Послевкусие

         Белый день, поднимаясь над сопками, стекал в город, заполняя светом улицы и дворы. Автобус, обогнул серую пятиэтажку, из окон которой поглядывала старая немощная старуха-тоска. В пятиэтажке давно уже ни кто не жил, лишь ветер иногда прибегал отдохнуть и спал, укрывшись тряпьём, у холодной, с выцветшими обоями, стены.
         Вот замелькали лысые деревья, утопавшие в белой пучине снега.  Горбатые сопки, скинув белые шапки облаков, мёрзли, упираясь непокрытыми головами в холодную голубизну неба. Я ехал к сыну, правда не родному. «Поди, не выгонит», подумал я, и погрузился в тёмные воды воспоминаний.
Эх, Галя, Галочка! Симпатичная бабёнка. Как она меня прямо по живому рубанула! Ведь вначале всё было хорошо. Я её встретил тогда, когда была ещё жива моя жена Клавдия, на вечеринке по случаю дня рождения моего сослуживца. Она меня покорила своей простотой и лёгкостью общения. Падая в темноту её глаз, я подолгу блуждал и, выбравшись, хлебал её нежность, как путник холодную воду, найдя в горячей пустыне,  желанный колодец.
       Она впустила меня в свою душу, и я увидел разбросанные по углам сомнения, чуть прикрытое нежностью спящее бесстыдство и, притаившееся за лёгкой шторкой грусти, одиночество. Я стал частенько оставаться у Галины на ночь.
        Жена, молча, уносила мучительные догадки к краю обуглившейся ночи, и высыпала их на ещё тлевшие угли, чтобы от них остался только пепел, потом смахивала его в пустоту, как сор со стола. Она меня не бранила, ни устраивала истерик, она меня понимала, и лишь укор в её глазах нет-нет да и мелькнёт. Клавдия тихо угасала. На работу она не ходила, взяла больничный. Она работала в школе преподавателем русского языка. О своей болезни никому не говорила. Врачи ей вынесли приговор: онкология, последняя стадия.
          Вот уже две недели она не вставала с постели. Лекарства лишь на время укрощали боль, потом, вырвавшись, боль набрасывалась на неё и терзала её худенькое тело. А я живой, здоровый радовался жизни, и в сторону Клавдии смотрел лишь из жалости.  Мне приходилось менять ей памперсы, самому готовить еду, прибираться в доме и ещё на работу ходить.
     И вот в один день жена попросила меня никуда не ходить. Я видел в её глазах страдание. Её нечесаные волосы разметались по подушке. В серых глазах покачивался отсвет весеннего дня.
- Тебе жить, а мне уже пора. Отмучилась я, да и ты тоже. Теперь ты свободен. Я прощаю тебя. Живи, как хочешь. Я тебя не обязываю вспоминать обо мне. Что было, то прошло, скрылось во времени, ни воротишь, осталась лишь горечь послевкусия,- тихо сказала она.
Я пытался возразить, взял её за руку, но увидев спокойное умиротворённое лицо, отвёл глаза в сторону. Рассыпавшиеся горохом слова скатились обратно в душу, и растаяли, оставив мокрый солёный след.
      На похороны пришли её сослуживцы, сын с дочерью приехали. Тихо жила, тихо и похоронили. После похорон дети уехали. Я сидел на стареньком потёртом диване один, уставившись в белёную стену. Мне стало легко, будто сбросил с себя тяжёлый камень. Не было раскаяния, что не уделял больной жене больше времени, не давал ей столько тепла, чтобы она, кутаясь в него, пряталась от холода, навалившейся на неё болезни. Да и сострадания у меня к ней не было, почти с ней не разговаривал. А о чём с ней разговаривать? О её болячках! Приходил с работы, чтобы по-быстрому что-нибудь приготовить, покормить, поменять постель и исчезнуть, иногда до следующего вечера. А что? Есть она всё равно не хотела, насильно заставлял. Да и особого разнообразия не было, не ресторан же! Картошку и рожки приготовить проблем не составляло, а сам я у Галины борщи с пирогами кушал. Я уходил из дома, а жена меня ждала. Вот теперь здесь некому меня ждать. Тишина повисла на моих плечах и придавила, будто гнётом к дивану. Я поднялся, открыл окно и впустил в комнату шум улицы с запахом весны.
«Наконец-то я освободился от хомута  обязанностей и стал свободен!» подумал я. Хотя… кто из нас свободен? 
