Булошная на лесной

                Поэма в прозе

                Времена меняются, но живет в народе неистребимая
                тяга к справедливости, темная и необузданная.
                В начале восьмидесятых упорно ходила легенда о том,
                что директора колбасного завода нашли на подходе
                к родному дому зверски убитым, со множеством колотых
                и резаных ран. А убили его за то, что он в колбасу
                добавлял туалетную бумагу.
                Нелепость, конечно. Туалетная бумага всё-таки стоит
                денег. А вот то, что мусор после смены в мясорубку
                заметают, да крысы, громадные, как собаки, туда
                иногда попадают – это да! Бежит эдак зверек мимо,
                а её туда пинком – р-р-раз! Она только «писк»,
                вж-ж-жик, а на выходе фарш ровный такой, розово
                -аппетитный. В это больше верится!

                Мой знакомый, историк по образованию.


                ПРОЛОГ

Однажды ночью я подвергся разбойному нападению. Поняв в чём дело, я очень долго и упорно пытался убежать от нападавшего. Свист ветра в ушах и хрипящее срывающееся дыхание периодически перекрывали выкрики сзади:
– Стой!…
– Да стой ты!…
– Стой, тебе говорят!…
– Стой, гад!…
– Стоять!…
– Да подожди ты!…
– Стой, гнида! Я тебя узнал!…
Бежать дольше не было сил. Я привалился спиной к стене и изготовился к, может быть, последнему в жизни бою. Пусть я погибну, но погибну я с сознанием того, что сделал для спасения себя все возможное! Итак!..
Но нагонявший меня мужчина вовсе не торопился пустить в ход могучее свое сложение. Затормозив метрах в пяти от меня, он так же тяжело дышал и никак не мог перейти к делу. Наконец, в перерывах между грудными всхлипами, отхаркиванием и сплевыванием, он сказал:
– Не убегай, зёма!… Я узнал тебя!… Ты писатель!… И я пишу… тоже!…
Несмотря на то, что страх и подозрительность все еще отказывались меня покинуть, я несколько воспрянул духом. Тривиальная надежда, которая оставляет нас последней, заняла свое привычное место. Может, поживем еще!
– Так Вы – не грабитель?! – спросил я.
– Нет-нет, упаси боже! Когда-то, давным-давно, я был им и, вероятно, что-то характерное с тех пор осталось. Теперь я писатель, я пишу.
– Я Вас поздравляю! – не совсем вежливо ответил я, – Но я-то тут при чем?! И, согласитесь, место и время для беседы двух литературных деятелей несколько не подходящее.
– Вот! Вот! Ты пошутил, и я сразу понял всю глубину и остроту твоей шутки. Ты писатель даже на словах! А я!… – он в сердцах махнул левой рукой и патетически прикрыл правой ладонью глаза.
– Что… Вы? – почти отдышавшись, спросил я.
– Я пишу, но не так и не то. Я, как большинство моих собратьев по ремеслу, сначала сделал себе имя на дешевых боевиках. Главное, думаю, сначала заработать деньги и стать звездой, а потом можно будет создать что-нибудь высокохудожественное. Но время прошло и ушло безвозвратно. Имя у меня есть и деньги есть, а таланта, как оказалось, нету.
– Вы счастливей меня! – говорю, – У меня вообще ничего этого нет: ни имени, ни денег, ни таланта!
– Ты опять шутишь! А я хотел к тебе обратиться!
– Ну, Вам не ко мне, Вам к Мише Булгакову надо, но… Сегодня у нас что?  Пятница? Ан нет, по пятницам пожалте к Николай Василичу. По пятницам всенепременно к Николай Василичу надо. Прекрасный человек Николай Василич! Очень рекомендую!
– Да читал я все это! Ты же Гоголя имел в виду?
– Да!
– Но я у тебя хотел узнать. Ты же еще живой, а они уже все покойники! – мускульный монолит надвинулся на меня, и я снова ощутил дискомфорт во всем теле. Наверное, придется все-таки его выслушать, – Скажи мне, только без шуток. Скажи честно и откровенно. Что, по-твоему, является мерилом творчества?
– Честно?
– Честно!
– Без врак?
– Без!
– И после этого я смогу уйти?
– Естественно, – несколько недоуменно сказал он, – Ты и сейчас можешь уйти, никто не держит!
Я чуть было не поддался искушению воспользоваться моментом, но что-то меня остановило.
– Мерилом творчества является любовь и желание вернуться.
– Поясни!
– Поясняю. Вы должны любить своих героев, ситуации, в которые они попадают, да и все свое произведение в целом. И Вы должны хотеть к нему вернуться. И перечитать, и переписать. И снова перечитать, и снова переписать. И смеяться, и плакать. И снова плакать, и смеяться.
– Но у меня нет ни одного такого произведения. Я их штамповал только ради денег, – и гранитная глыба еще больше нависла надо мной.
– Ну, тогда попробуйте отыскать в своем произведении фразы, которые смогут стать крылатыми, – пролепетал я, чувствуя, что при любом неосторожном слове могу резво перейти в лигу классиков. Заманчиво, конечно, но! Я не тороплюсь.
– Все это бесполезно, – он обреченно махнул рукой в миллиметре от моего виска, и я, в который уже раз, родился заново, – Ничего этого нет, ничем таким я похвастать не могу. Хочешь, зёма, айда кирнём!
– Спасибо, но не пью. Жена, знаете ли, печень… Будете в наших краях, заходите ещё. Буду рад встретиться и поговорить.
– Ну, будь здоров. Спасибо, – он милостиво не до конца расплющил мне ладонь, тряхнул пару раз руку, едва не вывихнув мне плечо, и спокойно ушел, так, вероятно, и не поняв, какого страху на меня нагнал, и как я его испугался.


                ЭКСКУРСИЯ

Чтобы Вам было понятно то, о чем я собираюсь рассказать, пожалуйста, напрягите память и вспомните первый переулок между Лесной и Бутырским валом, если идти от улицы Горького.
Вспомнили? Нет?
Ну, как же! Сейчас там, кажется, новый вход в метро, а раньше на углу в двух…, нет, постойте, в трехэтажном желтом доме располагалась булочная.
Не помните?
Ну, давайте по порядку! Давайте встанем рядышком на тротуаре! Спиною к Пешков-стрит. Справа – дом № 64, слева – стакан гаишника. Мы – между. Встали? Пошли! Справа – забор, там строится (теперь уже построена) Г-образная пристройка, а слева, через дорогу – пельменная, потом обвитый очередью винный магазин, а за ним, на углу – булочная.
Вот в нее мы и идем.
Зима, оттепель, под ногами кисель из снега, грязи, соли и, мягко говоря, еще чего-то. Это тротуар. Теперь на ступеньку крылечка. Осторожней! Что? Старость еще не сделала Вас неуклюжим? Не смущайтесь! Все равно осторожней! Ступенька очень скользкая. Сколько привокзального народу попортило здесь свои члены, одежды и настроение. Дверь наполовину стеклянная с деревянной перекладиной вместо ручки. На двери объявление: «Требуется грузчик. Сутки – трое. Оклад 60 р.» Собственно, по поводу этого объявления мы сюда и идем.
Так, дверь на себя, с крылечка придётся сойти, теперь опять на крылечко. Помните, осторожней! Теперь тамбур. Не оступитесь! Он на полторы ступеньки ниже крыльца. Если под ноги не смотреть, то, переступив порог, провалитесь в пустоту, непременно! А там тот же кисель, что и на тротуаре, только гораздо жиже и вонючей. Топните по нему – все забрызжите!
Теперь внутренняя дверь. Такая же, как наружная, и открывается тоже наружу. Вы ее на себя, а наружная волей пружины уже хлопает вас по спине. А изнутри Вам навстречу отоваренный покупатель. Вы, как и я, страдая отголосками воспитания, пытаетесь уступить дорогу выходящему, вследствие чего оказываетесь снова на тротуаре.
Ну что ж, повторим попытку! Вроде не выходит никто. Иллюзия стеклянных дверей, испещренных административными надписями и чем-то еще, очень напоминающим засохшие плевки!
Повторяем движения, но, открывая внутреннюю дверь, еще раз убеждаемся в том, что ничто не вечно под луной. Только что свободный проход оказывается заполненным новым отоваренным. Однако терзающие Вас сомнения по поводу направления Вашего движения в данный момент разрешаются напирающими сзади. Выходящий приобщается к большинству и становится входящим.
Наконец-то свершилось! Вы – внутри помещения. Теперь позвольте от Вас отделаться, у меня тут дельце есть, и приобретение хлеба меня пока что не интересует. Но, если хотите, можете оставаться. Ей Богу, мне не до Вас!
Помещеньеце  максимум четыре на четыре, из них минимум три квадрата занимает касса, еще пять – прилавок с хлебом (самообслуживание), и заборчик вдоль прилавка. Помните такое? Ах, да, мне сейчас не до Вас!
– Здравствуйте! – обращаюсь я к усатому чернявому мужчине, сидящему за кассой, – Как мне найти заведующую?
Он молчит и смотрит сквозь меня налитыми кровью глазами навыкате.
– Простите, скажите, пожалуйста, как мне найти заведующую? – делаю я вторую попытку.
– Её нет, – вяло соизволяет он, хотя взгляд на мне по-прежнему не фокусирует, – А что Вы хотели?
– Я по поводу объявления, по поводу устройства на работу грузчиком.
– Пока не надо.
– Но там в объявлении написано…
– На заборе… Не надо пока. Зайдите через недельку, там видно будет.
– Может мне все-таки подождать заведующую?
– Молодой человек, не задерживайте покупателей! Что у Вас? – и он переключается на покупателя, показывающего ему батон белого в веревочной авоське…
Итак, разговор закончен. На сегодня. Зайдем через неделю… Как это у Жванецкого? «Он верит, запоминает, заходит через неделю и спрашивает: «Ну, как?» Гениально! Зайдем через пару дней. Нет, завтра. Нет, завтра рано. Он еще не забудет. А вот послезавтра – в самый раз. Если даже он не пьет и наверняка вспомнит, когда я заходил, можно будет отшутиться, сказать, что я запамятовал, когда приходил, что мне показалось, что неделя уже прошла…
А! Вы еще здесь! Пошли отсюда, до послезавтра ни мне, ни Вам здесь больше делать нечего. Можете, конечно, за хлебушком зайти или за какими еще сопутствующими товарами, но если Вы местный, лучше этого не делать. Булочная рассчитана на иногородних, и местных отсюда давно отвадили. Я Вам покажу, где и хлеб хороший и товары – первый сорт. А здесь!… Сюда разве что грузчиком устроиться. Гнилое местечко. Слушай, давай на «ты»! Ты не прочь? И я не прочь. Место располагает.


