в шоке от такого зигзага… вот только Наденька бы не застукала…
   - Не мандражируй, о брат Вовка, - тут же устаканил его Крючков, -  мы лично с Сашкой слышали как твою Наденьку Шурупов попросил побыть пару часиков переводчиком на общественных началах при иностранце.
   - Факт, - сходу подтвердил Подрываев,  - ну и она по доброте душевной согласилась. - Вон они только что за угол дома свернули… 
   - Да я и сам краем уха что-то слышал… - с превеликим удовольствием всё больше сдавался в «плен» закадычным друзьям Уклейкин. - Одно плохо, братцы, - понедельник, будь он неладен…
   - Тут ты, увы, прав на все 100%, - не разгуляешься, - на секунду огорчился Крючков. Но и только. - Тогда сегодня придётся по капельке, - решительно, как  яблоко с чужого сада, оборвал он сомнения, - мы ж сами себе не злобные Буратины, всем завтра на работу, я на сегодня-то еле отпросился… А вот уж в тяпницу вечером по любому оторвемся!.. - расплылся в мечтательной улыбке Серёга.
   - Ну, разве что, по капельке… - не мог, не согласится Уклейкин с друзьями, при этом опасливо понимая, что в интерпретации Серёги «по капельке» - может быть всё что угодно и даже ещё хуже.
    
     Володю, по обыкновению, разрывали два крайне острых противоположных чувства. Во-первых, - непременно и сию же минуту отблагодарить друзей за их искрение помощь и сочувствие, да и просто благодушно посидеть с ними в каком-нибудь кафе за рюмкой чая. А во-вторых, - ему невыносимо хотелось в самых мельчайших подробностях расспросить уже, слава Богу, бывшего истца-Карловича о том, что неужели всё случилось именно так, как представил суду клятый старший следователь Чугунов или, быть может, это действительно какая-то невообразимая мистификация и чертовщина.   
     Ведь Уклейкин сегодня впервые ясно и трезво увидел того, кого по версии злопамятного майора, он, глубокой ночью возвращаясь на автопилоте со свадьбы Серёги, саданул мобильником по лысой, как голая коленка голове. Но при этом, как оказалась, уже сегодня отсутствующая лысина была весьма обросшей себе густой шевелюрой вылезавшей, словно дикий виноград, из-под яркого шотландского кепи, и которая даже при современных безграничных возможностях парфюмерной промышленности никак не могла всего за месяц так обильно и кучеряво прорасти.
   Именно поэтому из уст Володи неуклюже вывалилась фраза:
   - А может, ребята, через час-полтора в «Одуванчике», а то мне страсть как хочется лично узнать у этого Карловича, как всё случилось в ту злополучную ночь, если конечно… вообще что-то было.
   - Да ты что, писатель, офанарел!.. - возмутился оторопевший Крючков. - Полдень во всю догорает, а ты «часик-полтора» хочешь у компании украсть. - Сам же сказал, что сегодня понедельник, а значит, - чем раньше начнём, тем быстрее проспимся; тут каждая минута на вес золота. А Наденька с Петровичем тебе вечером всё детально перескажут, уж поверь мне, дружище: выпотрошат, как куру, в хорошем смысле, разумеется, твоего Карлу.   
   - Действительно, - добавил Сашка, - надо мной хоть начальства и нет, но завтра надобно быть как стёклышко тверёзым… - замялся он, чуть зардев и не громко, но с очевидным вожделением добавил: - Я… это, братцы, завтра с моей Оленькой… в ЗАГС иду…
   - Ну, наконец-то!!! – выпалил праздничной канонадой неугомонный Крючков.
   - Поздравляю, Сашка, в наш полк женатиков вот-вот вступит очередной боец с тещами!.. - также возликовал Володя, хитро подмигнув Серёге, который, как мы помним, был на очень коротком поводке у Мальвины Сидоровны, а потому находился по отношению к ней в контрах.
   - Спасибо, братцы… - с благодарностью жал руки друзей Подрываев, - жаль только ждать целый месяц…
   - Ничего, хакер, время мухой пролетит, и не заметишь, так что всё будет пучком! - скорее для заполнения неловкой паузы фонтанировал словами Серёга. - Главное, брат, что после взломов компьютеров, наконец, совершенно легально «взломал» девичье сердце. - Так что парни, - в предвкушении небольшого междусобойчика начал он истово потирать ладони, - теперь вы точно не отвертитесь: готовьте тити-мити и айда в нашу кафешку.
    Мог ли Уклейкин в этой ситуации хоть на воробьиное крылышко возразить своим друзьям, обменяв их искренние чаяния на какого-то басурманина Карла, который, к тому же, весьма возможно напрямую, или косвенно причастен ко всей случившейся с ним чертовщине? Разумеется, нет! - максимально решительно ответим мы, взяв на себя ответственность, за мысли и чувства нашего героя повествования; и уверены, что эту точку зрения разделяет подавляющее число читателей, ибо иначе и быть не может среди людей подобающих.
    И, словно бы по Ремарку, три товарища, крепко обнявшись, как в счастливом пионерско-комсомольском детстве, едва ли не вприпрыжку отправились в родной до почечной боли «Одуванчик», где по факту к вящему удивлению бухгалтерии почти вдвое перевыполнили средне понедельничный план кофе по выручке.

                ЧАСТЬ VI

                ЧЕРЕЗ ТЕРНИИ К ЗВЁЗДАМ

Нет ничего тайного, что не стало бы явным,  и нет ничего сокрытого,
что не стало бы известным и не вышло на свет.
(Евангелие от Луки 8:17)

                Глава 1

    
       Корыстылёв вышел из зала заседания с весьма неприятным ощущением чего-то неизъяснимо-тревожного, словно бы свинцово-лиловые тучи опасности ещё не сгустились над его окаянной головой, дабы обильно пролить на неё потоки неприятностей – их ещё даже не было видно, но его развитая интуиция однозначно свербела о том, что огромная грозовая масса уже сформирована переменчивой Судьбой. Она пребывала далеко, где-то там: у чёрта на рогах, за  горизонтом, но уже начинала постепенно и неотвратимо давить на мозг, душу и плоть его, как огромные тиски последовательно и намертво сжимают своими «челюстями» всё что в них попадает: без разбору и без пристрастно. Более того, пока он спускался по узкой лестнице здания суда, с каждой ступенькой умеренно-негативное настроение его ухудшалось. Все его размышления, сопоставление фактов, случайностей и прочих нюансов судебного дела, пусть даже и, не будучи в них посвящённым изначально, - никак не складывались хотя бы в мало-мальски удобоваримую логическую версию всего происходящего вокруг клятого дома, никак не поддающегося расселению.
     При этом, Станислава Игоревича, уже не смущала воистину стоическая сплоченность так называемого ополчения, в особенности на фоне всёпоглощающей, как чума, атомизации (разобщения) общества, - к этому необъяснимому локальному феномену он, если так можно выразиться,  привык, пусть и вынужденно. «Чего уж там… - частенько в последние дни успокаивал он сам себя, - если даже железный Лопатин, когда лишние рюмки коньяку развязывали тому язык, иногда восхищался редкой по нынешним  временам сплочённости обыкновенных людей, даже не смотря на то, что по их «вине» лично терял в барышах, говоря помощникам: «Вот! Учитесь, без.. бездельники, как надо биться за Родину, пусть и м… малую!» И о чём-то задумавшись, сквозь зубы, не громко и мрачно непременно добавлял: с… сукины дети…». Также не вызывало в нём удивление и то достаточно редкое обстоятельство, что сам процесс длился менее часа и стороны примирились, ужас чего он периодически наблюдал на страдальчески-гневной физиономии ядовито-жёлтого цвета капитана Чугунова, сидевшего с ним рядом и постоянно ерзавшего на стуле, как уж на сковородке, и импульсивно вскакивающего с оного. А вот тот факт, что ушлый и, по всему видно, влиятельный и состоятельный иностранец, странную фамилию которого он, вроде бы, где-то слышал, вышел едва ли не в обнимку с Начштаба ополчения - напряг его мозг и нервы до невозможности.
    По привычке, и, как говориться, на всякий пожарный случай (а как ещё доказать начальству, что он по личной инициативе был в суде, а не банально отлынивал от работы, с похмелья отлеживаясь дома) через дырку в газете новомодным ещё тогда смартфоном незаметно для всех сделал с десяток фотоснимков. И вместе с ними, перегруженный подспудными опасениями по поводу своего туманного будущего, Станислав Игоревич, стараясь быть не замеченным, двинулся вслед за таинственно-нелепой в его понимании парочкой. Ему страсть как хотелось уловить хоть толику их с виду бурного разговора, но превалирующий страх быть обнаруженным, - не позволял приблизиться к ним даже на пару шагов, что бы его до предела обострённые рецепторы слуха наконец-таки уловили вожделенные звуки. 
   Вынужденно выдерживая должную дистанцию, заранее проклиная всех причастных к своим потенциальным несчастьям и удушающий московский полуденный зной, минут через десять Корыстылёв оказался у арки ненавидимого им дома по Красноказарменной 13, в которой только что растворились преследуемые.  Поразительно, но он был ни на грамм не удивлён этому, как бы, совпадению. Более того, в его цепком мозгу, эффективность которого резко увеличивалась в минуты тревоги, пусть даже пока и эфемерно-потенциальной, наконец-таки начали прорастать кое-какиё версии происходящего.
    Однако едва переведя дух, и утерев, чем попало взмокшее от пота раскрасневшееся лицо, Станислав Игоревич двинулся дальше по следу, как откуда не возьмись, прямо перед его ногами, пересекая дорогу, прошмыгнул худосочный кот; и, совершенно преспокойно разлёгся в тени угла арки, в метрах трёх от ошалевшего Корыстылёва. Разумеется, что согласно законам противоречивого бытия  - он был абсолютно чёрным, как соответствующая дыра на самых задворках бесконечного Космоса.  Кроме того, у изрядно потрёпанного жизнью усатого существа напрочь отсутствовал правый глаз, а левым - он с нескрываемым презрением и, вероятно, от нечего делать рассматривал заместителя департамента жилищной политики района Лефортово города Москвы.
    Возможно, если бы наглый котяра знал о высоком статусе незнакомца, то он вёл бы себя более уважительно. Но растерявшись, Корыстылёв не только не представился, но и не показал документы, без которых, как известно, человек вообще, а у нас в России - особенно, прости Господи, - никто и звать его никак. Однако кот, как уже наверняка догадался проницательный читатель, - не разумел даже азбуки, от слова совсем. Но даже если бы всемогущая Природа чудом наделила его сим покуда не возможным среди животных даром, то его вряд ли бы повергли в раболепный трепет влиятельные корочки, ибо по- жизни, наш одноглазый кот был философствующим нигилистом, рассчитывающим только на себя и на кошачий авось.
  Корыстылёву в целом были чужды разные суеверия и народные приметы, но в этот раз его внутренний голос однозначно трактовал явления наглого чёрного существа как очередное предупреждение о грядущей опасности, причём уже не косвенное, а едва ли не прямое.
  - Брысь! -  машинально рыкнул он на развязного кота, что б тому не показалось, что  такой образованный и солидный человек, коим позиционировал себя Корыстылёв в обществе, боится несуразной приметы о том, что если черный кот перейдёт дорогу, то непременно жди беды. 
     Но тот даже ухом не повёл, а единственный глаз его лишь с ещё большим призрением и прищуром пробуравил растерявшегося прохожего, как бы говоря: «как же вы люди задолбали нашего брата вашим бестолковым «брысь», нашли, блин, чем пугать нас, если мы с рождения собаками кусаны, детишками замученные, подвалами да помойками «сытые». И для пущей убедительности своей горькой правоты, бывалый кот, которого с младых усов нарекли «Угольком», а затем через месяц, за то, что тот разбил дорогую вазу, - вышвырнули на улицу, - демонстративно и флегматично начал вылизывать свои интимные места со всеми подробностями.
   «В этом гадском доме даже коты страх потеряли!» - злобно фыркнул Станислав Игоревич, и… не решился пересечь, возможно, роковую линию, которую наглый кот своим облезлым телом незримо начертал. И недолго думая, сплюнув через левое плечо и мысленно перекрестившись, - от греха подальше посеменил на доклад к Подстилаеву, словно куцый щенок на которого для порядка гавкнул какой-нибудь огромный сторожевой пёс.
  - Хьюстон, у нас проблемы!.. - с порога ошарашил Корыстылёв шефа тревожной и во всех смыслах крылатой фразой родившейся в ходе трагических событий с экипажем астронавтов лунной (это не точно) миссии 1970 года. Спустя всего четверть часа после неприятной встречи с разнузданным существом в арке, тяжело дыша и, как всегда без стука, - он ввалился в его кабинет и, словно выжатая мочалка, распластался на казённом диване.
     - Ты чего, Стасик, совсем, блин, берега попутал, - вламываешься ко мне, как к себе домой?! - рыкнул на него Подстилаев, скорее ради проформы, чем по существу. Повторимся, Игорь Игоревич, был по натуре трусоват, но очень исполнителен и предан начальству, а потому и ценим им (де факто - Лопатиным), а потому требовал соблюдения субординации и от своих непосредственных подчинённых. И это ему надо отдать должное в целом удавалось за исключением Корыстылёва. За долгие годы совместной работы, балансируя, яки профессиональные канатоходцы на грани преступления закона, что сулило прохиндеям помимо солидных барышей не менее увесистые срока в местах не столь отдалённых, они по-настоящему сдружились. Ведь давно известно, что общие горе, тревоги, испытания сближают людей как мало что на этом свете. Кроме того, Подстилаев будучи человеком не глупым и практическим, - отдавал должное проницательному и изобретательному уму друга, а потому закрывал глаза на подобные его панибратские выходки, понимая всю бессмысленность своих нравоучений.
    Все в департаменте, включая даже подслеповатого и глуховатого сторожа Сергеева (эх… кто помнит одноимённую сатирически-философскую песню Гребенщикова - надеюсь, оценят намёк особо), знали о крепкой дружбе их строгого начальника и его шебутного заместителя. Но Подстилаев небезосновательно позиционируя себя как образцового чиновника, и в соответствие не писанному, но одному из базовых постулатов бюрократии чихвостил нерадивых сотрудников нарочито громогласно,  дабы его работа по воспитанию кадров была слышна на максимально возможном расстоянии. Этим нехитрым действом, проверенным веками, убивалось, как минимум, два условных зайца:
   во-первых, - подчинённые держались в строгости, а некоторые и в подобострастном страхе;
   а, во-вторых, - более высокое начальство, которое, как известно, в виде всевозможных комиссий и тайных ревизоров (и прочих злопыхателей алкающих заполучить тёпленькое и сытное казённое кресло) появляются всегда неожиданно и, могут, случайно и/или намеренно, но  лично убедится в должном рвении проверяемого ими чиновника на служебное соответствие.
    Именно поэтому  Подстилавев всякий раз увещевал приятеля (как, впрочем, и самого последнего курьера) за его развязность и не соблюдение субординации, - всенепременно громко и членораздельно:
    - И потом, - раздражённо встав из-за стола, и, словно замученный тренировками спортсмен на стадионе, начал он нервно нарезать круги по кабинету, - ну вот сколько тебе раз говорить, чтобы ты не нёс всякую околесицу в виде шуток-прибауток и прочего народного творчества, а сразу говорил кратко, и, по сути!..
    Корыстылёв безусловно знал насколько высоко его ценит шеф, и в связи с этим в тысячный раз сделав виноватое лицо и преданно моргая повинными, но плутоватыми глазками, в душе преспокойно и едва не зевая, ждал когда тот закончит традиционную постановочную бюрократическую тираду, параллельно прокручивая в голове очередные версии и причины произошедшего.
    - Так, какие говоришь, проблемы у тебя в Хьюстоне?.. - наконец решил сменить «гнев» на милость Игорь Игоревич, посчитав, что дежурной минутной выволочке за нарушение субординации вполне достаточно.
   - Не у меня, а у нас, и не в Хьюстоне, а тут - в Лефортово,  - поправил его Корыстылёв с невозмутимо-холодной интонацией, как у давешнего Прокурора, отчего у начальника испуганной толпой мгновенно пробежались мурашки по тут же покрывшейся заиндевелой испариной спине:
  - С.. слушай, Стас!.. - всё-таки не сдержался он и искренне возмутился, чуть заикаясь от волнения. - Ты с.. специально меня выводишь, говоря туманными загадками?!
  - Была охота… - так же слегка раздражённо фыркнул формально подчинённый. - Сам ведь знаешь, - привычка такая: говорить витиевато: ведь пока, пардон, забиваешь мозг контрагенту всякой всячиной, есть время подумать и сформулировать главное, вспомни Штирлица…  Но даже не в этом дело…
   - А в чём же ещё? - начал было успокаивается начальник департамента.
   - А в том, Игорь Игоревич, - нарочито официально продолжил Корыстылёв, дабы предать большей важности и строгости моменту, - что после сегодняшнего суда я что-то занервничал…
   - Какого ещё суда?.. - рухнул Подстилаев в кресло, словно подкошенный острой литовкой сорняк, и, вжавшись в оное с тщетной попыткой навсегда раствориться в его дублёной казённой коже от угроз непредсказуемого и сурового бытия, - приготовился к самому худшему.
   - Да не тушуйся ты раньше времени, может всё и обойдётся, - сразу же попытался  Станислав Игоревич успокоить друга, заметив как тот буквально пал с лица от постоянного страха быть разоблачённым в махинациях с жильём, - обыкновенный суд, тут у нас за углом, где ЗАГС.
    Но было уже поздно. Подстилаева лихорадочно затрясло подобно обескураженному пространству вокруг извергающегося всё уничтожающей лавой и пепла Везувия, от одной мысли, что его может даже не рассечь пополам суровый меч правосудия, которого он ещё с юных лет боялся пуще смерти, а только лишь царапнуть своим карающим всё преступное остриём.
   - Вот только давай, Игоревич, без преждевременной паники!.. -  вторично, но так же безуспешно Коростылёв попробовал остудить излишнюю, и, похоже, уже врождённую трусоватость шефа. - Лады?
  - Лады, лады… - плохо соображая, и, скорее, - машинально, пообещал тот держать себя в руках, и буквально взмолился:
  - Только не тяни, дружище, рассказывай, всё со всеми, блин, подробностями, - продолжило, но уже мелкой дрожью трясти шефа. 
 - Ок, - великодушно согласился напарник и по инерции, сам того не желая, с новой силой оглоушил Подстилаева. - Только прежде ответь, пожалуйста, без нервов: ты случайно не знаешь какого-нибудь заграничного Чёрта, кажется из Швейцарии?..
   - К.. какого чёрта?.. - окончательно впал в ступор Игорь Игоревич, физиономия которого стала белее погребальной скатерти и покосилась круче заброшенного, дырявого забора на задворках навсегда забытой богом деревеньки типа «Пропадалово», «Гнилое»,  или что-то иное в этом же духе. - Ни как... кого чёрта я не знаю, ни нашего, ни тем более з… заграничного, - опять начал он заикаться, совершенно потерявшись одновременно во всех немыслимых измерениях пространства и трясине нахлынувших отвратительных чувств.
   - Ой, извини, Шорта, конечно, а на Чёрта, - вот ведь буржуйская фамилия! - посетовал сам на себя Корыстылёв, - я ж говорю, что у меня после этого суда нервы, как струны перетянуты, того и гляди лопнут, - оттого и оговорился… ещё раз прости, дружище…
   - Прости, прости…-  передразнил его Подстилаев, впрочем, беззлобно, понимая, что как ни крути, а выкарабкаться из потенциального криминального омута, глубину которого только предстояло, не дай бог, трагически осознать, без помощи пронырливого Корыстылёва всё равно никак не получится.
   - Ну, может, случайно где-то видел или слышал о нём? - не унимался Станислав Игоревич, решив для себя, что этот чёртов Шорт, высоковероятно, - ключевая фигура ополчения, функции которой ему нужно было выяснить до зарезу.
  - Говорю ж тебе, репейник, первый раз слышу!.. - кипятился тот от ненужной и не уместной, как ему казалось, назойливости Корыстылёва в частном вопросе, тогда как о чём был суд, что там произошло, а главное  - чем это лично ему грозит - до сих пор совершенно неясно; и это обстоятельство невыносимо угнетало его.
  - Ну, а так? - банным листом прилипал к всё более раздражающемуся шефу внешне флегматичный подчинённый, и вынув из кармана телефон и настроив на его экране фотографии с суда, - поднёс оный под самый нос Подрываеву, словно ботинок преступника опытному розыскному псу, что бы тот скорее взять след.
  - Да никак…  - прищурился тот в маленький монитор мобильника, -  клоун какой-то, и кепка как у Олега Попова в клеточку с помпоном: нет, точно не видел, такого ряженого я бы на всю жизнь запомнил…
    - Жаль…  - но ты, брат, всё равно, поспрашивай через свои связи об этом чёрте, тьфу ты! Шорте, - вот, сволочь, привязался, - снова невольно чертыхнулся Станислав Игоревич. - Сдаётся мне, что через этого, как ты говоришь, клоуна, мы, наконец, распутаем систему обороны клятого дома по Красноказарменной 13…- Или… наоборот… - мрачно добавил он.
   - Я-то поспрашиваю, но что значит твоё «наоборот»?.. -  от последнего слова Игоря Игоревича вновь тряхнуло, словно от афтешока.
   - Пока ничего, но сам ведь знаешь, как говорил классик: «живём-то как на вулкане» - всё может случиться… - продолжал, не в силах остановиться, хоть уже и без умысла, стращать Корыстылёв и без того перепуганного товарища.
  - Да ты, наконец, расскажешь, балабол, что случилось!!! -  от отчаяния не ведения, едва ли не разбуженным зимою медведем заревел Подстилаев на болтливого не по делу компаньона.
  - Всё, Игорёк, брейк, -  ещё не лопнувшей от гневного удара селезёнкой почувствовал тот, что перегнул палку, доведя в целом робкую и неустойчивую нервную систему шефа почти до белого каления. - Начинаю!
    И в мельчайших подробностях, специально предав голосу ледяную, тревожную тональность, - он пересказал всё, что произошло в суде. И лишь немного замялся в самом конце, когда, как мы помним, в арке у известного дома ненавистного ополчения с ним случился неприятный казус с наглым котом, и о котором, разумеется, Корыстылёв умолчал.
   Однако и что более всего удивительно для рассказчика явилось то престранное обстоятельство, что чем ближе к завершению подходило повествование, тем крайне искажённая страхом неопределённости  гримаса Подстилаева уверенней обретала прежние узнаваемые человеческие черты. Не обнаружив в пересказе для себя лично никаких прямых опасностей он, наконец, облегчённо выдохнул, посчитав, что косвенные угрозы - это ещё вилами по воде писано: 
  - Ну а чего ж ты, паникёр, дальше-то за ними не пошел и не проследил, куда они конкретно пошли, может, удалось бы подслушать?
  - Во-первых, - если ты не забыл, то пару недель назад я там агитировал за переселение и меня там каждая собака знает, - парировал Корыстылёв. «И даже, блин, коты!», - не решился он озвучить затаившуюся на них обиду в лице того гадкого одноглазого, чёрного и сверх наглого усатого бандита, пересекшего ему путь через арку. - Поэтому лишний раз мне там светится без крайней необходимости и без официального мандата опасно: народ и так, как на иголках, нервный… того и гляди скандал случиться, а журналисты чёртовы, тут же и разнесут всё по Москве. Тем более этот Уклейкин мало того, что в штаб ополчения входит, но ещё и в «Вечерней газете» корреспондентом работает. Так что давай, Игорь, подключай все свои связи, а я - свои: может и вычислим, откуда выскочил этот буржуйский «клоун» Шорт, а главное, - что его связывает с нашими упёртыми голодранцами.
  - Это само собой, Стас, у кого смогу у всех поспрашиваю, с какого, блин, перепоя эту иноземную птицу в наши амбары занесло, - почти успокоился Подстилаев, о чём-то на секунду задумавшись. - Кстати, этот Уклейкин уже не рядовой журналист, а начальник отдела политики в «Вечёрке» и чуть ли не без пяти минут - её главный редактор…
   - О, как карьера попёрла?! С чего этого вдруг? - искренне удивился Корыстылёв.
   - Понятия не имею, - пожал плечами Игорь Игоревич, - сам на днях случайно узнал.
   - Тогда, тем более нам надо быстрее шевелиться... - попытался закруглиться Корыстылёв, - а то, не дай бог, Лопатин узнает, что мы были в курсе и ему не доложили, то тухнуть нам с тобой в лучшем случае в навозной яме, как гнилым помидорам на овощебазе какого-нибудь Задрищенска . - Ну, всё,  - приподнялся он довольный собой с дивана, - я побежал, а то сам видишь, - дел невпроворот.
   Но, не тут-то было. Игорь Игоревич решил, хоть как-то, но непременно отыграться за все скопившиеся в свой адрес колкости со стороны друга, пусть в целом и относительно шутейные, включая и сегодняшнюю «пытку».   
  - Стоп, стоп, родной!.. а что, всё-таки, во-вторых?.. - сам же говорил, что в таком деле никаких мелочей не бывает.
  - Да сущая ерунда… - вновь замялся почти всегда уверенный в себе заместитель, что в свою очередь, вторично не ускользнуло от обострённого внимания Подстилаева, который специально добавил грозно-звенящего булата в голосе:
  - И всё же!
    И Корыстылёв, скрепя сердцем, был вынужден дополнить рассказ об утренних событиях, постыдным эпизодом с мерзким во всех отношениях одноглазым котом, один вид и вызывающее поведение которого заставили целого заместителя начальник департамента жилищной политики Лефортово по городу Москва столь постыдно ретироваться.
   - Нда!.. - победоносно заключил Игорь Игоревич, - вот, блин, сколько тебя знаю, а не перестаю удивляться. - Такой продвинутый весь из себя, современный, а паршивого чёрного кота - суеверно испугался… «Это какой-то позор!..» - добавил он в виде последнего дружеского «пинка», широко разошедшейся в народе цитатой из великого романа Булгакова «Собачье сердце».   
   - Да ты бы видел его!.. - обиженно фыркнул тот в ответ, словно настоящий кот, - на него, ей Богу, без страха не взглянешь - это тебя не симпатяга и до крайности откормленный кот-Бегемот из того же Михаила Афанасьевича, а истинное облезлое чудовище на пока ещё четырёх лапах, но уже с выбитым глазом.
    - Ладно, ладно…  не тушуйся, Стас,  я же не Шариков и мне эти подробности ни к чему, - сбавил давление Подстилаев, вполне удовлетворённый пусть и копеечным реваншем над своенравным товарищем, впервые искренне и радостно улыбнувшись за сумбурный диалог на повышенных тонах. - Если б ты только знал, какие со мной метаморфозы случались от всяких нелепых, как бы примет, которые мне с детства чуть не с ремнём внушали бабки тётки, то твой одноглазый бандит оказался бы чистым ангелом…
    - Добро, брат: 1:1, - также улыбнулся и с истинным облегчением пожал протянутую руку примирения босса Корыстылёв. Он подсознательно понимал, что после стольких лет совместных взлётов и падений, они друг без друга, как нитка без иголки, причём неважно кто в какой роли, ибо говоря уголовно-процессуальным сленгом, как не крути, не дай Христос, а придётся «идти паровозом»; то есть один всенепременно потянет за собой другого, как стальной сцеп вагонов.
   Ещё минут десять посудачив по существу о вновь всплывших и пока туманных обстоятельствах, они буднично разбрелись по бесконечному чиновничьему лабиринту неотложных дел внешне спокойными и уверенными в себе бюрократами. Но свежий привнесенный роком осадок подспудного, пусть пока и неявного страха за самое себя,  плотно лег на намытый годами авантюризма на грани закона грунт их беспокойных душ.    
                _______
    Уклейкин с сотоварищами, как и было спонтанно оговорено после ошеломляющего решения суда в его пользу, - стойко перенёс около трёх часов лёгкого праздника по этому поводу  в «Одуванчике». Благо, что строгий статус понедельника и клятвенное обещание друзей друг другу ограничится в основном пивом - этому весьма поспособствовали, тем более основное торжество триумвират единогласно определил на тяпницу. И как ни изощрялся под конец импровизированного и весьма усечённого в алкогольном литраже и градусе сабантуя компанейский Крючков продлить застолье, - всё было тщетно. Всё это одновременно радостное и томительное время, Володя являл собою само воздержание от искушений и строго придерживался пивной карты лишь изредка разбавляемой пятидесяти граммовыми стопочками водки под дружелюбным подобно кузнечному прессу давлением неугомонного Сергея.
    И сему «подвижничеству» была крайне веская причина. Уклейкин страстно желал успеть  переговорить с таинственным швейцарцем, который вначале подал на него сумасшедшего размера иск, а затем великодушно отозвал; и который, по его глубокому убеждению, наверняка, был едва ли не основным звеном во всей этой измучившей его чертовщине. Но не откликнуться на искренний порыв своих самых лучших в Мироздании друзей поздравить его с невероятной победой, пусть и на скорую руку в навсегда проспиртованном и прокуренном «Одуванчике» он не мог, от слова совсем. Поэтому раздираемый изнутри двумя противоречивыми желаниями он искренне сорадовался их ликованию, но непременно поглядывал на командирские часы, которые невольно напоминали ему череду неизъяснимых злоключений, требующих как можно скорого разрешения.
    При этом даже в десятый раз, зачитав друзьям копию постановления суда, -  Володя, пусть капельку, но сомневался, ибо последние недели приучили его, что в любое мгновение с ним может случиться какая-нибудь очередная заковыристая ловушка. «Вот ведь до чего простого человека черти довели! - возмущался он в сердцах за все душевные терзания, - официальному документу с печатью не верю». И по недавно привнесённой в этой связи нервной привычке он робко оглядывался по сторонам пивной в поисках гадкого фантомного или, не дай Бог, реального дьявольски отвратительного существа. Но вокруг были примерно такие же, в основном весёлые компании, и, как не сортовой горох, рассыпанные по залу мрачные люди, небрежной и, как правило, небритой наружности. И Володя успокоившись, тут же с головой вновь бросался в дискуссионные объятия своих товарищей.
   Однако когда во время N-го перекура вызванного заводными Крючковскими «по писярику», слегка разомлев, Уклейкин машинально взглянул на часы, то он ужаснулся. На прославленном краснозвездном армейском циферблате стрелки в виде сверх тяжелых межконтинентальных баллистических ещё советских ракет «Сатана» угрожающе показывали милитаризированному коллективному Западу время судного дня,  фиксировали катастрофическое для него время, а именно 15:15 по Москве.
   - Всё, братцы! хоть расстреливаете меня, но я побежал, иначе Ч.. Шорт от Петровича свинтит, а мне, кровь из носу надо во всех этих метаморфозах разобраться.
   - А как же на ход ноги?.. - с  неумолимо наполняющимися  слезами разочарования в глазах,  вопросил вскочившего из-за стола заметно взволнованного друга Серёга.
   - А затем стременную?.. - поддержал нарастающее сожаление друга Сашка.
   - После, старички, всё после!… обязательно гульнём!! Как надо отгуляем!!! - сумбурно кричал он им в ответ уже в дверях забегаловки; и, набирая скорость, словно курьерский поезд ход, знакомыми дворами рванул до дома.
   - Нда… - сочувственно заключил Подрываев, - вот не захочешь, а поверишь во всякую потустороннюю дрянь…
  - И не говори… - поддержал философский настрой Сашки Крючков, - как там, у Вильяма нашего Шекспира в «Гамлете» сказано: «Есть многое на свете, друг Горацио. Что неизвестно нашим мудрецам».
   - Ну, тогда наливай, Серый, на посошок, - подытожил непризнанный компьютерный гений, да разбежимся от греха, - а то я, не ровён час без дела в запой сорвусь.
   - Согласен… - вынужден был подчиниться Крючков ещё не расплескавшимся остаткам разума, которые отчего-то именно по понедельникам были особенно волевыми; но всё ж таки не без толики сожаления о том, что импровизированный сабантуйчик закончился столь скоро, как и вторая бутылка «Столичной».

