Ритуал

               

Этой весной тверской дворянин Парфений Бежецкий проживал в своей питерской городской усадьбе. На покрытой затейливой резьбой филенчатой входной двери висел, по английскому обычаю, бронзовый молоточек. Рядом, на косяке, был приспособлен небольшой, бронзовый же колокольчик – только не английский, а привезенный Бежецким с севера России. Такие бубенцы исстари бытовали у одного из кочевых племен печорской тундры. Ранним утром на пороге дома Бежецкого появился странный человек в исподней грязной рубахе, замызганных портах, стоптанных туфлях на босу ногу. Растрепанные волосы торчали в разные стороны. Похмельный туман заволакивал глаза.

Человек, взбежав на крыльцо, тотчас сорвал с гвоздя молоток и принялся яростно стучать. На звук в переднюю спустился сонный лакей Прохор, бормоча на ходу себе под нос:

- И кого это нелегкая несет в такую рань?

Слуга строго следовал инструкции своего господина. Ежели в дверь постучится особа благородного звания, следует вежливо отказать ей: «Его сиятельство почивать изволит». Если же по внешнему облику и манерам незваный гость весьма отличен от лиц дворянского звания, его просто надобно вытолкать взашей, можно и прощального пинка отвесить. Точно! Непрошеный визитер явно принадлежал к последним. Сквозь замочную скважину несло крепким водочным перегаром. В квадратный глазок отчетливо был виден человек в нелепом одеянии, без парика, с ярко-розовым носом бывалого пьяницы.

- Поди вон! – грозно произнес лакей из-за плотно закрытой двери. – Неча тебе здесь ошиваться! Проваливай подобру-поздорову, а не то…

- Неужто не узнал? – вскричал человек, хватаясь за дверную ручку. – Мы с графом…

- «Мы», «мы»- передразнил Прохор. – Ты его сиятельству не ровня, пьянь! Пшел к черту!

Человек еще сильнее вцепился в дверную ручку, а свободной рукой что есть силы забарабанил молоточком по двери, оставляя на ней вмятины.

- Дениска, поди сюды! – крикнул Прохор, отчаявшийся отвадить нежеланного гостя. Решительной походкой вниз по устланной ковровой дорожкой лестнице спустился широкоплечий и широкогрудый верзила. Казалось, лакейская ливрея готова была треснуть по швам под напором бугристых мышц. Детина, приблизившись к двери, громко гаркнул:

- Тебя, видать, давно не бивали, проходимец? Убирайся, не то я …

- Барков я, пиит-переводчик, к хозяину твоему по неотложному делу. Али совсем забыл: с неделю назад посещал господина Бежецкого, мы с ним в картишки еще…

- Барков? - Детина наморщил лоб, узкий не в пример плечам и груди. – Был таков, Барков.

- У меня дело до графа неотложное, - стал тараторить гость. – Если его сиятельство спит, я в передней подожду до пробуждения. А потом изложу просьбу, до него касательную.

Неизвестно, чем бы закончилось препирательство, но, разбуженный шумом, Парфений Бежецкий, пожалованный императрицей незадолго до описываемых событий в графское достоинство, степенно спустился по скрипучим ступеням. Взор его выражал крайнюю степень недовольства. Сабельный шрам на щеке угрожающе побагровел, брови сблизились, глубокая складка обозначилась над переносицей. Пожилой дворецкий Прохор, суетливо раскланиваясь, лебезящей шаркающей походкой отступил к двери.

- Кто за дверью шумит? – грозно произнес граф.

- Некто Барков буянит, - ответил детина, отвесив поклон Бежецкому.

- С чего бы это Ваньку черт принес? – изумился граф. – Опять охмелиться желает, что ли?

Бежецкий поворотился к Прохору, почтительно склонившемуся возле двери: «Отворяй!»

В комнаты ворвался свежий весенний воздух и вслед за ним шагнул через порог не протрезвевший толком человек в исподнем. Бежецкий ахнул и всплеснул руками:

- Ай да Иван, сын Симеонов! Горазд попович по кабакам шляться. Хорош, однако!

-  Я к вам, ваше сиятельство, по делу весьма неотложному, - обратился к графу Барков, мгновенно переходя от воинственной готовности сокрушить двери и разметать слуг к робко-почтительному настрою речи. Он иногда пивал и картежничал с Бежецким и был с ним накоротке, но, оказавшись в стесненных обстоятельствах, предпочитал подобострастный тон просителя. – Во-первых, одежка у меня в кабаке заложена, надобно выкупить. А то негоже в непотребном образе по улицам ходить.

- И то верно, - согласился граф и отдал распоряжение Денису: – Гостю – мой старый халат. А  что же будет «во-вторых»? – обратился он вновь к Баркову.