                ЛЕВЫЙ РУБЛЬ

Наконец девка скинула с себя последнее и подступила вплотную. Я прижался щекой к низу ее живота. Но вместо вожделенного блаженства ощутил две половинки чего-то жесткого, маслянистого и занозистого. Так и есть! Доски хлебного лотка. Холод-то какой! А тут еще сны неприличные снятся. Надо будет обсудить с женой с чего бы это?
С хрустом потянулся и поднялся. Интересно, что это трещало: суставы или лоток?
Звенящую тишину ночи сотрясает молодецкий храп Ильи из Голицыно и какое-то дурацкое железное дребезжание непонятного происхождения.
– Не слышишь что ли? Водила-мудила стучит. Открывай окно! – рычит Муромец и продолжает храпеть.
Теперь понятно. Не от холода я проснулся. Приёмное окошко, обитое жестью, настойчиво сотрясают глухие удары. Отодвигаю железный засов, распахиваю створки. Вместе с морозным воздухом с улицы врывается облако бензинового перегара и мать-перемать. Да спим мы, спим! Тебя, презерватива, до трёх прождали, в час должен был приехать, а ты в пять заявился. Вот и спим. На рупь! Видишь, один я. Давай накладные и выгружай! Не хочешь? Вот козёл! Ну, иди в кабину, грейся. Я сам. Подумаешь, шестьдесят лотков! Мне Илья только рубль дал. Было б больше – дал бы больше. Ладно, вонючка, сам справлюсь. Что тут у нас? Двадцать черного, по пятнадцать белого. И десять выпечка: два марципанчика, пять московских и три с изюмом. Лихо!
Тебе, уважаемый, никогда не приходилось выгружать лотки с хлебом? Нет? Ну, тогда слушай процесс. Это сейчас подъезжает «зилок» с контейнерами. Выкатил контейнер на подвижной борт кузова, на рычажок нажал, контейнер опустился до уровня дебаркадера, вкатил контейнер в магазин, проверил количество и прямо к прилавку. А пустой на замену в обратном порядке вернул в кузов. Кр-рас-сота!
У нас было попроще. Железным крюком зацепил в недрах фургона деревянный лоток и выдернул по железным полозьям наружу. Резко дергать нельзя: выскочит – собирай потом батоны по асфальту! Но и плавно нельзя, не вытащишь. На это силища богатырская нужна, как у Ильи, к примеру. Но Илья спит, водитель разгружать отказался. Один я.
Хорошо нижние лотки вынимать, удобно, а верхние ряды – беда. До половины подтащишь, а потом запрыгивай в кузов, подталкивай руками, иначе не пойдет. Еще хорошо, если лотки новые да крепкие. А если старые да хлипкие – дергать крюком надо точно посередине, иначе перекособочится лоток, заклинит, без молотка не обойтись. Потом весело взял и на подоконник поставил. Пересчитал хлеб, сверху второй лоток поставил. Тоже пересчитал. Если белый или выпечка – можно и третий. А черный – только два. Почему? А ты посчитай! Белый – это двенадцать по четыреста или пятьсот плюс вес лотка. Черный – шестнадцать по восемьсот плюс тот же лоток. Да еще габариты. Были б гири – можно и четыре пуда перетащить. Гири они компактные. А если это лотки, то килограммов тридцать, не больше.
А дальше с подоконника снял по одному и в ячейки складировал. Они тут же, рядом, в виде этажерки, но проход узкий, с лотком не развернешься. Можно либо вперед, либо назад, а боком уже никак.
Дальше посчитал количество по видам, потом общее количество для проверки, с накладными сравнил, расписался, печать поставил, пустые лотки в грузовик закидал и адью! Хорошо всё это делать втроём, идеально – вчетвером. Например, так. Водитель поддоны из кузова тягает, один грузчик выдвинутые поддоны на окошко ставит снаружи, второй грузчик изнутри эти поддоны принимает, а заведующая считает товар и оформляет документы.
Но я один сегодня. Вернее сию ночь. Муромцу Илюше кто-то на его родном полустанке рёбра палицей пересчитал и зубы тоже. Челюсть ему  в травмопункте вправили, а вот ребра, говорят, должны сами срастись. Месяца через полтора. Если режим соблюдать и покой. Ну и если опять кто палицей ему по этим рёбрам не шарахнет. За что я лично поручиться не могу.
Ну вот, лежит он, режим и покой соблюдает. Меня попросил по-братски, то есть за даром, машину разгрузить. Рубль протягивает. Я, было, хотел отказаться от рубля, а Илья говорит: «Водиле дай, а то разгружать не будет». Его татарское бормотание и со всеми зубами было не очень понятно, а теперь и вовсе: «Вовиле вай, а фо азгуфать не буфет!» И переспрашивать неловко и смех разбирает. Да и опасно. В Илюше почти семь пудов навитых на кости мышц без жиру. Габариты стенного шкафа метр девяносто высотой. Велик человек, могуч! Всем бог наделил. Мне даже кажется, что у Ильи был в голове мозжечок.
Прости, отвлекся! Так вот, водила за рубль разгружать отказался. Ну, значит, я один. Лотки из кузова потягал, на подоконник составил, количество проверил, до входной двери добежал, отпер, изнутри запер, мимо прилавка пробежал, через подсобку – к окошку, с окошка в штабеля складировал, пустые лотки на подоконник бросил, на улицу через подсобку и торговый зал выбежал, дверь запереть забыл (а, и шут с ней, Бог не выдаст – свинья не съест!), из кузова лотки потягал, на подоконник поставил, количество проверил, внутрь забежал, наружу выбежал…
Через час, прочитав все обветшалые газеты, из кабины вылез водитель.
– Иди, принимай, я подам, – позёвывая, облагодетельствовал он.
«Ну вот, – подумал я, – а говорят «чудес не бывает»! Оставшиеся двадцать лотков промелькнули с головокружительной быстротой. Оформил накладные и протягиваю в окошко вместе с рублём водителю.
– Рубль возьми, – говорю, – спасибо!
А он рубль вернул молча и уехал. «Ну вот, а говорят «чудес не бывает»! – ещё раз подумал я.
– Ну что, разгрузил? – прервал храп Илья.
– Разгрузил, – буркнул я, – водила от рубля отказался.
– Себе оставь, – и снова мощный храп.
Так я заработал необлагаемый налогом рубль.


                ИГРА ВСЛЕПУЮ

Задумывался ли ты над тем, какую громадную роль играют заурядные ударения в жизни людей? Ударения в словах. Точнее, в фамилиях.
Впервые я столкнулся с этим в школе. Большинство распространенных фамилий интереса не представляют. Интересны фамилии, постановка ударения в которых, двояка. Я и не предполагал, что простецкая фамилия ИванОв может шикарно звучать, как ИвАнов. ЛексукОв был назван математичкой ЛексУков и страшно обиделся. КУстова Марина вдруг стала КустОвой и тут же поросла веточками и листиками. КОбелев стал Кобелёвым и залаял. В моей фамилии ударение не изменилось, но стало звучать нечто гнусавое, впрочем, об этом как-нибудь потом.
Но школа со временем зажила, как чудом может зажить гнойная рана, и как кровяная корочка подсохли и отпали дворовые клички и сбои в фамилиях…
До армии. В армии был рецидив. Потом опять всё постепенно затянулось. И вот опять!
– Моя фамилия ФАмичёв. ФА, слышишь: ФА-А. Давай, переписывай!
– Может просто переправить?
– Я сказал: переписывай!
В народе считают, что если ты студент, то непременно шибко грамотный. Так и со мной. Хотя я работаю грузчиком и кроме меня есть еще один, но это, к сожалению, Илья (с него взятки – гладки), и, кроме того, есть еще заведующий, старший продавец и кассир, – акт составляю и пишу я.
Я бы с удовольствием и, думаю, вполне успешно, скрыл бы свою принадлежность к студенческой братии, но «трудовая» в деканате, и работать я могу только по справке, в которой всё подробно описано: и курс, и факультет, и название учебного заведения, и даже то, что учусь без троек и академических задолженностей (иначе справку не получить и на работу не устроиться).
Вот уместил акт на двух листах формата А-4 убористым почерком и обозвал в нём старшего продавца ФОмичёвым. А он, оказывается, ФАмичёв. Не то чтобы акт не терпит исправлений, просто исправления в конторе заметят, и девочки конторские будут иронизировать. Он так думает, ФАмичёв этот. Не могу же я ему сказать, что он там в конторе коробки конфет, да шоколадки девочкам, да продовольственный набор начальнице, а они его при мне (он на минуту вышел), не стесняясь, Фомой пузатым называли. Да и нет в русском языке такого имени ФАма. А есть ФОма. Отчество – ФОмич. Фамилия – (чей?) ФОмичёв. И мог ли знать полуграмотный большевик, поставленный заведовать загсом в уезде, как его ошибка при оформлении документов скажется на моих взаимоотношениях в булочной. Он, конечно же, писал "карова" и "малако", в чем был абсолютно уверен.
Однако акт я переписал полностью. А в это время постоянно раздавалось:
– Слон G2 на H3.
– Сюда нельзя! У меня конь на G5.
– Я помню. Если ты возьмешь слона, я бью ферзем ладью на A5.
– А, да. Как ты все помнишь?!
– Ходи, не задерживай! Нам предстоит еще одна бутылочка шампанского!
Это Фамичёв, старший продавец, играет в шахматы с заведующим. Причем, последний играет вслепую. Он сидит лицом к наглухо зашторенному окну и потягивает из граненого стакана шампанское. За столом сидит Фамичёв и нервно смотрит на шахматную доску. Естественно, проигрывает, чему не препятствует ни накручивание усов, ни ерошение волос.
– Ну, что, сдаёшься? Давай быстрей!
– Да, погоди, Лёш, дай ещё подумать.
– И думать нечего! Через ход я забираю твоего коня и у меня проходная пешка. Студент, беги за шампанским! Генка, дай студенту деньги!
Фамичёв достает пять рублей.
– Ты на сдачу купи сосисок горячих в этой забегаловке, ну, там, дальше, на углу!
Идти мне никуда не хочется, да и унизительно все это.
– Лёш, может, со мной сыграешь? – робко предлагаю я.
– Неа. У тебя денег нет. У меня такса за партию бутылка шампусика. У Фамичёва второй разряд, а я ему ещё фору ладьёй даю. Не могу же я для тебя половину фигур снять. Не интересно.
– А почему ты считаешь, что я играю хуже тебя и хуже Гены?
– Это элементарно! – охотно поясняет Алексей, – Во-первых, я – заведующий, а ты – грузчик. Было бы несправедливо и просто глупо, если бы грузчик играл лучше заведующего! – улыбается доброжелательный Лёша. Генка тоже улыбается, но как-то криво и подобострастно, – Ну а теперь без шуток. Ты студент философского факультета МГУ и не отличник. А я закончил Плехановское с отличием. Разница есть?!
– Есть! Только это ещё ничего не значит. Ты ведь заведующий всего лишь привокзальной булочной! – попытался я его обидеть.
– Ха-ха-ха! Вот я и говорю, что ты заведомо плохой шахматист, а обирать нищих подчинённых я не хочу. Только состоятельных! Так что топай за шампанским с сосисками. Фамичёв, тасуй колоду!


