Проклятие сихиртей

        4. АМУЛЕТ ЕНА

               1.

Предания поморов сохранили для нас имя легендарного пирата северных морей Аники-воина. В России оно давно стало насмешливо-нарицательным. Между тем много веков назад имя грозы побережий наводило страх на жителей мирных поморских селений. Два разбойничьих коча внезапно появлялись то в одном, то в другом углу студеного Гандвика.

И пылали добротные пятистенные избы поморов, гибли под ударами мечей и топоров их хозяева, пытавшиеся защитить свое добро. Исчезали грабители столь же внезапно, оставляя пепелища. Даже церкви Божии не щадили окаянные! На море захватывали они корабли, поморские и иноземные. Рыбацкий улов и заморские товары воры перетаскивали на борт своих кочей. А несчастных мореходов когда отправляли на дно, а когда брали в заложники, чтобы потом затребовать богатый выкуп с родичей или соплеменников. Подлинное имя Аники было «Иоанникий», но длинное как поповская борода крестильное имя разбойничий вожак не любил. С первого разу и не выговоришь. То ли дело Аника. Под этим прозвищем знали его в каждом селении, в каждом становище от Нордкапа до Канина. Слава о нем гремела и далеко на западе: сам король норвегов мечтал увидеть отрубленную голову русского пирата. Однажды снарядили иноземцы целую экспедицию
для его поимки, но у Аники словно было какое-то звериное чутье на опасность. Главарь морской шайки ускользнул из-под самого носа норвегов. И двинской воевода тщетно пытался изловить злодея. Деньги за его голову были обещаны немалые, да только награда оказалась невостребованной. Казалось, сами морские черти оберегают его.

… Лодка приближалась к пустынному островку в Баренцевом море. Аника напряженно вглядывался вдаль. Бесов остров – вот место, где можно спрятать награбленную добычу.

Конечно, Аника мог запросто прокутить в первом попавшемся на пути кабаке накопленные за годы бесчинств сокровища, но пора было подумать о том времени, когда состарившийся пират уже не сможет выходить в голомяные просторы или рыскать вдоль берегов в поисках легкой поживы. Настанет день – и он в последний раз выйдет в море, чтобы приплыть на этот затерянный посреди голомени островок, выкопать деревянный, окованный железными полосами сундук с добром и вернуться обратно, чтобы больше никогда уже не видеть моря. Он уедет прочь из Двинской земли, где за ним давно объявлена безуспешная охота. Многие неуживчивые русские люди бегут из Замосковного края в северные леса, на берега Студеного моря. Его путь проляжет в противоположном направлении. Куда приведут его буйная голова и быстрые ноги? Ярославль, Муром, Переяславль на Плещеевом озере, Кострома, Рязань али еще куда? Здесь он будет жить припеваючи, и никто не посмеет упрекнуть его в неправедно нажитом богатстве. Никто просто не будет знать о происхождении Аникина злата-серебра. Кое-чем придется поделиться со товарищи. Но и после неизбежного дележа с теми, кому известно местоположение клада,  у него хватит сокровищ на весь остаток жизни. А жить ему хотелось долго и умереть тихо, в своей постели, исповедав батюшке все грехи свои. Может быть, вдали от моря он занялся бы мирной торговлей, стал степенным купцом и даже пожертвовал что-нибудь на местный монастырек али церкву.

Так рассуждал про себя Аника, а остров между тем приближался. Онцыфор Навагин да Акиндин Рваное Ухо яростно гребли. Стали отчетливо видны мшистые камни безлюдного острова, белые буруны у берега, можно было различить искривленные морскими ветрами тундровые деревца в отдалении от кромки прибоя. Чайки кружили и кричали.

- Худое это место, - нарушил молчание Онцыфор. – Нечистая сила сим островом правит. Может, назад повернем от греха подальше?

- Где ты видишь чертей, дурень? То не черти, а чайки, - зарычал Аника. – Греби шибче!

Онцыфору ничего не оставалось, как повиноваться командам отчаянного капитана. Нелегкая занесла терского помора Навагина в ватагу морских разбойников. В Варзуге, где он жил прежде, кто-то прирезал односельчанина. Как назло, в тот вечер Онцыфор крепко приложился к кружке и ничего не помнил. Когда стали доискиваться виновника убийства, подозрение как-то сразу пало на Онцыфора. Дескать, нализался как последняя свинья, шел по улице поздним вечером, встретил Северьяна да и повздорил с ним из-за пустяка. Кто-то кому-то дорогу не уступил (убитый тоже был вроде как навеселе) и погиб парень от навагинского ножа. Настоящего-то убийцу потом поймали: он через неделю богатого рыбопромышленника ограбил, вора изловили да при нем нож-то и нашли, даже  кровь отмыть не потрудился. Да только сперва повязали Онцыфора. Хотели везти к наместнику  - правду-матку выпытывать. Да не успели: бежал Онцыфор из погреба, куда его по приказанию старосты заточили. Не пыток да плетей боялся - смертная обида уязвила его до глубины души. Невинного оклеветали. «Коль ложно обвинили в убивстве – что ж, буду взаправдашним убивцем и разбойником, назло всем». И подался Онцыфор к Анике. Украл карбас, и на нем приплыл в заливчик, где отдыхал от трудов неправедных атаман разбойников. Третий год вместе они озоровали на морских путях, опустошали берега. Стал Онцыфор одним из ближайших соратников морского вора.      

Они двинулись в глубь острова. Под ногами трещала скорлупа чаячьих и гагачьих яиц; птицы, отчаянно крича, пикировали на головы разорителей гнезд, норовя клюнуть. Атаман только небрежно отмахивался от докучливых пернатых. С такой же легкостью разорял он людские «гнезда» на поморских побережьях. Вслед Анике семенили Онцыфор и Акиндин, таща вдвоем сундук с пиратскими сокровищами. Неожиданно Аника встал как вкопанный.  Разбойники опустили сундук на влажную землю. Онцыфор присвистнул:

- Батюшки-светы! Капище болванское. Откуда оно взялось на пустынном острове?

Нелепое нагромождение камней возвышалось посреди островка. Чем-то жутким веяло от этих каменных уродцев. Акиндин перекрестился. Онцыфор достал из-под поношенного кабата образок Николы Морского и припал к нему обветренными сухими губами. Только главарь, не страшившийся ни Бога, ни черта, небрежно усмехнулся:

- Нашли чего бояться, олухи! Айда за мной! Хорошее место. Тут, под камнем, и закопаем. Поморы – люди набожные, и в поганое капище не сунутся.

Аникины товарищи снова подхватили сундук и, шепча молитвы, двинулись за Аникой. 

Камни образовывали неправильной формы круг, точнее – эллипс. Сразу было видно, что навалены они рукой человеческой. Кое-где валялись потемневшие от времени кости. Много было рогатых оленьих черепов. Видно, в древние времена часто посещали остров язычники. Акиндин нагнулся и подобрал одну из костей:

- А косточка-то человечья! Да тут поганцы-нечестивцы людей резали!

- Ты, что ль, не резал? – загоготал Аника. – Нашелся святой угодничек!

- Так я ж разбойник, а не язычник. Убивать убивал, но бесам требы не клал.
Пробурчав, что, мол, разницы нет никакой, во имя чего мирных людей жизни лишаешь, Аника вошел внутрь каменного круга. Его товарищи переминались с ноги на ногу на самой границе богомерзкого капища, не решаясь переступить некую запретную черту.

- Чего встали? Тащи сундук с добром, сей же час копать будем, – прикрикнул Аника.

Робко переступив через кости, разбойники вошли внутрь капища. Акиндин сбросил с плеча мешок, из которого торчал черенок лопаты. Оба опять перекрестились: «Изыдите, бесы!» Аника сплюнул: «Тоже мне, богомольцы, кровью навек повязанные». Начали рыть землю. Каменистая, промерзлая почва плохо поддавалась. Изнемогшего Акиндина, чьи руки были более привычны к ножу и сабле, нежели лопате, сменял Онцыфор. Аника сидел на одном из камней капища, время от времени погоняя товарищей: «Живей копай, сони!»

Внезапно лопата ударилась обо что-то твердое. «Очередной камень!» – со злостью подумал Акиндин. Отбросив инструмент, он принялся очищать руками некий предмет. Не камень! Прямоугольной формы и гораздо мягче. Дерево что ли? Через некоторое время на свет была извлечена деревянная доска с письменами. «Буквицы русские, а язык тарабарский, - громко проговорил Онцыфор, которому Акиндин протянул находку. Очищая от земли вырезанные в доске буквы, Навагин с видом заправского криминалиста продолжал. – Зарыли доску в землю недавно, потому как дерево почти не тронуто тлением. Видать, и ныне язычники на этом острове гостят. Хотя косточки старые».

- Прочти, что тут написано, - приказал Аника. Сам главарь с трудом читал по складам. Поморы – народ грамотный, не только от прирожденной любознательности, но, прежде всего, по суровой необходимости, диктуемой морским промыслом. Неграмотный человек в море – самоубийца: он же лоцию прочесть не сумеет. Впрочем, Аника считал буквицы занятием праздным. Да и зачем ему грамота, коли есть бывалые кормщики вроде Акиндина с Матвеем и знатоки книжной премудрости наподобие Онцыфора. Первые могли вывести Аникины кочи из любых передряг, второй вечерами читал ему старинные сочинения. Особенно нравилась Анике гистория про царя Александра. Как дошел он до Рипейских гор и встретил там народы языческие, рекомые Гогом и Магогом. Господь запер их в горах и выпустит на волю во дни Страшного суда, терзать и примучивать народы, забывшие истинную веру. Лютовать будут варвары  похлеще Аники.

Онцыфор очистил доску от остатков земли, поковырялся веточкой в прорезях буквиц и принялся произносить незнакомые слова, тщательно выговаривая каждое:    

Иллаук хыныр Омъяль ис ярих…

«Бесова грамота, - пронеслось в голове Онцыфора. – Может, выкинуть эту чертову доску, не то беду на свои головы накликаем, бесов вызовем». Но он продолжал читать против воли. Аника прислушивался к словам незнакомого языка: «И вправду чертовщина какая-то». Пепельно-серое облако сгущалось в воздухе среди камней, пока не приняло очертания бородатой и косматой головы с недобрым прищуром холодных глаз. Страшная башка колыхалась как маслишшо. Акиндин готов был перекреститься, чтобы видение исчезло, но рука его словно закаменела, уста не слушались. Онцыфор, кончивший читать заклинание, как завороженный смотрел на странного гостя. Аника разинул рот от удивления. Пронзительный взгляд головы без тела обратился в сторону атамана:

- Принеси мне жертву и будешь вовек неуязвим.

- Повинуюсь тебе, хозяин острова, - отвечал Аника с низким поклоном.
… Вечером следующего дня один из кочей доставил на остров Анику с пятью сообщниками. Они толкали перед собой связанных веревками пленников. Тех было трое: молодая пертоминская крестьянка Марфа, захваченная во время набега, житель Окладниковой слободы Кондратий Буторин, случайно попавший в лапы разбойников на Зимнем берегу, и знатный иноземец, которого Аника намеревался за хорошую мзду продать в Коле его соотечественникам. Но теперь планы главаря шайки переменились.

Норвежский мореход был единственным оставшимся в живых членом команды торгового корабля, захваченного Аникой. «Как звать тебя?» – обратился пират к пленнику.

- Кнут, - пролепетал перепуганный иноземец, немного знавший по-русски.

- А я – плетка, - захохотал Аника.

- Ти не плотка, ти есть  Бози бич, Аттила моря, - ответил норвежец.

- Кто таков этот Аттила и почему он меня с ним сравнил? – обратился Аника к Онцыфору.

- Король варварский, много христианских душ погубивший, - отвечал начитанный Онцыфор. – Римляне его побили. Но погиб Аттила не на бранном поле, а на ложе супружеском, в объятиях молодой жонки. Сердце от страсти лопнуло.

Аника снова захохотал:

- Вот такой смертью помереть не грех, - его лукавый взор скользнул по лицу прелестной пертоминки. – Вот она, смертушка моя, рядом стоит.

Аника долго и безуспешно склонял пленницу к сожительству. Конечно, он мог просто накинуться на нее и обесчестить, как делал это не раз. Но и в черной разбойничьей душе порой проскальзывают искры благородства. Аника мечтал, чтобы все было полюбовно. Он осыпал Марфу ворованными драгоценностями, которые та равнодушно выбросила за борт. В гневе атаман хотел ударить ее, но сдержался. Марфа была обручена с ненокским парнем и мечтала лишь об одном: любой ценой вырваться с окаянного корабля и бежать к суженому. Отчаявшись добиться от Марфы любви, Аника вознамерился отдать ее бесам. 

Здоровенный корабельный мастер Кондратий тоже нужен был Анике. Много раз увещевал он несговорчивого мезенского помора присоединиться к банде, чтобы вместе грабить корабли и селения. Силач – с таким детиной едва справились пятеро пиратов, когда пытались скрутить его и доставить на коч. Вот такие люди надобны Анике в его отчаянных набегах. Но богатырь в ответ на заманчивые предложения только презрительно сплевывал на палубу и мотал головой. «Не хочешь – пеняй на себя!» – рявкнул тогда Аника. Участь мужика была решена. Аника вручил Онцыфору старую доску: «Читай!»

Первой внутрь каменного круга втащили  Марфу. Девушка яростно отбивалась, думая, что эти гнусные разбойники хотят ее обесчестить:

- Пустите! Не трогайте меня грязными лапами! Мои родители заплатят вам выкуп. У меня в Неноксе жених – он ничего не пожалеет ради моего спасения.

- Я обещаю тебе спасение. Спасение души! – со злобной веселостью воскликнул Аника. - Ты погибнешь как настоящая христианская мученица, твоя душа обретет рай. – С этими словами разбойник извлек из-за голенища бахил нож. Марфа в ужасе завизжала. Вызванный заклинанием Омоль все с тем же недобрым прищуром наблюдал за расправой.

Могучий Кондратий Буторин принял смерть стоически, не оказав ни малейшего сопротивления. Когда его волочили в центр круга, он только прорычал басом:

- Лютая смерть вас ждет, разбойничье отребье! Бесы натешатся, наиграются с вами да и отвернутся. Души ваши в пекло полетят как гуси по осени в жаркие страны. – Он страшно загоготал. Пираты в ужасе отшатнулись. «Режьте!» - возопил главарь. Что и было сделано.

А вот с Кнутом пришлось повозиться. Каким-то образом он сумел ослабить веревки, развязал узел и. улучив момент, пока пираты приканчивали Кондратия, бросился бежать.

- Удерет! Догоняй! – в один голос заорали Матвей, Ондреян-карел и Гаврило-лопарь.

- Куда удерет-то - кругом море! – рассмеялся Аника. – А коч наши люди сторожат.

Кнут бежал по каменистому острову, перепрыгивая с валуна на валун. Один раз он поскользнулся, упал и заковылял, волоча ногу, к берегу. Пираты наблюдали издали. Норвежец бросился в ледяные волны и поплыл прочь от Бесова острова.

- Убег, гад, и утонул! – с досады выругался Аника. Пираты не стали хоронить жертвы, оставив их, по велению Омоля, посреди каменного круга – рядом с тем местом, где сообщники Аники зарыли клад. Аника-воин, некогда в юности защищавший берега Поморья от шведских вторжений (отсюда и прозвище), а потом ступивший на кривую дорожку разбоя, не проронил более ни слова. Уже на борту капитанского коча Гаврило-лопарь обратился к нему:

- Не по-христиански мы поступили, атаман. Похоронить бы надобно их.

- Ты что ль христианин?

- Я хоть и лопарец да крещеный, - Гаврило извлек из-под ворота рубахи крестик.

- А то я думал окрестить тебя…в море. Вроде того норвега, - недобро рассмеялся Аника.

Спустя два года Анике в море, во время бури, было странное видение. Однажды он оставил коч на попечение Акиндина и ушел в скит к монахам. Говорили, что в скиту он имел столкновение с молодым иноком Феодосием. Будто бы зарезал его и прочитал над телом богомерзкое заклинание, которое полуграмотному атаману переписал на клочок бересты с какой-то древней доски его бывший сообщник. Монахи схватили Анику, связали и решали, что делать с извергом. Зарезать его тем же макаром не позволяла заповедь «Не убий». Тогда Анику связали, отвезли в тундру и бросили там. То ли от холода околел, то ли его, еще живого, голодные песцы по кусочкам растерзали.

Тогда же поморы Летнего и Зимнего берегов снарядили флотилию карбасов и напали на коч, ведомый Акиндином. Горящими стрелами подпалили судно. Уцелевших в огне и сече пиратов доставили на Бесов остров. Их пригвоздили кольями к земле. Пираты корчились и вопили: «Добейте! Помилосердствуйте!» «Сами сдохнете!» - отвечали поморы. Разожгли на берегу костер из обломков коча, бросили в огонь доску с дьявольскими письменами. Пообедали – и отчалили. Когда поморы уже отплыли от берега, к умирающим пиратам слетелись чайки и принялись выклевывать им глаза, словно мстя за разоренные гнезда подобно тому, как поморы отомстили за свои разоренные селения.
 
          2.

Вихрем летели по тундре оленьи упряжки. «Скорей, быстрей», - погонял князь Изъюр. Полсотни людей в длинноухих шапках и толстых малицах спешили к капищу сихиртей, где должно было состояться очередное жертвоприношение. Несколько дней назад лазутчики сихиртей выкрали дочь зырянского князя. Почему выбор пал именно на нее?