- Книга у меня пропала. Не своя - академическая, на латынском языке писаная. Сочинения римских авторов о деяниях кесарей. Десять мудрецов в одном фолианте. Мне ее поручили перевести. А я позавчера как засел в кабаке, так и… Исчезла книга! Как в воду канула…

- Есть у меня сочинение, о котором ты говоришь, - перебил Бежецкий. Он вспомнил, как однажды Баркову дали для перевода какое-то серьезное сочинение. Неделю, месяц, другой он водил за нос академиков, неизменно отвечая: «Книга переводится», Через полгода, когда ждать окончания труда стало невмочь, призвали Ваню к ответу. И тот, ничтоже сумняшеся, ответствовал: «Книга и вправду переводится. Сперва я в одном кабаке заложу ее. Потом выкуплю и несу в другой. А оттуда ПЕРЕВОЖУ в следующий».- Так уж и быть, дарю тебе книгу взамен пропавшей иль украденной. Она в моем кабинете.
Заодно и денежками ссужу. Скажи спасибо, что процентов не требую.

Развязав висевшую на поясе мошну, Бежецкий отсчитал потребную Баркову сумму. Небритое лицо пиита воссияло: «По гроб благодарен буду, ваше сиятельство! Когда соблаговолите одолженные деньги назад затребовать?»

Любезнейшая улыбка на лице графа скрыла посетившую его изощренный ум коварную мысль. Тем временем подоспел Дениска и накинул халат на плечи гостя. Бежецкий сделал широкий жест руками:

- Совестно мне с пиита долг взыскивать. Мне бы только одно ма-аленькое одолжение…    

Граф проводил несказанно обрадованного Баркова в свой кабинет. Здесь, среди развешанных по стенам персидских ковров, трофейных сабель, кинжалов, мушкетов, горами громоздящихся шкафов, набитых книгами, столиков и креслиц, исполненных в стиле Регентства, хозяин особняка любил давать медиумические сеансы. Он протянул Баркову нужную тому книгу. Уселись за широкий стол. Круглоликая полногрудая девица Марья внесла поднос со штофом водки и закусками. Пиит лихо опустошил чарку, хлебнул капустного рассолу, надкусил моченое яблоко. После третьей чарки глаза его повлажнели.

- Иван Барков, певец кабаков, бывалый питух, голосист как петух, как уста вирши грянут, так женские ушки аки розы вянут, - продекламировал он. Вновь явившаяся в кабинет по звонку графского колокольчика (у него имелось великое множество таких безделиц) девка покраснела от смущения. Барков невольно отметил сходство девушки с портретом, висевшим над оттоманкой в дальнем углу кабинета. Нагая крестьянка возлежала на траве посреди свежескошенного луга. Бежецкий заметил, куда направлен взор Баркова:

- Угадал, братец. Она самая. Прошлым летом в тверском имении изображал натуру ея…

Тем временем девица внесла в кабинет еще один поднос с ароматным дымящимся кофием, китайским чаем, какао из Новой Гранады («Каково какаво?» - спросил граф гостя, когда тот пригубил напиток), и неизвестным Баркову мате. «Всем чаям мать, - аттестовал питье Бежецкий. – Выращивают сей чайный куст в иезуитских миссиях на берегах Параньки-реки. Мне его гишпанский посол подарил. Отведай, дружок!») «Чай – не водка, много не выпьешь», - пошутил Барков, хлебнул мате и вновь опрокинул в себя чарку.

-  Обожаю вирши твои шутейные, срамословец, - Бежецкий тоже выпил и откинулся в вольтеровском кресле, – особливо про мужика и попадью. Ты ведь и сам поповский сын?

- Мне батюшка мой заповеди кулачищем вколачивал, коли озорничать начну. И учитель мой Михайло Васильевич Ломоносов, недавно почивший – мир праху его! – бывало меня за пьянственное питие и нерадение к наукам палкой поколачивал. Но я Ломоносову за то премного благодарен. Великий был человек. Незадолго до кончины живота своего все сокрушался, что не может в родной край возвратиться, с земляками-поморами повидаться. Я ему, бывало, и возражал: «Куда ж вам, Михайло Васильевич, с мужиками-то знаться. Вы ж теперича барин, а они как были крестьяне, так крестьянами же и помрут. Негоже вам с простыми рыбаками якшаться». А он на меня как зыркнет: «Не тебе учить меня,
Ванька! Сам я помором был, им и останусь вовеки, и отец мой рыбаком был и погиб на море. А в Поморье каждый барин, мужики наши ни пред кем шапку не ломают, кроме разве что пред Богом. Вольное племя. Кто бы ты ни был, зазнайства и чванства не потерпят. Всю правду-матку тебе в глаза выскажут. Таковы же и жонки наши» Много всякого он про поморов своих сказывал. Сам-то я поморов в Петербурге тоже знавал, раскольников Выговских. С одним из них, онежанином Терентием, поныне дружен.А еще говаривал учитель мой, вечная ему память, будто все ваши сиянсы – брехня и шарлатанство, - слегка захмелевший пиит весело подмигнул хозяину.