                БУЛОЧКА ЗА ОДИННАДЦАТЬ

(Для достижения наибольшего эффекта рекомендуется употреблять на голодный желудок).
Помнишь, как пахнет свежая горячая сдоба? А как усиливается её запах на морозе, на свежем воздухе?
А помнишь булочку за одиннадцать? Вот такая длинненькая маленькая с ложбинкой посередине? Со слегка хрустящей поджаристой корочкой. Не заскорузлой, о которую можно десна поранить, а именно «слегка», тоненькой.
А белый мякиш внутри? Если нажать и отпустить, то он восстанавливается. Не слипается, не становиться дактилоскопическим отпечатком, а медленно, но неотвратимо приобретает прежнюю форму.
Если с утра не есть, то часам к двум пополудни разломив булочку пополам и, вложив внутрь розовую, сочную «Останкинскую» граммов эдак на сто, можно впиться зубами в этот скромный «сэндвич по-московски» и ещё не оторвав кусок и не начав жевать и проглатывать, потянуть носом. И вместе с морозным воздухом вобрать в себя блаженство! Блаженство первого укуса!
А вот это непорядок! Слюну надо сглатывать или сплевывать. А вот чтобы так, как у собаки, по краям рта! Фу-у-у!
А ещё, гуляя ночью по Арбату или по Горького, можно было застать разгружающийся хлебный фургон. У Маяковки, например, возле Охотников. Причем о разгрузке сообщали вам не глаза или уши, а нос. Вы ловили аромат хлеба и шли на запах. Вот тут надо повернуть за угол и… О, Боже! Вот это откуда доносится! Можно было подойти и попросить продать батончик, а, иногда, давали и без денег. Да-а-а…
Я это все к тому, что в нашей булочной булочек за одиннадцать не было, хлебом почему-то не пахло, о разгрузке свидетельствовали ленивая суетня и брань, а хлеб ночью не только никому не давали, но и не продавали.


                НАРОД – СВОЛОЧЬ!

Первый сокрушительный удар по моим взглядам, а, следовательно, по самолюбию, был нанесен, когда я имел неосторожность принести на работу магнитофон. Решив повеселить и позабавить народ полулегальными тогда записями Жванецкого, которые собирал по крохам, с большим трудом и любовью.
– У тебя «маг» есть? – спросил меня мой напарник Илья.
– Есть.
– Ну, принеси, послушаем, потащимся. А то эта радиоточка вот где уже сидит, – он показал ладонью приблизительный уровень сидения радиоточки. – Да и ночью не фурычит.
– Ладно, принесу, – согласился я и, как оказалось, напрасно.
Мечта детства, кассетный магнитофон. Сейчас многие удивятся: «А разве были иные? Не кассетные?» Были! Катушечные. «Какие вообще-то проблемы?» Были проблемы, – отвечу я. И, прежде всего цена. «Электроника» была похуже и попроще. Получше и понаворотистей была «Весна». И стоила она в отличие от «Электроники» не сто семьдесят, а двести тридцать рубликов. И «Весну» надо было еще достать. «Соньки», «Панасоники» и «Грюндики» безо всякой рекламы были у всех на слуху, но купить их можно было либо за «бугром», либо в комиссионке, и стоили они от пятисот и выше. Роскошь, доступная не многим. Я в их число, к сожалению, не входил.
А еще были названия фирм «Тикник» и «Пионер». Но это была роскошь, не доступная даже тем немногим, в число которых я не входил. Это была роскошь, доступная единицам. Как, впрочем и сейчас.
У меня с конца 1983 года был кассетник «Весна», чем я очень гордился. И гордость эта была в некоторой степени оправдана. Встроенный микрофон, шумопоглотитель, диапазон 40-12000 Герц, аруз*  – тот минимум, который был мне необходим. Не спорю, класс невысокий, а для сегодняшнего дня – допотопный, но большинство населения не могло себе позволить даже «Электронику».
Итак, по просьбе Ильи я принес в булочную магнитофон. И поставил Жванецкого, которым восхищался.
-----------------------------------------------
*Аруз — автоматический регулятор уровня записи.
-----------------------------------------------
– Да выключи ты этого мудака, – закричал возмущенный Фамичёв, – больше записей нет, что ли!
— Вообще-то есть, – обиженно недоумевал я.
– Ну, вот и поставь музычку какую-нибудь, «Пинк Флоид» или Сьюзи Кватру.
– «Битлз» есть.
– На хрен это завывание!
– «Машина Времени».
– Еще один Жванецкий под гитару! Давай что-нибудь не совковое и приятное!
– Ну, вот Поль Мориа.
– Давай этого Мориа, сойдет!
Наконец-то удалось найти точку соприкосновения. Молодец Поль, даже Фамичёву угодил!
Но днём магнитофон практически не слушали, не до того было. Зато ночью, вместо того, чтобы соснуть часик-другой пока не было машин с хлебом, Илья наслаждался во всю и на полную громкость. Ему что! Смену отработал и три дня свободен. А мне с утра в альма-матер. На лекции ещё можно прикорнуть, а на семинарах – тяжко.
Это была первая и последняя смена с музыкой. Потом «маг» у меня забрали. Так я объяснил Илье. Однако спать он мне не давал другими способами. Но об этом позже.
Сейчас о Поле Мориа, вернее о грандиозной пьянке заведующего и старшего продавца, которая проходила под музыку Мориа и периодические выкрики в торговый зал: «Народ – сволочь! Ха-ха-ха!…»
Они играли в шахматы и постепенно напивались, потому что Фамичёв в этот день проигрывал быстрее, чем обычно. К обеденному перерыву я уже раз пять успел сбегать за  шампанским, а в обед они купили у таксиста бутылку водки и коньяк.
Пили вдвоем и почти не закусывали. За шампанским больше не посылали, а о конце очередной партии, вернее, об очередном проигрыше Фамичёва, свидетельствовали его выкрики в торговый зал «Народ – сволочь!» Это было у них что-то вроде кукареканья проигравшего под столом. С каждым разом выкрики становились всё вдохновеннее.
Одна из покупательниц, женщина интеллигентного вида, лет пятидесяти, модно и довольно дорого одетая, возмутилась и потребовала жалобную книгу и заведующую. Она не знала, во что ей обойдется её тяга к справедливости. Я тоже не знал и пошел в кабинет.
– Лёш, там жалобную книгу спрашивают и заведующую, – прервал я их мирное застолье.
– Чего?! – возмутился Фамичёв, – Лёха, сиди! Я сам разберусь, – он привстал, его качнуло, но равновесие он удержал, смахнув на пол стакан и вилку, – Ну вот, вилка – баба придет! Уже пришла. А стакан к чему бы?…



                * * *

– Кому тут жалобную книгу?! – Фамичёв облокотился животом на перегородку прилавка, что помогало ему сохранять вертикальное положение.
– Вы заведующий? – осведомилась дама.
– А тебе-то что! – начал он.
– Пожалуйста, не хамите, молодой человек! Я просила жалобную книгу, и позвать заведующую.
– А хлеб-то зачем лапать руками! После тебя людям противно батоны будет брать! – перешел Фамичёв с покрикивания на крик. Надо заметить, что женщина даже близко не подходили к хлебу, не то чтобы дотрагивалась до него. Вообще, покупатели очень редко брали хлеб руками. Для этого в булочной существовали щипчики, подвешенные на верёвочках. Если кто и лапал хлеб, так это работники булочной. Без этого нельзя. Хлеб надо перекладывать с лотков на витрину, а на витрине время от времени его надо поправлять. Не могу отказать себе в наблюдательности, но руки перед этим мыл только я. Но и я со временем перестал.
Женщина отшатнулась. То ли от крика, то ли от винных паров, которыми обдал её Фамичёв. Она явно не ожидала такого отпора. Да его и не было. Было нападение. Разгорающийся скандал начал собирать толпу.
– Я не трогала ваш хлеб, я просила жалоб…
– Это не мой хлеб, а государственный и он здесь для людей, на которых тебе плевать! Вот они стоят! – он сделал широкий жест рукой, – А еще шапку норковую надела! Сама в шубе, а хлеб портишь. Откуда деньги на шубу, небось муж ворует?! – Фамичёв ловко перетягивал публику на свою сторону.
Женщина снова отшатнулась. Ей бы уйти скорее, но она попыталась ещё раз:
– Молодой человек, позовите заведующую и дайте…
– Что тебе дать, сто грамм?! Добавить хочешь?! Да не стойте вы здесь, не собирайтесь! – обратился Генка к покупателям, – Она же пьяная! Я сейчас милицию позову. Мили-и-ция! – заорал он дурашливым голосом.
– Кто пьяная?! – задохнулась возмущением женщина, – Я сама сейчас милицию позову!
– Во-во, давай, зови! Как выйдешь – направо. Там у винного магазина всегда милиционер есть. Кому как ни тебе это знать. Пьянь!
Женщина вся красная, кипя от обиды и гнева, дрожа губами, развернулась и вышла из булочной. Покупатели вернулись к процессу покупания, и какая-то старушка, которая является неотъемлемым атрибутом любого общественного скандала, прошамкала: «Надо же, так прилично одета и такая пьяная, прошмандовка!»
– Ген, а Ген! А что если она действительно милицию вызовет? Не боишься? – почему-то вполголоса спрашиваю я.
– Тебе-то что?! Она и вызовет скорей всего, – он пьяно икнул, – Спокойствие, только спокойствие!
– Генка! – тем временем раздалось из кабинета, – Ты скоро? Я уже налил!
– Щас иду! – отозвался Фамичёв, но не двинулся с места.
Через витрину смутно было видно, как ко входу в магазин идет страж порядка, а за ним семенит истица. Дверь распахнулась и милиционер вошёл в магазин. Его взгляд был суров, но при этом косил.
– Вот! Вот этот человек! – показала женщина на Фамичёва. Она отсутствовала минут десять и покупателей, бывших свидетелями скандала, в булочной уже не было.
– Здравствуйте! Что происходит? Что бы Вы хотели? – подчеркнуто любезно и официально начал Фамичёв.
– Эта женщина говорит, что её здесь оскорбили, – пояснил милиционер цель своего визита.
– Кто её оскорбил? Он?! – Фамичёв показал на меня.
– Нет, Вы меня оскорбили! – женщина показала на Фамичёва. Ее продолжало трясти.
– Я не мог этого сделать. Я Вас первый раз вижу. Товарищ сержант, судите сами, если бы я был в чём-то виноват, то не стал бы здесь стоять и дожидаться милицию, верно?!
– Верно, – эхом откликнулся сержант. Ему было скучно.
– Нет, не верно! Товарищ милиционер, я зашла купить хлеба, а тут выкрики непристойные.
– Какие выкрики? – насупился сержант.
– Кто-то кричал, что народ – сволочь…
– Как-как?! – оживился Фамичёв.
– Народ – сволочь! – четко повторила женщина.
– Бред какой-то! Сержант, представляете, в центре Москвы, столицы нашей Родины, кто-то кричит провокационные, я бы даже сказал антисоветские лозунги. И это в булочной! А кто их слышал?! Давайте у кассира спросим, у покупателей, у грузчика, наконец! Он у нас студент, не даст соврать. Эй, студент, ты слышал антисоветчину?!
– Нет, – коротко ответил я. Свое трусливое нежелание вмешиваться я успокаивал тем, что антисоветчины я действительно не слышал, ведь даже Жванецкого слушать не стали. Женщина метнула в меня взгляд, в котором чувствовалась смесь брезгливости и отвращения.
– Вот! – Фамичёв продолжал вбивать сваи софистики, – Просто, товарищ сержант, поймите меня правильно, но мне кажется, что женщина явно не в себе!
Сержант посмотрел на женщину. Она действительно была не в себе. Казалось, что шапка съехала на бок и шуба надыбила шерсть.
– По-моему, – продолжал Фамичёв, – она банально пьяна.
– Да как Вы смеете! Вы опять!
– Женщина, не кричите! На Вас же не кричат! Товарищ сержант, прошу Вас, зайдите на минуточку! – Фамичёв предупредительно поднял перед милиционером перегородку и буквально втащил его внутрь за локоть.
– Ждите меня здесь! – приказал сержант женщине и скрылся в кабинете.
Женщина стояла посреди торгового зала минут двадцать. Потом направилась, было, ко мне, но передумала и ушла, на этот раз окончательно. Появился Генка, осмотрел магазин, ухмыльнулся. Пошел выпроваживать стража порядка. На том даже портупея стала сидеть залихватски. Ушанка съехала на затылок и ухо и напоминала папаху. Ни дать ни взять – казак на гулянке. Сабли не хватает.
– Знащит так, Геннадий Ильич, я прально грю? Если шо, я сегда ряом, – парень старался четко выговаривать слова, от чего они теряли по нескольку букв, – Люди должны помогать руг ругу. Я тебя за… сисю… за-си-ся… ю… ахраня… ю, вощем. Десятое отделение, если шо… Диму спрси.
– Ладно, договорились. Иди давай, тебе на пост пора, к магазину!
– Если ветр дует в спину… Ха-ха-ха! – рассмеялся своей шутке милиционер и направился на свой пост к винной палатке.
– Ну вот, а ты боялась! – обратился ко мне Генка и подмигнул.
– За что ты её так? За что ты так всех?! – пробормотал я.
Казалось, Фамичёв ждал от меня чего-то подобного и стал охотно объяснять:
– Её – за жалобную книгу. Запись в книге, как правило – выговор. Это минус ежемесячная премия, квартальная и годовая. Но на это насрать! Копейки! А вот то, что сюда торгинспекция зачастит, да по распределению нас дефицита лишат – это не ерунда! Поэтому тебе на будущее: жалобную книгу никому под дулом пистолета не давать! Понял?!
– Понял. А с остальными всё-таки так почему? За что?
– За что! Почему! – передразнил Фамичёв, – Потому что… – он сделал паузу, набрал в легкие воздух и рявкнул,– Народ – сволочь! Ха-ха-ха!…