         Тем же вечером я пошёл к Галине. У неё была своя двухкомнатная квартира новой планировки с большой кухней и лоджией. Встретила она меня по-матерински ласково.
- Что, всех проводил? – спросила она.
- Всех проводил, в квартире прибрался, а прошлое с балкона выбросил, чтобы жить не мешало,- ответил я, грустно глядя в темноту её глаз, ища сочувствия.
- А прошлое это что?- с любопытством спросила она.
- А прошлое, это прошлое. Оно всегда есть, и его всегда нет.
- Тогда зачем его выбрасывать?
- Да это я так.
- Ладно. Ужинать будешь?
- Нет. Не хочу. Знаешь, на душе как то погано, будто компот с помоями перепутал, да и выпил не поглядев. Вроде и каяться не в чем, а всё же, как то не хорошо мне,- пробормотал я, кинувшись с объятьями к Галине.
- Ты чего? Садись, есть не хочешь, тогда  хоть выпей, полегчает,- предложила она, отстраняя меня от себя.
Я посмотрел, на стоявшую на столе бутылку водки, которая аппетитно поблёскивала стеклянными боками, налил себе пол стакана и выпил, затем поддел вилкой свежий огурчик и отправил его себе в рот.
Можно, я у тебя жить буду?- спросил я.
Галина сразу встрепенулась, по лицу поползла довольная улыбка.
- Конечно, живи. Только квартиру надо бы в порядок привести, а то вон ванна уже ржавая, да и плиткой бы ванную не мешало выложить, унитаз поменять. Переходи ко мне, а свою продай. Зачем нам платить за две квартиры! Поженимся, я тебя здесь пропишу, и будем жить,- предложила она, наливая мне в стакан очередную порцию водочки.
- А что, и, правда, трёхкомнатную квартиру содержать нет никакой выгоды,- согласился я.
Она одобрительно мотнула головой и потащила меня в спальню, а на следующий день я пришёл к ней с вещами, а точнее с большой клетчатой сумкой, в которую поместились все мои вещи. С Галиной было так легко, никаких упрёков, будто и женат я не был, никакого недовольства. Я был счастлив.
          Вскоре я продал свою квартиру и довольный пришёл домой. Увидев улыбающуюся Галину и накрытый стол с пельмешками, салатиком и бутылкой водки, я обнял свою будущую жену и жарко прошептал:
- Какая ты у меня славная.
Мы сели за стол, выпили, я достал сто двадцать тысяч рублей и положил перед ней на стол.
- На, возьми, кредит погаси,- сказал я.
- А ремонт? Ты же обещал мне помочь ремонт сделать! Линолеум поменять надо, лоджию застеклить, ванную комнату в порядок привести, а я тебя пропишу завтра, заявление в загс подадим, Правда, же? – спросила она, и в глазах её заплясали пьяные черти.
- Сначала в загс, а потом уж ремонтом будем заниматься,- предусмотрительно ответил я.
- А может, чем-нибудь другим займёмся,- предложила Галина, обдав меня жарким взглядом.
- А что, можно и другим,- бодро ответил я, и чуть не задохнулся в её объятьях.
          Утром мы пошли и подали заявление в загс. Весна кружила голову. Ветер покачивал белые кружева черёмух. Пахло свежей зеленью тополей. И сердце качалось на волнах счастья и покоя, так мне было хорошо. После загса мы зашли в банк, я снял оставшиеся деньги, оставив двадцать тысяч на всякий случай. Деньги я передал Галине, и они быстро исчезли в её сумочке.
             На следующий день мы пошли меня прописывать.
- Я тебя пока временно пропишу,- сказала Галина, подавая мне бланки.
- Галь, а почему временно?- удивился я, округлив глаза.
- Да не волнуйся ты. Поживём полгода, потом я тебя постоянно пропишу. А то мало ли что. А вдруг я заболею, а ты, старый кот, по другим пойдёшь.
- Ты что! какие другие? Да у меня кроме тебя нет никого,- возразил я, и сник, будто меня по носу щёлкнули, как нашкодившего малолетку.
- Ладно, давай сменим тему. Всё будет хорошо,- успокоила она меня.
Отдав паспорт на прописку, мы вышли. Какой-то мутный осадок остался у меня в душе, как-будто всё светлое сцедили, а осадок в душу вывалили. В последние дни у меня стали болеть ноги и мне пришлось купить себе трость. «Мало того, что старый, толстый, да ещё и хромой. Как она меня такого терпит! Значит, есть за что»,- подумал я, оглядев свою избранницу масляным взглядом. 