    - Ну, и  где, Петрович, мой спаситель?.. -  тяжело дыша, выпалил Уклейкин, ввалившись в коммунальную квартиру, словно спринтер у которого после финиша вместе с клокочущим сердцем вот-вот выскочат вдрызг порванные, как грелка, лёгкие.
   - «Он улетел, но обещал вернуться...» - отшутился известной фразой неподражаемой Фаины Раневской из лучшей в мире мультипликационной версии Карслсона Начштаба, настроение которого было великолепное.
   - Я же, как друга, умолял тебя задержать Ч… тьфу ты, Шорта до моего прихода, а ты… -  и Володя сокрушённо рухнул на табуретку. При этом оная от неожиданности скрипнула так, что дремавшая рядом с кухонным окном на ветке тенистой липы ворона сорвалась вниз и едва не угодила в цепкие когти известного нам ушлого одноглазого кота, давно облизывающегося по её поводу.
  - А меньше надо водку трескать, да ещё и в понедельник! - традиционно назидательно твёрдо отрезал Шурупов. - Ты что мне сказал, бегунок, мол, час, ну, максимум - полтора, а сейчас сколько?!.. - сунул он под нос расстроенному соседу дорогущий швейцарский Ролекс, подаренный невероятным образом, нашедшимся фронтовым другом, и который, напоминим, оказался самым что ни на есть настоящим цыганским бароном.
  - Так вышло… - проштрафившимся зайцем пред кондуктором глупо залепетал Володя в оправдание своего проступка. - Надо же было хоть как-то с друзьями по-быстрому отметить чудо, которое в суде случилось. Да и водку м… мы… не пили.. почти, - только пиво… в основном…
   - Детский сад, блин, на лямках!.. - едва не треснул увесистым возмущённым кулаком по столу  Шурупов от того, что в его непосредственном подчинении как начальника штаба находится такой безалаберный и расхлябанный член актива ополчения. - По-быстрому, только кошки рожаются!.. А Шорт - человек занятой солидный, иностранец, дел полным-полно, что бы ещё ждать, когда ты со своими собутыльниками «ерша» в пивной насосёшься.
   - Извини... - опустил понуро голову Уклейкин так, словно бы с его покрасневшей от невыносимого стыда  шеи за периодические проступки не совместимые с высоким званием пионера только что него сняли аналогичного цвета галстук на сочувствующих глазах всей школы.
   - Ладно, не дуйся, Володька, раз вновь осознал свою вину - значит не всё в тебе потеряно, - в несчётный раз, утешительно потрепал Начштаба нерадивого соседа-ополченца за опущенные плечи, как собственного внука, каковым, повторимся, по факту тот ему и являлся. - Тем более он ещё недельку в Москве точно будет: захочешь - встретишься и всё узнаешь о своих чертях: вот перепиши его телефон, - положил он на стол, заваленный исписанными конспектами работ Сталина и соответствующий первоисточник, шикарную визитку швейцарца.
   - Спасибо тебе ещё раз, дядя Вася… - наконец улыбнулся «внук», осознав, что действительно «не всё потеряно» и измучивший его за последние недели до изнеможения вопрос получит должное разрешение.
   - Это ты не мне, а Францу спасибо при встрече скажи за то, что он тебя, непутёвого, от статьи отмазал, -  настоящий человек… хотя и иноземец…
   - Обязательно отблагодарю, - уверено ответил Уклейкин, - а то, сам понимаешь, если бы к моей болезненной чертовщине добавился бы ещё и штраф в непомерный миллион рублей, то хоть караул кричи…
   - А я тебе ещё раз, Володька, скажу про твою якобы чертовщину, - немного нахмурился Шурупов, но традиционно беззлобно, а поучительно, - не умеешь пить - не берись. - Вот помяни моё слово примерно тоже тебе и Франц Карлович скажет.
  - Это да… - грустно выдохнул безапелляционное согласие со старшим товарищем Уклейкин, ибо полностью разделял суть короткой, но убийственно-правильной его ремарки, а заодно, чтобы не дать лишнего повода для дальнейших нравоучений в свой адрес. В сознании Володи, вдруг, столь невыносимо-явственно, словно прогнившие тела утопленников, всплыли ужасные обстоятельства душевных и физических мук того злополучного, страшно похмельного дня после свадьбы Крючкова,  что его чуть не стошнило прямо на 17-й том полного собрания сочинения Иосифа Виссарионовича. А от одной эфемерно-апокалипсической мысли, во что превратит его Шурупов за такое непотребное осквернение святого образа вождя всех угнетённых народов планеты, он в секунду покрылся испариной, которая, впрочем, тут же и исчезла, оставшись не замеченной для Начштаба.
   - Всё! - вновь воссиял неподдельной радостью ветеран, как блистающий в лучах солнца орден «Славы» на военном параде 9-го мая в честь Великой Победы русской Правды над западной Кривдой. - Приказываю: оставить хандру и твои никому ненужные пьяные бредни, ибо теперь - о главном: глянь сюда, бедолага!!!
     И Василий Петрович, подобно 150-й ордена Кутузова II степени Идрицкой стрелковой дивизии, водрузившей штурмовой красный флаг над Рейхстагом, - победоносно вздёрнул ввысь документ, который пару часов назад великодушно презентовал Шорт всему ополчению в его уважаемом им лице.  Как всегда скупые на конкретные подробности, но крайне витиеватые строки решения соответствующего ведомства департамента архитектуры Москвы, тем не мене однозначно гласили (о вновь, чудо чудесное!), что их многострадальный дом не подлежит сносу по причине уникальной исторической ценности.
    А именно: «в связи с тем, что согласно последним археологическим изыскам в Лефортово, а также кропотливой работе в архивах специальной комиссией отдела культуры столицы были выявлены артефакты и прочие доказательства, что по указанному адресу не единожды столовался «великий государь и великий князь Петр Алексеевич всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец: Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский и царь Сибирский, государь Псковский, великий князь Смоленский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятцкий, Болгарский и иных, государь и великий князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский и всея северные страны повелитель, и государь Иверския земли, Карталинских и Грузинских царей, и Кабардинские земли, Черкасских и Горских князей и иных многих государств и земель Восточных и Западных и Северных Отчичь и Дедичь и наследник и государь и обладатель» со своим преданным сподвижником из Швейцарии Францом Лефортом».
   - Не может этого быть… - полностью обескураженный невозможной новостью, едва молвил Уклейкин, специально трижды и, на всякий случай по слогам, прочитав текст казённой бумаги. - После сегодняшнего фантастического решения суда, честно говоря, был абсолютно уверен, что меня трудно будет уже чем-то удивить, но это!.. -  развёл он в беспомощности театрально руками.
   - Ещё как может быть! - радостно подбодрил Начштаба сомневающегося соседа-ополченца.
   - Да я ж только «за», -  радушно солидаризировался Володя с «дедом». - Только никак в голову не возьму: ну, вот с чего такие щедрости в наш адрес?!.. сам ведь, наверняка, догадываешься, что такие бумажки - цены не малой.
  - И не спрашивай, Вовка, сам пока ни грамма не пойму… - в очередной раз задумался Шурупов в столь короткий отрезок времени, о том, какие в реальности мотивы двигали фактически незнакомого им швейцарца на столь выпуклую благотворительность.   
   - А может у него тут тоже какой-то корыстный интерес, как у Лопатина? - нахмурил лоб Уклейкин, - но, допустим, со знаком плюс, правда никак не соображу что именно.   
   - Оно, конечно, всё может быть, - сосредоточенно в ответ почесал могучий затылок бывалый Начштаба, - но вряд ли… он ведь мне перед уходом так прямо и сказал: «Не… волнуйстиеся, Пьетровитч, йа всьё этто сдьелал длья вас зради друждбы мьезжду народьями». И это после того, когда его за шкирку, как щенка подозреваемого в шпионаже в пользу Лопатина в нашем дворе одной рукой схватил Жорик и приволок сюда, где я лично с цивилизованным пристрастием учинил допрос: кто он, мол, такой и чего тут трётся. У меня, сам знаешь, с войны ко всякому иностранцу, а тем паче с запада - особые претензии и недоверия. А тот, знай себе, со страху лопочет, что-то по тарабарски, да глазками выпученными, как у сваренного рака, беспомощно зыркает. И если бы не твоя умница-разумница Наденька с переводом, то может и вышел бы какой-нибудь международный скандал. А тут, язви его в душу, ровно наоборот: «зради друждбы мьезжду народьями» - вот как хочешь, так и понимай.
   - Это да, дядя Вася. - После того сколько нам англосаксы за 1000 лет гадостей понаделали - веры им ноль целых ноль десятых. Хотя… - ещё больше наморщились складки на лбу Уклейкина, - а вдруг этот Карлович действительно миллионер, как народ шепчется.
   - А бес его знает… - ответил Начштаба, - во всяком случае, это многое бы объясняло: богатые, люди особые: им такую справку купить - это как нам с тобой стакан семечек на базаре.
   - Слушай, «Пьетровитч», - копируя иностранца, немного неуверенно, но всё же с небольшой надеждой на очередную благосклонность судьбы, лукаво улыбнулся Уклейкин, - у меня тут мыслишка в связи с вновь открывшимися обстоятельствами неожиданно проклюнулась. - Может быть, ну её к дьяволу, от греха подальше нашу «Кузькину мать» - уж больно громко рванёт, если мы  таки напечатаем в Вечёрке компромат на Лопатина, ведь не только ему достанется, но и нам перепадёт… и ещё совершенно невинным людям. Вот ведь как свезло с этим Шортом.
   - Вот этого-то я и боялся!.. - не скрывая разочарования, рыкнул Начштаба; и дабы на нервах не сорваться в бездну табуированной лексики решительно зачадил «Северными», продолжая после тяжёлой паузы. - Так я, блин, и полагал, что ты снова дрогнешь в самую решающую минуту…
   - Да я же… я ж… чисто теоретически, дядя Вась… - оправдывался Уклейкин, уронив от стыда глаза на пол, совершенно не ожидавший столь негативную и презрительную  реакцию на свои сомнения со стороны глубокоуважаемого им ветерана, - надо так надо.
   - «Проклюнулось» у него, - чуть смягчился Шурупов. - Это ж не чирей на заднице - проклюнулся, выдавил и дальше пошёл! Нам люди фактически свои жизни доверили, а мы что: получили бумажку от Ч.. , тьфу ты, Шорта! и рады радёхоньки, мол, смотрите какая у нас теперь броня: никакой Лопатин нам теперь не страшен. А думал ли ты, садовая твоя голова, что Лопатин со своими дорогущими адвокатами такими бумажками, но с противоположным решением тех же органов Москвы нам не только рты, но весь дом заклеит?!.. Больше скажу, при всём уважении к Францу Карловичу за дорогие во всех смыслах хлопоты, дай Бог ему здоровья, я как начальник штаба ополчения, единогласно выбранный народом и, неся пред ним полную ответственность, не могу не допустить, пусть и на малую толику, что вся эта история с Петром I - не провокация. Вот почём нам, например, знать, что эта печать настоящая, а сам документ не липовый; и вся эта, якобы бы благотворительность не организованна с единственной целью: усыпить нашу бдительность и одним мощным, нежданным ударом, - утопить нас, как слепых котят в ведёрке. К слову сказать, я и паспорт-то его не проверил… - в порыве эмоций посетовал Начштаба уже на собственную расхлябанность.  - Хотя… с другой стороны, как не плюнь, но он как две капли воды похож на самого себя, когда пару недель назад его Жора за шкирку сюда со двора приволок с фотоаппаратом, подозревая в шпионаже, а ты, мил дружок, в это время тут за стенкой блевал, прости Господи. Вот только кудрями рыжими оброс уж очень быстро сей Франц Карлович, - разве так бывает?.. и вообще, странно как-то всё это.
   - А может у него парик?.. - хоть как-то пытался реабилитироваться Уклейкин после мощной и, как всегда, аргументированной канонады Шурупова в свой адрес, не зная куда деваться.
   - Молодчик!..  - похвалил Володю он одобрительным взглядом за сообразительность, - с них, инородцев, станется: наверняка клоунский парик напялил, что б сбить с толку, хотя не понятно зачем, если по физиономии всё равно видно, что он - это он. Вот поэтому и втолковываю тебе, что лучше перебдеть, чем потом в окопах седеть: мы на фронте всяких дезинформаций и провокаций от фрицев столько нахлебались, что на всю жизнь оставшуюся хватило. А уж, сколько боевых товарищей  полегло по нашей врождённой русской  доверчивости, про то я лучше умолчу, Царствие им Небесное, - мрачно перекрестился Начштаба. - Поэтому, твоя «Кузькина мать», Володя, с учётом пустых отписок чиновников на все наши просьбы о помощи, фактически является единственным действенным противоядием Лопатинскому гадюшнику. И не понимать этого - значит расписаться в собственной глупости и близорукости, или, что ещё хуже - предать чаяния наших товарищей…
    - Да не трушу я, Петрович, если ты про это… - всё-таки обиделся Уклейкин, задетый за живое. - Просто… мысли вслух, так сказать… теоретизирую. А нашу «Бомбу» под чёртовым олигархом я хоть сейчас рвану!.. - и тут же вспыхнул порохом, лишь бы окончательно и бесповоротно доказать всем и вся, что он «не кишка тонка». Тротил, ну, то есть, компромат практически готов. Только я хочу, что б всё по-честному было.  И что бы никто из непосвящённых в суть нашей тайной и опасной операции от неё не пострадал, и в первую очередь, - Яценюк, доверчивость которого, по всей видимости, мне придётся использовать в тёмную, как ночью фитиль к заряду, если не смогу с ним договориться … или не успею. А его, блин, всё нет и нет… - печально подытожил Володя.

  - Как это нет?! - неожиданно раздался знакомый Уклейкину голос за спиной, - а я тогда кто?..
   - Ни х… хрена себе… - только и смог вымолвить Володя, не в силах даже попытаться привстать с невыносимо скрипучей табуретки, душераздирающий и всё проникающий звук которой четверть часа тому назад едва скоропостижно не прикончил местную ворону.
    На пороге коммуналки, чуть смущённо улыбаясь, стоял облачённый в самую что ни на есть настоящую украинскую вышиванку заместитель выпускающего редактора «Вечерней газеты», собственной персоной.
    У основания его ног, облачённых в лёгкие выцветшие до белизны парусиновые штаны и в модные греческие кожаные сандалии, солидно расположился пузатый жёлтый чемодан, от ёмкого вида которого Уклейкина внутренне передёрнуло, памятуя о его собрате плотно набитого непризнанными критикой и современниками стихами Яценюка; и которые, к слову сказать, Володя так и не удосужился, как клятвенно обещал ему, разобрать, так и, ограничившись лишь парой тетрадок, да и те прочёл давно, хоть и не без интереса.
     В правой руке Демьяна Тарасовича увесисто покачивалась внушительная корзина, по-видимому, с деревенской свежестью  яствами, о чём свидетельствовал тут же распространившейся по кухне нежнейший девственный аппетитный аромат их.  Левая же верхняя оконечность - натужно колыхала огромную типа мексиканского сомбреро соломенную шляпу, которую он использовал в качестве веера на человеческой тяге.
   
