На ушко

Мальчик тянет руку с привычной неуверенностью. Всего полгода в школе, а он уже смирился с участью нелюбимого учительницей изгоя – маленький, ушастый, нескладный и робкий, из последних по росту на физкультурной шеренге. Опять же неопрятный – подогнанная тут и там купленная "на вырост" форма то грязная, то мятая, то разорванная по шву.
А что делать, если бабушки не предусмотрены, а мама работает на другом конце города с девяти до шести и по вечерам способна только наполнить и вымыть тарелки?
Мальчик видит плохо. Но маму "из простых" ещё в сентябре оттёрли более шустрые родители на предмет "выбить кровиночке место в первых рядах". А в классе сорок человек. И сзади из-за голов более высоких и везучих ничего не только не видно, но и не слышно. Учительница строгая, молодая. Разве что не кусается. Когда она называет его фамилию, он забывает даже то, что прекрасно знал. И начинает заикаться, давясь словами. Вечный, видимо, житель "Камчатки". Двоечник, неряха, позор класса, "нам на отстающих равняться некогда".
Инна Михайловна поднимает от учительского стола крупную голову с тяжёлой косой, частит татарской скороговоркой:
– А, Ерофеев! Ты хочешь ответить правило или опять "на ушко"? Нам нечего скрывать от класса, говори вслух!
– Инна Михайловна, мне нужно...
– Ну и куда тебе нужно, Ерофеев? В пионеры досрочно? В космонавты? В Герои Советского Союза? Не слышу!
– Мне выйти...
– Куда тебе выйти, Ерофеев? К доске, может быть? В отличники, я надеюсь? Не слыыыышу!
– Мне пописять...
– Куда?! Тебя, Ерофеев, мама не рано из детского сада забрала, а? Может, тебе туда обратно надо? Чтобы не прописи, а горшок маленькому мальчику выдавали?
– Нееет...
– Мы тебя не слышим, Ерофеев! (класс оживляется, хихикает). Ты не знаешь, как просятся в туалет школьники?
– Знаю...
– Ну и как?!
– Инна Михайловна, мне нужно в туалет...
– А в столовую не надо? А в библиотеку? Может, надо к мамочке? Мамочка отведёт сыночку обратно в садик?
– Не надо... мне писять, в туалет...
– Мы просимся выйти, Ерофеев! Выйти! Не "писять", не "в туалет", не "какать", мы уже взрослые, мы – советские школьники! Не можешь сказать нормально? Тогда выходи к доске и просись перед всем классом, чтобы все слышали, куда тебе надо! (класс хохочет).
Ерофеев хлопает крышкой, выползает из-за массивной парты, и, сжимая коленки, шаркая, ползёт к блёклой, исчерченной царапинами серой доске в облезлой голубой раме. Стоит, где сказано, почти прижимаясь спиной к раковине в углу. Часто моргает намокшими ресницами. Инна Михайловна торжествует:
– Так куда тебе нужно, Ерофеев?! Ты чего-то там хочешь? А? Не слышу? Класс хохочет. Ерофеев роняет подбородок на синий форменный пиджак и беззвучно плачет, пряча мокрое лицо. Левая штанина тяжело чернеет, по полу ползёт жёлтая предательская лужа.
Класс замирает, падает тишина. Инна Михайловна вскакивает, роняя локтем сумку со спинки стула, и страшно кричит, срываясь на визг:
– Зассанец! Лужу напрудил в классе! Сам убирать будешь! Са-а-ам! С пола слижешь! Мать в школу! Техничка за тобой ЭТО мыть не будет!