Нюня

 Нюня не потому, что плакса и нылка. Нюня - это прозвище от трех старших сестер и брата, ласкательно-дразнительное от Анна. Анной ее звали только на работе. Муж называл Нюточкой. Дети об имени не заботились. Просто "мама". Оно и не удивительно. Детям всего-то шесть и пять лет от роду.
 Нюня шла по степи и вспоминала, как шла, вот точно также, двадцать с небольшим лет назад. И было ей тогда столько же, сколько сейчас её младшему. Только тогда они шли по выжженной земле, на которой не росла даже трава. А сейчас вокруг расстилались необозримые поля подсолнечника. Но и тогда и сейчас её мучил голод. И страшнее голода снова была неизвестность.
 Сейчас они идут на восход. Тогда она с сестрами и братом шла на закат солнца.
 Тогда утренние тени вытягивались далеко вперед, словно показывая им дорогу. Теперь утреннее солнце слепит глаза.

***
 Нюня, может, когда и поплакала бы, только как плакать с таким именем?! Да и кому плакаться? Сестры только чуть-чуть постарше, брат - погодок. А родителей нет. Маму унес тиф в 19 году. Отца - продразверстка. В тот же год. Отец был красным комиссаром. Нюне было неполных четыре года тогда. Она и не помнит. Мамой ей стала старшая, двенадцатилетняя, сестра Дуся.

 Большой, в два этажа, деревянный, дом, стоявший на берегу Волги, сгорел. Остался только цокольный кирпичный этаж, где когда-то, еще до войны, были склады. Но и там все выгорело. Жить стало негде. Дуся собрала остатки уцелевшего имущества в два узелка из платков и повела сестер и братика дальше от войны.
 
 Только война была везде. Вся страна была залита кровью. Пятерым детям в этой стране было трудно найти место, где им будут рады.

 В Нижнем Новгороде, городе их родном, такого места не было. Дуся вспомнила, что в Астрахани есть родственники умершей матери и пошла с детьми в Астрахань. Они шли по голодной степи вдоль широкой раздольной реки. Иногда просили хлебушка у встречных людей. Иногда им подавали хлеб сердобольные люди без просьб голодных детей. Иногда они пели и танцевали перед солдатами. Ради миски похлебки.

 В Астрахани они нашли только разоренный дом, из которого хозяева куда-то то ли бежали, то ли убили их...

 Дуся повела детей в Ростов. Там жил брат их мамы. Нюня шла маленькими босыми ножками по пыльной дороге и не просила ничего. Даже пить. А пить хотелось нестерпимо.

 Какой-то обоз подобрал детей в калмыцкой степи. В дороге их немного подкормили. С тех пор любимая еда у Нюни - арбузы с хлебом. Кусочек черного хлеба с щепоткой соли и сочная красная скибка. И семечки арбузные тоже вкусные очень. Их надо медленно грызть после того, как съедены арбуз с хлебом. Обоз дошел до Ставрополя. И остался там. Погонщики волов предлагали Дусе остаться с ними, но девочка упрямо решила искать своих родных. И повела малышей дальше, в Ростов.

 Идти по степи было тяжело. Ковыль цеплялся к одежде, колол босые ноги. Воды не хватало. Еды тоже. Станичники подавали мало. Самим было голодно. Но пять оборванных малышей, крепко державшихся друг за друга, вызывали жалость. Их подкармливали. Иногда Дусе предлагали забрать у нее мелких Нюню и Петю. Но Нюня отчаянно цеплялась за подол обветшавшей юбки Дуси, а Петя гордо заявлял, что не оставит сестер. И Дуся шла дальше со всеми своими детьми.
 
 Иногда Дусе предлагали остаться в семье вместе с детьми. Хозяйственным куркулям было очевидно, что эта еще небольшая девчушка сможет хорошо выполнять домашнюю работу. Да и остальные проедят не слишком много, а какую-никакую работу уже смогут делать по дому. Дуся не поддавалась на эти уговоры. Ей казалось, что в Ростове закончатся ее мучения. И она снова станет ребенком в семье дяди.
 