                Глава 2

   - Сегодня, ей Богу, день чудес!.. - возликовал полностью ошарашенный Володя, но, как и во всё время чертовщины, тут же глупо и усомнился, -  даже не верится; действительно ли это вы, Тарас Демьянович?..
   - А то кто же… -  засмущался тот, иронично добавив: - впрочем, я и паспорт могу показать…
   - Что вы, что вы… - ещё глупее замахал Уклейкин руками, словно бы рассеивая пелену тумана, которая не давала ему разглядеть вожделенного им лица выпускающего редактора «Вечёрки», - не обращайте на меня внимания, это нервное…
   - Да, товарищ, - вступился за растерявшегося соседа Начштаба, почувствовав, что тот слегка ошалел от невероятной чреды событий насыщенного дня, до конца которого был ещё вагон времени. - В последнее время с ним это случается, но, уверяю вас, что вот-вот это пройдёт. Лучше, проходите и садитесь за стол, небось, устали с дороги-то?.. Володя говорил, что вы с самой Украины… путь не близкий, а по нынешним смутным временам ещё и небезопасный…
     - Спасибо, уважаемый… э..э..
     - Василий Петрович, - представился Шурупов, -  можно просто Петрович, мы ведь с вами, по похоже, ровесники… 
    - Искренне рад нашему знакомству, - ответствовал тот. - Яценюк Демьян Тарасович, можно просто Тарасыч, заместитель главного редактора «Вечёрки» и, как вы понимаете, коллега Володи. Кстати, хоть и вскользь, но он мне о вас говорил исключительно в превосходных эпитетах.
   - Но это он по обыкновению преувеличивает…-  чуть смутился Шурупов.
    - Не думаю, - также уверенно сказал тот, внимательно оглядев обветшалую кухню, и остановил уважительно-тёплый взгляд на Уклейкине, продолжил: - С некоторых пор я чётко осознал, что коллега по цеху не может врать по определению, иначе он не творец с большой буквы.  - Про смутные времена вообще и шаткое будущее Украины в этой связи в частности, увы, соглашусь, -  мельком проступила печаль на его вдумчивом лице, - но что бы даже поверхностно разобраться в этом тяжёлом вопросе - одним вечером не обойтись. Ну, а что касается наших преклонных лет… так это, уважаемый Василий Петрович, как посмотреть: с одной стороны: «отцвели уж давно, хризантемы в саду», а с другой - «мои года, моё богатство…».
    «Как точно и верно сказано: «коллега по цеху не может врать по определению…», словно библейская заповедь!..» - восхитился Уклейкин и ту же по привычке зло посетовал сам на себя, что до сих пор не открылся этому честному и чистому человеку в своих замыслах по возможному использованию его в «Кузькиной матери».
   «Сразу видно, наш человек!.. - в свою очередь удовлетворенно заключил про себя Начштаба, - мудр и учтив». И не теряя не секунды, поскольку в скорости ему надо было всенепременно быть на чрезвычайном заседании актива движения «За Родину, за Сталина», сразу предложил гостю:
    - Ну, тогда чайку? или?!.. - настолько многозначительно и с весёлой хитринкой подмигнул он, делая акцент на разделительном союзе, что только абсолютно далёкий от традиционной русской культуры, какой-нибудь самый дремучий абориген Бермудского треугольник (который, согласно В.С. Высоцкому, всё равно «будет выпит») не смог бы понять, что значит в данном контексте «или».
    - Или! - ни терции не колеблясь, поставил Яценюк жирную точку в выборе напитка, который бы максимально способствовал предстоящему непростому, как ему (и не только) представлялось, разговору. - Только, друзья, пожалуйста, не обижайтесь, но прежде, у меня к вам маленькая просьба…
    - Всё что вам будет только угодно, Тарас Демьянович!.. - тут же явил собою Уклейкин образчик вежливой благодарности.
    - Спасибо, Володя, - окончательно распрямился доселе несколько скованный Яценюк. - Так вот. Я хоть по законам гостеприимства и не вправе распоряжаться столом, но умоляю позволить мне в знак уважения накрыть его лично, так как уверен, что такие закуски и горилку, которые я только что привёз из Ужгорода, вы вряд ли когда и где-либо пробовали. И не мешкая ни секунды, он выложил на него почти всё содержимое корзины.
     Искренне просим прощения у уважаемого читателя, но мы не решились описать тот феерический сонм ароматов, которые неистово источали великолепной свежести украинские продукты: от неповторимых сочных пряных солений до потрясающего фундамент обоняния сала с домашней колбаской. Гений Гоголя настолько возвысил описание подобных окраинных колоритных яств на недосягаемый литературный олимп в «Старосветских помещиках»» и в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», что лучше сразу обратиться к указанным первоисточникам, дабы мы своим поверхностным, пусть даже и в превосходных эпитетах суждением случайно не исказили их реально фантастический вкус. Однако, вскользь, всё же отметим, что даже всегда сдержанный бывалый ветеран Шурупов, пожалуй, впервые за долгие годы общественной деятельности пожалел, что ему через четверть часа надо будет бежать к своим соратникам по партии «За Родину, за Сталина!» с давно запланированным докладом о текущей внутренней политике.
    Но даже и этих «жалких» четверти часа хватило Василию Петровичу, что бы по достоинству, пусть и не в полной, желаемой мере, успеть оценить уникальные в своём роде на планете дары щедрой и плодородной земли Русской окраины. Более того, когда Яценюк с нескрываемым разочарованием узнал, что Начштаба нужно вот-вот уходить, то он категорически настоял, чтобы уважаемый фронтовик взял с собой столько закусок и горилки, сколько смог унести, дабы продолжить дегустацию в кругу своих товарищей.      Деваться было некуда, и Василий Петрович был вынужден согласиться, особо, впрочем, не сопротивляясь столь радушному предложению гостя.
    Ну, а кто бы в здравом уме и, не дай Бог, даже при наличии язвы желудка, отказался бы от такого-то гастрономического презента?!.. Ась, граждане? «А в ответ тишина»…То-то и оно… Кроме того, в связи с известными обстоятельствами потенциально трагической неопределённости складывающимися вокруг «Кузькиной матери» Шурупов прекрасно понимал, что Володи всенепременно надо переговорить со своим коллегой с глазу на глаз. И поэтому, с всепогодной, безразмерно-универсальной советской авоськой полной умопомрачительных вышеуказанных соблазнов он с относительно спокойным сердцем двинулся изменять этот несправедливый человеческий мир к лучшему.
    Оставшись один на один, Володя и Тарас Демьянович, по инерции перебрасывались дежурными и крайне уважительными фразами, которыми принято в культурной компании заполнять не дискуссионную, формальную пустоту, пока количество выпитого не превысило некоего Рубикона из хотя бы пары среднестатистических рюмок водки; в нашем случае - неповторимой по перегонному качеству горилки из Ужгорода.
   Каждый из них, словно пилигрим после адского пересечения знойной аравийской пустыни к земле обетованной, так же жаждал хотя бы капельку любой влаги, как и незамедлительно, выговориться о том, что томило его ум, душу и сердце во всё время вынужденной разлуки. Однако, природная скромность и должное воспитание, не позволили резко переменить пустопорожнюю тему к главному вопросу. И они продолжали  мучительно «соревноваться» в учтивости, тем самым невольно откладывая откровенный разговор по душам, к которому стремились две недели к ряду как к чему-то сокровенному и крайне важному, пока, наконец, после третьей стопки у Яценюка первым не «развязался» язык:
  - А вы знаете, Володя, в… ведь всё это время что я был на малой родине, меня изводил один вопрос… особенно после похорон брата.
  - Примите мои искренние соболезнования…
 - Спасибо… и не поймите меня неправильно, - продолжал он, вновь заметно заволновавшись. - Вы же знаете, Володенька, насколько я уважаю ваши талант и добропорядочность… Но каким невообразимым образом вы раздобыли мои единожды изданные,  да ещё и на советской Украине стихи, а главное  - для чего: мне совершенно не понятно. Вы же, наверняка, помните наше случайное столкновение в фойе «Вечёрки», отчего из рук великолепной Наденьки на пол выпал воистину «раритетный» сборник моих стихов микроскопического тиража и после чего мы коротко сошлись?..
   -Да-да, конечно, Демьян Тарасович, помню… - с одной стороны растерялся Уклейкин от того что тот в лоб задал фактически ключевой вопрос, а с другой - обрадовался, что таким образом разговор максимально приблизился к развязке.
  - Вернее сказать, кое-какие версии этого чуда явления поэта Яценюка в мягком, поизносившемся, как курьерские сапоги, казённом переплёте в свете противостояния вашего ополчения, о котором я недавно узнал, - у меня имеются… А сегодняшние, случайно услышанные, последние обрывки вашего с Василием Петровичем разговора обо мне  - лишь подтвердили догадки о том, что уж не знаю в каком качестве, но я вам видимо крайне необходим… Ну, а литература, творчество, поэзия, увы, тут лишь повод… - с плохо скрываемым разочарованием неопределённости и тревоги заключил выпускающий редактор, пытаясь сфокусировав рассеянный взгляд на бутылке горилки, объем которой к слову, соответствовал напряжению трагически зависшей паузы, а именно - ; ведра за минусом  презентованных Шурупову ; литра и примерно столько же уже распитого. 
   - Так я ж… дорогой вы мой Демьян Тарасович, всё это время только того и алкал, что бы как можно скорее встретиться и наконец открыться вам!.. - воскликнул Володя. На глазах же его начали наворачиваться слёзы радостного умиления, как всегда случается у всякого добропорядочного человека, когда через откровение (исповедь) он сбрасывает невыносимую ношу тяжёлых бессонных раздумий и душевных терзаний. - И будь что будет! - традиционно заводился он в порыве благородства.  Но после того, как пусть изначально хитростью, сойдясь с вами ближе, я окончательно понял, что вы настоящий совестливый и порядочный  человек с большой буквы, и уж тем более - «коллега по цеху», то я до крышки собственного гроба не прощу себе фактически преступное по отношению к вам молчание и некое лукавство… Единственно, о чём всем сердцем вас попрошу, уважаемый Демьян Тарасович, - на некоторое неопределённое время сохранить в тайне всё то, о чём я вам сейчас с искренней радостью расскажу. И дело тут не в моей, как вы непременно убедитесь, подленькой душонке, а в том, что могут пострадать совершенно невинные люди, если до срока вскроется наш авантюрный план.
    - Хорошо, это я вам твёрдо обещаю, Володя! - заёрзал на стонущем от всеобщего перенапряжения табурете Яценюк, в котором в одночасье неизъяснимым образом  одновременно проснулись: ничем негасимая жажда искромётной, пусть и со смертельными опасностями, но полной жизни и нужность людям.  - Только настоятельно прошу, говорите максимально подробно и без обиняков, договорились?..
   - Добро! - не менее монументально ответил Уклейкин, и, предварительно чокнувшись стопками горилки с напряжённым визави, он минут за двадцать весьма красочно пересказал всю подноготную дела, вернее, - проекта «Кузькиной матери». - Вот собственно и всё, Демьян Тарасович, если максимально кратко… - подытожил Володя не находя себе места и стыдливо пряча за пазухой глаза от крайней неловкости своего положения, в которой волею судьбы и обстоятельств сам же себя и загнал. … Так что хотите, - казните, а хотите… - нет.
    Под потолком кухни вместе со смрадом сигаретного дыма стопудовым домкратом ожидаемо зависла свинцовая тишина, которая по всем законам жития требовала разрядки, что неминуемого и случилось после тягостной минуты осмысления Яценюком, показавшаяся вечностью:
   - Вот что-то в этом роде… я и предполагал… - отчаянно, но с едва уловимым внутренним облегчением, которое он ещё не осознал полностью, обхватил руками Яценюк седую голову, где творилось Бог знает что. Противоречивые, отторгающие друг друга, как «лед и пламень», страх и смелость, и даже - сами жизнь и смерть мысли, со страшной скоростью метались в несчётных лабиринтах нейронов его сверх перегруженного эмоциями  мозга, а Душа, как некое начало и сермяжная суть любого человека пока безуспешно пыталась угомонить нежданно возникший хаос.
   - Ну, на нет и суда нет… - с куда как большим и осознанным облегчением резюмировал Уклейкин, ибо, очередная гора гнетущей неопределённости рухнула с плеч его; при этом, совершенно не зная, куда спрятать свои смешанные чувства, основывая свой отрицательный вывод исключительно на мрачно-рассеянном виде озадаченного неподъёмными размышлениями товарища. - И всё же надеюсь, что вы, когда-нибудь простите меня, и мы вновь станем, если и не приятелями, то «коллегами по цеху»… И давайте выпьем за надежду, которая, как известно, умирает последней!..-  понесло его от неловкости положения чёрти куда, словно оторвавшиеся от гужевой кобылы сани под ледяной откос.
   - Подождите, Володя… - тяжело выдохнул скопившиеся сомнения в глухонемую бесконечность противоречивого бытия пока ещё выпускающий редактор «Вечерней газеты». - И умоляю, вас, не перебивайте, меня, пожалуйста, …я и так от волнения собьюсь…
   - Хорошо, хорошо… - моментально превратился тот в самого прилежного слушателя, как минимум, Солнечной системы. 
   - Так вот, дорогой коллега по цеху… -  сосредоточенно откашлялся Яценюк, словно бы профессиональный диктор центрального телевидения за секунду перед прямым эфиром.  - Если бы вы мне рассказали план фактически криминальной авантюры до того как я по трагическому поводу съездил на Украину, то по всей вероятности я бы отказался. И дело тут в не непрерывности стажа для пенсии, до которой с гулькин клюв осталось, хотя будет и не много обидно. Но ведь, слава Богу, не война: жить можно и должно.  Ведь так, не правда ли?.. Да и с деньгами, в общем-то, проблем нет, должность-то, грех жаловаться, хлебная, кое-какие сбережения имеются...  Но, собственно говоря, и не в них, проклятых, деньгах то есть, дело… - сосредоточенно закурил он, продолжая:
    - Не открою вам Америки, сказав, что на белом свете есть вещи, истинная ценность которых начинаешь понимать только после определенного количества прожитых лет. У каждого это по-разному, но, как правило, у всех - в весьма зрелом и даже преклонном возрасте. Не сочтите за банальность, но чем ближе человек подобающий, неминуемо подходит к Суду Его, то всё заработанное, накопленное им имущество, со временем девальвируется для него, становясь наносным, второстепенным: из тлена пришло в прахе и исчезнет. И вот тогда начинается естественный и совершенно необходимый для спасения процесс переосмысление ценностей: всё бренно-тусклое смывается в канаву, словно весенним дождём, а вечное - напротив, - набирает истинную красоту, силу, надежду. Вернее сказать - это своеобразная процедура очищения души от скверны и ложных привнесённых низменными соблазнами человечества ориентиров, прежде чем откроется лишь малая толика истинного Царствия Небесного, а значит и смысл бытия людского. И это, замечу, вне зависимости от того верующий человек или нет, и который слепо полагает что он де не верит в Господа, а следовательно и в жизнь души его вечную после отмирания плоти земной.
    Или, как издавна в народе замечено: на фронте в окопе нет атеистов. Конечно, материальное благополучие, особенно когда уже чисто физическая немощь всё более сковывает слабеющую плоть, а болезни, о существовании которых в молодости ты и не слыхивал, - добивают тебя, как шпана ногами в тёмной подворотне, - есть хоть какая-то подушка безопасности в старости. И отрицать это также глупо, как и то, что в мире сосуществуют добро и зло, тепло и холод, свет и мрак… В идеале, разумеется, настоящий, прости Господи за кощунственное сравнение,  капитал - это только дети, внуки и ничего более, которых ты воспитал должным образом… и они с искренней любовью, уважением и благодарностью до последнего вздоха твоего оберегают тебя от последней минуты не бытия твоего.
     Но… - закрыл он от бессилия что-либо изменить, ладонями увлажняющиеся от уже никогда не поправимого горя глаза, - …но что прикажите делать, если так, увы, жизнь сложилась, что Создатель не дал счастья обретения наследников… твоего дела, мыслей… жизни… Что в таком случае останется после человека?.. Только тире на покосившемся и гниющем кладбищенском кресте между двумя цифрами... Каким словом помянут его современники и люди будущих поколений, если вообще будут знать, что в такое-то время жил-был такой-то имярек, среди несчётных миллионов ему подобных. Мол, с какой такой стати, мы должны почитать его?!  Ведь он по факту ничего не создал для нас, не привнёс и не отстоял никаких прогрессивных идей, не воспитал адептов своего дела, не воплотит в материальное наследие свои духовно-творческие изыскания. То есть, этот человек за отведенное для него Природой время жизни, не приложил должного усердия, дабы навечно вписать своё имя в скрижали человечества. Ну, а то, что он, как и подавляющее большинство вкалывал, что бы элементарно снискать хлеб насущный или даже пытался творить, пусть и бесславно, а затем соответствующим образом расслаблялся после оного во всю, ивановскую: так какая же в этом заслуга, этим, дескать, никого не удивить. Все мол, так живут… А потому и забвение ему, получается, по заслугам, ибо, справедливо сказано: «Да воздастся каждому по делам его»…
      Уклейкин сидел как по шляпку вбитый в табурет гвоздь: ни жив, ни мёртв; и внимал не в силах даже пошелохнуться от отчаянных слов, Яценюка, который сам того не замечая, обуреваемый эмоциями фактически исповедовался ему.
      Конечно, и до этого откровения Демьяна Тарасовича, Володя размышлял над этим краеугольным вопросом бытия, особенно в тёплой компании с Крючковым, когда друзья почти всякий раз предавались  философским рассуждениям о смысле жизни после изрядного количества растворившегося алкоголя в их ещё свежих и упругих телах. Но, одно дело, рассуждать о сём, когда тебе лет 30, ты относительно молод, здоров и жизнь твоя, кажется, бесконечно-счастливой. И совершенно другое состояние - слышать доверительно, тет-а-тет, вымученную бессонными ночами боль горестных размышлений от человека, который разъедаемый, словно кладбищенскими червями  мертвец, уже неизлечимыми хворями и угнетающим одиночеством, - вдвое старше тебя… и находится, возможно, в шаге от роковой черты. Впрочем, это возрастная разница «работает», что называется, - при прочих равных, памятуя о том, что «все мы под Богом ходим».    
    - И поверьте, Володя, в моих мрачных словах нет никаких гордыни и тщеславия, ну разве только в самой малости, и то только исключительно в творческой части моего в целом никчёмного и бесплодного бытия. - Вон он, - грустно кивнул в сторону сиротливо стоящего на пороге пузатого оранжевого чемодана, - хранитель второй части никому ненужных моих творческих «сокровищ Агры», пожелтевшие рукописи которые на неделе я собрал по сусекам в Ужгороде.
    - Ну, что вы, что вы…  дорогой Демьян Тарасович, если уж вы не поэт, тогда кто!? - всё-таки прервал обет молчания Уклейкин не в силах сдержать искренние сочувствие к коллеге по цеху. - Я хоть, каюсь, преступно мало прочёл ваших стихов, но, поверьте даже из тех крупиц, какими успел насладиться, - большинство достойно страниц лучших издательств мира! А вот это, например, и вовсе шедевр:

«Как удержать рассудок хладным,
И сердца теплоту в груди,
Не сгинув загодя в пожаре,
И Душу в лёд не превратить?!..

Где та златая середина
Меж крайних точек бытия,
Что, как с рождения пуповина, -
Связует в целое тебя;

И ты в гармонии с Природой,
Избегнув лезвий амплитуд,
В любви, познании и горе
Смог жизни пронести сосуд,

Не расплескав его до срока
В безумствах скабрезной тщеты,
Но и напиться, дав немного,
Своей, кто жаждет, - доброты?..

Иль нет на Свете, сей тропинки,
Где застрахованная роль,
А есть путь торный из ошибок, -
И в этом суть, и в этом соль?..

Не испытавши боль паденья
Возможно ль честно обрести:
Побед усладу, вдохновенье;
Мечты в реальность превратить?..

А может, вовсе он не нужен
Ума и чувства компромисс:
И лишь чреда огня и стужи
Чеканит Волю, движет ввысь?!..

И дух мятежный Че Гевары,
И гений Ньютона тогда,
Презрев каноны и преграды -
Срывают маски тьмы и зла,

И раздвигая горизонты
Наук и Правды для людей, -
Звездой сгорают путеводной
В рассвете сил, в борьбе идей...

Но тут же, рядом, миллионы, -
Живут, неспешно Крест неся,
Примерив на себя охотно,
Премудрый образ пескаря...

Но, не с того ль дано нам право
Свою судьбу вершить самим:
Забвенье иль вовеки Слава
Пребудет с именем твоим...»
         