- Ежели сомневался в истинности моих магических опытов, что же не посетил мой дом. Убедился бы  наглядно в силе медиумического искусства, – невозмутимо ответил граф.

- Почитай-ка мне свои вирши. Страсть как люблю их! – Бежецкий блаженно разнежился в кресле. Меж тем любезность его была обманчива. Темные страсти овладели его душой.

Барков с пафосом прочел «Оду кулашному бойцу». Бежецкий от души хохотал. Приняв еще чарку, Барков разомлел. Взгляд его скользил по книжным шкафам, креслам, диванам, черкесским саблям, скульптуркам античных богов и богинь, портрету нагой натурщицы, коллекции пистолетов, седой волчьей шкуре, распятой на двери графских покоев, изящным чашкам и блюдцам мейсенского и севрского фарфора, расставленным на столе. 

Пока Барков созерцал кабинет, граф взял со стола туземный колокольчик и вновь продребезжал им. В кабинет утицей вплыла Марья. «Позови Прошку, пусть немедля готовит потайную комнату к ритуалу», – велел граф. Учтиво раскланявшись, горничная той же плавной походкой покинула кабинет графа. Бежецкий повернулся к Баркову:

- Вот и пришел черед тебе, друг, сделать мне небольшое одолженьице. Тебе когда-нибудь на медиумических сеансах  бывать приходилось?

- Не-е… Но наслышан, - глаза быстро пьянеющего пиита загорелись лукавыми огоньками. Ему не доводилось участвовать в подобных церемониях. Но из рассказов очевидцев Иван знал, что у графа всякое творится: мебель прыгает и летает, свечи сами собой возгораются. А сам Бежецкий с духами запросто беседы ведет и судьбу выведывает.

Бежецкий встал, подошел к шкафу и извлек торчавшую меж двух толстых томов вчетверо сложенную бумагу:

- Обряд вызывания духов – дело непростое, требует усердия и почтительности. Ты встань!

Барков поднялся, отставив в сторону хрустальную чарку с водкой. Бежецкий принялся читать заклинание на непонятном языке. В углу комнаты, между тяжелой портьерой и гербом рода Бежецких в резной золоченой рамке стала сгущаться какая-то нематериальная субстанция, принявшая вскоре вид человеческого лица. Ваня ахнул:

- Чудеса-а!

Граф недовольно покосился на него: «Молчи, дурень, и внимай!»

Лицо старика с недобрым прищуром белесых глаз и лохматой бородой колыхалось в воздухе. Сомкнутые губы не произнесли ни слова, но в Ванькиной голове отчетливо прозвучали слова: «Идите в потайную комнату - и да свершится обряд». Лицо растаяло.

Потрясенный Барков не вымолвил ни слова. Машинально осушил чарку, запил чаем.

Тем временем граф указал в сторону стены: «Прошу, любезный друг. Пожалуйте!»

Бежецкий достал из шкатулки маленький ключик, подошел к дальней стене, обитой панелями красного дерева в человеческий рост высотой, сунул ключ в скважину и жестом подозвал Ваню. Тот, приняв еще полчарки, встал и направился к графу, на ходу завязывая поясок на халате. Мешочек с графскими деньгами, данными на выкуп заложенного в кабаке платья, Барков сунул в глубокий карман на левом боку халата. Со скрипом растворилась дверь. Слегка пригнувшись, граф, а за ним пиит вошли в полукруглое полутемное помещение, в котором горели два десятка свечей. Рога северных оленей украшали противоположную стену. Посреди комнаты высился столик на трех ногах, на котором восседала уродливая кукла. Вдоль стен на таких же столиках стояли шкатулки и ларцы, видимо, хранящие колдовские аксессуары. Возле центрального столика стоял человек, на лбу которого навеки было выжжено слово «тать». Тришка Клейменый Лоб!

Барков обомлел. Ему доводилось встречать этого человека во время своих бесконечных хождений по кабакам и трактирам Петрова града. Разбойник, не гнушавшийся за плату  совершать убийства. Если непутевому дворянскому сынку надо было избавиться от назойливого кредитора или купцу отправить к праотцам любовника своей благоверной, Тришка всегда был к услугам заказчика. Долгое время он был неуловим. Но однажды стражи порядка вышли на след убивца. С тех пор он скрывался. Выходит, дом графа стал его пристанищем? Пока мысли эти кружились  в полупьяной голове пиита, раздался шум.

Двое уже известных  Баркову графских слуг, Прохор и Дениска, распахнув дубовую дверь, втащили яростно сопротивлявшуюся белокурую девушку, подтолкнули к Тришке. Клейменый тать схватил ее за шиворот и бросил на пол к ногам графа:

- Решайте, господин хороший, что делать с мерзавкой! – прогремел голос Трифона.