                * * *

Не сомневаюсь, закончить главу, а может быть и все повествование на этом месте было бы очень эффектно. Вероятно, так и надо было бы поступить по законам жанра. Но жизнь развивается по своим. И день ещё не завершён. Завершён лишь его фрагмент. Милиционер ушёл, а пьянка продолжалась.
Говорят, только три темы интересуют настоящих мужчин: спорт, политика и женщины. Заведующий и старший продавец сферу спорта не ограничивали шахматами. Они, не смотря на объёмные животы, очень часто и довольно прилично играли в теннис – игру, не очень популярную в то время. Но – трезвые. А значит – редко.
О политике на работе они не говорили даже пьяные. Алексей запретил. Вероятно опасался громкого голоса Геннадия. И его незакрепощённых мыслей. Как-то раз Генка пошептался со мной о родной компартии и должен заметить, что Витя Суворов по сравнению с ним – ребёнок, Солженицын – эмбрион, а Сахаров – вообще не родился. Хорошо сказал! И что интересно: всё на букву «С».
Кто его знает, но до сих пор в голове не укладывается, как в Геннадии Ильиче уживалась энциклопедическая образованность, острый ум, чувство юмора, умение себя вести, держать, подать (не путать с этикетом). Очередной «герой нашего времени»? «Лишний человек»? В отличие от Ильи у Фамичёва были и положительные качества, но я намеренно (мстительно?) стараюсь не освещать эти его черты. Не-хо-чу!
И, наконец, третья тема: женщины. Помнится в конце восьмидесятых в московской газете появилась статья «Белый танец». Говорят, произвела фурор и переворот во взглядах тогда еще советских граждан. О проститутках заговорили в прессе. А раньше их как бы не существовало. Я не был рыцарем плаща и шпаги, а потому эта тема меня не интересовала. Ну, интересовала, конечно, но не очень. Вернее, очень, но не в этом смысле. Так, абстрактно, не применительно ко мне, а сама по себе. Ну, как вам объяснить?! Ну, вот возьмем какое-нибудь дружеское застолье: подготовка стола, приведение себя в порядок, песни, тосты, цветы, музыка. А можно и по-другому: выпил водки в подворотне и, не закусив, там же и упал. Всё. Весь процесс. В общем, я консерватор и ретроград.
Однако, Фамичёв придерживался иных взглядов. Это был приблизительно 1984 год и, можно сказать, что своими революционными настроями в плане морали он приближал перестройку с ускорением.
– А чё, Лёха, давай выпишем баб?!
– Ну их на хрен! – Алексей упорно ковырял вилкой в очистках в поисках съедобного куска.
– Ага, на хрен, для чего же ещё!
– Отстань ты от меня со своими ледЯми. Лучше б пожрать чего притащил.
Я подобрался в комок и ощетинился. Сейчас меня пошлют. Не пойду! Или возьму деньги и больше не вернусь. Совсем! Тоже, нашли «прислугу за всё»! Но, как ни странно, Фамичёв отправился за едой сам.


                * * *

Генка появился через час с объёмной сумкой и двумя броскими девицами не по сезону легко и довольно откровенно одетыми. Шлейф чего-то очень ароматного и, вероятно, французского протянулся через всю булочную и обосновался в кабинете заведующего. Некоторое время взрывы хихиканья и гомон из сладенькой патоки раздавались из-за неплотно прикрытой двери. Потом появился Генка с выражением не совсем сытого кота, послал Илью за «тачкой», и в скором времени все четверо уселись в такси и отбыли. Причем девицы напоминали плющ, уютно обвивающийся вокруг булочного начальства.
– Живут же люди! – завистливо промычал Илья, глядя вслед удаляющейся компании.
– Да уж, – сказал я, чтобы что-то сказать, и пошел запирать входные двери.


                МУРОМЕЦ

Наш Илюша в отличие от своего прототипа парализован никогда не был и фамилию имел другую. Наоборот, Илья при всех своих габаритах подвижностью отличался необычайной, беспрекословным почтение к начальству и всеобъемлющим стремлением угнетать ровню. Ровней, кроме непосредственного начальства, для него были все, невзирая на пол, возраст и прочие этнические признаки. Еще Илья постоянно сопел носом. Нос был маленький и перебитый в нескольких местах, и прогнать через него воздух, потребный могучим легким, было непросто. Оттого Илья и сопел.
Стою я в подсобке у весов, печенье фасую, а сзади и сверху вдруг сопение. Я, вздрогнув, оборачиваюсь и вижу грудь нараспашку, гладкую и бугристую от налитых мышц.
– Печенье фасуешь? – шепотом осведомляется сверху голос, а мощный рычаг подхватывает из коробки несколько штук и скопом отправляет в рот. Тут же в работу включаются челюсти. А рычаг повторяет движение. Все это происходит слаженно, плавно и, как мне кажется, неотвратимо. Если экскаватор начал копать яму, то он её непременно выроет. Если только не пристрелить тракториста, спрятавшегося в глубине кабины за паутиной гидравлики.
– Серега! – доносится из кабинета спасительный голос Геннадия Ильича, – Если Илья рядом с тобой – гони его в шею! Не то сожрёт все печенье. Торговать будет нечем, а недостачу я повешу на тебя. Будет упрямиться – можешь передать ему поджопник, от меня лично! – Мы с Ильей изумленно смотрим друг на друга, и движения по переработке пищи приостанавливаются.
– Если я не прав, – продолжает веселиться Генка, – (а я прав!), пусть Илья подойдет сюда или скажет оттуда!
Илья судорожно пытается проглотить содержимое туго набитого рта, но печенье сухое, рот полон, и даже водички смочить всё это под рукой нет.
– Серега, дай Илье пенделя, а то он даже мычать не может!
В ответ раздается мычание Ильи, и кабинет наполняется жеребячьим ржанием. Когда заканчиваются приступы хохота, одолевавшие булочное начальство, время, достаточное для того, чтобы Илья успел всё проглотить, в дверном проёме появляется силуэт Фамичёва. У нас тут полумрак, а в кабинете горит яркий свет, и Геннадий Ильич как бы подсвечивается сзади. Нимба не хватает.
– Ну что, прожевал? – ласково спрашивает у Ильи силуэт, – Иди запей, а то икать начнешь! Достаточно того, что сопишь как паровоз.
Илья молча протискивается в кабинет, и свет, изливающийся оттуда, на мгновение меркнет.
– Ген, – говорю, – ты что, подглядывал?
– За кем? – не понимает он, – А, ты об этом! Нет, я просто кое-что знаю, умею сопоставлять и делать выводы. Если Илья проснулся, встал с дивана и вышел из кабинета, а ты фасуешь печенье, то легко предположить, что Илья приблизиться и начнет жрать. Вся арифметика. Если есть что-то вкусное и достижимое – его надо есть, верно, Илья?!
– Верно, – эхом откликается Илья. Я не вижу его, но чувствую, что он радостно улыбается.
– Если есть выпивка – её надо выпить! – не унимается Генка, – Верно, Илья?!
– Да! – Илья явно польщен вниманием к нему булочного начальства, и наверное от восторга не находит слов.
– Если есть женщина и она не очень против, то её надо поиметь! Непременно! Верно, Илья?!
– Ага! – радостно подтверждает Генкины выкладки Илюша.
– Вот такой у нас замечательный парень Илья! Простой как блин и плоский как конструктор. За это ему многое прощается. А работу ему только грузчикскую можно доверять и то под присмотром. А ты, студент, можешь и за кассой сидеть, и печенье фасовать…
– И акты переписывать! – говорю, – Премного благодарен, Ген, за высокую оценку моих способностей! И за доверие. Но не рад…
– Ген, давай я за кассой посижу! – вдруг влезает с предложением Илья, – Ты не беспокойся, я умею!
– Я и не беспокоюсь. Ну, посиди! Отчего ж не посидеть?!
– Правда?! Ништяк! – и Илья радостно срывается с места и убегает в торговый зал, что вызывает всеобщую вибрацию.
Геннадий Ильич прислушивается, замерев. Настороженно чего-то ждет. Вдруг до нас начинают доноситься крики, ругань, на лице Фамичёва отражается удовлетворение собственной прозорливостью, и, наконец, снова появляется Илья в разодранном халате и с расцарапанным лицом.
– Ген, эта стерва за кассу меня не пускает и ключ не даёт! – возмущению Ильи нет предела.
– А ты просил?
– Ну!
– И как же?
– Подхожу, говорю: «Ну-ка, Тамара, освободи место. Теперь я здесь буду!»
– А она?
– Она мне халат порвала и рожу поцарапала.
– Так сразу?
– Ну, не сразу, – Илья призадумался, – Я говорю, что ты мне разрешил. А она меня убогим назвала и сказала, чтоб я убирался.
– И ты ушёл?
– Не, я дверь кабинки открыл и стал её оттуда вытаскивать.
– Кого, дверь?
– Не, Тамарку!
– А она?
– А я ему в рожу вцепилась, – подошла и включилась в разговор отпустившая покупателей Тамара, – Геннадий Ильич, Вы действительно этого дебила за кассу посадить решили или это очередная шутка?!
– Что Вы, что Вы, Тамара Яковлевна! Ни в коем случае! Просто человек попросил у меня разрешения за кассой посидеть. Если желания постоянно загонять внутрь, процесс сублимации бог знает куда может завести. Верно, студент?! Возможны такие перверзии, знаете ли, особенно у Ильи! – Генка двусмысленно зыркнул на моего напарника, – Пусть, думаю, посидит. Отчего ж не посидеть? Посидеть – не торговать, ущерба не будет. А оно вон как обернулось! Ради Бога, простите, Тамара Яковлевна!
– Значит, это была очередная глупая шутка! – Тамара грустно посмотрела почему-то на меня, – Уйду я от вас, еще пару смен проработаю и уйду!
– Это Ваше право, Тамара Яковлевна. А за то, что так получилось, я ещё раз прошу у Вас прощения! – последние слова Фамичёв говорил уже в спину удаляющейся кассирше.
– Уйдет? – вполголоса спрашиваю я у старшего продавца.
– Скорей всего – да. Если в следующую смену заявление не напишет – надо будет ещё какой-нибудь гег придумать.
– Ты хочешь, чтоб она уволилась?
– Понимаешь, Тамара Яковлевна не по-житейски честна и «её преклонный возраст не позволяет надеяться на то, что она когда-нибудь поумнеет». На днях электричество почти на весь день вырубили, а эта дура вручную кассовый аппарат накручивала, ноль в ноль вывела, тварь. А такая возможность была! Комар носа не подточит! Ты вот что, дебил, – обратился Генка к Муромцу, – вымой рожу и пойди извинись перед Тамарой Яковлевной. Понял?
– Понял, – буркнул Илья.
– Как извиняться знаешь или тебе текст подсказать?!
– Да знаю я. Ты уж, Ген, совсем уже! Она ж мне халат порвала и поцарапала всего. Ещё и извиняться!
– А я твоего мнения не спрашиваю. Кстати, халатик потом зашей, – вкрадчивым голосом Фамичёв поставил в разговоре точку, – дебил!