- Пойдём домой, отметим это дело,- бойко предложила Галина.
-Пойдём,- вяло согласился я
Я шел, прихрамывая, опираясь на трость, неся своё грузное тело в новую семейную жизнь, оставив сомнения на обочине счастливого, как мне казалось, пути.
          Галина была моложе меня на четырнадцать лет, яркая, спортивного телосложения брюнетка с карими глазами, с чуть заметными ямочками на щеках. Мне нравилась её активность, она везде успевала и на работе, и дома. Она работала продавцом в обувном магазине. Я остановился передохнуть.
- Что, устал?- озабоченно спросила она. – Тогда я пойду, стол накрою, а ты подойдёшь».
Я посмотрел ёй в след, взглядом обнимая её стройную фигуру. Звук тонких каблуков её лёгких туфелек отозвался эхом в моём сердце.
          Ветерок, растолкав облака, спустился на землю, и бегал по молодой траве, не слушая ворчанье старых тополей. Яркое солнце с любопытством  старалось заглянуть в каждое окно, заливая тёплым светом дома и улицы. Времени река текла за горизонт, неся меня как упавший  с ветки лист, и я не знал, прибьюсь ли к берегу, или пропаду во мраке её глубины.
          Я дошёл до дома. Лифт не работал, пришлось тащиться пешком на четвёртый этаж. «Эх, годков бы десять скинуть, а то пятьдесят восемь, многовато», подумал я.
Войдя в квартиру, я увидел в прибранной кухне на столе тарелку с борщом, в котором плавало облако сметаны, в салатнице аппетитно ожидал своей очереди салат из огурцов и помидор, приправленный свежей зеленью и майонезом, а посередине хозяйкой, подбоченившись, стояла бутылка водки. Зазвонил телефон и я, оторвав взгляд от стола, вытащил его из кармана. Звонил сын.
- Здравствуй отец. Я тут машину  присмотрел. Ты мне не мог одолжить двести тысяч. Я тебе верну попозже.
- Вот попозже и возьмёшь. Нет у меня денег, и не предвидится,- недовольно ответил я и отключил с досады телефон.
«Может, поговорить с ним надо было? А что с ним говорить! Хоть бы спросил как у меня дела, как здоровье, а то сразу дай, как здравствуйте! Хорошо живёт, если машину покупать собрался», подумал я.
- Кто звонил?- спросила Галина.
- Сын звонил, денег просил. А какие у меня деньги!
- Пусть своего родного отца ищет и у него просит. Привык тянуть то с матери, теперь с тебя. Не думает, что резинка может и лопнуть.  Молодой, заработает,- хмыкнув, недовольно сказала Галина
- Конечно, заработает,- согласился я, садясь к столу.
«Ну, что мужику надо, когда рядом любимая женщина, тарелка борща и бутылочка!» подумал я, обливая Галину благодарным взглядом. 
          Шло время. Дни уходили в ночь, ночь возвращала утро. Пышно на клумбах цвели цветы. Июль нёс жару к домам, которая просачивалась через окна и заполняла духотой квартиру. Наконец-то закончился в доме ремонт. Галя всё сумела быстро организовать, на оставшиеся деньги купила себе машину. Ей нужнее. Она всё сама по хозяйству делает, всё в суете.
            День сегодня был ясным, горячим, и, как мне показалось, очень красивым. Я купил Галине букет белых роз и поторопился домой. Завтра мы должны расписаться.
- По какому поводу цветы?- спросила она, удивлённо уставившись на меня.
- Завтра мы идём в загс, ты что, забыла?
- Какой загс!- возмутилась она.- Посмотри на себя, старый немощный толстяк с тростью и я!
Она готова была удавить меня своим взглядом. Усмешка скатилась с её губ в мою орущую душу. Она стряхнула с себя призрение, надела улыбку и с какой-то брезгливостью чмокнула меня в щёку.
- Я понял, что мы не идём в загс. Этот спектакль ты из-за денег устроила?- промычал я, боясь посмотреть ей в глаза. Обида плясала на холодном полу моей души. Досада плевалась ядом, отравляя моё существование.
- Николай, тебе сколько лет! Тебе же скоро шестьдесят, а ты норовишь девкам под юбки заглядывать! Да ты не переживай. Жить можно и без регистрации, только ты водку поменьше пей. Смотри, кабы с работы не выгнали,- раздражённо сказала она, как в воду глядела.
