Бес сомнения

...И вот он опять передо мной - висит, растянутый под каменными сводами, жалкий, бледный, освещаемый сполохами огня. Живой тёрн обвил его запястья и лодыжки, вгрызся, сжимаясь, вырывая крик изо рта - но не последний, не последний крик на сегодня.
Он видит меня и, дергаясь, начинает выть, извиваться - ибо я выбрал для себя облик красного чешуйчатого великана с головою рыси, и в руках моих столь знакомый ему кнут из человечьей кожи, о сорока девяти хвостах, и на каждом из них - коготь.

- Что, узнал? - и голос мой гремит и теряется в сводах, а висящий бьется всё неистовее, пока я раскручиваю тугие петли кнута.

- Узнал, узнал, повелитель, - скорбно, но нагло отвечает он, но раньше чем последний звук слетает с его губ, я опоясываю его ударом и рву бич обратно, с оттягом, оставляя на спине виновного сорок девять зияющих дыр. Кровь устремляется струями из него, а голос срывается в визг:

- Узнал, узнал тебя, будь проклят ты; за что сегодня, сегодня – за что?!

- Твоё "сегодня" - миг для меня, Жалкий; мгновение тому назад я ушел от тебя, но успел наказать после этого многих и многих, а для тебя прошло время, и время залечило твои раны, но я их освежу.

И ещё свист кнута, и когти, взрывающие ногу Жалкого, снимающие кожу до самой пяты, увитой тёрном - и снова визг, исходящий кровавыми пузырями из горла:

- Так за что же?!

- За сомнение. Посещали сомнения тебя, Жалкий, отдавался ли ты им?

- Да-а-а, - хрипит с победой в голосе.

Почему? - недоумеваю, хотя и не положено мне показывать им свои недоумения. - Что празднуешь ты с таким злорадством?

- Эй, Юмиэль! - хватаю пробегающего рядом - шустрого, человекоподобного, но с хвостом и длинными игольными зубами - посещал ли при жизни этого, висящего тут? Принял ли он тебя? И что ты делаешь тут, в этих краях, когда должен промышлять сейчас среди людей?

- Отпусти, отпусти хвост, демон зла! Нет твоей власти надо мной.

- Не зла, Низший, не зла, Низший из породы Искусителей (о, как мерзок мне весь ваш род!), а Яростной Мести! Так знаешь ли ты этого, висящего тут, приходил ли к нему и принял ли он тебя всею душой?

Жалкий извивается в своих тенетах, заливая пол кровью, а мелкий бес, отпрыгивает и всматривается, подняв морду вверх. Узнавая, расплывается в ухмылке, блестит зубами:

- Да, этот принимал всею душой, не сомневайся. (Это он так шутит).

- Смеешься?! - повожу головой в сторону обвинителя, и он никнет под моим взором, шепча:

- Да, да, принимал меня полностью, отдавался мне, и мы играли с ним на полях Разума многие дни и месяцы всю его жизнь, начиная от рыжего пушка на его лице - и до седого. Один из лучших моих учеников, поверь, Аркаил, демон мщения. Можешь делать с ним всё, что положено делать с такими... (он задумывается, считая) ... двенадцать тысяч семьсот семьдесят пять дней - столько я провел с ним, столько мы игра-а-али...

Голос Юмиэля (о как противен мне весь его род!) переходит в сладкий шепот, и он удаляется, назвав страшную для обвиненного и безразличную для меня цифру.

- Слышишь ты, Жалкий, сколько дней я буду приходить к тебе за грех сомнения?

- Сомнения были для меня лучшей наградой за всю мою жизнь, я жил ими, Аркаил, дух яростной мести, и жил бы ими, даже зная, что ты придешь ко мне с наказанием!

Он выплевывает эти слова с кровью и сукровицей, и кровь его с сукровицей разлетаются окрест, ибо я не терплю этих обвинений на дыбе. Все когти моего кнута работают всласть, и давно бы этот Жалкий умер, кабы был жив, но не умирает - здесь все рассчитано и мщение свершается своим чередом и на моё усмотрение.

- Уверен ли ты, что готов был бы сомневаться, чтоб испытать и вот это? - я бью его уже своими когтями, не бичом, раздирая грудь до самой спины, и светом лунного камня остывает среди белёсых ребер душа, готовая угаснуть и отлететь в дали, неведомые даже нам, Высшим.

А-а-а-ххх, - хрипит он - да, уверен, бес. А ты бы мне предложил Спасение и ограду от мук, если бы я отказался от себя? - он висит уже на нитях своих жил, и терновник всё туже сжимает оголенные его кости, удерживая на весу.

- Нет! - мой голос возносится к сводам и выше них, пронизая камень и даже мою плоть. - Прощения не будет вам, Жалким, отступившим - ни от меня, ни от себя самих.

- А знаешь ли ты?..

Удар кнута срывает губу с его лица, и обнажаются челюсти, выговаривающие на излете: - А знаешь ли, что это себя ты бичуешь и сам висишь на моем месте? - и голова падает на грудь, возвещая конец моего дня наедине с ним.
И - как ни странно - вижу Юмиэля, глядящего на меня с подозрением из-за каменного уступа: непонимающего, удивленного Юмиэля... Что это, уж не думает ли он ОБО МНЕ??

- Что тебе, бес? Я делаю свое дело с твоим подопечным, что ещё надо? Поди обратно к людям.

- Я подумал, Аркаил, что ты... сомневаешься?..

