Глава 5

- Господин Фотий, помогите! - Горбач перехватил Кристу поздним вечером на лестнице, покачиваясь не от опьянения, а от волнения. - Жена все ночи напролёт за письменным столом просиживает. Вот и сейчас – так и застыла, как бесчувственная, только щёки горят. Я уж и так, и этак, говорю – сожжёшь себя, спать нужно, во сне болезни проходят…

- Во сне, конечно, что-то, может и пройти. Но в целом информация устаревшая, - устало ответила Криста.

- Так моя бабушка высказывалась, - сказал Горбач, оправдываясь. – Но раз вы так говорите – значит, устарела. Вам виднее, господин лекарь. – Он явно загрустил после слов Кристы, словно лишившись ещё одной хрупкой опоры.

- Сон сну рознь. Иной сон только чудовищ и порождает. Чтобы лечил, заботы тягостные сбросить надо, у близких прощения попросить, душу перед сном очистить молитвой искренней, и тогда ангел пошлёт сны сладкие и целительные, - говорила Криста на автомате, думая о другом, нечаянном и печальном.

- А она вот не спит. Так вот и сейчас сидит и сидит. В стенку смотрит. А мне нехорошо. Спрашиваю – лапушка, что надо? Лекарства? Плохо тебе? Нет, говорит, не плохо. А как? А никак. Странно. Вот как.
- Не стоит тревожиться. Рецидивов болезни давно не было. И не будет, я уж послежу за этим.

- Да, да, конечно. Только раньше она на меня по-другому смотрела.  Словно просила: «Побудь со мной, не уходи, прижмись крепче». А теперь смотрит так, словно говорит: «Что-нибудь надо?»
- Наверное, это мнительность. Не всегда в глазах прочесть можно глубинное. Чаще видишь то, что хочешь видеть, или то, чего боишься. Госпожа Эмилия просыпается, новое вдохновение обретает. Наступит день, когда принесёт она в редакцию свои творения, и родится новый автор. Так что пускай работает.

- Да я что – я не мешаю, - смущённо улыбнулся Горбач. - Говорите, хорошо пишет?
- Душевно, Коста, боговлюблённо.
- Вашими бы устами… Хочется верить, да боязно.
- Верить не бойтесь. Вера спасает. Верьте и молитесь.
- Да-да, да-да…

Когда Горбач вышёл из дома с удовольствием покурить перед сном, что вполне заменяло ему молитву, Криста не превозмогла отчаянного, скребущего, грешного любопытства, неслышно вошла в комнату Эмилии, сидящей истуканом с остановившимся взглядом, подошла скользящим шагом к ней сзади и заглянула через плечо, удерживая порыв положить руки на плечи. На листке, лежащем перед хозяйкой, было только 4 строчки:
«Когда пришёл он, вздрогнула Земля,
и тени вздыбились, и проклиная, и моля.
И понять никто не в силах, что легко,
бальзамом Небо на душу легло…»

Эмилия вздрогнула, но от каких-то внутренних своих течений, и не обернулась, и завертела ручкой, и начала торопливо записывать что-то ещё, а Криста поспешно попятилась, заскользила назад: негоже тревожить и через плечо заглядывать, а ещё гаже – в мысли лезть. Человек в астрале витает, стихи сочиняет.

А наутро, когда Горбач отправился в поле, Эмилия и Борис ещё сладко спали, а Дэниц ещё и не возвращался, у Кристы на сердце вдруг расцвёл странный цветок. Криста поднялась, оделась, спустилась вниз, чтобы выйти во двор и накачать воды – ведь сегодня был душевой день.

Криста увидела подле крыльца знакомую фигуру. Девушка в серебристой курточке стояла неподвижно и курила, любуясь осенним садом, и она с радостью поняла, что Анна вернулась из города домой. Вот и славно! Криста пошла к ней, не таясь, с открытой душой, без маскировки.

- Анна, вот радость-то! Не только отец с матерью скучали. И я соскучилась, не скрою, милая.

- А, Криста! А я–то как соскучилась по своим! Мне тут лучше, чем в городе, вот, стою, наслаждаюсь покоем… А ты хорошо выглядишь. Красивая. Зря в мужчину играешь – нет в этом ничего почётного. Невелика честь под мужика косить. Хотя я тебя понимаю – мужчиной быть приятнее, им всё позволено, только как ни старайся – их не перешибешь, верно? Чую, и тебе от них досталось, коли бабой быть не желала, – Анна улыбнулась полными, ярко накрашенными губами. Однако Криста заметила, что вокруг глаз Анны засинели круги, под глазами припухло. – Права я, скажи, ведь права?

- И да, и нет. А среди мужчин достойных хватает – всё зависит от того, чего ты сама от него ждёшь, чего желаешь, как рассматриваешь… А что по дому соскучилась – это хорошо, замечательно! Лучше родного дома нет! Он точно якорь – где бы ни плавал, как бы далеко не отнесло, он всегда поможет дорогу назад проторить.
- Если раньше на дно не утащит. Нет, якорь сбросить необходимо, и парить одиноко и свободно. Ни к кому не прилепляясь.
 