    - Спасибо, вам Володенька… - вновь дрогнул, но уже с безграничной признательностью, его прокуренный голос, сами знаете, что доброе слово… и кошке приятно, а уж мне-то и подавно.
   - Не за что, дорогой Тарас Демьянович, - рефлекторно ответствовал Уклейкин, но быстро осознав, что, сам, будучи в изрядном волнении, сморозил сухой формализм, поправился. - То есть я хотел сказать, что подобные произведения, - автоматически вызывают искренний восторг, ибо гармонически сочетают в себе глубокие мысли и яркие чувства, а это, по моему скромному разумению, и есть поэтический шедевр.
    - И, тем не менее, ещё раз спасибо за ваши редкие по сегодняшним временам тактичность, вежливость и чуткость… - и слёзы благодарности от признания его творчества, которое он вожделел десятки лет, - навернулись в сияющих радостью глазах Яценюка. - И давайте-ка, Володя, ещё по пятьдесят; и, я, всё же закончу свою мысль, а то мы до ночи будем утешать друг друга, петь дифирамбы, так и не решив главного вопроса по которому собственно, не сговариваясь и собрались.
   - С превеликим удовольствием!… - благодарно чокнулся Володя стопками с Яценюком и вновь клятвенно заверил коллегу, что, дескать, если и прервёт опять его крайне интересный монолог, то разве что по причине какого-нибудь форс-мажора в виде, не дай Бог, цунами, начала войны и прочих незваных нашествий марсиан.   
    - Так вот… - продолжил тот, совладав удушливыми эмоциями, чему среди прочего во время поспособствовала горилка,  - то, что я увидел на моей малой родине спустя всего 10 лет, - меня буквально потрясло. Не буду вдаваться в подробности пагубных изменений и их причин, ведущих мою горячо любимую Украину в пропасть. Во-первых, как я уже говорил Василию Петровичу, тут трёх дней и ящика водки не хватит, чтобы мало-мальски  разобраться  во всём, что наворотилось за смутное время так называемой незалежности. А во-вторых, - …просто по-человечески тяжело вновь окунаться в это угнетающее душу и сознание трясину всёразрушающего безумия и местечкового национализма.   
     Как-нибудь в другой раз, я вам обязательно всё расскажу, а ещё лучше… - задумался он с той редкой, непоколебимой уверенностью, когда давно запланированное вот-вот будет, наконец-то, материализовано, - я обо всём напишу, вот только нервы немного поостынут. Всенепременно напишу, точка! - окончательно и бесповоротно вспыхнул он, благородной идеей, как сверхновая звезда в галактике; и будь стол не полностью завален яствами и посудой - Яценюк непременно вмазал бы по нему окаянным кулаком в знак твёрдой решительности довести задуманное до конца.  - Я абсолютно уверен, что даже стыдливо-трусливое замалчивание всего того, что твориться на бедной Украине уже есть преступление по отношению к будущим поколениям нашим. Одного лишь опасаюсь…- вновь нахмурился он, -  годков-то мне всё больше, а вот сил …всё меньше, да и вряд ли где-то напечатают.
   «Человечище, настоящий журналист, вот что значит старая школа!.. - восхитился Уклейкин, зная от коллег из Киева как не просто непредвзято освещать происходящие драматические события в едва ли не самой богатой бывшей союзной республике, и которая, словно обезумившая сестра, буквально на глазах расточает нажитое семьёй имущество, кубарем скатываясь в тартарары забвения. - А интернет! - хотел было тут же развеять его опасения Володя, - ведь там пока нет цензуры и границ, - но помня о вторичной клятве прерывать коллегу только по причине форс-мажора, с трудом, но всё-таки удержался от реплики».
   - Так вот, - продолжил  Демьян Тарасович с тревожным выражением, вновь посеревшего лица. - Я всегда был относительно далёк от политики, но ныне даже я не могу не отметить одного принципиального момента, который весьма схож с нашими, увы, российскими реалиями. Только на Украине, он на порядок циничней и наглее: я говорю про безудержную, чванливую поступь украинской олигархии по всем фронтам, которая скупила всё что можно, став де факто властью, которую никто не избирал. В сравнении с ними ваш, вернее, - наш Лопатин - это «ангелочек», прости Господи… Что-то подобное, как вы знаете, уже было у нас в России: семибоярщина по смерти Ивана Грозного в смуту, семибанкирщина в безвластие «святых» 90-х, чему уже мы… пока живые свидетели. И, слава Богу, пусть через страшные испытания народные - этой химере хоть часть голов, но удалость отсечь; однако ужасным, совершенно невообразимым образом - они, как у змея Горыныча, дополнительно отрасли в Киеве, да и вообще по многим столицам бывших республик СССР, словно бы для дьявольского противовеса чуть освободившейся от их пут России. Но, если похотливую до чужого добра чуму вовремя не остановить, а лучше - окончательно не придушить, то ядовитые вирусы этой химеры с окраин бывшей Империи вновь проникнут в самое сердце русского Мира, и опять будут разъедать его изнутри чуждыми и смертельными для нас меркантильными смыслами. И вот тогда, не приведи Господи, озверевшие и обезумевшие от безнаказанности Лопатины вновь попытаются править «пир во время чумы», на многострадальной плоти едва дышащей Россией, даже не осознавая всю пагубность катастрофы в которую они ради мнимых и сиюминутных ценностей золотого тельца втащили в ад колыбель свою.
   И чем больше я живу и думаю об этом, тем чаще и уверенней склоняюсь к единственно-верной и очевидной мысли, к которой, так или иначе, сотни и даже тысячи лет назад пришли наши с вами не самого скудного ума пращуры, а именно: противопоставить злу, должно только объединившиеся силы добра. Третьего, увы, или по счастью, как я твёрдо уверен, - не дано… - с видимым облегчением произнёс он крайние слова, словно перетренированный атлет, сбросивший со своих плеч очередную невыносимо-тяжёлую штангу. - А посему… - взял Яценюк паузу, дабы сосредоточится и приглушить своё заметное волнение для оглашения окончательного своего решения, - …  что бы затем ни случилось, я свой выбор сделал: и готов…
     Но закончить едва ли не судьбоносную фразу Демьяну Тарасовичу пришлось несколько позже, так как вдруг с шумом и гамом, поминая душераздирающим фальцетом по матушке всех святых, на кухню буквально вкатилась ошалевшим колобком Звонарёва. Как всегда впопыхах, стараясь лично донести важнейшую в её трактовке новость до руководства штаба ополчения всенепременно первой, она напрочь проигнорировала стоящий на пороге коммуналки габаритный оранжевый чемодан. Тот, в свою очередь, даже давно находясь в собственности такого крайне воспитанного и интеллигентного человека, каким являлся выпускающий редактор столичной «Вечерней газеты», а также в силу гравитационных и прочих правил Мироздания, при всём возможном уважении к возбуждённой пожилой незнакомке, - не смог подвинуться с порога в сторону. А поскольку законы Природы не имеют исключений из своих незыблемых сводов, ну разве что по редчайшей протекции её же  Создателя, то результатом неизбежного столкновения чемодана с перевозбуждённой пенсионеркой стала нижеследующая картина маслом.
    Чемодан, тяжело качнувшись, как подбитый торпедой перегруженный контейнеровоз, медленно завалился на бок; а Зинаида Ильинична, споткнувшись об оный, - совершив двойной кульбит подобно юной гимнастке перворазряднице, - распласталась на известковом полу кухни.  Худосочное тело её согласно второму закону Ньютона точь-в-точь тормознуло перед  куцыми ножками стола, вынудив сидящих за ним журналистов поперхнуться очередной порцией великолепной горилки от вопиюще-резкой, неожиданной для них перемены относительно умиротворённого бытия.
  - Твою ж… мать!!! - отчаянно взвизгнуло снизу, - какая сволочь в дверях чемодан бросила?!
    - Ох, ё моё!.. - ради Бога извините, это я, дуралей, забыл убрать его с порога, - винился Яценюк, тут же бросившись на колени, и словно истый рыцарь предложил руку помощи невинной жертве своей нечаянной расхлябанности…
   У Звонарёвой от неожиданности такого к себе джентльменского отношения, которое она последние лет двадцать видела разве что в бесконечных телесериалах, будто бы от целебного зелья, - почти моментально заткнулись все, было возникшие боли, а взгляд её в считанные секунды сменил гнев на сдержанную милость к пожилому, но очень интересному незнакомцу. Однако святой долг перед соратниками, воспитанный ещё с далекого, но незабвенного пионерского отрочества, комсомольской юности - несколько приглушил весьма обветшалое, но никогда и ничем неистребимое природное чувство влечения женщины к противоположному полу, какого бы она не была возраста, политической ориентации и вероисповедания:
    - Спасибочки… - рассеянно, совсем уже по-детски, молвила Звонарёва, не без тайного удовольствия опираясь на твёрдую руку седого мужчины, дабы вновь обрести вертикальное положение.
  - Не стоит благодарностей… - галантно поставил незнакомец Звонарёву перпендикулярно плоскости горизонта, и участливо добавил:  - У вас, сударыня, ничего не болит?..
    - Да вроде бы нет… - быстренько ощупала она себя везде, куда смогли дотянуться, её тонки и худые, как медицинский пинцет, руки, на предмет целостности той или иной косточки. - А где генерал-то?.. - как ни в чём не бывало, вдруг спросила она Уклейкина, пытливым взором оглядев пространство и параллельно стряхивая ещё с советских с пузырями на коленях треников всё что к ним прицепилось на давно не метёном полу кухни во время нечаянного с ним плотного контакта: от хлебных крошек до уличного песка.
   - Какой, баб Зин, ещё генерал?.. - опешил, растерявшийся Уклейкин.
   - Не тупи, Володька, - чуть нахмурилась Звонарёва. - У нас на весь район нынче только один настоящий народный генерал, он же начальник штаба ополчения, - Шурупов.
   - Ах… Петрович, - невольно улыбнулся Володя, - так бы и сказала… - Он с четверть часа по своим партийным делам ушёл и через пару-тройку часиков обещался вернуться. А, скорее всего, позже… - добавил он, когда взгляд его остановился на огромной бутылке горилки, ; литра которой с закусками Начштаба по настоянию Яценюка прихватил с собой, дабы угостить друзей-товарищей по общественно-политическому движению «За Родину, за Сталина».
   - Вот ведь незадача… - расстроилась она; но когда взгляд её, как вкопанный, безнадёжно застрял на огромной бутылке и щедро-разложенной на столе великолепной снеди, аромат которой начал последовательно блокировать рецепторы, отвечающие за сопротивление искушению чревоугодия, - душа её буквально запела вожделенным предчувствием маленького праздника вечно полуголодного живота.
     - Опять что-нибудь стряслось? - по инерции исходя из логики разговора, поинтересовался Уклейкин.
     - А ты как думаешь, трюфель газетный?! - назидательно начала она отчитывать нерадивого члена штаба для порядку, впрочем, совершенно беззлобно, давно считая Володю едва ли не внуком, и соответственно по мере сил опекая его от бытовых неурядиц. -  Я чего с дуба рухнула: ноги ломать на старости лет о чемоданы, что б смотреть, как ты водку средь бела дня лакаешь неизвестно с кем?.. - заметно смягчилась она тембром на двух последних словах, и даже, как будто, чуть порозовев лицом.
   - Господь с тобой, Зинаида Ильинична… - открестился Уклейкин, - это же Демьян Тарасович, известный, между прочим, поэт и мой «коллега по цеху».
   - Вот сейчас не поняла… «цеховик» что ли?! - презрительно-грозно фыркнула баба Зина, словно опытный следователь ОБХСС на очередного подпольного махинатора сквозь решётку соответствующих статей УК РСФСР, - я думала, что их, иродов, ещё в советское время всех пересажали.
   - Ну, ты даёшь, баб Зин!.. - возмутился Володя от свершено нелепой ассоциации, чуть не подавившись сногсшибательной копчёной рулькой; а Яценюк, обескураженный от столь шокирующего своего сравнения с преступниками, - едва не презрел правила этикета,  уже было потянулся к бутылке, дабы утопить недоразумение непосредственно из горла, не предложив оную прежде разлить по стопкам. - Демьян Тарасович в том смысле «коллега по цеху», что он мой соратник по перу, литературе, журналистике, а главное - настоящий честный человек и гражданин, а не то, что ты, насмотревшись криминальных сериалов, себе надумала. Понятно!?..
   - Понятно, - буркнула Звонарёва, осознав, что перегнула палку и возможно ненароком обидела вежливого, и, как оказалось, известного человека.  - Ну, тогда извиняйте, ребята, погорячилась… уж которую неделю вся на нервах от гадких подлянок шестёрок Лопатина.
     - Не стоит извинений… - вновь максимально элегантно и учтиво ответствовал Демьян Тарасович. - Может лучше, уважаемая Зинаида Ильинична, по рюмочке, что бы, как говорится, стресс снять, а заодно и за знакомство, а? - тут же предложил он, всё это время небезынтересна наблюдая, как её взгляд жадно блуждал по блистательно сервированному столу. - И, кстати, это не водка как вы изволили сказать, а самая настоящая украинская горилка, которую я, как и все эти редчайшего вкуса снадобья, только что лично привёз из Ужгорода.
   - Ну, разве что совсем по самой маленькой… - искусственно состроив томный взгляд, говорящий «не так что бы очень-то и хотелось, но если вы так настаиваете», при этом внутренне, безусловно, радуясь ожидаемому предложению, согласилась Звонарёва. И выбрав самую большую на столе стопку, ловко поставила её перед собой, обозначив всю серьёзность текущего момента. - А на счёт сериалов, Володька, ты не прав! - твёрдо подытожила она. - Ты когда вот под этот стол пешком ходил, мы, «Следствие вели знатоки» изучали как практическое пособие по борьбе с расхитителями социалистической собственности; и на нас, - страна держалась, между прочим. А сейчас - да, одни сопли сентиментальные по телевизору… по себе знаю… -  и, не дожидаясь тоста, одним глотком маханула 100 грамм, как только Яценюк от всей души налил ей с горочкой.
   - «Однако!..» - восхитился выпускающий редактор, слегка оторопев от такой юношеской прыти Зинаиды Ильиничны, но не решился озвучить, лишь многозначительно подмигнул Уклейкину, который в ответ, не без гордости, только и смог пожать плечами что-то вроде, мол, «знай наших!».
    - К… крепка, з… зараза!.. - еле выдохнула Звонарёва, и тут же из её выпучившихся глаз брызнули слёзы, - аж дых перехватило…
   - А вы закусили бы, уважаемая, - сразу же подсуетился Яценюк, искренне желая хоть чем-нибудь быть ей полезным, - и вообще угощайтесь - вон сколько всего. 
   - Спасибо, но «после первой не закусываю…» - автоматически вылетела в ответ знаменитая на весь мир фраза из потрясающего фильма Сергей Бондарчука «Судьба человека», которая повергла в ужас фашистов; да и по сию пору напряжённо восторгает коллективный запад.
   - Намёк понял!.. - ещё больше ошалел Яценюк, проворно разлив всем горилку; и зачарованный, начал азартно предвкушать, что же будет дальше, словно бы заядлый театрал в VIP-ложе на премьере.
   - Опять развезёт, баб Зин, не геройствуй, тут же все свои… -  забеспокоился Уклейкин излишней прыти геройской пенсионерки, как заботливый внук по отношению к любимой бабушке.
   - Ну, ладно, Вовка, -  «сдалась» Звонарёва на милость «победителю», - уговорил, а то и вправду дел за гланды.
    И, вновь не дождавшись тоста, лихо, опрокинув в себя вторую стопку, мгновенно впилась единственным золотым зубом в нежнейшую мясную мякоть украинской домашней колбасы. А уже через минуту удивительным образом уполовинив килограммовую невероятно ароматную вязанку из Ужгорода, она блаженно откинулась назад, прищурив от редкого удовольствия глаза, как до отвала налопавшаяся свежих мышей кошка. Благо, что Демьян Тарасович после чемоданного конфуза Звонарёвой по-гусарски уступил ей свою табуретку, которая была вплотную придвинута к стене: иначе бы ему вторично пришлось бы отскребать её от нестерильного пола кухни.
    - Так что всё же случилось, баба Зин? - деловито закурил Уклейкин после минутной паузы, когда Звонарёва наглухо закатив веки, как ставни от света, начала медленно, но неуклонно впадать в сытую дрёму.  - Может мы, чем с Демьяном Тарасовичем чем-то поможем, раз уж Начштаба нет?..
   - Ах, да… -  очнулась она и начала звонко хлестать себя ладонями по щекам, дабы прогнать предательское полусонное состояние. - Чуть ведь не забыла совсем… А ведь всё она, зараза!.. - покосилась баба Зина в сторону огромной бутыли. Но сказано ею это было с такой  нежностью по отношению к горилке, что слова «зараза» приобрело яркий противоположный смысл, отчего рука Яценюка вновь невольно потянулась к ней, дабы щедро разлить оную по стопкам.
     Однако реализовать задуманное ему не пришлось, ибо, Звонарёва решительно полезла в задний карман треников и, вынув оттуда тетрадный листок в крупную клетку, с отчаянием шлёпнула его об стол:
     - Вот! Гляньте, люди добрые, что нехристи Лопатина мне в почтовый ящик бросили.     На засаленной бумаге жирным чёрным фломастером был неуклюже, но всё же узнаваемо, нарисован  череп с перекрещенными под ним костями, - известный в мире символ чёрного пиратского флага наводящий ужас на негоциантов.
   - Ишь ты, «Весёлый Роджер!!!»,  - как мальчишка, не подумав, восхитился Уклейкин, - словно через столетия его воображение «воскресило» через ассоциацию самого знаменитого пирата планеты - Френсиса Дрейка.
   - Тьфу ты!.. - в сердцах рыкнула Звонарёва на Володю, - детский сад какой-то…ты б ещё на костях сплясал, нехристь…
    -А может это ваши местные ребятишки шалят… - попытался сходу успокоить озадаченную пенсионерку Яценюк.
    - Да какие к ляху ребятишки! - вновь закипая, отрезала баба Зинаида, - у нас как жара началась, а потом ещё и блокада, мы всех деток по лагерям да д… деревням отправили - одни груднички, да малыши с мам… мамашами остались.
    - Погодите, погодите!.. - сверкнула шаровой молнией у Уклейкина, как у талантливого следователя Знаменского из ранее упомянутого легендарного сериала около гениальная мысль, это же легко проверить. И он, словно ужаленный жадными пчёлами Винни-Пух, - выскочил из-за стола и метнулся из кухни на первый этаж подъезда, едва вновь не задев на пороге опрокинутый чемодан с нетленкой Яценюка.
   И пока Звонарёва с Яценюком только собирались с мыслями, что бы обсудить запыхавшийся Володя уже вновь плюхнулся на тут же взвизгнувшую табуретку.
   - Точно лопатинские! - и так же как минутой ранее Звонарёва, он с негодованием шлёпнул об стол точно такой же засаленный листок, на котором таким же жирным фломастером, но красного цвета узнавалась виселица.
    - А я про что талдычу! вот так вот они нас всех поодиночке и укококуют!.. - возмутилась справедливым гневом Зинаида Ильинична, подогретая горилкой. - Я сколько раз Петровичу говорила, что надо народ на баррикады выводить, дороги перегораживать, плакаты развешивать, что б весь мир знал как нас тут продажная  власть с олигархом гнобят. Я сковородку уже до такого блеска от злости начистила, что ей, как булатным мечом, любую башку, как Змею-Горынычу снести могу!
  - В крайнем, не дай Бог, случае, обязательно так и сделаем!.. - искренне поддержал возбуждённую пенсионерку Уклейкин, - но тут же получил в целом заслуженный от неё отлуп:
   - А ты, Вовка, лучше поучи свою Наденьку щи варить! дай Бог, ей здоровья, - понесло Зинаиду Ильиничну. - Ты когда, мил дружок, обещал свою «Кузькину мать» под Лопатиным взорвать, ась?!
    - Так если бы это от меня одного, баб Зин, зависло, то давно бы рванул, - оправдывался тот и рефлекторно скользнул взглядом в сторону Яценюка, который заметил это и немного вновь скукожился от неловкости своего положения.
    Вообще, все последние минуты эпизода с нарисованными недвусмысленными угрозами Демьян Тарасович ощущал себя достаточно скверно в душевном плане, ибо, немного растерявшись, никак не мог сообразить, чем конкретно мог бы быть полезен свои новым товарищам в эту конкретную минуту. А уж укоризненные слова Звонарёвой о срыве сроков взрыва информационной бомбы под жульнической строительной империей Лопатина, - и вовсе вогнали его в уныние. Будучи человеком совестливым, он пусть и косвенно, сразу же отнёс срыв сроков «взрыва» на свой счёт, хотя мы достоверно знаем: ни на синь пороха Яценюк к этому не был причастен. Во всяком случае, пока…
    И, тем не менее, угрызения совести, начали грызть его изнутри, как тысячи голодных мышей в колхозном амбаре залежалый горох, когда сторож нежно арестован Морфеем, а Луна затмила своими романтически-бандитскими лучами само Солнце, которое её собственно и подсвечивает из цента системы своего же имени.
   И если бы не некоторое демпфирующее действие уже изрядно выпитой им горилки, то весьма возможно, что в силу свойств характера, выпускающий редактор разрыдался бы от беспомощности и жалости к ополченцам, или же напротив, - вырвав из условной кобуры не менее условный революционный наган, воззвал бы людей на баррикады.   
    - Эх, мужички-мужички… - заполнила собою Зинаида Ильинична зависшую в кухне хмурую паузу и, не без явного сожаления почесав раскрасневшийся нос, добавила: - Век бы с вами за таким столом сидела, но…
   - Так может тогда ещё по стопочке?.. - перебил её совсем потерявшейся Яценюк, забыв про такт и галантность.  Он с ещё большим усердием принялся угождать боевой старушке, дабы пусть хоть на грамм компенсировать своё преступное бездействие по отношению к ополчению, которое сам же себе и внушил, накрутив себя почти до нервного тика на озадаченном лице.
  - Спасибо, Демьян Тарасович, но боюсь, что и вправду развезёт меня опять в зюзю, - подмигнула она Уклейкину…
   - Ну, может тогда, с собой возьмёте, а с утра, если что, здоровье поправите, подружек угостите, закусите вот… разносолами? - буквально умолял он Звонарёву от чистого сердца, как с час назад Начштаба.
   - А вот от этого не откажусь! на нашу пенсию только кошек кормить, - расплылась она в благодарной улыбке и, резко, словно  в подворотне финский нож, выдернула из другого кармана треников авоську, с которой никогда не расставалась. И Звонарёва так ловко и быстро наполнила её до отказа любезно предложенной снедью, что Яценюк в самой глубине души, пусть на самую малость, но всё же пожалел, что не вызвался лично отобрать продукты. Ибо в итоге на заметно оскудевшем  столе остались лишь хлеб с салом, да пару солёных огурцов с мочёным чесноком.
    Не дав ошарашенной столь неожиданной продразвёрсткой компании опомниться, Зинаида Ильинична по-хозяйски заочно одолжилась небольшой грелкой Шурупова, которая давно без дела пылилась на подоконнике. Далее, шустро всучив резиновую ёмкость в руки Уклейкину, твёрдо предупредила: «Держи её, Володька, к… крепко, как Наденьку свою!..».
  - Слушаюсь и повинуюсь… - плохо соображая, что происходит, спаясничал Володя, подражая всемогущему Джину волшебной лампы Алладина из великой книги Востока: «Тысяча и одна ночь».
   И невыносимо аккуратно, словно сапёр, только что обнаруживший неразорвавшийся снаряд времён 1-ой Мировой Войны, она взяла огромную на ; ведра (без учёта выпитого) бутыль с горилкой. Прервав дыхание, как биатлонист перед последним выстрелом на рубеже, дабы, не дай Бог, не пролить мимо горлышка грелки ни капельки знаменитого украинского крепкого напитка, она влила в неё ровнёхонько полтора литра - предельно-допустимая ёмкость согласно фабричному выпуклому штампу на поверхности резинового изделия.
    Эх, многоуважаемые граждане, если бы вы видели внешне улыбчиво-приветливые, но изнутри крайне недоумённые физиономии Уклейкина и Яценюка, то вероятно разделили бы с ними их подспудное чувство, в котором как в салате, пусть и в малой толике, перемешались печаль, досада, растерянность и даже возмущение. Во всяком случае, мы уверены, что уж большая часть мужского взрослого населения планеты, безусловно, солидаризировались бы с ними по этому поводу, а уж русская её составляющая, - почти на 100%.
     И ведь не то что бы журналистам было жалко для активно радеющей для общего дела пенсионерки горилки, тем более что бутыль после «фокуса» с грелкой  всё ещё была почти наполовину полной. Но всё же, они надеялись, что дармовые притязания Звонарёвой ограничится четвертиной, ну, пусть - полулитром, но никак не 1,5 (полтора, Карл!) литрами. И лишь должная культура воспитания позволили «коллегам по цеху» сдержаться от соответствующих полу драматическому моменту идиоматических комментариев.
   - Ну, ещё раз спасибо за хлеб да соль, мальчики, за тёплую компанию!.. - как ни в чём не бывало, искренне отблагодарила их Звонарёва и засобиралась домой неописуемо довольная столь щедрой добыче. - А я п..  поковыляла, пока меня ещё земля держит, а то дел не в пролаз…
   И словно ветхая, дырявая лодка, качнувшись от первой же мало-мальски заметной волны, она накренилась влево, когда перегруженную выше ватерлинии авоську попыталась взять в соответствующую руку.
    - Ишь как штормит-то с твоей горе… горилки, Тарасыч… - и, кряхтя, взяла драгоценную ношу правой, физически более развитой конечностью, надеясь, что уж теперь-то точно сдюжит. Однако её точно также швырнуло в соответствующую сторону, разве что с меньшей амплитудой. Тогда, собрав в кулаки остатки воли, сил и интеллекта, Зинаида Ильинична, схватила распухшую от продуктов и грелки авоську двумя руками, как пудовую гирю. Оказавшись между ног и чуть впереди согбенного тела пенсионерки, трещащая по швам сумка-сетка, строго в соответствии с законами механики предсказуемого сместила общий центр тяжести, и потащила его за собой ровнехонько от стола к выходу из кухни. Вынужденно перебирая ногами, что бы сохранить равновесие, Звонарёву с ускорением понесло к порогу, где она чуть было вторично не столкнулась с всё ещё сиротливо лежащим чемоданом Яценюка.
    Но, в этот раз Господь был относительно милостив к Звонарёвой, и её принял в свои пусть и твёрдые объятия дверной косяк. «Не упала…» - только и смогла себя взбодрить она, отчаянно почёсывая лоб, на котором спустя четверть часа образовалась сизо-елового цвета шишка размером с шарик от настольного тенниса.
    Наконец, тяжело отдышавшись в дверях и пристально ощупав себя на предмет переломов и вывихов от макушки до пят, и по счастью не обнаружив оных, она, дала последнее ЦУ (ценное указание) утирая рукавом с красного, как переспелая клюква, лица обильно проступивший пот:
    - А чемоданчик-то при… брать бы надобно, не по… порядок, отцы мои, в… друг ещё кто, как я, ноженьки об него обломает…
    И, шатаясь из стороны в сторону, подобно затухающему маятнику Фуко, - Зинаида Ильинична посеменила из квартиры, едва ли не волоча по полу гирю-авоську, оставив за собой звенящую тишину, которую на некоторое время никто, включая местных завсегдатаев кухни, - всевозможных вредно-полезных насекомых, - до поры не смел прервать.
     От всего увиденного у «коллег по цеху» на некоторое время одновременно также на пару минут заблокировалась возможность издавать звуки в виде Божественного дара речи.
    - Живая бабёнка… - первым выйдя из подавленного оцепенения, как-то неожиданно для себя мрачновато заключил Яценюк, задумавшись о чём-то своём, когда с первого этажа подъезда в исполнении неугомонной Звонарёвой начали отрывочно доноситься слова легендарной советской песни «Выходила на берег Катюша». Ему даже показалось (а, впрочем, может, так и было, на самом деле), что вместо Катюши, она пела - Зинуша. 
   - Что есть, то есть, - согласился Уклейкин. - Но если бы вы только видели её три недели назад, то нипочём бы не поверили, что в таком почтенном возрасте и за столь ничтожный срок человек может радикально преобразиться из «бабушки божий одуванчик» в фактически «атамана в юбке».  И, кстати, вдова… - по-своему трактовал Уклейкин хоть и краткую, но многозначительную ремарку Демьяна Тарасовича.
  - Что вы, Володенька, что вы… - всё-таки немного зарделось на чуть смущённом лице выпускающего редактора. - Я хоть и вдовец, но всё же ещё не совсем старик: могу и гирьку поднять, и пастушку обнять, но… только не в этом случае, - решительно запротестовал он, залихватски закрутив седые усы торчком вверх.  - При всём уважении к героической пенсионерке, она ведь, наверное, лет на 30 меня старше, а это уже, извините, однозначно перебор. А «живая бабёнка»  - это исключительно в знак восхищения современными некрасовскими женщинами, вернее, даже  бабушками, и которые, не только «коня на скаку остановят», но и бандитов приструнят, …и излишки горилки конфискуют… - с едва уловимым сожалением взглянул он на катастрофически быстро, более чем уполовиненную бутыль.
   - Я так и понял… - вежливо улыбнулся Уклейкин и, наконец, собравшись с духом, задал решающий вопрос: - Так, как, стало быть, уважаемый Демьян Тарасович, на счёт «Кузькиной матери», порукам или …наоборот, а то я, воля ваша, совсем запутался с нашими метаморфозами?..
  - И вы ещё спрашиваете, коллега?! - ещё решительней, и даже возмущённо ответил Яценюк. - Да гореть мне, как самой последней сволочи, в аду на самой большом там кострище, если после всего того, что случилось я не приму ваше предложение, встав на сторону добра, т.е. обычных людей!.. И с долгожданным, вымученным терзаниями и сомнениями, но радостным облегчением, твёрдо пожал чуть влажную от кульминации момента ладонь Володи, тем самым добровольно войдя в узкий круг тайных  заговорщиков, и негласно присоединившись к активной части народного ополчения.
   «Ну, слава Богу! как камень с плеч…» - возрадовался Уклейкин. Он искренне поблагодарил Творца за незримое содействие Его тому, что всё так удачно вышло на этом этапе подготовки к подрыву «Кузькиной матери»: не пришлось поступаться самыми главными в человеке сущностями: честью, душою и совестью. Ибо, с каждым прожитым годом он всё больше убеждался в простой народной истине: на чужом горе счастья не построить. И потому Володя, воспрянув духом, что «коллега по цеху» именно сам, осознанно, без обмана, угроз и прочего непотребства согласился помочь ополчению и пойти на должностное преступление с очень непредсказуемыми для него последствиями, учитывая крайне опасный фактор Лопатина.
   - Огромное вам человеческое спасибо, дорогой Демьян Тарасович!.. - как ребёнок, наконец, получивший долгожданный подарок, возликовал Володя, на глазах которого даже чуть-чуть проступили соответствующие моменту слезинки умиления.
   - Ну-ну-ну… - уже в свою очередь начал по-отцовски успокаивать коллегу Яценюк от излишних эмоций. - Всё будет хорошо… только вот… - замялся он невыносимо долгой паузой, украдкой бросив косой взгляд на свой опрокинутый в дверях чемодан с рукописями, - право же не знаю, как и сказать…
   - Говорите же, говорите! - по инерции великолепного настроения заводился Уклейкин, на радостях не предав значения его томлению, - сегодня ваш день: банкуйте!.. Всё, что в наших силах - будет исполнено.
  - Я бы хотел, - предусмотрительно, как говориться, на всякий пожарный случай, разлил он по стопкам горилку, - …что бы в день публикации «Кузькиной матери», где-нибудь на последней странице «Вечёрки», хотя бы и самым мелким шрифтом, но было опубликовано моё стихотворение. - Пусть хоть таким, не совсем законным способом люди узнают о моём творчестве…
  - Конгениально! - аж вскочил с пронзительно скрипнувшей табуретки Володя, отчего уже известная нам ворона, вторично обосновавшаяся на ветке дерева рядом с окном кухни, едва опять не шлёпнулась с оной в цепкие когти не сводившего с неё прожорливых глаз ещё более нам известного одноглазого черного кота.- Так и сделаем, коллега, семь бед - один ответ!..
   - Это точно!.. - с неописуемым счастьем, не веря своим ушам, вторил он Володе, - двум смертям не бывать, а одной не миновать!..
     И на этой оптимистической ноте, хлопнув напоследок по рюмашке, они расстались, договорившись, что в самое ближайшее время оговорят в мельчайших подробностях все детали предстоящей, возможно, роковой операции подрыва информационной бомбы под Лопатиным. 

Глава 3
      «А что же Лопатин с его многочисленной сворой осведомителей? - резонно спросит многоуважаемый проницательный читатель. - Да неужели ему до сих пор не донесли информацию о том, что у ополчения появился, пусть несколько экстравагантный, но законный документ со всеми соответствующими подписями и печатями вполне себе защищающий их многострадальный дом от сноса, и о котором подробно было сказано выше?»
      Увы, дорогие друзья, честно ответим мы со всею почти пролетарской прямотой, как бы нам не хотелось обратного,  -  новость всенепременно «протекла» в уши олигарха, как прописанные доктором капли от отита. Но с двумя весьма существенными и доселе неслыханными нюансами, от которых Павел Павлович внутренне буквально побагровел от злости на своих нерадивых, но щедро оплачиваемых им помощников, а именно:
   1. Время. А оно, согласно англосаксонской (протестантской) модели видения мира, - деньги. А упущенноё время - это упущенные деньги. А согласно копии документа о том, что, дескать, Пётр I Великий триста лет тому назад будто бы не единожды кутил с Лефортом и компанией на месте, где сейчас находится обыкновенный ветхий дом за номером 13, что на Красноказарменной улице, был подписан в соответствующем отделе Москомархитектуры почти неделю назад. Неделю, Карл!
   2. Способ получения. Если раньше ему практически всегда оперативно сливали новости по своим прикормленным каналам, то в этот раз Лопатин узнал о гадком документе совершенно случайно, и что ещё гаже - из уст конкурента в фойе международной строительной выставки, которая проходила в те дни в Манеже. (Павел Павлович, даже крепко встав на ноги, обросши связями и влиянием, как и с детства, - не отказывал себе в истинном удовольствии, привитом ему родителями, - приумножении знаний, приобщении к новациям и технологиям; и старался по мере возможности лично посещать подобные мероприятия).
     Причём, случилось это как раз в то самое время, когда Яценюк и Уклейкин, выпив на посошок, расстались, - и каждый во взбодрённом настроении, чуть пошатываясь, поплёлся тщательно готовить свою часть «тротила» для «Кузькиной материи», дабы информационная «бомба» с максимальным уроном рванула под алчной империей Лопатина. О чем тот естественно даже в страшном сне представить не мог.