- Прочь!!!
Беса сдувает гром моего голоса, а Жалкий обваливается с тенет, грудой копошится на полу, и ползёт, ползёт к нему петля тёрна, норовя обвиться и подъять. Я ухожу, проделываю свою работу с другими Жалкими, и особенно яростен мой кнут, и неистово жадны мои когти сегодня, ибо Юмиэль и тот, несчастный и бледный, оставили свои следы во мне, поселив - невиданное дело! - сомнения.

И снова для Жалкого прошло время, и снова прихожу я к нему, второй начиная день из двенадцати тысяч (не считая остальных грехов), и кнут мой трудится над телом, разрывая его до самой души, но задаю я вопрос:

- Что ж не спрашиваешь, Ничтожный, с каким мщением пришёл я сегодня к тебе?

- А есть новые, старые искуплены уже? - и усмехается, находит в себе силы усмехаться обрывками лица.

- Найдем, Ничтожный, ибо никто не без греха, - приближаюсь к нему, к самым его глазам (сегодня я - вихрь крючьев и искр, бушующий воронкой посреди мира) - что насчёт Прелюбодеяния?

- Нет, не получится - я верен был, Аркаил, и ни разу...

- Да что ты? И ни разу не помыслил, не поддался искушениям плоти?

Удар, ещё удар, сноп искр ему в лицо, разъедающий кожу. Месть во спасение? Нет: месть чистая, во имя самой себя.

- Прелюбодеяние плоти и прелюбодеяние мысли - вещи разные, Ничтожный. Эй, за колоннами, там - сколько насчитали за ним этого?

- На двести восемь земных лет, ровно, - шипят голоса.

Виновный сжимается в путах своих, и волосы становятся дыбом на окровавленной его голове. Я обдаю его искрами, и он начинает гореть, корчась, насколько позволяют ему колючие путы. А вдали, на границе даже моего зрения, реет Юмиэль, уже явственно ухмыляющийся, царапающий шпорами пол, предвкушающий...
К чему это? Что сделал я?

- Эй, Ничтожный! - и из огня поднимается истерзанная голова, лицо обращается ко мне.

- Что тебе, мучитель?

- Говорил ты о сомнениях... Обо мне - что говорил? Бредил?

Усмехается, жалкий, и я не удерживаюсь в праведной мести своей - выбрасываю крючья, рву его кожу и лью соленую воду на нее, понимая, что не дождусь теперь ответа долго, очень долго...
Но не забываю. Ничего сказанного никем - не забываю, никогда.

И третий день настает, и являюсь я перед Несчастным в любимом образе своем: крылатым волком с ободранной шкурой стою перед ним, прикованным к полу, и рву, ем его печень и спрашиваю его:

- Что, расскажешь сегодня, Несчастный, помнишь ли о чем говорил, помнишь или уже нет?

- Помню, всегда буду помнить, демон, проклятый, проклятый, не быть тебе на своём месте, быть тебе на моём, - отвечает.

- Как смеешь ты?..

- А что терять мне, чего бояться? Скажу: бес в тебе, не веришь ты в правоту всего, что видишь. Бес в тебе, как во мне был, и ты - это я, роль та же, мысли те же...
Захлебывается в крови, льющей из горла, кашляет. Не даю перевести дух - встаю лапами на грудь, прижимаю к полу, смрадом дышу в лицо, хриплю: - Говори!!!

- Мы меняемся, демон. Вас возводят отсюда к нам, нас свергают сюда вниз на ваше место, а главный здесь - тот, кого презираешь ты больше всех - тот, острозубый. А есть ли кто над ним - не ведаю, но верь, верь (привстает, силясь, дрожа) - здесь не лгут, демон, сам знаешь... Падает, нехотя продолжаю свое дело над ним - кричит, но лицо спокойно, отрешенно, глаза, глаза спокойны. Не довершаю дела своего (впервые за мириады лет!), когтями отталкиваюсь от тела, несусь туда, за колонны, ищу, вою, оглашаю рыком своды - таким рыком, что только из груди виноватых разносился доселе здесь.
Вот он, на недостижимой взгляду вышине, выглядывает из завитков контрфорса, блестит иглами зубов, раскачивается на хвосте - дразнит:

- Аркаи-и-и-ил, слышишь меня, раб мой? - и хохот, пронизывающий, парализующий хохот его! Хочешь - совсем рядом окажусь, поговори-и-и-им?

- Хочу, Низший, спускайся, я оставлю тебя здесь навеки, ибо ты пошёл поперёк, проникнув в меня, спускайся - я буду рвать тебя вечность, спускайся, бес - или уходи к людям навсегда, не показывайся боле тут!

Голос изменяет мне, глотка болит, чего не было ранее, я дышу часто, загнанно. И начинает распирать ребра, и начинает рваться что-то из меня, как последний крик, и фонтанами что-то бьет из пасти, скользкое и колкое ползет из меня через разинутые челюсти и выпадает, как рожденный из волчицы детеныш - склизлый, расправляющий непослушные члены, копошится передо мной...

- Звал, Аркаил? Это я, демон Сомнения, что жил в тебе уже много, много лет. Не помнишь наших бесед? Как соглашался ты со мной, как отвергал мои подсказки, а потом принимал их - не помнишь? А ведь за сомнения мстил ты виновным чаще и с бОльшим наслаждением, чем за иные грехи - и этого не помнишь? Что ж, посчитаем?
Сколько дней тебе за сомнения отмеряют те, кого раньше ты вопрошал об отмеренных днях для других? Сейчас узнаем.
ЭЙ, ТАМ, ЗА КОЛОННАМИ!..