В отличие от отца, девушка была крещена в православной вере. На том настояла  ее мать, давно симпатизировавшая этой религии и решившаяся обратить в «русскую веру» дочь. Мерзкие сихирти в последнее время предпочитали похищать и отдавать на заклание идолам именно христиан. Этого требовал кровавый бог Омоль. Ночью, когда печорский острожек спал, трое черных язычников перелезли через тын, тайком проникли в бревенчатый терем Изъюра, каким-то образом усыпив бдительность стражи (сила сихиртских чар была хорошо известна) и похитили безмятежно спавшую Татьяну из опочивальни. На следующее утро князь отправился в погоню. Близилось полнолуние – а именно эту ночь предпочитают сихиртские колдуны для жертвоприношений.

Огромная бледная луна повисла над тайболой. Олени мчались сквозь редколесье, взбивая снежную пыль. «Луна еще не достигла зенита, - лихорадочно думал Изъюр, - значит, успеем, непременно успеем». Они неслись по следам сихиртей уже третий день. Даже ко всему привычные, выносливые олешки выбивались из сил. Вот вдали показался едва заметный огонек. Послышался мерный рокочущий звук. Бубен! Последний рывок!

Оленная «кавалерия» Изъюра окружила стойбище сихиртей. Послышались отчаянные крики «заръян», «заръян» («Зыряне!»). Сихирти заметались из стороны в сторону и всюду натыкались на острые стрелы, нацеленные в них. Изъюр спрыгнул с нарт. «Где шаман?! – заревел он – Где моя дочь?» «Я здесь, папа», - послышался тонкий простуженный голос. «Еще бы ей не простудиться, если много часов она провела привязанной к столбу на морозе», - подумал князь. Двое зырян бросились вызволять привязанную девушку. Вдруг один из шаманов кинулся им наперерез и в мгновение ока приставил нож к горлу Татьяны. «Мой жизнь – ее жизнь», - прокричал сихирт. «Твоя жизнь стоит дешевле бубенчика на твоем шаманском бубне», - проорал Изъюр и незаметно подмигнул кому-то.

В следующий миг стрела впилась в шею шамана, его пальцы разжались, и нож упал в снег. Следом за ним рухнул хрипящий шаман. Девушка отчаянно завизжала. Князь, запыхавшись, подбежал к ней: «Это я, твой папа, не бойся!» Он принялся разрезать веревки и ремни. Изъюр подхватил замерзшую и обессилевшую Татьяну на руки и понес к своим нартам, уложил на медвежью полость, прикрыл малицей. Обернулся к своим воинам, державшим под прицелом сихиртей: «Где главный шаман?» Он подошел к издыхающему колдуну, носками унтов перевернул его на спину. Треснула и переломилась стрела, торчавшая из шеи. Наконечник вошел еще глубже, кровь хлынула с новой силой. «Где главный?» - по-звериному заревел князь. «Оглянись и увидишь», - прошептали губы шамана. Прежде, чем повернуться, Изъюр с силой надавил на кадык поверженного врага.
Изо рта полилась кровь. Мертв! Изъюр обернулся: невысокий человек с растрепанной бородой и выбивающимися из-под шапки космами в упор глядел на него. «Твоя смерть будет страшной, - так же по-медвежьи проревел князь. – Мои люди привяжут тебя к ели до утра. А утром твои обглоданные волками кости выбросят в прорубь на Ижме.»

- Не хорони меня раньше срока, - со странным акцентом отвечал бородач. – Я буду жить очень долго, а вот в твоем роду никто не умрет своею смертью. Помяни мое слово.

- Кончайте их всех. Только главного шамана не трогайте – ему легкая смерть не пристала. Изъюр отбежал в сторону, чтобы стрелы не задели его. Сихирти стояли, будто окаменевшие. Встав у высокой ели, которая прикрывала его от случайного попадания стрелы, Изъюр взмахнул рукавицей. Тотчас стрелы с угрожающим свистом сорвались с тетивы и обрушились на сихиртей.  Их оцепенение сменилось воплями ужаса и боли. Малицы не спасали от острых наконечников. Визжа, сихирти падали, пытались отползти и вновь становились мишенями смертоносных стрел. Упряжки кружили вокруг стойбища; один зырянин правил оленями, другой в это время метал стрелы с нарт. Рушились наспех возведенные чумы, сихиртские олени разбежались. В азарте боя, панике, обуявшей избиваемых сихиртей, потеряли из виду главного шамана. Когда бойня кончилась, Изъюр лично обошел поле брани, переворачивая на спину каждого из убитых. Раненых добивал как того шамана, ломая кадык. Но главного нигде не было!  Испарился как кипящая вода в котелке! Все воины отлично видели его, но, памятуя приказ князя, не стреляли в колдуна.

Тем временем воины отпаивали горячим отваром дочь князя, помаленьку приходившую в себя. Изъюр плюнул в сугроб и направился к своим нартам. В очередной раз главарь шаманов ушел от возмездия. А так хотелось привязать его на ночь к дереву и накормить его мясом голодных тайбольских волков. Изъюр шел, сжимая в кулаке бронзовый амулет с изображением Творца Вселенной Ена. Великий Ен строил мир, Омоль мешал ему, строил всяческие козни, портил и уродовал Его творения. Наконец, разгневанный Ен швырнул безобразника прямо в ад, где Омоль пребывает и по сей день. Только иногда навещает он мир людей, прибегая к помощи посредников – шаманов, колдунов.

Амулет не раз выручал князя. Когда-то он носил его на груди. Однажды, во время стычки с самоедами, наконечник стрелы скользнул по болтавшемуся на цепочке бронзовому божку. Стрела не задела тело князя. Это был знак свыше: «Я с тобой, Изъюр». Русские зовут Творца «Господь», строят ему деревянные и, говорят, даже каменные храмы. Они поклоняются Его Сыну, как и жена и дочь Изъюра. Князь колебался между родной и русской верами, откладывая выбор до лучших дней. Сейчас было не до раздумий о религии. Надо изгнать сихиртей прочь с Печоры, в самоедские тундры, к ледяному морю.

Оленная «кавалерия» возвращалась с победой. Перебито несколько десятков сихиртей. Ни одного убитого зырянина, только княжеская дочь получила легкую царапину от шаманского ритуального ножа, которая быстро зажила. Над лесами взошла полная луна.

Навстречу  возвращающимся с победой зырянам шествовал по зимней дороге старик-священник с посохом. Была еще глубокая ночь, в окрестностях шныряли волки, но, видимо, старец считал себя надежно защищенным молитвами. Изъюр поравнялся с ним.

- Куда ты в такую ночь, роч? – обратился он по-русски к попу.

- Надо засветло быть в Ижме. Иду паству окормлять. Выйдешь позже - к заутрене не поспеешь. А ты, княже, по-прежнему язычник? Деревьям кланяешься, нехристь?

- Язычники – те, кто людей режут. А я поклоняюсь Творцу всего сущего Ену. Вы, рочи, ведь тоже славите в молитвах Творца? Так у нас много общего. Какой же я язычник? – с достоинством отвечал Изъюр. – Моя вера не сильно-то отличается от вашей, русской.

- Не путай, - строго-наставительно ответствовал батюшка. – У нашего Творца есть Сын, за грехи людские смертные муки принявший. А ты в него не веруешь.

Через год Изъюр крестился. По настоянию священника он выбросил амулет в тайге. А еще через год погиб в стычке с бандой разбойников, промышлявших кражей оленей.      

          3.

В одну из осенних ночей 1944 года колонна армейских грузовиков остановилась посреди дубового леса, покрывающего склоны невысоких гор. Здесь, в глухом уголке Швабии, ничто не могло помешать офицерам из «Аненербе» совершить страшный ритуал.

Автоматчики вытолкали из фургона трех человек, одетых в изношенную до крайности лагерную робу. Первым из обреченных в жертву был Моня Берковиц, возглавлявший «юденрат» в одном из гетто. Это был законченный негодяй, измывавшийся над своими несчастными соплеменниками. Пользуясь данной ему властью, он заходил в жилища, и, не смущаясь присутствия хозяев, клал в свои карманы все, что приглянулось. Но особенно любил главный полицай гетто таскать в свою «управу» понравившихся ему молоденьких евреек. Иных брал силой, иных, шатающихся от голода, соблазнял куском шоколада, бутербродом с колбасой, стаканом вина. Голодную женщину легко было сломать. И вот, после ликвидации гетто, его отправили в концлагерь, на верную смерть. Однако вместо газовой камеры Моне предстояло погибнуть под ударом эсэсовского штыка.

Двое других были русскими. Лейтенант Красной Армии Игорь Павлов руководил подпольной группой в одном из лагерей военнопленных. Коммунист до мозга костей, хотя его мать была дочерью какого-то сибирского купца, убитого революционерами. Сводный брат, носивший материну фамилию Кольцов, сложил голову под Сталинградом. Теперь настал черед Игоря взглянуть в безглазую морду смерти. Оба брата, уходя на фронт, успели обзавестись потомством. Игорь шел с гордо поднятой головой, не обращая внимания на лай псов, окрики эсэсовцев, не реагируя на тычки автоматных стволов в спину: «Шнеле!» Третьим из обреченных был русский аристократ, белоэмигрант с трудно выговариваемой фамилией Бешшецки, участник французского Сопротивления.

Всех троих поставили под сенью раскидистого дуба. Луч прожектора ударил в лица. Красный офицер и аристократ-эмигрант зажмурились. Афанасий Бежецкий перекрестился. Павлов недоверчиво покосился на него:

- Тебя-то за что, белый недобиток?

- А за то же, за что и тебя. За то, что русский патриот, от Отечества не отрекся.         

Моня рухнул на колени: «Пощадите, не убивайте!» Здоровенный обер-лейтенант резко подхватил его сзади и поставил на ноги. По щекам полицая текли крупные слезы.

- Смотреть противно, - пробурчал Павлов. – Жил подло, так хоть умри достойно.

Тем временем из роскошного черного лимузина вылез сам всемогущий директор института «Аненербе» Вольфрам Зиверс. Его сопровождали двое солдат и переводчик.

- Вот и смерть к нам шагает, - произнес Бежецкий и принялся вполголоса читать «Отче наш» и другие молитвы. Палачи меж тем медленно поднимались по склону.

Переводчик держал под мышкой папку с вложенным в нее ветхим листком бумаги. Это был загадочный текст, обнаруженный шефом «Аненербе» на оборотной стороне портрета какого-то русского старика. Картина явно не представляла художественной ценности – так, ученическая работа позапрошлого века. Зато текст, спрятанный в малозаметном кармашке, приклеенном позади холста, представлял ценность мистическую. Вольфрам Зиверс  хотел убедиться в действенности древнего заклятия.

Перед связанными, поставленными в ряд узниками, встали трое эсэсовцев с примкнутыми штыками. Зиверс, солдаты и переводчик остановились. «Начинай!» - приказал Зиверс.

Вряд ли когда-либо под суровым германским небом звучали эти странные слова. «Чушь собачья! Какая-то абракадабра»,- пробормотал себе под нос лейтенант Павлов. Неожиданно за спинами эсэсовцев в воздухе стала сгущаться некая субстанция, скоро приобретшая человеческий облик. Лицо косматого старика. Борода шевелилась под порывами ветра, волосы развевались. «Что за иллюзион? - встревожился лейтенант. Он обернулся, ища глазами кинопроектор, но его не было. – Ну и техника же у фрицев! А все одно войну проигрывают. Скоро вот так же нам будут показывать голову ихнего фюрера  - только не киношную, а настоящую. Наверно, очередь будет поглазеть на отрезанную башку Гитлера. Жаль только я этого уже не увижу». Лицо старика колыхалось словно отражение в воде. Павлов набрал в легкие воздуха и запел во всю мочь:

Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов.

Тут нарушил молчание и Афанасий Бежецкий, грянувший старый русский гимн:

Боже, царя храни,
Сильный державный,
Царствуй на славу, на славу нам.
Царствуй на страх врагам,
Царь православный…

Немцы засуетились. Переводчик закончил чтение заклятия и повернулся к Зиверсу. Два гимна, монархический и большевистский, сливались в единую мелодию, летевшую ввысь, к темному небу с одинокой луной, просвечивавшей сквозь облако. Какой-то офицерик подошел к поющему Павлову и, коверкая русские слова, издевательски промолвил:

- Ви ошен плохо знайт, что есть у вас на родина. Сталин утвердиль новий гимн про «Союз нерусшимий». Болшевики болше не «Интернациональ»!

- Пора приступать! - скомандовал Зиверс.  Эсэсовцы со штыками наперевес двинулись к трем приготовленным к закланию узникам. Моня истошно заорал. Павлов, прервав песню, смачно плюнул на мундир одного из палачей. Бежецкий успел произнести:

- Гвардия СС – «Слуги Сатаны»! Вы и в ад  промаршируете строевым шагом – ротами, полками, дивизиями. А во главе колонны – черт косматый, которому вы поклоняться решили. Так ведь не привыкать: сколько лет фюреру сапоги лижете, почему бы дьяволу не присягнуть? А уж он вам в аду котлы с кипящей смолой приготовил. Хотя и к котлам не привыкать – в русских котлах хорошо поварились: под Сталинградом, под Яссами, под…   

Он не договорил – штык впился в сердце. Рядом рухнул Павлов. Моня Берковиц потерял сознание парой секунд раньше, когда увидел острие штыка прямо напротив лица. Его добили уже на земле: вогнали штык в голову, распороли живот, проткнули сердце.

Вольфрама Зиверса американцы вздернули на виселицу. Перед смертью он бормотал какое-то заклинание.  Другие участники ритуала сдались на милость победителя в Арденнах: «Лучше попасть в руки цивилизованной нации, чем к этим русским варварам». Янки стали бить их смертным боем, изощренно истязали – примерно так же, как в наше время арабов в Абу-Грайбе. Особенно нравилось им тушить сигары о гениталии немцев.   

      4.

Василий Аверьянов в детстве и юности любил слушать рассказы своего деда, командира партизанского отряда «Сталинские мстители» Степана Аверьянова. Полупарализованный старик вспоминал минувшие дни…

Однажды, зимой 1941-го, они должны были во что бы то ни стало изловить и доставить живым на «большую землю» предателя Никифора Гущева. Бывший офицер НКВД еще в конце тридцатых перешел финскую границу, явился в германское посольство в Хельсинки и предложил фашистам свои услуги. Теперь же, по агентурным данным, он находился на оккупированной территории в Подмосковье, где помогал эсэсовской команде добыть со дна лесного озера некий клад или что-то в этом роде. Наступление советских войск вынудило спецкоманду СС спешно сняться с места и уходить вместе с отступающими дивизиями вермахта. Партизаны должны были внезапно напасть на автоколонну, захватить предателя – непременно живым! – и еще пару-тройку «языков».    

Увы, живым добыть Никифора Гущева бойцам не довелось. Сами же хозяева избавились от перебежчика. Его труп с простреленной головой и грудью обнаружили под сосной недалеко от дороги, по которой отступала колонна машин. Опознали по фотокарточке. Так что первую часть задания партизанам выполнить не удалось – враг опередил их. Зато со второй справились успешно. Посреди зимнего леса пылали машины врага, из-за придорожных деревьев отстреливались автоматчики. Сам Степан Аверьянов из трофейного шмайссера лично уложил пятерых немцев. Ну, может троих – кто считал. Двух захваченных старших офицеров СС притащили на секретный аэродром в лесу, откуда вскоре самолет должен был доставить их по назначению. Однако стальную птицу немецкий истребитель сбил над лесом буквально на глазах командира. Видно, что-то такое знали эти эсэсовские чины, что свои же решили убрать их, дабы не попали в плен.

Зато в руках партизан остался никому не нужный Конрад Нагель. Командир плохо разбирался в эсэсовских нашивках; судя по всему, была это мелкая сошка, мальчик на побегушках. Он на плохом русском бормотал что-то про старую книгу, которую немцы искали на дне озера. Степан Аверьянов отхлебнул из фляги спирта и засмеялся:

- Говоришь, искали книгу в озере?  Ее, видать, там, рыбы читают? Занятно врешь…

Свою злобу за то, что Гущев не достался партизанам живым, а самолет с двумя видными эсэсовцами сбили немцы («Пронюхали ведь, гады, откуда взлетать будет!»), командир решил выместить на этом жалком немчике. «Раздевайся догола, - приказал он, - будешь в прорубь нырять, чертову книжку искать». Фриц стоял, стыдливо прикрыв ладошками срам. «Хэнде Хох!» - скомандовала вошедшая в избу Дарья. Она любила поиздеваться над оккупантами; какой-то немец изнасиловал, ее и девушка ушла в партизанский отряд, чтобы беспощадно мстить за свое унижение. Благо, и название  отряда было самое что ни на есть подходящее. Немец покорно поднял руки. Сняв с плеча винтовку, она грубо ткнула дулом между ног голого неприятеля: « Тьфу! Разве ж это мужик! Такую з… не разглядишь и в лупу», - и звонко рассмеялась. Потом фрица выгнали на мороз, босого и голого, едва живого, пригнали к озеру и заставили нырять до тех пор, пока тот не околел. «Жестоко, конечно, если судить по меркам мирного времени, - рассуждал дед, – а ты вспомни, как они с нашими-то поступали. По заслугам и честь».