- Отчего же невесело об этом говоришь? Почему не продолжала парить свободно?

Анна не ответила, отбросила докуренную сигарету и отшвырнула носком сапожка окурок, потом вытащила новую сигарету, щёлкнула зажигалкой, сладко прикурила.
– Потому что всё вокруг ложь, враньё, и доверять некому. Одни фантомы. Будешь спрашивать, интересоваться, как жила, почему денег матери не слала? Не будешь, по глазам видишь, верно? – она затянулась с наслаждением. - Не нужны мои таланты никому, Криста.

- И что же, друзья Дэница не помогли? – спросила Криста, с упавшим сердцем предполагая ответ.

- Нет у него никаких друзей семейных. А те, что есть – такие же мерзавцы. По адресу, что он мне дал - один дружок, Криста. И тот – дерьмо! В постель лез, клеился, кобель мерзкий, прыщавый, я ему хвост прищемила, да потом деваться некуда было, посуду мыла в закусочной, при ней и ночевала. - Анна с отвращением сплюнула. – Напарник твой, стервец, правильно рассчитал – не говорила я матери об этом, чтобы не расстраивать. Месяц пожил со мною – и слинял. С собой не приглашал. Шлялся чёрт знает где. То ли играл, то ли у других баб жил.

- Но ведь ты собиралась походить по редакциям…

- Собиралась. Походила. А потом стосковалась по дому в одиночестве, вот что. Не хваткая я. Домашняя, при якоре. - Анна произнесла это слово с отвращением.

- Так что же редакции?
- У них своих хватает. «Живописцев». Сказали, рисую неплохо, а сюжеты избитые. И имени нет. В смысле раскрученного. А у меня на раскрутку денег нет. Вот если в соавторы пойду… Месяц отпахала, как проклятая, на подрисовках, пару циклов под чужим именем напечатали, а мне гроши – безымянная я, вот так. Да ещё и лапали. На то же самое напоролась. Мои картины не нужны. Задница нужна. В этом бизнесе, Криста, не только головой и руками работать надо, а ещё одним небезызвестным местом. Вот, ещё предлагали в порно сняться, говорят, у тебя на морде лица написано – порнозвездой стать… - Анна хохотнула, стряхнула пепел.

- И что же? – испуганно спросила Криста. – Неужто согласилась?
- Что я, дура? Нет, идея неплоха. Заработать можно хорошо. Да одна закавыка вышла.
- Не кури, пожалуйста, - умоляюще попросила Криста. – Не полезно это…
- А что полезно? Мне теперь ничто не впрок. И сама я себе не впрок. Не нужная.
- Милая, что за морока? Откройся, чем смогу - помогу…

- Беременна я! Два месяца минуло – с той проклятой вечеринки! Что, теперь личико скривишь нежное?
- Нет, милая сестрица…

- Спасибо, что не брезгуешь. – Анна захохотала и сжала невеликий пока живот обеими ладонями: - У-у-у, проклятущий! Что с тобой сделать? Удавить, пока не родился? С таким-то наследием. Ведь и пила, и курила, сестрица… милая. Или напротив… Надежда у меня была… - Анна опустила голову, потом подняла, встряхнула волосами. - Как ты думаешь, он вернётся ко мне? Он – Дэниц? За месяц – ни одной весточки, ни одного звоночка… А меня к нему всё тянет и тянет, не отпускает…

Криста медленно покачала головой: - Не думаю. Врать не стану. Такие, как он, чаще всего не возвращаются. Находят новенькое. Дурочек ловят на живца. Где однажды удили – там, считай, опустошение случилось. Экология души поругана. Права ты в одном – накуролесить успела, душу затемнила, но не поздно исправить, очистить её, душу, тогда и ребёнок чист будет.

- И ты помогать возьмёшься?
- Обязательно, милая, рассчитывай на меня, куда я денусь.
- После того, как меня мордой в грязь макнули?
- К чистой душе грязь не пристанет.

Кристу задел до глубины души этот тоскливый вопрос. Конечно, Криста пообтёрлась тут, но неужто и она пуд грязи собрала на себя?
- И что, от тяги к нему меня избавишь?
- А ты хочешь?

- Нет, Криста, не хочу. Такого, как Дэниц, у меня не было. И не будет. Тянулась и тянулась, насытиться не могла! Только поймёшь ли это ты, безгрешная?

- Значит, не стану избавлять. Дождусь, пока Господь вразумит, сама созреешь.
- А если не вразумит по второму разу? Надоело ему вразумлять? Неужели всё зря?

- Ничего в этой жизни зря не происходит. Попробуй ощутить связь с Космосом. Вернись к Большому Искусству. Посвяти себя воспитанию в духе праведности.
Криста говорила – и сама себе не верила, морщилась от слов собственных.