- А что делать… Известно что с ворами делают. Небось на своей широкой спине испытал прелести кнута, - Бежецкий, обращаясь к Тришке, хищно улыбнулся. Ухмылка его в отблеске свечей выглядела особенно коварной и даже свирепой. Трифон и глазом не повел. – Похитила шельма у господина серебряные вилки, дабы продать кому-то…

- Неправда это! Брешут на меня! – взвилась девушка, пытаясь привстать, но нога Трифона опустилась на ее спину и прижала к полу. – Это все Лушка-ключница. Сами же знаете!

- Врет она. Воровка и есть! – рявкнул Денис.

- Хватит препирательств! – весомо произнес граф. – Омоль требует от меня новой жертвы.

Барков только тут сообразил, что должно произойти. Хмель в его голове стал быстро выветриваться. Острая, пронзительная жалость к девушке уколола сердце. Он повернул побледневшее лицо к графу:

- Это как же…живого человека – и в жертву?  Вы шутить изволите?

- Ничуть не шучу! – зловеще промолвил граф. – Тебе, попович, конечно не пристало  языческие требы служить. Ну, так коли согласился мне одолжение сделать, то придется.

Бежецкий развернул бумагу с заклинанием и сунул ее Баркову:

- Хорошо ли видишь? Буквы различить сможешь? Почерк у меня аккуратный, свету хватает. Читай громко, четко, торжественно, как, бывало, свои срамные вирши читал.

- Д-да, - пробормотал Барков, беря бумагу. Он взглянул на поверженную девушку. В трезвеющей голове его меж тем созревал план. Он обратился к Бежецкому:

- Позвольте вопросик. А ежели хватятся ее? Человек ведь не иголка. А ну как…

- Ее? Хватятся?? – граф засмеялся. – Она же круглая сирота. Никто о ней и не вспомянет.

Барков лихорадочно смекал: «Видно, девка гордая, отказала графу в его домогательствах. Вот и хочет ее, неприступную, жизни лишить в отместку за отказ. Жалко девку-то!»

Барков набрал воздуху в легкие и начал громовым голосом:

- О, гнусный Омоль, честным людям боль, поганых «бог», творец клопов да блох, уд тебе в уста, нет на тебе креста, изыдешь… – далее пиит почти прокричал еще несколько слов, невоспроизводимых в печати. Получилось совсем в духе письма запорожцев турецкому султану. Тришка и лакеи обомлели. Бежецкий, спохватившись, гаркнул на Баркова:

- А ну отдай заклинание, шут гороховый, голь кабацкая! Ты что ж это вздумал?! Решил, что ритуал понарошку свершиться должен? Дудки! Дай бумагу, стервец! Сам прочту!

Двое слуг, оправившись от оцепенения, подтащили к столику с куклой кушетку. Трифон подхватил под белы ручки девку. Прохор подскочил и рванул на ней платьице. Обнажилось белоснежное тело, налитые, подобно сочным яблокам груди с темно-розовыми клюквинками сосцов. Девушка попыталась прикрыть наготу, но Трифон, злорадно урча, резко заломил ей руки за спину, так что та вскрикнула от боли.

Граф достал из висевших на поясе ножен черкесский кинжал. Когда-то плененный им горский князек Ахмед преподнес это оружие победителю со словами: «Бери, храбрый русский джигит. Он тебе еще послужит в борьбе с врагами». Кинжал служил теперь для кровавых жертвоприношений. Не сводя глаз с Баркова, граф крикнул Дениске:

- Отбери заклинание у этого проходимца!

- Думали Ваньку кровью повязать?! Не выйдет! – страшным голосом проревел Барков. – Пиит пил, блудил, а людей демонам на закланье не предавал. Есть и на тебя управа, сволочь «благородная»! Вчера ты графом стал, завтра раком станешь. Помяни мое слово.

Денис направился к Ивану. Холуй графа был на полголовы выше пиита-срамословца. Он мог одним ударом кулака вышибить дух из  Баркова. Однако закипавшая в груди пиита ярость удесятеряла его силы. Однажды в кабацкой потасовке он лихо измордовал завсегдатая злачных мест силача Фаддея, который ладонью вгонял гвозди в столешницу. Правда, и сам Барков тогда лишился пары зубов, отчего слегка шепелявил. Но с тех пор слава отчаянного драчуна и бузотера намертво приклеилась к нему. Барков, не дожидаясь, пока Дениска нанесет удар, первым ринулся на него и отшвырнул в сторону. Не удержав равновесия, тот рухнул прямо на столик с куклой. Столик рухнул, болванец упал на пол, голова ее с искаженной уродливой гримасой мордой отлетела в сторону. В следующее мгновение Барков схватил тяжеленный канделябр и, сделав еще один выпад вперед, ударил в лоб матерому убивцу, сжимавшему за спиной руки девушки. Жирная кровавая точка завершила выжженное на лбу слово «тать». Тришка охнул и непроизвольно разжал пальцы. В ту же секунду Иван схватил девушку за левую руку, решительно дернул к себе:

- Беги со мной! Иначе погибнешь как овечка под ножом мясника!

