Розовый джинн из синей бутылки. Глава 24

Глава 24.  Баба Капа и Окопыч

      Алеша, как потерянный щенок, крутился на Крапивном пустыре. На фоне квадратных зубьев девятиэтажек, окружавших его, пустырь походил на неровную проплешину. Один конец, заросший травой и кустарником, был захламлен мусором, пустыми пластиковыми бутылками и пивными банками, другой – гладкий, был размежеван свежевскопанными огородами разной величины, похожими на заплаты и заплатки.

      На одной такой заплатке сажала картошку худощавая бабка в резиновых сапогах, в белом платочке, завязанном узлом на затылке. Время от времени она поправляла платок, опираясь о лопату, распрямившись и держась за поясницу, пристально глядела на мальчонку.
      - Бабушка,  вы давно здесь живете? – наконец решился Алеша и подошел к ней.
      - Давно, а тебе чего? – хмуро спросила она.
      - А сколько, десять лет будет?
      - Почитай 25 годочков в тех домах живу. Ты чего ищешь? Все крутишься и крутишься на одном месте, ровно, что потерял. Вроде нездешний?
      - А вы всех здешних знаете?
      - Всех знать не можно! - крякнула бабка. – Только соседских. А ты откудова?
      - Приезжий... Я здесь маму ищу, она меня потеряла на пустыре десять лет назад, в пеленках. И я в детский дом попал. Не знаете такой тетеньки?
      - Как ее узнать, сердешный! Ребенок не иголка, чтоб выронить… - замешкалась бабка, смутилась, отвернулась, ткнула в грядку лопату, усиленно налегая сапогом, отворотила жирный ком, яростно кроша его лопатой. – Так мамку искать пустое дело, - не глядя, сказала она. – Она не картошка десять лет на пустыре торчать. Видать, хороша была, коль сиганула прочь и не разу не вспомнила. Теперь не найдешь… Хороша была! Ты бы возвращался в детдом, сердешный…
      - А вдруг найду.
      - Тебя как звать-то?
      - Алеша.
      - Алеша стало быть, беленький какой и голубоглазый…- пригляделась она. - А ехать то обратно тебе далеко, Алеша?
      - Далеко. Я решил, все равно никуда не поеду, пока не найду.
      - И не найдешь! Невозможно найти без роду, без племени. Да и нужна ли тебе она? Поди, есть хочешь? - Алеша пожал плечами, сглотнув голодную слюну.
      - Ну пойдем, Алеша, стало быть. Видно Бог мне тебя послал, а тебе меня… он наверху сидит, высоко глядит, всё видит. Накормить велит… Ангелы небесные…
Бабка положила лопату в угол грядки, припорошила землей, прихватила пустое скрипучее ведро.
      - Да и нужна она тебе? – строго повторила, идя впереди и глядя по сторонам.
      - Нужна, - твердо сказал мальчик. – Кроме нее у меня никого нет, а она ведь родная.
      - Родная… бабка покачала головой. – Глупое ты еще, дитё…
      - Я не дурак! – насупился Алеша.
      - Не дурак, а глуп от возраста, - возразила она. - Пойдем, поешь, там поговорим. Может, что и высветит. Кто бы знал… Бог не  Микишка, набьет шишки, никуда не денешься.
      - Что высветит? – насторожился мальчик.
      - Поешь, потом поговорим, - коротко сказала она. – Меня бабой Капой зовут.

      
      В небольшой однокомнатной квартирке, где жила баба Капа, было чисто и светло, пахло старостью - старыми вещами. Худая, с выгнутой спинкой черная кошка встретила их громким мурлыканьем, мешаясь под ногами, яростно терлась о штаны Алеши.
      - Кыш, Фроська, отстань, сатана! – ругнула ее баба Капа.