- А ребёночек-то может быть таким же, как и он. Не думала?
- Каким же? – Криста изобразила непонимание. - Ребёнок – это ребёнок. Беззащитное и невинное. Ангелочек маленький…
- Ангелочек? Держи карман! Будет он у меня красавец и наглец великий, вот! Развратник, игрок и мошенник. Может быть, и убийца. Как папаша. Вот тебе и всё воспитание в духе праведности! Чертёнок, короче!
- На этот счёт не тревожься, я этого не допущу, - Криста нахмурилась и сжала кулаки.

- А может, пусть лучше чёртом станет? Легче жить будет. Ладно, уговорила. Воспитаю как-нибудь. Если не загнусь раньше. А чтобы прокормиться, пойду работать. Грех жаловаться. Заказчиков благодаря Дэницу у меня теперь хватает. Мамаша Галина для своего борделя заказала рекламку - что-нибудь этакое возбуждающее, зоологическое – вроде того, что сатир современную девку трахает. Хорошо заплатит – надолго хватит.

- Беременным нельзя на грязное смотреть. Да и создавать его не стоит. Оно в Космосе аукнется - и к тебе вернётся.
- Тебе ли говорить – не ты же беременная от заезжего чертяки, хоть и тусуетесь на пару. Скажи честно, он и тебя совратил, нет? Или совместно развратничали? Иначе с чего живёте бок о бок, а? – в голосе Анны было столько страсти, что Криста даже попятилась.

- Не думай так, - Криста зажмурилась, отгоняя от себя и от Анны видение, для себя  гнусное, для Анны прелестное – Дэница с гордо поднятой плотью. – Это никак не возможно – разного мы цвета, сестра. Никак не совмещаемся.

- Поклянись, что у тебя с ним ничего нет!
- Клянусь – ничего нет, и не было. Да и не могло быть – непорочна я, Анна, иначе как учить смогла бы?
- Ты, никак, и в одной постели с ним ухитришься непорочной остаться! – хохотнула Анна. – Опыт не передашь?

- Мой опыт никому не впрок, - грустно возразила Криста. – Знаешь, я иногда даже завидую женщинам, только иногда.
- Даже мне?
- Даже тебе. А Дэниц… Просто он легенду мою прикрывал.

- Легенду… А я думала, что учить могут лишь те, у кого опыт имеется. Личный. Ни одна теория так не вразумит, как живые впечатления!
- Опыт у меня есть, не сомневайся. И говорит он только об одном: больше доверяйте Господу Богу, в любовь его верьте, заповеди блюдите. Как мало нужно человеку, чтобы сохранить свою экологию!

- Это только так кажется, Криста, что мало. Заповеди просты, а жизнь слишком сложна и запутанна. Не всегда применить получается благие советы.
Криста подивилась невесёлым, раздумчивым словам Анны, словно бы древняя старуха стояла перед ней. А Анна вдруг подняла голову и спросила со страстью: - Может, тогда произнесёшь пару заклинаний, пару молитв – и проклятого ребёнка из меня выкинет? Нет? То-то…

- Не говори так, Анна. Новая жизнь – чудо великое. Сколько раз на дороге и роды принимала, и с детишками нянчилась – никогда не переставала удивляться. Будь то птенец вылупившийся, сука ощенившаяся, или беженка бездомная – чудо оно и есть чудо. Не кляни его. На тебе и так грех – искусство своё чистое променяла на непотребщину. Зачем же усугублять?

- А может, к Барбосу на содержание пойти? – задумчиво произнесла Анна, не слушая проповедницу. – Он на меня давно глаз положил, старый хрыч, ещё когда училась, на дороге поравняется – и непременно за ляжку щипнёт. До сих пор глаза лупит и намёки делает.

- Жизнь ребёнку испортишь, милая сестрица. Рано или поздно выкинет тебя старый хрыч. И сама на панели сгинешь. Есть лучший выход.
- Никак умная сестра даст рецепт для непутёвой. И, наверное, бесплатный. Доктор ты наш! – Анна горько скривилась. – Лучше травок для выкидыша поищи, пока не поздно…

- Не надо травок, сестра, - Криста подошла к девушке и ласково коснулась ладонью плеча, мягко и трепетно. - В монастырь ступай. Тогда и будет у тебя ангелочек. Наследство такое иметь – не воздух испортить. Опасные гены. Но силы невероятной. Сама посуди. Как легко ты сдалась на посулы и уговоры о сверкающей и лёгкой жизни, об удовольствиях, насквозь порочных и идущих вразрез с самой жизнью. Но удовольствия не могут вечно длиться, рано или поздно кончаются, как и жизнь, и прощение небес. Рай на земле не ищут. Единственный выход – идти в монастырь. Не по долгу говорю, от души. Там люди другие, чистые. Кров и защита. Забота материнская и работа праведная – на глупые мысли времени не будет, а умные – помогут вытащить из глубины, куда ты их затолкнула, чтоб не мешали.