Навстречу уже бежали граф с обнаженным кинжалом и старый лакей Прошка. Барков быстро оглядел стены помещения. Напротив импровизированного алтаря для закланий было полтора десятка панелей красного дерева. Какая из них - потайная дверь? Он повернул голову: позади была другая дверь – массивная, дубовая. Опрокидывая столики, расшвыривая подсвечники, он ринулся туда, волоча за собой полумертвую от страха девушку. Граф почти настиг их. Пиит, развернувшись, пнул его. Туфля слетела с правой ноги. Бежецкий, грязно выругавшись, отлетел в сторону. Падая, он взмахнул рукой с кинжалом и нечаянно полоснул по боку холуя Прохора. Тот охнул, остановился на бегу и прижал ладонью раненое место. Используя свободную секунду, Барков отворил дверь и бросился вперед по коридору, за ним, путаясь в полах разорванного платья, вцепившись отчаянной хваткой в руку Баркова, бежала девушка. За спиной слышался топот шагов.

- Догнать негодяя! Обеих в жертву! Шевели ногами, бездельники! – орал Бежецкий.

Двое свернули за поворот коридора. Навстречу величаво плыла дебелая Марья. Вылетевший из-за угла Барков оттолкнул ее. Горничная взвизгнула. «Где у вас выход?» - прямо в ухо проревел ей пиит. «Там, прямо, потом влево…» - залепетала натурщица графа. «Вперед и налево!» - хотел было крикнуть спасенной девушке Иван, но было поздно. Лакей Денис и граф настигали его. Сзади, пыхтя, и держась за бок, семенил Прошка. А наперерез несся Трифон с окровавленным лбом. Видимо, он промчался через графский кабинет и  теперь решил пресечь бегство пиита и обреченной в жертву девушки.

И тут Барков увидел окно. «Нечего размышлять, прыгай!» - проорал он и одним движением распахнул рамы. Весенний ветерок разметал шторы. Подхватив спасенную за талию, Барков прыгнул вниз. Девушка не успела даже вскрикнуть от страха. Они удачно приземлились в клумбу, потоптав первые робкие ростки садовых цветов. Сзади тяжело рухнул Денис, и, к счастью для беглецов, вывихнул ногу. Барков и девушка понеслись к невысокой ограде в конце дворика, сзади ковылял, волоча ногу, лакей. Тем временем по клумбе, топча зеленые побеги и нежные бутоны, уже бежал тать Трифон. Миг – и Барков с девушкой очутились перед оградой. Ваня вскарабкался наверх, изодрав левую порточину об острые зубцы прутьев, изображавших ликторские пучки. «Лезь, живо!» - не дожидаясь, пока девушка решится, он рванул ее вверх. Треснуло изодранное платье – и изрядный кусок материи остался торчать промеж чугунных ликторских пучков. Когда жертва плотских вожделений и темных верований графа уже перелезала с помощью Баркова через ограду, тяжелая длань Дениса дернула за другую полу платья – и оборвала ее. Полунагая красавица упала на мокрую после первого в сем году дождика землю.

Они петляли по улицам и закоулкам – эти кварталы Барков знал, как свои пять пальцев. Прохожие - офицеры, дамы, фланирующие франты, гулящие девки, коробейники, мальчишки, смиренные богомольцы, шатающиеся там и сям пьяницы с  немалым изумлением наблюдали невиданную сцену: мужчина в одной туфле, в мятой и грязной исподней одежке летел, не разбирая дороги, волоча по пятам задыхающуюся полуголую девицу. Кони останавливались как вкопанные, извозчики смачно матерились и грозили бегущим по мостовой плеткой. Впереди показались свинцовые воды Фонтанки. Здесь, под сенью молодого тополька, Барков остановился и перевел дух. Девушка едва держалась на ногах. Ветер развевал ее льняные кудри и клочья изорванного платья. Пиит спросил:

- Тебя как величать-то?

- Степанида… - едва дыша, промолвила спасенная, слюнявя пальчик. Она стерла кровь с царапины на левом локте. Кровь выступила снова. Девушка оторвала кусочек ткани и приложила к саднеющей ранке.

- Степка?! У меня приятеля Степаном звали. Что ж тебя мужским имечком нарекли?

- Это батюшка наш. В святцы заглянул – и порешил: быть младенцу Степанидой.

- Укройся, - Иван, развязав перекрученный поясок, скинул халат и передал Степаниде.