 Она и была еще ребенком. Нюня была ее куклой. Рая и Зоя были постарше, им уже исполнилось восемь и семь лет. И, когда Дуся брала на руки Нюню, они предлагали свою помощь. Сил у них не было для того, чтобы нести почти невесомую Нюню, и они, сцепив замком пальцы, сажали Нюню, как на качели, и несли ее вдвоем. Им казалось, что это здорово - быть сильными и взрослыми. Пятилетний Петя, единственный мужчина в их семье, чувствовал себя защитником. Даже очень устав, разбив в кровь ноги, он не соглашался на то, чтобы сестры его несли как Нюню. Он уже не хотел играть. Он был мужчиной.

 Все вместе они знали, что они - за красных. Как отец. Потому что только красные сражаются за правду. Потому что отец у них был самый лучший на земле.

 Им крупно повезло, что в их дальнем тяжелом переходе им не пришлось ни разу попасть к станичникам, воевавшим на стороне белых.

 На полях урожай был уже собран, но зерно кое-где оставалось еще в скирдах. Да и на полях попадались несжатые колосья. Дети научились питаться сырыми зернами.

 Ростов встретил их неприветливо, холодным ветром и мелким колючим дождем. Разоренный город с разрушенными домами только начинал приходить в себя после боев. Их дядя погиб в одно из сражений. Из его семьи в городе не осталось никого. Больше идти было некуда.

 Дуся знала, что где-то в неведомой никому Сибири, кажется в Красноярске, живет их дед по отцу со своей семьей. Но где и жив ли? И потом Дуся знала, что отец ушел из родительского дома еще в ранней юности и никогда не общался с отцом и братьями. Идти в Красноярск по голодной воюющей стране с малышней было безумием. И Дуся осталась в Ростове.

***
В двадцать пять лет Нюня вместе с мужем-однокурсником и двумя маленькими сыновьями уехала по распределению института и направлению партии в Бендеры.

***
Ей еще не исполнилось 27 лет, когда началась война.

 23 июля 1941 года, в тот день, когда ее младшему сыну исполнилось пять лет, Красная Армия оставила Бендеры. Ее муж к тому времени был уже комиссаром в Одессе, где принимал вместе с командиром бронепоезд.

 А Нюня, работавшая в городском финотделе, до последнего дня занималась эвакуацией семей красноармейцев и уничтожением документов из партархива города. Она выносила во двор ящики с папками. Рвала папки и бумаги из папок на мелкие клочья и забрасывала все это в костер, горевший без перерывов три недели. В этом костре она сожгла и свои собственные документы - метрику, партбилет, диплом, паспорт, свидетельства о рождении детей. Теперь никто не смог бы доказать ее опасность для третьего рейха.

 Она покинула город после полудня, когда на соседней улице застрекотали мотоциклы румын. Пошла пешком в сопровождении соседки, также жены партийного красноармейца, и проводника-молдаванина на небольшой бричке, в которую посадили их детей - двух мальчиков Анны и девочку Ксении. В бричке были почти все вещи, какие молодые женщины забрали с собой.

 Два чемодана, ковер, ручная швейная машинка и два вещмешка с продовольствием - вот и весь их багаж. Бричка скрипела колесами, поднимала пыль над грунтовой пересохшей дорогой. Дети молча сидели на краю колымаги, чтобы быстро спрыгнуть, если надо будет прятаться на поле. Анна и Ксения шли рядом, несли на руках самую ценную часть своего нехитрого скарба, опасаясь потерять то, что может спасти жизнь их детям.