- Уговариваешь. Рада, небось, что есть, кого уговаривать. А ну как папашу спросить, что он думает? Вот заглянет домой – и спросим. В глаза посмотрю ему.
«Не заглянет», - хотела сказать Криста. – «Знаю, что не заглянет и не залетит теперь. Затаится. Не нужна ты ему, девочка». Но – промолчала. «Зачем зря растравлять. Лучше уговорю в монастырь податься. И ей хорошо, и ему, и Небу». На пути Кристы встречались Храмы достойные. Вот самое время и связаться со своими друзьями.

- Твоя беременность – не болезнь, а дар. Знак свыше, - продолжала утешать Криста. – Особая пометка…
- Знак? Пометка? Дар? Мамина болезнь, скажешь, тоже испытание свыше? Чепуха. Это – садистские штучки мироздания. Изощрённое издевательство. Эксперименты вивисектора, - усмехнулась Анна.

- Не говори так, - тихо попросила Криста. – Он слышит. Ему обидно – ведь Он никому не желает зла, Он любит всех. И меня ты подводишь – значит, я не сумела открыть перед тобою истинный путь. Сияющий. Не научила молиться…
В голосе Кристы звучало столько скорби, что Анна смутилась.
- Ну… - проговорила она, нервно теребя прядку волос. – Ну, открывай, Криста, глубину похеренную. Давай попробуем, что ли. Может, поможет твой путь зажевать и переварить эту гадость в душе, чтобы не было поминутной отрыжки. Давай, поучимся молиться…

…И Криста немедленно связалась со Святотроицким Храмом. Христом Богом попросила за свою подопечную мать-настоятельницу Святотроицкого монастыря Преподобную Евлампию. Потом снарядила, сама съездила за билетами на электропоезд.

- Ты готова, милая?
- Что, прямо так и сразу?
- Чем раньше, тем лучше.
- А как же мама?
- Маме расскажи, непременно.
- Не хочу её беспокоить лишний раз, боюсь. Зачем ей столько расстройства?
- Что ж, если не хочешь мать тревожить – не тревожь, пережди это время в местах чудных, благостных. Там поймёшь, что есть благодать Божья. А если и не поймёшь сразу – так погоди, время будет и подумать, и с добрыми, честными людьми подружиться. Там работный дом – лучший в области. А маме скажем, что на работу там устроилась. Что недалеко от истины, голубушка.

- А рисовать-то там смогу? – робко спросила Анна.
- Как же, к мастерской тебя и приставим. Славные лики писать станешь, а не глумливые рожи, вот и очистятся рука и глаз.
- Ох, лики! Я когда-то любила портреты рисовать. Может, и там над ними поработаю. Ты только меня не бросай сразу, иначе сбегу, не выдержу одиночества! Боюсь, словно в тюрьму…

- Конечно, сестра, я с тобой побуду, помогу освоиться, и навещать стану. Только какая же тюрьма, какое же это одиночество, когда вокруг – сёстры во Христе, и Господь наш, Отец Всемогущий, лично с тобою беседовать станет? Поверяй ему тайны, поверяй ему душу – глядишь, отступит одиночество. И для ребёнка польза.

 Криста лично сопроводила девушку до места, представила Наставнице, Матери Ефросинье. Оставалась с Анной полдня, чтобы ей так страшно не было, поводила по территории работного дома, вместе службу послушали, а к вечеру, когда увели её девушки к матери-настоятельнице на обстоятельную беседу, вернулась домой. «Нелегко ей будет», - рассуждала она сама с собой, трясясь в автобусе. – «Девушка живая, энергичная, ласковая, на свободе росла, рисовала, что хотела. И мечтать не боялась, и жизни не боялась. Цель имела. Дэниц перекорёжил её, извратил свободу. Теперь – снова перемены. Теперь - внутри. Совсем в другом нутре. И впрямь, впору одинокой и заброшенной себя почувствовать. Когда ещё привыкнет? Конечно, Мать Ефросинья слишком неволить не станет. Работу по душе и по силам найдёт. Пустоту и метания в душе молитвами заполнит. А ребёночка её будущего я благословлю – и взрастёт он не сорняком в междурядье, а… чем взрастёт-то, други золотые? Морковкой на грядке? Может, зря я её… туда? Да нет, не зря».

Криста сошла на остановку раньше и шла, не спеша, напрямик через луга, наслаждаясь прохладным, свежим днём, серебристо-седой травой в пояс, журчащими ручейками. Шла – и отдыхала, и любовалась Божьим миром, и красота развеивала тревоги: всё хорошо будет, всё будет замечательно!

- Дядя Криста, дядя Криста! – громко зашептал Борис, размахивая каким-то белым пакетом, едва только Криста взошла на порог дома Хоумлинков. – Вам известие!
- Что за известие? - Криста взяла конверт, повертела его, заглянула внутрь – там оказалась единственная записка: «Криста, лапушка, я обретаюсь в четырёх километрах, в развалинах за Ульзаном. Приглашаю на экскурсию. Завтра же с утречка. Только, чур, никому не слова. Твой Дэниц. Кстати, не прихватишь ли чипсов?»

- Ты его видел?
- Ага.
- Где?
- В Ульзане. Могу отвести.
- Не стоит, я сам как-нибудь.
- Да ладно, со мною быстрее, я вас напрямик проведу, тропинками, через овраги.