Историю про лесное озеро и немца, нырявшего в прорубь за какой-то «старой книгой» Василий Аверьянов вспомнил, прочтя предсмертное письмо Андрея Печникова. 
            5.

- Давненько меня не навещали депутаты Госдумы! – профессор Сыктывкарского университета Валентин Изъюров крепко пожал руку гостю. Один из лидеров политической партии «Моя страна» и ее парламентской фракции  Василий Аверьянов находился в рабочей поездке по северным регионам. Будучи в столице Республики Коми, он нашел время наведаться к старому приятелю. Не только воспоминание о давней дружбе привело политика в гостеприимный дом. В его портфеле лежал раритет, привезенный  на днях из Латвии. Партия активно занималась защитой русскоязычного населения в ближнем зарубежье, поэтому притесняемые «мигранты» были частыми посетителями депутата Аверьянова. Гость из Прибалтики передал ему старый запечатанный конверт:

- Это – неотправленное письмо известного философа и писателя коми Каллистрата Жакова его давнему другу Семену Изъюрову. Пожалуйста, передайте послание внуку Семена Валентину Никитичу Изъюрову. Он живет в Сыктывкаре.

- Какая неожиданность! - воскликнул Аверьянов. – Ведь Валентин Изъюров – мой старый приятель. Через пару месяцев я отправлюсь на Север России и непременно встречусь с ним. Но откуда у вас это?

- Найдено в Риге, где Жаков некогда преподавал в университете. Письмо каким-то чудом попало в руки сведущего человека. А уже он передал его мне. Конверт не распечатан. Пусть потомок жаковского друга прочтет его.

Валентин Изъюров аккуратно вскрыл конверт. Бережно развернул лист бумаги, сохранивший за десятилетия пребывания внутри конверта девственную белизну. Даже чернила практически не выцвели. Изъюров принялся читать вслух:

«Дорогой Семен Иванович,  - писал Каллистрат Жаков, - то, о чем вы рассказали мне в предыдущем письме, подтверждается. Один из экземпляров старинной книги, именуемой «Бесогон Поморский», возможно, хранится в Лодемском скиту, недалеко от Белого моря. Староверы Архангельской губернии, с которыми я не раз беседовал о тайнах книжной премудрости, намекали мне: «Бесогон» действительно надежно скрыт в потайном месте. Подвергнув анализу рассказанное мне, я пришел к выводу: «Бесогон» спрятан именно там, где окончил свои дни старообрядческий писатель Евстратий Лодемский. Существует также предание, что автор «Бесогона Поморского», покончивший жизнь самоубийством, был похоронен с кожаной сумочкой на шее – такова была последняя воля умирающего, изложенная им в предсмертной записке. Евстратия, как человека, наложившего на себя руки, похоронили за оградой погоста. Неизвестно, что же именно находилось в кожаной сумке. Один из старцев под большим секретом поведал мне, что в ней могло быть спрятано какое-то магическое заклинание: в миру Евстратий баловался магией и даже давал медиумические сеансы.  Раскольники настойчиво убеждали меня не заниматься поисками «проклятой», как они выражались, книги. Но наука не приемлет суеверий, и я потратил некоторое время на изучение Лодемского скита. Его обитатели встретили меня весьма настороженно, чтобы не сказать -  враждебно. Я не задавал им прямых вопросов о книге и Евстратии, но староверы легко догадались, о чем идет речь. Мои настойчивые расспросы сыграли со мной злую шутку: старообрядцы попросту выпроводили из скита чересчур любопытного, по их мнению, мирского гостя. Скудные сведения, собранные мной о жизни Евстратия, позволяют судить о нем, как о человеке, много согрешившем в доскитской своей жизни и искавшего в обители спасения от мирской суеты, искупления грехов и спокойной старости. Причины его смерти остались для меня загадкой».

Далее Жаков повествовал о своей полуголодной жизни в свободной балтийской республике, равнодушии властей к нуждам и чаяниям русскоязычной интеллигенции. Все повторялось в истории. Последние страницы письма Аверьянов слушал уже вполуха. Его всецело занимал Евстратий. Что за чертова сумка? И что в ней хранилось или хранится по сей день? Еще один список с рокового заклинания, погубившего столько людей?

- Мне пора, - засуетился депутат. Он нащупал в кармане пиджака мобильный телефон. Извини друг, дела. Срочно надо выезжать на встречу с избирателями. Сам понимаешь…

- Даже кофейку с коньячком не попьешь, - укоризненно поглядел на него профессор, – жаль. В кои веки еще свидимся? Не знаю, когда выберусь в столицу.

Отлучившись в туалет, Аверьянов набрал номер. Благообразный, мелодичный голос пожилого человека спросил: «Кто?» «Здравствуйте, это Аверьянов. Наши худшие опасения подтверждаются», - быстро проговорил депутат и защелкнул крышку мобильника. Он известил «Божью Стражу» и совесть его была теперь спокойна.

Уходя, Аверьянов мельком бросил взгляд на календарь, лежавший на тумбе возле телефона. Эффектная полуодетая блондинка лучезарно улыбалась с обложки календаря. «Вероника Изъюрова» - гласила надпись. «Родственница?» - машинально спросил гость хозяина. «Племянница. Родители ее погибли десять лет назад: автомобиль, в котором ехали они, протаранил лесовоз, вынырнувший из-за поворота. Машина всмятку, отец погиб на месте, мать скончалась в больнице. Мы с женой воспитали девочку».

- То-то смотрю – знакомое лицо, - Аверьянов взял в руки календарь. – Это то чудное создание, с которым вы однажды приезжали в Москву? Я тогда еще начинал заниматься политикой. Как же давно это было! Жаль, что мы так редко видимся. А ведь когда-то делили комнату в общаге.

- Модель, - гордо произнес Изъюров, ткнув пальцем в глянцевую обложку календаря.

- Срамница, - громко и отчетливо выкрикнула из кухни жена профессора, - этот снимок с обложки - самый невинный. А ты вовнутрь загляни – стыдоба. В университете учиться не захотела, ушла со второго курса. Подалась в эти самые… модели, которые с панели.

- С подиума, - поправил Изъюров.

- А мне так без разницы. Если на публике девчонка свои прелести демонстрирует, то это уже никакая не «модель». Для этого другое слово есть. Сами знаете какое…

- Что ты, что ты, Света, - замахал руками в сторону кухни профессор. – Все-таки она нам почти дочь. Между прочим, модель - вполне достойная профессия. А фотография – такое же искусство, как живопись, скульптура, графика. Десятая муза, так сказать.

Светлана что-то прокричала, но Василий не расслышал ее слов. Любопытства ради он раскрыл календарь – и обомлел. Девушка поистине необыкновенной красоты. Фигура богини с ликом ангела. Снимки, при всей, казалось бы, откровенности, были, по нынешним временам, весьма целомудренны. Настоящая северная красавица.

- Можешь взять на память, - Изъюров протянул руку, чтоб попрощаться. Аверьянов суетливо запихнул календарь в портфель. Всю дорогу в машине он перелистывал страницы настольного календаря. Его сердце учащенно билось.
Изъюров вспоминал историю своего рода. Так случилось, что рок буквально преследовал старинную династию, основателем которой, по преданию, был зырянский князь Изъюр. Он погиб в тундре в неравной схватке с шайкой бандитов. Дальше нить их рода терялась во тьме средневековья и вновь выныривала на свет в восемнадцатом веке. Был в их роду священник отец Геннадий, когда-то служивший в Пустозерске. Опять же согласно семейному преданию, он пожаловался архиерею на непотребную жизнь дворянина Бежецкого, присланного инспектировать Пустозерский острог на предмет готовности воинской команды отразить неприятельское нападение, ежели такое последует. Вместо этого господин Бежецкий то кутил, то якшался с какими-то темными шаманами. Неизвестно, принял ли его преосвященство надлежащие меры. Зато известно, что священника вскоре убили, забрали из дома все имевшиеся там иконы и церковную утварь. А стены и пол избы окропили оленьей кровью. Это были некие шаманисты, не гнушавшиеся, говорят, и человеческих жертвоприношений. Батюшку они убили каким-то особо зверским способом. Потом следовала вереница насильственных смертей и несчастных случаев: кто-то по весне захлебнулся в холодных водах Эжвы, другой нарвался на нож разбойника, еще один опился водкой, сын его сгинул без вести в тайге.

Никто из мужчин рода Изъюровых не достиг полувекового рубежа. Валентину до юбилея оставалось несколько лет. Его дед, знавший лично Каллистрата Жакова, был репрессирован в тридцатых. Ему «пришили» какой-то нелепый «финно-угорский национализм» и «призыв к отделению Республики Коми от СССР». «Куда ж ей отделяться-то, - смеялся Семен Изъюров на допросе. – Она ни с одним государством не граничит». Припомнил ему следователь и переписку с «белоэмигрантом» Жаковым, хотя молодой ученый был знаком с философом-соплеменником всего два года – и то заочно.

Семена Изъюрова этапировали из Сыктывкара в Воркуту, где он накануне войны погиб: на лесоповале огромная сосна рухнула прямо на заключенного и убила его. От деда осталось совсем немного: пара фотографий (большинство снимков родственникам «врага народа» пришлось уничтожить, дабы избежать новых обвинений и репрессий в отношении семейства) да бронзовый амулет с изображением какого-то языческого божка, найденный в двадцатых юным исследователем в лесу, недалеко от развалин зырянского городища. «Это Ен, Создатель Вселенной, - говорил сыну Никита Изъюров, тоже профессор, преподаватель философии. – Наши предки верили в древние космогонические мифы. Ен строит мир, Омоль постоянно лезет ему под руку, мешает. Омоль – это вроде как христианский дьявол». Амулет Валентин Изъюров подарил своему другу, известному политику. Просто взял и незаметно сунул в карман пальто – пусть это будет маленьким сюрпризом. То-то удивится депутат Аверьянов – он любит старинные вещи. Конечно, расставаться с магическим предметом жалко, но от папы осталось немало таких диковинок – он всю жизнь собирал их. Отца в конце восьмидесятых нашли в бездыханным в подъезде родного дома. Говорили, что он упал с лестничной площадки пятого этажа «хрущевки». Будто бы выпил лишнего на каком-то банкете… Ложь! Отец никогда не злоупотреблял спиртным! Карманы его пальто были вывернуты, из чего следовала версия об ограблении и убийстве. Виновников гибели не нашли. А потом на лесной дороге погибли брат и его жена. Оставались на свете лишь двое прямых потомков князя Изъюра – сыктывкарский профессор и его племянница, московская модель.

… Раздалась дребезжащая трель звонка. Жена отлучилась в булочную, и профессор пошел сам отворять дверь неурочному гостю. На часах была половина девятого утра. «Кого нелегкая несет?» - бубнил под нос Изъюров. Заглянул в глазок – какой-то молодой человек в черной куртке, с побрякушкой на шее и толстыми перстнями на пальцах левой руки. Правая спрятана в карман. Опять кто-то из студентов пришел договариваться о пересдаче? Он повернул ключ, отворил дверь. Обрез грянул сквозь полу куртки.         

          6.
    
Костя Павлов имел прозвище «Павлин» - за страсть к броской и дорогой, но совершенно безвкусной одежде, золотым цепям (он носил их целых три!) и прочим шикарным безделушкам. Только распущенного хвоста не доставало для полноты картины. Любил он красиво пожить, но средств, добываемых рэкетом и другими преследуемыми по закону занятиями, всегда не хватало. Так стал Костя завзятым игроком. «Ты у нас герой, Павлин, - любил говаривать авторитетный бизнесмен Григорий Буторин (погонялово «Гриб»), когда Косте выпадал крупный выигрыш в казино. – Был такой деятель на Севере, Павлин Виноградов, его в Гражданскую убили. А тебя пуля-дура и все прочие напасти минуют».

В этот раз Павлин проигрался в пух и прах. И кому бы вы думали -  самому теневому «хозяину» их городка, Грибу. А тот не любил, когда затягивали с возвратом долга. Срок он дал Косте ровно неделю. Можно, конечно, отдать и на следующей неделе – но тогда за каждый день просрочки будет набегать двадцать процентов. А если и тогда не вернет…Не
хотелось даже думать, чем это может быть чревато. На все мольбы и просьбы отсрочить возврат долга «хозяин» неизменно отвечал:

- Ты же русский человек. А на Руси долг платежом красен. 

А еще добавил:

- У тебя ситуация – как в драме Шекспира «Венецианский купец». Там у несостоятельного должника должны были отрезать кусок мяса в пользу кредитора, если не расплатится по счетам. А кредитор был злющий – Шейлок, еврей-ростовщик. Я, конечно, не ростовщик и не еврей, но с должников своих спрашиваю по всей строгости. Понятно тебе?

- А кусок у этого парня, у должника, отрезали? – робко спросил Павлин.

- Книжки читать надо – тогда узнаешь, - отрезал Гриб. – Время пошло, счетчик щелкает.

Предки авторитетного бизнесмена происходили из города Поморска. Прадеды были рыбаками, молились в староверческой церкви. Деды тоже рыбачили, но храм уже не посещали – его к тому времени закрыли, а потом и разобрали по бревнышку. Отец-офицер обосновался в Подмосковье, в городе Электросталь. «Ну и название придумали совки, - смеялся Гриб. – Еще бы Цветметом обозвали, а район – Агропромовским». Когда Григорий зажил самостоятельной жизнью, перебрался из Электростали в другой конец области. Здесь началась его криминальная биография, плавно перешедшая в предпринимательскую стезю, которая с большой разбойничьей дороги вывела его на широкий путь политики. Гриб был членом совета партии «Моя страна» и одним из основных ее спонсоров наряду с олигархом Валерием Рейдером и еще парой нефтяных магнатов, сделавших ставку на сибирский регионализм.         

Журналисты на пресс-конференциях порой задавали Василию Аверьянову и его соратникам ехидный вопрос:

- А что это делает в руководстве партии столь авторитетный подмосковный бизнесмен?

На это «патриот российской провинции» Аверьянов неизменно отвечал:

- В нашей партии много авторитетных, уважаемых в обществе людей: академики, актеры, писатели, спортсмены. И предприниматели-меценаты. Такие, как Григорий Буторин.
 
         7.

Василий Аверьянов решил, во что бы то ни стало, разыскать Веронику Изъюрову. Сердце сорокапятилетнего политика, уже много лет как порвавшего с супругой-мегерой, было подобно увядшему цветку, никогда более, казалось, неспособному воспрянуть под лучами солнца любви. И вот, наконец, оно распустилось подобно чудесному цветку, озаренному светом  вечной женственности. Эти в общем-то банальные строки (вечные истины часто кажутся нам банальными) депутат Аверьянов записывал в свой дневник. Конечно, девушка годится ему в дочери. Сколько ей? Он забыл спросить об этом Валентина. Наверное, двадцать с небольшим. Вероника – какое чудесное имя!

Он выяснил, что показ моделей состоится в эту субботу в одном из ночных клубов, где Аверьянову уже приходилось бывать. Что он скажет ей? Друг юности ее дяди. Что предложит? Стать помощником депутата? А почему бы и нет? У него есть вакансия. Вот его соратник по фракции Зеленкин, например, набрал помощниц из модельного агентства «Киприда». Так, стеба ради. Интересно, чем они там ему помогают?

… Она грациозно двигалась по подиуму. Василий и двое его соратников по фракции следили за изящной походкой. Как завороженный смотрел Аверьянов в лицо девушки.

Эти глаза – голубые и, одновременно, раскосые. Азия и Европа, скандинавская валькирия и Югорская «золотая баба», казалось, объединили свои черты в одном прекрасном лике. Светлые, зачесанные назад волосы. Она небрежным движением распахнула курточку. Бывалый партиец Боря Зеленкин деланно ахнул. У Аверьянова перехватило дыхание. Между колыхающихся в такт шагам двух белоснежных грудей темнел старинный крест Выговского литья. «Богохульство, - шепнул «православный монархист» и «по совместительству» областник-регионалист Антоний (в прошлом Антон) Романов, чрезвычайно гордившийся тем, что он однофамилец русских царей. – Эти девицы, небось, и в трусиках кресты носят – чтоб помогли «залета» избежать». - У Василия закружилась голова. Чуть позже он подойдет к ней, передаст привет от дяди из Сыктывкара. «А я вас помню, - весело ответит Вероника, - однажды мы всей семьей приезжали к вам в Москву».

Он предложит ей стать помощником депутата. И девушка, недолго думая, кивнет в ответ.

…Папарацци многое дали бы за возможность запечатлеть депутата Аверьянова в объятиях молодой девицы на кожаном диване в его депутатском кабинете. Со стены равнодушно взирали на любовников фотопортреты – галерея основоположников областничества: серьезный старичок Григорий Потанин; грустный «печальник Сибири» Николай Ядринцев, словно предчувствующий скорую трагическую кончину; суровый Александр Адрианов в полуанфас – его изуродованное медвежьей лапой лицо было слегка заретушировано; сосредоточенный Афанасий Щапов; благородно-задумчивый Николай Новомбергский; возвышенно-одухотворенный Виталий Чердынцев. Замыкал галерею так нелепо погибший лидер партии «Моя страна» Сергей Кольцов. Мрачно глядели на «грех прелюбодеяния» старинные иконы. На столе, поверх раскрытого проекта федерального бюджета будущего года, валялись кружевные трусики. Вероника блаженно вздохнула:

- И часто у вас это… у депутатов. Прямо в парламенте… с девушкой – ужас!