    - Ба!?.. Пал Палыч, - вальяжно подкатился к Лопатину чрезвычайно упитанным, уверенным в себе колобком Эдуард Пантелеевич Мясоедов, - весьма уважаемый и крупный делец, также занимающийся  строительством и, соответственно, повторимся: являющийся прямым конкурентом. Но более известен он был под кличкой «Пылесос», ибо маниакально всасывал в себя все сплетни, новости и слухи, касающиеся профильной коммерции, коими с большим успехом и приторговывал. Поэтому, приобретя соответствующий статус средь бизнесменов, и особенно - начинающих, зачастую, что бы сэкономить время, деньги и нервы, - те «за долю малую» в первую очередь обращались к нему, а не в соответствующие органы власти и деловые круги.
    - Здорово, Эдик, коль не шутишь… - прохладно ответил Лопатин, мягко говоря, недолюбливающий Мясоедова, один запредельно-обрюзгший вид которого, вызывал в нём чисто эстетическое отторжение.
    - Да какие в наших делах шутки, Палыч, -  просто не ожидал тебя тут увидеть…
    - Чего вдруг? - чуть насторожился Лопатин, - сам ведь знаешь, что я такие мероприятия не пропускаю, а то конкуренты типа тебя с потрохами сожрут.
     - Тебя сожрать, только зубы ломать, - неохотно выскочила из Мясоедова горькая для него рифма-правда вместе с кривой, лукаво-льстивой улыбочкой. - Просто слышал тут на днях, что ты, вроде как, благотворительностью занялся; мол, какой-то дом в Лефортово под музей городу отдал; и, стало быть, чуть ли не со строительным бизнесом завязываешь…
   - Что, блин, за дичь!.. -  всё же начал медленно багроветь Лопатин, как закат перед страшной бурей, от совершенно неожиданной для него новости и едва не схватил неподъёмного «Пылесоса» за грудки, - а ну-ка колись, откуда дровишки?
   - Ты же знаешь, Палыч, что я свои источники не сдаю,  - медленно попятился тот от греха, - и потом… всё стоит де..  денег, - попытался он по привычке намекнуть, что неплохо было бы раскошелиться за информацию; но тут же взмок от осознания того, что сморозил, возможно, драматическую и последнюю в своей жизни глупость.   
    - Слышь, ты, «Пылесос»!!! - окончательно завёлся Лопатин (что случалось с ним крайне редко), - я ведь всё одно через час всё узнаю, но твой жирный хобот за паскудное жлобство могу прямо сейчас лично перекрыть!..
   - Да ладно-ладно… мы же интеллигентные люди,  - капитально струхнул Эдуард Пантелеевич, зная крутой нрав Лопатина, и какие за его плечами «университеты».
   - Ну!? - грозно поторопил его Павел Павлович, жёстко прихватив-таки за воротник, словно вожжи, которыми вот-вот со всего плеча хлестнёт по широкому, откормленному крупу задремавшего мерина.
    - В общем, мне ш... шепнули, что это решение Мос…ком… Москомархитектуры, - заикаясь, капитулировал бледный, как выцветшая поганка, «Пылесос». Он небезосновательно полагал, что Лопатин его тут же и «выключит», подобно выдёргиванию шнура из розетки, если, увы, совершенно бесплатно не сказать ему правды.        - Ну, и, дескать, болтают, что там ещё какой-то Чёрт не русский зам.. замешан. -  А больше, Палыч, ничего не знаю: вот тебе к.. крест. И, со страху спутавшись, нарушил церковный православный канон, осенив себя снизу вверх: от пупа ко лбу, да ещё и левой рукой, будучи правшой.
    - Чёрт, говоришь, да ещё и не русский… -  нервно ухмыльнулся Лопатин, - что ж… как говорится, не так страшен чёрт как его малюют, - разберёмся! - Так что, Пантелеевич, не вибрируй: выдохни и...  пойдём-ка в буфет я тебя коньяком за пару минут в чувство приведу. А наперёд запомни, коллега, я добро по самый твой гроб помнить буду… - при этом презрительно добавив про себя: «Иудушка, лощёный!»
     На что Мясоедов, словно телепат, также мысленно, но даже и в такой беззвучной форме - максимально тихо, ответил ему не меньшей «любезностью», а именно: «Сам бандит, про гроб он мой помнит, сволочь!»
      
     А уже спустя полтора часа с копией «филькиной грамоты» (будем всё-таки объективны: ведь при всей нашей очевидной симпатии к ополчению, вышеуказанный документ, являлся «липой») весьма разъярённый Лопатин, как к себе в офис, бесцеремонно ввалился в высокий кабинет Ивана Ивановича. Для этого охрана средней руки олигарха относительно вежливо «прорубила» через многочисленных просителей строительных подрядов, земельных участков, льгот и прочих сладких казённых «плюшек» узкую расщелину, чем тот мгновенно и воспользовался, невольно показав им их место в общественной пищевой цепочке.
    Да, на «историческом», документе не стояло подписи Самосвалова. Но в понимании Павла Павловича это совершенно не означало что непотопляемый «Неваляшка» был не в курсе подлого подлога, означающего прямую на него атаку конкурента, да ещё в лице какого-то до сих пор ему неизвестного иноземного Чёрта, если, конечно, «Пылесос» ничего не напутал. Более того, рассуждал по дороге Лопатин: прожжённый до седых волос огромным опытом, да ещё за мзду немалую, бюрократ не мог не знать, что в таких пикантно-меркантильных делах косяки, типа «я не знал», «это какая-то невероятная ошибка» и т.п. отмазки - не прокатят, и даже на склероз их не спишешь. Отвечать же за подобные выкрутасы придётся по-взрослому, и, зачастую, не только рублём, но и - головой.
    - Это что, блин, значит, Иваныч!? - шлёпнул Лопатин копией махровой «липы» о его стол с такой невиданной доселе яростью, что «дремавшие» карандаши и прочие канцелярские принадлежности от неожиданности повыскакивали из соответствующих коробочек, как обделавшиеся от истошного страха кузнечики из травы в которую вгрызлась заведённая мгновение назад газонокосилка.
    - А… явился, не запылился…  -  как ни в чём не бывало, внешне флегматично отреагировал Самосвалов, прекрасно понимая, что после последней их весьма тяжёлой телефонной пикировки, предстоит куда более серьёзная перепалка.
    - Ты Ваньку-то не валяй! - сам того не желая скаламбурил Лопатин, - отвечай прямо - твоя работа?! - указывая пальцем на всё ещё вибрирующую на зелёном сукне от его гневного удара об столешницу казённую бумажку.
    - А ты мне не тычь! - раздулся в свою очередь Иван Иванович до уровня заметно выпуклее, нежели заместитель Мэра Москвы по строительству, - я тебе в отцы гожусь, сынок; и вообще, - не забывайся, где находишься: остынь и объясни толком, в чём дело!..
    - Нет, это я хочу спросить, в чём дело! - по инерции несло Павла Павловича на неминуемый конфликт, как во время оно шведов под Полтаву.  - Пол Москвы уже знает, что у меня дом с землёй в Лефортово уводят по филькиной грамоте, а ты мне, даже не позвонил… «Папаша», блин!.. - молниеносно отыгрался тот за «сынка».
    - Ну а я-то здесь причём?.. - заметно успокоился Самосвалов, наконец-таки, вчитавшись в суть действительно сомнительного по содержанию, но всё же официального по форме документа, что не ускользнуло от наблюдательного Лопатина. - Ты же ведь знаешь, родной, что Москомархетектура - это ни разу не моя поляна, там такие «зубры» пасутся, что не приведи Господи... в раз чужака затопчут.
   - Я в курсе… - чуть прикрутил Лопатин вентиль негодования, - но к тебе ж по должности должны все документы по курируемым объектам стекаться, и уж тем более по тем, где ты в доле со мной не малой!
   - Так ведь даже и недели не прошло… - искренне удивился Самосвалов, показательно нацепив очки и вторично пробуравив «липу» в соответствующем месте, где стояла дата её подписания. - Ты как будто не в России родился и не знаешь, как у нас бюрократический маховик работает: пока лично под зад не дашь и/или не подмажешь - с печи даже самый последний, занюханный чинуша не слезет.
   - Но выходы то у тебя должны быть на этих «зубров»?! - напирал, как на привокзальный буфет, Павел Павлович.
   - Разумеется…
   - Ну, так звони им немедля! - у меня этот проклятый дом, как кость в горле: мало того что, одни, блин, убытки по процентам, так ещё какая-то гнида его вместе с землёй оттяпать вздумала. Он специально не сказал Самосвалову то, что ему полтора часа назад совершенно бесплатно (едва ли не впервые) поведал «Пылесос» о некоем Чёрте из-за бугра, дабы для достоверности информации сверить оную с другим источником, коим и являлся Иван Иванович.
   - Хрен с тобой… есть у меня там нужный человечек, - с внутренней неохотой согласился Иван Иванович, - только сам понимаешь, что он может быть сейчас недоступен: совещание какой-нибудь или ещё какие дела, так что не обессудь, если сразу не дозвонюсь…
   - Ладно-ладно, как будет, так и будет - набирай номер…  время деньги!.. - подгонял его Лопатин, как тренер спортсмена, который вдруг начал сбавлять скорость перед самой финишной ленточкой.
    - Но учти, Палыч, - притормозив, добавил «Неваляшка» нарочито строже, - звоню я исключительно потому, что в одной лодке чалимся, а не оттого, что ты тут на меня, как истеричка, наорал, а давеча каким-то заместителем министра пугал… я их с десяток пересидел… и ещё столько же пересижу…
   - Не ворчи, Иваныч, после всё уладим, после! - не отступал Лопатин, - мне ж ещё адвокатов надо сегодня же зарядить, что б этот курам на смех документ уничтожить вместе с его таинственным заказчиком. - Ну не голодранцы же с этого чёртова дома, в самом деле, эту «липу» организовали? Так что выручай, начальник!
    - Нет уж, дудки, - насторожившись, отрезал Самосвалов, - узнать я, конечно, узнаю: не сейчас, чуть позже: кто вокруг дома воду мутит, но дальше ты уж сам разруливай.
     - Ах, вот как?! - вновь тут же вознегодовал Лопатин, - как бабки делить так вместе, а как малость прищемило - так врозь?!.. 
    - Да, именно так! - твёрдо отрезал Иван Иванович. - Почём мне знать, что это не твой косяк. Что-нибудь опять набедокурил, а мне расхлёбывать?! Таких, как ты, у меня в Москве под сотню, да вон ещё перед кабинетом каждый день толпятся желающие за казённый счёт гешефт поиметь - сам же только что видел, когда без очереди сюда вломился.
    «Ну, гнида, канцелярская, я тебе это ёще припомню!!!» - мысленно поклялся Лопатин отомстить зарвавшемуся чиновнику, продолжая эмоциональный диалог, употребив всё же относительно удобоваримые выражения: - Добро, Иваныч, бог не фраер, он всё видит! Хватит нотации читать, звони уже!.. - старался Павел Павлович, по обыкновению, выжать для себя в любой ситуации максимум полезного.
   «Ещё грозится, сволочь блатная! Ничего, я тебе устрою вечернюю поверку…» - в свою очередь с внутренним и крайним раздражением сетовал Самосвалов, так же перейдя всё же на более мягкий бытовой слог: - Я своё слово держу: сказал, что позвоню, значит, - позвоню!.. - Только выйди, вон… хоть на балкон, перекури, заодно и поостынешь.
   - Конспиратор… - буркнул в ответ Лопатин, но вынужденно согласился выйти на балкон, оказавшийся огромной открытой лоджией с отличным обзором на великолепно переливающуюся в сиянии полуденного солнца, словно золотая лента, Тверскую улицу.
    А уже минут через пять туда вошёл продышаться от грешных дел и хозяин высокого кабинета с известиями для своенравного, но чрезвычайно выгодного компаньона, взвинченное настроение которого весьма напрягало Самосвалова.
   - В общем, так, Пылыч, - нахмурил могучий лоб заместитель Мэра по строительству города Москвы. - За всей этой чертовщиной с твоим домом в Лефортово стоит некто… Шорт… Франц Карлович…
    - Немец, что ли?.. - немного брезгливо уточнил Павел Павлович.
    - Нет, сказали из самой Швейцарии… - напротив, с не скрываемой толикой некоего подобострастия ответил чиновник.
    - А по мне так один хрен - все они: немчура недобитая!.. - рефлекторно сжал кулаки Лопатин, у которого, как и всякого истинного русского человека, уже, по-видимому, на генетическом уровне за тысячу лет военных агрессий коллективного Запада на Отечество  наше, сформировалась стойкая, подсознательная не приязнь к нему. - Ну, а дальше-то что?
   - Ну, и, вроде, как этот Шорт дальний родственник того самого Франца Лефорта, которого Пётр I, как известно, к себе приблизил за ум, преданность и воинскую доблесть. И, стало быть, эта седьмая вода на киселе хочет что-то типа музея на месте твоего дома устроить. Потому как там наш Великий  Император с боевым швейцарцем частенько время проводил, строя грандиозные планы по прорубанию «окна в Европу», ну, и заодно с помпой и угаром, отмечая их удачную реализацию. Всё, доклад окончил, точка! - попытался бравурно на армейский лад разрядить весьма напряжённую атмосферу «Неваляшка».
    «Стало быть, всё-таки Чёрт, тьфу ты! то есть Шорт… - не соврал-таки «пылесос», лебёдку ему в глотку», - на мгновение задумался Павел Павлович, частично удовлетворённый хотя бы тем, что данные о клятом заморском заказчике подтвердились из двух не связанных между собой источников. - Вот видишь, Иваныч: на международный уровень выхожу, - мрачно отшутился он, пытаясь скрыть свою крайнюю озадаченность.  - Ладно, я побежал тёрки тереть, а то дел и так за самые гланды, - и даже не попрощавшись, решительно двинулся к дверям.
    - Хотя бы спасибо сказал… - в сердцах пробурчал Самосвалов нарочито не громко, чтобы взбудораженный неприятностью компаньон не услышал. Однако, в эти напряжённые секунды, нервные рецепторы Лопатина отвечающие за слух, были по обыкновению чрезвычайно чувствительны к внешним источникам удалённого воздействия, словно мощнейшие космические радары ЦУПа во время стыковки отечественного грузового «Прогресса» с орбитальной станцией «МИР». 
    - Спасибо, говоришь?! - резко тот обернулся. - Моё спасибо я тебе каждый месяц в пухлом конверте засылаю.
    -   А ты что, сынок, ещё и забесплатно хочешь льготные казённые подряды в столице получать?! - возмутился Самосвалов тем, что обнаглевший делец Лопатин попрекнул его взятками к обоюдовыгодному согласию, без которых - уж ему-то не знать - бюрократическая система фактически не работает. - Повторюсь: на твоё хлебное место желающих пруд пруди, только свистни - тут же рота таких же, как ты, прохиндеев нарисуется!
    - Ты на меня не ори, «папаша», не в этом дело… - собирался с духом и мыслями Лопатин, дабы, наконец, чисто конкретно озвучить свои сомнения, -  сам знаешь, я плачу тебе исправно, и уж точно не меньше других. - Просто «всё течёт и всё меняется», как справедливо сказано в библии; и почём мне знать, что кто-то, вроде этого чёртова Шорта тебе больше бабок за мой проект не занёс?! - и впился в ошалевшего оппонента, колким, как тюремная колючая проволока, тяжёлыми, сосредоточенными зрачками.
    - Ты что, «Лопата», в самом деле, белены объелся! такое мне предъявлять!!? - всерьёз рассердился Иван Иванович. - Я тебя, блин, хоть раз за пятнадцать лет подставил, ась?!
   - Пока, нет… -  аккуратно и подчёркнуто учтиво согласился тот, не ожидавший столь гневной реакции «Самосвала», - но…
   - Никаких «но»!!! - как беспристрастная гильотина, мгновенно отсёк он всякую возможность сомнения в своих твёрдых, словно каменные бивни замороженного мамонта, словах. - Я и так тебе больше чем другим помогаю, почти как родному, всё-таки, столько лет вместе, -  попытался много векторный «Неваляшка» в своей компромиссной манере перевести взрывоопасный диалог в относительно конструктивное русло. Но Лопатина словно подменили, и его вновь понесло на конфликт, как фешенебельный лайнер на рифы.
     - Помогаешь, говоришь?! - вспыхнул он не в силах подавить сомнения в лояльности ушлого чиновника, и громогласно изрёк давно заготовленный, словно контрольный выстрел в голову, вопрос: а о чём же ты тогда, «папаша» в субботу во дворе этого чертового дома трепался, со штабом, так называемого, ополчения?!
     - Разнюхал-таки… - на удивление ещё спокойнее отреагировал Иван Иванович на, казалось бы, роковой вопрос, лишь повесив на спокойное в целом лицо немного раздражённо-презрительную маску, мудро сообразив, что это был последний козырь в колоде Лопатина, да и тот - далеко не туз.
     - А то! - даже обрадовался Лопатин точности своего «контрольного выстрела», - я своим следопытам хорошо плачу… - словно машинист паровоза, дабы не взорвать котлы от чрезмерного давления, также стравив в бесконечность Вселенной немного яростного «пара». 
    - Так что ж тебе твои хорошо оплачиваемые башибузуки про Москомархетектуру и Шорта не донесли? - не мог не вставить шпильку Иван Иванович.
    - Всякое бывает… - не найдясь, неопределённо ответил тот, сосредоточившись на главном: ответе «папаши».
    -Так вот Пинкертон доморощенный… - с высоты маститого чиновника на удивленнее Лопатина ещё спокойнее  ответствовал чиновник. - За подобные вопросы любого другого я бы лично взашей с лестницы спустил, но тебе… так уж и быть скажу: как-никак, а меркантильное «родство» - обязывает. И сквозь зубы, нехотя, но кратко поведал историю своего замаскированного явления во двор ополчения со строптивой внучкой, по упрямому настоянию последней, к любимице местной и пришлой детворы - «Бурёнке». Правда, всё же умолчав, о пусть и размыто-неконкретном, но возможном вспоможении штабу ополчения в квартирном вопросе.
    - Неужели тот самый Воскресенский?! - изумился Павел Павлович. Изначально широкий кругозор, горизонты которого он одержимо раздвигал всю жизнь, среди прочего впитал и фамилию легендарного голкипера ЦСКА, и неожиданно вызвала в нём положительно-восхитительные эмоции, ибо ещё в местах не столь отдалённых он присоединился к многомиллионной армии болельщиков футбольного клуба.
     Вот ведь как, граждане, судьба порою сближает людей через их житейские интересы, даже если они в данную минуту являются ярыми антиподами. И, как не крути, извините за эмоциональное отступление, а жизнь наша - это великое чудо метаморфоз!..
   - Самый что ни на есть, Ярослав Андреевич! - гордо ответствовал довольный Самосвалов, - вот, глянь-ка, маловер, - он мне лично автограф дал. И, словно бы из безвозвратного прошлого, добродушный, искренний, наивный, молодой и открытый строитель Ваня, счастливо улыбаясь, - показал визитку легендарного вратаря ЦСКА, на обороте которой, было написано: «Дорогому болельщику, Ивану Ивановичу, в знак уважения от Воскресенского Я.А.» 
     - Подфартило… - с немалой толикой белой зависти, выдохнул бизнесмен, успокаиваясь. В его цепкой памяти, как ранней весной всевозможный хлам со дна водоёмов, начали всплывать обрывки того, что на днях сумбурно донесли быковатые недотёпы «Круглый» и «Сытый»: футбол, лошадка, ребятишки, полевая кухня и прочее.
     Всё вроде бы сходилось. Но недоверие к Самосвалову, хоть заметно и уменьшилось, но никак не выветривалось до конца, как спёртый воздух из комнаты, в которой нерадивые хозяева на год наглухо законопатили все щели, и лишь только час назад нараспашку открыли все двери и окна. А потому, Лопатин не мог ещё раз и без обиняков, жёстко не предупредить чиновника:
    - Ну, смотри, Иваныч, тебе жить! Но, если, блин, окажется, что ты хоть на копейку связан с этим Чёртом (он уже не стал поправляться на Шорта, вполне ассоциируя пока неизвестного швейцарца чуть ли не с вертлявым прихвостнем Дьявола), - берегись!..
      И не дожидаясь ответа, он, нарочито мощно хлопнув дверью, тут же отправился решать свалившиеся на него, как снег на голову в июле, неожиданные проблемы вокруг известного нам дома, ставший ему ещё ненавистнее.
   - Урка с переулка!.. - крикнул ему в ответ Самосвалов, прежде гарантированно убедившись с лоджии, что Лопатин мало того, что покинул Мэрию, а уже сел в представительский Мерседес с охраной, и исчез в оном в полуденном мареве конца Тверской улицы.
    «А копейка, она, как говориться, - рубль бережёт!» - глубокомысленно подытожил он мудрой народной поговоркой, возникшее было недоразумение грозившее вылиться, чёрт знает во что.
     Впрочем, ещё не вечер… и всё может случиться в нашем, идеально-несовершенном Мире.  Хотя, мы достоверно знаем, что чисто меркантильно Ивана Ивановича мало того что ничего не связывало с ополчением, но у него даже и на синь пороху мысли подобной не возникало, как это могло бы случится в любом другом случае. В данном же контексте, по нашему скромному разумению, из-за накопившихся пусть и во многом мелочных претензий друг к другу, и произошёл окончательный межличностный раскол между Самосваловым и Лопатиным; и который по законам драматургии, как одной из многомиллионной составляющей самой жизни, должен быть всенепременно разрешён в пользу той или иной стороны. Так как любое, даже самое продуманное человеком противостояние изначально обречено на его окончание, хотя бы в силу конечности ресурсов его подпитывающих; разве что, кроме, вечного противоборства Добра и Зла в выстроенной Создателем парадигме Гармонии Развития Бесконечности Бытия.
     Конечно же, даже гипотетическая потеря Павлом Павловичем земли под чёртовым домом в Лефортово не нанесла бы сколько-нибудь заметной прорехи в его достаточно мощной финансово-строительной крепости, претендующей на статус Империи. В конце концов, в жизни, как и в бизнесе, может случиться всё что угодно. И никакой, даже самый дорогущий страховой полис, не защитит вас от необъяснимых стечений обстоятельств, просчитать время и место образования которых мало кто может из смертных, если таковые вообще существуют (существовали) в Природе. Ибо под Богом ходим, а пути Его - неисповедимы. Вопрос лишь в размерах потерь: являются ли они фатальными или терпимыми, так как в последнем случае при должном усердии всё можно восстановить и даже приумножить. То есть в данном конкретном случае, намеренно повторимся: потенциальные убытки от возможных финансовых потерь от «филькиной грамоты» для Лопатина были малозначительны. Но дело было не в деньгах, вернее - не только в них.
      Как мы знаем, ещё с раннего детства Паша почти всё своё свободное время посвящал чтению книг. И среди прочих достойных произведений, тщательно отбираемых для него просвещенными родителями, интеллигентному мальчику (в простонародье - «ботанику») особо запомнился рассказ Рея Бредбери «И грянул гром». А последующие суровые тюремные «университеты» лишь окончательно и на суровой практике укрепили его в очевидной философско-житейской мысли учёного-фантаста о том, что даже ничтожнейший, микроскопический, безрассудный и/или совершенно случайный шаг может привести к катастрофе.
     Дело действительно было не столько в деньгах, которые, как известно, - дело наживное, а в его личном авторитете, ибо он в основном и формирует саму возможность обладание значимым числом купюр; и зависимость эта - практически прямолинейная. Павел Павлович, словно бы истый коллекционер, по крупицам наращивал к себе уважение со стороны «джентльменов удачи», бизнесменов и власти, лавируя между их интересами и максимально дистанцируясь от потенциальных конфликтов с ними.
     Он как мало кто понимал, что в крайне агрессивной конкурентной столичной среде заслуженный авторитет его может сначала пошатнуться, а уж потом - и вовсе быть растоптан, если не принять срочных, адекватных мер, как в известной тираде легендарного советского фильма: «Резать к чёртовой матери, не дожидаясь перитонитов!». Потому как сначала поползут слухи (уже поползли) о том, что, мол, «Лопата» уже не тот. Смотрите, мол, господа коммерсанты, какой-то чёрт не русский средь бела дня увёл у него лакомый кусок земли в Лефортово! Затем, как снежный ком, обрастая небылицами, начнут множиться домыслы о том, что, дескать, у Палыча, вот-вот умыкнут ещё два-три объекта.
      А затем и того хуже: раструбят по влиятельным кулуарам, что Лопатин почти банкрот со всеми трагическими вытекающими последствиями для его пока ещё солидной и крупной строительной компании. Да тот же трусоватый слизняк «Пылесос», не моргнув глазом, тут же всосал бы в свои ненасытно-жадные «меха» какой-нибудь её вкусный осколочек, почувствовав, что былое влияние Павла Павловича начало шататься, как некогда здоровый и крепкий зуб после удара увесистого кулака условного такелажника.
     Именно поэтому, когда выходя из кабинета Самосвалова, и хлопнув дверью так, что и без того беспорядочно размётанные канцелярские принадлежности были вынуждены вторично «сплясать» бессвязного гопака, то Лопатин тут же по мобильнику поднял на уши всю свою многочисленную команду помощников; и в первую очередь - пронырливых адвокатов. И надобно отметить, что адвокаты (как их весьма едко и во многом – заслуженно окрестил простой народ «Слугами Дьявола»), не зря сладко и обильно вкушали хлеб с густо намазанной на него икрой с рук своего авторитетного подзащитного.
     Судите, уважаемые читатели, сами. А автор, тем временем, уж извините за некий, и, возможно, неуместный пафос с одновременной ситуативной слабостью, дабы окончательно не потерять веру в светлое будущее человечества отойдёт на минуточку … и примет грамм 50 «капель датского короля».   
     Искренне благодарю Вас… за вынужденное понимание и терпение. Итак! (слегка, сняв эмоциональное перенапряжение, продолжим).   
     Так вот. Мало того, что уже  буквально к вечеру текущего дня по высшему разряду адвокатами Лопатина была состряпана по всей строгой казённой форме «липа» в пику филькиной грамоте Шорта, вернее, которую по его не безвозмездной просьбе сочинил алчный, но в своём роде талантливый чиновник Москомархитектуры Семён Викторович Разводилов с сотоварищами. И которая, по нашему скромному мнению, была в своём роде «шедевром» казуистики, опровергнуть которую вот так вот сходу, с бухты-барахты, было бы весьма не просто, если, конечно, не придумать ещё более фантастически-убедительную легенду.
    Из-за жёсткого цейтнота, не мудрствуя лукаво юристы Павла Павловича пошли по простому, как бревно, а потому надёжному, испытанному пути банального отрицания всего того что столь изящно  выдумали ситуативно-меркантильные помощники Франца Карловича из Москомархитектуры. Ибо, при должном усердии и смекалке, на всякую тезу всегда найдётся антитеза, или, говоря народным языком, - на всякий болт всегда найдётся своя гайка.
    Из крайне грамотно составленного текста однозначно выходило, что первый Император Всероссийский Великий Пётр I и его лепший сподвижник - отважный швейцарец Франц Лефорт, безусловно, многократно бывали в Немецкой слободе - ныне самая знаменитая историческая часть района Лефортово, где среди прочего безудержно кутили. Однако нет ни одного сколько-нибудь убедительного письменного доказательства того, что Петр Алексеевич и Франц Яковлевич хотя бы раз физически были на месте, где сейчас расположен злополучный аварийный дом по улице Красноказарменной 13. Более того, согласно древним топографическим картам центрального исторического архива города Москвы в ту эпохальную пору неистово-безумного прорубания «окна в Европу» на этом месте вообще не было никакой улицы. Мало того, но даже и каких-либо жилых домов не существовало, по причине наличия там пусть и небольшого, но весьма зловонного болотца, именуемого толи «Медвежья ямка» толи «Отхожее».
    И, мол, только лишь по смерти Великого Самодержца-модернизатора, с середины ХVII века оную гать непотребную кое-как осушили и приспособили к высоким стандартам бытия белокаменной столицы III-го Рима. Ибо, как пророчествовал, зело мудрый монах псковского Елезарова монастыря Филовей: «… первые два Рима погибли, третий не погибнет, а четвёртому не бывать». Потому-то и наводили порядок, прежде всего в златоглавой,  дабы соответствовать высочайшему статусу, столице Православного Мира.
     Для пущей же убедительности были приложены заверенные заслуженным нотариусом Москвы копии древних топографических карт, выписки из архивов, энциклопедий и прочих научных трудов маститых исследователей истории России и столицы в частности.
Главной же вишенкой на свежеиспечённом липовом «торте» были более чем авторитетные в научном и не только мире подписи. Итак, внимай, о, достопочтимый читатель!:
 1. Птоломей Сидорович Замоскворецкий, - член-корреспондент Академии наук РФ, заведующий кафедрой истории при МГУ, автор бесчисленных, признанных в мире, монографий о правлении Петра I;
 2. Николай Николаевич Романов, - доктор исторически наук, директор московского филиала Санкт-Петербургского музея династии Романовых (не родственник);
 3. Александр Данилович Меншиков, - заместитель Префекта ЮВАО Москвы по району Лефортово департамента истории и культуры (тоже не родственник, хотя и полный тёзка лепшего сподвижника и фаворита Петра I Великого);
 4. Эммануил Кузьмич Покров-Арбатский, - заслуженный краевед Москвы, профессор кафедры археологии одноимённого Института РАН России, лауреат премии ЮНЕСКО «В поисках прошлого»;
 5. Фёдор Петрович Обломов, - 1-й заместитель Шведско-Польско-Литовского общества «Если бы не Пётр I…»;
 6.  Иван Прохорович Порох-Шанхайский, юрист-международник, сопредседатель комиссии военно-исторического наследия Российской Империи XVI-XIX веков при ООН;
 7. Фёдор Пантелеевич Безымянный - легендарный диггер столицы, ветеран подземного движения молодёжи, автор бестселлера «На брюхе под Кремлём или летать - не ползать».
 8. Изольда Ванговна Непышная, - профессиональная провидица в девятом поколении, генеральный директор известной в узких кругах ведической компании «Вижу всё!», почётная сопредседатель Международного Института Трансграничных Явлений (МИТЯ), Филадельфия, США.
 9. И… (барабанная дробь!) - Франсуа Де Лефорте - 13-ти юродный племянник самого Франца Лефорта по французской линии, и по совместительству потомственный  коллекционер всего и вся, что так или иначе связано с биографией его знаменитого швейцарского предка;
    