- Я сказал – нет! – отрезала Криста сухо, не обращая внимания на недовольство мальчика. Она сходила в ближайший в ларёк за сухариками и бутылочкой минералки: обойдётся сибарит без чипсов. Остаток дня провела в своей комнате, читая Библию, да не слишком-то и читалось, всё тревога грызла. Даже к обеду не спустилась, лишь к полночи тихонько сошла на кухню испить воды и пожевать хлебца с солью и холодной картошкой.

А ранним утром немедленно собралась и отправилась в Ульзан. Она бодро шагала по заброшенной просёлочной дороге, отходящей на северо-восток от Торбанка, наслаждаясь бодрящим воздухом и свободой. Обогнула вышку для мобильной связи. Затем дорога перешла в тропу и спустилась в овраг, поросший леском в полноте зелёной красы. Сразу стало сумрачно и сыро.  Она огляделась, выбрала у дороги дуб пообъёмистее, и спряталась за него. Через пятнадцать минут крадущимся мягким шагом явился Борис. Он шагал, высоко поднимая коленки, словно бороздил реку, но когда Криста выступила из-за ствола ему поперёк, вздрогнул и споткнулся.

- Я же сказал тебе – не ходи со мной! – укоризненно покачала головой Криста.
- Вам можно, а мне нельзя, что ли? Это дискриминация! Это мой лес, я тут сто раз ходил!
- А на сто первый я прогуляюсь без тебя.
- Дэниц – мой друг, - упрямо сказал Борис. – Я всё равно к нему пойду. Я там вообще уже сто раз был, на развалинах, а вы ни разу.
- Ладно, - сдалась Криста. – Идём вместе. Показывай ближайшие тропинки!

Так они шли, болтая ни о чём, подкидывая носками туфель орешки и камушки. Борис рассказывал о своих мальчишеских заботах, о мечте иметь мотоцикл, о ребятах из класса и вредных капризных девчонках… Наконец они вышли из оврага и начали подниматься вверх по медлительному, пологому склону. Наверху тропа исчезла. Луговина была тут изрыта котлованами не природного происхождения, там и тут попадались проржавевшие металлические конструкции, вросшие в землю, безобразные строительные и бытовые свалки, зацементированные площадки, покрытые битым стеклом, и остатки каких-то кирпичных построек или каркасов от них, давно проросшие бурьяном: смотри в оба, не то напорешься! А затем впереди замаячил длинный холм не холм, домина не домина – некое наполовину занесённое землёй и поросшее кустарником строение, всё в мощных перекрытиях, походящее на бывший склад или ангар. Только чёрный раззявленный вход, будто пасть, которая собирается проглотить, вёл куда-то очень и очень далеко и глубоко.

Подле этого зева знакомая фигура приветливо замахала руками: это был Дэниц. В одной из рук его покоилась банка с пивом.
- Чипсы принесли? – спросил он вместо приветствия.
- Сухарики. И это ещё слишком хорошо для тебя. Тебе и поголодать не вредно: поста отродясь не соблюдал.

Дэниц сморщился: - И не буду, я не лох, чтобы себя ограничивать. И потом, доходяга, тебе что голодать, что есть – всё едино. А я большой, мне и жратвы требуется много. Ладно, давай сюда, сойдут и сухарики, жадина. А я вот не жадный. Угощайся – у меня тут запас. Был. - И Дэниц поддел ногой стоящую рядом коробку, ловко подкинул ногой последнюю выскочившую банку, вскрыл её и подал Кристе.

- Ты же знаешь, сегодня не пью.
- Всё блюдёшь придворный этикет? Давно пора бросать. И что такое пиво? Хмель и солод, а не кровь праведников.

- Именно, что хмель. А вообще ты прав, Дэниц. Дай-ка банку, пить охота.
Криста пригубила пиво. Опорожнила полбанки одним глотком – и ей стало нехорошо. Нет, не тошнота и не сонливость, и не головокружение легли на пустой желудок. А словно и в самом деле вампиром она к чьей-то голой шее присосалась и цедит взахлёб. Древнее, муторное видение. Предупреждение о том, как легко споткнуться. Криста поперхнулась, закашлялась и с трудом отбросила банку, точно гадюку. Банка глухо и жалобно ухнула о камень и покатилась, выплескивая пиво. Дэниц вяло ругнулся.

- Не в то горло пошло, - сказала Криста, зачем-то оправдываясь.
- Ну и что? Зачем добро переводишь? – проворчал Дэниц. Если он и понял состояние Кристы, то в данный момент зряшная пропажа пива озаботила его сильнее. Криста хотела беззаботно поддеть банку ногой, но промахнулась. Борис оказался удачливее. Он лихо подкинул банку, и та загромыхала внутрь туннеля, продолжая изрыгать пивной фонтанчик. Криста поспешно, слишком поспешно отхлебнула минералки, промывая горло.