- Спасибо вам, спаситель мой – запахнув халатик, девушка чмокнула Баркова в покрытую четверодневной щетиной щеку. Тот отшатнулся, замахал на нее руками:

- Окстись, Степка! Ишь ты, целоваться полезла! Еще чего доброго влюбишься в меня, Ваню Баркова, срамника, богохульника и гуляку кабацкого. Пошарь-ка в кармане, там деньги должны быть. – Девушка вынула из кармана халата кошелек и протянула Баркову.

- Оставь себе. Я уж как-нибудь разживусь. Ты себе возьми, слышишь? Это плата за муки твои и страдания в графском доме. Беги прочь из града-вертепа на север, к поморам. Там тебя паскудник Бежецкий не отыщет. А если и отыщет, поморы тебя в обиду не дадут. А теперь отправляйся, да поскорей, к моему знакомцу, Терентию-раскольнику. Меня с ним Михайло Васильевич сдружил. Мудрейший человек этот Терентий, книжник с Выг-озера. Ежели, видя твой наряд непотребный, в дом пускать не будут, скажи, что Барков тебя послал. Расскажи им про свои мытарства. Терентий - мой друг сердешный. Хоть и попрекает меня завсегда кабацким пьянством, да от дружества со мной не открещивается.

Барков назвал девушке адрес. Степанида отправилась к Терентию. Благодаря помощи старообрядцев беглая холопка добралась до Сумского Посада, слуги Бежецкого не смогли разыскать беглянку. Здесь она вскоре вышла замуж за кормщика Трофима Буторина.

Тем временем, расставшись со спасенной им Степанидой, «отец русской порнографии» Ваня Барков отправился в участок. Увы, ни денег, чтоб выкупить одежу, ни книги латынских писателей у него не было. Зато была спасена невинная душа. Теперь должен быть наказан порок. С трепетом Барков переступил казенный порог. Встреча со служителями закона не сулила ему обычно ничего хорошего. Да и доносить на ближних своих пиит был не приучен. Но тут был случай особенный.

Рубака, раненый под Кунерсдорфом, обладатель пышных рыжих усов Онисим Федотов удивленно воззрился на странного человека: волосы взъерошены, на ноге одна туфля, штанина разорвана, харя небрита, весь забрызган грязью от пят до темени, несет от него потом и водкой. Не иначе полоумный или допившийся до чертей трактирный забулдыга.

- Чего тебе? – мрачно вопрошал служитель питерской полиции, теребя усища.

- Слово и дело знаю про его сиятельство графа Бежецкого. Впал он в страшную ересь. Жертвы человечьи языческим богам приносит, людей режет как скотов…

- Да ты с ума спятил! На достойного человека напраслину возводишь! Да я тебя за сии слова прикажу на съезжем дворе высечь как сидорову козу! – воскликнул усач.

- Вот те истинный крест. Выслушай меня, служивый. Я, Иван, сын Семенов, Барков, свидетельствую, - и пиит пересказал леденящие душу подробности страшного ритуала, благоразумно не упомянув ни имени несчастной девушки, ни куда она направилась. Беглую холопку коли поймают, по головке не погладят.

Онисим Федотов внимательно выслушал Баркова. Лицо его помрачнело:

- Складно сказываешь. А знаешь ли, что доказчику первый кнут полагается? – внушительно произнес он, наклоняясь вперед, испытующе глядя в глаза Ивану.

- Ведаю. Хоть на дыбу готов ради правды! – воскликнул пиит, еще раз перекрестившись.

- А теперь проваливай. Сами разберемся. И горе тебе, коли солгал – из-под земли достану!

Барков попятился к двери. «Постой! – окликнул его инвалид. – Так ты Барков?! Вчерась книгу принесли из трактира купца Селиверстова. Там меж страниц вложена долговая  расписка от некоего Баркова. Книжка та на латынском наречии писана. Твоя что ль?»

- Моя! – аж взвизгнул обрадованный нежданной находке Ваня.

- Так забирай. Пей меньше, читай больше! Неужто ты, пьянь, древним языком владеешь?

- Я переводчик академический, - важно проговорил Барков, беря книгу. Сунув ее под мышку, Иван  поспешил к друзьям клянчить деньги на выкуп одежи. Под вечер зашел к Терентию. Там он узнал, что девица Степанида час назад с обозом отбыла в Повенец. 

… Когда стражи порядка нагрянули в особняк Бежецкого, то обнаружили на окровавленной кушетке в темной комнате исколотое кинжалом тело дворовой девки Марьи. Графа признали умалишенным и водворили в один из северных монастырей. Клейменого душегуба Трифона, слуг Прохора Ильина да Дениса Демьянова нещадно секли плетьми, заковали в кандалы и погнали в Сибирь.