 Ковер, чтобы спать на земле, если ночь застанет в степи, и швейная машинка, чтобы не просить милостыню по дворам деревень, а шить по заказам за хлеб и другие продукты - имущество Анны. Машинка была ей гарантом от голодной смерти. И потому маленькая хрупкая (рост - сто пятьдесят три сантиметра и вес - сорок три килограмма) Анна с трудом несла свою драгоценность. Зингер, завернутый бережно в прикроватный коврик и связанный бельевой веревкой, оттягивал  руки, но обещал на будущее возможность прокормиться. Вещмешок с мукой и сахаром лежал в бричке. Нести еще и его у Анны не было сил.

 Ксения забрала с собой из оставленного города два чемодана с платьями и обувью для себя и дочки, в надежде на возможность их обменивать на продукты, в вещмешке было несколько буханок хлеба и бутыль с молоком. Молоко утренней дойки, козье. Козу Ксения собиралась взять с собой, но коза утром погибла. Авиабомба попала прямо в ее сараюшку.

 Чтобы бутыль не опрокинулась и не вылилось молоко, Ксения несла свой вещмешок на руках, прижимая его к груди.

 Бричка поскрипывала на немощеной дороге. Малорослая лошадка постукивала копытами по камешкам.  А из города доносились звуки автоматной стрельбы и треск мотоциклетных моторов. Залпы орудий затихли. Немцы и румыны заняли город.

 Над городом и вдоль дорог небо, сиявшее первозданной синевой, перечеркивали темные самолеты, натужно гудевшие моторами. Солнце багровым светом заката заливало бесконечное поле. И не было вокруг ни души. Но и тишины и покоя не было тоже. Громыхание дальних взрывов, гул самолетов, душное дрожание раскаленного воздуха, цокот копыт, звон цикад, усталость, липкий пот и страх сопровождали их до наступления темноты.

 Ночью развернули ковер прямо на дороге, выпили все молоко без остатка,съели одну буханку хлеба, разделив ее поровну на шестерых. Оказалось, что одна буханка хлеба - это очень мало. Ксения хотела достать вторую из вещмешка, но Анна остановила ее: "Нам еще неизвестно сколько надо будет идти. Лучше побереги хлеб". Дети и женщины прямо в одежде легли спать на расстеленный ковер, возчик остался в бричке.

 На рассвете, еще в тумане, он окликнул Анну, как старшую в их маленькой группе беженцев: "Госпожа товарищ Анна, пора ехать". Дети с неохотой встали вслед за Анной и Ксенией, но куски хлеба быстро придали им бодрости и вскоре они уже двигались на восток. Дорога была прямая и терялась за далеким горизонтом среди застывших колосьев.

 Анна положила в бричку свою машинку и вместе с Ксенией собирала по пути колосья. Они давали их детям и те ссыпали выбранные из колосьев зерна в полегчавший вещмешок Ксении. Иногда они жевали зерна, пока еще не созревшие, но уже наполненные молочно нежной мякотью. Это помогало им переносить жажду. Вода, взятая в дорогу Анной и молдаванином, закончилась в первый же день. Мучительная жажда и зной - вот впечатления этого дня.

 Немецких самолетов не было видно. Но и наши ястребки не показывались в небе.  Казалось, все самое страшное позади. Война закончилась. И теперь надо только добраться до какого-нибудь села, где можно будет умыться, напиться вволю студеной воды, поесть душистого хлеба и заснуть на настоящей перине. Но села все не было. Не было и реки или маленького ручейка, или колодца какого-нибудь. Так прошел еще один день.

 Только к вечеру дорога стала сворачивать куда-то вправо. И уже в темноте они вновь услышали раскаты дальней канонады. Ночь была короче и беспокойней предыдущей. Даже дети не могли уснуть до рассвета и с первыми отблесками солнечных лучей на бледных волнах рассеянного тумана путники двинулись дальше в сторону непрерывного гула

 Утром бричка катилась по пыльной дороге вдоль безграничного кукурузного поля. По дороге шли разные люди. Все эти люди с трудом передвигали ноги. Они несли чемоданы, сумки, узлы. И все шли молча. Без разговоров. Без плача.

