Сказание об урочище Мастищи

Сказ о Плакун-траве, о набеге татарском, да об урочище Мастищи

Есть у нас в стольном граде Московском меж Саларьево и Зимёнками, где ручей Карпов течёт, урочище одно. В лесу окрестном – глушь непролазная, а там лес светлый да чистый - только берёзки белые растут, да травка-муравка. И вот захотелось мне узнать, отчего же только берёзки, да травка-муравка там растут? Ходил-бродил я по тому месту, и вижу – Плакун-трава на бережку ручья слёзы свои на сыру землю роняет.
- Ой ты, гой-еси, Плакун-матушка, трава вещая, давно ли растёшь ты здесь, и отчего слёзы свои горькие на сыру землю роняешь?
И говорит мне Плакун-трава матушка, трава вещая:
- А расту-то я здесь четыреста лет, да ещё сорок лет, да ещё семь лет.
- А скажи-ка мне Плакун-трава, трава вещая, всем травам мати, отчего на месте сем не растёт ничего, только берёзки белые, да муравка-травушка?
- Множество людей здесь прошло, но не спросил меня ни один, не захотел моего слова вещего услыхать. А для тебя - ничего не скрою, что ведаю. Возьми-ка ты водицы из ручья Карпова, да цветок мой сорви. А как спать будешь ложиться, Богу помолись, водицы той испей, да под подушку цветок положи.

Сделал я, как матушка Плакун-трава мне заповедала.

И приснился мне ночью сон. Избы русские в тумане предутреннем. Спит деревня. Замерло всё кругом. Тишь – невыразимая, красота родимая, от которой сердце щемит. Как вдруг подков чужих бряцание, крики и гиканье заслышались. То рать чужая поганая дорогою Каменской сквозь заставы войск государевых прорвалась. Сеет рать поганая ужас и смерть по всей  святорусской земле. Идёт собака Девлет Гирей, хан крымский, мужчин да парней лютой смерти предаёт, жён да девок бесчестит, детей малых в полон уводит. Мстит собака Девлет Гирей царю Грозному за Казань да Астрахань.

Жили в той деревне брат и сестра. Брат Иван кузнечным ремеслом владел, плуги да бороны ковал, сестрину честь берёг. А сестра – Марьюшка - та в леса окрестные за травками целебными бегала, весь люд православный лечила.
Как ворвались к ним избу басурмане - псы чёрные, хотят разбой и насилье учинить. Вскочил Иван-кузнец, меч выхватил, стал поганым головы рубить, да силы уж больно не равны. Убил татарин Ивана, и к сестре его подступил. Как схватил поганый чинжалище булатный, и проткнул Марьюшке белу рученьку, к полу пригвоздил, как схватил второй чинжалище, и другую руку  пригвоздил. Бьётся Марьюшка будто голубица в когтях у коршуна чёрного, молит матушку-Богородицу:
- Ой, ты матушка-Богородице, всем девам непорочным заступница, не отдай меня поганому на поругание, не попусти злу совершитися!

Стрелой молитва Марьюшкина до Небес взлетела, прямо к Богородице в терем высокий. Услышала матушка-Богородица молитву девы непорочной, взглянула на землю и ужаснулась. Разгневалась Царица Небесная. Тут рухнула крыша  избы и погребла под собой и Иваново тело, и Марьюшку и татарина поганого. Марьюшкина душенька светлая к небесам вознеслась, туда же и Иванова, а поганого чёрная душа – прямо в ад рухнула, к бесам лютым  на мучения нескончаемые.

Ушла восвояси рать поганая, немало крови пролив. Оставила после себя рать поганая лишь пожарище. Брёвна догорают, дым солнце застилает. В`ороны вокруг кружатся, страшную добычу – человечину - чувствуя.

И узнал я, почему на месте том, только берёзы белые растут, да травушка-муравушка. Берёзоньки в память Марьюшки-девицы выросли. А трава-муравка – на крови христианской, невинно пролитой. И плачет, плачет Плакун-трава над убитыми.

Проснулся я в ужасе. Ведь видел я всё это, словно сам там был. Перенесла во сне Плакун-трава, трава вещая, мою душу во времена те незапамятные,  свидетельницей сделав набега лютого. Записал я наскоро, что видел, да и помчался туда, на ручей Карпов. В глазах сонное видение ещё стоит. Вот же оно, это место, прямо здесь на бережку ручья Иванова изба-то и стояла. Пал я на землю и молитву слёзную стал творить об Иване с Марьей, да обо всех жителях Маст`ищ (так деревня та называлась), да обо всех людях земли моей многострадальной, во все времена от неисчислимых ратей поганых замученных. 

Без малого пять веков прошло с той поры. Много на земле поколений сменилось, Уходили местные в чужие земли, а на эти – новые приходили. Исчезла давно память и о набегах татарских, и о деревне Мастищи, и тем паче об Иване-кузнеце и о Марьюшке-травнице.

 А нынче сама Москва белокаменная до наших мест добралась. Пришли сюда люди новые, хоть и не татары и не половцы, вроде как своих кровей, да  родства своего не помнящие. Словно пустыня до них здесь была, словно до них тут и не жил никто. Стали на полях клети высоченные возводить, леса вырубать, озёра да ручьи глиной засыпать. Словно и не матушка это земля наша родимая, а чужбина горькая.

Вот и говорит мне матушка Плакун-трава, трава вещая, всем травам Мати:
- Всё ли видел?
- Всё видел, матушка Плакун-трава! Вовек мне не забыть того!
- А коль видел, пойди к людям, что нынче в клетях здесь высоких каменных поселились, и про родство своё забыли, и расскажи про то, что видел – про селения древние, что давно уж сгинули, про леса дремучие, которые давно уж повырубили. Да про травки целебные, что силу имеют, тоже не забудь. Чтоб стала земля наша – твоя и моя – и для новых людей родной. Чтоб ежели поднимется на Русь святую опять рать поганая – как и прежде на отпор бы поднялись, за землю за свою, за родимую!

2 февраля 18 г

Сказ написан на основе исторической информации, открытой Дмитрием  Юрковым, портал Москраевед