                ***

Дверь антикварной лавки распахнулась, и в помещение ворвался свежий мартовский ветерок с Невы. Директор издательства «Интерлитер» Александр Краснохвостов вступил во владения торговца стариной дяди Славы. Фамилию его завсегдатаи салона, как громко именовал хозяин свою лавку, не помнили – то ли Егоркин, то ли Егорьев. Только имя - Святослав; тезку храброго князя частенько именовали еще коротким прозвищем Свят.

Поздоровавшись, издатель огляделся. Повсюду громоздились бронзовые умывальники, горкой высились поморские медные братыни, привезенные из Карелии, как классические семь слонов рядком протянулись ямщицкие колокольчики – мал, мала, меньше. С почерневшей иконы мрачно глядел Иоанн Богослов. В сторонке гордо возвышался прадедовский патефон; в углу притулилась машинка «Зингер». На стене висели позеленевшие и порыжевшие от ржавчины таблички «Купецъ Потаповъ», «Торговый домъ Зильберъ, Калмансонъ и Ко», «Живая балтийская рыба» и т.д. На самоварном столике одиноко лежала граммофонная труба, которую антиквар намеревался продать какому-нибудь любителю старых вещиц отдельно от граммофона – как американец незадачливому оленеводу в «Начальнике Чукотки». А возле столика блестел кирпично-красными помятыми боками и тульский самовар собственной персоной. Под стеклом были разложены реликвии советского времени: значки ГТО, командирские ромбики предвоенной эпохи, знаки почетного связиста, железнодорожника, машиностроителя…

Под потолком в клетке щебетала амадина. Хозяин магазинчика вперил в посетителя хитрые прищуренные карие глазки, казавшиеся косыми, отставил сигарету:

- С чем пожаловали, Александр Ильич?

- Хочу присмотреть что-нибудь для нашего французского друга.- Директор издательства «Интерлитер» пробежал глазами витрину с советскими значками и монетами. – Изделия a’la sovok его не прельщают. Впрочем, иконы, прялки и самовары – тоже. Ему бы что-нибудь экстравагантного…Он не любит банальностей. Марсель Хальбек, культовый европейский писатель наших дней. Может, читали или слышали о таком.

- Ха-альбек, - протянул Свят, морща лоб. Он стряхнул пепел с сигареты на половинку фарфорового блюдца кузнецовской фабрики, которое использовал в качестве пепельницы.

 - Он в Россию прилетел три дня назад. Пишет книгу про глокализацию. Интересуется перспективами интеграции Карелии, Ингерманландии и сопредельных финских губерний.

- Хальбек, - снова напряг память Свят. – Был такой голландский художник, мозаику делал для питерских аристократов. Это еще в восемнадцатом веке случилось… Мне про него рассказывал дедушка один. Семен Крутицын, может, знаете такого?

Издатель отрицательно помотал головой.

- Хороший такой старичок с тросточкой, все приходил сюда. Вещи сдавал на продажу. У него разных раритетов много водилось. Старая петербургская семья. Предки деда когда-то слугами были у семейства Бежецких. Сперва у Парфентия или Парфения – не помню уж, а потом, когда этого Парфения умалишенным признали, у его брата Павла. Тому в наследство питерский особняк перешел. Уже после отмены крепостного права потомственные лакеи Крутицыны от воли наотрез оказались. Так Бежецким и прислуживали в их столичном доме до самой революции. Потом этих господ след простыл, а семейство Крутицыных осталось. И масса вещей любопытнейших. Жаль, в блокаду большую часть этих дворянских реликвий на хлеб поменяли. Иначе бы не выжили. Так вот, мне Семен Иваныч рассказывал со слов своего отца: этот самый голландец Хальбек спальню у Парфения Бежецкого разукрасил. Прямо над кроватью изобразил старика злобного с мохнатой бородой. Тот был как живой. А граф Парфений сеансы колдовские устраивал, с полтергейстом и прочей чертовщиной. Потом у него ум  за разум зашел, горничную свою, полюбовницу Машку прирезал в приступе безумия. Эта вся история передавалась в роду Крутицыных из поколения в поколение. Ах, вот ведь, - Свят стукнул себя указательным пальцем по лбу. - Год назад дед этот мне куклу самоедскую, ненецкую то есть, продал… Из того самого недоброго дома Бежецких.

Свят встал на табуретку и достал с самой верхней полки стеллажа костяного идола размером со средней величины котяру. Издатель перегнулся через прилавок, чтобы разглядеть получше болванчика из тундры. Бросился в глаза искаженный нелепой гримасой рот, блестящие черные глаза – в глазницы были вставлены агаты. Голова казалось свернутой набок. Краснохвостов обратил на это внимание.

- Ах, да это просто старая поломка. Кто-то уронил куклу, ну и… Но приклеена крепко.