 Днем Анна и ее спутники увидели поезд с эвакуированными. Они не успели сесть в этот поезд два дня тому назад. Поезд теперь шел впереди примерно в километре от них. Оставляя черный шлейф дыма, паровоз тянул десяток вагонов. А над ним кружили два черных самолета. Они по очереди обгоняли паровоз и на бреющем полете заходили в лоб и скользили над вагонами. А потом из самолетов стали выпадать какие-то черные бочонки. Вагоны стали корежиться и разваливаться, падать с высокой насыпи, гореть. Огонь красными языками лизал деревянные стены вагонов. Из вагонов взлетали вверх, а потом падали вниз маленькие черные человечки, нелепо размахивая руками и ногами.

 Потом стало слышно грохот взрывов.

 А самолеты полетели над полем и над дорогой, по которой катилась бричка, и по которой шли толпой женщины, дети, старики... люди, много людей.

 Нюня бросила на землю машинку, которую сегодня на рассвете снова закутала в ковер и несла на закорках, сгибаясь от тяжести.  От охватившего ее ужаса Анна схватила своих мальчиков из брички и забежала в высокий подсолнечник.

 Вчерашний покой казался ей нереальным. Или нереально было то, что она видела сегодня? Самолеты пронеслись над их головами с натужным гулом и стрекотом, как будто кто-то шил на ее швейной машинке что-то длинное, как простыня. Или даже длиннее.

 Анна не слышала ничего, кроме этого стрекота. Она не видела ничего, кроме огромных синих глаз своих сыновей и отраженных в их глазах самолетов. Она опрокинула мальчиков на землю и упала прямо на них.

 Несколько минут спустя (это длилось бесконечно долго) она поняла, что самолеты уже улетели назад, на запад. Анна встала, поднялись и мальчики, молча они отряхнулись и тогда только взглянули на дорогу, по которой ехали, казалось, в прошлой жизни.

 На дороге лежали люди. Раненые. Убитые. Кто-то страшно выл. Кто-то пытался встать и, шатаясь, идти куда-то. Из подсолнечника выходили еще люди. Молча обходили убитых и раненых. И шли, не глядя никуда, только себе под ноги.

 С обочины дороги поднялась Ксения, подняла свою дочку, подошла к Анне. "А где бричка?" - спросила одними губами. Брички и ее хозяина, и лошади не было видно нигде. Анна нашла в пыли брошенного зингера, с трудом перекинула узел через плечо. Ксения подхватила вещмешок на плечо, взяла за руки дочь и младшего сына Анны. Анна свободной рукой заправила волосы под шляпку и сказала: "Надо идти. Фронт близко. Скоро догоним наших".

 Они шли три месяца. Фронт то был где-то впереди, то оставался где-то сбоку и сзади. Каждый день над ними, тяжело урча, пролетали немецкие самолеты. Иногда они летели высоко, под тонкими полупрозрачными облаками. Иногда они летели так низко, что казалось им были видны стеклянные глаза лётчиков, устремленные прямо на детей. И еще казалось, что вот сейчас он нажмёт на гашетку и всё закончится.

  Несколько раз они видели самолёты с красными звёздами на крыльях. Эти самолёты летели на запад. Всегда только на запад. Они ни разу не видели, чтобы наши краснозвёздные самолёты летели на восток. Один раз они видели вдалеке воздушный бой: два маленьких ястребка атаковали два "мессера", летевших в сопровождении "юнкерса". Ястребки налетали на врагов, отскакивали назад, переворачивались в воздухе и снова бросались в бой. Вскоре задымился один из "мессеров", оба мессера развернулись и полетели назад. "Уррррааааааааааа!" - закричали мальчики, но тут один из ястребков резко качнул крыльями и рухнул на землю. Они увидели взлетевший в воздух черный дым, затем услышали взрыв и дети заплакали. Мальчики еще не разу не плакали с начала войны, а теперь, размазывая по щекам слезы, они побежали в ту сторону, откуда поднималось теперь и пламя. Анна бросила свою поклажу и хотела уже догонять сыновей, но тут дочка Ксении легла на дороге, поджала к животу ноги, обхватила голову руками и закричала: "Не хочу! Не хочу!" Она так страшно кричала, что мальчики остановились,оглянулись на девочку, побрели к дороге, опустились около девочки на землю и старший стал гладить её по спутанным волосам: "Ну, ты чего? Не надо. Всё хорошо. Наши победят, вот увидишь".