                * * *

Ночью, разгрузив с Ильей последнюю машину, мы наконец-то устроились на отдых: Илья – в кабинете на диване, я – в подсобке на сдвинутых между собой столах. Столы были разные по высоте, поэтому на один, более низкий, на котором днем я фасовал печенье, я клал хлебный лоток, сверху расстилал телогрейку, вторую сворачивал под голову – и ложе готово!
Только я устроился и стал проваливаться в вожделенную сладкую пустоту, как тут же ощутил над собой сопение.
– Серый, не спишь?
– Сплю!
– Ты хотел о бабах побазарить.
– Я?!!! – я даже приподнялся на локте, что должно было означать крайнюю степень возмущения, а Илья мощно утвердил свой зад посредине стола, притиснув меня к стенке.
– Ты!
– Когда это?!
– Ну, днем, помнишь. Я хотел тебе про телку одну рассказать, а ты сказал, что с удовольствием перед сном послушаешь.
– Я шутил! – дерзко, как мне казалось, ответил я.
– Ну вот, та мне разонравилась, и я её тоже бросил. Ну, поныла-поскулила, потом сопли утерла, аборт сделала и отстала, – повествовал Илья гнусавым голосом, сопя и циркая на пол сквозь щель в чудом до сих пор сохранившихся передних зубах, – А то знаешь, как они все. Перепихнуться никто не прочь, только ты её на танцы своди, водки дай, пожрать дай. Ты её в постель, а она – не буду. Будешь, куда денешься! А в постели день-другой побарахтается – и давай на себе женить. Мол, я тебя люблю. А во, дулю видала?!
– Извини, Илья, мне надо высморкаться, дай-ка я встану!
– Да чё вставать, сморкайся так.
– Видишь ли, у меня платок в куртке.
– Ну, я и говорю, чё вставать! Сморкайся так, утром «дуся» придет, полы вымоет.
– Нет, уж ты меня извини, я по старинке, в платок.
– Ладно, давай быстрей.
Я сходил в кабинет, который кроме прочих смежных целей использовался как раздевалка, нашел носовой платок, высморкался и с сожалением взглянул на часы. Времени на сон оставалось катастрофически мало, а с утра «военка», не поспишь и не прогуляешь.
– Илья, – сказал я, влезая на свое импровизированное ложе, – я хочу спать. Мне нужно поспать хоть чуть-чуть.
– Да ты спи, я шуметь не буду, – Илья поёрзал и снова, но уже плотнее прижал меня к стене, – Ну вот, а сама уже давно не девочка. Тоже, нашла дурака. Пробы некуда ставить. Но это ладно. А вот недавно я одну другу своему продал.
– Как продал?! – очень некстати вырвалось у меня.
– Как-как? За червонец, как!
– Не понимаю.
– Да чё понимать! Продал и всё. Кореш бабу получил, а я червонец. Ну, понимаешь, уговор такой. Мы с ним друзья. Ему понравилась моя девушка. Он мне говорит: «Продай!» Я соглашаюсь. Он мне платит, а я её уговариваю. Некоторые не соглашаются, а некоторые соглашаются. Только противно все это. Мы вечером легли с ней, а Коляну на кухне постелили. Я ещё не успел от неё согласие как следует получить, а Колян уже с подушкой прётся и рядом устраивается. Я отвернулся к стенке, а она заныла: «Мне холодно, Илька, погрей меня!» А мне не холодно! «Ну, тогда пусть Коля меня погреет. Илья, ты не обидишься?» И тут же к нему. А тому только давай! Обидно мне стало, что она вот так вот со мной. Я встал, плюнул и ушёл. Все бабы – твари! Ненавижу! Слышь, Серый, ты спишь что ли?
– Да сплю я, сплю!
– Я вот чё ещё у тебя хотел спросить. Не знаешь, что такое дебил?


                ДЕНЕЖКА ОТ ДЕНЕЖКИ НЕДАЛЕКО КАПАЕТ
                ИЛИ ОПТ РОЗНИЦЕ НЕ ТОВАРИЩ

В плане добывания денег Фамичёв не брезговал ничем. Наверно поэтому у него была кооперативная квартира между Садовым и кольцевой железной дорогой, дача в тридцати километрах по Рублевке, «семерка» и «Нива» (зубилообразные Жигули тогда еще не выпускали, а иномурки вообще были экзотикой). Хотя с работы и на работу он ездил на такси.
Вечер. У дебаркадера очередной хлебный фургон. Водила спрашивает Генку. Я в шутку интересуюсь, не сгожусь ли я. Он окидывает меня оценивающим взглядом, как рукой ощупывает.
– Может и сгодишься, – говорит, – Яйца.
– Что яйца? – не понимаю я.
– Яйца, – поясняет он, – шестьдесят.
Я продолжаю не понимать. И тут из-за моей спины вырастает Фамичёв.
– Здорово, водила! Как жизнь молодая? Привез? Сколько?
– Здравствуй, Геннадий Ильич. Привез. Коробку.
– Что так мало?
– Больше не было, Ген.
– Плохо. Возьму по пятьдесят пять. С торгом по пятьдесят шесть.
– Геннадий Ильич! По шестьдесят договаривались!
– Как хочешь! В прошлый раз я брал три, знал, за что рискую! А за двадцатник я подставляться не буду. Тебе что?! Через проходную вывез и привет. А меня щас любой мент на углу за жопу возьмет и без пятнашки не отпустит. От шестидесяти четверть я отдать могу, но три четверти от целого– извини! Ну что, будем делать дело?
– Будем, – буркнул водитель, – Только вот парень у меня по шестьдесят брал.
– Какой парень? – осведомился Фамичёв.
– Да вот он! – и водитель кивнул на меня.
– Ну-ну. Вот он у тебя и возьмет десяток, а то и целых два! Я не ошибаюсь, студент?
– Нет, я бы с удовольствием взял бы три десятка по шестьдесят копеек, – даже с некоторой гордостью сказал я, а водитель посмотрел на меня так, будто я неожиданно покрылся твердыми шанкрами.
– Короче, – отрезал Фамичёв, – Раз ты так подставился, по пятьдесят пять я у тебя возьму и даже сверху добавлю. Вот тебе сороковник и вали отсюда!…
Времена меняются, а вместе с ними меняются и цены. Немногие уже наверно помнят, что десяток «диеты-1» (крупные) стоил 1р. 30к., «диеты-2» (мелкие) – 1р. 05к., а без клейма – 90 и 80 копеек соответственно.
Я, наверное, уже замучил тебя экономическими выкладками, но без этого, как видно, не обойтись. Итак, водителю на хлебозаводе за коробку «сэкономленных» на производстве яиц пришлось выложить тридцатку. Он рассчитывал продать за 43р. 20к. Генка ему дал сорок. В предыдущий раз водила привез три коробки и выручил за это почти сорок рублей. Но Генка поимел на перепродаже с лотка (за вычетом штрафных) от пятидесяти до ста тридцати пяти (поскольку яйца были с клеймом Д-1, и Генка вполне мог продавать их по рубль тридцать, хотя и говорил, что по девяносто).
Напомню, что месячная зарплата грузчика была 60 рублей, кассира – 90, продавца – 110, ст. продавца – 130, заведующего – 160. Бутылка Советского шампанского полусладкого стоила 4р. 20к., килограмм вареной колбасы в/с – 2.80. Грамм золота, по словам Володи, – 12 монгольских тугриков.
Водила махнул рукой, взял сорок рублей, отдал коробку с яйцами и раздосадованный уехал.
– Да-а-а, – глубокомысленно вздохнул я, – больше он к нам не приедет.
– Как любила повторять моя бабка, вернувшись из очередной ходки, выгнав из постели деда, алкоголика и бабника, вместе с его очередной пассией: «Куда он на хрен денется!» И знаешь, чем всё это кончалось?!
– Я думаю…
– Правильно! Дед возвращался, жизнь налаживалась. Потом бабулю снова ограждали от экономических интересов общества. На некоторое время. Дед на припрятанные деньги отправлял бабке «дачки», а поскольку сам был тщедушен и вечно мёрз, то в качестве грелки использовал очередной кусок мяса женского пола. Так-то, студент! Никуда этот водила не денется и на следующей неделе он привезет мне как положено три коробки яиц!
– Ген, – видя, что Фамичёв в духе, попросил я, – продай мне три десятка!
– Пожалуйста, бери, мне не жалко. С тебя два семьдесят.