       Как, каким образом в столь мизерный срок пусть и искушённым во всех тяжких адвокатам Лопатина удалось собрать подписи столь маститых людей для нас остаётся тайной за семью печатями. Поэтому мы не будем сию же минуту подвергать сомнению подлинность автографов столь важных особ, хотя, если говорить искренне, ну, очень хочется. Однако же на это есть соответствующие компетентные органы, не правда ли? Зачем же в таком разрезе отнимать у профессионалов их заслуженный хлеб. К тому же, «Всему своё время, и время всякой вещи под небом», - мудро заметил царь Соломон в книге Екклесиаста. Вот и мы подождём, тем более что конец и без того затянувшейся истории уже почти виден вооружённым трофейной подзорной трубой бабки Звонарёвой глазом.
     Но одно скажем наверняка. Данная, в авторитетной обёртке встречная филькина грамота, возымела неизгладимое впечатление на членов спорной комиссии по земельным спорам при Правительстве Москвы, подобно тому, как на откровенно скучающую публику - появление на сцене какого-нибудь ловкого прохиндея-манипулятора типа Кашпировского. В итоге, её вердикт был однозначен и во многом предсказуем: оставить означенный участок в Лефортово за Лопатиным П.П., претензию Шорта Ф.К. - отклонить.
      Впрочем, мы забежали немного вперёд, ибо решение спорной комиссии будет обнародовано только послезавтра, когда каждый из её членов, получив соответствующий секретный инструктаж в конверте (что немало добавило им впечатлений к мнениям вышеупомянутых авторитетных учёных мужей и одной латентной феминистки), соберётся на внеочередное заседание.
      Конечно, Павел Павлович, зная свои возможности, особенно не сомневался, что коллегия вынесет решение в его пользу, но будучи крайне осторожным бизнесменом, понимал, что в жизни может произойти всякое, и чем чёрт не шутит - случиться какой-нибудь форс-мажор и все его усилия пойдут прахом. Ведь он до сих пор толком не знал, ни кто такой Шорт, ни с какого перепугу его занесло в искрящуюся перенапряжением пост перестроечную Москву из тихой Швейцарии, ни кто, возможно, за ним стоит. А, как известно, любая неопределённость, напрягает нервы и изматывает душу, не хуже чем у человека оказавшегося на высоте 10 000 метров в пассажирском самолёте,  у которого вдруг, ни с того с сего, одновременно запылали все два двигателя.
       Поэтому после того как Лопатин по самое набалуйся озадачил своих пронырливых адвокатов, он сразу же по взрослому напряг своих не менее ушлых Пинкертонов с тем, что бы оные кровь из носу, но вынюхали всю подноготную о таинственном Шорте. От первого его вздоха в этом прекрасном и несовершенном Мире, вплоть до того, что тот делал всего лишь четверть часа назад, для чего уже к концу дня к нему были оперативно приставлены «ноги» и организованны круглосуточные «уши». Более того, для комплексного сбора информации, одновременно в Женеву была откомандированы пара бывалых следопытов-полиглотов, которые в круглосуточном режиме собирались передавать по закрытой космической связи шефу все добытые ими, в том числе и пиратским способом, факты.
       Но пока, вторая, часть плана была в процессе организации, развитый интеллект Павла  Павловича, не имея полной информации, беспрерывно анализировал причины столь наглого на себя наезда со стороны иноземного Шорта и/или тех, кто за ним стоит инкогнито. И, хотя ничего логически-внятного мозг его не сгенерировал, интуиция или, как говорят по-простому, - шестое чувство, практически всегда развитое у всякого сколько-нибудь образованного, наблюдательно и вдумчивого человека, словно от перенапряжения сил аорта, пульсировало подспудной тревогой.
       Кроме того в последние часы в его голове, словно гул диких, раздражённых внешним воздействием пчёл, перманентно возникал знаменитый философский вывод из трагикомичного эпизода лучшего в мире советского мультфильма о Винни Пухе: «Это - жжжжж - неспроста! Зря никто жужжать не станет». Тем не менее, чисто внешне это был всё тот же стойкий, железный, влиятельный, уверенный в себе и авторитетный Лопатин, одной кличкой которого зачастую пугали юных, начинающих предпринимателей: мол, смотри, бизнесмен безусый, придёт ночью «Лопата» и прикопает тебя с твоими молочными амбициями где-нибудь в тёмном лесочке.
      Но если милый медвежонок по жизни был оптимистичным пофигистом, то Павел Павлович не мог позволить себе такой мировоззренческой роскоши. Поэтому, третья часть его плана опиралась на разумном использовании банальной силы, без которой, как известно, любая маломальская власть подобно пушинке: дунул зыбкий ветерок - и нет её, словно бы и не бывало… 
      Для этого он и объявил экстренно тотальный сбор всего московского силового блока, именуемого у военных моряков, как «свистать всех наверх!». И уже через полтора часа в  своей роскошной подмосковной резиденции он раздавал разночинным бойцам ценные указания. Однако смысл оных сводился не только к традиционным в подобных случаях рекомендациям: «усилить, углубить и расширить».
     - Итак, ещё раз повторюсь, орлы! - акцентировал Лопатин внимание отряда «ястребиных» к важности момента поднятием указательного пальца к огромной люстре, мало уступающей размерами знаменитой в Большом театре, расхаживая перед ними взад-вперёд, как дирижер перед оркестром накануне премьеры. - Ваша первостепенная задача одним своим устрашающим видом давить на расшатанные неопределённостью нервы рядовых жителей. Они, возомнили себя героическим ополчением под науськиванием кучки активистов, но за ветхими, пусть и зажигательными лозунгами, - ничего материального не стоит.   А одними воззваниями, как мы все знаем, сыт не будешь, тем более, находясь под постоянным психологическим напряжением. Поэтому, братцы, одевайтесь нарочно в строгий военный камуфляж или что-то угрожающе спортивное, бродите парами, тройками с суровыми физиономиями уверено, как хозяева, по дворам, подъездам, детским площадкам, аркам, гаражам. И непременно, общайтесь между собой, как бы, полушёпотом, но так что бы обрывки ваших фраз о том, что вопрос с расселением дома - это дело нескольких дней или даже часов, - непременно долетал до ушей ошарашенных обывателей, вводя их в состояние близкого к депрессии, а затем неминуемо и к панике. Это каксается всех наших строительных объёктов, а не только в чёртовом Лефортове. При этом, на данном этапе, ни в коем разе не лезьте на рожон с местными, никаких стычек! Даже если те будут вас провоцировать на открытый, физический конфликт: полиция, СМИ и прочие лишние свидетели нам сейчас не нужны. Ну, а если всё же дойдёт до драки, то тупо уходите, парни, в глухую защиту, в том смысле, что ни шагу назад! чтоб враг видел, что вас не сломить и не напугать.
       И Лопатин жёстко, как финкой, резанул взглядом по «Сытому» и «Круглому», отчего преданная ему, но неуклюжая быковатая парочка зарделась, словно недоспелая клюква перед соковыжималкой. Ибо они, тут же взмокшим спинным мозгом осознали, что грозный шёф прямо намекает на их горькое фиаско на чердаке от могучих кулаков безразмерного метростроевца и юркого десантника во главе с сумасшедшей бабкой. Эта неловкость не осталось не замеченным остальными бойцами, - и плохо сдержанный конский гогот непроизвольно вырвался из их огромных лужёных глоток, так как детали позорного разгрома невезучего дуэта с ветхой, но агрессивной старухой невообразимым образом докатилась и до их далеко не первой свежести ушей.
     - А ну оставить смех! - рявкнул Павел Павлович. - Со всеми могло случиться… или вы все тут сплошные Брюсы Ли, ась, не слышу!? А то у меня тут Ху… Ли захандрил, говорит, мол, нет рабочего материала, не на ком оттачивать своё великое искусство восточных единоборств; может устроить вам спарринг, порадовать мастера?!
    «Да, нет; мы ж шутейно; прости Палыч, не со зла…», - и т.п. примирительной реакцией заискрила в ответ возбудившаяся братва, которая на собственных дублёных шкурах знала зверские удары ненавистного ею японца, и которому в тайне давно собиралась устроить условную Хиросиму и Нагасаки, но как-то всё не складывалось.
    - То-то же… - как всегда вовремя и мудро, сменил гнев на милость Лопатин. - А пацанов… - вновь кивнул он в сторону «Сытого» и «Круглого», но уже чуть ли не с отеческой любовью, - хоть и отдубасили малость, так ведь им же на пользу: впредь, бдительнее, хитрее и умнее будут. Тем паче, как у нас в России говорят, что «за одного битого - двух небитых дают». Так что вас, парни, считай, четверо стало, - подмигнул он им снисходительно. - Главное, что не струхнули, не отступились, а стояли до конца, вернее, - увы, лежали. - Но именно в этом и есть успех нашего общего дела: упираться на смерть, до победы! Ну, а остальное, в том числе и купюры, приложиться; свято помните, братцы, что моя безграничная щедрость к вам прямо пропорциональна вашим успехам внизу, на земле нашей грешной!..
       И в ответ на одобрительный гул бойцов, резюмировал:
      - Так что давайте, братцы, по крайней стопке за удачу! ну, а завтра все, как штык, на объекты по вновь утверждённому плану... Верю, что виктория, как гласил Петр I Великий, будет, как и раньше, за нами!..
       - А это… Палыч, нам-то как быть?.. - последними замялись при выходе из обильно драпированных позолотой необъятных дубовых дверях залы озадаченные «Сытый» и «Круглый», по обыкновению синхронно вопросив шефа. Они немного расслабилась  после его совершенно неожиданных дифирамбов в свой адрес,  потому  и осмелились несколько глуповато вопросить Лопатина.
     - Не понял... - благодушно удивился тот, - что опять за кипиш, голуби мои?!..
    - Так нас там, во дворе, каждая… dog, ну, то есть …собака знает, - аргументировал «Сытый», щегольнув по случаю новым, усердно заученным за неделю английским словом.
     - И всякие полоумные grand, блин, мазы… старухи, по нашему говоря, -  тут же вторил напарнику «Круглый», дабы не отстать от коллеги, и тем самым не пасть в пропасть безграмотности пред грозными очами шефа на тяжком и совершенно чуждом ему лингвистическом поприще просвещения.
    - Так проявите смекалку, полиглоты мои ненаглядные, - невольно ухмыльнулся Лопатин, с умилением взглянув на застрявшую в дверях быковатую парочку. - Ну, замаскируйтесь, к примеру, в тех же grandmothers или, говоря по-русски, - старушек, - в шутку предложил он им первое, что пришло ему в голову, которая и без того была перегружена проблемами. - Я думаю, что из вас неплохие Вероника Маврикиевна и Авдотья Никитична выйдут, если вы, конечно, вообще в курсе кто это такие…
    «Ага…; ясен красен…», - только и смогли выдавить они из себя поочерёдно, прежде чем окончательно исчезнуть за дверьми в никому неведомом будущем, судорожно перебирая в памяти имена своих бабушек, прабабушек и прочую дальнюю родню по женской линии в тщетной надежде обнаружить столь странные для них имена и отчества.
   
      Наконец, уже после 6-ти вечера Павел Павлович вызвал на ковёр своих помощников, отвечающих за связи с высокими кабинетами, включая и тех, кто там уже находился, в том числе и не без его протекции. Однако с действующими чиновниками он, разумеется, встречался с каждым по отдельности в виду пикантности меркантильных обстоятельств их связывающих. Причём по той же причине всё было устроено так, что никто из них не пересёкся друг с другом, дабы один бюрократ не знал, что другой также кормиться с рук крупного авторитетного бизнесмена, и тем самым - избежать потенциальных конфликтов, манипуляций и спекуляций с доступной им инсайдерской информацией.
      Общий посыл Лопатина немногим отличался от твёрдых рекомендаций силовому блоку; всё те же: «усилить, углубить и расширить». Но с той лишь весомой разницей, что на каждого своего осведомителя, включая и высоких сановников, у него копился компромат, о чём они, если и не знали наверняка, то, безусловно, догадывались. И, всякий раз, подобно сегодняшнему беспрецедентному (действительно очень редкому) проколу в Лефортово с неизвестным пока чёртовым Шортом, когда он экстренно встречался с каждым тет-а-тет, и весьма жёстко и недвусмысленно намекал об этом. Мол, коли, не дай Бог, что-то похожее опять случиться, «то сидеть тебе Петя (Вася, Лёша, и т.д. по списку) при самых удачных раскладах не в тёплых и сытных столичных креслах, а на отмороженном казённом очке где-нибудь под Магаданом».
         Конечно, потенциальные клиенты пенитенциарной системы, понимали, что, если, не дай Бог, всё же придётся сменить модные костюмы от Pierre Cardin с золотым Parker на телогрейку от фабрики «Большевичка» с кайлом, то почти наверняка тяжкую чашу сию придётся испить и Лопатину.
       Однако поодиночке, но «связанные одной цепью» компромата от Павла Павловича чиновники рассуждали, словно бы единый коллективный разум, примерно так:
       во-первых, - далеко не факт, что Лопатина с его высокими связями и прожжёнными адвокатами удастся определить на нары;
      во-вторых, - даже если его и отправят в места не столь отдалённые, то с учётом  криминального авторитета и соответствующих завязок в блатном мире приобретённых им  во время первого срока,  второй - будет всё одно что внеплановый пикник при пасмурной погоде. Да и, наверняка, он быстро выйдет по УДО, которое его ушлыми же адвокатами и несчётными купюрами будет состряпано так, что никакой самый въедливый и кристально честный Прокурор носа не подточит.  А нам, чиновникам, - людям изнеженным, тонкой душевной организации, голода, холода и телесных страданий не ведавших, - тюрьма - смерти подобна. Кроме того, Лопатину ничего не стоило по своим уголовным каналам руками блатных сокамерников устроить бывшим, ставшими ему неугодными осведомителям дополнительный Армагеддон к уже существующему казематному аду;
      в-третьих, - тюрьма, безусловно, как не плюнь, место дюже гиблое, а всё ж «лучше» там помучатся, чем быть прикопанным душегубами где-нибудь в Подмосковном глухом лесочке без единого шанса на чудо продолжения самой жизни, прости Господи. И опасения эти зиждились не на пустом месте.
      Лет десять назад один чиновник был случайным образом найден грибниками полу растленным недалеко от своего коттеджа под Клином, когда сошёл снег и первые сморчки повылезали из сырой земли погреться на тёпленьком апрельском солнышке. Еще года три спустя - другой (водитель со стажем) на своём дорогущем Gelendewagen со всего ходу, средь бела дня насмерть влетел в железобетонный столб: техническая экспертиза однозначно показала, что причиной трагедии стали отказ тормозов.  А уже пару лет тому назад, третий - и вовсе бесследно сгинул чёрт знает куда, оставив без содержания и в гнетущем убийственном горе неведения семью и тайную любовницу.  Конечно, никаких прямых улик о причастности к этому ужасу «Лопаты» следствиями не было найдено. Однако в очень узких около властных кругах столицы опасливо шептались, что, скорее всего, именно Павел Павлович через десятые руки мстил информаторам за их предательство.
       Так или иначе, но подспудный, едва ли не животный страх чиновников перед авторитетным бизнесменом был вбит в их подсознание, как огромный ржавый 200 миллиметровый гвоздь по самую шляпку, и перманентно зудел, лишний раз, напоминая об известной криминальной формуле: «Вход рубль, а выход - два; да и то если повезёт». 
 
    - Ну, а ты чего такой весь загадочный, смурной?.. - внимательнейшим образом прищурившись, словно бы вождь мирового пролетариата на известной картине «Ходоки и Ленин», обратился Лопатин импровизированной рифмой к Половикову, оказавшимся последним в когорте вызванных на разборки чиновников. При этом на нервической физиономии Игоря Игоревича одновременно отражались страх, неуверенность и какая-то скрытая внутри архи важная тайна, которая вот-вот разорвёт его в клочья, как бомба, если с ней немедленно не поделится с первым встречным, коим по счастью для него оказался сам шеф.
     -Да вот… что-то волнуюсь я, Палыч, не по-детски… - преодолел-таки привычную робость начальник департамента жилищной политики по району Лефортово города Москвы. - Есть у меня преинтересная информация по Шорту, только вот опасаюсь…
    - А ну-ка, ну-ка!!! - тут же оборвал его на полуслове сразу же возбудившийся Лопатин, как ошпаренный выскочив из кресла, - выкладывай, Игорёк, всё, что знаешь до последней копейки, а уж я разберусь, что к чему…
    И Подстилаев с нескрываемым облегчением быстро пересказал всё то, что ему поведал днём после суда Корыстылёв с самыми мельчайшими подробностями, включая даже казус с местным чёрным котярой - до невозможности наглым и развязным. И, как вишенка на торте, с многозначительным видом передал Лопатину с десяток фоток таинственного швейцарца, которые, напомним, незаметно сделал Корыстылёв в суде с помощью смартфона через дырочку в газете.
    -Так вот ты, оказывается, какой северный олень... тьфу ты - чёрт не русский… -  пренебрежительно ухмыльнулся Павел Павлович, тщательно тасуя фотографии Шорта, как карты в колоде перед раздачей. - Клоун, блин, ряженый, …а и в самом деле на Олега Попова похож; ну, такого-то Кузьму я и сам возьму!.. - подытоживал он тяжёлый для себя день с заметным облегчением. - А твоему толковому помощнику так и передай, что от меня ему большая благодарность за инициативу и наблюдательность, как его… всё забываю, Стас, кажется?
   - Так точно, - по-военному отрапортовал тот, не преминув примазаться к неожидаемому успеху, - мой лучший помощник, лично его подбирал.
   - Ладно-ладно, шерочка с машерочкой, и про тебя, Игорёк, то же не забуду… в своё время, - молниеносно уловив толстый намёк, неопределённо ответил Лопатин. - Вот если бы ещё с этим клятым домом в Лефортово так же оперативно сработали как в суде, то цены б вам не было: давно бы в шоколаде купались, а не тряслись предо мной словно цуцики после каждого залёта.
    - Да мы, Палыч, уж полдома расселили… - неуклюже попытался оправдаться Подстилаев, - с хвостиком…
      - А хвостик, блин, обрублен как у того кота одноглазого?! - чуть нахмурился шеф.- Так что передай своему суеверному помощнику и себе на ус намотай, что не котов надо боятся, даже если они по жизни самые последние обормоты; уж кто-кто, а они свой тяжкий хлеб честно добывают. Людей надо опасаться - вот где порою, настоящие звери скрыты за как бы человеческим обликом: уж поверь мне, Игорёк… повидал я подобных тварей на своём веку в местах не столь отдалённых…
     Последняя фраза резко изменила цвет лица Подстилаева: из относительно терпимого до тёмно-серого, а микроскопически натянутая улыбка его оборвалась, как вольфрамовая ниточка в лампе при коротком замыкании.
     - Да, что ты, братец, сразу почернел-то, словно тебе Прокурор червонец впаял - не бери в голову, - покровительственным тоном снизошёл до утешения Лопатин, - это я так, …философствую вслух, просто непростой день выдался.
     - Так может, я тогда пойду, Пал Палыч? - ухватился трусоватый чиновник за «соломинку»  в виде усталости шефа, - время-то за полночь уже…
    - Действительно припозднились, - с некоторым удивлением взглянул он на переливающийся брильянтовым сиянием циферблат каких-то дорогущих часов из Швейцарии.
      Наконец, выставив за дверь крайне растерянного казённого помощника с «рюкзаком» ценных указаний, не реализация которых сулила тому в самом лучшем, практически невероятном  случае - чудесное возвращение на малую родину в Карелию, пусть без штанов, но с головой, -  настроение Павла Павловича заметно улучшилось. Ибо новая информация да ёщё с фотографиями Шорта теперь вполне укладывались в более или менее логическую конструкцию. Осталось узнать лишь детали того, что связывало аляповатого иноземца с Уклейкиным, а через это - с ополчением и клятым домом.
       И Лопатин, вновь обретя, чуть было не пошатнувшуюся уверенность, - начал с нетерпением вожделеть реализацию своего нового плана тотального давления на противников, особенно на Лефортовском участке фронта.  В нём всё более разгорался тот ни с чем несравнимый азарт охотника, который накануне тщательно расставил силки и капканы, и, предвкушая богатую добычу, - он никак не мог заснуть, ворочаясь от приятных мыслей и картинок, которые обильно генерировал его возбуждённый мозг глубоко за полночь.   
      Однако ещё через час Природа, как и положено хозяйки всего и вся, взяла своё, и Лопатин, обрывисто бормоча: «Вешайтесь, сучьи д… дети!!!», «Сдавайся, Ук… Ук… Лейкин!..», «Чёрт… ов Шор…т…», - со всеми потрохами сдался в плен караулившему его сверх меры Морфею, отчего последний даже немного понервничал; впрочем, в пределах разумного, ибо был тут же вызван своим отцом Гипносом по какому-то неотложному дельцу.

                Глава 4

         Распрощавшись с Яценюком, как едва ли не с самым горячо любимым дядей на свете, Уклейкин буквально физически ощутил, что с его истерзанного переживаниями и сомнениями сердца упал не булыжник, не глыба, а огромная скала, да чего уж там мелочиться - целые Гималаи рухнули! Он почувствовал такое душевное облегчение и прилив сил, что получи он в эту минуту приказ от Родины полететь в Космос, то, ни секунды  не раздумывая, даже без специальной подготовки рванул бы покорять бесконечные просторы Вселенной. Володя как никогда за всю свою сознательную жизнь был готов  окончательно доказать всему миру, что он не «кишка тонка», а подобающий человек с большой буквы, ощущая это неописуемое духоподъёмное состояние всем своим существом.
       Энергия распирала его изнутри, как стальную оболочку бомбы перед самым взрывом, и он начал лихорадочно искать ей максимально полезное применение. «Так-так-так! - закипал возбуждённый мозг Уклейкина, - перво-наперво надо срочно связаться с Сашкой-Подрывашкой, а то он опять свинтит по-тихому на Волгу к деду, и свищи его в тверских дебрях!..».
       Сказано-сделано. И Володя с первой же попытки дозвонился не признанному компьютерному гению, отчего с его сердца свалился очередная тяжесть, но уже существенно меньшего размера. «Похоже, действительно белая полоса наступила, только бы не сглазить, тьфу-тьфу-тьфу!..» - мысленно сплюнул он через левое плечо и постучал по табуретке.
      - Привет, старичок, рад тебя слышать, да ещё таким бодрым! - не менее энергично отозвался Сашка, также, находясь в прекрасном расположении духа. Буквально вчера, поспорив с коллегами по цеху, он таки взломал хитрую защиту весьма заметной британской газеты и был счастлив уже тем, что хоть таким образом отмстил англичанам за все их столетние подлости по отношению к России.
     - Ты я тоже чувствую в отличном тонусе!
    - Да, брат, жизнь бьёт ключом, оттачиваю ремесло, - не без гордости за свои профессиональные навыки и успехи ответствовал Подрываев.
     - Молодчик! -  порадовался за друга Володя. - А я ведь, Сашка, по нашему делу звоню… - понизил он голос до конспиративного уровня.
     - Кузькина мать?.. - догадался тот, также снизив децибелы до уровня шёпота.
     - Да, «бабушка приехала», - условным словесным кодом, взятым из популярного фильма про контрразведчиков Великой Отечественной Войны, подтвердил Уклейкин.
     - Ну, слава Богу!.. - всё-таки вырвалась искренняя громогласная радость из Подрыаева, -  наконец-то займёмся настоящим делом. - Когда, где и во сколько встречаемся?
    - Как только с «бабушкой» всё согласую, то тут же тебя звякну. - Но главное, дружище… -  взял многозначительную паузу Уклейкин, - из Москвы, - ни-ни! Что-то мне подсказывает, что всё может начаться со дня на день.
     - Да что ж я не понимаю, какая на мне ответственность лежит, -  даже, как будто бы, чуть обиделся тот. - А, вообще, - мгновенно взбодрился Александр, - помяни моё слово, старичок, то, что мы сотворим, войдёт в учебники по информационной безопасности и массовых коммуникаций; я так нашу «Кузькину мать» усовершенствовал, что о строительных махинациях нашего подопечного разве что на Марсе не узнают, да и то не факт!..
     - Главное, что бы до Прокуратуры дошло, а лучше - ещё куда повыше … - ответил Уклейкин чуть менее уверенно.
     - Даже не сомневайся, старичок, и до Кремля дойдёт, и даже до Вашингтона с Лондоном, поверь мне; есть пока, увы, у нас и, особенно у начальства, некоторое раболепство пред чванливым мнением Запада, о чём ещё Тютчев с Достоевским писали, тебе ли, как их коллеге, об этом не знать. - Ну, а там один чёрт до Марса когда-нибудь весть долетит!.. - не унимался, Подрываев, добродушно хихикнув.
      - Ну, Марс так Маркс!.. - «сдался» Уклейкин, оговорившись, и вследствие этого непроизвольно чертыхнулся, но исключительно про себя, свято помня о возможных негативных последствиях. - Только будь на связи, марсианин! - попытался он неуклюжей шуткой отвести внимание друга от случайного ляпа.
     - Обязательно буду, товарищ Энгельс! - всё же съехидничал по-доброму напоследок Сашка, отключившись.