 Однажды они остановились около каких-то кустов. Накануне они проходили большое село, где Ксения с дочкой попросили милостыню и получили несколько ломтей хлеба, и Анне удалось немного заработать. Она сшила две юбки из занавесок для женщины, пустившей их на ночлег, и платьице для её девочки из большого пёстрого платка. За это женщина накормила их ужином из кукурузной мамалыги и дала им в дорогу молока и домашнего хлеба. Эта добрая женина предложила Анне и Ксении оставить у нее детей, но Анна вспомнила, как вот точно также когда-то, почти четверть века тому назад, её сестре предлагали хуторяне оставить у себя маленькую Нюню, но Дуся, которая была сама еще ребенком, не отказалась от сестры. Так как же теперь Анна может оставить своих детей? Нет, они должны быть только вместе, она вместе с сыновьями должна вернуться к сёстрам.

 Ранним утром они вышли из гостеприимного дома, тепло попрощались с хозяйкой и пошли по длинной улице, обсаженной вишнями. Вишни стояли понурые и пыльные. Ягод на них уже не было. В конце улицы Анна и Ксения наполнили фляжки водой из колодца с высоким журавлем, долго-долго пили холодную воду, умылись, умыли детей и покинули село с сожалением. Здесь, впервые за несколько дней они немного отдохнули. Если бы им не надо было идти, они с удовольствием остались бы здесь до победы. Но "Надо идти", - сказала Анна, и они пошли. А днем увидели тот воздушный бой...

 В тот день старший сын Анны довольно сильно поранил ногу. Это случилось когда он резко развернулся на выгоревшей траве луга и побежал назад, к плачущей девочке. Его сандалик порвался и металлическая пряжка-застежка расцарапала до крови стопу. Вот тогда Анна и Ксения решили немного передохнуть под густыми кустами. Анна расстелила коврик, аккуратно отставив швейную машинку вглубь куста. Дети с наслаждением растянулись на коврике. Они поели немного хлеба с молоком и, уставшие от долгой дороги и тягостного впечатления гибели нашего лётчика, разморенные едой и жарой, уснули до вечера. 

 Вечером их разбудил треск мотоциклетных моторов. По дороге мимо них катились немецкие автоматчики в низко надвинутых касках. Автоматчики не смотрели на женщин с детьми, испуганно прижавшимися друг к другу. Моторы тарахтели громко и страшно. Солдаты с автоматами за спинами тоже выглядели страшными. Несколько минут мотоциклы проезжали мимо перепуганных женщин и детей. Казалось, они никогда не закончатся, так много их было. Они ехали, быстро скрываясь за крутым поворотом дороги, но не заканчивались. Но вот, наконец, они проехали мимо. Старший сын Анны встал и прихрамывая побежал от куста к дороге, на которой еще остался последний мотоцикл. И вдруг этот мотоцикл затормозил. Из  коляски вышел худой немец, что-то сказал водителю и пошел к мальчику. Сердце Анны остановилось.