Свят стал пересказывать историю дома Бежецких. При Советах там разместились какие-то учреждения. Новая власть разломала изразцовые камины, велела разобрать мозаику. Теперь там находятся фирмы, торгующие оргтехникой, юридическая консультация и…

- Пойдет. – Произнес издатель, вертя куклу. – Сколько стоит?

- Три штуки, - не моргнув глазом, произнес Свят.

- Дядь Слава, ты что? Ей красная цена – не больше тыщи. Я видел такие в Нарьян-Маре.

- А эта кукла колдовская, шаманская, да еще с интересной историей. Можете на досуге вашему Гальбеку рассказать, что я сейчас поведал.

Издатель не стал спорить и покорно раскошелился на три тыщи. Глянул по сторонам, увидел за стеклом Выговскую медную и серебряную пластику. Рядом был расстелен кусок ватмана с предостерегающей надписью: «Вывозу из России не подлежит».

- А куклу эту… ее можно за границу? – спросил издатель.

- Разумеется. Я наводил справки у экспертов. Говорят, ценности не представляет. Можно.

Положив куклу в сумку, Краснохвостов протиснулся между чугунными подсвечниками, керосиновыми лампами, китчевыми скульптурками и прочим хламом. Едва не запнулся за лежавший на полу здоровенный корабельный барометр. Оглянулся. Еще раз попрощался.

… Дома Краснохвостов случайно уронил куклу. Он вскрикнул, всплеснул руками, но непоправимого не случилось. Голова болванчика осталась на месте. А вот в спине открылась незаметная глазу дверца. Оттуда на палас выкатился свиток материи. Издатель бережно развернул его. Буквы, аккуратно нанесенные на серую ткань. «Заклятие о призвании духа» - прочел Краснохвостов. А дальше – непонятные словеса на туземном наречии, написанные также кириллицей. Пробежав глазами странный текст, обладатель реликвии свернул и засунул клочок ткани обратно, закрыл костяную крышечку в спине куклы. «Гальбеку эта вещица определенно придется по вкусу», - подумал он.

…Писатель, произведениями которого зачитывались и в Европе и в России, скандалист, враг политкорректности Марсель Гальбек был приглашен посетить Россию известным думским политиком Василием Аверьяновым. А сопровождал его в турне директор петербургского издательства, сын покойного мастера «деревенской» прозы Ильи Краснохвостова, лишенный литературного дара отца, зато наделенный безошибочным чутьем на потенциальные бестселлеры. Он опубликовал уже пять из шести написанных Хальбеком романов, два сборника его публицистики. Беспощадный критик современного Запада давно мечтал побывать в России. В разговоре с издателем он подтвердил: его далекий предок Ян Хальбек, голландский художник, действительно много лет жил и творил в Северной Пальмире. Уже в пожилом возрасте вернулся в родные Нидерланды – пошел волонтером в армию, дабы защищать маленькие, но гордые Соединенные Провинции от вторгшихся туда французских якобинцев. Погиб он на поле брани. А вот сын его, напротив, в начале XIX века переехал во Францию. Его прямым потомков и был знаменитый парижский литератор, ныне потрясавший мир своими сочинениями.

Они разыскали дом, где некогда обитали Бежецкие. Встретившись еще раз с антикваром, Краснохвостов выяснил кое-какие подробности: помещение, в котором располагался ныне склад компьютерной техники, когда-то использовалось Парфением Бежецким для странных обрядов. Любитель всего мистического Гальбек загорелся желанием побывать в таинственном доме. Краснохвостову стоило большого труда уговорить директора торговой фирмочки на один день предоставить склад для посещения иностранным гостем.

В ход пошли подарки: изданные «Интерлитером» красочные альбомы, сборники детективов, наконец, творения самого кумира с его автографами на титульных листах. И далекий от литературы коммерсант уступил просьбам. Поздним вечером в полукруглое помещение вошли трое: писатель-француз, сохранивший в лице североевропейские черты своего предка, очаровательная переводчица, выпускница инфака Ольга и издатель Краснохвостов. Перед этим они поднялись на второй этаж, где всех ждало разочарование: ни малейших следов творчества Яна Хальбека многократно перестраивавшаяся, теперь оборудованная под офис опочивальня не сохранила. Оттуда прошли в освещенную парой ламп полукруглую комнату, где сегодня утром был, и завтра утром вновь будет склад.

- Мсье Гальбек желает, чтобы вы прочли заклинание, которое хранилось в теле куклы, -  очаровательно улыбаясь, проворковала Ольга. Написавший уйму страниц о радениях сатанинских сект писатель непременно желал услышать своими ушами аутентичный текст древнего заклятия. Издатель извлек из тайничка в спине куклы свиток, расправил его, набрал в легкие воздух и в свете неоновой лампы принялся торжественно декламировать.
          
О произошедшем потом поведали СМИ всего мира. Но это уже совсем другая история…


Рецензии