Было... Не было

* * *

– Тю­-ю! – протянула Олеська, – вот у меня было страдание – острый цистит, понос и месячные – всё враз! Это я понимаю. А любовь – что это за страдание? Я так скажу – бери его за рога и в койку. Там вместе и пострадаете, – она так сладко потянулась, что расхохотались все – и заведующая лабораторией Таисия, которая уже целый месяц не улыбалась, а только плакала втихомолку. Она всё не могла решить, что ей делать – то ли ехать в Канаду к младшей дочери, которая недавно родила вторую девочку, то ли оставаться возле старших детей и внуков, а ещё дача и работа… Смеялась сквозь слёзы рыженькая практикантка Катюша, минуту назад рыдавшая оттого, что недоступен телефон какого­-то неведомого им одногруппника Андрея. Старший инженер Надежда вдруг погрустнела, встала из-­за стола, выплеснула недопитый чай в раковину.
– Пойдёмте работать, девочки.
Катя, сидевшая у окна, встрепенулась:
– Ой, к нам Казарян идёт, несёт чего­то… Опять тебе подарки! – она лукаво взглянула на Олеську. Та вспыхнула.
– Ерунду не говори.
– Что же там такое? – уткнувшись носом в стекло. – Не видно.
Через мгновение в здании лаборатории хлопнула дверь.
Олеська хотела метнуться к столу и уставиться в микроскоп, как она обычно делала при его появлении, но что-­то её удержало.
– Добрый день, красавицы!
– Здравствуйте, Артём Рубенович!
Таисия Матвеевна и Катюша, не сговариваясь, поднялись и вышли в соседний кабинет.
– Олеся, вы малину любите? Я утречком собрал на даче, – он выставил из пакета двухлитровую банку, полную алой отборной ягоды.
– Зачем? Не надо… Спасибо, конечно, – она окаменела от стыда. Зачем он? На глазах у всех! Это же стыдно! Он старый, лысый. Ужас какой!
– Олеся, вы ешьте, не стесняйтесь. Или варенье сварите. Вы умеете варенье варить?
– Умею, – буркнула она, глядя в пол.
Он резко повернулся и направился к двери.
– Таисия Матвеевна, тут такой вопрос…

* * *

– Олеся, а ты что, обедать не будешь? Суп такой вкусный!
– Я пойду… в столовую схожу.
– Что, жить надоело? Сходи, сходи, отравись, – рассмеялась ей вслед Катюша.
Хотела посидеть в скверике у конторы, но там в сигаретном дыму щебетали девицы из планового и бухгалтерии. Зашла за угол и… упёрлась взглядом в плакат «Слава труду!». Слава, Слава, опять Слава… Вся территория комбината ими увешана, чуть не с советских времён, и не делается же им ничего! А может, это уже новые? Красномордый рабочий в красной рубашке с закатанными рукавами поднял вверх кулак и грозит кому-­то. Олеся взглянула в бледно-­голубое небо с малюсеньким облачком. Кому тут грозить? Инопланетянам? Здесь самолёт­-то редко увидишь. Она отвернулась от плаката и зашагала прочь. Слава, Слава, что ж ты наделал…
 Из столовой доносился аромат свежей выпечки. Зайти, поесть, что ли… Навстречу ей шла толпа молодых парней в спецовках – курят, ржут, беззлобно матюкаются… Поравнявшись с ней, вежливо здороваются. Она кивнула в ответ. Слава не любил работяг. Звал их «быками». За глаза, конечно. На работе был со всеми вежлив, иногда даже излишне, с плохо скрываемой издёвкой. Слава спал и видел себя на должности начальника цеха, а пока он был только «исполняющим обязанности». Но руководство нашло кандидата на стороне. Слава обиделся, написал заявление, а его взяли да подписали, и никто его не уговаривал остаться, кроме неё…