                ЧЛЕН ПАРТИИ

Совершенно случайно я попал в другую смену.
– Серега, – говорит мне молчаливый Алексей, – тут такое дело. Надо чтобы ты остался ещё на сутки. Сегодня суббота, завтра воскресенье… – он задумчиво смотрит в окно. В глазах не то тоска, не то пустота.
– Логично, – прерываю я затянувшуюся паузу.
– В общем, тут один друг запил-загулял. Работать некому. Он звонил, несмотря ни на что парень он обязательный, хотя и алкоголик. Я тебе пятнашку заплачу, и следующую свою смену можешь не выходить. Я не спрашиваю, удобно ли это тебе. Знаю, что неудобно, да и неожиданные предложения всегда неудобны. Надо чтобы ты остался. Я тебя завтра днём отпущу на четыре часа. Сходишь домой, поспишь. Договорились?
– Хорошо, Лёша, только я должен получить согласие жены.
– Ну, давай, звони. Изворачивайся, а добро получи.
Так я остался на вторые сутки и смог понять, что очень многое зависит от смены. В напарники мне достался, можно сказать, коллега. Студент четвертого курса юридического факультета МГУ. Однако, тесен мир! Володя был деловит, собран и явно не мучился вопросом «чем бы себя занять?!» Числился он так же грузчиком. Но параллельно с дневным отделением умудрился отучиться на курсах младших продавцов, получил медкнижку и теперь восседал за кассой. В этом ему явно посодействовали Фамичёв и Алексей.
– Володя, а тебе за работу кассиром доплачивают? – спрашиваю я.
– Нет, конечно, – ухмыляется он.
– Тогда зачем? – не понимаю я.
– Ворую, – поясняет он.
– У них? – киваю я в сторону кабинета. По его лицу пробегает тревожная тень.
– Нет, конечно. У покупателей.
– Разве можно обвесить штучным товаром или обсчитать бабушку?
– Ха-ха-ха! – смеется он, – Да нет, конечно! Но украсть можно, как и везде. Здесь легче и, считай, безнаказанно.
– То есть?
– Хочешь, чтобы тебе ликбез прочитали? Ладно, некоторые, самые примитивные вещи я тебе расскажу. Ну, например, олимпийский рубль или одиннадцатичасовой дедушка Ленин, исполненный в железе, поистине могут быть золотыми. Все от них стараются избавиться, а мне без этих железяк и жизнь не мила.
– Хорош выпендриваться! В чем суть-то?
– Я не выпендриваюсь, а считаю, что самые прозаические вещи можно подать красиво. Можно колбасу от батона откусывать, но мне больше нравится трепетно сервированный стол.
– Так ты эстет. Эстет за кассой – какая прелесть!
– Да, я эстет, – и он попытался оттереть заляпанный лацкан не очень свежего, когда-то белого халата, – И считаю, что пить шампанское из граненого стакана – дурной тон. Благородное содержание требует обличения в благородную форму. Вот погоди, эти козлы уедут, мы с тобой такой ужин организуем – месяц будешь в общаге вспоминать!
– Я не живу в общежитии. Я тут, рядышком, в доме на углу.
– Повезло, а вот я в общаге. Но там ничего сервировать нельзя. До стола продукт не доживает, сжирается по дороге. Представь, смены в этой занюханной булочной жду с нетерпеньем. Здесь можно спокойно, не торопясь, закрыться в восемь часов, подсчитать и сдать выручку, проводить наших бездельников и красиво накрыть стол. Красота!
– Все это хорошо, только ты начал говорить о секретах… – напомнил я интересующую меня тему.
– А это тебе наука. Не перебивай! Хотел ускорить, а только затянул. Ладно, не буду тебя мытарить. Значит так! Берешь железный рубль и кладешь его рядом с блюдечком для мелочи, чуть ближе к себе. Вот так, – Володя положил рубль рядом с кассой, – По правилам торговли, ты должен сначала на сдачу дать крупные деньги, а затем мелочь. Эти правила против нас, а, значит, за покупателей. Но мало кто эти правила знает. Да и правила, согласись, не закон, – я согласился, – Так вот, покупают у тебя, допустим, батон белого хлеба. Восемнадцать копеек. Протягивают пятерку. Мелочь у тебя должна быть всегда! Это только глупые кассиры без мелочи сидят и просят, чтобы им дали без сдачи или двадцать копеек, чтобы две копейки зажать. Никогда не мелочись! Мелочь сдавай всю до копеечки. Можешь копейку не додать, но тоже с умыслом. Тебя про нее спросят, а ты извинись и сдай эту копейку. Покупатель и уйдет, довольный своей мИзерной победой…
– МизЕрной, – автоматически поправляю я.
– Не понял! – действительно не понимает он.
– Надо говорить «мизЕрной», – поясняю я.
– Ты что, филолог?
– Почти, – уклончиво отвечаю я, – так что же дальше?
– Дальше? Дальше, значит, мелочь всю до рубля сдал, остается сдать четыре рубля. Ты и отдай трёшку. Не по рублю, а именно трояк. Покупатель с мелочью копается, а крупные берёт не глядя.
– Вопрос спорный! Я, например, как бы это сказать, одинаково бережно отношусь и к тому, и к другому.
– И это хорошо. Но все люди разные, и это тоже хорошо. Для нас, кассиров. Если бы все были такими, как ты, работать здесь не было бы смысла. По крайней мере, для меня, – Володя обслужил случайно забредшего покупателя.
– Ты остановился на том, что покупатель, получая сдачу, большее внимание уделяет подсчету мелочи, а не крупных денег, – пытаюсь я вернуть Володю к интересующей меня теме, и он постепенно возвращается.
– Ну да, уделяет. И уходит. Выйдет из магазина, хватится рубля, вернется, а ты его всегда помнить должен. Начнет скандалить, а ты уважительно его выслушай и покажи на рубль железный рядом с блюдечком. Мол, он забыл, а ты рубль его в сторону отложил, не бежать же вдогонку. Тут касса, очередь, не отойти. Это – первый вариант. Второй вариант – это покупатель сразу заявляет, что ты ему рубль не додал. Тут тоже психология! Сразу на рубль не показывай. Бери у него назад сдачу, тщательно пересчитывай и, как бы спохватившись, уже потом указывай на железяку рядом с блюдечком. Вот, мол, Ваш недостающий рубль, что ж Вы его не взяли, или рубль не советский? Опять же все чисто. Ну и третий вариант, как понимаешь, наш. Покупатель уходит и не возвращается. Может, уже ушел далеко, и уже не вернуться ему, может, недостачу только дома обнаружил, да не вспомнит где. А может и не обнаружит вовсе. Вот такой золотой наш железный рубль, – Володя отхлебнул простывший чай, чтобы легче было ораторствовать дальше, и, поскольку покупатели стойко игнорировали наш магазин, продолжал, – А двенадцать рубликов, даже бумажных – это уже ЭКВИВАЛЕНТ.
– Эквивалент чего? – не понял я.
– Эквивалент золота, а точнее одного его грамма. На развес тебе, конечно, не продадут и в сберкассе не обменяют, но в ювелирном колечко обручальное за тридцать шесть рублей купить можно. Это как раз и будет три грамма золота.
– Да у меня вроде как есть уже одно. Куда второе-то, в нос что ли?!
– Эх ты! В нос! Да хоть в ухо! Я же тебе уже сказал, что это – эквивалент. Ничему-то история людей не учит!
– У меня по истории всегда было отлично! – заносчиво заявляю я.
– Я не историю партии имею в виду.
– И я тоже.
– Нет, ты как раз имеешь в виду историю, писаную КПСС, потому что говоришь про отметки. А я о настоящей, подлинной истории, не искривленной призмой большевизма.
Тут, уважаемый, я должен пояснить. О том, что события, описываемые здесь, происходили давно, надеюсь, ты уже догадался. Но, проницательный мой, сможешь ли ты сказать определенно, в каком году это было? И не пытайся! Потому что даже я, правдивый рассказчик и непосредственный участник этих событий, не могу теперь точно установить дату. А могу я с уверенностью сказать лишь одно: было это после армии, но до перестройки, где-то в 1981-1984 гг.
– Хорошо, тогда объясни, чему не учит людей подлинная история? – обиженно выдавливаю я.
– Не учит она тому, что деньги, выпускаемые любым государством в любую эпоху подвержены девальвации. Знакомое слово? Не важно, происходит она постепенно или скачкообразно. А эквивалент не подвержен, – речь грузчика-кассира становится все более воодушевленной.
– Почти. И что из этого следует?
– Из этого следует, что бумажки надо по мере возможности заменять эквивалентом.
– Ну, хорошо. Накупишь ты золота, а потом?
– Потом придут другие времена, бумажные деньги обесценятся, их поменяют или отменят! – пророчествует Вова.
– И что же дальше?
– На коне окажутся те, у кого будет эквивалент всех времен и народов.
– Идея не нова, – пытаюсь я распалить его еще больше, – Помнится, некий Корейко тоже об этом мечтал.
– Корейко, Серега, был энергичным неучем. Он плохо учился и мало знал. Правда, надо отдать ему должное, он знал необходимое, т.е. был узким специалистом. В остальном он был жалким дилетантом. Он не знал Истории, и поэтому его прогнозы на будущее были не состоятельны.
– Точно, что взять с миллионера, ездящего на ледащем верблюде. А твои прогнозы, похоже, состоятельны?
Володя покосился на меня, снисходительно улыбнулся и уже без улыбки жестко сказал:
–Мои – да! Состоятельны! Через год, максимум два, вся система рухнет. Задача минимум – до того как это произойдет не «сесть» и не вылететь из партии. Задача максимум – наворовать достаточное количество для подъемного капитала. Скоро золотой телец выйдет из подполья и снова будет править в открытую в ЭТОЙ стране.
– В НАШЕЙ стране, – робко пытаюсь я заступиться за Родину-Россию.
– Эх, Серега-Серега! Тяжело тебе придется, хотя и сейчас, видно, не легко.
– Это почему?
– Потому что тебе удалось объединить в себе педантизм, максимализм, романтизм и патриотизм, а с такой кашей в голове живется очень трудно, –посочувствовал мне Володя, – А еще потому, что ты без «лапы», а воровать стыдишься.
– Может, ты заблуждаешься на мой счет?
– Нет, не заблуждаюсь.
– Ты уверен?
– Уверен и, если бы я был не прав, то разговор у нас сложился бы по-другому, и, скорей всего, окончился бы дракой.
– Так может тебе все-таки двинуть? – шучу я.
– Неа.
– Почему?
– Потому что Фамичёв врёт. Не весь народ – сволочь. Хотя ему с его постулатом жить удобнее. Да и мне тоже. А тебе – нет.
В воздухе повисло напряжение. В магазин забрел-таки запоздалый покупатель, потоптался у пустого прилавка, поворчал и вышел.
– И это все твои торговые премудрости? – прервал я молчание.
– Да нет, конечно, – без воодушевления отозвался Володя, – Таких способов до чёрта. Только злоупотреблять ими не надо. Помни: жадность фраера погубит!
– Какие же еще? – разбирает меня любопытство.
– Ну, ты даешь! Хочешь, чтобы я тебе за просто так всю кухню рассказал?! Это у нас только в альма-матер за бесплатно дребедне всякой обучают. Да еще стипуху за это приплачивают. А здесь я до пятидесяти рублей за смену имею, иногда и больше. И секреты раскрывать не собираюсь. Думай, кумекай, соображай! Ты ж не Илья!
– А ты и его знаешь?
– Да вот, довелось, – Володя сразу как-то погрустнел, вероятно, что-то вспомнив, – Иногда начинаешь думать, что Дарвин ошибался. Не у всех предками были обезьяны, у некоторых мулы.
– Почему не бараны?
– Потому что мул – помесь осла и лошади. Сила и энергичность от лошади, мозги и член от осла.
– Ты знаешь, Володь, сравнение не совсем удачно: мулы бесплодны, а Илья – нет.
– Еще одна несправедливость природы! Природа, она конечно…
– Во-о-ови-ик!…