      «Так-так-так! - продолжала искать исходящая из Володи энергия, положительного выхода, - что же дальше предпринять?! - Кстати, - на секунду задумался он, вспомнив недавний жуткий сон о судилище над ним на красной планете, - ну, вот к чему Сашка ляпнул о Марсе? А я, блин, тоже хорош, Марксом оговорился, отчего это: только потому, что он треклятый Карл?! Случайность или снова, не дай Бог, чертовщина?.. Ладно, отставить предрассудки! - сам себя приказал он и продолжил лихорадочно соображать, как с максимальной рентабельностью для общего дела использовать редкое в последнее время обстоятельство, что переменчивая фортуна таки повернулась к нему своим вожделенным, как у ангела хранителя, лицом.
      Однако не успел Уклейкин сосредоточить мысль о том, что далее следовало бы позвонить Крючкову, дабы предупредить его, что партия с Лопатиным вот-вот войдёт в эндшпиль, как тот с нескрываемым воодушевлением на радостной физиономии едва «припудренной» некой тайной появился на пороге коммуналки.    
     «О, как! - ещё и с телепатией подфартило: только о нём подумал, а Серёга уже тут как тут», - только и успел сообразить удивлённый Володя перед тем, как чрез мгновение был едва не удушен в жизнерадостных объятиях своего лучшего друга.
     В правой руке Крючкова уверенно колыхалась свёрнутая в трубочку жёлтого цвета газета, которую он страстно желал вручить Володе, будто бы факел с долгожданным пламенем в момент одного из этапов многонедельной процедуры передачи олимпийского огня от спортсмена к спортсмену. От самого же Серёги можно было запросто прикуривать - настолько распалилось в нём невыносимое желание поведать ещё не посвящённому, как он железобетонно полагал,  ополчению, сногсшибательную, практически невозможную новость, которую он едва в себе сдерживал:
      - Ну, пляши, друг Вовка!!! сейчас я тебя такой вестью оглоушу, что вы мне всем домом до скончания века будете магарыч выставлять!
      - Была охота… - как-то на удивление Сергея вяло среагировал его товарищ на, казалось бы, невыносимо интригующий анонс. - После всего того, что сегодня уже произошло, дружище, меня уже ничем не удивить, - чуть ли не зевая, продолжил Уклейкин. - Ну, разве что действительно какой-нибудь марсианин прямо сейчас на кухню ввалится… - добродушно ответил он, вспомнив разговор с Сашкой о Марсе, и не в силах радостно не улыбнутся взъерошенному от непонимания другу.
      И в ту же секунду на пороге квартиры появился, конечно же, никакой не марсианин, а вполне себе реальный Толик, являющийся, как мы помним, полноценной одной третью известного во всей округе не разливного трио. В правой руке «пришельца», также как и у Крючкова, но нервической рябью сотрясалась туго скрученная в трубочку газета, подозрительным образом схожего цвета и размера.
      Многозначительно поправив сползающие с потной переносицы старые, отремонтированные с помощью скотча и такой-то матерью очки средним пальцем левой руки (сплочённый коллектив двумя голосами против одного проголосовал за то, что компенсационный четвертной Воскресенского после известной футбольной дуэли лучше потратить на дезинфицирующие крепкие напитки, нежели на новые окуляры), Толик быстро осмотрелся. И, не скрывая радости на растянувшейся до ушей улыбке, вследствие небезосновательного предвкушения быстрого и лёгкого финансового вознаграждения, бывший студент так и неоконченного филологического ВУЗа, придав относительно моложавому, но уже изрядно испитому голосу невозможную мягкость, и ещё более редкую по нынешним временам учтивость, - выдал нижеследующее:
        - Я, уважаемый Владимир Николаевич, (он вновь скользнул ревнивым взглядом в сторону Крючкова с раздражающе похожей газетой) изволю быть послом доброй воли от известной достопочтимой части нашего многоуважаемого общества. И посему готов первым (он опять сверкнул взглядом в сторону Сергея, но уже почти победоносно) огласить вам, как активному члену штаба ополчения, за не именем прочих, что всем нашим мытарствам наступил долгожданный конец! Благоволите сами зачитать соответствующее решение компетентных  государственных органов… (после «органов» он нервно, разово икнул страшно пронзительным фальцетом) …из только что вышедшей из печати газеты «Вестник Лефортово» или позволите мне выступить в роли глашатая невообразимой новости?..
       - Гласи… те… - растерялся Уклейкин, совершенно не ожидавший столь высокопарных речей из, видимо, навсегда потонувших в алкоголе уст Анатолия, выбравшего со своими соратниками не простую даже чисто в бытовом плане стезю этаких анархистов-нигилистов.  Крючков же, было раскрывший рот для резкой отповеди наглому подшофе очкарику, так же немного оторопел от дореволюционного слога, и, замешкавшись, не подобрал быстро должные колоритные, увесистые, как пролетарские булыжники, слова. Этим мгновенно и воспользовался «не марсианин», - величаво, с пафосом и на удивление членораздельно зачитав из газеты заметку, суть которой заключалась в том, что решением специальной комиссией Москомархитектуры дом по Красноказарменной 13, признан историческим наследием столицы и… (барабанная дробь!!!) сносу не подлежит. 
    - Так что, благоволите, господа-товарищи, как в древней Греции, гонцу, то есть мне, принесшему первым благую весть по традиции отсыпать… - тут он задумался на секунду, - ну, хотя бы червонец, то есть… два, я хотел сказать!..
    - Лады!.. - не мог не откликнуться Уклейкин, как ценитель словесности, фактически реликтовому слогу от представителя, как он убеждённо считал, маргинального слоя интеллигенции, к коему с нескрываемым уважением, не смотря на известный порок, относил Анатолия. «А кто не пьёт? Назови! Нет, я жду!» - вспомнил он тут же к месту знаменитую тираду, проецируя оную, объективности ради, в том числе, и на себя, отчего участливо улыбнулся «греческому посыльному». - Червонца, конечно, у меня нет, тем более двух, но честно заработанную трёшницу, Толик, держи!.. Может, Петрович после ещё что-нибудь добавит…
     - «Не хотелось бы… - подумал навсегда не дипломированный студент, зная крутой нрав уважаемого ветерана, и справедливо решив, что три рубля всего за одну минуту - это на сегодня потолок, он моментально исчез с порога, оставив после себя, как переливающееся в горном ущелье слащаво-вежливое эхо: «Благодарствую!..». И уже только отойдя от коммуналки вглубь подъезда на безопасное расстояние, заметно смелее добавил: - А может, ещё и заскачу за недодачей, adieu!»
        На Крючкова было жалко смотреть. Его страстное желание всенепременно раньше всех  обрадовать лучшего друга фантастическим известием рухнуло в одну минуту из-за какого-то охламона и выскочки, которым в целом двигало не искреннее человеческое чувство соучастия, а банальная корысть, точнее, одно из её частных проявлений - покупка фактически дармовой выпивки.
      - Это что сейчас было-то?… - только и смог вымолвить немного потерянный совершенно неожиданным поворотом событий приятель, непроизвольно, ещё туже скручивая газету, но уже  в подобие милицейской дубинки.
      - Фу, Серый…  - продолжал сиять, словно масленичный блином, добродушной улыбкой Уклейкин, - тебе три рубля жалко, что ли?..
      - Причём тут деньги, - почти совершенно беззлобно фыркнул Крючков, - я же просто первым хотел обрадовать тебя и всё ополчение, а этот четырёх глазик встрял, понимаешь, как чайник на перекрёстке и всю дорогу собой перекрыл.
      - Эх… Серёга… - утешающее потрепал его за плечо Уклейкин, не хочу тебя расстраивать, но эту действительно фантастическую новость, я ещё в полдень знал. - Вот глянь-ка - эта копия постановления Москомархитектуры об исторической ценности нашего дома, которую загадочный Шорт по-дружески передал Шурупову сразу же после суда, - и он показал документ ошарашенному другу, который читая его, едва не испепелил оный пытливым взглядом.
       -Так чего же ты, блин, тогда комедию ломал с этим проспиртованным Анатолем с его, блин, старорежимными «соблаговолите» да «благодарствую»?!
     - Жалко его… - сочувственно пожал плечами Володя, - ведь способный малый, ВУЗ почти закончил, филолог, вон какими словесами жонглирует;  да и мы его на днях, когда он «штангой» был на воротах, чуть мячом не покалечили, вернее мой легендарный тесть, но, согласись, это всё одно что мы пенальти били. И как только он в эту мутную компанию таким молодым влился - ума не приложу…
     - Это да… - согласился с сожалением Серёга, - сколько поломанных судеб из-за этого проклятого зелья,  - не зная, куда девать глаза от того, что и он немало претерпел от зелёного змия. - Кстати, а что это у тебя на столе булькает, дружище?.. - зацепился его тут же оживившийся взгляд, словно репейник за штаны, за не допитую бутылку повышенной ёмкости и закуске, всё ещё расточающей неописуемые не местные ароматы.
     - Вот!!! - возликовал Уклейкин, - это-то и есть самое главное!
     - Кто бы сомневался!.. - молодцевато подмигнул Серёга и многозначительно почесал нос.
     - Да не в этом смысле… - невольно вновь улыбнулся Володя. - Хотя это, - согласительно кивнул он в сторону стола, - действительно не помешает. И ловко разлив по стопкам горилку из Ужгорода за четверть часа сдержанной дегустации пересказал другу всё что случилось с ним после того как они расстались в «Одуванчике».
     - Значит, говоришь, Петрович вставной зуб даёт, что эту, как он сказал, филькину грамоту, Лопатин на днях покроет, как бык овцу?
     - На все 100, - твёрдо ответил Володя. - Я поначалу, также как и ты до ушей обрадовался: мол, всё, отмучались, слава Богу. А потом, когда эмоции поостыли, - сам сообразил. Вспомни, как я тебе рассказывал, в каких личных фешенебельных апартаментах рядом с Кремлём он меня принимал для интервью: всё, бляха муха, в золоте и в антиквариате. Теперь добавь прочие его наворованные богатства за лет 20-ть, что Сашка пиратским образом накопал в интернете, Наденька - по своим каналам, ну и мы с тобой - по мелочи. Учти и то, что за все эти годы на Лопатина при его масштабной строительной, фактически криминальной деятельности после выхода на свободу, не было заведено никакого, даже копеечного административного дела, типа проезда на красный свет. И, суммируя всё это, и то, что нам ещё не известно о его возможностях, человек разумный, опытный, коим и является Петрович, ну, и мы  - не совсем наивные люди, - должны сделать единственно верный вывод: что у такого перца ушлых адвокатов и прочих прикормленных юристов, как собак не резанных.
    - Согласен… - с сожалением  вынужденно выдохнул Крючков, бравурный запал которого, вновь было начал медленно тускнеть, словно запотевающее от пара окошко в бане.  - Жаль… я уж и губу раскатал шире некуда, мол, отпразднуем победу во всю Ивановскую всем домом…
     - Отпразднуем, Серёга, обязательно отпразднуем, но чуть позже! - на удивление друга крайне уверенно и с изрядной долей оптимизма, живо, с хитрым огоньком в азартных глазах откликнулся Уклейкин. - Я тебе не зря про возвращение Яценюка сказал. Так вот, теперь самое главное: он мало того что, наконец, вернулся из Украины, но самое наиглавнейшее - лично согласился участвовать в подрыве нашей «Кузькиной матери».
     - Ну! - восхитился Крючков, - неужели прямо таки сам согласился?..
     - Вот тебе и ну…- на мгновение задумался Володя, - конечно сам. - Понимаешь, Серёга, как это принципиально важно для нашего дела, а для меня, как его коллеги во всех смыслах - особенно. А уж Демьяну Тарасовичу, которому до пенсии - кот наплакал, и который осознанно идёт на колоссальный для себя риск, где идёт речь даже не о возможной утере скромного государственного пособия, а о судьбе собственной головы - и подавно. А ведь он только-только с похорон брата вернулся… - тяжело выдохнул Уклейкин. - Ты представляешь в связи с этими обстоятельствами, Серёга, какая им была проведена колоссальная внутренняя, духовно-нравственная работа?! Он, насколько я понял, о чём-то таком догадывался всё это время, особенно с тех пор, когда Наденька чудом нашла в Москве его единственный сборник стихов, изданный копеечным тиражом лет сорок назад, и, мы с ней, как бы случайно, прости Господи, подсунули его ему под нос. И, тем не менее, он нашёл в себе силы переступить через убогость наших уловок; пусть они и были направлены на благое дело. Одним словом, - только настоящий, подобающий человек, может вот так вот абсолютно бескорыстно откликнутся чужому горю, рискуя чуть ли не самой жизнью!.. Сам видел, какие отмороженные шакалы у Лопатина, им человека прибить, что муху прихлопнуть.
       И, для наглядности, аккуратно взяв со стола скрученную газету, которую Крючков так и не использовал по вожделенному им назначению, Володя смачно приложился ею по вышеуказанному насекомому, от которого на кухонной стене осталась лишь весьма заметная кровавая «клякса».
      - Нда… вот так живёшь себе, живёшь, а потом - бац! и нет тебя… - с философской грустью покачал густой гривой разлохмаченных волос Крючков. - Действительно отчаянный дядька этот Яценюк…и горилка его из Ужгорода - самый наивысший сорт…
     - Ну, причём тут это… - с еле уловимым упрёком ответил Уклейкин.
     - Не скажи, брат, - подмигнул ему Серёга, настроение которого начало быстро реанимироваться, почти дойдя до предыдущего, почти максимального уровня, когда его столь безапелляционным образом обломал непутёвый Толик. - Вспоминая гениального Антона Павловича, можно, и даже нужно дополнить его блестящую идею о том, что «в человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли», также и тем, «что именно человек наливает друзьям своим в рюмки»!..
      - О, как вывернул! даже и Чехова приплёл… - улыбнулся  Володя, - и ведь, по сути, не возразишь.
      - А я о чём!.. - продолжал развивать тезис классика Крючков. - И вообще, я где-то читал, что настоящие герои - щедрые люди.
       - По-другому и быть не может, дружище… - ещё более оживился Уклейкин, - сам подумай: если человек готов пожертвовать самым дорогим что у него есть - своей жизнью, то, что для него всё остальное, бренное… пыль и прах у ног его.
       - Согласен… - уважительно подытожил Серёга по поводу героизма вообще и Яценюка в частности. И он начал сам себя ещё больше подстёгивать, дабы не померкнуть блеклой, трусливой мышкой в лучах неожиданной отваги выпускающего редактора, который ему изначально казался совершенно обыкновенным человеком, и даже каким-то интеллигентным рохлей:
      - Ну, и когда мы, в связи явлением твоего коллеги по цеху народу, «Кузькину мать» взрывать будем?! - с решительным нетерпением потёр Крючков ладони, которыми он, словно удалой богатырь русский, был готов схватить безразмерный осиновый кол и расплющить оным одним махом, оптом все три головы первого же попавшегося Змея-Горыныча.
     - Не кипятись, Серый, - немного осадил Володя друга, - ты прекрасно знаешь, что не только у тебя по поводу Лопатина кулаки чешутся. - А по времени, думаю, что вот-вот всё закончится, чувствую на дни счёт пошёл, а сейчас, как будто бы некоторое затишье перед неминуемой бурей…
      -Так тогда тем более надо подготовиться, как следует, что б, блин, без осечки всё бумкнуло! - ни на миллиметр не отступал Крючков от занятых им штурмовых позиций. - У тебя, какой-никакой план-то созрел, что-нибудь уже сделал?
      - А как же, камрад!.. - озорно подмигнул Уклейкин, - но сам понимаешь - это пока даже не черновик, а так… наброски, которые ещё шлифовать и шлифовать надобно, как природный невзрачный алмаз до сияния бриллианта, чтоб его Шурупов со штабом одобрили; итак, внимай:
     - во-первых, - Яценюк попросил хотя бы пару суток, что б войти в курс дел, рабочий ритм и тому подобное;
    - во-вторых, - нашему компьютерному гению я с час назад уже дозвонился, причём, заметь, с первого раза! и он поклялся, что никуда из Москвы, как тогда на Волгу, не свинтит, пока лично не удостовериться в развалинах империи Лопатина; и вообще  - он на низком старте и также как и мы рвётся в бой;
     - в-третьих,- только я набрал твой номер, что бы и тебя предупредить о возвращении из Ужгорода Демьяна Тарасовича, а главное - о его согласии на наш Гангут…
     - …ну, я уже весь тут, как на вороге хомут!.. - весело перебил товарища Крючков первой пришедшей на его фривольный ум рифмой, оценив намёк начитанного друга о знаменитой и первой морской победе русского флота у мыса Гангут в Северной войне над шведами под командованием Петра I Великого 27 июля 1714 года.
     - Ну и Гитлеру - капут! - отсыпал ему той же вдохновенной монетой Володя, - не отвлекай…
     - Молчу, молчу… - мгновенно изобразил тот из себя саму послушность.
      - В-четвёртых,  - и это самое важное: до подрыва нашей «Кузькиной матери» нужно, чтобы каким-то образом сложился такой уровень нашего противостояния с Лопатиным, что бы этого не могли не заметить ни пресса, ни общественность, ни власть. И, разумеется, желательно удержаться в рамках закона, без излишних эксцессов. Помнишь, Серёга, когда мы в первый раз собрались у Сашки по поводу «Кузькиной матери», - ты притащил интереснейшую брошюрку о коммуникационных технологиях?..
    - Как не помнить… - неожиданно взгрустнул Крючков, - такого хомяка по глупости загубили!..
       - Это да... - сочувственно солидаризировался Уклейкин, с укором взглянув на самогон, как на первоисточник всех бед человеческих, невыносимая притягательность которого столь сильна, как у запретного плода.
     - А по-поводу новых информационных технологий, - тут же стряхнул с себя Сергей лёгкий налёт печали, как первый робкий снег с шапки, - я вам, ретроградам, сразу тогда сказал, что за этим будущее по охмурению народонаселения продвинутыми барыгами. - А вы ещё всё талдычили, мол, совесть, мораль, этика и благоразумие переборют любой завуалированный обман; даже богом меня попрекали, будто бы я твёрдолобый атеист. А я… я, как и любой свободно мыслящий человек, просто привык всё подвергать сомнению, а не принимать на веру, какой бы авторитет мне не втирал, якобы, прописные истины…
      - Ладно, извини, брат, погорячились мы тогда с Сашкой, ну какой ты к лешему атеист, скорее классический библейский Фома Неверующий, - начал успокаивать Володя чуть возбудившегося товарища сравнением со всемирно известным апостолом Христа.
      - Принято… и запротоколировано! - не без чувства сразу же вздувшегося собственного достоинства возрадовался Крючков, подразумевая под последним словом - обязательную процедуру разлития неподражаемой украинской горилки по русским стопочкам и моментальное «примирительное» распитие оной, что и было с блеском исполнено друзьями.
      - Так вот, дружище, - продолжил, благостно крякнув, Уклейкин после вышеуказанной традиционной церемонии, - я с твоим утверждением ни на грамм не спорю и, увы, должен признать его, как современный сильнейший метод психологического воздействия на массы. Я, Серёга, мало того, что раза три затем проштудировал твоё английское пособие, но и всё последние время, не афишируя, скрупулёзно изучал подобный материал. И вообще, с тех пор почти постоянно думая об этом, - всё более, вынужденно соглашаюсь с эффективностью буржуйских методов в области социологии и управлении общественными процессами, кочергу им в дышло!.. Так что взрыв нашей «Кузькиной матери» сам по себе - это, как говорят математики, - необходимое, но не достаточное условие. То есть для достижения максимального поражающего эффекта информационные осколки нашей бомбы должны всенепременно разорвать в клочья уже, как бы накануне заминированную строительную крепость Лопатина.
     - Поясни… - сосредоточенно закурил Серёга.
     - Сейчас всё сам поймёшь, - заводился Уклейкин, свято помня, что белая полоса не вечна. - Что, например, делают всякие ушлые продюсеры, антрепренёры и прочие корыстолюбцы, когда организуют гастроли какой-то «звезды», пускай даже и настоящей?
      - Так… рекламируют почём зря, уж мне ли это, как продвинутому продавцу, не знать, - с  некоторым апломбом профессионала своего дела, и действительно не безосновательно, ответствовал Крючков.
     - Правильно, дружище, вся эта шайка-лейка начинает раскручивать интерес публики по полной программе: от того что ест их божок на завтрак, до того с кем он спит, развёлся, подрался, обделался и прочую ахинею. В подогрев интереса идёт буквально всё, на что только способна фантазия и бюджет продвинутых профессиональных зазывал. Правда это или ложь - никого совершенно не волнует, да и кто будет в этом разбираться, когда искусственно созданный массовый психоз толпы в мановение око потопит любой голос сомнения, как утлую лодочку шторм в разгневанном океане. И будь ты семи пядей во лбу, Юлий Цезарь в квадрате или Лобачевским в кубе, - взбудораженная толпа будет глуха, как миллионы тетеревов к железобетонным доводам разума, ибо в своём искусственно помутненном сознании напрочь лишена критического мышления. И всё это потому, что всевозможные мифы, домыслы, небылицы, восхваления, слухи и тонны прочей откровенной лжи перемешенной с горсткой правды - круглосуточно тиражируются  в загодя прикормленных СМИ.
      В обществе специально создаётся что-то типа безумного ажиотажа, нагнетается атмосфера поклонения культу, вбивается в подсознание мысль, что если ты лично не будешь на выступлении «звезды», то настоящее имя твоё - неудачник, и вся-то твоя и до этого никчёмная жизнь теперь уж окончательно, бесповоротно и навсегда потеряет смысл. И даже уже на самом концерте перед, как бы, долгожданным явлением толпе их «кумира», на подогреве выступают «звёздочки» местного разлива и малой, как чекушка, ёмкости, за долю малую. И лишь тогда, когда толпа доведена до абсолютного экстаза, наконец-то в свете софитов, под аншлаговые овации появляется субъект её нарочно взращённого вожделения!.. Браво, бис!!! - ревёт в исступлении обработанная, обезличенная масса. И даже если окажется, что «звезда»,  поёт под «фанеру», откровенно не попадает в ноты, под кайфом, пьяна или в ином непотребстве, то толпа проглотит и это, ибо, никогда не признается себе, что её банально и тупо развели на бабки.
       И уж потом, когда сойдёт привнесенная пена и время, пусть и не каждый член толпы, быть может, признается сам себе, что лично он и именно под воздействием  незримых кукловодов, был, скажем мягко, облапошен. Но это будет уже не важно, ибо цель организаторов концертного чёса - вполне себе легальный сбор очень не малых денег с доверчивой публики - была с блеском достигнута. Занавес!.. И, так, увы, сегодня везде: от стадионов до выборов…
      - Гм… ну и что тут такого особенно? - на удивление флегматично пожал плечами Крючков. - Паскудство, конечно, но во все века так было, только в иных формах: без лоха и жизнь плоха. Вот и наше солнышко - Александр Сергеевич, не даст соврать, помнишь его знаменитое: «Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!».  Просто сейчас с помощью телевидения, радио и интернета разводить простофиль на купюры стало дешевле, проще, а главное - на порядки масштабней. Только каким тут боком, Вовка, наша «Кузькина мать»?..
      - Я же тебя в самом начале сказал, - продолжал Володя, - что, накануне подрыва «Кузькиной матери» в идеале нужно, что б случился между нами и Лопатиным такой конфликт, который бы непременно попал в СМИ, желательно центральные, а лучше, конечно, телевизионные по аналогии с вышеприведенным примером. Вот только с этим, как минимум, две проблемы: каким образом, когда и где произойдёт буза, если она вообще произойдёт, а если она и случиться, то, как привлечь к ней внимание тех же журналистов с видеокамерами?
      -Ах, ты в этом смысле… что ж толково придумано!.. - снисходительно похвалил Крючков задумавшегося друга, как учитель старательного ученика, - всё, блин, по западной ушлой технологии… в этом они действительно, дьяволы, мастера…
     - Вот-вот… - ещё крепче нахмурил лоб Уклейкин, - а наш рязанский русак - прост и доверчив, как пятак…
     - Не скажи, брат: был бы ухват, тогда и сварим щи, хоть чертей полощи!.. -  подмигнул тот залихватски, крайне удивившись, как ловко удалась последняя рифмованная фраза.  - Лучше капни по полтинничку, ибн Вовка, для вдохновения, - вновь многозначительно зачесал нос Крючков. - И тогда, я тебе в благодарность, как продвинутый практикующий торгаш крупного супермаркета, психолог-конфликтолог, а с недавних пор ещё и тёщевед - тут же пару-тройку идей экспромтом набросаю.
     - Слушаюсь и повинуюсь!.. - как безотказный старик Хоттабыч подыграл отличному настроению друга Уклейкин, ещё с детского сада зная, что в подобном духоподъёмном состоянии Серёга действительно мог сотворить всё что угодно; причём, как со знаком минус, так и плюс, но на относитетельное спокойствие родных и близких - с преобладанием последнего.