        Я чувствовал себя обманутым и никому ненужным. Тоска всё чаще заглядывала в окно моей души, и уходя оставляла глубокие следы. Я начал пить через край. Частенько и на работе разбавлял рабочий день бесовской жидкостью. Вызвал меня начальник и предложил уволиться по собственному желанию. Так я стал безработным.
       Быстро кончилось лето. Осень, выплакавшись, ушла, оставив грусть да ледяную тоску. Пришла зима и легла на сердце колючим снегом. Галина, стала обращаться со мной как с ненужным шкафом, мешавшим ей жить. Сначала я искал работу, а потом рукой махнул. Галина куском хлеба не попрекала, но и лаской не баловала. Жил я у неё уже без прописки, она меня выписала, а прописать не захотела, а потом и вовсе выставила с одной сумкой за двери.
              Я вспомнил про двадцать  тысяч, что лежали у меня на карточке и, сняв их, поехал к сыну. «Ну и что, что не родной, я его с пяти лет воспитывал, не выгонит поди», подумал я, садясь в автобус. Хотя, по правде сказать, он мне так родным и не стал, не прилип к сердцу, может клей не тот, может плохо старался.
             Ехать до поселка, где жил сын надо  часов пять, я уже успел подремать  и передумать обо всём. Дорога виляла как распущенная девица бёдрами, вдоль белых берёз, по колено увязших в снегу, потом вдруг стала прямою, как спина балерины. Показались первые дома, как грибы из-под снега. Наконец автобус остановился, я вышел и направился к дому сына. Его дом я увидел издалека. «Построил всё-таки и машину купил», подумал я.
           Костя во дворе колол дрова. Увидев меня, он обвёл меня любопытным взглядом. Лёгкая усмешка, коснувшись губ, растаяла как леденец.
- Что приехал?- спросил он.
-Ну, здравствуй сынок,- выдавил я из себя.
- Погостить приехал, или как?
- Или как,- ответил я, и вроде что-то оборвалось в груди, понял, что зря приехал.
- Значит так, живи, пока не купишь себе домик, дома у нас дешёвые, а как купишь, съедешь. Сам понимаешь, у меня семья, жена, ребёнок маленький, тёща, так что или как не получится.
- Не куплю я себе  дом. Денег у меня нет, украли,- виновато произнёс я.
- А квартира твоя? У тебя же трёхкомнатная квартира была!
- Вот про то и говорю, квартиру продал, а деньги украли,- соврал я.
- Ни Галка ли прилетела, крылышком махнула, и деньги как ветром сдуло! Ты мне копейку пожалел дать, не просто дать, а взаймы, а сейчас просишь, чтобы я тебя в дом впустил. Если бы не ты, то мама пожила бы ещё. Знаешь, иди к Семёновичу в поселковый совет, может он для тебя какую площадь и сыщет. Вон у нас Гришка помер, дом его бесхозным стоит. Иди, попроси. Он у нас мужик хороший, понятливый. Думаю, что тебе не откажет,- сказал он, и даже не поинтересовался как я жил, как моё здоровье.
 Его обида кинулась на меня, и закрыла мне свет. Я отогнал её как комара, который до этого спал, а сейчас проснулся и пытался напиться моей крови.
Костя продолжил колоть дрова, не взглянув в мою сторону, будто меня и не было вовсе.
              Я поплёлся в поселковый совет, вдавливая тростью  своё разочарование в бархат белого снега. Действительно Семёнович был на работе. Шустрая кареглазая секретарша, показав на его дверь, пропела:
- Вы к Петру Семёновичу? Он у себя в кабинете, можете зайти.
Я зашёл и увидел коренастого мужчину среднего роста с короткой стрижкой, в джинсах и тёплом свитере.
- Проходите, садитесь, рассказывайте, что вас сюда привело,- поинтересовался он, пристально поглядев мне в глаза.
- Понимаете, у меня украли всё, квартиру, деньги, с работы я уволился. В общем, закрыли все двери. Жить негде, работы нет. Вы мне не поможете?- с надеждой спросил я, и весь сжался от предчувствия осуждения.