 Мальчик стоял, испуганно глядя на приближающегося немца. Немец протянул руку, потрепал по вихрастой голове, что-то спросил, показывая пальцем на ногу мальчика. Женщины и дети молчали. Немец поджал губы, присел перед мальчиком, и приподнял его кровоточившую ногу, осмотрел глубокую царапину, покачал головой, достал из небольшого рюкзака бинт и флягу, полил из фляги на рану какой-то жидкостью и быстро перебинтовал раненую ногу, встал с колен, снова потрепал мальчика по волосам и, отвернувшись, не глядя на Анну, Ксению и детей, пошагал к мотоциклу, молча сел в коляску и уехал. Его напарник всё это время также молча смотрел вперёд на дорогу.

 Анна и Ксения бросились к мальчику. Анна схватила его в охапку, прижала к себе и заплакала. В этот день они больше никуда не двинулись, остались ночевать под разросшимися густыми кустами.

 Утром их разбудил глухой гул. Спустя несколько минут из зарослей выбежал красноармеец, увидел их бивуак, резко затормозил: "Вы откуда тут? Уходите немедленно. Здесь через час такое будет! Уходите быстро!" Анна услышала нарастание гула и треск ветвей. Несколько бойцов выкатывали на пригорок около кустов пушку. "Уходите же! Вот туда, туда!" - красноармеец махнул рукой в сторону густых зарослей. Женщины подняли детей, Анна начала заворачивать зингера в коврик. "Да уходите же!" - истошно заорал командир, - "еще несколько минут и вам уже ничего никогда не понадобиться!" И они побежали. Побежали туда, куда им махнул рукой лейтенант. Продираться сквозь колючие дебри было трудно. Они все расцарапались, но продолжали бежать. А потом они услышали грохот. Грохот всё нарастал. Земля вздрагивали и стонала под ногами. Стало так страшно, что бежать не осталось сил. Они упали на стонущую землю, прижались друг к другу и замерли.

 Этот ужас продолжался довольно долго, а потом всё резко стихло. Анна велела всем сидеть на месте и не разговаривать, а сама, крадучись, пошла к тому месту, откуда их выгнал лейтенант. Она вышла на пригорок, увидела разбитое орудие, мертвого солдатика, развороченную землю в том месте, где еще несколько часов назад её дети лежали на коврике. "Это опять Вы?" - услышала она громкий окрик, - "можете теперь здесь располагаться. Бой закончился. Но лучше идите с нами. Завтра здесь уже будут немцы". Он очень громко кричал, но ей не было страшно. Она сказала ему: "Немцы здесь уже вчера были. Мы видели их. Мотоциклисты". Он прижал к ушам руки, напряженно вслушиваясь в ее слова, потом ответил: "Больше нет этих мотоциклистов. Но нам всё равно надо уходить. Завтра здесь будут другие, а у нас нет боеприпасов. Вот, даже пушку здесь оставляем". "Но она же разбита?" - удивилась Анна,- "Зачем же ее с собой тащить?" "Это мы её взорвали. Последним снарядом. С ней из окружения не выйдем, а воевать без снарядов тоже не получается. Ну, что, идете с нами, или останетесь?" "Нет, нет!" - засуетилась Анна, - "Я только детей приведу. Они там, в зарослях остались". "Мы тут, Аня. Мы за тобой пошли, очень страшно стало за тебя" - послышался голос Ксении и она с детьми вышла на развороченную поляну. Лейтенант покачал головой, совсем как давешний немец, его уцелевшие бойцы завернули тело погибшего товарища в плащпалатку и опустили на дно воронки. Они руками засыпали тело, постояли минуту в молчании, лейтенант дал команду: "Пли!", прозвучал прощальный залп из солдатских винтовок. "Мы еще вернемся сюда", - зло проговорил лейтенант, - "мы не оставим тебя тут безнаказанно. Ты с честью выполнил свой долг. Теперь наш долг отомстить за тебя. Прощай, брат!" - он помолчал и добавил, - "В путь, товарищи! Нас ждут в расположении полка". И они пошли по дороге туда, куда накануне ехала колонна немцев. Дорога была теперь вся в колдобинах. Ксения вслед за бойцами повела за руки свою дочь и младшего сына Анны.
 