       Разогрела суп в ковшике на газовой плите и разлила в две тарелки. Алеша управился в два счета. Баба Капа добавила еще, потом налила чаю, достала из холодильника сыр и хлеб.
       - Ешь досыта. Под какую фамилию тебя записали, найденыш? – спросила.
       - Живи! – сказал Леша, дуя в горячий чай.
       - Живи?! – испуганно поперхнулась бабка. – Ангелы небесные! Живи, стало быть?! – почти охнула она. – Прямо на меня царица небесная и вывела! Вот ведь как, Светонька!
       Эта реакция насторожила мальчика.
       - Высветило? – спросил он наугад.
       - Что высветило-то? – не поняла бабка.
       - Вы говорили, поедим и высветит…
       Баба Капа горестно покачала головой:
       - Не найдешь ты свою мамку, Алеша. Знала я ее, померла она.
       - Неправда! Вы специально так говорите, хотите, чтобы я не искал! В детдом хотите, чтобы я уехал, вот и говорите!
       - Умерла она, Лешенька! Хоть верь, хоть нет, расскажу, раз на меня Бог послал. Света, мать твоя, умная девка была. Только с родителями невезучая. Отец пил, мать гонял, и ей доставалось. Бывало, выгонит Прокопыч, они с матерью по соседям и знакомым бродят, пока не проспится. Так горе и мыкали. Или в лифтерской сидят, мать-то лифтером работала, тихая, бесцветная какая-то была, как мукой присыпанная, Ольга Федоровна, царство ей небесное. Света как десять классов окончила, в кафе работать пошла официанткой. Такая же беленькая, как ты, глазки голубенькие. Там ее один мафиози заприметил, это она потом рассказывала, так и называла мафиози. Ну и прилип. Подкараулил и снасильничал.
        Света матери не сказала, а отца она боялась пуще огня. Подружке рассказала, приезжала тут к нам Оксанка из деревни к бабушке, поступать в институт и не поступила. Та как узнала, в деревню ее с собой взяла, якобы в гости и подработать. Уехала Света с ней и призадержалась надолго, там и родила. Возвратилась уже с ребеночком, под вечер. До пустыря дошла, кружила-кружила, домой идти смертельный страх, отец убьет, тут и положила. Тебе месяц был. Глупая еще совсем, 18 годочков, и запуганная. Домой пришла, села и реветь. Мать спрашивает, чего случилось, а с ней истерика. Проревелась, отец пришел. Побежала, не утерпела в полночь на пустырь. А там уж нет тебя!..
       Дальше жить принялась. Только мафиози этот не успокоился. Тянут-тянул и затянул ее в омут. Смотрю, Света стала поздно приходить, вся не в себе. Руки поколоты, с синяками от шприцов, от наркотиков, значит. Соскочила с нее красота за два года, не девка, а пугало стала, смотреть страшно…Дальше не хочу рассказывать, Лешенька, - бабка начала всхлипывать.

      - В больницу напоследок я к ней заходила, хорошая умная  девонька была, только Бог судьбы не дал. Про ребеночка-то она мне только тогда сказала, когда помирать стала. Лежит, губы фиолетовые, под глазами синяки, нос острый, еле душа теплится. Я как увидела ее такой, слезы сами потекли, остановить не могу.
- Ты меня, баба Капа,  не жалей! - губами шевелит. – Так мне и надо! Это Бог мне наказание послал. Я ведь ребеночка бросила на пустыре, - и рассказала. – Я - господи, господи! – запричитала. – А она синими губами улыбается: - А может, не зря родила. Я умру, а он жить будет! Я последнее время часто про него вспоминаю и говорю: «Живи, сынок! За меня и за себя живи! Дай бог тебе счастья… Живи!..», - баба Капа замолчала, вытерла выползшую слезу из морщинистого глаза. – Вот видишь, как высветлило: что искал и что ты нашел, Алеша Живи.

      - Значит, умерла, мама моя, бедная, - Алеша по-взрослому смял лицо руками, закрыл ладошками и затих. Сидел долго и неподвижно, сжавшись в комок, как воробушек, переживал. Баба Капа не тревожила, хоть и жалко было мальчонку до сердешной боли.
        Потом отнял руки от лица, огляделся сухими глазами и сказал невпопад:
        - Фроська есть просит, можно хлеба дать?
        - Дай, эта злыдня не отстанет! Изведет! Пошла, пошла, прожора! - нарочно громко скороговоркой ругалась баба Капа, прогоняя кошку, схватившую кусочек. – Пошла, злыдня!