- Всюду жизнь, природа берет свое! – довольно проурчал Аверьянов. – Насчет прочих депутатов судить не берусь. Тут чаще другой грех имеет место…

- «Голубые» что ли? – с изумлением спросила Вероника, красиво вскинув брови.

- Да при чем тут «голубизна»! Грех банальный, народный – выпить народные избранники любят. Есть у нас такой Торопков из Самары – так он, бывало, и на сессии приходил – лыка не вяжет. Мы уж ему по-товарищески, по-партийному: «Сашка, будут дебаты – сиди и молчи. Не то тебя опять на всю страну ославят – щеки красные, язык заплетается». Зато как он законопроекты пишет – комар носа не подточит, хоть сразу во всех чтениях принимай без поправок и сенаторам неси на одобрение. Все юридически грамотно, выверено, каждое лыко в строку. Настоящий законодатель, каких еще поискать надо.

- А наркотой у вас балуются?

- Фракция «Моя страна» - инициатор ужесточения ответственности за вовлечение в наркоманию, - лихо отчеканил Аверьянов. – А если серьезно: недавно скандальчик был – в сортире «колеса» обнаружили. И как назло рядом с кабинетами нашей фракции. И ведь я доподлинно знаю, что из соратников никто дурь не употребляет. Может, посторонний кто зашел покайфовать. Но шуму было! Особенно разъярился…сама догадайся, кто.

-  Догадываюсь, - засмеялась девушка. – Лично я его терпеть не могу. Наглый он.

- Уж как он негодовал: «Паразиты, наркоманы, мерзавцы, гады, Россию продали американцам, сепаратисты, хотят поделить страну на уделы, гнать таких из Думы – это однозначно!» Я его попытался урезонить – вышло боком: запустил в меня свой сотовый телефон. Я увернулся – телефон просвистел мимо – и вдребезги. Так он теперь с меня требует компенсации за материальный ущерб. На имя спикера кляузу накатал.

В приемной появился консультант с ворохом законопроектов. «Оставьте бумаги здесь, - загадочно улыбаясь, произнесла секретарша, - у него пока посетитель».

Аверьянов взял в руку массивный крест, висевший на шее девушки. «Ты староверка?»

- Я?? Нет, я в православной церкви крещена, в Московской Патриархии. А крест? – ее лицо стало печально-задумчивым. – Это в память о Наташе. Она такой же носила. Ее какой-то подонок ночью подстерег и изрезал всю, живого места не оставил. И крест отобрал. А этот я на Преображенке купила, у староверов, в память о подруге. Она, говорили, и вправду старообрядкой была. В церковь, правда, не ходила, но с крестом этим и на подиуме не расставалась. Давай не будем больше об этом, хорошо? Больно…

Василий встал, оделся, подошел к письменному столу, извлек из ящичка бронзовый амулет: «Это – подарок твоего папы…то есть дяди». «Я помню эту игрушку, - Вероника вертела в руке фигурку божка. - Он мне ее незаметно в карман засунул, когда я уходил. Я уже в аэропорту ее обнаружил. Решил, видно, снабдить меня оберегом, чтоб от политических козней друга обезопасить. А то всякое может быть».

- А помнишь историю с вашим партийным лидером…как его? Ага, Кольцовым. Я тогда еще в университете училась, он у нас выступал. Так хорошо, так дельно говорил. Почему он выбросился из окна? Ведь партия побеждала, его должны были на руках носить, а он…

- Давай не будем об этом. Больно! – жестко пресек расспросы Аверьянов.

- Извини. Так что? Какие будут распоряжения у господина депутата к его верной оруженосице? – быстро переменила тему разговора Вероника.

- Завтра я встречаюсь с делегацией итальянской «Лиги Севера». Будешь со мной.         

          8.
         
Тысячи лет темные боги стремились завладеть миром людей. На Севере Тьма и Хаос приняли облик Омоля – черной тени Творца. Мифология северных народов удивительно напоминала зороастрийскую традицию, где пресветлому Ахурамазде мешал вредоносный Ариман. Сходство и сродство это восходило к гиперборейским истокам цивилизации.

Славяне до крещения знали  Чернобога, повелителя темных, адских сил. На Дальнем Востоке демонам «лха» противостояли грозные божества-воины буддизма и более древней веры бон. На Западе дьявол являлся в образе элегантного Мефистофеля с бородкой-эспаньолкой, лукавым взглядом и прельстительной речью. Множество ликов обретала Предвечная Тьма. Недаром же сказано было: «Имя им – легион». 
   
И всегда находились люди, через которых Тьма проникала в наш мир. «Бесогон Поморский», отреченная книга Евстратия Лодемского, занимала не самое почетное место в ряду подобных сочинений. Были труды чернокнижников, стяжавшие куда более громкую славу. Воины ислама разыскивали в аравийских оазисах, в шумных городах Леванта, в укромных обителях отшельников «Некрономикон» Абдуллы аль-Хазреда, чтобы предать нечестивое сочинение огню. В Европе некогда прославился алхимик Вильгельм Мартиниус, чей «Черный ковчег» был сожжен на главной площади Гейдельберга в один из летних дней 1506 года, а сам автор скрывался где-то в горах Австрии или Швейцарии. Но, благодаря изобретению Иоганном Гуттенбергом книгопечатания, опус разошелся по меньшей мере в десяти экземплярах. Китаец Янь Ли, медитируя в густых бамбуковых зарослях по среднему течению Янцзы, написал «Путь в тростниковую хижину» - вполне невинное название, скрывающее страшные заклинания. Маньчжурское правительство охотилось за этой книгой с не меньшим рвением, чем европейские инквизиторы – за «Черным ковчегом». То, что книга не была найдена, избавило мир от больших бедствий и потрясений. Кто знает, как поступили бы с  сим сочинением императорские цензоры. Предали огню или решили токмо праздного любопытства ради заглянуть в запретную книжку? А был еще утерянный в Александрийскую эпоху папирус Хепру-Нефера, который ищут дьяволопоклонники вот уже третью тысячу лет. Но нас интересует судьба «Бесогона Поморского».   

Подобно тому, как любители пообщаться с нечистой силой шастали по всему миру в поисках темных текстов, точно так же охотились за этими сочинениями и люди, на разных языках называвшие себя примерно одинаково «Божья Стража». В России таковых оставалось не более десятка, а во многих странах не было ни одного. Старообрядец-поморец Мартирий  слыл своего рода неформальным лидером круга «священных стражей». Его авторитет признавали и представители Русской Православной Церкви, составлявшие большинство в российском круге «Божьей Стражи», и мусульмане.    

Звонок депутата Аверьянова заставил Мартирия не на шутку встревожиться. Еще одно дьявольское послание, оставленное Евстратием! Его следует непременно уничтожить! Для этого надо будет потревожить прах автора «Бесогона». Не по-христиански, конечно, но придется совершить малое кощунство, дабы уберечь мир от гораздо большего зла.

… Когда Василий и Вероника занимались любовью на депутатской квартире Аверьянова, внезапно зазвонил мобильник. «Тьфу ты, черт!» - Василий дотянулся рукой до стула, на котором валялся телефон, и легким нажатием ногтя отключил его. Через полминуты затрезвонил телефон на письменном столе. Назойливые звонки следовали один за другим. «Алло!» - гаркнул в трубку депутат и тотчас изменился в лице: «Там…твой дядя. Убит!»      
      
         9.

Первая неделя, данная Павлину на выплату долга, подходила к концу, а он еще не собрал и половины требуемой суммы. Во сне ему мерещилась ухмыляющаяся физиономия кредитора, издевательским тоном сообщающего: «С понедельника будет набегать по 20 процентов ежедневно. Ты не забыл? Не отдашь бабки – пеняй на себя!»

Чтобы успокоить мятущуюся душу, он пытался вспоминать забавные эпизоды из своей жизни, рассказанные друзьями истории. Вот, например, что поведал ему Колян о случившемся в одной из среднерусских «зон» бунте:

- Короче, зэки решили бучу поднять. Ну, требовали там разных послаблений режима, а администрация – ни в какую. Тогда собрались урки на совет, забаррикадировались в камере и стали думать, чего еще такого учудить. И придумали – ты прикинь – всем дружно сделать харакири. Но так, чтоб не насмерть. Только кожу на брюхе порезать, чтоб ни жир, ни мясо, ни тем более потроха не задеть. А то сам знаешь… Собрались, значит, делать харакири понарошку. Но все чин чинарем, прямо как настоящие японцы. Сели все на корточки,  пуза оголили. А за спиной еще флаг японский вывесили. То есть взяли простыню, кто-то ладонь себе рассек и кровь пустил. Получилось пятно посередине. Но не как восходящее солнце, а просто клякса кровяная. Ну, как раньше, в старину, простыню после первой брачной ночи вывешивали. Короче, одна комедия, а не Япония. Они еще это, для понту хотели японское телевидение позвать и репортера из газеты – как, черт, ее? – охи, ахи, ага – «Асахи». Чтоб прямо из Москвы самолетом доставили. И чтоб непременно телекамера через глазок камеру снимала. Да потом отказались от этой фигни.

Тут какой-то придурок на стол вскочил и давай стихи читать типа японские:

 Солнце глядит    
 Сквозь прутья решетки
 Все мы уходим из жизни…

Ну, или вроде того, уж не знаю. «Ты базар фильтруй, а то накаркаешь беду», - это зэки ему. Он со стола спрыгнул и тоже присоединился к компании.  Достали, значит, бритвы, стекла, заточки – ну что там у них было – и давай резаться. А тут как назло один баклан попался: весь дрожит, трясется, боится. Все-таки резанул, кровь пошла. Да рука у него как дернется – и прямо под локоть смотрящему за хатой. А у того во-от такая была заточка. Тот баклан ему прямо по локтю саданул, смотрящий вздрогнул -  и заточка ему прямо в печень вошла, ты прикинь. В больничке в тот же день умер. Мучался долго.

Не смешно! Через неделю и ему что-нибудь такое всадят в печень, коли не расплатится.

Стал вспоминать моменты из собственной биографии. Как однажды явились они к бизнесмену по прозвищу «Буйвол». У него фамилия была то ли Буйкин, то ли Буйдин, а характер был как у настоящего буйвола: уперся рогами – и все тут, не хочет делиться. Ну, на каждого буйвола свои быки найдутся. Приехали братки в офис, прихватив с собой бейсбольные биты. А этот Буйвол, как назло, успел ментов вызвать. Налетели как коршуны, биты отобрали, мордами в пол уткнули, попинали. Потом их Гриб отмазывал – у него связи в ментуре. Так им пришлось объяснительные сочинять – ухохочешься! Короче, приехали они к предпринимателю просить спонсорской помощи для организации в поселке бейсбольного клуба. Спортинвентарь захватили, чтоб  продемонстрировать серьезность намерений. Дескать, хотим пропагандировать новый для России вид спорта, уже и спортивными снарядами обзавелись. Менты от души посмеялись и отпустили.      
Менты отпустили – а Хозяин (так в «конкретных» кругах именовали Гриба) не отпустит, из-под земли достанет, в Африке и в Америке разыщет. И одними битами дело не ограничится. Павлин пересчитывал разноцветные и зеленые банкноты. Требуемой суммы не собрать! Эх, какой бес дернул его в тот злополучный вечер садиться играть! Не собрать, даже если продать все три массивные цепи и прочие рыжие побрякушки. Что еще? Машину, квартиру? Прикажете ходить пешком и перебираться на жительство в подвал к вонючим бомжам? Ну, уж нет! При слове «квартира» ему вспомнилось вдруг детство, двухкомнатное родительское гнездо в панельной пятиэтажке. И дед-сосед. Тогда еще, наверно, не дед -  просто ему, подростку, он казался стариком из-за длинной, едва ль не до пупа бороды. Старые книги, которые они часами вместе перелистывали; сосед читал Косте что-то на старинном русском напевном языке, поясняя непонятные слова.

Рассказывал про древнюю веру, про мученика Аввакума и товарищей его, принявших огненную смерть за правое дело, про страдальцев соловецких. Имя у деда было странное – Мартирий. Еще говорил он про какую-то страшную книгу, которую непосвященному человеку вроде него, Кости, и в руки брать нельзя, а тем паче читать. И звалась та книга «Бесогон». Староверы закопали ее где-то в лесу и никого близко не подпускали.

- Дедушка Март (так иногда полушутя Костя величал соседа – у того и день рождения был, кажется, в марте), а чего ж они эту книгу не уничтожили?

- Нельзя, дружок, книги губить, даже плохие и скверные. Чем же мы тогда от фашистов отличаться будем? Или от инквизиторов средневековых. Они тоже книги жгли. Уж лучше спрятать от любопытных глаз, от греха подальше. Кому надо, тот прочтет и выводы сделает. А если попадется книга та дураку или, пуще того, злому человеку – жди большой беды. Вот потому и спрятали.   

 - От меня родители тоже книжки прячут, которые про это самое… - Костя засмеялся. – А я все равно нахожу. Журналы отбирают, которые мне друзья дают. Папа так и говорит: «Морально разлагать ребенка я не позволю!» Один раз на моих глазах чужой журнал изорвал, пришлось потом откупать новый. Мы с другом из-за этого чуть не поссорились. Видеокассеты прячут. Говорят «тебе не положено», а сами их смотрят без меня.

- Они тебя от блудного чтива и зрелищ оберегают – и правильно делают, - наставлял Мартирий. -  Рано тебе запретные вещи знать. Молод и зелен. Всему свой срок. Так же и человечество. Молодо оно еще, чтобы «Бесогон» в каждом книжном магазине на прилавке лежал. Лет через сто, может быть, когда люди дозреют до понимания…

- Это человечество-то молодо? – удивился мальчик. – Ученые говорят, что человеческому роду не один миллион лет. Вот в Африке недавно раскопали первобытную стоянку…

- Человеческий род телом древен, да только духом молод. И со времен Адамовых мало изменился. В космос летает, а все то же кругом, как и тыщи лет назад: братоубийство Каиново, пьянство Ноево, мерзость Хамова, блуд содомский, предательство Иудино. И руки все так же тянутся запретный плод сорвать, чтоб потом от любознайства страдать.

Дома мама устраивала скандалы: «Опять к этому чертову сектанту ходил? Повадился! Этот юродивый тебя хорошему не научит. Нашел себе наставничка, нечего сказать!»

- Мама, он не сектант. Мы с ним старинные книжки читаем. Так здорово!

 - Вот твои книжки! – Мама швыряла на стол учебники. – Учи! Не дай бог опять двойка!

…Павлин вспоминал скромную обстановку квартиры старовера: древняя мебель, видавший виды телевизор в углу. Единственное, что бросалось в глаза – стена спальни, с полу до потолка покрытая старинными иконами. Древние, потемневшие от времени образа пристально смотрели на мальчика, обомлевшего, когда впервые увидел это чудо.

Иконы! В огромном количестве! Сколько же стоят эти реликвии? У Павлина перехватило дух. Если все это продать в ближайшие дни… Тогда удастся, наконец, собрать искомую сумму. Если и после этого денег будет не хватать, недостающую часть он займет у друзей. Этот грандиозный иконостас, которому место в церкви, а не в квартире старика, спасет его. Павлин набросил куртку, сунул в карман ствол и направился через три квартала, в свой старый дом, к деду Мартирию. Тот по-прежнему жил в облезлой хрущевке.

Вот и подъезд. Недавно покрашенные стены были исцарапаны и размалеваны юными сквернословами. Пахло кошачьими фекалиями, человечьей мочой и разлитым по полу портвейном. Сколько лет минуло с тех пор, как он переехал, а картина все та же, те же запахи, те же настенные росписи, искореженные почтовые ящики. Он поднялся на третий этаж, нажал кнопку звонка. Послышались шаркающие шаги. «Кто это?» - прозвучал полусонный голос. «Это я, Костя!» - радостно воскликнул, почти прокричал Павлин. Щелкнул замок. В дверях стоял старик, мало изменившийся за последние десять лет – только седых волос прибавилось в густой бороде, казавшейся посеребренной. «Ох, ты, сколько лет, сколько зим! - всплеснул руками Мартирий. – Проходи, чаем напою».

Павлин перешагнул порог, суетливо пожал старческую сухую руку. «Хочу на иконы поглядеть, давно не видел». «Проходи, любуйся, - Мартирий указал в направлении спальни. – Для тебя любование, для меня – священные образа. За последние-то годы, с тех пор, как ты съехал из дому, у меня икон прибавилось. Из старых скитов привозят, дарят».

«Дарят! Во дают!» - пронеслось в голове Павлина. Он быстро прошел в спальню. Точно: икон заметно прибавилось. Вот в том углу, у окна, Богоматерь с младенцем и еще святые какие-то. Мартирий, бывало, ему рассказывал про каждого, жития вслух читал. Да он давно позабыл все.

- Ко мне поморцы местные частенько захаживают, - продолжал хозяин квартиры, – своей-то церкви  нет покуда. Вот и молимся на частной квартире. Но скоро храм будет. Я тогда туда все мое собрание и перенесу. Скоро уж построим дом молитвы. Дай Бог дожить.

- В храм?! – едва не подпрыгнул на месте Павлин. – Скоро??

- Ну, еще месяцок-другой – и воссияют купола в свете солнышка. Община у нас  растет – уже человек тридцать. Все больше пожилые, но есть и молодые вроде тебя.