– Здравствуйте, Олеся Николаевна!
– Здравствуйте, Вячеслав Николаевич!
Он нарочно слегка толкает её поднос своим. Борщ весело колышется в тарелке. Слава пытается выглядеть серьёзным, но в глазах хулиганские серые искры. Счастье не скроешь. Молодые, здоровые, полные сил и желаний – утром вставали вместе, вместе шли на работу, и так сладко и томительно ждали вечера… Нет, нет, не вспоминать! Не было… ничего не было…

* * *

Вечером везла банку с осевшей уже ягодой в свою комнатку в общежитии. Странно, что ей ещё не подселили никого. Комната хоть и маленькая, но рассчитана на два койко­места. Раньше подруга Соня, работавшая дежурной по общежитию, «прикрывала» её, можно было на этот счёт не беспокоиться.

Соня понравилась ей сразу. Бледное миловидное личико, тихий голос, грамотная речь, широкий кругозор…
– Соня, а ты где раньше работала?
– В школе.
– На комбинат тебя как занесло?
– Меня выгнали из школы.
– За что?
– За пьянку.
– Чего? Не ври!
– Я не вру. Напилась, забылась… На уроке уснула.
И всё это тихим голосом, потупив глазки.
– Где ж ты пить научилась? В яслях?
– В общаге, когда училась. Все пили, и я пила… Привыкла.

Катюша есть малину не стала – у неё аллергия. У Таисии и Надежды свои дачи – урожай девать некуда. Высыпала ягоду в кастрюльку, добавила сахар. Включила телевизор и завалилась на кровать. Вот и ужин готовить не надо. Ложка за ложкой, ложка за ложкой… Вкусно было, Артём Рубенович. Но всё равно – стыдно. Стыдно потому, что он знает о ней всё. Посмотришь в его умные цепкие глаза – даже мысль не закрадётся, что главный технолог Казарян может чего­-то не знать. И про Славу знает, ведь они уже фактически жили вместе, и про других – наверняка. Это и есть самое ужасное.
Потому что, когда Слава уехал, жизнь кончилась. Пару месяцев она лежала на койке и ревела с утра до ночи. Накрылся отпуск… Собирались лететь в Краснодар к её родителям, потом на море… Однажды вечером пришла Соня, принесла бутылку вина… И понеслось. Каждый вечер они напивались в кафе, с кем­-то знакомились, куда-­то ехали.
Бились, тикали в груди какие­-то бесовские часы – уходит время, уходит молодость. Пожить, повеселиться, и не дай Бог влюбиться в кого-­нибудь – чтобы опять было больно, когда тебя бросят? Ну уж нет! Соня допилась до того, что перестала ходить на работу и её опять уволили. Приехала Сонькина мать, кричала на Олеську, что она споила её доченьку. Кто – кого, это ещё разобраться надо. Олеська получила «строгача» за систематические опоздания. Таисии спасибо, пожалела, могло быть и хуже.

* * *

На часах полдесятого – звонить ещё можно.
– Таисия Матвеевна, добрый вечер! Не спите ещё?
– Привет, дорогая! Нет, не сплю.
Олеся молчала. Деликатная Таисия тоже.
– Таисия Матвеевна, что мне делать?
– А мне что делать, Олесечка?
– Поезжайте к дочери! На мир поглядите. Не понравится – вернётесь!.. Я тоже хочу куда­-нибудь уехать.
– Ты про Артёма спросить хочешь?
– Нет… Да… Я боюсь.
– Чего ты боишься?
– Что он будет меня попрекать… Славой и… другими.
– Он уже два года, как жену схоронил. Один мается. Какие уж тут попрёки?
Олеська хотела сказать, что ей одной не так уж и плохо, но осеклась.
– А мне сейчас внучка звонила. Ей родители пианино купили, она же весной в музыкальную школу поступила. Трубку положила на инструмент и давай мне тренькать чего­-то…
О своих детях и внуках она могла говорить бесконечно. Олеська слушала, в какой­то момент прикрыла глаза и задремала. Во сне она варила варенье. Налила его в суповую тарелку и сказала стоявшему рядом Артёму Рубеновичу: «Слава, иди обедать!»