        Алеша снова залепил глаза ладонями и подумал:
        «Вот и я сухой и бумажный стал снутри, того и гляди, кожа порвется. Это как бы есть я, и нет меня. Руки есть, и ноги есть, и голова. А меня нет. Пощупать, потрогать, обнять некому и нечего… Где же ты, Люк?.. Хоть бы пожалел… Как я мечтал о маме, как любил .. Пусть бросила, я простил, ведь она не знала, что я ради нее умным, добрым стать хочу. А теперь для кого расти? Лучше не думать, не думать об этом, не думать, а то оторвется душа и вылетит…».

        - Ты прости ее, грешницу, Лешенька, - откуда-то издалека доносился голос бабы Капы, - чтоб дальше жить, простить надо… Я блокадница, ребенком блокаду Ленинграда пережила, с голодухи пухла, столько трупов видела, на моих глазах сестры умерли, в саночках везла, и маму отвезла на саночках… Наверно, чтобы выжить, помечена была Боженькой. Думала, после того ничего не прошибет, ведь то в войну было! А Светонькина жизнь сейчас, в мире, была еще хуже, чем в войну: вспыхнула огоньком Светонька светленьким и погасла. Царство ей небесное…

       - Царство ей небесное… - тихо сказал Алеша,  отняв руки от лица и покачиваясь из стороны в сторону, подбородок дрожал. - А бабушка моя где и Прокопыч живы?
       - Прокопыч жив, как пенсию получит, бегает в магазин. Двухлитровые бутыли пива, как бомбы, живенько таскает, с настроением. А Федоровна в прошлом году от инфаркта умерла, довел ее старый хрыч, - сказала баба Капа. –  Ты с ним, Лешенька, каши не сваришь, он пьяно живет… Разве что посмотреть, а так – в детдоме лучше.
      - В детдоме не лучше, - сухо сказал Алеша. – И посмотреть хочется, какой он, мой дедушка, вдруг полюблю? Он про меня знает?
      - Света молчала, и я никому не сказала. И ты сперва не говори, посмотри сначала, - посоветовала баба Капа. – На четвертом этаже, квартира 15. Придумай, зачем пришел.
      - А мафиози этот, папа мой? – спросил Алеша. – Где кафе, он там работает?
      - Кафе ту давно закрыли, сделали магазин. Следов не сыскать.
      - Не сыскать, - по-взрослому согласился Алеша. – Да и искать зачем? Этот дяденька маму загубил. Квартира  пятнадцать, говорите? Ну,  я пошел…

      
      Алеша поднялся на четвертый этаж, позвонил в крашеную коричневой краской дверь и вздрогнул. Звонок был резкий, как удар электрического тока, но к двери никто не подошел. Мальчик позвонил еще раз и еще. Послышались вялые шаркающие шаги. Выглянул старый бомжеватый мужик, заросший седой щетиной, с обвислыми мешочками щек и бледно-голубыми глазами, мутными от сна и запоя.
      - Тебе кого, пацан? - спросил.
      Алеша молчал, пристально разглядывал его, покачал головой и сморщился.
      - Немой что ли? – нахмурился мужик.
      - Не твой. Меня к тебе мама послала, дочь твоя, - тихо сказал Алеша, глядя прямо в округлившиеся глаза. – Живешь ты ненормально, пьешь много, дедушка. Принюхайся, из квартиры воняет как из помойного ведра. Не по-человечески…
      - Обана! Глюки что ли начались? – вытаращил глаза старик. - Ты, пацан, не балуй! Дочь моя умерла! П-шел вон, ударю!
      - Бедная мама, у такого отца родилась, - тяжело вздохнул Алеша. – Ты, дедушка, пить прекращай, иначе помрешь, как собака под столом! Я наперед вижу, помрешь под столом, как собака. Немного осталось… Хоть одно доброе дело сделай, человеком стань, пока не поздно. Всю жизнь плохим был.
      - Кто ты? – Прокопыч испуганно замахал перед лицом руками. – Исчезни, глюк!
      - Не глюк я, а внук, - печально улыбнулся мальчик. – Вот ведь наказание, такого деда иметь. Да, уж лучше не иметь. Прощай, дедушка! – Алеша резко отвернулся и поскакал по ступенькам вниз.
      - Стой, какой внук?! Нет у меня никого внука? Ты кто?!
      - Спайдермен! – отозвался Алеша и услышал, как Прокопыч заматерился и хлопнул дверью.
        Мальчик снова позвонил бабе Капе. Та сразу открыла дверь, у нее стояла.
        - Ну, как познакомился?
        - Нет, не познакомился, - усмехнулся Алеша. – Там не Прокопыч, а Окопыч  сидит, всю жизнь в окопе просидел со своими пивными бомбами… Давайте на кладбище поедем, на могилу к маме. Вы знаете, где она?
       - Поедем, Алеша, - живо согласилась баба Капа. – Я когда к своему старику на могилу хожу и к Свете заглядываю, давно не была. Как ты его: не Прокопыч, а Окопыч. А ведь правда, Окопыч! Всю жизнь, как ты говоришь, в окопе просидел. Да, в жизни всё бывает. Бывает и у девушки муж умирает, а у вдовы живет…
 