- Дед…Ты это…в храм не отдавай…я хочу…того-этого…отдать их… в вашу главную епархию…на Преображенку то есть…Они благодарны будут. Сам скоро покрещусь в твоей вере, - безбожно врал Павлин. – Я тебе потом новые куплю…у меня приятель в антикварном магазине  работает… за полцены уступит. Ты только дай их мне. Я завтра же отвезу все в Преображенскую общину. В дар преподнесу.

Дед Мартирий изменился в лице. Скулы его заострились, глаза смотрели на гостя с недобрым прищуром:

- Вот ты, значится, какой стал, Костик. И сколько ж тебе эти «преображенцы» предложили? Рублей или там долларов?
«Мысли читает. Экстрасенс, в натуре», - подумал Павлин, лихорадочно соображая, что предпринять дальше.

- Знаю я твоих «единоверцев», - неторопливо говорил дед. - Преображенские-то двумя перстами крестное знамение совершают, а твои приятели из перстов чертовы рога складывают, чтоб друг дружку стращать. – Он продемонстрировал Павлину известный бандитский жест. – Зачем иконы-то тебе? Кому продать собрался? За границу или нашим толстосумам? И где ж иконы висеть тогда будут? В казино? Или в фирме какой, которая честных людей до нитки обирает?

- Проигрался я! – воскликнул Павлин. – Сроку мне дано две недели. Одна уже кончается. Деньги позарез нужны. Не отдам – прикончат меня как последнюю собаку. Я уж давно у Хозяина в подозрении. Он думает, я  с мытищинскими сошелся или с другой группировкой. Решил проучить меня.

- А кто же Хозяин твой? – дед впился белесыми глазами в лицо Павлина. – Хозяин бывает или у пса, или у раба. Ты на двух ногах ходишь, значит…

- Гриба знаешь? – перебил Павлин.

- Это какого же? Белого или красноголовика? Моховика? – недобро рассмеялся Мартирий.

- Григорий Буторин, он же Гриб. Ты что, совсем темный? Никогда не слышал? Да он не только мой – он Хозяин всего города. Такой мэр неофициальный, теневой. Все его боятся.

- Старая русская история. Связался с лихими людьми, по игральням шлялся. Легких денег захотел. И – на тебе, влип по самые уши! Про твоего Буторина слыхал. Он еще нам на храм пожертвовать хотел американскими деньгами. Да братья по вере их не приняли, ибо неправедным, греховным путем нажиты. Вчера вот опять звонил мне, предлагал. Говорит, предки у него поморцами были. Теперь, небось, в гробах ворочаются, прознав о том, чем их потомок в нашем городе занимается. Предки его тюленей били, а не ближних своих.

- Так ты его знаешь? – изумился Павлин. – Вот бы никогда не подумал.

- Знаю да не хочу знать. Хотя должен. Дело у меня к нему, только не денежное. И к тебе, кстати сказать, тоже. Тяжкий рок над нами всеми висит.

- Дед, кончай дурку нести! – взвился Павлин. – Не испытывай мое терпение! Иконы или…

Он извлек из кармана куртки пистолет и навел его на Мартирия. Дед не повел и глазом.

-  Знаешь значение моего имени? – сурово-торжественно произнес дед. – Мартирий есть мученик. Вот застрелишь ты меня – и полечу я как мученик в райские сады. А ты куда?   

Павлин застыл со стволом в руке: «Что ж мне делать? Грех на душу брать?»

- Знаешь хоть, чей ты родич? – вдруг нарушил недолгое молчание Мартирий.

- Это в каком смысле? – удивился Павлин неожиданному повороту в разговоре.

- Дед твой, лейтенант Красной Армии Игорь Павлов немцами замучен во время дьявольского обряда. А прапрадед твой, купец Кольцов, отреченную книгу в своем доме хранил, «Бесогон» называется. Я тебе в детстве о ней рассказывал.

- Что ж  ты раньше молчал? – воскликнул заинтригованный Павлин.

- Не знал я тогда. Спасибо сподвижникам из «Божьей Стражи» - это общество такое – они обо всем разузнали. Знаешь ли ты еще, что доводишься родственником Сергею Кольцову, жизни себя лишившему?

Павлин вытаращил глаза от неожиданного известия:

- Того самого что ли, депутата? Который на выборах  в Думу побеждал, и у него от радости крыша съехала,  в окно выпрыгнул? Гриб ихнюю партию спонсировал.

- Не смей так о покойном, - строго оборвал Мартирий. – Да и не от радости он. Тут другая история. Потом как-нибудь расскажу, если жив буду. Ты взаправду его дальний родич.

Павлин вспомнил про иконы. Надо было решаться:

- Так отдашь иконы? Последний раз спрашиваю! – на ладонях выступил липкий пот.

- А давай-ка я твоему Хозяину позвоню, - вдруг весело, без тени страха на лице, без малейшей дрожи в голосе произнес Мартирий. В его глазах заиграли лукавые искорки. – Приглашу его в гости. Вы тут все свои дела, надеюсь, и разрешите мирно-полюбовно. А мне есть, что поведать твоему Хозяину. У тебя ведь наверняка телефон беспроводной с собою. Мой-то аппарат в прихожей что-то барахлить стал. Дай-ка мне свой.

Недоумевающий Павлин, порывшись в потайном кармане, достал и протянул Мартирию свой мобильник левой рукой, в правой продолжая сжимать оружие.

Мартирий набрал номер, приложил трубу к уху. Павлин продолжал держать деда под прицелом, наблюдая за его реакцией на то, что говорил Гриб:

- Здравствуйте, благодетель вы наш… Спасибо, что не забываете. Благотворительность – святое дело… Готовы вашу помощь принять… Непременно сегодня же. Приезжайте хоть сейчас. – Он продиктовал адрес. – Приму как дорогого гостя. Ну, до скорейшей встречи.

Он отдал телефон Павлину: «Едет. Через четверть часа будет».

Побледневший Павлин спрятал в карман куртки пистолет: «Этого еще не хватало! Вот так встреча будет! Кто бы знал, что так все обернется. Какие только номера не откалывает жизнь. А что, если дед уговорит его и Павлин сократит или отсрочит долг? Если нет – пропала последняя надежда: долг будет расти как снежный ком и через неделю как страшная, неумолимая лавина погребет его».   

… Аверьянов и Вероника, похоронив убитого профессора Изъюрова, мчались теперь в городок, где жил старец Мартирий. Случилось то, чего он так боялся: некто забрал письмо Каллистрата Жакова, где упоминалась Лодьма – место последнего упокоения медиума и чернокнижника Евстратия. Вдова сквозь слезы подтвердила: да, старое письмо лежало посреди письменного стола, когда она собиралась за покупками в магазин. Отныне нельзя было терять ни минуты. Автомобиль остановился у самого подъезда дома, где жил старец. 

       10.

Убийцу Валентина Изъюрова по иронии судьбы звали тоже Валентином. Сам же он требовал, чтобы приверженцы сатанинского учения величали его не иначе как «Велиал». Их кружок носил гордое имя «Круг Велиала». Красивое имя, созвучно слову «великий».

Валя-Велиал и его дружки рисовали Антихристовы шестерки на стенах церквей, устраивали пьяные оргии на кладбище, неизменно заканчивавшиеся несколькими перевернутыми крестами и разбитыми, изуродованными надгробиями, резали ворон и бродячих кошек, а кровью вымазывали себе лица. Вскоре все это перестало удовлетворять сатанистов, казалось им не более чем ребячеством. В это же время Велиал близко познакомился с некоей оккультной сектой, интересовавшейся запретными книгами и учениями. Особенно привлекал их «Бесогон Поморский», надежно сокрытый от непосвященных где-то на Севере России. Велиал загорелся идеей во что бы то ни стало отыскать книгу. Не будем подробно расписывать, какими путями бес довел его до Сыктывкара. Скажем лишь, что наивный профессор за неделю рассказал о письме Жакова всем, кому только мог: преподавателям родного вуза, студентам, коллегам, съехавшимся на научную конференцию, посвященную наследию «зырянского Фауста». Несомненно одно: кто-то из окружения Изъюрова имел контакт с вышеупомянутой сектой; слух о хранящемся в доме профессора письме быстро дошел до ушей Велиала. 

Велиалу уже приходилось участвовать в кровавых жертвоприношениях. Однажды он и его приятели напоили какого-то «бича». Бездомного и беспаспортного бродягу угостили спиртом. Подпоив, затащили в сарай и там Володька – правая рука Велиала – полоснул несчастного ножом по горлу. Еще трепещущее тело добили подобранным тут же топором. Затем Велиал заставил участников жуткого действа причаститься человеческой кровью. «У него там вместо крови технический спирт. Зачем мы такую гадость пить будем?»- отнекивался Ленька, другой сотоварищ Велиала по сатанинским шабашам. «Пей!» - приказным тоном потребовал «наместник Сатаны». Так трое поборников темного оккультизма были повязаны кровью. Труп бродяги-бедолаги утопили в реке, в сарае тщательно прибрались, чтоб не оставлять следов преступления. В дальнейшем Велиал принял самое активное участие в оргиях, проходивших на одной из новорусских вилл под Москвой. В ходе сатанинских действ были умерщвлены несколько столичных путан, которых сектанты заманили на виллу, обещая заплатить за ночь столько, сколько ни одна из них не зарабатывала в месяц. Однажды Велиал не смог вовремя приехать в особняк на Рублевке, где должно было состояться очередное жертвоприношение. Ему крупно повезло, ибо в ту злосчастную ночь на территорию бесовского «капища» проникли ребята в камуфляже, покрошили всех сектантов из «Калашниковых» и вызволили прикованную к сатанинскому алтарю девочку по вызову. Насмерть перепуганная девица клятвенно обещала не обращаться в милицию и вообще покинуть Москву и окрестности, навсегда убравшись в родную Рязань. Однако через два дня схваченная во время ночного рейда девка поведала обо всем, что происходило на ее глазах. Прибывшим на место побоища ментам предстала жуткая картина. В особняке обнаружили семь трупов расстрелянных демонистов; в гараже раскопали останки по меньшей мере четырех «жриц любви».

Кажется, сам Дьявол выручил своего верного адепта, позволив ему избежать смерти. Сейчас Велиал скрывался. Тогда, во время ночных оргий, его единомышленники читали какое-то заклинание на непонятном языке, призывая древнего бога Омоля. И Омоль являлся, и диктовал поклонникам свою волю. Велиал сожалел, что не запомнил наизусть текст древнего заклинания. Память вообще стала подводить сатаниста после того, как несколько месяцев назад хмурые ребята из «Православной дружины» отловили его в темном переулке и хорошенько отдубасили, сорвав с Велиала все демонские амулеты.
 
          11.

Черный «Лендкрузер» подкатил к дому, в котором проживал Мартирий.  В сопровождении двух шкафообразных телохранителей Гриб взошел по лестнице. Заслышав звонок, Мартирий бодро поднялся из старого, продавленного кресла и вышел в коридор. Павлин похолодел. Этого еще не хватало! Сейчас Хозяин увидит его.

Охрана осталась в коридоре. Гриб энергичной походкой прошел в спальню деда, внимательно оглядел иконы на стене: «Как в хорошем соборе!» Павлин готов был провалиться сквозь землю. Он отступил к шифоньеру. Надо было залезть в шкаф подобно анекдотическому любовнику, укрыться пропахшими нафталином полинялыми пальто Мартирия. Нет, глупо! Ну не в окно же выпрыгивать. Предстоял неприятный разговор. Казалось, иконописные лики с немой укоризной смотрят на братка.

Гриб повернул голову и глаза его встретились с потускневшим взором должника:

- Э-э…а ты-то как здесь? Ну, вы, блин, даете! Чего тебе надо в квартире старика?

Побледневший Павлин молчал. Зато Мартирий откликнулся:

- Иконы у меня требовал. Сначала будто бы хотел преподнести их в дар Преображенской общине. А потом признался: оказывается, они ему нужны для отдачи какого-то долга.

- Ты что, оборзел, в натуре?! У старика святыни отобрать хочешь?!! – Гриб позеленел.

- А что мне остается делать? – жалобно простонал Павлин.

- Угрожал? – обратился к Мартирию Хозяин.

- Да так, немножко постращал.

- «Пушка» при себе? – грозно спросил Павлина Гриб. И протянул жесткую руку. – Дай!

Павлин покорно извлек из кармана ствол и протянул своему кредитору.

- В счет долга забираю. Через две недели возьму все остальное барахло, что у тебя есть. И не вздумай больше старика терроризировать! Понятно?

- Понятно… - печально кивнул Павлин.

- Значит так, деньги переведу завтра, - деловито начал Гриб разговор с Мартирием. – Этого придурка (он злобно оглянулся на Павлина) ни под каким видом в дом не пускайте. Ломиться в дверь будет – смело зовите меня. Я с ним по-серьезному разберусь.

Мартирий молчал. В уголках его губ проскользнула легкая тень улыбки:

- На что нам деньги неправедные. Храм мы и так достроим – через месяц ли, через год. Нам ты, мил человек, нужен. Потому как Божья Стража порешила: собрать потомков людей, ради беса Омоля убиенных, и завершить дело. Я тебе о нем сейчас расскажу.

- Что за сказки? – поразился Гриб. – Моя стража вон там в коридоре ошивается.

- Да не о том я. Хочу поведать о предке твоем. Жил когда-то помор Кондратий Буторин, которого Аника-воин со своей – дед усмехнулся, - бандитской бригадой в жертву бесу принес. А у Кондрата сын остался сиротой. Так вот ты – потомок того помора, смертную муку принявшего.

- Я и сам знаю, что предки были  из пОмОрОв, - нарочито окая, рассмеялся Гриб, – Дальше что? Я весь внимание…

- Через много лет после этого чернокнижник и кудесник Евстратий, он же Парфений, принял обет верности поганому идолу. С тех пор гибнет народ. Вот как у Костика дед. Немцы из СС тоже восхотели Омолю поклониться и пленных русских ему в жертву принесли. Был там лейтенант Павлов, сын купеческой дочери Прасковьи Кольцовой.

Павлин встрепенулся. Он припомнил рассказ отца о лейтенанте Красной Армии Игоре Павлове, попавшем в окружение со своим полком и сгинувшем где-то в немецких лагерях. 

- Короче, господин Маркетинг…тьфу, виноват, Мартирий. Я все врубиться никак не могу: вы меня для того от дел оторвали, чтобы сказки рассказывать про мою родословную?  -возмутился Гриб.

- Позволь досказать до конца. Потом и вопросы задашь.

- Я слушаю, - раздраженно проговорил Хозяин, которому до чертиков надоела и эта старческая полоумная болтовня, и этот ублюдок в золотых цепях.

- Надобно вот что сделать: мы отправимся в город Поморск. Невдалеке от него есть селение Лодьма, а вблизи Лодьмы захоронен Евстратий, в миру Парфений. Мы его могилку раскопаем, и достанем оттуда кожаный кошель, а в нем – заклятие. Вызовем Омоля поганого, и на его глазах заклятие это сожжем. И сгинет тогда дух нечистый.

Гриб так и опешил:

- Вы хоть понимаете, уважаемый батюшка, кто стоит тут перед вами?

 - Какой я батюшка? Беспоповцы мы.

- По мне так один хрен кто есть ху. Вы что же это, до седины в бороде дожили, а ума не набрались? – Лицо Гриба порозовело. «Явный признак приближающегося приступа гнева, подумал Павлин». – Вы что же, меня за дурака держите?! – повысил голос Гриб. – Один хочет у старика иконы забрать силой, другой предлагает заняться МНЕ – он внушительно подчеркнул это местоимение - гробокопательством. Из авторитетов - в могильщики! И не стыдно же православному человеку могилы разорять как последнему сатанисту?!

- Мы единожды бренные кости потревожим, грамотку с заклятием заберем – и опять их зароем, - кротко отвечал Мартирий.   

Неожиданный звонок прервал переходивший на все более повышенные тона диалог старца и авторитета. Гриб встрепенулся:

- Кого еще черт несет? – недовольным голосом сказал он и, с заправским видом, будто это он, а не старик хозяин квартиры, крикнул охране -  Спросите, кто там!

- Депутат какой-то, - через несколько секунд откликнулся один из «человеко-шкафов». – Государственной Думы. Какой-то Аверин…

- Аверьянов? – Гриб едва не сел от изумления. – Вот тебе и дед бородатый! К тебе, гляжу, не только авторитеты, но и депутаты запросто шастают.- И крикнул в коридор: «Откройте, свои!» Один из «шкафов» щелкнул замком. Послышались тяжелые, грузные шаги и. рядом с ними, другие – быстрые и легкие.

- Проходите, люди добрые, в мою обитель, - Мартирий двинулся навстречу неожиданным гостям. – Я вас уже заждался.

На пороге дедовой спальни появился слегка седоватый человек лет сорока пяти под ручку с молодой эффектной блондинкой. Павлин едва не прыснул от смеха: девушка была почти на целую голову выше своего «бой-френда», годившегося ей в отцы. «Хорошо быть депутатом, - сладко возмечталось Косте. – Где ж он такую биксу отхватил? Наверно, какая-нибудь студентка, на выборах листовки по ящикам разносила. А, может, в ихнюю Думу на практику пришла, вроде как Моника Левински в Белый дом. Теперь вот в койке «практикуется». Депутат протянул руку партийному спонсору, тот крепко пожал ее. Девушка кивнула. «Вероника, - коротко представил ее Аверьянов, - помощник депутата».