      И комбинаторы дабы не расплескать драгоценные секунды мозгового штурма тут же решительно опрокинули в себя очередные «по пятьдесят» пусть и ныне юридически заграничной, но великолепной и, во всех смыслах, де факто исторически родной горилки.
     - Как в подобных хитросплетениях восточные мудрецы говорят?.. - облачившись в образ магистра начал с лёгкостью генерировать идеи Крючков. - «Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе», а если по-нашему: «Сучка не захочет, кобель не вскочит».
      - Вот только давай, Серый, без театральности, - торопил в нетерпении дождаться конкретики Уклейкин впавшего в некий транс творчества товарища, - тут кроме меня и мух с тараканами, - ни одной живой души: оваций с букетами не будет.
     - Как скажешь, соратник, - как ни в чём не бывало, подчинился Крючков; и, тем не менее, нарочито по-актёрски откашлявшись для более чистого голоса, продолжил:
     - Итак! - вознёс он свой указующий перст, не глядя вверх, умозрительное продолжение которого неминуемо бы упёрлось во временно неэксплуатируемою электричеством лампочку Ильича по причине светлого времени суток, -  что мы имеем на данный момент?  - Первое, - это законное решение суда о не сносе дома, и второе - неопределённое время, что бы использовать этот козырь против Лопатина: ведь мы точно не знаем, когда именно его пронырливые адвокаты оспорят его. А то, что они состряпают такую писульку, что наша в сравнении с ней будет, как промокашка против гербовой бумаги, я согласен с тобой и Начштабом полностью. Но плюс-минус лапоть, у нас, как минимум три-четыре дня почти гарантированно есть, ибо будь ты хоть шах персидский или даже цельный министр у нашей бюрократии свои специфические законы, которые шлифовались веками не для того что бы их с наскока брали все кому не лень.
     - Пожалуй, что так… - согласился заинтригованный Володя, начинающий смутно догадываться к чему клонит Крючков, с ещё большим нетерпением подгоняя его,  - а дальше-то что?!..
     - А дальше, как сказал Маугли, публично натачивая кинжал на осточертевшего всем джунглям тигра, «мы начнём дёргать треклятого Шерхана за усы», ну, то есть Лопатина, разумеется; причём на совершенно законных основаниях. Перехожу к конкретике. Вот скажи мне, активный член штаба ополчения, какого хрена до сих пор торчат у помойки эти два жёлтых чудовища, именуемых бульдозерами, которые и сейчас нервируют обывателей при наличии решении суда о том, что дом сносу не подлежит?
     - Гениально! - вновь воскликнул Уклейкин, в голове которого тут же сложился простой и эффективный план друга. - Ведь если мы начнём легитимно выпихивать эти бульдозеры со двора, то об этом Лопатину в любом случае доложат из его же СМУ-66 или ещё откуда-нибудь, и тогда он может занервничать, а стало быть, и дров впопыхах наломать. - Ты ей Богу, Серый, сегодня сама находчивость, этакий лауреат конкурса провокаций имени Остапа Бендера.
     - Дифирамбы, овации, накрытая поляна и все прочие заслуженные плюшки - потом, дружище, - не мог по-доброму не съязвить, крайне довольный собой Крючков. - И погоди так радоваться, будто тебе Толик из-за угрызений совести обещал вернуть сегодняшние «сенсационные» три рубля, а заодно и все прочие безвозвратные долги, - остудил он от преждевременных положительных эмоций товарища. У Лопатина таких объектов в одной Москве, сам знаешь, не кот в тапки наложил, а во-вторых, дабы не расстраивать авторитетного шефа помощники могут тянуть с докладом до последнего, по традиции уповая на наш чудотворный русский авось, мол, глядишь и, как-то, всё само собой рассосётся. А вообще, - этот пример с бульдозерами только цветочки, так… для затравки… ягодки-то впереди.
     - Ну не томи уже, Кутузов…
     - Не вибрируй, Вовка, сейчас всё будет! - продолжал бравировать Крючков, едва ли не полностью войдя в роль великого полководца земли русской. - Вот, к примеру, пару недель назад вы выставляли одиночные пикеты у Мэрии и Департамента жилищной политики Лефортово, которые не требовали разрешений, что, безусловно, очень удобно; но и только-то. Результат-то практически нулевой. Нет, что-то наверняка протекло к Лопатину через его шестёрок, но это настолько узко, что говорить об общественном и, тем более, реальном информационном резонансе, увы, не приходится от слова совсем. В этом смысле сайт в интернете, который сварганил наш Сашка про лошадку а, как бы, заодно и о беззаконном выселении дома - был куда как эффективней. Ведь до сих пор к Бурёнке не зарастает народная тропа, ведущая к убыткам московский Зоопарк, а в соседних домах и вообще в микрорайоне - только ленивый не в курсе вашей войны с олигархом, а это уже не мало!.. - вновь поучительно задрал к потолку палец Крючков, но уже менее акцентировано. - Кстати, ты не в курсе, наш компьютерный гений восстановил сайт, после того, как его грохнули хакеры Лопатина?..
     - Не знаю… - стушевался Уклейкин.
     - Эх ты! а ещё член актива штаба и генеральный конструктор нашей «Кузькиной матери»… -  укоризненно нахмурил брови Сергей, впрочем, как и всегда, беззлобно и наигранно по отношению к лучшему другу. 
      - Давай я ему ещё раз звякну… - попытался реабилитироваться Володя в глазах товарища, справедливо указавшего на очевидный информационный недочёт.
      - После узнаем! - резко отмахнулся тот, словно от решительно пикирующей на его физиономию мухи, решившую отомстить за размазанную до смерти по стенке кухни сестру её.  - Пока не горит, тем более что в данный момент уже не это главное, да и нервировать лишний раз Сашку накануне грандиозного шухера, - не стоит.
       - Это да… - вынужденно согласился Уклейкин, - а то опять что-нибудь отчебучит… «Хотя… он мне всего час назад лично клялся, что из Москвы ни-ни…», - скорее для самоуспокоения подумал он, не решившись перечить другу, который семимильными шагами врывался в творческую нирвану.
       - Так вот, - сделав должные замечания, продолжил фонтанировать Крючков идеями, - теперь, наконец, о главном. - Я надеюсь, вы писали жалобы о том, что у вас уже скоро как месяц отключили газ под видом липового ремонта, который наверняка организовали прихвостни Лопатина?
     - А то! - моментально сообразил Уклейкин, к чему клонит Сергей, -  наша Варвара Никитична, куда только официально не обращалась, а в ответ - сплошной бюрократический футбол, наверное, штук двадцать отписок.
      - Великолепно! - вскочил Крючков с табуретки и начал упругим, нетерпеливым шагом, мерить кухню, словно бы настоящий Михаил Илларионович, накануне принятия судьбоносного для России решения. - То есть, разумеется, я имел в виду, что хорошо, что все их равнодушные, но официальные ответы в бумажном виде у вас на руках. А стало быть -  есть более чем шикарный повод организовать что-то типа митинга, но с обязательным перекрытием ближайшей к дому автострады, дабы максимально привлечь внимание власти и СМИ!..
      - Так мы пару недель назад уже хотели организовать что-то подобное, - горячо подхватил тему Уклейкин. - Эх! видел бы ты тогда бабу Зину с надраенной, как морская рында, сковородкой  в руках, рвущуюся на баррикады...  Это ж, ей Богу, вторая Клара Цеткин!.. Но, увы, Петрович, отговорил: мол, надо бы погодить, мы ещё не готовы и тому подобное… - с нескрываемым сожалением резюмировал Володя.
       «Стоп!.. - вдруг вновь поймал он себя на крамольной мысли, - опять Карл, вернее, - Клара… да что же это, в самом деле, опять за наваждение!  Хотя… если я ничего не путаю, то это пусть и созвучные, но не имеющие ничего между собой общего, имена. А с другой стороны: не просто же так придумали «Клара у Карла украла кораллы», значит, что-то их всё же связывает. И, потом, раз «украла» - стало быть, опять криминал, и снова какая-то бессмысленная абракадабра.  Вот, блин, до чего нервы вся эта чертовщина расшатала…»
     - А это всё потому, Вовка! - продолжал поучительно чеканить шаги Крючков, - что всё надо делать по уму и вовремя. - Зело мудр наш командарм: мало того, что он боевой фронтовик, бывалый и залуженный ветеран, но до сих пор - ты сам тысячу раз рассказывал - теоретическое наследие марксизма-ленинизма штудирует. И я хоть Василию Петровичу в сём вопросе, даже в подмётки не гожусь, но и то с университета помню, как Ильич в 1917 году пламенно отжёг: «Вчера было рано, завтра будет поздно!»
       Начитанный Уклейкин, безусловно, много чего мог возразить товарищу по существу вопроса, но делать этого, дабы безвозвратно не завязнуть в теоретических дебрях революционного движения, - не стал, и лишь нейтрально пожав плечами, -  сосредоточенно-серьёзным выражением лица попросил его развить мысль дальше. 
     - Так вот, Начштаба, на основе вышесказанного ещё тогда прозорливо прикинул, что открыто выступать против Лопатина рано, так как наша «Кузькина мать» была не готова, и уж тем более столь неожиданного козыря в виде решения суда о не сносе дома на руках не было.   
      - А завтра может быть поздно! - подхватил очевидную мысль Володя, подыграв разошедшемуся стратегу,  - и, стало быть, на всё про всё, у нас в лучшем случае, как ты говоришь, около недели?
     - Именно так, мой дорогой Ватсон, - как истинный Шерлок Холмс, с искренней теплотой похвалил Крючков друга за единственно правильный вывод. - Кстати, ты заметил какого цвета стали рожи у газовиков, которые тут у вас во дворе якобы ремонтируют трубы?..
     - Да я как-то особо не вглядывался… - вновь немного растерялся Уклейкин, судорожно соображая, в чём же подвох.
      - А ещё писатель… - как обычно, снисходительно пожурил чуть побледневшего друга Крючков, войдя в образ уже знаменитого сыщика. - Так вот, будущий Лев Толстой, их разновозрастные физии от бесконечных перекуров, которые по продолжительности давно сравнялись с длительностью их фиктивного рабочего дня, - стали практически зелёными, как у крокодила Гены из «Чебурашки». «Это мелочи, но нет ничего важнее мелочей. От любой, даже самой ничтожной мелочи, можно протянуть цепь логических рассуждений», - безупречно точно и эффектно сверкнул он цитатой из Конан Дойля для пущей убедительности.
      - Серый, ну, хватит уже паясничать… -  у меня и без их позеленевших физиономий голова кругом идёт.
     - Всё понял, Владимир Николаевич, - придал Крючков лицу максимально-возможную серьёзность, -  закругляюсь. - Итак, резюмирую: с учётом всего мною сказанного: лучшего повода, чем буквально на днях устроить грандиозный митинг с требованием немедленно вернуть измученным людям газ в квартиры - нет! При этом надобно максимально акцентировать внимание прессы, властей и общественности на крайне ужасающем, фактически блокадном положении беззащитных стариков, измученных отсутствием удобств матерей и беспомощных детей по безусловной вине алчного Лопатина.
     - Согласен!.. - с облегчением выдохнул Уклейкин, чуть утомившись от излишней пышности слов неугомонного друга, которая, впрочем, была почти полностью нивелирована крайне логичным суждением его, - ты, сегодня, в самом деле, как Архистратиг Михаил, глобально мыслишь…
     - Да… я такой… -  невольно улыбнулся тот, слегка подыграв своему разбуженному тщеславию, опять польщённый столь уж абсолютно не реальному заоблачному сравнению.
     - Только смотри, не лопни от важности, как та лягушка из сказки, - хитро подмигнул ему Володя. - А если серьёзно, то ты, брат, всё грамотного по полочкам разложил. Ну, а мелкие детали разработаем, когда Петрович вернётся со своей партийной летучки на экстренном заседании штаба. У нас, между прочим, ещё с того раза плакаты и транспаранты остались, надо будет только их привести в порядок и новые добавить. Уверен, что и актив, и ополчение одобрят проект обновлённого плана своеобразной артподготовки по позициям Лопатина.
     - Надо будет ещё обязательно громкоговоритель раздобыть, что бы, как минимум, весь район слышал наши требования; и вообще всякие шумовые штучки для привлечения внимания, - по инерции продолжал искрить толковыми предложениями Крючков.
     - Обязательно раздобудем, - решительно поддержал Володя очередное дельное предложение товарища. - У нас, между прочим, Жора такую штуковину из недр метро притащил, что если её на полную катушку завести, то все вороны в округе на лету попадают! «Ревун» называется, со времён войны для оповещения о воздушной тревоге применяется, вон на балконе лежит своего звёздного часа дожидается.
    - Класс!!! - резко вспыхнули охотничьим азартом глаза у Крючкова, как у кота при виде неожиданно появившейся между когтистых лап мышки, -  пойдём, покажешь, а?!
    - Ей Богу, ты, как маленький… - улыбнулся Уклейкин, который и сам страстно желал, как можно скорее собственноручно применить уникальный агрегат по его прямому назначению.
       И друзья, хитро подмигнув друг другу, рысью поменяли место дислокации.
     - Да, вот это вещь!.. - с восторгом обрадовался Сергей, когда расположившись на балконе, он, словно бы секретное оружие, с благоговением принял из рук друга неказистый и изрядно покусанный ржавчиной агрегат, способный на пару минут вернуть слух почти абсолютно глухому человеку. - Может, крутанём, чуть-чуть?..
     - Офанарел?! - рыкнул на него Уклейкин,  - за выбитые стёкла и нервы готов лично платить?
     - Я что похож на племянника Рокфеллера… - тут же открестился он от шальной затеи, и, в знак согласия, нежно и уважительно поставил «Ревун» в угол балкона, бережно накрыв его дырявой клеёнкой, как и было ранее. - Это я так, брат, шутейно, а то время почти шесть вечера, а у вас тут какое-то сонное царство во дворе, так и подмывает всех разбудить.
     - Действительно, а где народ-то? - пытливо прищурился Володя сквозь очки в знакомое с ползунков пространство. Но, так и не обнаружив там ни единой живой души, кроме знакомого нам одноглазого чёрного кота, который самодовольно и победоносно, как Цезарь на троне, развалился под тенистой липой в куче истрёпанных вороньих перьев, - Уклейкин озадаченно почесал затылок:  - Я, честно говоря, был уверен, что после того как феерическая новость о не сносе дома стала достоянием Анатолия, то у нас тут в штабе сразу же должно бы случиться столпотворение.
     - А ну-ка, Вовка, притуши фитилёк... - приложил Крючков указательный палец поперёк своим губам, что на языке жестов на всех континентах означает мгновенный переход в режим полной тишины, - кажется, кто-то там за углом всё же бухтит… и числом не малым, судя по разноголосице… 
    - Вроде бы так и есть… - не уверенно согласился его товарищ.
    - Вроде в огороде, а у меня, сам знаешь, абсолютный, музыкальный слух, - настаивал Сергей на своём.
    - Тогда, айда на кухню, там под другим углом должно быть видно!.. - тут же предложил заинтригованный Уклейкин.      
       И возбуждённые друзья аллюром, переметнулись в обратном направлении. И по пояс, свесившись из огромного кухонного окна, как две огромные перины для просушки, синхронно повернув головы налево, сквозь прореженную знойным московским солнцем листву липы, но ещё достаточно густой, что бы увидеть в подробностях вожделенное пространство двора, - они кое-как наблюдали нижеследующую картину, заслуживающую пусть небольшого, но особого описания.
      Итак. За доминошным столом и вокруг него, суммарно собралось примерно человек двенадцать. Средь них однозначно угадывались: необъятный Жора Коловратов, традиционно фактурно выделяясь даже за не полностью опавшей листвой деревьев, и Лёха Залётов в ярко-сине-полосатой тельняшке десантника с соответствующим беретом, от одного вида которых у любого члена НАТО резко пропадал аппетит, если говорить максимально мягко. Также по неподражаемо-хриплым отрывкам фраз: коротких, как выстрел, твёрдых, словно кремень, но удивительно ёмких, подобно полному собранию сочинений, и, естественно, - неформатных, - угадывался всепогодный и многожильный дегустатор всего что горит и не очень, - Егорыч. Наконец, по характерной долговязой фигуре, импульсивно метущейся вокруг стола, по хаотичным солнечным бликам от окуляров очков, и активным, явно постановочным жестам крайне худых, как бельевые верёвки, рук, - узнавался всё тот же «не марсианин». Остальных участников небольшого народного схода в силу аберрации зрения, наблюдателям идентифицировать не удавалось.
       Со стороны своего наблюдательного пункта - кухонной «бойницы» - друзьям казалось, что там происходит что-то вроде импровизированного празднования некоего долгожданного события, известие о котором пришло буквально считанные часы или даже минуты назад.   
     - Похоже, что наш «грек», вдохновившись твоими дармовыми трёмя рублями, решил сколотить состояние, - неохотно улыбнулся Крючков, косвенно признав своё пусть и пустяшное, но поражение. - Вот ведь прохвост! Такой, как дворняга, нигде не пропадёт…      
      Как впоследствии выяснилось, Сергей был недалёк от истины с той лишь поправкой, что достававшиеся столь экстравагантным способом рубли не оседали в вечно дырявых карманах Толика и ассистирующей ему компании, а тут же, под чутким руководством прожжённого всеми углями бытия Егорыча конвертировались в бутылки портвейна. Авторитетный лидер трио, как и положено грамотному руководителю, не привлекая к себе особого внимания разгорячённой весёлостью публики, тонко руководил и ею, и своими компаньонами. Анатолий, на радость подваливающих с работы жильцов как пусть и недипломированный, но практический оратор-филолог, размахивая как Цицерон, уже известной нам и свёрнутой в трубочку газеткой, буквально напалмом жёг доверчивые сердца сограждан надеждой, что, наконец,  все страдания окончены, а впереди - лишь немыслимое и неисчерпаемое счастье. А Коля, которого Природа обделила заметными интеллектуальными способностями, но щедро компенсировав оные недюжинной выносливостью и физической силой, периодически получая от Егорыча собранные им от благодарной публики рубли и трёшки, - галопом мчался гастроном, где и менял денежные знаки на вино. Затем, чуть медленнее, но на порядок аккуратнее, он возвращался с добычей на радость коллективу, и, махнув традиционный в России стакан «за ноги» и блаженно перекурив, - начинал забег по новому кругу.
       Одним словом, невероятная новость о высвобождении дома неожиданным судом из алчных пут Лопатина посредством своеобразного информационного мессианства Анатолия, - сладострастно зашла в подуставшее от противостояния ополчение, словно праздничный бутерброд с икрой, которая на минуточку, - не из баклажан.
     - Да будет тебе уже дуться-то…какой он тебе прохвост, - вновь вступился Володя за симпатичного ему недоучившегося филолога. - И, между прочим, он, пусть и весьма скользким образом, но делает нашу работу - оповещает граждан о важном произошедшем событии; Василий Петрович придёт, а все уже в курсе - и ему меньше напрягаться придётся.
      - Да я разве что говорю… - как-то неопределённо ответил Крючков, - наоборот: молодец Толик, раз такой ухватистый… фактически из ничего устроить себе и целой компании гешефт, - мало кто может.
      - Вот-вот… - одобрительно подмигнул ему Крючков, - они ещё с Егорычем и Колей сами взялись трансформаторную будку сторожить и, вообще, они правильные ребята, несмотря на известные пороки…
     - А у кого их нет, Вовка, не в раю ведь живём… - о чём-то нахмурился Сергей. - Блин!!! - вскочил он, словно животом напоролся на торчащий из подоконника огромный ржавый гвоздь, - ваза!.. 
      - Не понял, какая ваза?!
     - Да, тёщина! Дай Бог ей здоровья, - взглянул он с ужасом на часы, стрелки которых, как диверсанты, угрожающе по-пластунски подползали к половине седьмого вечера.
     - Объясни толком-то? - насторожился Уклейкин, готовый на всё лишь бы помочь другу.
      - Да опять всё из-за этой газеты, будь она неладна, -  впопыхах жаловался Крючков, пятясь к выходу, - я, брат, не про её содержание - оно, безусловно, прекрасно, а про превратности судьбы. Вот сам посуди, - шмыгнул он носом. - А главное за что?!.. Ну, будь я злодей какой-нибудь или ещё что-то в этом роде, ну тогда уж ладно… можно и претерпеть…
      - Ну не тяни резину-то, тёщевед, - сочувственно подгонял его Володя.
     - Одним словом, - собрался с мыслями Серёга, - после того как ты свинтил из «Одуванчика» мы с Сашкой ещё по пару рюмок осушили, и, я, как довольный боцман, отчалил с дебаркадера к дому, что бы пока Светик с Мальвиной Сидоровной на работе, - спокойно отдохнуть. В подъезде, как всегда, взял из почтового ящика прессу, что бы, как говориться, быть в курсе событий, а заодно и кроссворды погадать, дабы мозг не зачах. Только, понимаешь, всей плотью блаженно сросся с диваном, как бац! на последней странице знакомый до ностальгической дрожи в душе твой адрес: Красноказарменная, 13! Я аж протрезвел… вернее, сначала пот прошиб, затем в глазах потемнело, а потом перехватило дыхание. Ну, думаю, что-то случилась, раз до газет дело дошло. А сам, веришь ли, не то что бы боюсь прочесть, а малость опасаюсь, ибо, с каким знаком новость неизвестно… Ну, и, прищурив одни глаз для резкости, начал побуквенно вникать в суть сообщения. А дальше, всё как в дешёвых фильмах. Специально трижды по слогам перечитав невообразимый, но всё же официальный текст в газете и, осознав невероятное событие, стремглав рванул к тебе дабы, как ты уже знаешь, первым обрадовать в твоём лице всё ополчение. Ну и на радостях, как водится, я абсолютно случайно зацепил угол стола, на котором стояла любимая китайская ваза тёщи с розами, которые я, между прочим, у твоей соседки - Розалии, блин, Карловны по случаю купил. Помнишь тогда в ЗАГСе, что бы мою Светочку порадовать, до сих пор, кстати, не завяли… - как-то подозрительно и немного смущаясь, отвёл он глаза.
    - А причём тут наш цербер в юбке?.. - насторожился Володя, у которого всякий раз начинало свербеть в душе, когда он слышал ставшее ему ненавистным имя Карл во всех его вариациях.
     - Может и не причём… - уклончиво ответил Крючков,  - но по законам всемирного тяготения и ещё большей подлости, вся это икебане, с наипротивнейшим звоном вдребезги треснулась об пол.
     - Да, брат, засада… - искренне, но как-то машинально, посочувствовал другу Уклейкин, ибо мозг его тут же возбудился иным: он лихорадочно и пока безуспешно пытался понять, зачем Серёга упомянул Розу Карловну; что это - намёк на чертовщину или просто к слову пришлось?
     - Ерунда, Вовка, не бери в голову, - всё обойдётся, - сам себя подбадривал практически никогда не унывающий Крючков, -  ваза может и китайская, и, даже быть может, со слов Мальвины Сидоровны, её ей чуть ли не лично сам Мао Цзедун подарил. Но, вот гадом буду, что таких ваз, - сегодня в Москве, как, прости, дерьма за баней, - в каждом магазине. Главное успеть до закрытия!.. - решительно переступил он порог коммуналки, и согласно Владимиру Высоцкому, - «рванул на десять тысяч как на пятьсот», оставив после себя лишь фразу в повелительном наклонении: «Обязательно отзвони мне вечерком, расскажешь что решили!» 
       - Тёще, и, в особенности,  Светику, - мой персональный привет! - крикнул уже в пугающую звенящей тишиной пустоту Уклейкин, и, оставшись в полном одиночестве, вновь продолжил размышлять о бренности своей судьбы, начиная погружаться в минорное настроение, словно засасываемый в равнодушную трясину болота случайно забредшей туда грибник. «Похоже, что моя белая полоса едва явившись, - накрылась медным тазом, как Серегина ваза. Ну а как, блин, разумно и без нервов объяснить, что всего за несколько часов, трижды, как весной утопленники, всплыли, чёртовы Карлы?!..»
      Ещё с четверть часа измученную душу его грызли, сосали, давили, почти подзабытые болезненные сомнения и подозрения, как вдруг, с порога, как и почти месяц назад раздался спасительный, ангельский, хрустальный, голосок, само существование которого определило смысл его дальнейший жизни, предавало ей волю и силы:
     - Володенька, ты дома?!..
     - Да, Наденька, я здесь!.. - бросился он навстречу своему единственному в Мире спасению, словно терпящий бедствие в океане пассажир разбившегося о рифы корабля, наконец, увидевший спасительный остров. «Э, нет, нас так просто с кашей не съешь! Вот она моя единственная, но бесконечная белая полоса, с которой нам сам чёрт не брат!!!» - сама собой сверкнула в нём мысль, как блик солнца на золотом кресте купола церкви, неугасаемой верой в то, что в итоге - всё будет хорошо. И Володя, нежно обняв свою вторую половинку, едва вновь не обомлел от осознания счастья обретения, казалось бы, никогда не досягаемой в прошлой жизни, божественного дара взаимной любви с несравненной красавицей и умницей, коей действительно являлась Воскресенская.



                (продолжение следует)