 Анна полезла в кусты в поиске своей спасительницы - швейной машинки, но не смогла найти ее среди переломанных веток, ям и свежих куч земли. Старший ее сын позвал: "Мама, идем, а то не догоним!" И они пошли вместе с солдатами на восток.

 Они долго шли без остановок. К вечеру пришли в расположение полка. Здесь их накормили и посадили на дрезину, и они проехали по железной дороге почти сто километров. А потом опять шли. Шли долго. Проходили какие-то села и хутора. Иногда их угощали хлебом или молоком. Иногда прогоняли: "Уходите, уходите, самим есть нечего!" Иногда их так прогоняли, а потом догоняли и украдкой, словно таясь от самих себя, совали детям кусочки хлеба. Иногда им давали не хлеб и не молоко, а воду. Несколько раз им дали по картофелине на каждого.

 И так они шли долго-долго. Долгих три месяца. На восток. Всё время на восток.
 Под Горловкой Ксения простилась с Анной и пошла на север, где-то в Тамбове она надеялась найти своих родственников. Анна продолжила путь на восток. В Ростов. К старшей сестре. К своей семье.

 Там, в Ростове, она надеялась немного отдохнуть и найти работу. Без работы она не сможет выжить. Не верилось, что Ростов займут немцы. Ростов, где она выросла, где прошли её детство и юность. Где она училась и встретила свою любовь. Город, принявший их когда-то сурово, но приютивший сирот в детской трудовой колонии, созданной на территории разграбленного монастыря. Этот город стал для Анны родным и любимым. Здесь были все её родные и друзья. Анна знала, что в Ростове ей помогут найти работу. Потому что здесь был её детский дом. Детский дом с суровым названием "детская трудовая колония", подаривший ей полуголодное, но счастливое детство.

 Колония их была маленькая и дружная. Тридцать девочек и мальчиков, ставших навсегда одной семьей под чутким и заботливым присмотром троих взрослых. Это тогда они казались взрослыми. На самом деле старшему из них, Казимиру Эдуардовичу, было только двадцать лет, а Наталье Николаевне и Ольге Владимировне не исполнилось и восемнадцати. Они были почти ровесники Дуси, старшей Нюниной сестры. Но они сумели воспитать своих воспитанников. Все эти девочки и мальчики окончили школу, а потом почти все поступили в университет. Только Дуся не стала продолжать обучение. Она стала помощницей воспитателям и с тех давних пор работала в их детском доме. В свои двадцать лет она вышла замуж за Казимира Эдуардовича, родила дочку, но ни одного дня не пропустила, продолжая преданно служить осиротевшим детям.

 Теперь все  мальчики пошли на фронт, воевать за свою страну, а девочки... Кто-то записался в санитарки или медсестры, кто-то выучился на радисток. Из тридцати детей их выпуска двадцать ушли на фронт. Казимир тоже. И казалось, что они не дадут врагам завоевать их родной город. Верилось, что там, в донских степях немцев остановят и погонят назад. Но через неделю, Анна только-только приступила к работе в небольшой конторе, выяснилось, что фашисты наступают, что скоро город будет сдан. Надо было уходить. Но куда ей идти? Две другие сестры Нюни, Рая и Зоя, получили после университета распределение в Ставрополь. Можно пойти к ним, но это очень далеко, свекровь Анны жила намного ближе, в Тихорецке. И Анна приняла решение идти с детьми в Тихорецк. После тысячи пройденных километров эти сто семьдесят казались пустяком.

 Накануне того дня, когда фашисты зашли в Ростов, из госпиталя, после ранения на фронте, вернулся Казимир. На одной ноге. Он поддержал Анну и велел Дусе идти с Анной в Тихорецк, уводить детей от опасности. Сам он не мог идти с ними и обещал догнать их позже.