- Понимаю, - произнес Гриб. – Молодежь должна идти в политику. А в особенности молодые женщины. Чтобы ваша фракция зеленела и расцветала.

И тут подал голос Павлин. Решив щегольнуть ученым словцом, он сморозил глупость:

- А я в журнале читал: этот называется принципом гондонного равенства.

Вероника на мгновение смутилась, а потом прыснула. Старик недоуменно воззрился на Павлина. Хозяин сделал шаг в сторону должника и ткнул ему под нос волосатый кулак с массивной золотой «гайкой»:

- Ты че хамишь при женщинах, идиот? Решил умником прикинулся, а сам как дурак был, так дураком и сдохнешь! Еще что ляпнешь – самолично убью! – И обернулся к девушке:

- Простите, мисс, электорат порой бывает быдловат. Примите мои извинения.

Только Аверьянов сохранил невозмутимость:

- Молодой человек ошибся. Он хотел сказать «гендерный принцип». «Гендер» – это пол.

- Понял, «гендер» - значит пол! – Гриб убрал кулак от физиономии Павлина. – Не тот, на котором стоишь, а мужской и женский.
 
Сконфузившийся Павлин умолк. Тем временем в разговор вновь вступил старик:

- Милости просим нашего народного избранника и его избранницу (дед улыбнулся) в наше скромное жилище. Теперь нас пятеро. Мы – собратья по несчастью. Прадед народного депутата Василия Аверьянова был владельцем одного из экземпляров книги «Бесогон Поморский», арестован чекистами и, по-видимому, погиб в Соловецком лагере.

Аверьянов кивнул. Дед продолжал:

- Девушка – последняя в роду потомков зырянского князя Изъюра, проклятого Омолем. Ее отец вместе с матерью погибли в автомобильной катастрофе, дядя убит несколько дней назад в своей квартире. Похищено очень важное письмо! Нельзя терять ни минуты, иначе бесовы слуги опередят нас. И, наконец, я – раб божий Мартирий, внук полковника Русской Армии Прокопьева, зарезанного в двадцатые годы на тех же Соловках во славу Омоля по приказу чекиста Бокия. Нас пятеро. Завтра мы должны выехать засветло…

- Это мы, типа с Омолем этим старые счеты сводим? – спросил Гриб, – Мстим за дедов и прадедов? Занятно. Никогда бы не подумал, что в моем роду был какой-то Кондрат, которого сатанисты замочили на Белом море Бог знает сколько лет тому назад. А ты сам-то, старик, откуда про все это знаешь? Всю родословную, всю подноготную. И про предка нашего уважаемого депутата, и про девушку, и про этого (он покосился на Павлина) чмошника, и про меня – у кого кто в родне убит во имя этого чертова Омоля. 

 - Божья Стража, - негромко проговорил дед. – От сведущих людей все узнаю. Приезжают ко мне и вести приносят, лично из уст в уста. Никаких тебе Интернетов, никаких этих ваших карманных телефонов. Даже услугами почты не пользуемся – чего доброго, перехватят послание – и пропало все. Я уж и депутата нашему наказывал: не звони мне по телефону, подслушают, черти…

- Да кто ж тебя, старовера, прослушивать будет? ФСБ? Олигархи? Мафия? Конкуренты? Неужели ты для них представляешь хоть какой-то интерес? – воскликнул пораженный Гриб. – Это ладно бы за мной следили. И следят! За каждым шагом следят, сволочи!

- А нам никакие бандиты не страшны, - промолвил дед. – Нам слуг бесовых опасаться надобно. Иначе погибнем как профессор Изъюров по собственной неосторожности. Прости меня, грешника, что покойного упрекнул.

- Это я виноват во всем! - воскликнул Аверьянов. – Зачем письмо Вале отдал, друга погубил? Век теперь каяться буду, что не уберег его.

-  То не твоя вина, - успокоил его Мартирий. – Значит, так Господу угодно было. За нас за всех друг твой муку принял. Мир праху его! – Мартирий перекрестился двумя перстами.

Гриб неожиданно загорелся дедовой «авантюрой». Выезжать решено было ни свет, ни заря. Василий колебался – назавтра назначено заседание думского комитета по бюджету, зампредом которого он был. «Надо ехать», - произнесла Вероника, и депутат согласился. Ночь перед отъездом они провели в местной гостинице. «Я жажду тебя!» - с этими словами всякий раз приступал Василий к священнодействию любви. Их роману было не более двух недель. Почти каждую ночь он жадно припадал к источнику наслаждения. Вероника перевернула его жизнь, перевернула самое существо немолодого политика.

Любовь!
Ты дверь, куда мы все стучим,
Путь в то гнездо, где девять кратких лун
Мы, прислонив колени к подбородку,
Блаженно ощущаем бытие,
Еще не отягченное сознаньем!..

Тысячу раз прав был поэт Дмитрий Кедрин, которого любил перечитывать Василий.
Чувство, способное повергнуть на колени и испепелить даже грозного Аттилу… Рано утром звонок Буторина разбудил блаженно спавших депутата и его подругу.
 
    12.

Кортеж джипов летел на север. Миновали Вологду. Молчавший, «чтоб за умного сойти», Павлин неожиданно стал привычно словоохотлив. Сидя за рулем, он завел свою бестолковую речь, посвященную Хозяину:

- Шеф наш книжки читать любит. И нас заставляет, чуть не из-под палки. Мы-то больше детективы да эротику, а он нам всякие такие произведения подсовывает, чтоб мы просвещались. Ну, типа классику. Однажды он меня вызвал и говорит: «Самую знаменитую немецкую книгу читал?» «Майн Кампф» что ли? Не-а, скучная она, я чуть не уснул.» «Дурак ты, - говорит, - я тя про «Фауста» спрашиваю.» Ну и дает мне такой толстый том. Я сначала-то читал без всякого интереса. Вроде, про средние века, должно быть занятное чтиво – войны там всякие, рыцари, то-се. А там о том, как папик ученый Маргаритку-малолетку поимел. Тоже мне сюжет».

- Ты это, «златая цепь на дубе том», полегче – прикрикнул Гриб, видимо, усмотрев в словах Павлина намек на Аверьянова и его пассию. И добавил. – Классику уважать надо!

- Ну, так я ее зауважал, когда до второго тома дошел. А там история такая. Хотели, короче, один дом старый снести, чтобы, в общем, на его месте стройку устроить. А там дед с бабкой жили и постоялец. Дед был вроде маячный смотритель. В общем, он того парня в бурю спас. И тот ему по гроб жизни благодарен. У них еще там церквушка была.

Деда Филемоном звали, как бабку – не помню. Короче, дело было так: приезжают к дедке с бабкой крутые пацаны и давай их уламывать: мол, то да се, пора съезжать с насиженного места. Старики уперлись. Им уж и бабло предлагают, и хату со всеми удобствами – только переезжайте. Все бесполезно. А тут как на беду ихний постоялец явился – и давай права качать. Короче, крутил он пальцы перед братвой и так достал ее, что пацаны без лишних церемоний его замочили. Так это все еще цветочки! Потом они своему боссу толкуют: так, мол и так, бабка с дедкой в один момент от инфаркта дуба дали! Прикинь – одновременно. И тут, как назло, еще и пожар вспыхнул – и от дедкиной-бабкиной фазенды одни руины остались. Вот вы, - он обернулся к Аверьянову, - поверили бы, что все именно так произошло, как братва толкует? Что сами померли, и тут же пожар случился? Не поверили бы, точно знаю. Еще бы депутатский вопрос сочинили в Думе.

- Запрос – поправил Аверьянов.

- Ты меньше языком базарь и башкой верти, а за дорогой следи, - сквозь зубы процедил Гриб. – Еще в столб врежемся или с машиной встречной столкнемся по твоей вине.

Вероника вздрогнула. Страшные воспоминания нахлынули с новой силой после стольких лет, прошедших со дня автокатастрофы. В час прощания родители лежали в закрытых гробах – лица их от чудовищного удара превратились в сплошные кровавые раны. На глазах девушки выступили слезы. Василий заметил это и крепче прижал подругу к себе.

- Ладно, кончаю базар. Я как это место в книжке прочитал, у меня сердце екнуло. Ну, бывают же совпадения! У нас год назад в поселке точно так же дом сгорел дотла. И там труп деда с бабкой обнаружили, оба ветераны. Оказалось потом, на этот участок одна риэлторская контора глаз положила. Его с выгодой продать собирались, чтоб потом новые хозяева там виллу построили. Старикам, говорят, хорошую квартиру предлагали, а они упирались: дом дед этого деда построил еще до революции. Короче вышло себе дороже: ни хаты, ни стариков. Потом этих риэлторов арестовали и посадили за двойное убийство.
 
       13.
          
Трое сатанистов тряслись в автобусе пригородного маршрута, въезжавшем в Лодьму. Мелькнули деревянные двухэтажки барачной архитектуры, разбитые мостки тротуаров, пепелище, оставшееся от павильона, где торговали пивом – его спалили здешние алкоголики в отместку за то, что продавщица отказывалась продавать в долг парфюмерную жидкость, излюбленную пьющими лодемцами. Показался бывший детсад, приспособленный под резиденцию местной администрации. Рождаемость в поселке давно уже составляла «ноль целых, фиг десятых» на душу населения. А вот численность чиновников выросла после того, как, согласно федеральному закону, Лодьме был присвоен статус муниципального образования. К вымирающему поселку присовокупили еще пяток окрестных деревень. Отныне у лодемцев был не только глава администрации, но и собственные депутаты, заседавшие в помещении старшей группы детского садика. Известное неудобство представляли узкие, не рассчитанные на взрослых дядь и теть, коридоры, слишком высокие подоконники – чтоб дитя в окно не вывалилось – но других зданий, приспособленных для заседаний поссовета, не нашлось. Старый, ветхий клуб уже который год стоял под замком – пожарные и СЭС категорически запретили эксплуатировать его во избежание возможных ЧП. Молодежь, предоставленная самой себе, слонялась без дела, пила и устраивала потасовки. На дискотеки приходилось ездить в город. Была еще школа, но на тамошние дискотеки оболтусов старше 18-ти приказом директора категорически не пускали. Поселок носил на себе печать деградации.

Мелькнул билборд, на котором под видом минералки пропагандировалась новая  водка «Чудь белоглазая». Очаровательная девушка с плаката в витрине магазина игриво предлагала «Возьми в рот» (реклама конфет). Пожилые пассажиры ворчали и плевались.

По улице пронесся кортеж из трех джипов. «Куда это «крутые» едут? - вслух подумал Ленька.  Не иначе как стрелку забили где-нибудь в ближайшем леске. Не нарваться бы».

Валя-Велиал теребил на груди дьявольский талисман – перевернутую пятиконечную звезду, пентаграмму. Не столь давно за этот символ ему здорово досталось от молодцев из «Православной дружины». Пострадал, так сказать, за убеждения. Звезду у него тогда сорвали, он достал новую. На пальцах поблескивали три массивных латунных перстня с черепушками и каббалистическими знаками, смысл которых Велиал так и не постиг. Запястье украшала татуировка: широко улыбающийся Мефистофель и надпись «Вечно предан Тебе». Велиал отпустил такую же бородку, как у литературно-оперного героя.

… Всю дорогу через Поморск и его окрестности Василий рассказывал Веронике о своем трагически погибшем друге Сергее Кольцове, о его прадеде, Виталии Чердынцеве, патриоте Сибири, создавшем из представителей молодой провинциальной интеллигенции кружок под пугающей аббревиатурой «СС».

- А что, фашисты в России появились раньше, чем в Германии? – искренне недоумевала девушка, имевшая самые приблизительные представления об истории России и сопредельных стран.

- Милая, никакого отношения к фашистам Виталий Чердынцев не имел и иметь не мог. СС – это «Свободная Сибирь». Можно сказать – анти-СС. Кстати, когда Гитлер пришел к власти, он распустил все земельные ландтаги (законодательные Собрания) и вручил всю полноту власти своим ставленникам. Виталий Чердынцев боролся против чрезмерной централизации, когда судьбы провинции вершат наместники, сатрапы, генерал-губернаторы, комиссары, гауляйтеры и прочие полпреды вкупе с федеральными инспекторами. Ничего хорошего от такой системы власти ожидать не приходится – только колониальный грабеж регионов, некомпетентность назначенцев, круговая порука и коррупция. Помнишь, что наш итальянский коллега синьор Монтеальбано из «Лиги Севера» говорил? И в России, и в Италии от чрезмерной централизации власти одни беды.      

Неожиданно в разговор вмешался Мартирий:

- Не одобряю я ваших соображений, Василий Игоревич. Царство, разделившееся в себе, погибнет. Нельзя Россию как пирог или торт на куски резать.

- «И стали говорить про малое: «Это великое», - вставил Аверьянов, – слышал я эти аргументы изо всех уст. Только Россия не просто велика, а многообразна. Кубанского казака с онежским помором, сибиряка с москвичом ни за что не спутаешь. Когда в Сочах еще загорают, на Чукотке снег уже валит. Нельзя всю Русь одним столичным аршином мерить. Слишком все мы разные, и интересы наши часто не совпадают. Центральная власть должна быть верховным арбитром, а не надсмотрщиком с палкой.

Мартирий понял, что депутата ему не переспорить. Тем временем Аверьянов продолжал рассказывать Веронике о предках Кольцова. О том, как шел в последнюю атаку под Сталинградом дед Сергея, Борис Кольцов. Сквозь белую занавесь снегопада угрюмо двигались на врага русские берсеркеры – воины-медведи, явившиеся из ледяных просторов Сибири. И как потом, в обратном направлении ползли сквозь сугробы полумертвые, истощенные до предела германцы, мечтавшие уже не о завоеваниях, а о миске горячей похлебки и кружке спитого чая. И как гнали их колоннами в Сибирь, и многие, окончательно обессилев, падали на обледенелой дороге, чтобы уже не встать.

- Включи музон! – бросил Гриб Павлину. – А то от этих политических дискуссий – тоска!

Павлин порылся в бардачке, достал кассету и затолкал ее в магнитолу. Нехитрая мелодия  в ритме «гоп-стоп» сопровождала еще более убогие и примитивные слова песенки:

С утреца соловей заливался,
Ворковал на березе клинтух.   
Лаял пес, на котов залупался.
У параши проснулся «петух».

«Утро нашей Родины» плавно переходило в столь же похабный денек:

Наступили суровые будни.
То не время для пошлых бравад.
Как приблизилась стрелка к полудню,
На разборку помчалась братва.

Встретив близкий сердцу сюжетик, Павлин широко улыбнулся, блеснув золотыми зубами.
Сиплый голос «шансонье» меж тем продолжал:

Солнце село. Вокруг вечерело.
Пробуждаются совы в леске.
Чье-то тело в кустах коченело
С аккуратною дыркой в виске.
Возвращались ребяты с работы,
На реке зажигался маяк.
Взяв веревку и нож, на охоту
Выходил одинокий маньяк.

Задремавшая было Вероника встрепенулась. Ей живо представилась страшная картина: изрезанная неизвестным маньяком модель Натали, и сам убийца, злобно ухмыляющийся, вытирая лезвие ножа о раскромсанное платье безвинной жертвы.

- А кто это такой, «клинтух»? Его клинит, что ли? И почему он на дереве «воровал»? – спросил Павлин сидящий сзади.

- Клинтух – дикий голубь, - равнодушно ответил Василий, разбиравшийся в орнитологии.

Далее сюжет песни становился совсем уж непотребным:

Над рекою сгустились туманы,
Рой комариков злобно звенел.
И слетались девчонки-путаны
На свою трудовую панель.

- Параша, а не песня! -  в сердцах воскликнул Гриб и вырубил магнитолу.

По мере приближения к поселку беспокойство овладевало всеми. Умолкнувший Павлин почесывал золотой печаткой светлую щетину на подбородке, иногда нервно оглядываясь назад и ловя взгляд деда. «Будь спокоен, Господь не оставит нас», - казалось, говорили глаза Мартирия непутевому парню. Вероника, чтобы отвлечься от невеселых раздумий, листала гламурный журнальчик.  За окнами автомобиля разворачивалась панорама осеннего леса, яркого и пестрого, как этот журнал. Василий находил успокоение в чтении какого-то законопроекта, время от времени подчеркивая спорные места в нем гелиевой ручкой. Лицо Гриба с правильными, почти античными чертами, застыло как изваяние.

… Велиал заметил издалека местного «бича». Витька стоял у магазинного крыльца, с мрачным видом пересчитывая полтинники, рубли и «двушки». Нужной суммы явно недоставало и, угнетенный похмельем и безденежьем мужичок натужно соображал, где добыть недостающее.

- Я жутко извинюсь. Не подскажете, где тут поблизости кладбище старообрядческое? У меня там предки похоронены, навестить решил. Заплачу за информацию.

Любезный тон, а, особенно, обещание денег заставили Витьку разговориться с незнакомцем. Он внимательно оглядел его с ног до головы: «На старовера явно непохож – у тех бороды густые – он знал одного такого. И побрякушки какие-то странные. Чего ему надо на старом кладбище? Уж не над могилами ли глумиться приехал, изувер?» Все эти мысли вихрем пронеслись в болящей голове мужика. «Плевать! Он же бабки обещал». 

- Э-э… Пойдете налево, вон по той улочке. Вторая Колхозная называется. Как закончится, свернете в лесок. Там тропинка, грибниками-ягодниками вытоптана. Пройдете мимо дачного поселка. Еще дальше в лес углубляетесь, переходите по мостику через ручей. А там уже и кладбище недалеко. Только оно почти не сохранилось. Так, пара крестов. Все давно сгнило. Там и ограды нет, про сторожа уж не говорю – заходи, кто хошь. Как увидите большой белый камень, так по правую руку от него будет кладбище.