- Всяко бывает в жизни. И домик у меня есть, неплохой, колонка во дворе и дрова как две недели привезли, только поколоть надо, а ты соседа найми, он быстро их переколет. Дорого не возьмёт. И работа есть. Гришка помер, сторож нужен школу сторожить. Сейчас тебе ключи от дома дам, и завтра утром иди, устраивайся. Зарплата, правда, небольшая, но ничего другого предложить не могу,- сказал он, затем достал из сейфа ключ и подал мне.
- Спасибо, что спасли меня, а то у улицы замков нет и двери всегда нараспашку, свободно, но холодно. Всех она готова приютить, выслушать, вот только  души у неё нету, а у дома душа есть,- сказал я, и кривая улыбка поплыла по лицу.
- Во как завернул! Дом твой по улице Набережной восемьдесят девять находится, в самом конце улицы, не заблудишься. Не поленись, печь затопи, у соседа дрова попроси, потом отдашь, а то мороз нынче вон как кусается,- предупредил он меня.
      Я довольный шёл по улице, мечтая о хорошей хозяйке, которая наведёт в доме порядок, согреет меня своей лаской и накормит ароматным борщом. Я вспомнил свою Галину и вздохнул. Вдруг из воспоминаний выплыла Клавдия, сухонькая такая, с укором в глазах. Я стряхнул воспоминания как снег с плеча. « Что-то я размечтался», одёрнул я себя.
        В петле заката болтался день. Сумерки доедали остатки света. Озябший ветер скакал вокруг домов, заметая хвостом следы. Одинокая старая луна поглядывала из чёрного неба, тускло освещая, затерявшиеся в снегах, доживающие свой век дома. Я пошёл к своему дому. Дом был небольшой, обитый снаружи шалёвкой, окрашенной в коричневый цвет. Тропинка ещё не  заросла снегом.  На двери висел железный замок. Я вынул из кармана ключ, открыл двери и вошёл в дом. Долго искал выключатель и наконец, нащупав его, включил свет, поставил сумку на пол и стал его осматривать.
       Дом состоял из двух комнат и кухни. В одной комнате стояла старая обшарпанная кровать с деревянными спинками и панцирной сеткой, на кровати лежал  матрас,  покрытый стёганым одеялом без постельного белья. В изголовье примостилась пузатая подушка. Возле кровати стоял небольшой стол, застеленный цветастой клеёнкой. К стене прижался пустой шифоньер без одной дверцы.  Во второй комнате стоял большой самодельный стол, рядом стояли два табурета окрашенные в коричневый цвет. У стены расположился заляпанный, с ободранными боками, диван, с двумя креслами с продавленными сиденьями. Стены дома были давно не белены, с трещинами и кое-где отлупленной побелкой.
            На кухне у окна  стояла тумба, в которой была кое-какая посуда. Напротив тумбы, как барыня, расположилась кирпичная белёная печь. Крашеные облезлые полы были чисто вымыты. Я сел на диван, открыл сумку, достал купленную ещё в прошлой жизни, палочку копчёной колбаски, кусочек сыра, и полбулки хлеба. Всё это порезал, достал бутылку водки, чтобы отметить свою новую жизнь. «Холодно.  Печь бы растопить, да дров наколотых нет. Как то неудобно к соседу глядя на ночь идти. Завтра пойду, а теперь вот водочки приму. Дом и вправду неплохой. Всё есть для жизни. Хотя мне хотелось лучшего. Пусть у меня будет всё хорошо», подумал я. Выпив стакан водки, я молча, закусил и поглядел в чёрное холодное пустое окно. 
         Тихо уходил день, пряча под подушку сугроба свою усталость и моё разочарование. Я с горечью вспомнил свою тёпленькую трёхкомнатную квартиру, слёзы навернулись на глаза. Допив бутылку, я лёг на скрипучую кровать и, укрывшись одеялом, попытался уснуть. По дому ходила тьма и, привалившись ко мне под бок, устроилась на ночлег.
           Я ворочался на кровати, никак не мог уснуть, мне было холодно и тревожно. Безнадёга прокралась в душу и скреблась как мышь в норе. Наконец сон успокоил мою память и погрузил меня в тишину. Холод врастал в моё тело, змеиными ледяными корнями, опутывая мою больную душу. Зима, выпрыгнула из моих заледеневших снов и, погладив мои побелевшие щёки, провалилась в белёсое утро, забрав музыку моего не наступившего дня, разбросав как камни мои несбывшиеся надежды по дну густого чёрного неба. Ночь ударила в бубен луны и утащила меня в свою ледяную бездонную темень.