      

        - Значит, здесь мама моя похоронена… - Алеша, разглядывал деревянный почерневший крест. На перекрестье брусков  эмалированный овал с поблекшим портретом молодой девушки.
       – Красивая… Светлана Николаевна Крылатко.  Значит и я Крылатко… Крылатый значит… Нет, это не моя фамилия,  я - Алеша Живи, - упрямо сказал он.
       - Здесь, Лешенька, похоронена. А душа ее там, на небесах, страдалица, сейчас на нас смотрит. Давай за ее душу помолимся. Отче наш иже еси на небеси…
      - Отче наш, иже если на небеси… Почему так бывает, баба Капа, у кого-то все в жизни есть, а у кого-то совсем ничего? И самой жизни нет, одно мучение?
      - Это пройдет, Лешенька, пройдет. Бог милостив, он поможет. Да святится имя твоё…
       - Когда пройдет? – Алеша сморщился и потер ладошкой грудь.
       - Ты чего?
       - Душа болит. Так больно, что еле терпенья хватает, - тихо сказал он. – Чувствую, что внутри у меня что-то обвалилось и давит, так больно, что терпенья нет. Если не удержу, раздавит оно меня.
       - Кто оно? – смутилась баба Капа.
       - Зло черное.
       - Упаси господь! Ты молись, Алеша, молись! Да святится имя твое, да пребудет царствие твое, да пребудет воля твоя на земле и небесах…
       - Да пребудет воля твоя… Чья воля, баба Капа?..
       - Божья воля, Лешенька, Божья! Да пребудет царствие твое на земле и на небесах…
       - Нет, не хочу я такой воли! – возмутился мальчик. - Разве можно человека так мучить, ведь я маленький еще?! Мякиша любят, других детей любят, а я ничейный весь, никому не нужен, как собака бездомная! Не хочу я такой воли, не хочу! – в ярости Алеша топнул ногой, отпрянул от бабы Капы и побежал прочь. Она заплакала, запричитала вдогонку, пробуя его остановить. Но куда ей с больными ногами.

       «Ну вот, - оглянулся Алеша, отбежав на почтительное расстояние. - Куда теперь колобок катится? Не знаю… Нужно найти профессора Хэнтуаки и попроситься в ученики. Я умный, соображаю быстро, многое чего умею. Найду, умолять его буду, на коленях стоять буду, чтобы взял. Я всё, что угодно делать могу, полы мыть в лаборатории  и пробирки, даже туалет чистить, только бы ты взял меня, профессор Хентуаки. Надо только выбраться отсюда, найти выход с кладбища».

      Алеша поплутал между памятниками, вышел на тропинку и вдруг увидел Алексея Пухова. «Надо же, вот где свиделись!..» - испуганно  подумал он.

(Продолжение гл.25)