Велиал торопливо записал все в блокнот, чтоб не забыть. «Спасибо, дорогой». Он вынул из бумажника полусотенную купюру: «Благодарю за информацию». Воспрянувший духом «бич», даже не сказав «спасибо» благодетелю, проворно взбежал по ступенькам крыльца и нырнул в магазин – не терпелось утолить жажду. Велиал направился к дружкам, стоявшим неподалеку, размышляя вслух: «Белый камень, белый камень… Ого! Так вот где копать надо! Самоубийц хоронили за пределами кладбища».

Примерно через полчаса к  Витьке и Шурке, уже успевшим опорожнить «фуфырик» на скамейке возле магазина, подошел богато одетый человек с сопровождении двух здоровенных парней. Он тоже интересовался местоположением кладбища. Ну, дела! В благодарность за полученные от пьянчуг ценные сведения человек выдал каждому по стодолларовой банкноте. Витька обомлел. Один-единственный раз в жизни он держал в руках сто баксов – подобрал их в кустах у того же магазина. Видать, кто-то из приезжих обронил. Только продавщица наотрез отказалась брать американские деньги:

- Валюту не принимаю, только рублями. Тем более из твоих рук. Может, они фальшивые?

Пришлось тогда Витьке ехать в город на обменный пункт. Купюру придирчиво осмотрели. Оказалось – настоящая! На вырученные рубли два друга гуляли три дня: покупали дорогие вина, водку класса «люкс». И вот опять нежданная удача.
 
… Когда Гриб передал содержание разговора Василию с Мартирием, последний сразу сообразил, откуда в лесу белый камень. Они немедленно двинулись в путь. В это же время трое сатанистов, не спеша обмывшие пивом предстоящую находку, вышли из лавки «Хозтовары» с лопатами. Они сошли бы за простых дачников, когда б не странная атрибутика поверх одежды и на пальцах.

 … Первым издали заприметил камень Павлин и радостно воскликнул:

- Глядите, вот он!

Гриб и Аверьянов не расслышали возгласа. Буторин объяснял депутату:

- Мои предки тоже староверами были. Прадед похоронен на кладбище вроде того, про которое мне эти «синюки» рассказали. Только оно на другом берегу Двины находится. Надо долго лесом идти, потом гатью через болото. Отец мне рассказывал, когда жив был.

      14.

Павлин налегал на лопату. Земля с трудом поддавалась его усилиям. Пальцы братка, более привычные держать ложку или «пушку» (последнюю Гриб возвратил ему со словами: «Без нужды не доставай, без славы не убирай»), быстро покрылись мозолями. На помощь Косте пришел Аверьянов, на всякий случай прихвативший инструмент. Депутат копал споро. Мартирий, Гриб и Вероника, присев на упавшее дерево, наблюдали. В осеннем небе собирались тучи, назревал нудный осенний дождь. Неожиданно Гриб привстал:

- Смотрите, к нам гости.

Трое молодых людей двигались прямо к камню и трудившимся около него Павлину и Василию. Один из парней нес на плече сумку, откуда торчал черенок лопаты: «Эй, что вы тут делаете? Надругательство над могилой – статья Уголовного Кодекса».

 - А ты что, чтишь кодекс как Остап Бендер, - рассмеялся Буторин. - Проваливайте, ребята, пока целы! Мы этот участок давно застолбили.

- А вы что, клад ищете? – с хитрым прищуром проговорил Велиал.

Мартирий подошел к Грибу и шепнул ему на ухо: «Взгляни-ка на его пальчики».

- Ого, да вы, никак, чертям молитесь! – воскликнул Гриб. – А мы - люди православные!

- А твое какое собачье дело? – прохрипел Велиал. – Убирайтесь отсюда! – Он нащупал в кармане  «ритуальный» нож. Ленька вцепился в черенок лопаты.   

И тут Павлин, отбросив в сторону лопату, резким движением выхватил из кармана ствол. Прежде, чем Гриб успел опомниться, Костя выстрелил под ноги главному дьяволопоклоннику. Пуля ударила в землю, подбросив несколько опавших листьев. Вспугнутый шумом выстрела, вспорхнул лесной кулик и полетел низко над землей, с шумом хлопая рыже-бурыми крыльями, пока не приземлился в кустарнике. Сатанисты отпрянули. «Это ж те самые», - шепнул на ухо Велиалу Володька. «Кто?» «Крутые, которые на трех джипах днем через поселок проехали».

- Пацаны, вы бы убирались отсюда прочь, правда? – подал голос Аверьянов. – Тут недалеко на обочине две машины стоят, а там – подмосковная бригада. Если не хотите лечь в землю, как этот покойник под камнем, лучше уходите подобру-поздорову.

- Они сначала вас будут долго бить, а потом сыграют в орла-решку, как вас закопать: сперва убить или живьем зарыть? – прокричал Павлин. – Орел – значит заживо!

И трое самозваных «слуг Сатаны» бросились бежать, провожаемые хохотом Павлина.

… Лопата, наконец, ударилась обо что-то твердое. Павлин принялся очищать предмет от земли. Крышка гроба! Гроб аккуратно вскрыли. Внутри ящика находились человеческие кости, поверх которых был положен кожаный кошель на ремешке.

Аверьянов протянул руку и запустил ее в кошель. Так и есть. Старый лист бумаги, почти не тронутый временем. Буквы полуустава выглядели так, будто написаны только вчера. Мартирий взял текст заклинания, долго всматривался. «Читай сам, у меня глаза стариковские, - он вернул листок Василию, – сумеешь прочесть?» «Уж постараюсь». 

          15.

Ничто не предвещало роковой развязки. Трое сатанистов возвращались несолоно хлебавши темной лодемской улочкой. Фонари не горели – лампы давно были перебиты хулиганами, провода похитили охотники за цветным металлом. Из-за поворота высыпала толпа местной молодежи. Многие были пьяны. Вкусившая алкоголя душа требовала «продолжения банкета». Шпана решительно преградила путь троим незнакомым парням.

- Слышь ты, на «пузырь» не добавишь? – обратился рыжий парень с затуманенными водкой глазами к Велиалу. – Душа праздника просит. Какой сегодня день? – обратился он к приятелю, низкорослому, белобрысому подростку.

- Вчера был понедельник-опохмельник. Сегодня – вторник-повторник – ну, повторить вчерашнее надо. А завтра будет среда. Повод есть – пьем за среду!

- Ребята, мы на автобус опаздываем. А денег у нас – только до города доехать, - соврал Велиал. Рука его нащупала в кармане нож. – Поищите у кого-нибудь другого.

- Не уважаешь, гнида пришлая! Вон как разоделся. Ездят тут всякие из Поморска. Да я вижу ты – сатанист. Фенечки-то на тебе сатанинские, - рыжий пристально глядел на Велиала. – Парни, да это сатанюга! В Бога не верит, на церквях шестерки рисует. Я таких знаю. Там, в Поморске, их целая секта. Щас мы его научим Бога любить! Заходи слева!   

Прежде, чем  Велиал решился выхватить нож, его сбили с ног и принялись ожесточенно топтать. «Выручайте, соратники!» - крикнул он дружкам. Но те припустили бежать прочь, к автобусной остановке. Они бросили на произвол судьбы своего предводителя точно так же, как сам Дьявол – величайший в мире «кидальщик» - бросает своих верных адептов. Не оглядываясь, они добежали до остановки и втиснулись в набитый дачниками автобус.

 Кто-то из пьяных пацанов схватил с земли обрезок металлической трубы, который со страшной силой обрушился на голову Велиала. Затылок ударился о мокрый от дождя асфальт. Лужица мгновенно стала красной от крови, хлынувшей из проломленного черепа. Парни быстро расступились.

- Леха, ты ж его замочил! – сорвалось с губ рыжего заводилы. Все уставились на дырку в голове, обнажившийся мозг и кровавый ручей, который, смешиваясь с дождевой водой, тек в сторону решетки ливневого коллектора.

Пьяные хулиганы быстро трезвели. Еще «мокрухи» не хватало!

- Значит так: трубу надо утопить в реке. К трупу не прикасаться, чтоб не оставлять следов.
    
Убийца, молодой человек лет двадцати с побледневшим лицом, на котором таял алкогольный румянец, лихорадочно запричитал:

- А если… меня поймают? Сколько дадут? Может, назначат минимальный срок? Кого убил-то – сатаниста. Если бы порядочного человека, а то ведь…

- Без разницы, – отчеканил рыжий. – Что сатанист, что онанист, что кто угодно. Ты человека замочил. Дадут срок на всю катушку. Так что, братва, живо смываемся!   

Они разошлись. Убитый Велиал лежал посреди улицы, дождь хлестал по мертвому лицу.

      16.

Дождь зарядил, казалось, на весь оставшийся день. Аверьянов читал заклинание буквально по буквам. Первое, филологическое образование помогло ему разобрать старинную азбуку. Однако вчитываться приходилось внимательно, чтоб не ошибиться. Иначе эту дребедень придется произносить и во второй, и в третий раз. Напряженное ожидание охватило всех. Заинтригованный происходящим Павлин предвкушал, как выпалит из пистолета в нечистую силу и  тем поквитается с ним за погибшего предка. И Гриб сгорал от нетерпения; он хотя и сомневался в существовании  нечистой силы, но какое-то звериное чутье подсказывало: то, что должно произойти сейчас – не бред увядающего старческого мозга, не средневековая фантазия, а самая что ни на есть жуткая реальность. Повидавший в жизни всякое и ничему не удивлявшийся, он был внутренне готов к встрече с тайной. Вероника зябко поеживалась, в сердце ее росла смутная тревога. Лицо Мартирия выглядело бесстрастным. Только в светло-карих глазах старовера можно было различить искорки нездешнего огня – то ли отблеск лампад, то ли фаворский свет. 

Холодный дождик заставил накинуть капюшоны. Когда до конца заклинания оставалось полфразы, нечто бесформенное заклубилось в воздухе по ту сторону разрытой могилы. Серое облачко скоро превратилось в лицо старика с мохнатой бородой и злыми глазами. Несмотря на дождь, морщинистые щеки и встрепанные волосы выглядели сухими.

- Фантастика, в натуре! – прошептал пораженный Павлин. Гриб ткнул его локтем: «Молчи!» Мартирий бесстрашно глядел прямо в лицо адскому посланнику. Вероника протирала глаза, стряхивая с длинных ресниц дождевые капли. Аверьянов дочитал до конца и поднял голову. Вот он! Пестрый осенний лес поплыл перед глазами.

- Сколько у меня новых приверженцев! – прошипело со странным акцентом лицо. При этом губы Омоля не шелохнулись, но каждый явственно слышал его голос.

- Твои приверженцы давно в аду! – возвысил голос Мартирий. Краем глаза он заметил, что Аверьянов вот-вот впадет в транс. «Дай мне заклятие!» - громко возгласил дед.

Василий почти механически сунул его в руки Мартирия. «Спички сейчас же!» - скомандовал тот, обращаясь к бандитам. Гриб так и обомлел: с ним никто никогда в таком приказном тоне не разговаривал. Павлин протянул зажигалку.

Омоль хищно улыбался:

- Что ж, жгите! Думаете, это поможет прогнать меня?

- А вот это – точно поможет! – Вероника расстегнула куртку, потом блузку и извлекла старинный старообрядческий крест, – ты этого боишься, да?

- А тебе не привыкать разоблачаться на публике, - захихикал бес. – Только того, что ты держишь в руке, мало.

- Да замочить его – и дело с концом! – Павлин выхватил заряженный ствол, но Гриб перехватил его руку: «Дурак, мочат живых, а этот из мира мертвых, понял?»

- Да-да, я в кино видел – для этих гадов серебряная пуля нужна, - спохватился Павлин.

- Ты, последняя в проклятом роду Изъюровых, сейчас отправишься к своим родичам. И сделает это он, - Омоль скосил взгляд на депутата. – Вася, бери лопату и врежь ей.

- Ты ошибся, - ледяным голосом ответила демону девушка. – Я теперь не Изъюрова. Опоздал, моя фамилия отныне и навеки Аверьянова.

«Ух, ты,- подумал Павлин, - я думал, депутат ее в подстилки взял. А тут, оказывается, законный брак. Хорошо быть политиком, не жизнь – лафа, красивые девчонки – твои».

Аверьянов повернул к Веронике голову. Его лицо было искажено страшной гримасой.

- Вперед, депутат, лопату – в руки!  - со злобным задором крикнул Омоль. Аверьянов и вправду поднял с земли лопату и сделал шаг навстречу возлюбленной. Вероника вскрикнула. Она никогда не видела Василия таким. Гриб и Павлин оцепенели. Мартирий принялся шептать слова молитвы, осеняя чело двумя перстами. Девушка по-прежнему сжимала в руке крест. Ее свободная рука нашарила в кармане металлический предмет. Это был подарок Василия, реликвия ее убитого дяди – амулет Создателя Мира Ена. Она выхватила вещицу из кармана. Рука, державшая крест, и рука с амулетом соединились.

- Одного креста мало? А этого, наверно, много? Слишком много? - Она раскрыла ладони. – Бог-Отец, Бог-Сын и…, - она на мгновение задумалась, - и Дух Святой в душах наших.

- А ты…умная… - это были последние слова темного божества. Лицо стало сжиматься и корчиться, как подожженная бумага. Тем временем пламя зажигалки охватило листок с заклятием. Через минуту лишь горстка пепла на сырой листве напоминала о нем. Мартирий  в холодном исступлении топтал пепел. Исковерканное лицо Омоля начало стремительно таять. Последними растворились в сыром воздухе бесцветные ненавидящие глаза. Аверьянов очнулся от наваждения. С удивлением он уставился на лопату, зажатую в руке: «Что это было?» «Что было, того уж нет», - ответил Мартирий. Неожиданно прекратился дождь.

…На обочине шоссе сидели двое разбойников, двое забубенных головушек – Гриб и Павлин. «Хозяин, что мне делать с моим долгом?» - нарушил молчание молодой бандит. «Какой долг? Свой долг ты честно исполнил. И я исполнил. А что было прежде, забудь. Мы вроде как переродились заново. «Преобразились» - как говорит дед». У Кости разом отлегло от сердца. Долг прощен! «Знаешь, шеф, - продолжил он, – я ведь на чужую контору никогда не работал. Не слушай ты эту брехню своих шестерок. Никогда я с мытищинскими дел не имел». «Знаю, - спокойно и деловито ответил Буторин, -  я тут навел справки. Клевета все это, что про тебя говорят». Они встали и пошли к машине. 
 
Василий сорвал аппетитный подберезовик, сунул его в кулек. «Нашла!» - навстречу бежала Вероника, обнаружившая под старым деревом  целую колонию грибов. Он подставил кулек. Крепкие шляпки и ножки посыпались на дно кулька.

- Знаешь, я все вспоминаю эту книгу, «Властелин колец». Почему спасать мир Средиземья выпало хоббитам? Не эльфам, не королям, а каким-то коротышкам, полуросликам. Я тоже сейчас чувствую себя в шкуре Фродо. – Вероника произнесла это, счищая веточкой липкую осеннюю грязь с подошв сапожек. 

- Ты у меня не полурослик. В тебе метр семьдесят восемь сантиметров, - улыбнулся Василий. – Так уж было, видимо, предначертано свыше. Девушка-модель спасает мир от темных сил. Да что там мы с тобой, если Господь даже бандитов, - он кивнул  в сторону трех черных джипов, – заставил доброму делу послужить. В истории Церкви бывало, что разбойники в грехах каялись, бросали свои преступные дела и становились святыми.   

- А что там, в «Житиях» сказано про депутатов и девушек с подиума? – звонко, как колокольчик, рассмеялась Вероника.
      
- Спроси у Мартирия, - засмеялся в ответ Василий. Он сплюнул прилипшую к губам паутинку, достав расческу, прошелся пару раз по лысеющей темно-русой шевелюре. Меж зубцов гребешка застряли сосновые иголки. Аверьянов оглянулся. Поодаль, на пеньке, сидел согбенный Мартирий и сосредоточенно перебирал пальцами лестовку.

- А знаешь, - Вероника задумалась. – Может, все дело в моем имени. Вера – это понятно. А Ника – греческая богиня победы. Побеждающая вера!

Бренные кости чернокнижника Парфения-Евстратия были вновь преданы земле. Буторин послал троих своих «бойцов» на место погребения, и они заколотили гроб, шустро засыпали могилу землей. А сверху повалили белый камень. Лишь после этого кортеж двинулся в обратный путь. Стало темнеть, вновь хлынул дождь, вскоре превратившийся в ливень. Они ехали через сонную Лодьму. На одной из улочек пришлось свернуть: посреди мостовой лежал мертвец, огороженный веревкой с флажками, рядом копошились милиционеры. Куртка покойного показалась Василию подозрительно знакомой.