МАРМЕЛАД

Старший продавец булочной на Лесной Фамичёв Геннадий Ильич уже вторую неделю прибывал в нетрезвом состоянии. Легкая меланхолия подернула рачьи очи, гусарские усы уныло обвисли. Заняться было нечем (за кассой сидела новая кассирша), потому, а может еще по какой неведомой мне причине, настроение у него было разбойничьим.
- Что пьёшь? - осведомляется он у меня, глядя из подсобки в торговый зал. Боком ко мне стоит, головы не поворачивает.
- Чай, - отвечаю.
- А, ну да, слиплось, небось?!
- Что? - не понимаю я.
- Мармелад.
- Какой мармелад?
- Который ты давеча расфасовывал. Два килограмма сожрал, не меньше!
- Да ты что, Ген! Я и попробовал только штучку, да и не люблю я сладкого. И нельзя мне.
- Фигуру бережешь?
- Ну да, в общем.
- Береги-береги… А за сожранный тобой мармелад я с тебя вычту.
- Да не ел я твой мармелад!
- Он не мой, а государственный! А у тебя после развеса более двух килограммов должно было остаться!
- Как это?
- А так! Три коробки по двенадцать килограммов - тридцать шесть. Это на ярлыке. Брутто - на весах - сорок. Минус тара - получаем нетто тридцать восемь. Где мои два кило?! - рявкнул Фамичёв.
- Ты что, коробки взвешивал? ; недоверчиво спрашиваю я.
- Я всегда это делаю. И тебе на будущее. Два кило - муйня, но все великое начинается с малого. Поэтому я тебе это говорю. Чтоб ты не считал остальных дураками. И я тебя накажу. До следующего раза. В следующий раз не буду объяснять, за что - просто накажу. А ещё попадешься - выгоню!
- Ты? - спрашиваю.
- Что я?
- Ты выгонишь?
- Та-а-ак! Ты чего-то не понимаешь. Алексей бумагами занимается, а товаром и кадрами - я. Приказ он напишет. Но решение о твоем увольнении буду принимать я. Так-то!
- Да не брал я мармелад! - в отчаянье от явной несправедливости выкрикиваю я, - Ну, я не знаю! Ну, давай перевесим! Я сейчас всё принесу. Ну, увидишь, что там всё, кроме той одной штуки. Ну, сколько в ней? Ну, десять грамм, но не две тысячи!
Фамичёв медленно разворачивает корпус в мою сторону. Вместе с корпусом поворачивается голова. Его осоловелые глаза буравят меня насквозь. Он делает над собой усилие, и я чувствую, что это приносит ему мучения.
- Неси! - цедит он сквозь зубы.
- Что нести?
- Мармелад неси. Взвешивать будем, пересчитывать будем, ворам руки сечь будем! - переходит он на грузинский акцент.


                * * *

- Ну вот, видишь – тридцать шесть кг. Как я и говорил. Ну, тридцать шесть сто пятнадцать. Ну, сто пятнадцать на полиэтилен скинем. Хотя пакеты грамм двести должны тянуть. И здесь надул! Ну, что делать будем?!
– Ген, я не понимаю. Что-то продали уже?
– Ничего не продавали. Все на складе, под замком.
– Тогда почему семьдесят два пакета, а не семьдесят шесть?
– Да вот, все так и записано.
– А кто считал, ты?
– Считал Вовка, а я записывал. Тебя тогда на обед отпустили…
– Ну!
– Не нукай! Сколько, говоришь, у тебя было расфасовано?
– Семьдесят шесть.
– Что у вас тут за следственный эксперимент? – в дверях появляется Алексей.
– Типун тебе на язык, Лёха. Проблема у нас. Этот фасовал, Володя считал, я записывал. Разделение труда, твою мать! Двух кило мармелада нету!
– Целые коробки взвешивал?
– Обижаешь!
– Пустые?
– А то!
– Разница?
– Говорю же: два кг.
– Ты пачку пакетов запечатанную давал?
– Да.
– Студент, – обращается ко мне Алексей, – Сколько пакетов испортил, когда запечатывал?
– Один.
– Точно? Не больше?
– Точно один. Да вон он на столе валяется.
– Пакеты он тебе вернул? – обратился Алексей к Генке.
– Вернул.
– Ну, так пересчитай. Если двадцать три – не врет студент. Доказательство зыбкое, мог ведь и этот вариант просчитать. Но будем думать, что из НИХ именно Серега нас не надувает.
Генка пересчитал пакеты. Двадцать три. Бывает в жизни справедливость!
– Ладно, студент, не обижайся. Ты убери тут всё. Ген, а ты зайди ко мне, побалакаем, – подводит итог Алексей и исчезает в кабинете…
– Да, Ген, что я хотел спросить? – я морщу лоб, делая паузу и вид, что вспоминаю, – Ах да! Если не секрет. Эти лишние два кило – это на усушку дают?
– Ха-ха-ха, на утряску! Да ты, Серёг, совсем телёнок! – восхитился моим невежеством Геннадий Ильич, – Усушка – это от нетто, от тридцати шести. Поэтому ты товар в полиэтилен и фасовал, чтоб её как бы не было на самом деле, а только на бумаге. А сверху тридцати шести!… Ну, это не твоего ума дело, – он пригладил усы по углам рта, – Главное для тебя сейчас то, что это не ты украл…


ЧЛЕН ПАРТИИ (ОКОНЧАНИЕ)

– Во-о-ови-ик! – нетрезво заорал Фамичёв из кабинета, – покупателей – на х…, ворота – на запор, деньги – сюда! Можешь не считать. Скорее!
Реакция Володи, как мне показалось, была довольно странной. Он как-то сразу побледнел, засуетился. Стал вынимать кассовую ленту – ее заело. В булочной в этот момент покупателей не было.
– Да ты не спеши, – говорю, – я пока двери запру.
– Ага, давай! – одобрил он.
– Вовик! – снова раздалось из кабинета, – Долго ждать-то?!
– Иду! – крикнул Володя, и мне показалось, что он воровато сунул руку во внутренний карман. Булочная работала до восьми вечера, и, закрыв магазин на пятнадцать минут раньше, можно было нарваться. Но это были пустяки, по сравнению с тем, что разыгралось дальше. Оказывается, все входило в сценарий, даже преждевременное закрытие…
Самый важный, захватывающий, я бы даже сказал кульминационный момент в этой истории, я, к своему стыду, не могу дать в полном объеме. И стыдно мне не потому, что подслушивал, а потому, что не смог сделать этого профессионально. Поэтому часть очень важных, на мой взгляд, сведений так и осталась для меня загадкой, а значит и для тебя, любопытствующий мой читатель.
Или я тебе уже надоел? Ты позевываешь, клюешь носом, и книга валится у тебя из рук? Эй-эй, ты меня слышишь? Не спи! Или спи, но не читай сквозь дрему, чтобы не пропустить самое важное! Или давай так! Встали, потянулись, встряхнули кисти рук! Подпевай:
Краска красит красной краской
Краски красного красна!…
Бодренький такой маршик. Теперь нагнулись, не сгибая колен, как можно ниже. Раньше я мог складываться пополам, чуть-чуть не касаясь пола локтями. Не веришь?! Улыбаешься, глядя на мой живот, который больше напоминает брюхо?! А вот я тебе сейчас покажу кое-что. Но прежде лечь и десять раз отжаться! Раз,…два,….три,…..четыре,……пять,…….дальше сам, а то у меня дыхание сбивается. Вот, прыжком встали, и – к стенке. Лицом. Теперь снова нагнулись, прицелились, уперлись руками в пол сантиметрах в тридцати от плинтуса. Для страховочки и… Опля! Вот она, стоечка на руках! Ну а ты как, интеллектуальный мой друг?! Пока я все это делал, ты продолжал читать? Не вставая с кровати? Ну, это ничего. Когда ты будешь загнанно дышать не только после трудового дня, но и утречком, вроде бы отдохнув, вот тогда ты вернешься к этому месту и проделаешь зарядочку вместе со мной. Я уже прошел через это и, естественно, не хочу рецидива. Ну, что? Проснулся? Ну, тогда слушай рассказ о том, что удалось подслушать мне.
– … Ты посмотри на него, на этого члена партии! – орал Фамичёв, – Ты вор и жулик, а не коммунист! Даже я!… Да что я! Даже Алексей, и я тоже, считаем себя еще недостаточно высокоморальными для того, чтобы быть партийными! А он?! Где мои деньги?!
В оре наступила пауза. Слышалось только нечленораздельное бормотание. Вероятно, Володя что-то отвечал, но очень тихо, и то, что он говорил, разобрать было решительно невозможно.
– Он компенсирует! Он хочет нам всё компенсировать! – снова отчетливо кричал Фамичёв, – Да не в деньгах дело! Кто мне компенсирует моральный ущерб?! – Пауза, бормотание, ор, – Да не мои это деньги и товар не мой! Ты у государства крадешь как последний подонок! – Пауза, бормотание, крик, – Нет, ты не понимаешь! Нам здесь жулики и воры не нужны! У нас дружный высокопрофессиональный коллектив! У нас, кроме тебя, никто не крадет! – Пауза, бормотание и снова отчетливый голосок Фамичёва, – В общем, так! Я думаю, надо сделать так. Мы напишем письмо сразу в три организации: в учебную часть, в партком и в милицию. Пусть они им занимаются!
– Слушай, Ген!… – и снова нечленораздельное бормотание Володи.
– Да?! А может ты думаешь, что я опущусь до того, чтобы карманы у тебя проверять?! Не надейся! – Снова бормотание, – В общем, так! Деньги вернешь все до копейки! А теперь убирайся, пошел вон!
Я так был заинтригован, что распахнувшаяся настежь дверь чудом не отправила меня в нокаут. Володя прошел мимо, остановился, прищурился, разглядел меня в сумраке и сказал каким-то сонным голосом:
– Жаль! Жаль, но обстоятельства сложились так, что наш великолепный ужин, по всей видимости, не состоится. Прощай, Серега!
Ещё не закрылась за Володей входная дверь, а из кабинета уже неслось жеребячье ржание.
– Гениально! – сквозь смех выговорил Алексей.
– А ты думал, я способен только водку жрать да баб …?! – громогласно отвечал Геннадий Ильич, – Пусть запомнят все, и ты, студент, запомни! – Фамичёв явно обращался ко мне, хотя меня не видел. Чувствовал что ли, что я подслушиваю?! – Воровать здесь имеем право только мы!