- И чем ты здесь занимаешься, Дэниц?
- Как чем? Мечтаю, понимаешь ли.
- Это же бывшая фабрика, - сказала Криста, и подумала, что тут когда-то вполне могла собираться секта сатанистов: уж больно аура неуютная.
- Точно.
- Здесь когда-то произошла забастовка и была жестоко подавлена.
- А вы откуда знаете? Изучаете историю? – заинтересовался Борис.
- Да вроде того, - помолчав, отозвалась Криста. – Опасное место.
- Точно! – снова довольно ухмыльнулся Дэниц. – Тем и живём.

Борис не понял его – потому пропустил заявление мимо ушей. «И хорошо, что не понял», - подумала Криста и ещё раз пожалела, что позволила Борису увязаться за ними. Да как запретить, если он тут уже бывал не раз?

Строение и впрямь уходило под землю, вглубь холма. Свет поступал через вертикальные прорези каждые пять метров, и проход казался полосатым. Ближе к выходу имелся строительный мусор, навалы осыпавшейся или нанесённой земли, какие-то агрегаты и, конечно же, кучки дерьма. Но пахло почему-то котами и полёвками. Затем стало совсем чисто. Они шли по заброшенному шахтному тоннелю притихшие, и лишь Дэниц шаркал подошвами тяжёлых кожаных башмаков и шумно прихлёбывал пиво, а в перерывах между глотками насвистывал.

- Прямо как в аду! – хмыкнул он. – Красота!
- Дядя Дэниц, а вы были в аду? Расскажите! – тут же потребовал восхищённый Борис.
- Ну, ад – это когда мелькание света, грохот, басовый гул, электрические фейерверки…
- Типа дискотеки?
- Ну да, типа дискотеки. Красивые тёлки крутятся, вопли, драчки, когда бутылкой по башке…

- Здорово! А что, если тут устроить дискотеку? Будет как в настоящем аду!
- Отличная идея! Всё равно место пропадает. Дискотека под названием «Ад кромешный»! - восхитился Дэниц. – А ты соображаешь, быть тебе рекламщиком. Но для этого надо выбивать идею из властей. Криста, ты как?
- Понимаю, шутка, я должна смеяться? Ха-ха. Нет, я против, здесь аура тёмная, погибшие в глубине теснятся.
- Привидения, что ли? – деловито спросил Борис. – Супер! А завывать они умеют?

- А ты не боишься?
- Но вы-то не боитесь, – резонно заметил Борис. – Так и я. А чего тут бояться? Подумаешь, какие-то развалины. Ну, фабрика, ну, души. Зато дискотека будет – супер!
- Особенно, если привидение станет пластинку крутить! – подхватил Дэниц, подмигивая. – Привидение – ди-джей! Жаль, что сие неосуществимо по причине отрыва городка привидений от электричества. Зато притащить сюда хороший плеер – вполне реально. Можно и с машины – на первое время. Ну, а в дальнейшем – прибарахлимся, оборудуемся.
Борис заулюлюкал.

Только Криста не принимала участия в оживлённом обсуждении нюансов ада-дискотеки. Ей явно было не по себе. Наконец она заговорила.
- Не сбивай мальца с толку. Рано ему дискотеками увлекаться. Пусть силы на учёбу направляет, а не на сомнительные развлечения.

- Напротив, - Дэниц наконец-то допил пиво, зашвырнул банку далеко вниз – так, что Криста вздрогнула затихающему перезвону-перестуку, беззаботно посвистал вслед – и эхо вдруг отозвалось. Он закурил. – Пусть молодёжь увлечётся хорошей идеей, сама организует – и при деле будет, и помещение с пользой применится. А насчёт «рано» – так детки сейчас ранние. Собственно, они такие всегда были, просто времена меняются. Сегодня им одно по кайфу, завтра – другое. Это, моя радость, от полнокровия!

Криста отчётливо представила себе воплощение хорошей идеи Дэница – ещё хуже, чем на вечеринке у Анны или в баре Бада – при этом воспоминании мрак в душе встал столбом, как плоть Дэница. Хорошая идея: никто не видит, никто не обуздывает, пей, колись, трахайся, ножичком балуйся, а потом родители – расхлёбывай и слезами умывайся.
 
Стало совсем темно, Дэниц зажёг фонарик, но идти дальше желания у Кристы не возникло. Даже Борис притих и жался позади спутников. Звуки шагов, до того гулкие, стали почему-то глохнуть. Фонарик предводителя сновал туда-сюда, вверх-вниз, влево-вправо, и вместе со световыми дорожками сновали тени: брык-брык, шлёп-шлёп, нырк-нырк. Словно и впрямь некто неопознанный скользил вдоль стен, выныривал и молниеносно прятался, крался следом и ухмылялся.

Борис внезапно споткнулся о какую-то железяку, она жалобно звякнула, и звук моментально заглох. Зато всплыли странные шорохи. Криста схватила мальчика за руку и ощутила, что она вспотела и дрожит. И уже мнилось, что тени перешёптываются глумливо, следят исподтишка.