Большая часть обратного пути прошла в молчании. Хозяин даже запретил Косте включать его любимый «шансон». Все обдумывали происшедшее с ними там, в лесу. Лишь один раз старик, чувствовавший себя неважно, решил заговорить:

- Многие книгу искали. И царские слуги рыскали тут, и чекисты-гебисты. Потом олигарх этот… с птичьей фамилией своих людей посылал в Лодьму. Не сам, правда. Был у него начальник службы безопасности, генерал гебешный, который прежде за интеллигенцией следил, а потом, когда вся эта демократия началась, пошел к толстосуму в услужение. Он-то про книгу знал давно. Отправили они целую команду в скит. Да только те до Поморска совсем немного не доехали. Обратно их отозвали. Девяносто третий год был на дворе, в Москве тогда вся эта каша заваривалась, которую мы по сей день расхлебываем.

- Потом ту книгу парень нашел. Глупо все вышло. Погиб он от своей наивности и незнания, - добавил Аверьянов. – Книгу сжег вместе с квартирой, а сам в скиту повесился.

Когда проехали Вельск, где сто лет назад отбывал ссылку областник Чердынцев, Мартирию стало совсем худо. Сердце! Он проглотил таблетку нитроглицерина. Ненадолго полегчало. Дед попросил остановиться, чтобы можно было выйти и вдохнуть свежего воздуха. Костя помог ему выйти из машины:

- Дедушка, ты только не помирай! Прошу тебя! Будешь моим духовным отцом. Я вправду вашу веру принять решил. Только грешен я, страшно грешен. Вот заповедь есть «Не убий». А ведь кровь не мне! Я того хачека застрелил, когда мы рынок делили - это еще лет пять назад было. Вот из этого самого ствола череп ему разнес. Ужасно было! Кровь, мозги. Еще осколки летели, как от битой чашки. Заповедь есть, чтоб не воровать. А я чем все эти годы занимался?  Еще: «Не пожелай жены ближнего своего». А я же с чужой женой трах…ну,  в общем встречался. Тоже грех. И про это самое прелюбопытство или как его…прелюбодейство – и это про меня. Сколько шлюх в моей постели перебывало!
Скажи, что мне делать с таким грузом грехов? Ты не умирай, Христом Богом прошу!

- Уверуй, - слабеющим голосом пробормотал дед. – Уверуй и очистишься от старых грехов. Новым человеком к достойной жизни возродишься. А что до меня… «Не умирай» говоришь? Так кабы это от меня зависело… А все в руцех Божиих. Чему быть, того не миновать. Об одном жалею – храма нашего древлеправославного уже не увижу.   

Буторин долго беседовал с депутатом. Спорили, как водится у мыслящих русских людей, о том, откуда наши беды проистекают. Авторитет был непреклонен:

- Все партия проклятая, жизнь России и народу перекалечившая. Над верой надругались,  коммуняки хреновы. У меня недалеко от Поморска прадед похоронен, старообрядец.  Звали его… Сильвестр…нет, Серафим… Севастьян. Савватием звали! У нас дома иконы староверческие хранились. И где? В отцовом чемодане! Им бы в красном углу висеть. Так нет – папа, майор Советской Армии, прятал их под кипой белья. А если б повесил на стену, как дедушка Мартирий? К нему же сослуживцы захаживали. Кто-нибудь непременно донес бы, дошло до ушей замполита. Коммунист, офицер – и старовер!

- Если бы все дело было только в коммунистах, - полемизировал думец, -  тогда бы Россия без коммунистов у власти процвела. Так нет же! Провинция нищая, пьяная, безотрадная. Не страна – сплошная колония. А столица жирует и бесится. Так испокон веку повелось. -  Они тронулись в путь. За окнами чернела северная тайга, мелькали «дрожащие огни печальных деревень». Дед временами впадал в забытье. Вероника рассматривала фигурку
Ена. Казалось, добрый бог улыбается ей: «Молодец, девчонка! Ты хорошо поработала!» Она пересказывала Василию легенды про сихиртей, которые собирал профессор Изъюров:

- Исчезли эти племена, совсем пропали. Растворились, будто их и не было никогда. И мой народ однажды растает в громадной русской массе как сахарные песчинки в стакане чая.

- А русский народ растворится без следа в «прогрессивном мировом сообществе», так что ли? – парировал Василий. – Не растают и не пропадут народы. Государства нынешние, может быть, и исчезнут – наступает век регионов. Были империи – и рухнули, за ними уйдут национальные государства. А на смену им придут свободные региональные сообщества. Народы же сохранятся. Другие власти будет оберегать их самобытный уклад.

- Это что-то вроде индейских резерваций? – подняла брови Вероника. – Кому-то, наверно, понравится жизнь в избах и чумах, вдали от цивилизации. Это их проблемы. А я не хочу! Да, родная тетя меня осуждала: вот, полюбуйтесь на нее – столичной жизни хлебнувшая, модельным бизнесом вконец испорченная – дрянь! Пусть так. А я хочу ощущать принадлежность к своему народу, но жить так, как принято в двадцать первом веке.

- На подиум – со старообрядческим крестом? С символом веры на голом теле? 

- А хотя бы и так. С крестом! И с ним, - она повертела перед носом депутата фигуркой Ена. – Истина, Добро и Красота нераздельны – это мне дядя покойный часто говорил.

- Это не Валентин придумал, это он у Каллистрата Жакова прочел. Философ был такой.

А ты новый стишок знаешь, он в Думе ходит? – сменила тему Вероника:

Дом один, Охотный Ряд,
Флаг над ним полощется.
Там народный депутат
Тискает помощницу.

Все в один голос рассмеялись.

…Мартирий умер в своем жилище сразу по возвращении из Лодьмы. Ушел из жизни внук белогвардейского полковника, принявший в юные лета старую веру. В наследство от деда остались старенькая мебель, немой и полуслепой черно-белый телевизор, поникшие фиалки на окне, старопечатные книги, которыми был заставлен целый стеллаж, и много древних икон. Книги и образа, согласно последней воле умирающего, были переданы общине строящегося храма.       

… Через три месяца на окраине поселка выросла церковь, которую освятили в честь праздника Богоявления. Деньги на завершение строительства храма выделил местный предприниматель Буторин, вскоре изъявивший желание вернуться к вере предков. Вместе с ним в старую веру обратились Константин Павлов и еще двое молодых людей из ныне распавшейся группировки. Рассказывали, что ребята вместе с Буториным ездили в Поморск и там, в подгороднем лесу, стали свидетелями некоего чуда – изгнания беса в адские бездны, откуда тот много веков назад прибыл в наш мир, дабы вредить роду людскому. При этом Павлов был непосредственным очевидцем и даже участником события, о котором он, не жалея красок, поведал своим сотоварищам.

… Обращение депутата Госдумы Василия Аверьянова в старую веру стало полной неожиданностью для многих его коллег по фракции. Иные утверждали, что этот шаг оттолкнет от партии электорат, принадлежащий к доминирующей конфессии. Но известный политик был непреклонен. Венчание депутата Госдумы с молодой моделью Вероникой в подмосковном старообрядческом храме широко обсуждалось в прессе.

По тропе, протоптанной в глубоком снегу, шли авторитетный бизнесмен Буторин, трое крепких парней и думский депутат под ручку с красавицей, одетой, как и полагается старообрядке, строго и скромно. Далее следовала процессия степенных бородатых мужчин, женщин в платочках. Много было молодых лиц. Искрящийся на солнце снег скрипел под ногами. Пронзительно кричали галки, усевшиеся на ветвях старого тополя. Свежевыкрашенный  золотистой краской шатровый храм (Буторин настоял, чтобы церковь была завершена в традиционном стиле поморской архитектуры) горделиво высился над сугробами, сараями, заборами, приземистыми домиками поселковых обывателей, черными джипами Буторина и серебристым «Ауди» законодателя у церковной ограды. Большинство членов фракции приехали поздравить соратника. Даже постоянно пьяненький Александр Торопков  был трезв как стеклышко. Он «завязал» с питием после того, как однажды явился на встречу с избирателями в непотребном виде и его колоритные фото обошли многие российские СМИ. Василий подошел к коллеге, они пожали друг другу руки.

- Чуть было не забыл, - стукнул себя по лбу Аверьянов. – Помнишь, я просил тебя подготовить к регистрации устав общественной организации «Божья Стража»?

- Я отредактировал текст. Регистрация должна состояться на будущей неделе.

- Спасибо, дорогой самаритянин (это прозвище любил Торопков), - Василий похлопал соратника по плечу.

… В депутатском кабинете Василий и Вероника, смотрели телевизионные новости. Передавали репортаж CNN о грандиозном пожаре в здании федерального суда в Лос-Анджелесе. Судья поджег какую-то старую книгу, пламя распространилось по зданию, виновник пожара повесился в совещательной комнате. Днем раньше арестовали его помощника Пола Климофски, серийного убийцу русского происхождения. На экране полыхал, окутанный клубами черного дыма американский суд.

- Русский след, - промолвил депутат. – Омоль сотворил черное дело по ту сторону океана.

- То есть как это? – молодая жена с уже обозначившимся животиком недоуменно уставилась на Василия. – Он и до Америки добрался?

- Похоже, та самая книга. Последний экземпляр. – Василий поднялся с кресла. – Нам пора, Вероника. Через час – официальная регистрация «Божьей Стражи». Собирайся. 

На рабочем столе депутата Аверьянова лежал листок с последним стихотворением его погибшего друга Валентина. Он иногда писал стихи для себя и друзей.

Как сталь блестяща, холодна,
Орудием небесной кары
Висела полная луна
В тревожном небе Сыктывкара.
Казалось, город потонул
Не в лунном свете – в Лунном море.
А волки выли на луну
И призывали дух Омоля.

«Не волки – люди призывали нечистого духа, - подумал Василий, еще раз бросив взгляд на поэтическое «завещание», которое передала ему вдова Валентина Светлана Изъюрова. – Похоже, что отныне Омоль навсегда низвергнут в преисподнюю, и вряд ли вновь потревожит мир людей. Впрочем, Тьма имеет много личин…»

…Медовый месяц они с Вероникой провели в зимней Сибири, посетив те места, где жил прадед Сергея Кольцова Виталий Чердынцев – Томск, Тобольск, Омск, Барнаул. Зимняя, занесенная снегом Сибирь, потрясла супругу депутата. Потом были Сыктывкар и Поморск, где началась и закончилась известная читателю история.

         ЭПИПРОЛОГ

(Черновые наброски неопубликованной статьи профессора Сыктывкарского университета Валентина Изъюрова. Обнаружены  в архиве ученого после его трагической гибели).

…Сихирти – древнейшее население европейских тундр, предшественники ненцев. Существует две версии их происхождения. Согласно одной, сихирти – выходцы из глубин Сибири. Другая связывает их с т.н. палеоевропейским этническим субстратом. Таким образом, не исключено родство сихиртей и саамов, которых многие авторитетные ученые также считают древнейшими насельниками Европы. Язык сихиртей неизвестен; отдельные слова, дошедшие до нас главным образом через посредство языков ненцев, коми и поморов, не дают оснований причислить наречие сихиртей  ни к одной из ныне существующих языковых семей Евразии. (Далее приводятся гипотезы лингвистов).

… Сведения о жизни и мученической кончине Иоанна Тоемского, крестителя инородцев, от язычников убиенного, обнаружены в архиве Вологодской консистории. Иоанн жил предположительно в конце 15-го века, в Двинской земле, и служил в одном из приходов на Нижней Тойме. Однажды к Иоанну, которому исполнилось 33 года, явился во сне архангел в светлых одеждах и с мечом пламенным. Он рек священнику: «Иди в леса и готовься к подвигу, который грядет в твоей жизни». На следующее утро Иоанн собрал нехитрые пожитки и удалился в тайгу. Три года жил он в заброшенной берлоге, питаясь токмо ягодами, грибами и кореньями, ловя рыбу, проводя порой целые дни и ночи в молитвенных бдениях. По истечении трех лет вновь архангел явился к нему, уже наяву, и призвал идти в Самоядскую землю крестить неверных сихиртей, не ведающих о Боге истинном и приносящих в жертву истуканам оленей и даже людей. На Печоре он оказался пленником кочующего сихиртского рода. Предводитель племени Хирг (?) поначалу намеревался принести миссионера в жертву, дабы задобрить злого духа Омоля. Но Иоанн кротким, смиренным словом сумел умилостивить вождя сихиртей. Ему позволили жить в чуме рядом со старейшинами рода. Вскоре Иоанн принялся проповедовать Слово Божие среди язычников. Хирг и еще многие сихирти отреклись от поганого суеверия, сожгли своих истуканов, разбили костяных кукол, изображавших богомерзкого демона Омоля и приняли святое крещение. Еще десять лет прожил Иоанн среди новообращенных. Он обучал их русскому языку и грамоте, к коей сихирти оказались весьма восприимчивы.

Миссионер подумывал о создании собственно сихиртской азбуки наподобие той, что святой Стефан Пермский подарил зырянам. Морфологические и фонетические различия между русским и сихиртским оказались столь велики, что кириллические буквы не могли передать все звуковое богатство языка аборигенов тундры. Но Иоанну не суждено было стать для сихиртей новым Стефаном. После кончины Хирга ему наследовал младший брат Зут, втайне придерживавшийся языческих верований. Однажды он вырезал на деревянной доске русским алфавитом языческое заклинание и показал Иоанну. Проповедник был разгневан и потребовал сжечь доску. Тогда в свою очередь прогневался Зут. Святителя схватили приверженцы Зута, многажды били, опускали на веревке нагим в полынью, но Иоанн лишь горячо молился, призывая Господа вразумить язычников, «ибо не ведают, что творят». Убиенный был брошен в тундре, где его тело пролежало много дней, оставшись нетленным и нетронутым зверем. Его нашли и похоронили по-христиански крещеные самоеды, воздвигнув над местом упокоения крест. На могиле Иоанна неоднократно совершались чудеса; так, исцелился от немочного расслабления ног бывший шаман Сэдэй, благодаря чудесному исцелению принявший православие, а затем и монашеский постриг под именем Алексия. Когда в 19-м веке были извлечены мощи мученика, оказалось, что пальцы правой руки покойного сложены на груди в дониконовом двуперстии. Намечавшуюся канонизацию Иоанна остановили епархиальные власти… 
 
                ***

(Выписки из сочинения христианского автора середины Y века н.э. Авлия Нарбоннского «Краткая история варваров», найденные в бумагах покойного Мартирия Прокопьева). 
               
… Когда Аттила со своим великим воинством прибыл на берега Данубия и стал лагерем, к нему явились послы одного из кочевых племен с жалобами на бесчинства колдунов из народа Сигиртенов, пришедшего из Гиперборейских земель и примкнувшего к ордам Аттилы. Эти колдуны похищали невинных младенцев, приносят их в жертву бесу, известному под именем Омолуса. Тогда Аттила призвал к себе главного колдуна Сигиртенов по прозванию Итрус и потребовал от него объяснений. Итрус же предложил Аттиле вызвать на состязание волхвов и кудесников от разных племен. Аттила тотчас велел призвать к нему в шатер лучших волхвов, и всего явилось их числом десять, из коих восемь были жрецами степного идола Тенгриуса, двое же – волхв из племени герулов Гельмар и верховный прорицатель венетов по имени Белосвит. Итрус должен был вызвать нечистого духа Омолуса, а волхвы изгнать беса обратно в ад, откуда оный явился в мир.

На следующее утро произошло состязание волхвов, на котором присутствовали все старейшины и князья племен, пришедших с Аттилой. Прочтя заклинание,  Итрус призвал Омолуса. Воплотившаяся из воздуха глава бородатого старца потребовала от волхвов преклониться пред ней. И все восемь служителей Тенгриуса пали ниц перед посланником Тьмы. Он же, наслав чары на языческих жрецов, заставил одного из них, прозывавшегося Кулун, поразить жертвенным ножом своего собрата, вынуть у него сердце и бросить пред Омолусом. И Кулун покорно содеял это. Тогда разгневанный Аттила велел схватить и предать смерти убийцу, но никто не сдвинулся с места, не исполнил повеления владыки, ибо помимо воли своей предался бесовым чарам. Тогда Омолус потребовал к себе волхвов Гельмара  и Белосвита. Они преклонили колена перед ликом демона, который немедля повелел им пронзить друг друга ножами во славу беса. И они заклали друг друга. И никто не мог даже пошевелиться, чтобы помешать им. И торжествовал Омолус, и великая радость обуяла Итруса. Тогда же пред очи беса вышел преподобный Иулиан из Далмации, плененный воинами Аттилы. Он жил при дворе властителя варваров, обучая варварских старейшин и предводителей племен латинскому языку. И рек Иулиан бесу:

- Истинно говорю тебе: изыди в адовы бездны, дух нечестивый, ибо нет тебе места в мире людей. Да сгинешь ты во тьму до скончания века сего!

Омолус же дерзостно насмехался над словами проповедника:

- Многие хотели бы изгнать меня, но я поразил их разум чарами диавольскими. И с тобой будет то же, поп христианский!

Тогда Иулиан извлек из-под хитона образ Святой Троицы и протянул навстречу демону:

- Гляди же в лицо погибели своей, отпрыск Диавола. Чары твои поражают невежественных язычников, прозябающих во мраке ложного суеверия, но бессильны пред теми, в чьем сердце вера истинная, вера Христова.
          
Тогда исказился лик бесов и исчез. Чары же рассеялись и варвары долго не могли понять происшедшего у них на глазах. Пораженный сим зрелищем Аттила велел щедро вознаградить преподобного и отпустить его. Благочестивый Иулиан отказался от варварского злата и покинул стан Аттилы. Царь гуннов тогда же приказал казнить Итруса. Сигиртены же были изгнаны на север к Рипейским предгорьям, откуда некогда явились.