                ШАМПАНСКОЕ ГОРИТ!

– Студент, а студент! Иди, выпей с нами! – Фамичёв был неестественно щедр и обходителен.
– Ген, я на работе, – говорю.
– А я, по-твоему, бездельник! Слышь, Лёх, студент считает нас с тобой тунеядцами и эксплуататорами! И подводит под это научную социально-экономическую базу. Я правильно тебя понял, студент?
– Правильно, хотя все это очень похоже на бред! – ощетинился я.
– Лёха! Смотри! Мне удалось разбередить нашего до невозможности спокойного и терпимого студента. Ладно, Серёга, не обижайся, садись с нами, выпьем! – Генка буквально втащил меня в кабинет и усадил за стол, на котором стояла шахматная доска, стаканы и бутылка «Советского шампанского». Между хлебными крошками, составлявшими затейливый орнамент, спокойно разгуливал большой рыжий таракан, явно претендуя на роль паучка, приносящего в дом счастье.
Фамичёв наполнил «бокалы» шампанским.
– За что выпьем? – осведомился Алексей.
– Серега, тост! – попытался активизировать мои умственные способности Геннадий Ильич.
– Ну, я не знаю, – растерялся я, – давайте выпьем за…
– Прекрасный тост! – не дал мне закончить Фамичёв, – за это и выпьем! Сразу видно, что среди нас есть философ и вообще незаурядная личность. Ну, будем!
Мы выпили божественный напиток.
– А теперь скажи, студент, шампанское горит?
Приятная теплота стала разливаться по моим жилам. Мне стало легко и солнечно. Благожелательность и любовь к окружающим, даже к этим двоим, постепенно заполнила меня.
– Если честно, Ген, – не знаю! Никогда не задавался этим вопросом. Думаю, что нет, не горит. Спирт горит, даже водка, а вот шампанское – не знаю. Надо проверить экспериментально.
– Экспериментально проверить может любой! – Генка покосился на стол, – Кроме таракана. У него спичек нет. А вот ты так скажи, без поджигания.
– Я думаю – нет.
– А я думаю – да. Лёха, ты как думаешь, шампанское горит?
Алексей, чуть улыбаясь, ответил:
– Горит.
– Ну так что, студент? Что скажешь?
– Да что говорить? Надо поджечь и проверить.
– Нет, Лёха, ты посмотри на него! Перед ним сидят два человека с конченным верхним образованием: один – заведующий, другой – старший продавец, – а он, грузчик, спорит с ними, говорит, что они не правы, что он один умный! Причём знаний у него нет, есть только мнение. Он думает, что шампанское не горит, основывая свою думушку на жизненном опыте и низком содержании горючих веществ в шампанском. Я правильно тебя понял, студент?
Алексей, чуть улыбаясь в усы, молчал, а мне пришлось ответить:
– Да, ты всё сказал правильно, только…
– Нет! Ты посмотри на него! Он продолжает возражать и гнет свою линию! – все активней наседал на меня Генка.
– Ген, я же тебе сразу сказал, что не знаю!
– Вот! Вот это уже разговор! – Геннадий Ильич аж заёрзал на стуле от нетерпения и удовольствия, – Подойдем к теме с другого бока. Ты работаешь грузчиком в булочной, в которой я – старший продавец, а Алексей – заведующий. Ты ешь наш хлеб и пьёшь наше шампанское, – Я возмутился и хотел было это выразить, но Фамичёв не дал мне раскрыть рта, – И вот двое людей с отличием закончившие: один – Плехановское, другой – ВМК МГУ…
– Не понял, – встрепенулся я, – ты, Ген, ВМК закончил?
– Кончил-закончил, об этом потом. Так вот, эти двое людей тоже имеют некоторый жизненный опыт и кое-какие знания и мнения. И эти люди говорят, что шампанское горит. Отсюда вытекает вопрос, – Фамичёв сделал паузу, – Слушай меня внимательно! – и он театрально вскинул палец вверх, – Задаю этот вопрос! Скажи, Серёжа, шампанское горит?!
– Ген, ну ты что, издеваешься что ли? Я же сказал: не знаю. Давай проверим, подожжём!
– Нет! – Фамичёв всплеснул руками, – Я вроде бы задал элементарный вопрос!…
– Генка, завязывай! – вяло включился в разговор по-отечески благодушный Алексей, – Не видишь что ли, что он не хочет или не может тебя понять. Даже я тебя иногда не сразу понимаю.
– Это, Лёш, ничего, это не страшно. Дай нам еще пару минут! – и Генка снова повернулся ко мне, – Давай, Серёжа, мы еще раз все хорошенечко взвесим. Все «за» и «против». Давай, Серёжа, как в школьной задачке. Дано: три человека, один – зав. маг., второй – старший продавец, третий – грузчик. Условие: двое первых утверждают, что шампанское горит, третий, грузчик, не знает, так ли это. Вопрос: что должен в таком случае ответить грузчик? Прошу, Сергей, твое решение! – Фамичёв напряженно смотрит мимо меня. Алексей продолжает теребить усы и ухмыляться.
– Грузчик должен ответить, что шампанское горит, – выдавил я из себя, – Но…
– Вот и молодец! – возрадовался Фамичёв, – Вот речь не мальчика, но мужа! Не говори больше ничего, а то поссоримся!
– Да-а-а, – вздохнул Алексей, – не все моменты в жизни приятны на ощупь. Я даже знаю случаи, когда, чтобы выжить, просто необходимо переступать через себя… Ладно, студент, не грусти! Такая она вот сволочная эта жизнь, – он снова вздохнул, – Давай, Генка, наливай что ли! Заодно и проверим, горит ли шампанское. Студент, поджигай!


                ЦЕЛЫЙ НОВЫЙ МИР!

Целый новый мир открылся мне, когда я впервые сел за кассовый аппарат! Всего за два часа, оставшиеся до закрытия магазина, я успел сколотить порядка пяти рублей, тем самым увеличив свой суточный заработок почти вдвое. Со счетом, особенно в уме, у меня всегда было неважно, но тут я сообразил, что около пятнадцати рублей пришлось из осторожности и по неопытности вернуть покупателям. А то бы получилось двадцать!


                РЕМОНТ

Как часто, дорогой читатель, приходилось вам видеть недавно открывшийся магазин закрытым на ремонт?! Не обращали внимания? А вы обратите! Мутная, пыльная изнутри и снаружи витрина, за которой угадывается гулкая пустота и запах сырой штукатурки. Неясно проступающие, заляпанные белым кОзлы, и отсутствие какого то ни было движения. По стеклу размашистая надпись «Р-Е-М-О-Н-Т».
Не верьте, читатель, Вас пытаются ввести в заблуждение. Вы бы стали каждые полгода ремонтировать свое жилье? И я бы не стал. Каждые полгода ремонт не делают! Вот если бы магазин перепрофилировали – тогда другое дело. Но если даже вместо хлеба начать торговать сорочками – и то капитального ремонта не требуется. Через полгода не требуется даже полномасштабного косметического. Так, кое-где подмазать, зашпаклевать, подкрасить, прибить, приварить, оштукатурить, стругануть, подвинуть, поскоблить, вымыть. Но можно всего этого и не делать. А только заменить мебель, если хочется, и расположение прилавков – если надо.
Повторяю. Закрывать магазин на ремонт на целый месяц или три, который до этого проработал всего полгода, нет необходимости. Тогда зачем?
«Пресловутая бестолковость, бесхозяйственность и нелепость совковой системы», – скажете Вы и будете не правы. Лепость и еще какая! Следствие идет. И пока идет следствие, место работы человека не трогают. Уже подобраны центральным отделом кадров кандидаты в заведующие, старшие продавцы, продавцы и кассиры. Грузчиков найдут потом на месте, по объявлению. Но пока следствие по делу прежних не завершено, пока идет суд, – торговую площадь не занимают. Вдруг произойдет чудо, и всех оправдают, ну, не всех – хотя бы завмага. Иди потом, судись с ним, нового отзывай, подыскивай ему лучшее место, иначе будешь вести тяжбу и с ним. Канитель, иногда опасная не только для здоровья, но и для жизни.
Поясню. Тех, кого сажают – зарвавшийся беспредел. Во-первых, воруют больше, чем прилично, во-вторых, не делятся. Вернее, не совсем чтобы не делятся, но стараются не доплатить, бедными и глупыми прикинуться. Вот ИХ и сажают.
Наивно было бы думать, что тех, кто не зарывается и исправно платит дань, отмазывают и защищают. Отнюдь. У них просто меньше шансов попасть под следствие. Их не бьют целенаправленно. На всех ОБХСС просто нее хватит, но грамотный и въедливый следователь преступные деяния найдет везде и всегда. «Подпись Ваша? Продукцию списали в таком-то количестве? А эта подпись тех-то и тех-то? Акт кто составлял? Куда списанный продукт дели? Назовите номер грузовика, вывезшего две тонны хлеба, которые отказался принять на переработку хлебозавод!» И т.д., и т.п. Две тонны хлеба – это уже не шутка! Хищение, конечно, не в «особо крупных», но уже хищение, наглое и неумное. Причем, хищение не у частного лица, а у государства. А с государством шутки плохи. Еще Остап Бендер говорил, что он в азартные игры с государством не играет. У него, у государства, все карты крапленые, в колоде – шесть тузов, в рукаве – четыре. В любой газете Вы найдете правила игры и разъяснение, как по этим правилам играть. И кару для тех, кто включился в игру, но проигрывать не хочет. Не хочет играть по правилам, установленным государством, и гордо именуемым им самим законом. Кроме того, играющие жестко и сурово объяснят новичку, как эти правила обойти, чтобы со стороны не казалось, что ты мухлюешь. Иначе вышибала не только прекратит твою игру, обобрав до нитки, но и выкинет вон. И вход тебе обратно будет заказан.
Так говорил О.Бендер. А, может, и не говорил. Скорее всего, не говорил. Ведь он был не глупым человеком. Скорей всего, он ограничился фразой, что он в азартные игры с государством не играет. И выбирал объектом своих притязаний частное лицо.
Ну что ж, размер хищения действительно не большой, зарплата того же завмага всего за два-три месяца. Но уголовное дело завести уже можно. И посадить. Не надолго, но с лишением права заниматься хозяйственной деятельностью. И таких хищений, как правило, обнаруживается не одно и не два.
Но пока суд не вынес приговора – ремонт. Ремонт, граждане, и ничего более. Подремонтируем, и снова будете радостно покупать хлебушек. А пока – ремонт, ремонт. РЕ-МОНТ!


                ЭПИЛОГ

Перед летней сессией я уволился, буднично, без слез и поцелуев. И без взаимных претензий. Потом были экзамены, военные сборы. Звание лейтенанта, должность замполита роты… Осенью на витрине булочной появилась размашистая надпись «Р-Е-М-О-Н-Т».
Потом я переехал.
Здание, в котором располагалась булочная на Лесной, снесли.


                КОНЕЦ