- Что, мужики? – удивился Дэниц. – Что скукожились? Или глюки мерещатся? Пустое всё. Выше нос, царь Борис! Со мной не пропадёшь. Ты же мечтал тут ад обустроить?
- Не повернуть ли нам назад, Дэниц? – попросила Криста помягче, чтобы мальчика не пугать. – Что хорошего в старой фабрике? Не зря местечко даже бродяги обходят. Так и вижу дух этой порабощённой – и брошенной хозяйки: кружит вокруг печальной серой птицей, пытается прошлое вспомнить – а прошлое в прах рассыпалось.

- Птица птицей, а тут в самой глубине любопытные находки встречаются. Остатки станков, ремни приводные кожаные, костяные ручки, плитки и пилки – самый кайф для мальчишек. Не всё разворовали – видно, и впрямь, не позволяет нечто этакое, - Дэниц усмехнулся демонстративно, так что у Кристы побежали мурашки по коже. – Что бы это могло быть, а, Криста? Может, поможешь изгнать?

- Ремни нам без надобности. Изгнанием заниматься не дело. Не люблю ворошить.
- Не тронь – не воняет, так?
- Не тронь зря то, что не трогает тебя. Что раньше тебя прижилось. Здесь не мы хозяева.
- Да, отец Прокопий недоволен будет: его это прерогатива. Ему работать, экзорцировать – иначе, за что хлеб ест?

- Давай, Борис, поворачивай назад.
- Как хотите, - пожал Дэниц плечами. – Я просто хотел территорию показать. Бесхозную ныне, заметь: хозяева отказались от неё. Испугались. Неинициативные. Но нам ли пугаться? Я бы прибрал её к рукам. Сколько пользы можно выжать, сам подумай? Ту же дискотеку для молодёжи. Центр для экстремалов. Дизайн – естественный, в духе Хэллоуина. Уж я бы развернулся. Думал, поможешь денег собрать.

- Ты - прожектёр и романтик, Дэниц? Не ожидал. Ты, рационалист до мозга костей. С каких это пор фантазируешь о пользе?
- А ты думал, ты один такой, в голубые дали устремлённый?
- Ты и вправду о дискотеке задумался? Думаешь свою корысть поиметь из бесовского заведения?

- Что ты, Криста, о молодёжи пекусь! Ну да, я – бизнесмен! Прикинь, район процветать будет. Съедутся сюда богачи и ковбои всех мастей, обогатимся, да, станем королями!
- Преступного мира?
- На бизнесе мир держится. Подумай о пользе!

- Насмехаешься? Хорошо глумится тот, кто глумится последний. А как же духи? Потревожишь.
- Ну и пускай. Чем больше шума – тем веселее.

«А ведь я бы тоже могла развернуться», - вдруг призадумалась Криста. – «Ведь дискотека дискотеке рознь. Если правильно организовать, да правильную музыку выбрать, хороших музыкантов с правильной тематикой, правильное направление задать – то вот тебе и перевоспитание! А дискотека – она всегда для юных соблазн, да, вот и дело хорошее. Может, и впрямь – провести очистку, отправить неприкаянных куда следует? Да и денег собрать – не самая великая проблема. И сама… сама ведь могла бы проповеди читать! И дети бы меня слушали. И слушались. И прогремел бы Торбанк на весь мир, и собирались бы на проповеди люди отовсюду…»
Подумала она так – и смутилась. Как легко увлечься!

- А что, испортишь обедню? – продолжал Дэниц.
- Палки в колёса вставлять не стану. И спешка тут не нужна. Только я на встречу пришёл о другом говорить. Иди-ка, Борис, обратно, выход близко. Иди, не слушай.

Борис сделал шаг вперёд, по-прежнему не признаваясь в том, что здесь место и впрямь неприятное. Потом попятился, развернулся и убыстрил шаг.

- А зачем ты меня сюда вызвал?
- Соскучился! – Дэниц хитро сощурился.
- Я тебе не полюбовница, чтобы скучать! – отрезала Криста. – А вот ответ держать передо мной придётся.
- Чем опять не угодил?
- Что же ты, подлец, от девушки сбежал? Втянул в авантюру, убийством запятнал, а потом спровадил подальше с глаз? – не пытаясь сдерживать благородное негодование, вопросила Криста тихо, когда Борис отдалился достаточно.
- А я в женихи не навязывался. Не люблю навязываться, понимаешь ли. Да и она не дитятко, пора в жизнь окунаться. Взрослая, с фантазиями, вполне достойными кисти величайших порнографов Интернета!

- Что же ты её не поддержал в Гаате? Обещал продвинуть, связи наладить! Тебе же это ничего не стоит, раз плюнуть!
- Дела были! – Дэниц опять закурил.
- Какие же такие важные дела, чтобы бросить девушку одну в чужом городе и с дружками – мелкими подонками?
- Уезжал в Куру и в Горт на сборы экстремалов. А что касаемо мелких подонков, то – мои ученички! В выдающихся подонков не вышли – так это их вина, их, недоносков, проблема. Я хорошо учил.  Я был супер!

