Иван Васильевич меняет дислокацию

«С той поры прошло три года…»
                БГ «Инцидент в Настасьино»

      Происходило все это в конце 80-х под Тверью. Мы с братом сошли с междугороднего автобуса и шли от станции к Волге. Недалеко от автостанции был «гадюшник» , невзрачный пластиковый сарайчик. А в канаве у «гадюшника» лежал Иван Василич. Наш, деревенский. Сосед. Сказать, что он был пьян – очень Василичу польстить. У него откуда-то взялись какие-то алтушки , и он, как и всегда, натрескался, налимонился, налакался, нажрался, нахрюкался… В дымину, в сосиску, в хлам… И его размедузило по полной программе; и был он совершенно никакой. Велик и могуч наш язык! Особенно, если надо точно и выразительно описать, кто, как и до какой степени напился.
      Головы Василич поднять не мог, но, когда мы проходили мимо, забормотал: «Мужики, мужики! Отнесите меня в лодку…» Как он нас узнал? По шагам, что ли? Мы переглянулись, подняли страдальца за подмышки и поволокли через Ленинградку. Тогда еще такого потока машин не было, но все же двигаться надо было быстро. А у него голова и ноги болтаются, а мы его тащим. Еще труднее было спустить Василича с насыпи и более-менее аккуратно забросить его тушку в «Казанку». Справились, ругнулись – но не бросать же его…
       Потом мы с Петром снова поднялись наверх и пошли в поселок, по магазинам. Было позднее, жаркое июльское утро – как в песне «Юрайя Хип». Где-то через час вернулись обратно. Помню, пришло в голову: «Жарко. Сейчас этот алкозавр с такой башкой проснется – подумать жутко». Смотрим – а Василич отчалил! Как говорится, «не приходя в сознание». Лежит навзничь на дне, а лодку потихоньку уносит… Вот это уже не смешно.  Потом, конечно, острили, что рисковал проснуться в Иране. А тогда мы просто кинулись его догонять: оттолкнули нашу лодку от берега, развернулись…
       И тут начался джаз! Иван Василич, не меняя позы, дернул стартер, взялся за румпель  и погнал лодку поперёк Волги. Нас уже разбирало любопытство: а дальше-то он как? И мы потихоньку ехали за соседом. Река не такая уж широкая, метров четыреста. А вот дальше…  В 30-е годы, когда сделали водохранилище, «гривы»  стали островами. Участок извилистой лесной речушки, прорезавшей самую длинную «гриву», превратился в протоку. Протока соединяет Волгу с нашим заливом, самым верхним на водохранилище. Шириной она метров десять-двенадцать, с тремя крутыми поворотами; проезжается на моторке за пару минут. Если проезжается… Неместные бьются там ежегодно, иногда – всерьез, особенно ночью и по пьяни. Ходили слухи даже о смертных случаях…
      Варианты были разные: Иван Василич не вписывается в поворот, мотор глохнет и соседушка мирно спит среди камышей; не вписывается-глохнет-дрейфует по протоке как… цветок в проруби. Это уже намного-намного опаснее… Пытается сняться с мели, падает в воду… Точно кранты. И, наконец, кто-нибудь прёт ему навстречу на катере с мотором лошадок в сто, они замечают друг друга слишком поздно – и пышные похороны в закрытых гробах…
      Но! Иван Василич едет как по ниточке, держась правой стороны. Как говорится, «с точностью до миллиметра». Как? Вот в чем вопрос! Он же глаз продрать не может! Даже жутковато: мы видим скупые, точные движется правой руки – и все. Лежит, как Ленин в мавзолее… 
      Выехали из протоки – «следующая фигура Марлезонского балета». Залив шириной километра два. И в те времена субботним июльским утром там было немало  весельных лодок, швертботов  и моторок. И это еще не все. Соседушке надо было попасть в устье ручья, на деревенскую лодочную стоянку, не отклоняясь от курса ни на градус! Уже тогда я крепко задумался: как же он это делает? Опыт? Помню, Василич мне, девятнадцатилетнему, казался стариком… Вот такая «несходимка» - дочь-то его, Ленка, приблизительно ровесница мне; значит, ему самому около сорока… Вот что водка и прочая косорыловка с людьми делает!..
      Допустим, опыт. Но как это работает? Наверное, у него опыт превратился в инстинкт, как у перелетной птицы. Щелкает где-то в подсознании что-то вроде реле: скорость дана. Через столько-то минут (или секунд) повернуть под таким-то углом. Другого объяснения у меня не было; нет его и теперь…
      Между тем мы въехали в ручей, где Иван Василич невыразимо изящно притер лодку к своему причалу, продолжая смотреть в синее июльское небо. Недалеко пришвартовались и мы с братом, и далее наблюдали бурную семейную сцену в исполнении соседа, его жены тёти Лиды и их дочери Ленки. Матерились все трое умело и вдохновенно. Василича вытащили из лодки. Без нашей помощи – тётя Лида зло на нас зыркнула, а Ленка всё отворачивалась: стыдно! И подвергли экзекуции с применением кулаков, каблуков, и, кажется, скалки… А потом повезли на тележке домой. Чай, не в первый раз… Пошли домой и мы.
      Нет уже давно того дома. Ивана Василича схоронили еще раньше. Деревня превратилась, по сути, в дачный поселок. На одном ее конце теперь супермаркет. Возле него тусуется разный народ, а по пятницам многие остаются ночевать в соседних кустах, не в силах добраться до дома ни пешком, ни на колесах… То-то бы Иван Василич посмеялся!