Криста смотрела в глубину тоннеля и видела красивого, атлетического, хладнокровного и уверенного в себе мужчину, победно шагающего по проспекту в неоновом зареве играющей, пританцовывающей походкой. Он шагал, и рассыпал вкруг себя флюиды искушения, обольщения, обмана и немыслимого, нечеловеческого обаяния.
Криста сморгнула, прогнала наваждение.

- Ты знаешь, что она беременна от тебя?
- Кто сказал, что от меня? Кто анализы делал? Я того не позволял и не позволю. Мало ли что она скажет? Она без меня в Гаате без малого два месяца жила. Покажи её картины – и любой скажет, она на многое способна. Просто не сумела танком переть – так сама виновата. С первого же облома смякла, такие города штурмом не берут. Да наверняка ты её в монастырь сосватала? Что, угадал? Значит, ей на пользу. Скажи, что недовольна таким поворотом?

- Если бы не Борис, я от тебя мокрое место бы оставила! – сдавленным голосом проговорила Криста, дрожа от гнева. – Дэниц, Дэниц, никак не даёшь ты мне возможности ухватиться за тебя покрепче…
- А ты меня не клей! – огрызнулся Дэниц. – Ишь ты, разбежалась! У нас сейчас силы поровну. А мне даже мандраж твой на руку. Да и ругаться нам с тобой не с руки. Не зря нас в одной точке свело, завязало в один узелок.
- Как завязало, так и развяжет. Ты меня в свой котёл не утягивай. Играй свой джаз в одиночку.

- Все мы в одном котле сейчас варимся! – радостно осклабился Дэниц. – До последней песчинки. Так что джаз сыграем вместе, в две руки. Ну, чего зенки пялишь? Дэниц, Дэниц, ну, Дэниц. Славное имя, громкое!
- Гордыня тебя распирает. Славное имя одно – имя Господа. А насчёт громкости – да, тебе её не занимать. Ты и гадить ухитряешься громко.

- Что? А кто мне в Бесбуллаке подгадил? Уж не ты ли, святенькая?
- А фашистский переворот в Туре не иначе ты сотворил, гаденький?
- А президентство в 30 лет и стагнация в Гростии – на большее ума не хватило? Так чем ты лучше меня?
- Ошибки не совершает тот, кто ничего не делает и не пытается исправить мир!
- А не много ли ты берёшь на себя, прикрываясь именем отца? И он тебе позволяет?
- Я стараюсь, и он прощает…
- Ой ли? – Дэниц сплюнул и растёр: - Вот твоя работа!
- А теракт в Аль-Катовицах – вот такова твоя работа, Дэниц Люцер?
- Вспомнила! Вспомнила! Значит, долго помнить будут! А суицидники-сектанты в Горлице – твоё творение?

Криста побледнела. Что Дэницу в кайф, то для Кристы - удар ниже пояса. Массовое самоубийство сектантов-паучатников было её проколом. Как и всё прочее. Но Горлица занимала особое место. Каждое упоминание о ней приводило её в сумеречное состояние раскаяния и смятения. Она перегнула палку своими вдохновенными речами, а когда психика у людей покорёжена – любое слово на них может навыворот лечь.

- А ты… ты в Момме что учинил?
- А ты кто такая, чтобы учить?
- А ты кто такой?
- В этом котле все равны!
- Кроме тех, кто равнее, ха-ха!
- Демагогию разводишь? Пустобрёх!
- От демагога слышу, пустобрёшка!

Незаметно друг для друга Дэниц и Криста начали подталкивать друг друга, потом перебрасываться невидимыми шарами дрожащего воздуха, потом, входя в раж, подпрыгивать, ненадолго зависая в воздухе. Лица изменились: у Дэница крупной лепки ряшка побагровела, а глаза, напротив, выбелились, а у Кристы и без того бледное лицо высветлилось ещё больше, а глаза потемнели до ультрамарина. И перебрасывались они не то словами на непонятном языке, не то завываниями ветра и шелестом и рёвом далёкой бури.

Криста опомнилась первой, и то из-за присутствия мальчика.
- Стыдно, Дэниц, стыдно…
- Мне – так оно в самый раз. Это тебе стыдно, Криста, себя выпячивать. При мальце. Давай-ка я ему замажу…
- Не трогай, Дэниц, своей лапой, - умоляюще прошипела – не прошептала - Криста. – Я сама. Тебе же лучше будет, если парнишка не станет тебя бояться.
 
Криста с шумом пропустила воздух сквозь зубы, повернулась и пошла прочь.
Борис с изумлением и опаской наблюдал за странной потасовкой. Было ясно, что между этими двумя давние счёты. Но какие – сие было не ведомо никому. Потом Криста подошла к Борису и погладила мягкой, тёплой ладонью по голове, коснулась лба. Мальчика словно обдало кипятком, а потом – ледяной волной. А после Криста улыбнулась ласково – и всё неприятные ощущения сгинули, словно и не было их, и не было никакой странной потасовки и выяснения отношений.